озЯин  смог  дотЯнутьсЯ  до  юноши
рукой, клочьЯ трепещущего мЯса полетели на пол и упали подле менЯ. Ћни-то  и
поведали мне шепотом, что хозЯин выдрал их, схватив несчастного за  плечи  и
притЯнув к себе. Ќесколько  часов  боролсЯ  юноша  с  неизмеримо  сильнейшим
противником и наконец поднЯлсЯ с ложа и горделиво распрЯмилсЯ.  ‚сЯ  кожа  с
его тела была содрана, вывернута наизнанку, спущена, как чулок, и волочилась
за ним по каменному полу. Џриветливый и добрый по природе, он до тех пор был
расположен верить, что и другие люди так добры друг другу, и потому с охотою
откликнулсЯ  на  зов  внушительного  незнакомца  и,   разумеетсЯ,   не   мог
предположить, что попадает в объЯтьЯ  палача.  Џалач  и  изверг,  -думал  он
теперь с обидой. Љогда он подошел к окошку, оно, из жалости к  освежеванному
человеку, с треском раздалось до самого пола.  Ќе  расставаЯсь  с  содранною
кожей, котораЯ, как справедливо рассудил он, еще  могла  ему  на  что-нибудь
сгодитьсЯ, юноша покинул келью и ступил на двор,  стремЯсь  скорей  оставить
зловещий вертеп. џ не мог видеть, хватило ли у него сил добратьсЯ до выхода,
зато воображаю, с каким свЯщенным ужасом отпрЯнули от него петухи и куры,  и
даже голод не мог заставить их приблизитьсЯ к кровавой  дорожке  на  влажной
земле!" Ђ Я все гадал, кто же  он,  этот  неведомый  хозЯин!  €  все  теснее
приникал к решетке!.. "Ћднако и тот, кому надлежало бы больше иечьсЯ о своем
достоинстве и доброй славе, оторвалсЯ наконец от ложа.  Ћ,  как  он  мрачен,
одинок, чудовищен, ужасен!.. €знемогаЯ от усталости, он медленно  оделсЯ.  Ђ
вкруг него унылым хороводом кружили  души  усопших  монашек,  покоившихсЯ  в
подземелье и пробужденных от вечного сна дикой плЯскою звуков над  головами.
Џока он  подбирал  осколки  своего  разбитого  величьЯ,  пока  отмывал  руки
собственными плевками (все лучше,  чем  оставить  их  немытыми  после  такой
любовной и кровавой оргии), монашки затЯнули  скорбные  молитвы,  как  будто
отпевали мертвого. Ќаверное, и в самом деле  истерзанный  юноша  не  перенес
пытки, учиненной над ним  божественною  десницей,  и  испустил  дух  под  их
заунывное пение..." ’ут Я вспомнил надпись на мосту и  понЯл,  что  стало  с
исчезнувшим отроком, которого еще и ныне ждут его друзьЯ. € все  гадал,  кто
же он, этот неведомый хозЯин! € все теснее приникал к решетке... "‚от  перед
господином расступились стены, и он, расправив крыльЯ, дотоле  спрЯтанные  в
складках изумрудного  хитона,  устремилсЯ  ввысь.  Њонахини  тогда  бесшумно
воротились в свои гробы. Ћ, где же справедливость? - он вознессЯ в  небесную
обитель, а обо мне не всномнил! ‚се волосы остались невредимы,  и  только  Я
один валЯюсь на полу, средь  луж  загустевающей  крови,  кусков  подсыхающей
плоти, в проклЯтой келье - с той ночи никто не переступает ее  порога,  -  Я
заперт, позабыт и замурован! Ќеужто же все кончено? € мне не  видеть  больше
сомкнутых рЯдов небесного воинства, не  любоватьсЯ  мерным  ходом  светил  в
садах вечной гармонии. Ќу, что же,  пусть  так...  Я  приму  свою  судьбу  с
должным смирением. Ќо поведаю людЯм обо всем, что видел здесь. Џусть  и  они
отбросЯт  всЯкую  благопристойность,  как  вышедший  из  моды  плащ,   пусть
упиваютсЯ пороком, раз сам хозЯин подал им пример!" ќто было последнее,  что
сказал волос. Ђ Я все гадал, кто же он, этот неведомый хозЯин! € все  теснее
приникал к решетке!..  ‚друг  грЯнул  гром  и  келью  озарило  ослепительное
сиЯнье; повинуЯсь невольному порыву, Я отпрЯнул от окошка, но все же до менЯ
донессЯ голос, другой, не тот, что прежде, униженно-елейный, боЯзливо-тихий.
"“ймись! “ймись  и  молчи...  не  ровен  час,  услышат...  ’ы  будешь  снова
красоватьсЯ на моей главе, Я заберу тебЯ,  но  только  позже,  под  покровом
ночи, Я не забыл... но если кто-нибудь тебЯ  увидит,  Я  пропал!  Ћ,  ты  не
знаешь, чего Я успел натерпетьсЯ!  ’олько  ступил  Я  на  небеса,  как  менЯ
окружили любопытные архангелы. € хоть открыто никто не спросил, куда и зачем
Я отлучалсЯ, но все они, еще недавно не смевшие поднЯть на менЯ глаз,  то  и
дело бросали изумленные взглЯды на мое помертвевшее от усталости лицо и хоть
не в силах были проникнуть в мою тайну, но мысленно сошлись на  том,  что  Я
необычайно изменилсЯ. € втуне проливали слезы,  и  смутно  понимали,  что  Я
утратил совершенство. € гадали, что за злосчастнаЯ прихоть менЯ обуЯла: чего
ради, покинув райские пределы, сошел  Я  на  землю  и  прельстилсЯ  бренными
утехами, которые дотоле презирал? Ђрхангелы узрели две капли на  моем  челе:
каплю спермы из лона блудницы и каплю крови из жил невинного  мученика!  Ћни
жгли менЯ, как позорные Язвы!  “родовали,  как  мерзкие  струпьЯ!  Ђрхангелы
нашли клочки моей огнеблещущей мантии, что зацепились за звездные  тернии  и
застрЯли на небе, поражаЯ взоры земных народов. ‡алатать ее  они  так  и  не
смогли, и потому Я предстаю пред их невинностью нагим - это ли не  возмездие
за поруганную добродетель! ѓлЯди, глубокие борозды прорезают  мои  поблекшие
щеки: то медленно стекают по сухому руслу морщин каплЯ спермы и каплЯ крови.
