м,  -  дело  кончено.  ‚ыхожу
остальное число ударов, и тотчас же отправЯт с партией в Ќерчинск, а Я-то  с
дороги бегу! Ќепременно бегу! ‚от только б скорее спина зажила!" €  все  эти
пЯть дней он с жадностью ждал, когда можно будет  проситьсЯ  на  выписку.  ‚
ожидании же он был иногда очень смешлив и весел. џ пробовал с ним заговорить
об его похождениЯх. Ћн немного хмурилсЯ  при  этих  расспросах,  но  отвечал
всегда откровенно. Љогда  же  понЯл,  что  Я  добираюсь  до  его  совести  и
добиваюсь в нем хоть какого-нибудь раскаЯниЯ, то взглЯнул на  менЯ  до  того
презрительно и высокомерно, как будто Я вдруг стал  в  его  глазах  каким-то
маленьким, глупеньким мальчиком,  с  которым  нельзЯ  и  рассуждать,  как  с
большим. „аже что-то вроде жалости ко мне изобразилось  в  лице  его.  —ерез
минуту он расхохоталсЯ надо  мной  самым  простодушным  смехом,  без  всЯкой
иронии, и, Я уверен, оставшись один  и  вспоминаЯ  мои  слова,  может  быть,
несколько раз он принималсЯ про себЯ смеЯтьсЯ. Ќаконец, он выписалсЯ  еще  с
не совсем поджившей спиной; Я тоже  пошел  в  этот  раз  на  выписку,  и  из
госпиталЯ  нам  случилось  возвращатьсЯ  вместе:  мне  в  острог,  а  ему  в
кордегардию подле нашего острога, где он содержалсЯ и прежде.  ЏрощаЯсь,  он
пожал мне руку, и с его стороны это был знак высокой доверенности. џ  думаю,
он сделал это потому, что был очень доволен собой  и  настоЯщей  минутой.  ‚
сущности, он не мог не презирать менЯ и непременно  должен  был  глЯдеть  на
менЯ как на существо покорЯющеесЯ, слабое, жалкое и во всех отношениЯх перед
ним низшее. Ќазавтра же его вывели к вторичному наказанию...
     Љогда заперли нашу казарму, она вдруг принЯла какой-то особенный вид  -
вид  настоЯщего  жилища,  домашнего  очага.  ’олько  теперь  Я  мог   видеть
арестантов, моих товарищей, вполне как дома. „нем унтер-офицеры,  караульные
и вообще начальство могут во всЯкую минуту прибыть в острог,  а  потому  все
обитатели  острога  как-то  и  держат  себЯ  иначе,  как  будто  не   вполне
успокоившись, как будто поминутно ожидаЯ чего-то,  в  какой-то  тревоге.  Ќо
только заперли казарму, все тотчас же спокойно разместились, каждый на своем
месте, и почти каждый принЯлсЯ  за  какое-нибудь  рукоделье.  Љазарма  вдруг
осветилась. Љаждый держал свою  свечу  и  свой  подсвечник,  большею  частью
деревЯнный.  Љто  засел  тачать  сапоги,  кто   шить   какую-нибудь   одежу.
Њефитический воздух казармы усиливалсЯ с часу на час. Ључка гулЯк  засела  в
уголку на корточках перед разостланным  ковром  за  карты.  Џочти  в  каждой
казарме был такой арестант, который держал у себЯ аршинный худенький коврик,
свечку  и  до  невероЯтности  засаленные,  жирные  карты.  ‚се  это   вместе
называлось: майдан. ‘одержатель получал плату с играющих, копеек  пЯтнадцать
за ночь; тем он и промышлЯл. €гроки играли обыкновенно в три листа, в  горку
и проч. ‚се игры были азартные. Љаждый играющий  высыпал  перед  собою  кучу
медных денег - все, что у него было в кармане, и вставал с корточек,  только
проигравшись в пух или обыграв товарищей. €гра  кончалась  поздно  ночью,  а
иногда длилась до рассвета, до самой той минуты, как отворЯлась  казарма.  ‚
нашей комнате, так же как и во всех других казармах острога,  всегда  бывали
нищие, байгуши, проигравшиесЯ и пропившиесЯ  или  так  просто,  от  природы,
нищие.  џ  говорю  "от  природы"  и  особенно  напираю  на  это   выражение.
„ействительно, везде в народе нашем, при какой бы то ни было обстановке, при
каких бы то ни было условиЯх, всегда есть  и  будут  существовать  некоторые
странные личности, смирные и нередко очень  неленивые,  но  которым  уж  так
судьбой предназначено на веки вечные оставатьсЯ нищими. Ћни  всегда  бобыли,
они  всегда  нерЯхи,  они  всегда  смотрЯт  какими-то  забитыми   и   чем-то
удрученными и вечно состоЯт у  кого-нибудь  на  помычке,  у  кого-нибудь  на
посылках, обыкновенно у гулЯк или внезапно  разбогатевших  и  возвысившихсЯ.
‚сЯкий почин, всЯкаЯ инициатива - длЯ них горе и тЯгость. Ћни  как  будто  и
родились  с  тем  условием,  чтоб  ничего  не  начинать   самим   и   только
прислуживать, жить не своей волей, плЯсать по чужой дудке; их  назначение  -
исполнЯть одно чужое. ‚ довершение  всего  никакие  обстоЯтельства,  никакие
перевороты не могут их обогатить. Ћни всегда нищие.  џ  заметил,  что  такие
личности водЯтсЯ и не в  одном  народе,  а  во  всех  обществах,  сословиЯх,
партиЯх, журналах и ассоциациЯх. ’ак-то случалось  и  в  каждой  казарме,  в
каждом остроге, и только что составлЯлсЯ майдан, один  из  таких  немедленно
ЯвлЯлсЯ прислуживать. „а и  вообще  ни  один  майдан  не  мог  обойтись  без
прислужника. …го нанимали обыкновенно игроки все вообще, на всю ночь, копеек
за пЯть серебром, и главнаЯ его обЯзанность была стоЯть всю ночь на карауле.
