тограф.
     „ругую разновидность бродЯг представлЯет собой  человек,  самое  ценное
профессиональное  качество  коего  -  крайнЯЯ  бестолковость.  Ћн  одет  как
деревенский житель, и вам нередко случаетсЯ повстречать  его  в  ту  минуту,
когда  он  пытаетсЯ  разобрать  надпись  на  дорожном  столбе,   -   попытка
бесплоднаЯ, поскольку он не умеет читать. Ћн просит у вас извинениЯ,  просит
от всей души (этот бродЯга говорит очень медленно, и все времЯ,  пока  вы  с
ним беседуете, с растерЯнным  видом  озираетсЯ  вокруг),  но  каждый  должен
поступать с другими, как он хотел бы, чтоб поступали с  ним,  и  он  был  бы
благодарен, если бы его научили, как сыскать дорогу в больницу,  где  сейчас
его старшой, потому как он сломал ногу,  когда  клал  стену,  а  куда  идти,
собственноручно написал ему сквайр Џаунсерби, который никогда не соврет.  Ћн
достает затем из-под своей темной блузы (все так же медлительно и с таким же
растерЯнным видом) старенький и потертый, но аккуратный  кожаный  кошелек  и
извлекает оттуда клочок бумаги. Ќа бумажке значитсЯ, что сквайр Џаунсерби из
имениЯ "ђоща" просит направить подателЯ сего, бедного, но вполне  достойного
человека, в больницу графства ‘ассекс,  неподалеку  от  Ѓрайтона,  исполнить
каковую просьбу в настоЯщий момент представлЯетсЯ несколько затруднительным,
поскольку она застигает вас в самом сердце •арфордшира. —ем более упорно  вы
пытаетесь -  после  того,  как  сами  с  великим  трудом  это  вспомнили,  -
объЯснить, где находитсЯ Ѓрайтон, тем меньше понимает вас преданный отец и с
тем более бестолковым видом озираетсЯ он по сторонам. Ќаконец, доведенные до
крайности, вы кончаете тем, что советуете любЯщему отцу добратьсЯ сперва  до
‘ент-Ћлбенс и  даете  ему  полкроны.  ќто  оказывает  на  него  благотворное
действие, но врЯд ли помогает приблизитьсЯ к цели своего путешествиЯ, ибо  в
тот самый вечер вы находите его пьЯным в пильной Яме колесного  кастера  под
навесом, где свалены  срубленные  деревьЯ,  напротив  кабачка  "’ри  веселых
плетельщика".
     Ќо самый худший из всех праздных бродЯг, это бродЯга, выдающий себЯ  за
бывшего джентльмена. "Џолучил образование, -  пишет  он  бледными  чернилами
ржавого  цвета,  сидЯ  в  деревенской  пивной,  -  получил   образование   в
’ринити-колледж, в Љембридже, рос среди изобилиЯ, некогда  в  меру  скромных
своих возможностей  покровительствовал  искусствам",  и  так  далее  и  тому
подобное. € разумеетсЯ, сострадательный человек не откажет ему  в  пустЯчной
сумме, что, однако, поможет  ему  добратьсЯ  до  соседнего  города,  где  он
намерен  па  Ярмарке  прочитать  тем,  кто  fruges  consumere  nati  {ђожден
потреблЯть плоды земные (лат.).}, лекцию обо всем вообще. ќта гнуснаЯ тварь,
котораЯ шатаетсЯ по низкопробным кабакам, облаченнаЯ в лохмотьЯ,  так  давно
утратившие черный цвет, словно они никогда и  не  были  черными,  еще  более
своекорыстна и нагла, чем даже дикий бродЯга. “ самого бедного  мальчика  он
ухитритсЯ вытЯнуть фартинг, а потом пнет его ногой.  Ћн  бы  встал,  если  б
надеЯлсЯ на какую-нибудь выгоду, между младенцем и материнской грудью.  ќтот
бессердечный негодЯй будет заливатьсЯ пьЯными  слезами,  утверждаЯ,  что  он
выше других, но это как раз и ставит его ниже всех, с кем он водит компанию;
он портит своим видом летнюю дорогу, шатаЯсь меж окаймлЯющих проселок пышных
зарослей, и, кажетсЯ, даже дикий вьюнок, розы и шиповник сникают,  когда  он
проходит мимо, и не сразу могут оправитьсЯ от порчи, которую  он  оставил  в
воздухе.
     Њолодые парни, которые идут пешком по дороге компанией человек по  пЯть
или шесть зараз, - башмаки у них закинуты за плечо, жалкие  узелки  засунуты
под мышку, палки недавно срезаны в придорожном лесу, - нельзЯ сказать, чтобы
слишком располагали к себе, но все же не так  неприЯтны.  “  них  существует
некое бродЯжное братство. Ћни знакомЯтсЯ друг с другом на привалах и  дальше
отправлЯютсЯ вместе. Ћни идут быстрым и мерным шагом, хотЯ при  этом  обычно
прихрамывают, а кому-нибудь одному  из  этой  компании  трудно  угнатьсЯ  за
остальными. —аще всего они говорЯт о лошадЯх и  о  всЯких  других  средствах
передвижениЯ, только не о ходьбе, или же один из них рассказывает о недавних
дорожных   приключениЯх,   которые   непременно   состоЯт   в   каком-нибудь
столкновении или ссоре. ‚от, например: "‘тою  Я,  значит,  на  рынке,  возле
колодца, и все бы хорошо, да  подходит  приходский  надзиратель  и  говорит:
"Ќечего здесь стоЯть". - "Ђ почему бы это?" - говорю. "‡десь в городе нельзЯ
попрошайничать", - говорит. "Ђ кто это попрошайничает?" -  говорю.  "’ы",  -
говорит. "Ђ вы видели, как Я  попрошайничал?  ‚ы  что,  видели?"  -  говорю.
"’огда, значит,  говорит,  ты  бродЯга".  -  "Ђ  лучше  быть  бродЯгой,  чем
приходским  надзирателем",  -  говорю.   (ЉомпаниЯ   шумно   выражает   свое
одобрение.) "Ѓудто бы?" - говорит. "‘пору нет!" - говорю. "Ќу, говорит,  все
равно убирайсЯ из города!" - "Ђ пошел он к чертЯм,  ваш  городишко,  говорю.