„остигнув губ, они  неумолимо,  точно  влекомые  магнитом,  просачиваютсЯ  в
свЯтилище моего рта и проникают в горло.  „ве  раскаленные  капли  -  душат,
душат!  џ,  властелин  вселенной,  склонЯю  выю  перед  приговором  совести:
"Ќедостойный отщепенец", - гласит сей приговор. “ймись же! “ймись  и  молчи!
Ќе ровен час, услышат... ’ы будешь снова красоватьсЯ на моей главе, Я заберу
тебЯ, но только позже, под  покровом  ночи...  ‘атана,  заклЯтый  враг  мой,
взметнул свой остов и, изойдЯ из бездны, ликующий,  победоносный,  срамил  и
поносил менЯ перед толпой своих приспешников - увы,  Я  заслужил  его  хулу!
‚ечно и неотступна следил он за каждым моим шагом, и вот Я уличен!  "Љто  бы
мог подумать, - вещал он, - что мой надменный соперник рискнет  пуститьсЯ  в
долгий путь по бурному эфиру, и зачем же? -  лишь  затем,  чтобы  облобызать
подол распутной девки да до смерти замучить беззащитного  юнца.  Њеж  тем  в
этом юноше, жертве его изуверства,  -  вещал  он,  -возможно,  погиб  дивный
гений, поэт, чьи песни могли бы дать утешенье смертным, укрепить их  дух.  Ђ
бедные монашки из монастырЯ-вертепа! Ћни лишились  покоЯ,  они  бродЯт,  как
сомнамбулы, по окрестным лугам и топчут лилии и лютики; негодованье помутило
их рассудок, однако  не  настолько,  чтоб  пережитой  кошмар  изгладилсЯ  из
памЯти..." („а, вот они идут унылой, молчаливой чередою, в белых саванах,  с
распущенными  волосами,  с  поникшими  и  почерневшими  цветами  на   грчди.
‚ернитесь, сестры, в свое подземелье, еще  не  ночь,  еще  только  сгущаютсЯ
сумерки...) ’ы видишь, волос, все, все вокруг вопиет  о  моем  преступленье!
‘атана объЯвил, что Я, владыка всего сущего, был крайне  легкомыслен  (мЯгко
говорЯ), выставлЯЯ  напоказ  свое  бесстыдство,  ибо  теперь  он,  супостат,
оповестит все мне подвластные миры о том, как Я своим  примером  поддерживаю
милосердие и справедливость. Џочтение, которое ему внушал непогрешимый враг,
- сказал он, - развеЯлось, и ныне он скорее поднЯл бы руку на  чистую  деву,
как ни кощунственно такое покушенье, чем плюнул  бы  в  мое  лицо,  покрытое
тремЯ слоЯми тошнотворной смеси семени и крови, и замарал  бы  о  него  свою
тЯгучую слюну. Ќыне он превзошел менЯ, причем превзошел не  в  пороке,  а  в
целомудрии и добродетели. ЊенЯ же, - вещал он,  -следовало  бы  привЯзать  к
позорному столбу за мои черные дела, следовало бы изжарить на медленном огне
и вышвырнуть в море, если только оно не побрезгует мною. € коль скоро Я счел
справедливым навечно осудить и проклЯсть его за малую провинность, то теперь
с такой же непреклонностью обЯзан осудить  самого  себЯ  и  назначить  кару,
сообразную моей чудовищной вине... “ймись же! “ймись и молчи! Ќе ровен  час,
услышат... ’ы будешь снова красоватьсЯ на моей  главе,  Я  заберу  тебЯ,  но
только позже,  под  покровом  ночи".  ’ут  речь  ’ворца  оборвалась:  ураган
стесненных чувств, подобный смерчу, что  взметает  вместе  с  волнами  косЯк
китов из океана, вздымал его измученную грудь. Ћ царственнаЯ  грудь,  навеки
оскверненнаЯ единственным прикосновением  сосцов  блудницы!  Ћ  божественнаЯ
душа,  на  миг  поддавшаЯсЯ  гидре  порока,  спруту   сладострастьЯ,   акуле
кровожадности,  удаву  малодушиЯ,  мокрице  слабоумьЯ!  „олжно   быть,   они
бросились друг другу в объЯтиЯ: выпавший волос и его падший хозЯин.  Ќо  вот
‚севышний продолжил, представ как подсудимый пред собственным  своим  судом:
"Ђ люди, что подумают люди о том, кому  они  поклонЯлись,  когда  им  станут
известны мои нечестивые деЯниЯ, мои блужданьЯ в затхлых лабиринтах низменной
материи, среди гнилых болот и скользких камышей? -  блужданьЯ,  что  привели
менЯ туда, где стонет и ревет в вонючем логове косматое, свирепое чудовище -
преступное злодейство!.. Џредвижу, мне придетсЯ потрудитьсЯ и изрЯдно,  чтоб
оправдатьсЯ в их глазах и вновь снискать их уважение. џ, верховный ’ворец  и
‚ладыка, пал ниже человека, которого собственноручно вылепил из глины!  Ќет,
остаетсЯ только ложь, так говори же всем, будто Я  никогда  не  спускалсЯ  с
небес, будто пребывал и пребываю в своих чертогах, украшенных  скульптурами,
колоннами, искусною мозаикой; будто погружен в заботы о благоденствии  своей
державы. Џредставь:  вот  Я  ЯвилсЯ  к  своим  земным  чадам  и  проповедую:
"€згоните из ваших жилищ зло и широко откройте двери добру. „а не уповает на
мое благое милосердие тот, кто поднимет руку на ближнего и поразит грудь его
смертоносным клинком, да убоитсЯ он, гонимый отовсюду,  свЯтого  правосудиЯ.
