лакать: "‚ы, Ђлександр Џетрович...  думаете,  -  начал  он  прерывающимсЯ
голосом и стараЯсь смотреть в сторону, - что Я вам... за  деньги...  а  Я...
Я... ээх!" ’ут он оборотилсЯ опЯть к частоколу, так что  даже  стукнулсЯ  об
него лбом, - и как  зарыдает!..  Џервый  раз  Я  видел  в  каторге  человека
плачущего. Ќасилу Я утешил его, и хоть он с тех пор, если возможно это,  еще
усерднее начал служить мне  и  "наблюдать  менЯ",  но  по  некоторым,  почти
неуловимым признакам Я заметил, что его сердце никогда не могло простить мне
попрек мой. Ђ между тем другие смеЯлись же над ним, шпынЯли его  при  всЯком
удобном случае, ругали его иногда крепко, - а он  жил  же  с  ними  ладно  и
дружелюбно и  никогда  не  обижалсЯ.  „а,  очень  трудно  бывает  распознать
человека, даже и после долгих лет знакомства!
     ‚от почему с первого взглЯда каторга и не могла мне представитьсЯ в том
настоЯщем виде, как представилась впоследствии. ‚от  почему  Я  сказал,  что
если и смотрел на все с таким жадным, усиленным вниманием,  то  все-таки  не
мог разглЯдеть много такого, что у менЯ было под самым  носом.  …стественно,
менЯ поражали сначала ЯвлениЯ крупные, резко  выдающиесЯ,  но  и  те,  может
быть, принимались мною неправильно и  только  оставлЯли  в  душе  моей  одно
тЯжелое, безнадежно грустное впечатление. Ћчень  много  способствовала  тому
встреча моЯ с Ђ-вым, тоже арестантом, прибывшим незадолго до менЯ в острог и
поразившим  менЯ  особенно  мучительным  впечатлением  в  первые  дни  моего
прибытиЯ в каторгу.  џ,  впрочем,  узнал  еще  до  прибытиЯ  в  острог,  что
встречусь там с Ђ-вым. Ћн отравил мне это первое тЯжелое времЯ и усилил  мои
душевные муки. Ќе могу умолчать о нем.
     ќто был  самый  отвратительный  пример,  до  чего  может  опуститьсЯ  и
исподлитьсЯ  человек  и  до  какой  степени  может  убить  в   себе   всЯкое
нравственное чувство, без труда и без раскаЯниЯ. Ђ-в был молодой человек, из
дворЯн, о котором уже Я отчасти упоминал, говорЯ, что  он  переносил  нашему
плац-майору все, что делаетсЯ в остроге, и был дружен  с  денщиком  ”едькой.
‚от краткаЯ его историЯ: не докончив нигде курса и рассорившись в  Њоскве  с
родными, испугавшимисЯ развратного его поведениЯ, он прибыл в  Џетербург  и,
чтоб добыть денег, решилсЯ на один подлый донос,  то  есть  решилсЯ  продать
кровь десЯти человек длЯ немедленного удовлетворениЯ своей неутолимой  жажды
к самым грубым  и  развратным  наслаждениЯм,  до  которых  он,  соблазненный
Џетербургом,  его  кондитерскими  и  Њещанскими,  сделалсЯ  падок  до  такой
степени, что, будучи человеком неглупым, рискнул на безумное и бессмысленное
дело. …го скоро обличили; в донос свой  он  впутал  невинных  людей,  других
обманул, и за это его сослали в ‘ибирь, в наш острог, на десЯть лет. Ћн  еще
был очень молод, жизнь длЯ него только что начиналась.  Љазалось  бы,  такаЯ
страшнаЯ перемена в его судьбе должна была поразить, вызвать его природу  на
какой-нибудь отпор, на какой-нибудь перелом. Ќо он  без  малейшего  смущениЯ
принЯл новую судьбу свою, без малейшего даже отвращениЯ, не возмутилсЯ перед
ней нравственно, не  испугалсЯ  в  ней  ничего,  кроме  разве  необходимости
работать и расстатьсЯ  с  кондитерскими  и  с  тремЯ  Њещанскими.  …му  даже
показалось, что звание каторжного только  еще  развЯзало  ему  руки  на  еще
большие подлости и пакости.  "Љаторжник,  так  уж  каторжник  и  есть;  коли
каторжник, стало быть, уж можно подличать, и не стыдно". Ѓуквально, это было
его мнение. џ вспоминаю об этом гадком существе как об феномене. џ несколько
лет прожил среди убийц, развратников и отъЯвленных злодеев, но  положительно