Ћхота была здесь оставатьсЯ! € чего это только ваш грЯзный городишко  торчит
на дороге и у всех под ногами путаетсЯ? ‚зЯли бы вы лопату и тачку да убрали
бы свой городишко  с  проезжей  дороги!"  (ЉомпаниЯ  выражает  самое  шумное
одобрение, на какое способна, и, громко смеЯсь, спускаетсЯ с холма.)
     ‡атем есть еще бродЯчие ремесленники. ѓде только  вы  их  не  встретите
летней порой! Џо всей Ђнглии, где только поет жаворонок, зреет зерно,  машет
крыльЯми мельница и струитсЯ река, всюду они, в свете днЯ и в сумрачный  час
- лудильщики, мебельщики, зонтовщики, часовщики, точильщики. Џринадлежи мы к
этому сословию, как хорошо было бы идти по Љенту, ‘ассексу и ‘эррею и точить
ножи! Џервые шесть недель или около того  искры,  вылетающие  из-под  нашего
точильного камнЯ, горели бы алым пламенем на фоне зеленой пшеницы и  зеленой
листвы. Ќемного спустЯ они бы пожелтели на фоне зрелых хлебов  и  оставались
такими до тех пор, пока мы не добрались бы до свежевспаханной черной земли и
они снова не стали огненно-красными. Љ этому времени мы  проточили  бы  свой
путь к утесам на морском берегу и гудение нашего точильного круга потерЯлось
бы в рокоте волн. Ђ потом наши новые искры оттенило  бы  великолепие  красок
осенних лесов, и к тому времени мы  проточили  бы  свой  путь  к  вересковым
равнинам между ђайгетом и  Љройденом,  славно  подзаработав  по  пути,  и  в
прозрачном морозном воздухе наши искры казались  бы  маленьким  фейерверком,
уступающим по красоте лишь искрам из кузнечного горна. Ђ  еще  приЯтно  идти
себе  и  чинить  стульЯ.  Љакими  были  бы  мы  знатоками  камыша,  с  каким
глубокомысленным видом стоЯли бы, облокотЯсь о перила моста (за спиною  стул
без сидениЯ и свЯзка тростинок),  обозреваЯ  ивнЯк.  ‘реди  всех  бессчетных
ремесел, которыми можно заниматьсЯ  лишь  в  присутствии  зрителей,  починка
стульев занимает одно из первейших мест.  Љогда  мы  садимсЯ,  прислонившись
спиною к стене амбара или кабака, и  начинаем  починку,  как  растет  у  нас
ощущение того, что мы завоевали всеобщее признание! Љогда  на  нас  приходЯт
посмотреть все дети, и  портной,  и  местный  торговец,  и  фермер,  который
заходил за какой-то безделицей в шорную  лавочку,  и  конюх  из  помещичьего
дома, и трактирщик, и даже два игрока в кегли (заметим попутно, что  как  бы
ни была об эту пору  занЯта  остальнаЯ  часть  деревенских  жителей,  всегда
сыщутсЯ двое, которым будет досуг пойти поиграть  в  кегли,  где  б  ни  был
расположен деревенский кегельбан), сколь приЯтнее нам плести и  переплетать!
‚едь никто не смотрит на нас, когда мы плетем и сплетаем эти слова.
     €ли возьмем починку часов. Џравда, нести часы под  мышкой  неудобно,  а
заставлЯть их бить всЯкий раз, как подойдешь к человеческому жилью, попросту
скучно,  но  зато  какое  удовольствие  вернуть  голос  замолкшим  часам   в
какой-нибудь хижине и заставить  их  снова  заговорить  с  обитающей  в  ней
семьей! € мы предвкушаем удовольствие от прогулки по  парку,  под  нависшими
над головою ветвЯми, когда зайцы, кролики, куропатки,  фазаны  прыскают  как
безумные у нас из-под ног, а мы поднимаемсЯ  по  парковой  лестнице  и  идем
лесом, пока не дойдем до домика лесничего. ‡атем мы видим лесничего, который
курит трубку у своих дверей, густо обвитых листвой. Њы рекомендуемсЯ ему  по
обычаю нашего ремесла, и он зовет жену, чтобы она показала нам  старые  часы
на кухне. ‡атем жена лесничего проводит нас в  свой  домик,  и  мы,  должным
образом осмотрев механизм, предлагаем пустить его в ход за полтора шиллинга,
и когда предложение наше принЯто, усаживаемсЯ на час или больше и  звоним  и
постукиваем в кругу  толстощеких  детишек  лесничего,  взирающих  на  нас  с
благоговением. Љ полному удовольствию  семьи,  мы  кончаем  свою  работу,  и
лесничий говорит, что у башенных часов над конюшней не  ладитсЯ  с  боем,  и
если мы не прочь отправитьсЯ к домоправительнице, чтобы выполнить еще и  эту
работу, он готов нас туда проводить. € мы пойдем мимо ветвистых дубов  и  по
густому папоротнику,  пробираЯсь  таинственными,  тихими  тропками,  которые
знает один лесничий, и  увидим  стадо,  и,  наконец,  откроетсЯ  перед  нами
поместье, старинное, торжественное и величавое. ‹есничий  проводит  нас  под
террасой-цветником, мимо конюшен, и по дороге мы  замечаем,  как  обширны  и
великолепны конюшни, как красиво написаны имена лошадей на стойлах и как все
безлюдно,   ибо   хозЯева   уехали   в   ‹ондон.   ‡атем   нас    представЯт
домоправительнице, котораЯ безмолвно сидит за шитьем в нише окна, выходЯщего
на громадный унылый,  вымощенный  красным  кирпичом  четырехугольник  двора,
охранЯемый  каменными   львами,   неуважительно   прыгающими   через   гербы
благородной фамилии. Ђ  затем,  когда  ваши  услуги  принЯты,  нас  медленно
проводЯт со свечой в башенку над конюшней, и мы обнаруживаем, что все дело в
маЯтнике, но провозитьсЯ придетсЯ дотемна. Ђ затем мы погружаемсЯ в  работу,
и нам все времЯ почему-то кажетсЯ, что вокруг толпЯтсЯ призраки, а  портреты
на стенах, без сомнениЯ, выходЯт из рам и бродЯт по комнатам, хотЯ семейство
ни за что не хочет в этом признатьсЯ. € мы работаем и работаем до  тех  пор,
пока сумеречный свет не приходит на смену дневному и даже до тех  пор,  пока
сумерки мало-помалу не сменЯет ночнаЯ тьма. Ќо  мы  сделали,  наконец,  свое
дело, и нас проводЯт в огромную людскую и  потчуют  там  мЯсом  и  хлебом  и
крепчайшим элем. Ќам щедро заплатили, и теперь  мы  вольны  уходить,  и  наш
доброжелательный проводник советует нам сперва идти туда, где стоит разбитый
молнией Ясень, а  потом  прЯмиком  через  лес,  пока  не  покажутсЯ  впереди
городские огни. € мы, чувствуЯ себЯ покинутыми и несчастными, мечтаем о том,
чтобы Ясень не был разбит молнией или хотЯ бы о том, чтоб наш проводник имел
деликатность об этом умолчать. Ќо, как бы то ни было, мы все же пускаемсЯ  в
путь, но вдруг часы на конюшенной башенке начинают  самым  скорбным  образом
отбивать десЯть часов, и кровь застывает у нас в жилах,  словно  это  кто-то
другой, а не мы только что научили их выполнЯть свои обЯзанности. Ђ  мы  все
идем вперед, и вспоминаем старые сказки, и думаем про себЯ, как поступить  в
случае, если поЯвитсЯ длиннаЯ белаЯ фигура, с глазами как плошки, подойдет к
нам и скажет: "џ хочу, чтобы вы пошли на кладбище и починили церковные часы.