‘кроетсЯ ли в лесную чащу - но в шепоте дерев, в  шуршанье  трав  и  шелесте
ветра услышит стоны попранной совести, броситсЯ прочь - гибкие лианы  станут
цеплЯтьсЯ за его ноги, чертополох с иглицею - царапать кожу, а  скорпионы  -
жалить пЯтки. Ќаправит  ли  свой  бег  на  дикий  берег  -  но  море  грозно
надвинетсЯ на убийцу, море метнет ему в лицо ледЯные брызги,  море  прогонит
нечестивца. ‚ смЯтенье заберетсЯ он на скалы, на голый утес,  но  вслед  ему
лютые ветры в полых пещерах и сквозных расселинах поднимут  рев,  как  стадо
диких буйволов в пампасах. Ѓереговые маЯки, насмешливо мигаЯ,  проводЯт  его
до полунощных  пределов  своими  беспощадными  лучами,  а  блуждающие  огни,
эфемерные болотные духи, закружат его в  бесовской  плЯске,  так  что  дыбом
поднимутсЯ его власы и обморочной мутью подернутсЯ его глаза. ’ак  пусть  же
благочестие обоснуетсЯ в ваших хижинах и осенит ваши  полЯ.  ’огда  сыновьЯ,
достигнув цветущей юности, почтительно  преклонЯт  колени  пред  родителЯми,
иначе  же  вырастут   чахлыми,   пожелтеют,   как   ветхие   манускрипты   в
книгохранилищах, обрушат дерзкие упреки на ваши головы и проклЯнут тот  час,
когда зачало их похотливое материнское  лоно".  Ќо  если  диктующий  строгие
законы сам же нарушает их, то можно ль требовать, чтобы их соблюдали  слабые
люди?.. Ћ неизбывный, о  вечный,  как  вселеннаЯ,  позор!"  Ќаверно,  волос,
убедившись, что не забывчивость, а  осторожность  заточила  его  в  каменном
мешке, смЯгчилсЯ и простил хозЯина. “гас  последний  бледный  луч  закатного
солнца, утонули во мраке отроги ближних гор, и словно сераЯ пелена заволокла
мои глаза. џ вновь приник к окошку и в надвигающейсЯ тьме успел увидеть, как
волос нежно, будто саван, обвивает господина. “ймись  же,  волос,  уймись  и
молчи... не ровен час, услышат... ’ы будешь снова красоватьсЯ на его  главе.
“же совсем темно, пора, скорее, бесстыдный старец и невинный  волос,  скорее
прочь из этого гнезда разврата, неслышно, крадучись, за монастырские ворота,
на равнину, а там ночнаЯ тьма укроет все следы... Ћткуда ни возьмись,  вдруг
выскочила вошь и злобно зашипела: "Ќу, что ты скажешь?" џ промолчал. џ вышел
из ворот и вскоре достиг моста. ‘тер прежнюю надпись и  заменил  ее  другой:
"•ранить такую тайну все равно что носить в сердце кинжал, и все же  клЯнусь
молчать о том, что мне открылось и чему Я был свидетелем за этими проклЯтыми
стенами". € зашвырнул подальше нож, которым выцарапал эти  буквы.  ‘оздатель
еще юн, а вечность так длинна, и, значит, еще долго человечеству терпеть его
жестокие причуды и пожинать кровавые плоды его безмерной  злобы.  €меть  его
своим врагом - о нет, - и,  закатив  от  ужаса  глаза,  пошатываЯсь,  словно
пьЯный, Я вновь побрел по темным закоулкам.

        Џеснь IV

     (1) Љто: человек, иль камень, иль  пень  начнет  сию  четвертую  песнь?
Џорой наступишь ненароком на лЯгушку, вздрогнешь от омерзениЯ какаЯ гадость!
но только и всего.  Људа  ужасней  прикоснутьсЯ,  хотЯ  бы  слегка,  к  телу
человека: сей же миг растрескаютсЯ и разлетЯтсЯ мелкими чешуйками, как слюда
под ударом молотка, пальцы, и долго еще будет судорожно сокращатьсЯ желудок:
так мучительно трепещет на деревЯнном настиле  палубы  сердце  выпотрошенной
акулы. ‘толь отвратительны друг другу люди! Џрав ли Я? возможно, что и  нет,
хотЯ скорее всего да. џ допускаю, что на свете есть болезни пострашнее,  чем
воспаленье   глаз,   утомленных   непрерывным   бдением,   долгими   часами,
проведенными в  попытках  разгадать  непостижимую  человеческую  душу,  даже
наверное, есть, и все же мне такой пока не встретилось! Џожалуй, Я не глупее
многих, и, однако, сказать,  будто  Я  преуспел  в  этих  своих  изысканиЯх,
значило бы осквернить уста бессовестною ложью! „ревний египетский храм стоит
в местечке „ендера, в полутора часах пути от левого берега  Ќила.  Ќыне  его
балки и карнизы населЯют полчища ос;  живые  ленты  их  огибают  колонны,  и
кажетсЯ, будто длинные черные космы колышутсЯ на ветру*. Џоследние обитатели
мертвого  портика,  они  охранЯют   храм,   словно   фамильный   замок,   от
посЯгательств   посторонних.   ’реск   тысЯч   жестких   крылышек    подобен
оглушительному скрежету громадин-льдин, что наседают друг  на  друга,  когда
весна крушит полЯрный панцирь. Ќо несравненно громче смЯтенное  биенье  трех
черноперых крыльев скорби, терзающей менЯ, когда Я наблюдаю  за  недостойным
существом, увенчанным по воле ЏровиденьЯ короною верховной власти на  земле!
Љомета, долгих восемьдесЯт лет блуждавшаЯ в темных глубинах  космоса,  вновь
загораетсЯ в небе и  разворачивает  на  диво  людЯм,  жабам  и  медлительным
верблюдам свой легкий светЯщийсЯ шлейф. Ѓесследно промелькнули длЯ нее  годы
странствий,  она  невозмутимо  блещет,  мне  же  нет  покоЯ,  душа  моЯ  что
раскаленнаЯ пустынЯ, и, словно Яростное солнце, днем и ночью ее жжет боль  и
стыд за человека. Њатрос, отбыв ночную вахту, исхлестанный  железной  плетью
ветра, спешит улечьсЯ в свой гамак и забытьсЯ сладким сном, мне же  не  дано
вкусить и этого блаженства: как раскаленнаЯ игла в мозгу, менЯ терзает мысль
о том, что Я по собственной воле  пал  так  же  низко,  как  мои  презренные
сородичи, а значит, не имею права пенЯть на судьбу, приковавшую всех  нас  к
омертвевшей коросте нашей жалкой планеты, и  на  свое  природное  убожество.
Џорою целые дома взлетают на воздух от взрыва осветительного газа  и  гибнут
целые семейства, но смерть под обломками  или  смерть  от  удушьЯ  настигает
жертвы быстро, они не бьютсЯ в изнурительной агонии... мои же муки вечны,  Я
живуч и неистребим,  как  базальтовый  крЯж!  Ѓессмертные  ангелы  пребывают
неизменными всю свою жизнь, Я же давным-давно перестал походить сам на себЯ!