Ѓольшею частью он  мерз  часов  шесть  или  семь  в  темноте,  в  сенЯх,  на
тридцатиградусном морозе, прислушиваЯсь к каждому стуку, к каждому звону,  к
каждому шагу на дворе. Џлац-майор или караульные ЯвлЯлись  иногда  в  острог
довольно поздно ночью, входили тихо и накрывали и играющих, и работающих,  и
лишние свечки, которые можно было видеть еще  со  двора.  Џо  крайней  мере,
когда вдруг начинал греметь замок на дверЯх  из  сеней  на  двор,  было  уже
поздно прЯтатьсЯ, тушить свечи и улегатьсЯ на нары. Ќо так  как  караульному
прислужнику после того больно доставалось от  майдана,  то  и  случаи  таких
промахов были чрезвычайно редки.  ЏЯть  копеек,  конечно,  смешно  ничтожнаЯ
плата, даже и длЯ острога; но менЯ всегда поражала  в  остроге  суровость  и
безжалостность нанимателей, и в этом и во всех других случаЯх. "„еньги взЯл,
так и служи!" ќто был аргумент, не терпевший никаких возражений. ‡а выданный
грош наниматель брал все, что мог брать, брал, если возможно, лишнее  и  еще
считал, что он одолжает наемщика. ѓулЯка, хмельной, бросающий деньги направо
и налево без счету, непременно обсчитывал своего прислужника, и это  заметил
Я не в одном остроге, не у одного майдана.
     џ сказал уже, что в казарме почти все уселись за какие-нибудь  занЯтиЯ:
кроме игроков, было не более пЯти человек совершенно праздных; они тотчас же
легли спать. Њое место на нарах приходилось у самой двери. ‘ другой  стороны
нар, голова с головой со мною, помещалсЯ Ђким Ђкимыч. —асов  до  десЯти  или
одиннадцати он  работал,  клеил  какой-то  разноцветный  китайский  фонарик,
заказанный ему в городе,  за  довольно  хорошую  плату.  ”онарики  он  делал
мастерски, работал методически, не отрываЯсь; когда  же  кончил  работу,  то
аккуратно прибралсЯ, разостлал свой тюфЯчок, помолилсЯ  богу  и  благонравно
улегсЯ на свою постель. Ѓлагонравие и порЯдок он простирал, по-видимому,  до
самого  мелочного  педантизма;  очевидно,  он  должен   был   считать   себЯ
чрезвычайно умным человеком, как и вообще все тупые и ограниченные люди.  Ќе
понравилсЯ он мне с первого же днЯ, хотЯ, помню, в этот первый день Я  много
о нем раздумывал и всего более дивилсЯ, что такаЯ личность, вместо того чтоб
успевать в жизни, очутилась в остроге.  ‚последствии  мне  не  раз  придетсЯ
говорить об Ђкиме Ђкимыче.
     Ќо опишу вкратце состав всей нашей казармы. ‚ ней приходилось мне  жить
много лет, и это все были мои будущие сожители и товарищи.  ЏонЯтно,  что  Я
вглЯдывалсЯ в них с жадным любопытством.  ‘лева  от  моего  места  на  нарах
помещалась кучка кавказских горцев, присланных большею частию за  грабежи  и
на разные сроки. €х было: два лезгина,  один  чеченец  и  трое  дагестанских
татар. —еченец был мрачное и угрюмое существо; почти ни с кем не  говорил  и
постоЯнно смотрел вокруг себЯ с  ненавистью,  исподлобьЯ  и  с  отравленной,
злобно-насмешливой улыбкой. Ћдин из лезгинов  был  уже  старик,  с  длинным,
тонким, горбатым носом, отъЯвленный разбойник с виду.  ‡ато  другой,  Ќурра,
произвел на менЯ с первого же днЯ самое отрадное, самое  милое  впечатление.
ќто был человек еще нестарый, росту  невысокого,  сложенный,  как  ѓеркулес,
совершенный блондин с светло-голубыми глазами, курносый, с лицом чухонки и с
кривыми ногами  от  постоЯнной  прежней  езды  верхом.  ‚се  тело  его  было
изрублено, изранено штыками и пулЯми. Ќа Љавказе он был мирной, но постоЯнно
уезжал потихоньку к немирным горцам и оттуда вместе с ними делал  набеги  на
русских. ‚ каторге его все любили. Ћн был всегда весел, приветлив  ко  всем,
работал безропотно, спокоен и Ясен, хотЯ часто  с  негодованием  смотрел  на
гадость и грЯзь арестантской жизни и возмущалсЯ до Ярости всЯким воровством,
мошенничеством, пьЯнством и вообще всем,  что  было  нечестно;  но  ссор  не
затевал и только отворачивалсЯ с негодованием. ‘ам  он  во  все  продолжение
своей каторги не украл ничего, не сделал ни одного дурного поступка. Ѓыл  он
чрезвычайно  богомолен.  Њолитвы  исполнЯл   он   свЯто;   в   посты   перед
магометанскими праздниками постилсЯ как фанатик и целый  ночи  выстаивал  на
молитве. …го все любили и в честность его верили. "Ќурра - лев", -  говорили
арестанты; так за ним и осталось название льва. Ћн  совершенно  был  уверен,
что по окончании определенного срока в каторге его воротЯт домой на  Љавказ,
и жил только этой надеждой. Њне кажетсЯ, он бы умер, если бы ее  лишилсЯ.  ‚
первый же мой день в остроге Я резко заметил его. ЌельзЯ  было  не  заметить
его доброго, симпатизирующего лица среди злых,  угрюмых  и  насмешливых  лиц
остальных каторжных. ‚ первые полчаса, как Я пришел в каторгу,  он,  проходЯ
мимо менЯ, потрепал по плечу, добродушно  смеЯсь  мне  в  глаза.  џ  не  мог
сначала понЯть, что это означало.  ѓоворил  же  он  по-русски  очень  плохо.
‚скоре после того он опЯть подошел ко мне и опЯть, улыбаЯсь, дружески ударил
менЯ по плечу. Џотом опЯть и опЯть, и так продолжалось три днЯ. ќто означало
с его стороны, как догадалсЯ Я и узнал потом, что  ему  жаль  менЯ,  что  он
чувствует, как мне тЯжело знакомитьсЯ с острогом, хочет  показать  мне  свою
дружбу, ободрить менЯ и уверить в своем покровительстве.  „обрый  и  наивный
Ќурра!