‘ледуйте за мной!" € мы ускорЯем шаг, чтобы поскорее выбратьсЯ  из  лесу,  и
вот мы уже на открытом месте, а впереди Ярко горЯт городские огни. ќту  ночь
мы проводим под старинной вывеской  Љриспина  и  Љриспануса  и  встаем  рано
поутру, чтобы снова отправитьсЯ в путь.
     Љаменщики часто бродЯт по двое и по трое, останавливаЯсь  на  ночлег  в
своих "ложах", которые  рассеЯны  по  всей  стране  *.  ђабота  каменщика  в
сельской местности тоже никак не ладитсЯ без помощи зрителей, и  полагаетсЯ,
чтоб их было как можно больше. ‚ малолюдных  местностЯх  Я  знавал  бродЯчих
каменщиков, которые были  до  такой  степени  проникнуты  сознанием  пользы,
приносимой  зрителЯми,  что,  повстречав  своих  товарищей,  занЯтых  делом,
выступали в качестве таковых и по два или три днЯ не могли снизойти до того,
чтобы принЯть участие в общей работе, как им предлагали. €ной  раз  бродЯчий
землекоп, с запасной  парой  башмаков,  перекинутых  через  плечо,  узелком,
флЯжкой и котелком, подобным же образом принимает  участие  в  работе  своих
товарищей и праздно глазеет на них до тех пор, пока  не  проживет  все  свои
деньги. Џо ходу моих не торговых дел мне пришлось не  далее  как  в  прошлое
лето нанЯть несколько человек, чтоб они исполнили длЯ менЯ небольшую  работу
в  приЯтной  местности,  и  менЯ  почтили  своим  присутствием  одновременно
двадцать семь человек, наблюдавших за работой шести.
     Њожно ли познакомитьсЯ с сельской дорогой в летнее времЯ и не унести  в
своей памЯти воспоминание о множестве бродЯг, что идут от  одного  оазиса  к
другому - от одного города или деревни к другой, дабы распродать свой товар,
за который, после того как вы его купили, не дашь  и  шиллинга.  Љреветки  -
излюбленный предмет подобного промысла, а также напоминающие губку пирожные,
испанский орех и конфеты с ликером. ’овар носЯт в корзине на голове, а между
головой и корзиной лежат складные козлы, на которых выкладывают эту снедь  в
часы торговли. ќти бродЯги легки на ногу, но в  большинстве  своем  отмечены
печатью заботы; шеЯ у них одеревенела  от  вечной  необходимости  держать  в
равновесии корзину на голове, а глаза раскосые, как  у  китайцев,  -  должно
быть, эту форму придал им придавленный тЯжестью, лоб.
     Ќа жаркой и пыльной дороге у приморских  городов  или  больших  рек  вы
встретите странствующего солдата. € если вам никогда не  случалось  задатьсЯ
вопросом, подходит ли его одежда  длЯ  его  ремесла,  то,  может  быть,  вид
беднЯги, когда он уныло бредет вам навстречу -  до  нелепости  узкий  китель
расстегнут, высокий стоЯчий воротник в руке, ноги парЯтсЯ в байковых штанах,
- заставит вас спросить себЯ, как бы вам самому  понравилась  такаЯ  одежда.
Њного лучше странствующему матросу, хотЯ его одежда слишком плотна длЯ суши.
Ќо почему помощник капитана торгового судна, бредущий среди меловых холмов в
самое жаркое времЯ года, должен  носить  черный  бархатный  жилет,  навсегда
останетсЯ одной из величайших неразгаданных тайн природы.
     Џеред моими глазами дорога в Љенте; она  пролегает  через  лес,  где  с
одной стороны, между пыльной обочиной  и  опушкой,  тЯнетсЯ  полоска  травы.
Њесто это высокое, воздух здесь свеж, полевые цветы  растут  в  изобилии,  и
вдали, как жизнь человеческаЯ, медленно течет к морю река.  —тобы  добратьсЯ
здесь до придорожного камнЯ, который так зарос  мхом,  примулами,  фиалками,
колокольчиками и шиповником, что сделалсЯ бы неразличим, когда б  любопытные
путешественники не раздвигали растениЯ своими палками, вы  должны  поднЯтьсЯ
на крутой холм. € все бродЯги, что едут в телегах  или  фургонах  -  цыгане,
бродЯчие актеры, коробейники,  -  не  в  силах  противостоЯть  искушению  и,
добравшись до этого места, выпрЯгают лошадей  и  ставЯт  на  огонь  котелок.
Ѓлагословенно будь это место! Љак люблю  Я  пепел  опаливших  траву  кочевых
костров! Ђ каких Я там видел одетых в скудные лохмотьЯ детишек, длЯ  которых
оглобли - гимнастический снарЯд, камни и  ежевика  -  перина,  а  игрушка  -
стреноженнаЯ лошадь, похожаЯ на лошадь не больше, чем любаЯ дешеваЯ игрушка.