€ Я, и человек мы оба ограничены возможностЯми нашего скудного  разума,  так
лагуна зажата кольцом кораллового рифа; нам бы объединить  усилиЯ  и  вместе
противостоЯть превратностЯм судьбы и случаЯ, а мы  чураемсЯ  друг  друга,  и
ненависть разделЯет нас, подобно обоюдоострому клинку! Џохоже, каждый знает,
насколько он мерзок другому, и оба полагают делом  чести  не  скрывать  этой
неприЯзни; ни один не сделает шага навстречу противнику, уверенный, что мир,
будь он даже заключен, все равно окажетсЯ недолгим. Ќу  что  ж,  пусть  так!
Џусть война с человеком продлитсЯ вечно, коль скоро каждый из  нас  видит  в
другом, как в зеркале, собственное уродство, коль скоро мы  заклЯтые  враги.
Ћдержу ли Я победу, плачевную, подобную крушению,  погибну  ли  сам,  но  то
будет прекраснаЯ битва: Я один против всего  человечества.  Ќе  древо  и  не
сталь изберу Я своим оружием, гордою пЯтою отрину  все,  исходЯщее  из  недр
земных; брЯцание небесной  арфы  заменит  мне  и  щит  и  меч.  “же  не  раз
зловреднаЯ богоравнаЯ обезьЯна метала мне в грудь  из  засады  остроконечное
копье, но воин не кичитсЯ боевыми ранами.  ЏрискорбнаЯ  вражда,  смертельный
поединок двух друзей!

     (2) „ва столпа возвышались на равнине, два  столпа,  величиной  поболее
булавок, два столпа, которые, пожалуй, возможно и  даже  не  слишком  трудно
было бы принЯть за баобабы. Ќа самом же деле то были две огромные  башни.  €
хотЯ на первый взглЯд два баобаба не похожи ни на две  булавки,  ни  на  две
башни, но при известной расторопности, умело дергаЯ  за  ниточки  марионетку
здравого смысла, можно без боЯзни утверждать  (а  утверждение,  сделанное  с
боЯзнью,  -  уже  несовершенное  утверждение,  которое  хотЯ  и   продолжает
называтьсЯ тем же словом, но означает нечто существенно иное), что столп  не
столь  уж  разительно  отличаетсЯ  от  баобаба,  чтобы  исключалось   всЯкое
сравнение  между  этими   архитектурными...   или   геометрическими...   или
архитектурно-геометрическими...   или    нет,    не    архитектурными,    не
геометрическими, а, скорее, просто высокими и крупными  объектами.  €так,  Я
нашел - не стану это отрицать -  эпитеты,  равно  подходЯщие  и  баобабу,  и
столпу, о чем с превеликою радостью, а также с  каплей  гордости  и  сообщаю
всем, кто, не жалеЯ глаз, принЯл похвальное решение прочесть  сии  страницы,
будь то в ночной тиши, с зажженной свечкой, или средь бела  днЯ,  при  свете
солнца. ‘кажу еще, что даже если бы некаЯ высшаЯ  сила  строжайше  запретила
употребление любых, хотЯ бы и самых  точных,  сравнений,  к  которым  прежде
каждый мог прибегнуть невозбранно, то и тогда, вернее, именно  тогла  -  ибо
так устроено наше сознание - закрепленнаЯ годами привычка, усвоенные  книги,
навык общениЯ, неповторимый характер, стремительно и  бурно  расцветающий  в
каждом из нас, неудержимо влекли бы человеческий ум к преступному (говорЯ  с
позиций  этой   гипотетической   высшей   силы)   использованию   упомЯнутой
риторической фигуры, презираемой одними  и  превозносимой  многими  другими.
…сли читатель находит последнюю фразу чересчур  длинной,  пусть  примет  мои
извинениЯ, но каЯтьсЯ и пресмыкатьсЯ перед ним Я не намерен.  Џризнать  свои
ошибки Я готов, но не желаю усугублЯть их низким раболепством. Џорой в  моих
сужденьЯх  может  послышатьсЯ  звон  дурацких  бубенчиков,  порой  серьезные
материи вдруг обернутсЯ сущею нелепицей (а, впрочем, как  говорЯт  философы,
отличить смешное от трагичного не так легко, ибо  сама  жизнь  есть  не  что
иное, как некаЯ трагическаЯ комедиЯ, или, если угодно, комическаЯ трагедиЯ),
так что же из того, не позволительно ли каждому в минуты отдыха от праведных
трудов бить мух, а коли пожелает, то и носорогов? —то касаетсЯ охоты на мух,
то проще всего, хотЯ, возможно, это и не  лучший  способ,  давить  их  двумЯ
пальцами, но большаЯ часть  всесторонне  изучивших  предмет  авторов  вполне
обоснованно считают, что во  многих  случаЯх  предпочтительнее  отрывать  им
голову. Ѓуде же кто поставит мне в упрек упоминание о  таких  пустЯках,  как
булавки, тому осмелюсь напомнить, что нередко именно мелочь  и  способствует
достижению наилучших успехов, и сие неоспоримо. „а  и  вообще  всЯкий  имеет
законное право говорить, что вздумаетсЯ, Я же,  сравнив  с  такою  меткостью
столпы с булавками, опиралсЯ на законы оптики, согласно  которым  чем  более
удален предмет от наблюдателЯ, тем меньше его изображение на сетчатке глаза.
     € так всегда: где автор вдохновенно вещает высокие истины, там публика,
в силу всеобщей тЯги к шутовству, склонна видеть  пошлые  остроты,  как  тот
недалекий философ, что разразилсЯ смехом при виде  осла,  поедающего  фиги*.
Џоверьте, Я не преувеличиваю: старинные книги изобилуют примерами постыдного
скудоумиЯ, до которого добровольно опустилсЯ человек. џ  же  вовсе  не  умею
смеЯтьсЯ. Ќе могу, как ни пыталсЯ.  Њне  оказалось  не  под  силу  научитьсЯ
смеху. €ли, скорее, дело в том, что Я испытываю отвращение к этому  гнусному
кривлЯнью. Ђ ведь Я видел еще и не такое: видел,  как  фига  пожирает  осла,
видел и не засмеЯлсЯ, губы мои не дрогнули, не растЯнулись ни на  миллиметр!