     „агестанских татар было трое, и все они были родные братьЯ. „ва из  них
уже были пожилые, но третий, Ђлей, был не более двадцати двух лет, а на  вид
еще моложе. …го место на нарах было рЯдом со мною. …го прекрасное, открытое,
умное и в то же времЯ добродушно-наивное лицо с первого взглЯда привлекло  к
нему мое сердце, и Я так рад был, что судьба послала мне его, а  не  другого
кого-нибудь в соседи. ‚сЯ душа его выражалась на его  красивом,  можно  даже
сказать - прекрасном  лице.  “лыбка  его  была  так  доверчива,  так  детски
простодушна; большие черные глаза были так мЯгки, так ласковы, что Я  всегда
чувствовал особое удовольствие, даже облегчение в тоске и в грусти, глЯдЯ на
него. џ говорю не преувеличиваЯ. Ќа родине старший брат его (старших братьев
у него было пЯть; два других попали в  какой-то  завод)  однажды  велел  ему
взЯть шашку и садитьсЯ на конЯ, чтобы ехать вместе  в  какую-то  экспедицию.
“важение к старшим в семействах горцев так велико, что мальчик не только  не
посмел, но даже и не подумал спросить, куда они отправлЯютсЯ? ’е же не сочли
и за нужное сообщить уме это. ‚се они ехали на разбой, подстеречь на  дороге
богатого армЯнского купца и ограбить его. ’ак и  случилось:  они  перерезали
конвой, зарезали армЯнина и разграбили его  товар.  Ќо  дело  открылось:  их
взЯли всех шестерых,  судили,  уличили,  наказали  и  сослали  в  ‘ибирь,  в
каторжные работы. ‚сю милость, которую сделал суд длЯ ЂлеЯ, был  уменьшенный
срок наказаниЯ: он сослан был на четыре года. ЃратьЯ  очень  любили  его,  и
скорее какою-то отеческою, чем братскою любовью. Ћн был им  утешением  в  их
ссылке, и они, обыкновенно мрачные и  угрюмые,  всегда  улыбались,  на  него
глЯдЯ, и когда заговаривали с ним (а говорили они  с  ним  очень  мало,  как
будто  все  еще  считаЯ  его  за  мальчика,  с  которым  нечего  говорить  о
серьезном), то суровые лица их разглаживались, и Я угадывал, что они  с  ним
говорЯт о чем-нибудь шутливом, почти детском, по  крайней  мере  они  всегда
переглЯдывались и добродушно усмехались, когда, бывало, выслушают его ответ.
‘ам же  он  почти  не  смел  с  ними  заговаривать:  до  того  заходила  его
почтительность. ’рудно представить себе, как этот мальчик во все времЯ своей
каторги мог сохранить в себе такую мЯгкость сердца, образовать в себе  такую
строгую честность,  такую  задушевность,  симпатичность,  не  загрубеть,  не
развратитьсЯ. ќто, впрочем, была сильнаЯ и стойкаЯ натура, несмотрЯ  на  всю
видимую свою мЯгкость. џ хорошо узнал его впоследствии. Ћн  был  целомудрен,
как  чистаЯ  девочка,  и  чей-нибудь  скверный,  цинический,   грЯзный   или
несправедливый, насильный поступок в остроге зажигал огонь негодованиЯ в его
прекрасных глазах, которые делались оттого еще  прекраснее.  Ќо  он  избегал
ссор и брани, хотЯ был вообще не из таких,  которые  бы  дали  себЯ  обидеть
безнаказанно, и умел за себЯ постоЯть. Ќо ссор он ни с кем не имел: его  все
любили и все ласкали. ‘начала со мной он был только  вежлив.  Њало-помалу  Я
начал с  ним  разговаривать;  в  несколько  месЯцев  он  выучилсЯ  прекрасно
говорить по-русски, чего братьЯ его не добились во все времЯ своей  каторги.
Ћн  мне  показалсЯ  чрезвычайно  умным  мальчиком,  чрезвычайно  скромным  и
деликатным и даже много уже рассуждавшим. ‚ообще  скажу  заранее:  Я  считаю
ЂлеЯ далеко не обыкновенным существом и вспоминаю о встрече  с  ним  как  об
одной из лучших встреч в моей жизни.  …сть  натуры  до  того  прекрасные  от
природы, до того награжденные богом, что даже одна  мысль  о  том,  что  они
могут когда-нибудь изменитьсЯ к худшему, вам кажетсЯ невозможною. ‡а них  вы
всегда спокойны. џ и теперь спокоен за ЂлеЯ. ѓде-то он теперь?..
     ђаз, уже довольно долго после моего прибытиЯ в острог, Я лежал на нарах
и думал о чем-то очень тЯжелом. Ђлей, всегда  работЯщий  и  трудолюбивый,  в
этот раз ничем не был занЯт, хотЯ еще было рано спать. Ќо у них в это  времЯ
был свой мусульманский праздник, и они не работали. Ћн лежал,  заложив  руки
за голову, и тоже о чем-то думал. ‚друг он спросил менЯ:
     - —то, тебе очень теперь тЯжело?
     џ оглЯдел его с любопытством, и мне  показалсЯ  странным  этот  быстрый
прЯмой вопрос ЂлеЯ, всегда деликатного, всегда разборчивого,  всегда  умного
сердцем: но, взглЯнув внимательнее, Я  увидел  в  его  лице  столько  тоски,
столько муки от воспоминаний, что тотчас же нашел, что ему самому было очень
тЯжело и именно в эту самую минуту. џ высказал ему мою догадку. Ћн  вздохнул
и грустно улыбнулсЯ. џ любил его улыбку, всегда нежную  и  сердечную.  Љроме
того, улыбаЯсь, он выставлЯл два рЯда жемчужных зубов, красоте которых могла
бы позавидовать перваЯ красавица в мире.
     - —то, Ђлей, ты, верно, сейчас думал о  том,  как  у  вас  в  „агестане
празднуют этот праздник? ‚ерно, там хорошо?
     - „а, - ответил он с восторгом, и глаза его просиЯли.  -  Ђ  почему  ты
знаешь, что Я думал об этом?
     - …ще бы не знать! —то, там лучше, чем здесь?
     - Ћ! зачем ты это говоришь...
     - „олжно быть, теперь какие цветы у вас, какой рай!..
     - Ћ-ох, и не говори лучше. - Ћн был в сильном волнении.
     - Џослушай, Ђлей, у тебЯ была сестра?
     - Ѓыла, а что тебе?
     - „олжно быть, она красавица, если на тебЯ похожа.
     - —то на менЯ! Ћна такаЯ красавица, что по всему „агестану  нет  лучше.
Ђх какаЯ красавица моЯ сестра! ’ы не видел такую! “ менЯ  и  мать  красавица
была.
     - Ђ любила тебЯ мать?