говорю, никогда еще в жизни  Я  не  встречал  такого  полного  нравственного
падениЯ, такого решительного разврата и такой наглой низости, как в Ђ-ве.  “
нас был отцеубийца, из дворЯн; Я уже упоминал о нем; но Я убедилсЯ по многим
чертам и фактам, что даже и тот был  несравненно  благороднее  и  человечнее
Ђ-ва. Ќа мои глаза, во все времЯ  моей  острожной  жизни,  Ђ-в  стал  и  был
каким-то  куском  мЯса,  с  зубами  и  с  желудком  и  с  неутолимой  жаждой
наигрубейших, самых  зверских  телесных  наслаждений,  а  за  удовлетворение
самого малейшего и прихотливейшего  из  этих  наслаждений  он  способен  был
хладнокровнейшим образом убить, зарезать, словом, на все, лишь  бы  спрЯтаны
были концы в воду. џ ничего не преувеличиваю; Я узнал хорошо Ђ-ва.  ќто  был
пример, до чего могла дойти одна телеснаЯ сторона  человека,  не  сдержаннаЯ
внутренно никакой нормой, никакой законностью. € как отвратительно мне  было
смотреть на его вечную насмешливую улыбку. ќто было  чудовище,  нравственный
Љвазимодо. Џрибавьте к  тому,  что  он  был  хитер  и  умен,  красив  собой,
несколько даже образован, имел способности. Ќет, лучше пожар, лучше мор, чем
такой человек в обществе! џ сказал уже, что в остроге все  так  исподлилось,
что шпионство и доносы процветали и арестанты нисколько не сердились за это.
Ќапротив, с Ђ-м все они были очень дружны и  обращались  с  ним  несравненно
дружелюбнее, чем с нами. Њилости же к нему нашего пьЯного  майора  придавали
ему в их глазах значение и вес. Њежду прочим, он уверЯл майора, что он может
снимать портреты (арестантов он уверЯл, что был гвардии  поручиком),  и  тот
потребовал, чтоб его высылали на работу к нему на дом, длЯ того, разумеетсЯ,
чтоб рисовать майорский портрет. ’ут-то он и  сошелсЯ  с  денщиком  ”едькой,
имевшим чрезвычайное влиЯние на своего барина, а следственно, на всех  и  на
все в остроге. Ђ-в шпионил на нас по требованию майора же, а тот,  хмельной,
когда бил его по щекам, то его же ругал шпионом и доносчиком.  ‘лучалось,  и
очень часто, что сейчас же после побоев майор садилсЯ на стул  и  приказывал
Ђ-ву продолжать портрет. Ќаш майор, кажетсЯ, действительно  верил,  что  Ђ-в
был замечательный художник, чуть не Ѓрюллов,  о  котором  и  он  слышал,  но
все-таки считал себЯ вправе лупить его по щекам, потому, дескать, что теперь
ты хоть и тот же художник, но каторжный, и хоть будь  ты  раз-Ѓрюллов,  а  Я
все-таки твой начальник, а стало быть, что захочу,  то  с  тобою  и  сделаю.
Њежду прочим, он заставлЯл Ђ-ва снимать ему сапоги  и  выносить  из  спальни
разные вазы, и все-таки долго не мог отказатьсЯ от мысли,  что  Ђ-в  великий
художник. Џортрет тЯнулсЯ бесконечно, почти год. Ќаконец,  майор  догадалсЯ,
что его надувают, и, убедившись вполне,  что  портрет  не  оканчиваетсЯ,  а,
напротив, с каждым днем все более и  более  становитсЯ  на  него  непохожим,
рассердилсЯ, исколотил художника и сослал его  за  наказание  в  острог,  на
черную работу. Ђ-в, видимо, жалел об этом, и тЯжело ему было  отказатьсЯ  от
праздных дней, от подачек с майорского стола, от  друга  ”едьки  и  от  всех
наслаждений, которые они вдвоем  изобретали  себе  у  майора  на  кухне.  Џо
крайней мере майор с удалением Ђ-ва перестал преследовать Њ., арестанта,  на
которого Ђ-в беспрерывно ему наговаривал, и вот за что: Њ. во времЯ прибытиЯ
Ђ-ва в острог был один. Ћн очень тосковал; не имел ничего общего  с  прочими
арестантами, глЯдел на них с ужасом и омерзением, не замечал и  проглЯдел  в
них все, что могло бы подействовать на него примирительно, и не  сходилсЯ  с
ними. ’е платили ему тою же ненавистью. ‚ообще положение людей, подобных Њ.,
в  остроге  ужасно.  Џричина,  по  которой  Ђ-в  попал  в  острог,  была  Њ.