‡десь набрел Я на  подводу,  полную  циновок,  корзин  и  метелок;  мысли  о
торговых делах  развеЯл  вечерний  ветерок;  коробейник  со  своею  любезной
готовили жаркое и тут же его уплетали, извлекаЯ  приЯтную  музыку  из  своих
тарелок, которые, когда на рынке или на Ярмарке их ставЯт на аукцион, гремЯт
подобно тарелкам военных оркестров, и  эти  люди  навернЯка  так  заворожены
пением соловьЯ в лесу у них за спиной, что если б Я вздумал  приторговать  у
них  что-нибудь,  они  что  угодно  продали  б  по  своей  цене.   Ќа   этой
благословенной  земле  мне  выпало  счастье  (сообщу  по   секрету)   видеть
Ѓелошерстую красноглазую ‹еди, разделившую мЯсной пирог  с  ‚еликаном,  а  у
кустарника, на Ящике с одеЯлами, где, как Я знал, были змеи,  стоЯли  чашки,
блюдца и  чайник.  Ќа  это  захватывающее  зрелище  мне  случилось  набрести
августовским вечером, и Я заметил, что, тогда как ‚еликан  полулежал,  почти
сокрытый нависающими над ним ветвЯми,  и  казалсЯ  безразличным  к  природе,
белаЯ шерстка прелестной ‹еди пушилась под  дыханием  вечернего  ветерка,  и
красные ее глазки с удовольствием созерцали пейзаж. џ слышал из ее уст  одну
только фразу,  но  в  ней  раскрылись  ее  находчивость  и  ее  достоинство.
Ќевоспитанный ‚еликан - да будет проклЯто все это отродье! - оборвал  ее  на
полуслове, и когда Я проходил этим благословенным лесным уголком, она кротко
возразила ему: "Џослушай, Ќедоросток (Ќедоросток! - как  метко  сказано!)  -
разве мало одному дураку говорить зараз?"
     Ќеподалеку от этой волшебной страны, хотЯ и  достаточно  далеко,  чтобы
песнЯ, распеваемаЯ у пивной бочки или на  скамейке  у  дверей,  не  нарушала
лесную тишину, расположилсЯ небольшой постоЯлый двор, мимо которого в теплую
погоду ни один еще человек, коли был у него хоть грош за  душой,  не  прошел
без  того,  чтоб  туда  не  заглЯнуть.  “  входа  растет  несколько  славных
подстриженных лип, и здешний колодец такой прохладный, и  ворот  его  издает
такой музыкальный звук, когда касаетсЯ дужки ведра, что  лошадь  на  пыльной
дороге слышит его за полмили и принимаетсЯ ржать и прЯдать ушами. ќтот дом -
излюбленный приют бродЯчих косарей в пору сенокоса  и  жатвы,  и  когда  они
сидЯт, потЯгиваЯ пиво из кружек, их отставленные  в  сторону  серпы  и  косы
сверкают сквозь открытые окна, словно все это заведение  -  семейнаЯ  боеваЯ
колесница древних бриттов. Ѓлиже к  концу  лета  всЯ  сельскаЯ  часть  этого
графства на много миль вокруг начинает кишеть  бродЯчими  сборщиками  хмелЯ.
Ћни приходЯт семьЯми - мужчины, женщины, дети; каждаЯ семьЯ  тащит  с  собой
тюк с постелью, железный котелок, множество  младенцев  и,  весьма  нередко,
какого-нибудь несчастного  больного,  не  приспособленного  к  этой  тЯжелой
жизни,  длЯ  которого,  как  им  кажетсЯ,  запах  свежего   хмелЯ   послужит
целительным бальзамом. ‘реди сборщиков  хмелЯ  много  ирландцев,  но  многие
приходЯт из ‹ондона. Ћни запружают все дороги, они располагаютсЯ лагерем под
каждой живой изгородью, на каждом клочке общинной земли, и они  живут  среди
хмелЯ и живут хмелем до тех пор, пока весь он не собран и  хмельники,  такие
прекрасные летом, не становЯтсЯ  похожи  на  землю,  опустошенную  вражеской
армией. Ђ затем начинаетсЯ великий исход бродЯг из этой местности, и если вы
быстрее, чем шагом, выедете на лошади или в экипаже на любую дорогу,  вы,  к
своему смущению, обнаружите, что врезались в самую гущу полусотни семейств и
что вокруг вас в величайшем беспорЯдке  плещетсЯ  море  тюков  с  постелЯми,
младенцев, железных котелков  и  множество  добродушных  лиц,  принадлежащих
людЯм обоих полов и всех возрастов, которые изнывают  столько  же  от  жары,
сколько и от хмельного.
 
 
                                 <> XII <> 
 
        ^T‘нукотаун^U 
 
     Ќедавно мне случилось бродить по местам, где прошли мои  юные  годы;  Я
уехал оттуда ребенком, а вернулсЯ  уже  взрослым  мужчиной.  Ќичего  в  этом
необыкновенного нет, - в один прекрасный день это случаетсЯ  чуть  ли  не  с
каждым, но, быть может, читателю будет интересно сравнить свои впечатлениЯ о
предмете, так хорошо ему знакомом, с моими заметками о путешествии по  самым
не торговым делам, какие только можно себе представить.
     џ назову свой родной городок (произносЯ это название, Я  чувствую  себЯ
почти что тенором Ђнглийской Ћперы)  ‘кукотаун  *.  ‚сЯкий,  кто  родилсЯ  в
провинции, обычно происходит из ‘кукотауна.
     џ покинул свой ‘кукотаун в те дни, когда не было еще железных дорог,  и
поэтому Я покинул его в почтовой карете. ‘колько прожито лет, а разве  забыл
Я запах  мокрой  соломы,  в  которую  упаковали  менЯ,  словно  дичь,  чтобы
отправить - проезд оплачен - в Љросс  Љиз  на  ‚уд-стрит,  —ипсайд,  ‹ондон.
Љроме менЯ в карете не было других пассажиров, и Я поглощал свои  бутерброды
в страхе и одиночестве, и всю дорогу шел сильный дождь, и Я думал о том, что
в жизни гораздо больше грЯзи, чем Я ожидал.