     - Ђх! —то ты говоришь! Ћна, верно, умерла  теперь  с  горЯ  по  мне.  џ
любимый был у нее сын. Ћна менЯ больше сестры, больше всех любила... Ћна  ко
мне сегоднЯ во сне приходила и надо мной плакала.
     Ћн замолчал и в этот вечер уже больше не сказал ни слова. Ќо с тех  пор
он искал каждый раз говорить со мной,  хотЯ  сам  из  почтениЯ,  которое  он
неизвестно почему ко мне чувствовал, никогда  не  заговаривал  первый.  ‡ато
очень был рад, когда Я обращалсЯ к нему. џ расспрашивал его про Љавказ,  про
его прежнюю жизнь. ЃратьЯ не мешали ему со мной разговаривать, и им даже это
было приЯтно. Ћни тоже, видЯ, что Я все более и более люблю ЂлеЯ,  стали  со
мной гораздо ласковее.
     Ђлей помогал мне в работе, услуживал мне чем мог в  казармах,  и  видно
было, что ему очень приЯтно было хоть чем-нибудь облегчить  менЯ  и  угодить
мне, и в этом старании угодить не было ни  малейшего  унижениЯ  или  исканиЯ
какой-нибудь выгоды, а теплое,  дружеское  чувство,  которое  он  уже  и  не
скрывал ко мне. Њежду прочим, у него было много  способностей  механических:
он выучилсЯ порЯдочно шить белье, тачал  сапоги  и,  впоследствии  выучилсЯ,
сколько мог, столЯрному делу. ЃратьЯ хвалили его и гордились им.
     - Џослушай, Ђлей, - сказал Я ему однажды,  -  отчего  ты  не  выучишьсЯ
читать и писать по-русски? ‡наешь ли, как это может тебе пригодитьсЯ  здесь,
в ‘ибири, впоследствии?
     - Ћчень хочу. „а у кого выучитьсЯ?
     - Њало ли здесь грамотных! „а хочешь, Я тебЯ выучу?
     - Ђх, выучи, пожалуйста! - и он даже привстал  на  нарах  и  с  мольбою
сложил руки, смотрЯ на менЯ.
     Њы принЯлись с следующего же вечера. “ менЯ был русский перевод  Ќового
завета - книга, не запрещеннаЯ в остроге. Ѓез азбуки, по одной книге, Ђлей в
несколько недель выучилсЯ  превосходно  читать.  ЊесЯца  через  три  он  уже
совершенно понимал книжный Язык. Ћн училсЯ с жаром, с увлечением.
     Ћднажды мы  прочли  с  ним  всю  Ќагорную  проповедь.  џ  заметил,  что
некоторые места в ней он проговаривает как будто с особенным чувством.
     џ спросил его, нравитсЯ ли ему то, что он прочел.
     Ћн быстро взглЯнул, и краска выступила на его лице.
     - Ђх, да! - отвечал он, -  да,  €са  свЯтой  пророк,  €са  божии  слова
говорил. Љак хорошо!
     - —то ж тебе больше всего нравитсЯ?
     - Ђ где он говорит: прощай, люби, не обижай  и  врагов  люби.  Ђх,  как
хорошо он говорит!
     Ћн обернулсЯ к братьЯм, которые прислушивались к нашему разговору, и  с
жаром начал им говорить что-то. Ћни долго и серьезно говорили между собою  и
утвердительно покачивали головами.  Џотом  с  важно-благосклонною,  то  есть
чисто мусульманскою улыбкою (которую Я так люблю  и  именно  люблю  важность
этой улыбки), обратились ко мне и подтвердили, что €са был  божий  пророк  и
что он делал великие чудеса; что он сделал из глины птицу, дунул на  нее,  и
она полетела... и что это и у них в книгах написано. ѓоворЯ это, они  вполне
были уверены, что делают мне великое удовольствие, восхвалЯЯ €су, а Ђлей был
вполне счастлив,  что  братьЯ  его  решились  и  захотели  сделать  мне  это
удовольствие.
     Џисьмо у нас пошло тоже чрезвычайно успешно. Ђлей достал бумаги  (и  не
позволил мне купить ее на мои деньги), перьев, чернил и в  каких-нибудь  два
месЯца выучилсЯ превосходно писать. ќто даже поразило его братьев.  ѓордость
и довольство их не имели пределов. Ћни не знали, чем возблагодарить менЯ. Ќа
работах, если нам случалось работать вместе, они наперерыв  помогали  мне  и
считали это себе за счастье. џ уже не говорю про ЂлеЯ. Ћн любил менЯ,  может
быть, так же, как и братьев. Ќикогда не забуду, как он выходил  из  острога.
Ћн отвел менЯ за казарму и там бросилсЯ  мне  на  шею  и  заплакал.  Ќикогда
прежде он не целовал менЯ и не плакал. "’ы длЯ менЯ столько сделал,  столько
сделал, - говорил он, - что отец мой, мать мне бы  столько  не  сделали:  ты
менЯ человеком сделал, бог заплатит тебе, а Я тебЯ никогда не забуду... "
     ѓде-то, где-то теперь мой добрый, милый, милый Ђлей!..
     Љроме  черкесов,  в  казармах  наших  была  еще  целаЯ  кучка  полЯков,
составлЯвшаЯ совершенно отдельную семью, почти  не  сообщавшуюсЯ  с  прочими
арестантами. џ сказал уже, что за свою исключительность, за свою ненависть к
каторжным русским они были в свою очередь всеми ненавидимы. ќто были  натуры
измученные, больные; их было человек  шесть.  Ќекоторые  из  них  были  люди
образованные; об них Я буду говорить особо и подробно впоследствии.  Ћт  них
же Я иногда, в последние годы  моей  жизни  в  остроге,  доставал  кой-какие
книги. ЏерваЯ книга, прочтеннаЯ мною, произвела на менЯ  сильное,  странное,
особенное впечатление. Ћб этих впечатлениЯх Я когда-нибудь скажу особо.  „лЯ
менЯ они слишком любопытны, и Я уверен,  что  многим  они  будут  совершенно
непонЯтны. Ќе испытав, нельзЯ судить о  некоторых  вещах.  ‘кажу  одно:  что
нравственные лишениЯ тЯжелее всех  мук  физических.  Џростолюдин,  идущий  в
каторгу, приходит в свое общество, даже, может быть, еще в  более  развитое.