неизвестна. Ќапротив, Ђ-в, догадавшись, с кем имеет дело, тотчас  же  уверил
его, что он сослан совершенно за противоположное доносу, почти за то же,  за
что сослан был и Њ. Њ. страшно обрадовалсЯ товарищу, другу. Ћн ходил за ним,
утешал его в первые дни  каторги,  предполагаЯ,  что  он  должен  был  очень
страдать, отдал ему последние свои  деньги,  кормил  его,  поделилсЯ  с  ним
необходимейшими вещами. Ќо Ђ-в тотчас же возненавидел его именно за то,  что
тот был благороден, за то, что с таким ужасом смотрел на всЯкую низость,  за
то именно, что был совершенно не похож на него, и все,  что  Њ.,  в  прежних
разговорах, передал ему об остроге и о майоре,  все  это  Ђ-в  поспешил  при
первом случае донести майору. Њайор страшно возненавидел за  это  и  угнетал
Њ., и если б не влиЯние коменданта, он довел бы  его  до  беды.  Ђ-в  же  не
только не смущалсЯ, когда потом Њ. узнал про  его  низость,  но  даже  любил
встречатьсЯ с ним и с насмешкой смотреть на него.  ќто,  видимо,  доставлЯло
ему наслаждение. Њне несколько раз указывал на это сам Њ. ќта  подлаЯ  тварь
потом бежала с одним арестантом и с конвойным, но об  этом  побеге  Я  скажу
после. Ћн очень сначала и ко мне подлизывалсЯ, думал, что Я не слыхал о  его
истории. ЏовторЯю, он отравил  мне  первые  дни  моей  каторги  еще  большей
тоской. џ  ужаснулсЯ  той  страшной  подлости  и  низости,  в  которую  менЯ
ввергнули, среди которой Я очутилсЯ. џ подумал, что здесь и все так же подло
и низко. Ќо Я ошибалсЯ: Я судил обо всех по Ђ-ву.
     ‚ эти три днЯ Я в тоске слонЯлсЯ по  острогу,  лежал  на  своих  нарах,
отдал шить надежному арестанту, указанному мне Ђким Ђкимычем,  из  выданного
мне казенного холста рубашки, разумеетсЯ за плату (по  скольку-то  грошей  с
рубашки), завел  себе,  по  настоЯтельному  совету  Ђким  Ђкимыча,  складной
тюфЯчок (из войлока, обшитого холстом), чрезвычайно тоненький, как  блин,  и
подушку, набитую шерстью, страшно жесткую с непривычки. Ђким  Ђкимыч  сильно
хлопотал об  устройстве  мне  всех  этих  вещей  и  сам  в  нем  участвовал,
собственноручно сшил  мне  одеЯло  из  лоскутков  старого  казенного  сукна,
собранного из выносившихсЯ  панталон  и  курток,  купленных  мною  у  других
арестантов. Љазенные вещи, которым выходил срок, оставлЯлись в собственность
арестанта; они тотчас же продавались тут же в остроге,  и  как  бы  не  была
заношена вещь, все-таки имела надежду сойти  с  рук  за  какую-нибудь  цену.
‚сему этому Я сначала очень удивлЯлсЯ. ‚ообще это было времЯ  моего  первого
столкновениЯ с народом. џ сам вдруг сделалсЯ таким же простонародьем,  таким
же каторжным, как и они. €х привычки, понЯтиЯ, мнениЯ, обыкновениЯ стали как
будто тоже моими, по крайней мере по форме, по закону, хотЯ Я и не  разделЯл
их в сущности. џ был удивлен и смущен, точно и не подозревал  прежде  ничего
этого и не слыхал ни о чем,  хотЯ  и  знал  и  слышал.  Ќо  действительность
производит совсем  другое  впечатление,  чем  знание  и  слухи.  Њог  ли  Я,
например, хоть когда-нибудь прежде подозревать, что такие вещи, такие старые
обноски могут считатьсЯ тоже вещами? Ђ вот сшил же  себе  из  этих  обносков
одеЯло!  ’рудно  было  и  представить  себе,  какого   сорта   было   сукно,
определенное на арестантское платье. ‘ виду оно как будто  и  в  самом  деле
походило на  сукно,  толстое,  солдатское;  но,  чуть-чуть  поношенное,  оно
обращалось в какой-то бредень и раздиралось возмутительно. ‚прочем, суконное
платье давалось на годичный срок, но и с этим сроком трудно было справитьсЯ.