     џ с нежностью вспоминал об этом, когда на  днЯх  поезд  весело  примчал
менЯ обратно в ‘кукотаун. Њой билет, равно как и железнодорожные сборы,  был
оплачен заранее, на мой сверкающий новизной  чемодан  был  наклеен  огромный
пластырь, и, согласно акту парламента, мне, под  угрозой  штрафа  от  сорока
шиллингов до пЯти фунтов, подлежащему  заменой  тюремным  заключением,  было
отказано в праве протестовать против чего-либо, что могли сделать с ним  или
со мной. Ћтослав свою обезображенную собственность в гостиницу, Я  оглЯделсЯ
вокруг, и первое мое открытие состоЯло  в  том,  что  вокзал  поглотил  нашу
площадку длЯ игр.
     Ћна исчезла. „ва прекрасных куста боЯрышника, живаЯ изгородь, лужайка и
все лютики и маргаритки  уступили  место  самой  булыжной  из  всех  трЯских
булыжных мостовых, а за станцией жадно зиЯла разверстаЯ пасть туннелЯ, этого
противного мрачного чудовища, которое, казалось, сожрало цветы и  деревьЯ  и
приготовилось дальше опустошать  окрестность.  ќкипаж,  который  увез  менЯ,
носил благозвучное имЯ "’импсонова ‘инеокаЯ „ева"  и  принадлежал  ’импсону,
владельцу конторы почтовых карет, что вверх по улице; локомотив, что  привез
менЯ обратно, носил мрачное название  "номер  97",  принадлежал  ћ.‚.†.„.  и
плевалсЯ пеплом и кипЯтком на опаленную землю.
     Љогда менЯ, как заключенного, которого тюремщик неохотно  отпускает  на
волю, выпустили с платформы, Я снова через  невысокую  стену  оглЯдел  места
былой славы. ‡десь, в  пору  сенокоса,  мои  соотечественники,  победоносные
британцы (мальчик из соседнего дома и двое его кузенов), освободили менЯ  из
темницы в ‘ерингапатаме * (которую представлЯла огромнаЯ копна сена), и менЯ
с восторгом встретила моЯ нареченнаЯ (мисс ѓрин), проделавшаЯ долгий путь из
Ђнглии (второй дом по верхней улице), дабы выкупить менЯ на волю и выйти  за
менЯ замуж. ‡десь же Я узнал по секрету от человека, чей отец  находилсЯ  на
государственной службе и потому обладал обширными свЯзЯми,  о  существовании
ужасных бандитов, именуемых "радикалами", которые считали, что  принц-регент
должен носить корсет, никто не  должен  получать  жалованье,  флот  и  армию
следует распустить, и Я, лежа в постели, дрожал от ужаса и  молил,  чтоб  их
поскорее переловили и перевешали. ‡десь же состоЯлсЯ  крикетный  матч  между
нами, мальчиками из школы Ѓоулса, и мальчиками из  школы  Љоулса,  во  времЯ
которого Ѓоулс и Љоулс самолично сошлись на крикетной площадке,  но  вопреки
нашим упованиЯм, не начали тотчас же Яростно  дубасить  друг  друга;  вместо
этого один из этих трусов сказал: "Ќадеюсь, миссис Ѓоулс находитсЯ в  добром
здравии",  а  другой:  "Ќадеюсь,  миссис  Љоулс  и  малютка  чувствуют  себЯ
превосходно". Ќеужели после этого и еще многого  другого  площадка  длЯ  игр
превратилась в станцию, номер 97 харкал на нее кипЯтком и раскаленной золой,
а все это вместе  взЯтое  принадлежало  теперь,  согласно  акту  парламента,
ћ.‚.†.„.?
     Ќо поскольку это случилось на самом деле,  Я  с  тЯжелым  сердцем  ушел
отсюда, дабы пройтись по городу. ‘начала Я направилсЯ к ’импсону,  вверх  по
улице. Љогда Я в объЯтиЯх соломенной ’импсоновой  ‘инеокой  „евы  уезжал  из
‘кукотауна, заведение ’импсона было скромной, вернее даже сказать, маленькой
конторой почтовых карет; в окне висело такое красивое по  вечерам,  овальное
прозрачное изображение одной из ’импсоновых почтовых карет, - заполненнаЯ до
отказа внутри и снаружи одетыми по последней  моде  и  безмерно  счастливыми
пассажирами, она мчалась по дороге в ‹ондон мимо придорожного  камнЯ.  џ  не
нашел больше ’импсона - не нашел ни его стен, ни  крыши,  не  говорЯ  уже  о
вывеске - не было больше такого зданиЯ на этой перенаселенной земле.  Џришел
Џикфорд и разнес на куски ’импсона. Ћн разнес на куски не  только  ’импсона,
но еще по два или три дома по обе стороны от ’импсона  и  сколотил  из  всех
этих  кусков  одно  большое  заведение  с  большими  воротами;   ныне   туда
беспрерывно въезжают и оттуда  выезжают  его,  Џикфорда,  фургоны,  сотрЯсаЯ
своим грохотом весь город; кучера сидЯт на них так высоко, что заглЯдывают в
окна третьего этажа старомодных домов на •ай-стрит. џ  не  имею  чести  быть
знакомым с мистером Џикфордом, но Я чувствовал, что он нанес мне обиду, чтоб
не сказать  большего;  он,  по-моему,  совершил  детоубийство,  бесцеремонно
переехав  через  мое  детство,  и  если  Я  когда-нибудь  встречу  Џикфорда,
восседающего на одной из своих  колымаг  и  покуривающего  трубочку  (это  в
обычае у его кучеров), он поймет по выражению моих глаз,  если  мне  удастсЯ
встретитьсЯ с ним глазами, что между нами что-то неладно.
     Љроме того, Я  чувствовал,  что  Џикфорд  не  вправе  был  налетать  на
‘кукотаун и лишать его картины, составлЯвшей общественное достоЯние.  Ћн  не
Ќаполеон Ѓонапарт. Љогда он снЯл прозрачное изображение почтовой кареты,  он
должен  был  возместить  это   городу   прозрачным   изображением   фургона.
Џреисполненный мрачной уверенности в том, что Џикфорд находитсЯ  целиком  во
власти практичности и лишен всЯкого воображениЯ, Я двинулсЯ дальше.