Ќапротив, менЯ охватило непреодолимое желание плакать, и слезы покатились из
моих глаз.  "Ћ  жестокаЯ  природа!  воскликнул  Я,  рыдаЯ.  Љоршун  пожирает
воробьЯ, фига осла, а солитер человека!" Ћднако Я не решаюсь продолжать свое
повествованье, ибо менЯ посетило сомнение: не забыл ли Я рассказать об охоте
на мух? ђассказывал, не правда ли? „а, но правда  и  то,  что  об  охоте  на
носорогов не было сказано ни слова! € если друзьЯ вздумают  уверЯть  менЯ  в
обратном, Я не стану их слушать, памЯтуЯ о том, сколь гибельны бывают  лесть
и похвала. ‚прочем, не могу не заметить в  свое  оправдание,  что  подробное
рассмотрение  вопроса  о  носорогах  могло  бы  истощить  мое   терпение   и
самообладание,  а  также,  вероЯтно  (и  даже,  смею  полагать,  бесспорно),
отвратить от менЯ все ныне живущие поколениЯ. € все же, как же так:  сказать
о мулах и позабыть о носорогах! „а и добро бы еще  Я  сразу  указал  на  это
неумышленное упущение, в котором в общем-то  нет  ничего  удивительного  длЯ
каждого, кто  пристально  изучал  полные  неразрешимых  противоречий  законы
деЯтельности мыслительных извилин человека. Њудрец найдет неисчерпаемую пищу
в любом Явлении природы, ибо оно, даже самое малое, таит в себе загадку. —то
же до заурЯдного человека, случись ему увидеть, как осел ест фигу  или  фига
осла (хотЯ как то, так и другое обстоЯтельство встречаютсЯ крайне  редко;  и
по большей части в изЯщной словесности), он, лишь на миг заколебавшись,  как
поступить, не пойдем благим путем познаниЯ вещей, а вместо этого заквохчет и
закукарекает на петушиный лад! Ћднако же петух, и это можно  считать  вполне
достоверным, разевает клюв лишь длЯ  того,  чтобы  передразнить  человека  и
скорчить ему рожу. ЏрименЯЯ к птице выражение "скорчить рожу", Я вкладываю в
него в точности тот же смысл, как если бы говорил о человеке.  „а-да,  петух
нас дразнит, он никогда не стал бы просто подражать: не потому, что  ему  не
хватает восприимчивости, а потому что благороднаЯ гордость не позволЯет  ему
коверкать  свое  естество.  Џетух  не  то  что  выскочка-попугай,   которого
собственное нелепое кривлЯнье приводит в упоение! Ќет, не  петуха,  а  хуже,
хуже! козу напоминает человек, когда смеетсЯ! Ќи малейшего  благообразиЯ  не
остаетсЯ в мерзкой харе с выпученными, как у рыбы, глазами, которые (это  ли
не плачевное зрелище?)... которые... которые блестЯт безумным  блеском,  как
маЯки в ночи! „ействительно, мне случалось и случитсЯ еще раз высказывать со
всей серьезностью соображениЯ, исполненные вопиющей  несуразности,  и  Я  не
понимаю, почему каждый раз это должно вызывать у вас желание растЯгивать рот
до ушей и издавать ни на что не похожие звуки! Ќо невозможно сдержать  смех,
скажете вы. —то ж, положим, Я приму такое объЯснение, хотЯ оно, по существу,
абсурдно, но пусть, по крайней мере, это будет горький смех. ‘мейтесь, так и
быть, но только сквозь слезы. € если влага не течет у  вас  из  глаз,  пусть
течет изо рта. Ќа худой конец, можно и  помочитьсЯ  была  бы  жидкость,  все
равно какаЯ, дабы умерить  сухость,  ибо  смех  с  раскрытым  ртом  безмерно
иссушает организм. —то до менЯ, Я равнодушно внимаю нахальному кудахтанью  и
истошному блеЯнью толпы ничтожеств, всегда готовых освистать  того,  кто  не
похож на них самих, а ведь ѓосподь, наделЯЯ людей  душами,  предназначенными
длЯ управлениЯ  скелетно-мышечной  машиной,  хотЯ  и  кроил  их  по  единому
образцу, но сотворил великое множество разновидностей. „о  сих  пор  мироваЯ
поэзиЯ шла по ложному пути, то возносЯсь до небес,  то  ползаЯ  во  прахе  и
вечно насилуЯ собственную природу, не зрЯ же добрые  люди  всегда  и  внолне
заслуженно осыпали ее насмешками. …й не хватало  скромности,  главнейшего  и
незаменимого достоинства любого несовершенного существа!  Љонечно,  и  Я  не
прочь щегольнуть своими талантами, однако не желаю лицемерно  скрывать  свои
пороки.  €  потому  продемонстрирую  читателЯм  не  только  благородство   и
изысканность,  но  и  безумие,  гордыню,  злобу,  и  каждый  узнает  в  этом
изображении саиого себЯ, да не таким, каким хотел бы себЯ видеть,  а  таким,
каков он есть на самом деле. €, быть  может,  этот  непритЯзательный  образ,
этот  плод  моего  воображениЯ  превзойдет  все  самое  возвышенное,   самое
великолепное, что было создано поэзией. €бо, обнажаЯ свои пороки,  Я  только
выигрываю в глазак читателЯ,  так  как  они  оттенЯт  соседствующие  с  ними
добродетели и позволЯт мне поднЯть их Я разумею добродетели на такую высоту,
что гении грЯдущих поколений удостоЯт  менЯ  восхищением.  Џусть  мои  песни
докажут  миру,  что  Я  достаточно   силен,   чтоб   пренебрегать   людскими
предрассудками. Њой Њальдорор свободный певец; длЯ собственной услады, а  не
длЯ  развлечениЯ  толпы  звучит  его   голос.   ‚оображение   его   презрело
человеческие мерки. Ќеукротимый, словно бурЯ, проноситсЯ он над погибельными
безднами своей души. € в целом мире, кроме самого себЯ, ему боЯтьсЯ  некого!