Ћн потерЯл, конечно, много - родину, семью, все, но среда  его  остаетсЯ  та
же. —еловек образованный, подвергающийсЯ по законам одинаковому наказанию  с
простолюдином, терЯет часто несравненно больше его.  Ћн  должен  задавить  в
себе  все  свои  потребности,  все  привычки;  перейти  в  среду  длЯ   него
недостаточную, должен приучитьсЯ дышать  не  тем  воздухом...  ќто  -  рыба,
вытащеннаЯ из воды на  песок...  €  часто  длЯ  всех  одинаковое  по  закону
наказание обращаетсЯ длЯ него в десЯтеро мучительнейшее. ќто истина...  даже
если  б  дело  касалось   одних   материальных   привычек,   которыми   надо
пожертвовать.
     Ќо полЯки составлЯли особую цельную кучку. €х было шестеро, и они  были
вместе. €з всех каторжных нашей казармы они любили  только  одного  жида,  и
может быть единственно потому, что он их забавлЯл.  Ќашего  жидка,  впрочем,
любили даже и другие арестанты, хотЯ решительно все без исключениЯ  смеЯлись
над ним. Ћн был у нас один, и Я даже теперь не могу  вспоминать  о  нем  без
смеху. Љаждый раз, когда Я глЯдел на него, мне  всегда  приходил  на  памЯть
ѓоголев  жидок  џнкель,  из  "’араса  Ѓульбы",  который,  раздевшись,   чтоб
отправитьсЯ на ночь с своей жидовкой в какой-то шкаф, тотчас же стал  ужасно
похож на цыпленка. €сай ”омич, наш жидок, был как две капли  воды  похож  на
общипанного цыпленка. ќто был человек уже немолодой, лет  около  пЯтидесЯти,
маленький ростом и слабосильный, хитренький  и  в  то  же  времЯ  решительно
глупый. Ћн был дерзок и заносчив и в то же времЯ ужасно труслив. ‚есь он был
в каких-то морщинках, и на лбу и на щеках его были клейма, положенные ему на
эшафоте. џ никак не мог понЯть, как  мог  он  выдержать  шестьдесЯт  плетей.
Џришел он по обвинению в убийстве. “ него был припрЯтан рецепт, доставленный
ему от доктора его жидками тотчас же после эшафота. Џо этому  рецепту  можно
было получить такую мазь, от которой недели в две могли  сойти  все  клейма.
“потребить эту мазь в остроге он не смел и выжидал своего  двенадцатилетнего
срока каторги, после которой, выйдЯ  на  поселение,  непременно  намеревалсЯ
воспользоватьсЯ рецептом. "Ќе то нельзЯ будет  зенитьсЯ,  -  сказал  он  мне
однажды, - а Я непременно хоцу зенитьсЯ". Њы с ним были большие  друзьЯ.  Ћн
всегда был в превосходнейшем расположении духа.  ‚  каторге  жить  ему  было
легко; он был по ремеслу ювелир, был завален работой из города, в котором не
было ювелира, и таким образом избавилсЯ от тЯжелых работ. ђазумеетсЯ,  он  в
то же времЯ был ростовщик и  снабжал  под  проценты  и  залоги  всю  каторгу
деньгами. Ћн пришел прежде менЯ, и один из полЯков описывал мне подробно его
прибытие. ќто пресмешнаЯ историЯ, которую Я расскажу впоследствии;  об  €сае
”омиче Я буду говорить еще не раз.
     Ћстальной  люд  в  нашей  казарме  состоЯл  из  четырех  старообрЯдцев,
стариков и начетчиков, между которыми был и старик из ‘тародубовских слобод;
из двух-трех  малороссов,  мрачных  людей,  из  молоденького  каторжного,  с
тоненьким личиком и с тоненьким носиком, лет  двадцати  трех,  уже  убившего
восемь душ, из кучки фальшивых монетчиков, из которых один был потешник всей
нашей казармы, и,  наконец,  из  нескольких  мрачных  и  угрюмых  личностей,
обритых и обезображенных, молчаливых и завистливых, с ненавистью  смотревших
исподлобьЯ кругом себЯ и намеревавшихсЯ так смотреть, хмуритьсЯ,  молчать  и
ненавистничать еще долгие годы, - весь срок своей каторги.  ‚се  это  только
мелькнуло передо мной в этот первый, безотрадный вечер моей новой  жизни,  -
мелькнуло среди дыма и копоти, среди ругательств и невыразимого  цинизма,  в
мефитическом воздухе, при звоне  кандалов,  среди  проклЯтий  и  бесстыдного
хохота. џ лег на голых нарах, положив в голову свое платье (подушки  у  менЯ
еще не было), накрылсЯ тулупом, но долго не мог заснуть,  хотЯ  и  был  весь
измучен и изломан от всех чудовищных и неожиданных впечатлений этого первого
днЯ. Ќо новаЯ жизнь моЯ  только  еще  начиналась.  Њного  еще  ожидало  менЯ
впереди, о чем Я никогда не мыслил, чего и не предугадывал...

        V  
                                Џ…ђ‚›‰ Њ…‘џ–

     ’ри днЯ спустЯ по прибытии моем в острог мне велено  было  выходить  на
работу. Ћчень памЯтен мне этот первый день работы, хотЯ в продолжение его не
случилось со мной ничего очень  необыкновенного,  по  крайней  мере  взЯв  в
соображение все и без того необыкновенное в моем положении. Ќо это было тоже
одно  из  первых  впечатлений,  а   Я   еще   продолжал   ко   всему   жадно
присматриватьсЯ. ‚се эти три первые днЯ Я провел в самых тЯжелых  ощущениЯх.
"‚от конец моего странствованиЯ: Я в остроге! - повторЯл Я себе поминутно, -
вот пристань моЯ на многие, долгие годы, мой уголок, в который Я  вступаю  с
таким недоверчивым, с таким болезненным  ощущением...  Ђ  кто  знает?  Њожет
быть, - когда, через много лет, придетсЯ  оставить  его,  -  еще  пожалею  о
нем!.. " - прибавил Я не  без  примеси  того  злорадного  ощущениЯ,  которое
доходит иногда до  потребности  нарочно  бередить  свою  рану,  точно  желаЯ
полюбоватьсЯ своей болью, точно в сознании  всей  великости  несчастиЯ  есть
действительно наслаждение. Њысль со временем пожалеть об этом уголке -  менЯ
самого поражала ужасом: Я и тогда уже предчувствовал,  до  какой  чудовищной
степени приживчив человек. Ќо это еще было времЯ впереди, а покамест  теперь
кругом менЯ все было враждебно и - страшно... хоть не все,  но,  разумеетсЯ,
так мне казалось. ќто дикое любопытство, с которым оглЯдывали менЯ мои новые
товарищи-каторжники, усиленнаЯ их суровость  с  новичком  из  дворЯн,  вдруг
поЯвившимсЯ в  их  корпорации,  суровость,  иногда  доходившаЯ  чуть  не  до
ненависти, - все это до того измучило менЯ, что  Я  сам  желал  уж  поскорее
работы, чтоб только поскорее узнать и изведать все мое бедствие разом,  чтоб
начать жить, как и все они, чтоб войти  со  всеми  поскорее  в  одну  колею.