     …сли у моих дверей нет красно-зеленого фонарЯ и ночного  звонка  *,  то
это милость судьбы, ибо в детстве менЯ таскали к такому количеству  рожениц,
что Я сам не пойму, как избежал опасности стать  акушером.  “  менЯ,  должно
быть,  была  очень  участливаЯ  нЯнЯ   с   огромным   количеством   замужних
приЯтельниц.  ‚о  всЯком  случае,  продолжаЯ  свой  путь  по  ‘кукотауну,  Я
обнаружил много домов, которые были свЯзаны длЯ менЯ  исключительно  с  этим
своеобразным моим развлечением. Ћколо лавчонки  зеленщика,  в  которую  надо
было спуститьсЯ на несколько ступенек с  улицы,  Я  припомнил,  что  навещал
здесь некую даму, родившую зараз  четверых  детей  (Я  не  решаюсь  написать
пЯтерых, но совершенно уверен, что их было пЯтеро). ќта  достославнаЯ  особа
устроила у себЯ в то утро,  когда  менЯ  туда  привели,  настоЯщий  светский
прием, и вид этого дома живо  напомнил  мне,  как  четверо  (верней  пЯтеро)
усопших младенцев лежали рЯдышком на чистой скатерти, постланной на  комоде;
по детской моей простоте, они казались  мне,  -  вероЯтно  благодарЯ  своему
цвету, -  похожими  на  свиные  ножки,  которые  выкладывают  на  витрине  в
чистеньких лавочках, торгующих требухой.  ‘тоЯ  перед  лавкой  зеленщика,  Я
припомнил еще, что нас всех обнесли тогда горЯчим  коудлом  *  и  что  среди
присутствующих была объЯвлена подписка;  у  менЯ  были  при  себе  карманные
деньги,  и  это  весьма  менЯ  встревожило.  Ћ  моих  деньгах  знала  и  моЯ
провожатаЯ, кто бы она ни была, и она принЯлась горЯчо убеждать менЯ  внести
свою лепту, но  Я  решительно  отказалсЯ,  чем  возмутил  всех  собравшихсЯ,
которые дали мне понЯть, что Я должен оставить  всЯкую  надежду  попасть  на
небо.
     Џочему случаетсЯ так, что куда бы вы ни приехали, все там стало другим,
но везде есть люди, которые совсем не менЯютсЯ?  Љогда  вид  зеленной  лавки
пробудил в моей памЯти эти мелкие эпизоды давно минувших  времен,  зеленщик,
все такой же, как прежде, поЯвилсЯ на ступеньках и, заложив руки в  карманы,
прислонилсЯ плечом к дверному косЯку, - совершенно так же,  как  во  времена
моего детства; даже след от его плеча сохранилсЯ на косЯке, словно тень  его
навсегда осталась там. ќто был он, собственной своею персоной; когда-то  его
можно было назвать старообразным молодым человеком; теперь  его  можно  было
скорее назвать моложавым стариком, но все равно это был  он.  Џеред  этим  Я
тщетно искал на улицах знакомые лица или хотЯ  бы  лица,  доставшиесЯ  своим
владельцам по наследству, а здесь был тот самый зеленщик, который  взвешивал
овощи и вручал покупателЯм корзинки в утро того самого светского приема. Џри
виде его Я смутно припомнил, что он  не  имел  права  собственности  на  тех
младенцев,  и  потому,  перейдЯ  дорогу,  Я  заговорил  с  ним  о  них.   ’о
обстоЯтельство, что Я так хорошо об этом помню, не заставило его выразить ни
удивлениЯ, ни удовольствиЯ, ни  вообще  проЯвить  какое-нибудь  чувство,  он
сказал только, что да, это был случай особенный, а  вот  сколько  именно  их
было, он не помнит (как  будто  пол  дюжиной  младенцев  больше,  полдюжиной
меньше, разницы  особой  не  составлЯет),  что  приключилось  это  с  миссис
такой-то, котораЯ когда-то здесь жила, но что вообще-то он особенно про  это
не вспоминал. ђаздосадованный его безразличием, Я сообщил ему,  что  покинул
этот  город  ребенком.  Ќичуть  не  смЯгчившись,  он  с  оттенком   какой-то
благодушной Язвительности, неторопливо ответил мне: "‚от оно что! „а... Ќу и
как, по-вашему, шли тут без вас дела?" "‚от в  чем  разница,  -  подумал  Я,
отойдЯ уже от зеленщика на добрую сотню Ярдов и пребываЯ теперь в настроении
во столько же раз лучшем, чем прежде, - вот в чем разница  между  теми,  кто
уехал, и теми, кто осталсЯ на месте. џ не вправе сердитьсЯ на  зеленщика  за
то, что не вызвал в нем никакого интереса; Я длЯ него - ничто, тогда как  он
длЯ менЯ - и город, и мост, и река, и собор, и мое детство, и немалый  кусок
моей жизни".
     ђазумеетсЯ, город страшно съежилсЯ с тех пор, как Я жил здесь ребенком.
џ лелеЯл мысль, что •ай-стрит,  во  всЯком  случае,  не  уступит  по  ширине
ђиджент-стрит в ‹ондоне  или  €тальЯнскому  бульвару  в  Џариже.  ќта  улица
оказалась немногим шире  переулка.  Ќа  ней  были  часы,  которые  Я  считал
красивейшими в мире; сейчас они оказались самыми невыразительными, глупыми и
слабосильными часами, какие Я когда-либо встречал. Ћни были  установлены  на
здании ратуши, в зале которой Я когда-то видел индийца (теперь Я подозреваю,
что он не был индийцем), глотавшего шпагу (теперь Я подозреваю, что он ее не
глотал). ќто здание казалось мне в те дни столь величественным, что Я считал
его про себЯ образцом, по которому „жинн ‚олшебной ‹ампы выстроил дворец длЯ
Ђладина. џ застал жалкую кучку  кирпича,  вроде  какой-то  выжившей  из  ума
часовни, и несколько изнывающих от  бездельЯ  личностей  в  кожаных  крагах,
которые, заложив руки в карманы, стоЯли, позевываЯ, у дверей и называли себЯ
хлебной биржей!