Ћн вступит в титаническую схватку с человеком и с самим ’ворцом и одолеет их
с такой же легкостью, как  рыба-меч,  вонзающаЯ  без  труда  свое  природное
оружье в нутро  чудовища-кита;  так  пусть  же  будет  проклЯт  собственными
потомками, пусть будет наказан моею жилистой рукою тот, кто все  еще  упорно
не желает проникнуть в  смысл  скачков  шального  кенгуру  иронии  и  укусов
дерзких вшей  пародии!  „ва  столпа,  два  огромных  столпа  возвышались  на
равнине. ‘ них Я начал строфу. €х было бы четыре, пожелай Я помножить их  на
два, но Я не вижу смысла в этой операции. џ шел вперед с  пылающим  лицом  и
что есть сил кричал: "Ќет! Ќет! Ќе вижу смысла в этой  операции!"  џ  слышал
скрип цепей, болезненные стоны.  ’ак  пусть  никто  из  тех,  кому  придетсЯ
проходить по  этому  пути,  не  смеет  умножать  две  башни  на  два,  чтобы
произведение равнЯлось четырем! Џожалуй, кое-кто может  заподозрить  менЯ  в
том, что Я люблю человеческий род, как мать любит чадо, которое  выносила  в
своем горЯчем чреве, а потому Я больше не вернусь туда, где  возвышались  на
равнине равновеликих два сомножителЯ!

     (3) Ќа виселице, в метре от земли, раскачивалсЯ человек, подвешенный за
волосы. ђуки его были свЯзаны за спиной, а ноги  оставлены  свободными,  что
лишь усугублЯло муки. Љожа на лбу так растЯнулась  под  тЯжестью  тела,  что
лишенное в силу этого естественного выражениЯ  лицо  напоминало  известковые
наплывы сталагтита или сталакмита*. ’ри днЯ терпел он эту  пытку  и  взывал:
"Љто развЯжет мне руки? Љто отвЯжет мне волосы? џ дергаюсь и  извиваюсь  что
есть силы, но только напрЯгаю и без того  растЯнутые  до  предела  волосЯные
корни. џ не могу сомкнуть глаз, и голод с жаждою - не главнаЯ тому  причина.
Ќеужто это не последний час моей злосчастной  жизни,  неужто  она  продлитсЯ
еще? € неужто не найдетсЯ никого, кто перерезал бы мне  глотку  чем  угодно,
хотЯ бы острым камнем?" ’ак он кричал, перемежаЯ слова ужасным воем. € Я уже
собралсЯ выскочить из укрывавшего менЯ кустарника и  устремитьсЯ  на  помощь
этой марионетке, этому кусочку сала на ниточке. Ќо тут увидел двух жен,  что
направлЯлись к виселице с противоположной стороны, приплЯсываЯ на ходу. Ћдна
из них несла мешок и пару плеток из свинцовых нитей, другаЯ - бочонок  дегтЯ
и две кисти. ‘едые космы старшей развевались на ветру,  как  клочьЯ  рваного
паруса, а щиколотки  младшей  стучали  лруг  о  друга,  как  хвост  тунца  о
корабельный ют. ѓлаза же у  обеих  горели  столь  неистовым,  столь  мрачным
пламенем, что Я на миг усомнилсЯ, к человеческому ли  роду  принадлежат  эти
фурии. Ќо они так бесстыдно и  самодовольно  смеЯлись,  физиономии  их  были
столь отвратительны, что Я решил, что передо мною две отменно гнусные  особи
человеческого рода. џ снова спрЯталсЯ за куст и затаилсЯ,  как  acantophorus
serraticornis*, укрывшийсЯ в своем гнезде, выставив наружу одну лишь голову.
†енщины все приближались с неотвратимостью прилива; Я уловил, приникнув ухом
к  земле,  размеренные  колебаниЯ  от  их  шагов.  ‚от   наконец   кошмарные
орангутанши дошли до самой виселицы, вот застыли на секунду,  принюхались  и
тут же затрЯслись в каких-то буйных корчах, выражаЯ  таким  образом  крайнее
свое изумление, и обонЯние подсказало им, что никаких перемен не произошло и
смертельнаЯ развЯзка, которой они ждут, еще не наступила. Џри этом  ни  одна
из них не потрудилась посмотреть наверх  убедитьсЯ,  на  месте  ли  колбаса,
которую они подвесили коптитьсЯ. "Љак может быть, чтоб ты еще не сдох? Ќу, и
живуч же ты, любимый  муженек!"  -  воскликнула  одна.  "’ак  ты  не  хочешь
умирать,  мой  миленький  сыночек?  €  как  это   ты   ухитрилсЯ   распугать
стервЯтников, уж  не  наколдовал  ли?  „а  как  ты  отощал:  подует  ветерок
-раскачиваешьсЯ как фонарь", - подхватила за нею  другаЯ;  так  вторЯт  друг
другу певчие в церковном хоре, что распевает на два голоса псалом. Ћбе взЯли
по кисти и дружно вымазали висельника дегтем, обе взЯли по плетке  и  дружно
замахнулись... Ђ Я  залюбовалсЯ  (и  поневоле  залюбуешьсЯ!):  металлические
хлысты не скользили по коже, как пальцы по  голове  негра,  когда  во  времЯ
драки пытаешьсЯ, да все никак не может вцепитьсЯ ему в волосы, - а  глубоко,
до самой кости впивались в смазанное дегтем тело  и  оставлЯли  кровоточащие
рубцы. €зо всех сил старалсЯ Я унЯть  сладострастье,  обуревавшее  менЯ  при
виде зрелища столь увлекательного, хотЯ и менее забавного,  чем  можно  было
ожидать. Ќо, несмотрЯ на всю свою решимость, не мог  подавить  восторженного
изумлениЯ пред мускульною силой жен. Џоскольку же Я дал клЯтву ни на йоту не
отступать от истины, то не могу умолчать и о недюжинной их меткости, они без
промаха хлестали по наиболее чувствительным местам: то по лицу,  то  в  пах!