ђазумеетсЯ, Я тогда многого не замечал и не подозревал, что у менЯ было  под
самым  носом:  между  враждебным  Я  еще  не  угадывал  отрадного.  ‚прочем,
несколько приветливых, ласковых лиц, которых Я встретил даже в эти три  днЯ,
покамест сильно менЯ ободрили. ‚сех ласковее и приветливее со мной был  Ђким
Ђкимыч. Њежду угрюмыми и ненавистливыми лицами остальных каторжных Я не  мог
не заметить тоже несколько добрых и веселых.  "‚езде  есть  люди  дурные,  а
между дурными и хорошие, - спешил Я подумать себе в утешение, -  кто  знает?
ќти люди, может быть, вовсе не до такой степени хуже тех остальных,  которые
остались там, за острогом". џ думал это и сам качал головою на свою мысль, а
между тем - боже мой! - если б Я только знал тогда, до какой степени  и  эта
мысль была правдой!
     ‚от, например, тут был один человек, которого только через  много-много
лет Я узнал вполне, а между тем он был со мной и постоЯнно около менЯ  почти
во все времЯ моей каторги. ќто был арестант ‘ушилов. Љак только заговорил  Я
теперь о каторжниках, которые были не хуже других,  то  тотчас  же  невольно
вспомнил о нем. Ћн мне прислуживал. “ менЯ тоже  был  и  другой  прислужник.
Ђким Ђкимыч еще с самого начала, с первых дней, рекомендовал мне  одного  из
арестантов - Ћсипа, говорЯ, что за тридцать копеек  в  месЯц  он  будет  мне
стрЯпать ежедневно особое кушанье, если мне уж так противно казенное и  если
Я имею средства завести свое. Ћсип был один из четырех поваров,  назначаемых
арестантами по выбору в наши две кухни, хотЯ, впрочем, оставлЯлось вполне  и
на их волю принЯть или не принЯть такой выбор; а  принЯв,  можно  было  хоть
завтра же опЯть отказатьсЯ. Џовара уж так и  не  ходили  на  работу,  и  всЯ
должность их состоЯла в печении хлеба  и  варке  щей.  ‡вали  их  у  нас  не
поварами, а стрЯпками (в женском роде), впрочем, не из презрениЯ к ним,  тем
более что на кухню выбиралсЯ народ толковый и по возможности честный, а так,
из милой шутки, чем наши повара нисколько не обижались. Ћсипа  почти  всегда
выбирали,  и  почти  несколько  лет  срЯду  он  постоЯнно  был  стрЯпкой   и
отказывалсЯ иногда только на времЯ, когда его уж  очень  забирала  тоска,  а
вместе с тем и охота проносить вино. Ћн  был  редкой  честности  и  кротости
человек, хотЯ и пришел за контрабанду.  ќто  был  тот  самый  контрабандист,
высокий, здоровый малый, о котором уже Я упоминал; трус до  всего,  особенно
до розог, смирный, безответный, ласковый со  всеми,  ни  с  кем  никогда  не
поссорившийсЯ, но который не мог не проносить вина,  несмотрЯ  на  всю  свою
трусость, по страсти к контрабанде. Ћн вместе с  другими  поварами  торговал
тоже вином, хотЯ, конечно, не в таком размере, как, например, ѓазин,  потому
что не имел смелости на многое рискнуть. ‘ этим Ћсипом Я  всегда  жил  очень
ладно. —то же касаетсЯ до средств  иметь  свое  кушанье,  то  их  надо  было
слишком немного. џ не ошибусь, если скажу, что в месЯц у  менЯ  выходило  на
мое прокормление всего рубль серебром, разумеетсЯ, кроме хлеба, который  был
казенный, и иногда щей, если уж Я был очень голоден, несмотрЯ на мое  к  ним
отвращение, которое, впрочем, почти совсем прошло впоследствии.  Ћбыкновенно
Я покупал кусок говЯдины, по фунту на день. Ђ зимой говЯдина  у  нас  стоила
грош. ‡а говЯдиной ходил на базар кто-нибудь из  инвалидов,  которых  у  нас
было по одному в каждой казарме, длЯ надсмотра за порЯдком, и которые  сами,
добровольно, взЯли себе в обЯзанность ежедневно ходить на базар за покупками
длЯ арестантов и не брали за это почти  никакой  платы,  так  разве  пустЯки
какие-нибудь.  „елали  они  это  длЯ  собственного  спокойствиЯ,  иначе   им
невозможно бы было в остроге ужитьсЯ. ’аким образом,  они  проносили  табак,
кирпичный чай, говЯдину, калачи и проч. и проч., кроме только  разве  одного
вина. Ћб вине их не просили, хотЯ  иногда  и  потчевали.  Ћсип  стрЯпал  мне
несколько лет срЯду все один и тот же кусок зажаренной говЯдины. “ж  как  он
был зажарен - это другой вопрос, да не в том было и дело. ‡амечательно,  что
с Ћсипом Я в несколько лет почти не сказал  двух  слов.  Њного  раз  начинал
разговаривать с ним, но он  как-то  был  неспособен  поддерживать  разговор:
улыбнетсЯ, бывало, или ответит да или нет, да и только.  „аже  странно  было
смотреть на этого ѓеркулеса семи лет от роду.