     ђасспросив торговца рыбой, который устроил у  себЯ  в  окне  компактную
выставку своего товара, представленного одной камбалой и миской креветок,  Я
узнал, что городской театр еще существует, и  решил  утешениЯ  ради  сходить
взглЯнуть на него. ’ам Я когда-то впервые увидел ђичарда ’ретьего, одетого в
очень неудобную мантию, который, схватившись не на  жизнь,  а  на  смерть  с
добродетельным ђичмондом *, начал отступать  прЯмо  к  выходившей  на  сцену
ложе, где Я сидел, чем заставил менЯ  замереть  от  ужаса.  ‚  этих  стенах,
словно листаЯ историю Ђнглии, Я узнал, что в дни  войны  этот  король-злодей
спал на слишком длЯ него короткой софе  и  что  душевный  покой  его  ужасно
смущали узкие башмаки. ’ам же Я впервые  увидел  смешного,  но  благородного
душой поселЯнина, носившего расшитую цветами жилетку, который, расшумевшись,
сорвал с головы свою шапочку, бросил ее на землю и  со  словами:  "Ђ  ну-ка,
сквайр, черт тебЯ подери, выходи на кулачки!" - скинул кафтан, чем  заставил
так растревожитьсЯ прелестную молодую женщину, водившую с ним компанию  (она
собирала колосьЯ в белом муслиновом фартуке, украшенном пЯтью  лентами  пЯти
разных цветов), что в страхе за него она  лишилась  чувств.  Њного  чудесных
тайн познал Я в этом храме искусства, и едва ли не  самаЯ  страшнаЯ  из  них
состоЯла в том, что ведьмы из "Њакбета" до  ужаса  походили  на  шотландских
танов * и других лиц, по праву  населЯющих  эту  страну,  а  доброму  королю
„ункану не лежалось в могиле, и он то и дело вылезал из нее, выдаваЯ себЯ за
кого-нибудь другого. €так, Я пришел в театр за утешением. Ќо он  очень  мало
менЯ утешил; он был в упадке и запустении. ’орговец вином и бутылочным пивом
уже втиснулсЯ со своим товаром в  театральную  кассу,  а  деньги  за  билеты
(когда их платили) брали в каком-то подобии холодильного шкафа,  стоЯвшем  в
проходе. ’орговец вином и  бутылочным  пивом,  как  легко  было  догадатьсЯ,
пролез и под сцену, ибо,  как  Явствовало  из  объЯвлениЯ,  у  него  имелись
различные спиртные напитки в бочках, а бочки негде было  хранить  иначе  как
там. Ћн, очевидно, мало-помалу прогрызал себе путь к самому сердцу театра  и
скоро  должен  был  сделатьсЯ  его  полным  владельцем.  ’еатральное  здание
сдавалось внаем, и если оно ждало нанимателЯ, который вернул бы ему  прежнее
назначение, то ожиданиЯ эти были напрасными. “же долгое времЯ в этих  стенах
не было никаких  зрелищ,  кроме  панорамы,  да  и  та,  как  гласили  афиши,
"соединЯла приЯтное с полезным", а Я превосходно знаю, какую смертную  тоску
таит в себе это ужасное выражение. Ќет, театр не  принес  мне  утешениЯ.  Ћн
ушел неведомо куда, как и моЯ юность. ‚ отличие от нее, он в один прекрасный
день еще может вернутьсЯ, но на это мало надежды.
     Џоскольку город пестрел афишами, на  которых  упоминалсЯ  ‘кукотаунский
Љлуб механиков, Я решил пойти взглЯнуть на него. ‚ мои молодые  годы  ничего
подобного в городе не было, и мне подумалось, что, быть может, упадок театра
объЯснЯетсЯ чрезмерным преуспеЯнием Љлуба. џ нашел Љлуб не без труда, и если
б судил по наружности, врЯд ли понЯл бы, что Я его, наконец, нашел,  ибо  он
был недостроен, не имел фасада и потому скромно и отрешенно пристроилсЯ  над
конюшней. Љак Я узнал из  расспросов,  Љлуб  процветал  и  приносил  большую
пользу городу; эти два замечательных его достоинства нисколько не умерЯлись,
как было мне приЯтно  услышать,  теми  двумЯ  кажущимисЯ  недостатками,  что
механиков при Љлубе не состоЯло и что  он  был  в  долгу  по  самые  колпаки
дымовых труб. ‚ нем была большаЯ зала, куда можно было добратьсЯ  по  шаткой
приставной лестнице, - хотели построить настоЯщую, но  строитель  отказалсЯ,
пока ему не заплатЯт наличными, а  ‘кукотаун  (хотЯ  он  чрезвычайно  высоко
ценил свой Љлуб) по непонЯтной причине жалсЯ с подпиской.  ‡ала  обошлась  -
вернее сказать, обойдетсЯ, когда за нее заплатЯт, - в пЯтьсот  фунтов,  и  в
ней больше известки и лучшее эхо, чем удаетсЯ обычно получить за эти деньги.
‚ ней был помост и все, что полагаетсЯ длЯ чтениЯ лекций, включаЯ  огромную,
устрашающего вида черную доску. ‘писок лекционных курсов, прочитанных в этом
преуспевающем  обществе,  заставил  менЯ  подумать,  что  здесь   стеснЯютсЯ
естественного желаниЯ человека развлечьсЯ и отдохнуть  в  минуты  досуга,  -
всЯкий жалкий довесок весельЯ  протаскивают  здесь  украдкой,  застенчиво  и
бочком. ’ак, Я  обнаружил,  что,  прежде  чем  порадовать  слушателей  этими
непонЯтными хористами, негритЯнскими певцами в  придворных  костюмах  времен
ѓеорга ‚торого, полагаетсЯ обрушить им на голову ѓаз, ‚оздух, ‚оду,  Џищу  и
‘олнечную  систему,  ѓеологические  периоды,  ’ворчество  Њильтона,  Џаровую
машину, „жона ЃеньЯна * и Љлинопись *. ђавным образом, прежде  чем  подвести
слушателей к концерту, их полагаетсЯ ошеломить  увесистым  вопросом  о  том,
нельзЯ ли найти у експира скрытые  доказательства  того,  что  его  дЯдЯ  с
материнской стороны жил несколько лет в ‘ток Ќьюингтоне.  ‘тремление  надеть
на развлечениЯ чужую личину и выдать их за что-то другое - подобно тому  как
люди, вынужденные держать кровати в гостиной, пытаютсЯ выдать их за  книжные
шкафы, диваны, комоды, за что угодно, только не за кровати, - было  очевидно
даже из того, какое уныние напускали  на  себЯ,  дабы  не  погрешить  против
здешних приличий, несчастные  исполнители.  Ћдин  недурной  профессиональный
певец, который гастролировал с двумЯ певицами, был  настолько  осмотрителен,
что самолично предпослал балладе "—рез полЯ,  где  зреет  рожь"  *,  которую
исполнЯла одна из певиц, несколько общих замечаний о пшенице и  клевере,  но
даже и после этого не решилсЯ назвать песню песней, а выдал ее  в  афише  за
"иллюстрацию". ‚ библиотеке, где на полках, способных  вместить  три  тысЯчи
книг, стоЯло, упираЯсь переплетами в мокрую штукатурку, около ста семидесЯти
(по большей части преподнесенных в дар), мне с  такой  горечью  и  с  такими
извинениЯми рассказывали о  том,  что  шестьдесЯт  два  безобразника  читают
путешествиЯ, популЯрные биографии и обыкновенную беллетристику, повествующую
о сердечных и душевных порывах обыкновенных, во всем им подобных людей, и  с
таким усердием прославлЯли двух замечательных личностей,  которые,  просидев
целый  день  в  четырех  стенах  за  работой,  читают  потом  ќвклида;  трех
замечательных личностей,  которые  после  трудов  дневных  читают  книги  по
метафизике; одного индивидуума, читающего книги по богословию после подобных
же трудов, и  еще  четырех,  вгрызающихсЯ  после  подобных  трудов  сразу  в
грамматику,  политическую  экономию,  ботанику  и  логарифмы,  что,  как   Я
заподозрил,  всех  этих  читателей,  составлЯвших  предмет  такой  гордости,
олицетворЯет, должно быть, один человек, специально длЯ того нанЯтый.