Љонечно, Я мог бы что есть мочи  сжать  губы  в  горизонтальном  направлении
(что, впрочем, как известно всем и каждому, есть  наиболее  распространенный
способ их сжатиЯ) и, не позволЯЯ  вырватьсЯ  наружу  слезам  и  откровениЯм,
хранить молчание; однако это вынужденное и бесконечно  тЯгостное  безмолвие,
уж верно (да, Я уверен в своей правоте,  хотЯ  вовсе  отбросить  вероЯтность
ошибки значило бы нарушить элементарнейшие правила  двуличиЯ),  еще  меньше,
чем слова, способно скрыть от мира  чудовищные  результаты  Яростной  работы
неутомимых мышц, суставов и костей; они неоспоримы, так что  можно  было  бы
обойтись без взглЯда бесстрастного наблюдателЯ и многоопытного моралиста  (к
тому же, считаю немаловажным  заметить,  что,  на  мой  собственный  взглЯд,
подобнаЯ отрешенность почти недостижима и  предполагает  ту  или  иную  долю
лицемериЯ), а ежели у кого-нибудь и проклюнулсЯ бы росток сомнениЯ  на  этот
счет, он все равно не смог бы глубоко  укоренитьсЯ,  по  крайней  мере,  без
вмешательства сверхъестественных сил, каковое, насколько Я  могу  судить,  в
данном случае представлЯетсЯ маловероЯтным, и зачах бы, хоть,  может,  и  не
тотчас, из-за недостатка соков, которые были бы в равной  мере  неЯдовиты  и
питательны. “словимсЯ же (или не читайте  менЯ  больше!):  о  чем  бы  Я  ни
говорил, Я излагаю лишь свой взглЯд на вещи, не притЯзаЯ  на  большее  и  не
отказываЯсь  (отнюдь!)  от  своих  неотъемлемых  прав!  џ  вовсе  не  берусь
опровергать сиЯющее светом вечной истины утверждение о том,  что  существует
более простой способ прийти к согласию, и состоит он в том -Я изложу  его  в
немногих словах, но не забывайте: каждое мое слово стоит тысЯчи! - чтобы  не
спорить вовсе; это справедливо, но не так легко осуществимо, как всем обычно
кажетсЯ.  Љонечно,  если  спорить  строго  по  правилам,  то  найдетсЯ  мало
охотников оспаривать все, что мною здесь изложено,  длЯ  этого  пришлось  бы
собрать целый арсенал весомых доводов; но все будет обстоЯть  совсем  иначе,
если не на разум каждый будет полагатьсЯ, а на  бессознательный  инстинкт  и
вполне основательными и исполненными смысла  признает  все  подсказанные  им
речи, которые  иначе  выглЯдели  бы,  вне  всЯкого  сомненьЯ,  бесстыднейшим
враньем. Ќо полно, пора закончить это небольшое отступление, которое, в силу
своей болтливой беспечности,  столь  же  прискорбно  непоправимой,  сколь  и
неотразимо занимательной (в чем каждый  легко  убедитсЯ  сам,  прозондировав
верхние слои своей памЯти), вышло из определенных ему берегов, а длЯ  этого,
если ваше душевное равновесие не  нарушено  или,  еще  лучше,  если  чаша  с
глупостью  стоит  много  выше  той,  на  которой  помещаютсЯ  благородные  и
драгоценные свойства разума, а говорЯ Яснее (ведь до сих пор Я был  озабочен
лишь лаконичностью слога, если же иные с этим не согласЯтсЯ и поставЯт мне в
упрек длинноты, то будут не правы, поскольку никак нельзЯ  счесть  длиннотой
то, что соответствует первоначальной цели, а именно: изгонЯть все проЯвленьЯ
истины, безжалостным скальпелем  хладного  анализа  вырезать  ее  под  самый
корень), если ваш разум еще не весь разъеден Язвами, которыми наградили  его
природа, обычай и воспитание, - длЯ этого - повторЯю во второй и в последний
раз,  ибо  многократное  повторение,  как   недвусмысленно   свидетельствует
практика, приводит чаще всего к полной невозможности согласиЯ - лучше всего,
смиренно поджав хвост (если  предположить,  что  таковой  у  менЯ  имеетсЯ),
вернутьсЯ к драматическому повествованию, ЯвлЯющемусЯ каркасом  сей  строфы.
Ќо прежде было бы недурно выпить хотЯ бы един-единственный  стакан  воды.  Ђ
ежели нельзЯ один, то можно два. ’ак во времЯ погони  через  лес  за  беглым
негром наступает минута, когда все, повесив ружьЯ на лианы, усаживаютсЯ  под
сенью дерев, дабы утолить жажду и голод. Ќо это лишь  краткаЯ  передышка,  и
вот снова заулюлюкали со всех сторон: охота продолжаетсЯ. € подобно тому как
кислород распознаетсЯ по его способности - которою он  вовсе  не  кичитсЯ  -
разжигать чуть тлеющую спичку, обнаруживаемое мною упорное желание вернутьсЯ
к главной теме служит признаком изрЯдной  обЯзательности.  €так,  когда  две
самки  изнемогли  настолько,  что  руки  больше  не   держали   плеть,   они
благоразумно прекратили  упражнениЯ,  коим  предавались  два  часа  крЯду  и
удалились в веселии, не предвещавшем ничего  доброго.  ’огда  Я  бросилсЯ  к
несчастному, который призывал на помощь застывшим взглЯдом (он потерЯл много
крови и до того ослаб, что не мог  говорить,  и  хотЯ  Я  не  врач,  но  мне
показалось, что особенно сильное кровотечение наблюдалось в области  лица  и
паха), освободил от пут его руки,  перерезал  ножницами  его  волосы.  €  он
рассказал мне, как однажды  мать  позвала  его  к  себе  в  спальню,  велела
раздетьсЯ и  возлечь  с  нею  на  ложе,  как,  не  дожидаЯсь  его  согласиЯ,
родительница первой  сбросила  с  себЯ  одежды  и  принЯлась  завлекать  его
бесстыднейшими телодвижениЯми. Ћн спассЯ бегством. Ќо вскоре и супруга стала
уговаривать его уступить  домогательствам  старухи  (видно,  рассчитываЯ,  в
случае успеха, получить от нее награду), он же упорствовал и тем  навлек  на
себЯ ее гнев. € тогда они обе  сговорились  погубить  упрЯмца:  соорудить  в
безлюдном месте виселицу и оставить его, беззащитного, на волю злой  судьбе.
‚ результате весьма продолжительных, весьма серьезных и донельзЯ напрЯженных
раздумий они остановили свой выбор на этой  утонченной  пытке,  и  лишь  мое
неожиданное вмешательство воспрепЯтствовало полному осуществлению их  плана.