     Ќо, кроме Ћсипа, из людей, мне помогавших, был и ‘ушилов. џ не призывал
его и не искал его. Ћн как-то сам нашел менЯ  и  прикомандировалсЯ  ко  мне;
даже не помню, когда и как это  сделалось.  Ћн  стал  на  менЯ  стирать.  ‡а
казармами длЯ этого нарочно была устроена большаЯ помойнаЯ Яма. Ќад  этой-то
Ямой, в казенных корытах, и мылось арестантское белье. Љроме  того,  ‘ушилов
сам изобретал тысЯчи различных обЯзанностей, чтоб мне угодить: наставлЯл мой
чайник, бегал по разным поручениЯм, отыскивал что-нибудь длЯ менЯ, носил мою
куртку в починку, смазывал мне сапоги раза четыре в  месЯц;  все  это  делал
усердно, суетливо, как будто бог знает какие на нем  лежали  обЯзанности,  -
одним словом, совершенно свЯзал свою судьбу с моею и взЯл все  мои  дела  на
себЯ. Ћн никогда не говорил, например: "“ вас столько рубах,  у  вас  куртка
разорвана" и проч., а всегда: "“ нас теперь столько-то рубах, у  нас  куртка
разорвана". Ћн так и смотрел мне в глаза и, кажетсЯ, принЯл это  за  главное
назначение всей своей жизни. ђемесла, или, как говорЯт арестанты, рукомесла,
у него не было никакого, и, кажетсЯ, только от менЯ он и добывал копейку.  џ
платил ему сколько мог, то есть грошами, и он  всегда  безответно  оставалсЯ
доволен. Ћн не мог не служить кому-нибудь и, казалось, выбрал менЯ  особенно
потому, что Я был обходительнее других и честнее на расплату. Ѓыл он из тех,
которые никогда не могли разбогатеть и поправитьсЯ и которые у  нас  брались
сторожить  майданы,  простаиваЯ  по  целЯм  ночам   в   сенЯх   на   морозе,
прислушиваЯсь к каждому звуку на дворе на случай плац-майора, и брали за это
по пЯти копеек серебром чуть не за всю ночь, а в случае просмотра терЯли все
и отвечали спиной.  џ  уж  об  них  говорил.  •арактеристика  этих  людей  -
уничтожать свою личность всегда, везде и чуть не  перед  всеми,  а  в  общих
делах разыгрывать даже не второстепенную, а третьестепенную роль. ‚се это  у
них уж так по природе. ‘ушилов был очень жалкий малый, вполне безответный  и
приниженный, даже забитый, хотЯ его никто у нас не бил, а так уж, от природы
забитый. Њне его всегда было отчего-то жаль. џ даже и взглЯнуть на  него  не
мог без  этого  чувства;  а  почему  жаль  -  Я  бы  сам  не  мог  ответить.
ђазговаривать с ним Я тоже не мог; он тоже разговаривать не умел,  и  видно,
что ему это было в большой труд, и он только тогда  оживлЯлсЯ,  когда,  чтоб
кончить разговор,  дашь  ему  что-нибудь  сделать,  попросишь  его  сходить,
сбегать куда-нибудь. џ даже,  наконец,  уверилсЯ,  что  доставлЯю  ему  этим
удовольствие. Ћн был не высок и не мал ростом, не хорош и не дурен, не  глуп
и не умен, не молод и не стар, немножко рЯбоват,  отчасти  белокур.  ‘лишком
определительного об нем никогда ничего нельзЯ было сказать. Ћдно только: он,
как  мне  кажетсЯ  и  сколько  Я  мог  догадатьсЯ,  принадлежал  к  тому  же
товариществу, как и ‘ироткин, и принадлежал единственно по своей забитости и
безответности. Ќад ним иногда посмеивались арестанты, главное, за то, что он
сменЯлсЯ дорогою, идЯ в ‘ибирь, и сменилсЯ за красную  рубашку  и  за  рубль
серебром. ‚от за эту-то ничтожную цену,  за  которую  он  себЯ  продал,  над
смеЯлись арестанты. ‘менитьсЯ - значит переменитьсЯ с кем-нибудь  именем,  а
следовательно, и участью. Љак ни чуден кажетсЯ этот факт, а он справедлив, и
в мое времЯ он еще существовал между препровождающимисЯ в ‘ибирь арестантами
в полной силе, освЯщенный  преданиЯми  и  определенный  известными  формами.
‘начала Я никак не мог этому поверить,  хотЯ  и  пришлось  наконец  поверить
очевидности.
     ќто вот каким образом делаетсЯ.  ЏрепровождаетсЯ,  например,  в  ‘ибирь
партиЯ арестантов. €дут всЯкие: и в каторгу, и в завод, и на поселение; идут
вместе. ѓде-нибудь дорогою, ну  хоть  в  Џермской  губернии,  кто-нибудь  из
ссыльных пожелает  сменЯтьсЯ  с  другим.  Ќапример,  какой-нибудь  Њихайлов,
убийца или по другому капитальному преступлению, находит идти на многие годы
в каторгу длЯ себЯ невыгодным. Џоложим, он малый хитрый, тертый, дело знает;
вот он и высматривает кого-нибудь из той  же  партии  попростее,  позабитее,
побезответнее и которому определенно наказание небольшое сравнительно: или в
завод на малый годы, или на поселенье, или даже в каторгу,  только  поменьше
сроком. Ќаконец находит ‘ушилова. ‘ушилов из дворовых людей и сослан  просто
на поселение. €дет он уже  тысЯчи  полторы  верст,  разумеетсЯ  без  копейки
денег, потому что у ‘ушилова никогда  не  может  быть  ни  копейки,  -  идет
изнуренный, усталый, на одном казенном  продовольстве,  без  сладкого  куска
хоть мимоходом, в одной казенной одежде, всем прислуживаЯ за  жалкие  медные
гроши.  Њихайлов  заговаривает  с  ‘ушиловым,  сходитсЯ,  даже  дружитсЯ  и,
наконец, на каком-нибудь этапе поит его вином. Ќаконец, предлагает  ему:  не
хочет ли он сменитьсЯ? џ, дескать, Њихайлов, вот так и так, иду в каторгу не
каторгу, а в какое-то "особое отделение". Ћно хоть  и  каторга,  но  особаЯ,
получше, стало быть. Ћб особом отделении, во времЯ существованиЯ  его,  даже
из начальства-то не все знали, хоть бы, например, и в  Џетербурге.  ќто  был
такой отдельный и  особый  уголок,  в  одном  из  уголков  ‘ибири,  и  такой
немноголюдный (при мне было в нем до семидесЯти человек), что трудно было  и
на след его напасть. џ встречал потом людей, служивших и знающих  о  ‘ибири,
которые от менЯ только  в  первый  раз  услыхали  о  существовании  "особого
отделениЯ". ‚ ‘воде законов сказано об нем всего строк  шесть:  "“чреждаетсЯ
при таком-то остроге Ћсобое отделение, длЯ самых важных преступников, впредь
до открытиЯ в ‘ибири самых тЯжких  каторжных  работ".  „аже  сами  арестанты
этого "отделениЯ" не знали: что оно, навечно или  на  срок?  ‘року  не  было
положено, сказано - впредь до открытиЯ самых тЯжких работ, и  только;  стало
быть, "вдоль по каторге". Ќемудрено, что ни ‘ушилов, да и  никто  из  партии
этого не знал, не исключаЯ и  самого  сосланного  Њихайлова,  который  разве
только имел понЯтие  об  особом  отделении,  судЯ  по  своему  преступлению,
слишком  тЯжкому  и  за  которое  уже  он  прошел  тысЯчи  три  или  четыре.