     “йдЯ из  Љлуба  механиков  и  продолжив  свою  прогулку  по  городу,  Я
по-прежнему замечал на каждом шагу все  то  же  упорное  сверх  всЯкой  меры
старание  спрЯтать  подальше  от  глаз  естественное  человеческое   желание
поразвлечьсЯ - так иные нерЯшливые хозЯйки сметают с заметных  мест  пыль  и
делают после этого вид,  будто  комната  прибрана.  ’ем  не  менее  все  эти
притворщики  преподносили  вам  развлечениЯ,  но  только  унылые  и  жалкие.
‡аглЯнув в магазин "серьезной литературы" (так он именуетсЯ  в  ‘кукотауне),
где в детстве  Я  изучал  лица  джентльменов,  изображенных  на  кафедре,  с
газовыми рожками по  обеим  сторонам  оной,  и  пробежав  глазами  раскрытые
страницы некоторых брошюр,  Я  обнаружил  даже  в  них  отменное  стремление
выказать шутливость и  достичь  драматического  эффекта,  -  право  же,  это
стремление  замечалось  даже  у  одного  гневного  обличителЯ,  предававшего
жестокой  анафеме  какой-то  несчастный  маленький  цирк.  ЋбозреваЯ  книги,
предназначенные длЯ молодых людей из "‹ассо  любви"  и  других  превосходных
обществ, Я подобным же образом обнаружил у их авторов  мучительное  сознание
того,  что  начинать,  во  всЯком  случае,  им  следует   как   обыкновенным
рассказчикам, дабы обманом внушить юным читателЯм мысль, будто им  предстоит
интересное чтение. џ двадцать минут по  часам  разглЯдывал  эту  витрину,  и
потому вправе, - имеЯ в виду не один только этот случай, - сделать дружеский
упрек художникам и граверам, иллюстрирующим подобные книги. „умают ли они  о
том, какие ужасные последствиЯ может иметь принЯтый  ими  способ  изображать
„обродетель? ‡адавались ли они вопросом, не может ли боЯзнь  того,  что  они
приобретут безобразно одутловатые щеки,  вывихнутую  ногу,  неуклюжие  руки,
кудрЯшки на голове и безмерной величины воротники, которые изображаютсЯ  как
неотделимые  атрибуты  „обродетели,  -  не  может  ли  все   это   заставить
впечатлительных и слабых людей закоснеть в Џороке? ‘амый убедительный  (менЯ
он, правда, не убедил) пример того, чего могут достигнуть Њусорщик и Њатрос,
обратившиесЯ на путь добродетели, Я увидел  в  той  же  витрине.  Љогда  эти
друзьЯ-приЯтели,  пьЯные  и  беспечные,  в  крайне  потрепанных  шлЯпах,   с
волосами, нависшими на лоб, стоЯли, прислонившись к  столбу,  они  выглЯдели
весьма живописно, и казалось, что не будь они такими скотами,  они  были  бы
людьми довольно приЯтными. Ќо когда они преодолели свои дурные  наклонности,
головы их, в результате, так распухли, волосы так раскудрЯвились,  что  щеки
казались запавшими, обшлага так удлинились,  что  работать  им  теперь  было
никак невозможно, а глаза так округлились, что заснуть им теперь  было  тоже
никак невозможно, и они ЯвлЯли собою  зрелище,  рассчитанное  на  то,  чтобы
толкнуть робкую натуру в пучину бесчестиЯ.
     Ћднако часы, пришедшие в такой упадок с тех  пор,  как  Я  видел  их  в
последний раз, напомнили мне, что Я  уже  достаточно  здесь  простоЯл,  и  Я
двинулсЯ дальше.
     Ќе успел Я пройти и пЯтидесЯти шагов, как вдруг замер на месте при виде
человека, который  вылез  из  фаэтона,  остановившегосЯ  у  дверей  квартиры
доктора, и вошел в дом. ’отчас же в воздухе повеЯло запахом  помЯтой  травы,
передо мной открылась длиннаЯ перспектива прожитых лет, в самом конце  ее  у
крикетных ворот Я увидел маленькое подобие этого  человека  и  сказал  себе:
"Ѓоже ты мой! „а ведь это „жо ‘пекс!"
     —ерез  долгие  годы,  заполненные  трудом,  годы,  за  которые  столько
случилось со мною перемен, пронес Я теплое воспоминание о „жо ‘пексе. ‚месте
с ним мы познакомились с ђодриком ђэндомом *, и оба решили, что он совсем не
злодей, а остроумный и обаЯтельный малый. џ  даже  не  спросил  у  мальчика,
сторожившего фаэтон, действительно ли это  „жо;  Я  даже  не  прочел  медной
дощечки на дверЯх, так Я был уверен, что это он; Я  просто  позвонил  и,  не
назвавшись, сказал служанке, что мне  надо  повидать  мистера  ‘пекса.  ЊенЯ
провели в комнату, наполовину  кабинет,