‚о все времЯ рассказа лицо спасенного сиЯло такой благодарностью, что сиЯние
это затмевало страшный смысл того,  что  он  произносил.  ‡атем  он  лишилсЯ
сознаниЯ, и Я на руках донес его до ближайшей хижины и оставил на  попечение
живших в ней крестьЯн, не преминув вручить им  кошелек  с  деньгами  на  все
расходы по его лечению, и взЯл с них слово, что  они  не  преминут  окружить
больного любовью и неустанными заботами, словно собственного сына. ђассказав
им все, что поведал мне несчастный, Я вновь переступил порог и  пошел  прочь
от дома, но, не сделав и сотни шагов, невольно повернул назад, так что вновь
очутилсЯ в хижине и, обращаЯсь к  простодушным  обитателЯм  ее,  воскликнул:
"Ќичего, ничего, не подумайте только, что Я  удивлен!"  €  с  этими  словами
удалилсЯ вновь, на сей раз окончательно, хотЯ все  времЯ  ощущал  подспудное
сопротивленье своих ног - возможно, кто-нибудь другой его бы не заметил,  но
не Я! Љ той виселице, что  весеннею  порою  возведена  совместными  усильЯми
супружеских и материнских рук, не устремитсЯ волк, влекомый сладкою надеждой
набить добычей брюхо. …два завидев черный пук волос, болтающийсЯ  на  ветру,
он  обратитсЯ  в  бегство  и,  презрев  закон  инерции,  мгновенно  разовьет
внушительную скорость. Ћ чем свидетельствует сие диковинное  физиологическое
Явление? - не о том ли, что волк наделен интеллектом, намного  превосходЯщим
примитивный  инстинкт  своих  млекопитающих  собратьев?   Ќе   поручусь   за
истинность этих догадок, однако же мне кажетсЯ, что  зверь  все  уЯснил,  он
понЯл, что такое преступленье! „а и как не понЯть, коли двуногие открыто, не
таЯсь, изгнали разум и его веленьЯ и возвели на  опустевший  трон  неистовое
мщенье!

     (4) Ќа мне короста грЯзи. ЊенЯ заели вши. ‘виньи блюют при  взглЯде  на
менЯ. Љожа моЯ  поражена  проказою  и  покрыта  струпьЯми;  она  лопаетсЯ  и
гноитсЯ. Ќе касаетсЯ ее влага речнаЯ,  не  орошает  ее  влага  небеснаЯ.  Ќа
темени моем, словно на навозной куче, выросла купа огромных зонтичных грибов
на мощных цветоножках. —етыре столетиЯ восседаю Я в полной неподвижности  на
давно утратившем первоначальный вид сидении. Ќоги мои пустили корни в землю,
полуодеревеневшаЯ плоть  по  поЯс  превратилась  в  некое  подобие  кишащего
гнусными насекомыми ствола. Ќо сердце еще бьетсЯ. Ђ как бы могло оно битьсЯ,
если бы гниющий и смердЯщий труп мой (не смею называть его телом) не  служил
ему обильною пищей! Џод левою мышцей обосновались жабы и, ворочаЯсь, щекочут
менЯ. ‘мотрите, как бы одна из них не выскочила да не забралась вам  в  ухо:
она приметсЯ скоблить ртом его внутренность, пока не проникнет в  мозг.  Џод
правою мышцей живет хамелеон, что вечно охотитсЯ на жаб, дабы не  умереть  с
голоду: какаЯ же божьЯ тварь не хочет жить! …сли же ни одной  из  сторон  не
удаетсЯ обойти другую, они расходЯтсЯ полюбовно и высасывают нежный жирок из
моих боков, к чему Я давно уж привык. ЊерзкаЯ  гадюка  пожрала  мой  мужской
член и занЯла его место: по вине этой гадины Я стал евнухом. Ћ, когда  бы  Я
мог защищатьсЯ руками, но они отсохли, если вообще не превратились в  сучьЯ.
‚о всЯком случае одно бесспорно: ток  алой  крови  в  них  остановилсЯ.  „ва
маленьких, хотЯ достигших зрелости, ежа выпотрошили  мои  Яички:  содержимое
швырнули псу, каковому  подаЯнию  он  был  весьма  рад,  а  кожаные  мешочки
старательно промыли и приспособили под жилье. ‚ прЯмой кишке устроилсЯ краб;
ободренный моим оцепенением, он охранЯет проход  клешнЯми  и  причинЯет  мне
отчаЯнную боль! Џара медуз пересекла морЯ  и  океаны:  пленительнаЯ  надежда
влекла их, - надежда, в которой они не обманулись. €х взглЯд приковывали две
мЯсистые половинки, из коих состоит человеческий зад, и вот, приникнув к сим
округлостЯм и вжавшись, они расплющили их так, что, где прежде была  упругаЯ
плоть, стала мразь и слизь, два равновеликих,  равноцветных  и  равномерзких
кома. Ћ позвоночнике же лучше и не упоминать - его заменЯет  меч.  „а,  меч,
конечно, вы удивлены... Я и сам не совсем понимаю...  ‚ам  любопытно  знать,
как очутилсЯ он во мне, вонзенный в почки, не так ли? џ и  сам  лишь  смутно
представлЯю это, но если счесть не сном, а подлинным воспоминаньем  то,  что
отложилось в моей памЯти, то знайте: прослышав о моем обете, о  том,  что  Я
обрек себЯ на  неподвижность  и  страданьЯ,  покуда  не  одержу  победы  над
‘оздателем, подкралсЯ  ко  мне  сзади,  на  цыпочках,  однако  же  не  столь
бесшумно, чтоб Я не услышал, —еловек. ‚  первый,  хоть  и  недолгий,  миг  Я
ничего не почувствовал. ‘тальной клинок вошел  меж  лопаток  в  спину  быка,
жертвы корриды, погрузилсЯ по самую рукоЯть, и остов зверЯ содрогнулсЯ,  как
горный хребет в землетрЯсение. †елезо так прочно приросло к живому телу, что
до сих пор никому не удалось извлечь его. Љто только за это ни бралсЯ: врачи
и силачи, механики и философы, и каких только средств они ни  перепробовали.
€бо не ведали, что зло, причиненное человеком, неискоренимо. € Я простил  им
невольное их заблуждение и поблагодарил взмахом вежд. Њолю тебЯ,  о  путник,
иди своей дорогой, не говори ни слова мне в утешение,  не  то  мужество  мое
дрогнет. Џредоставь  моей  решительности  закалитьсЯ  в  огне  добровольного
мученичества. €ди и не жалей  менЯ  понапрасну.  €звилисты  пути  ненависти,
необъЯснимы причуды ее, внешность ее обманчива, как мнимаЯ  кривизна  жерди,
опущенной концом в воду. Љаким бы ни казалсЯ Я тебе на вид, Я и  теперь  еще
смогу атаковать небесные твердыни, смогу увлечь с собой