‘ледовательно, не  пошлют  же  его  в  хорошее  место.  ‘ушилов  же  шел  на
поселение; чего же лучше? "Ќе хочешь ли сменитьсЯ?"  ‘ушилов  под  хмельком,
душа простаЯ, полон благодарности к обласкавшему его Њихайлову, и потому  не
решаетсЯ отказать. Љ тому же он слышал уже в партии, что менЯтьсЯ можно, что
другие же менЯютсЯ, следовательно, необыкновенного и  неслыханного  тут  нет
ничего.  ‘оглашаютсЯ.  Ѓессовестный   Њихайлов,   пользуЯсь   необыкновенною
простотою ‘ушилова, покупает у него  имЯ  за  красную  рубашку  и  за  рубль
серебром, которые тут же и дает ему при свидетелЯх. Ќазавтра ‘ушилов уже  не
пьЯн, но его поЯт опЯть, ну,  да  и  плохо  отказыватьсЯ:  полученный  рубль
серебром уже пропит, краснаЯ рубашка немного спустЯ  тоже.  Ќе  хочешь,  так
деньги отдай. Ђ где взЯть целый рубль серебром ‘ушилову? Ђ  не  отдаст,  так
артель заставит отдать: за этим смотрЯт в артели строго. Љ тому же если  дал
обещание, то исполни, - и на этом артель  настоит.  €наче  сгрызут.  ‡абьют,
пожалуй, или просто убьют, по крайней мере застращают.
     ‚ самом деле, допусти артель хоть один раз в таком деле поблажку, то  и
обыкновение  смены  именами  кончитсЯ.  Љоли  можно  будет  отказыватьсЯ  от
обещаниЯ и нарушать сделанный торг, уже взЯвши деньги, - кто  же  будет  его
потом исполнЯть? Ћдним словом - тут артельное, общее дело, а потому и партиЯ
к этому делу очень строга. Ќаконец ‘ушилов видит, что уже не  отмолишьсЯ,  и
решаетсЯ вполне согласитьсЯ. ЋбъЯвлЯетсЯ  всей  партии;  ну,  там  кого  еще
следует тоже дарЯт и поЯт, если надо. ’ем, разумеетсЯ, все  равно:  Њихайлов
или ‘ушилов пойдут к черту на  рога,  ну,  а  вино-то  выпито;  угостили,  -
следовательно, и с их стороны молчок. Ќа первом же этапе  делают,  например,
перекличку; доходит до Њихайлова: "Њихайлов!  "  ‘ушилов  откликаетсЯ  :  Я!
"‘ушилов!" Њихайлов кричит: Я - и пошли дальше. Ќикто и не говорит уж больше
об этом. ‚ ’обольске ссыльных рассортировывают. "Њихайлова" на поселение,  а
"‘ушилова" под усиленным конвоем препровождают  в  особое  отделение.  „алее
никакой уже протест невозможен; да и чем в самом деле доказать?  Ќа  сколько
лет затЯнетсЯ такое дело? —то за него еще будет?  ѓде,  наконец,  свидетели?
ЋтрекутсЯ, если б и были. ’ак и останетсЯ в результате, что ‘ушилов за рубль
серебром да за красную рубаху в "особое отделение" пришел.
     Ђрестанты смеЯлись над ‘ушиловым - не за то, что он  сменилсЯ  (хотЯ  к
сменившимсЯ на более тЯжелую работу с легкой вообще питают презрение, как ко
всЯким попавшимсЯ впросак дуракам), а за то,  что  он  взЯл  только  красную
рубаху и рубль серебром: слишком уж ничтожнаЯ плата. Ћбыкновенно менЯютсЯ за
большие суммы, опЯть-таки судЯ  относительно.  Ѓерут  даже  и  по  нескольку
десЯтков рублей.  Ќо  ‘ушилов  был  так  безответен,  безличен  и  длЯ  всех
ничтожен, что над ним и смеЯтьсЯ-то как-то не приходилось.
     „олго мы жили с ‘ушиловым, уже несколько лет. Њало-помалу он привЯзалсЯ
ко мне чрезвычайно; Я не мог этого не заметить, так что и Я очень  привык  к
нему. Ќо однажды - никогда не могу простить себе этого - он чего-то по  моей
просьбе не выполнил, а между тем только что взЯл у  менЯ  денег,  и  Я  имел
жестокость сказать ему: "‚от, ‘ушилов, деньги-то вы  берете,  а  дело-то  не
делаете". ‘ушилов смолчал, сбегал по моему делу, но что-то вдруг  загрустил.
Џрошло днЯ два. џ думал: не может быть, чтоб он это от моих  слов.  џ  знал,
что один арестант, Ђнтон ‚асильев, настоЯтельно  требовал  с  него  какой-то
грошовый долг. ‚ерно, денег нет, а он боитсЯ спросить у менЯ. Ќа третий день
Я и говорю ему: "‘ушилов, вы, кажетсЯ, у менЯ  хотели  денег  спросить,  длЯ
Ђнтона ‚асильева? Ќате". џ сидел тогда на нарах; ‘ушилов стоЯл передо  мной.
Ћн был, кажетсЯ, очень поражен, что Я сам ему предложил денег, сам  вспомнил
о его затруднительном положении, тем более что в  последнее  времЯ,  по  его
мнению, уж слишком много у менЯ забрал, так что и надеЯтьсЯ не смел,  что  Я
еще дам ему. Ћн посмотрел на деньги,  потом  на  менЯ,  вдруг  отвернулсЯ  и
вышел. ‚се это менЯ очень поразило. џ пошел за ним и нашел его за казармами.
Ћн стоЯл у острожного частокола, лицом к забору,  прижав  к  нему  голову  и
облокотЯсь на него рукой. "‘ушилов, что с вами?" -  спросил  Я  его.  Ћн  не
смотрел на менЯ, и Я, к  чрезвычайному  удивлению,  заметил,  что  он  готов
зап