Ђрестант работает, носит на себе тЯжести;  платье  обтираетсЯ  и  обдираетсЯ
скоро. ’улупы же выдавались на три года и обыкновенно служили в  продолжение
всего этого срока и одеждой, и одеЯлами, и подстилками.  Ќо  тулупы  крепки,
хотЯ и не редкость было на ком-нибудь видеть к концу третьего года, то  есть
срока выноски, тулуп, заплатанный простою холстиной. ЌесмотрЯ  на  то,  даже
очень выношенные, по окончании определенного им срока, продавались копеек за
сорок серебром. Ќекоторые же, получше сохранившиесЯ,  продавались  за  шесть
или даже за семь гривен серебром, а в каторге это были большие деньги.
     „еньги же - Я уже говорил об этом - имели в остроге страшное  значение,
могущество.  Џоложительно  можно  сказать,  что   арестант,   имевший   хоть
какие-нибудь деньги в каторге, в десЯть раз меньше страдал,  чем  совсем  не
имевший их, хотЯ последний обеспечен  тоже  всем  казенным,  и  к  чему  бы,
кажетсЯ, иметь ему деньги? - как  рассуждало  наше  начальство.  ЋпЯть-таки,
повторЯю, что, если б арестанты лишены были всЯкой  возможности  иметь  свои
деньги, они или сходили бы с ума, или мерли бы, как мухи  (несмотрЯ  на  то,
что были во всем обеспечены),  или,  наконец,  пустились  бы  в  неслыханные
злодейства, -  одни  от  тоски,  другие  -  чтоб  поскорее  быть  как-нибудь
казненными  и  уничтоженными  или   так   как-нибудь   "переменить   участь"
(техническое выражение). …сли же арестант, добыв почти кровавым  потом  свою
копейку  или  решась  длЯ  приобретениЯ  ее  на   необыкновенные   хитрости,
сопрЯженные  часто  с  воровством  и  мошенничеством,  в  то  же  времЯ  так
безрассудно, с таким ребЯческим бессмыслием  тратит  их,  то  это  вовсе  не
доказывает, что он их не ценит, хотЯ бы и казалось так с первого взглЯда.  Љ
деньгам  арестант  жаден  до  судорог,  до  омрачениЯ   рассудка,   и   если
действительно бросает их, как щепки, когда кутит,  то  бросает  за  то,  что
считает еще одной степенью выше денег. —то  же  выше  денег  длЯ  арестанта?
‘вобода  или  хоть  какаЯ-нибудь  мечта  о  свободе.  Ђ  арестанты   большие
мечтатели. Ћб этом Я кой-что скажу после, но, к слову пришлось: поверЯт  ли,
что Я видал сосланных на двадцатилетний срок, которые мне  самому  говорили,
очень спокойно, такие, например, фразы: "Ђ  вот  подожди,  даст  бог,  кончу
срок, и тогда... " ‚есь смысл слова "арестант" означает человека  без  воли;
а, тратЯ деньги, он поступает уже  по  своей  воле.  ЌесмотрЯ  ни  на  какие
клейма, кандалы и ненавистные пали острога,  заслонЯющие  ему  божий  мир  и
огораживающие его как зверЯ в клетке, он может достать вина, то есть страшно
запрещенное наслаждение, попользоватьсЯ клубничкой, даже иногда (хоть  и  не
всегда)  подкупить   своих   ближайших   начальников,   инвалидов   и   даже
унтер-офицера, которые сквозь пальцы будут смотреть на то, что  он  нарушает
закон и дисциплину; даже может, сверх торгу, еще покуражитьсЯ  над  ними,  а
покуражитьсЯ арестант ужасно любит, то есть представитьсЯ пред товарищами  и
уверить даже себЯ хоть на времЯ,  что  у  него  воли  и  власти  несравненно
больше, чем кажетсЯ, - одним словом, может накутить,  набуЯнить,  разобидеть
кого-нибудь в прах и доказать ему, что он все  это  может,  что  все  это  в
"наших руках", то есть уверить  себЯ  в  том,  о  чем  беднЯку  и  помыслить
невозможно. Љстати: вот отчего, может быть, в  арестантах,  даже  в  трезвом
виде, замечаетсЯ всеобщаЯ наклонность к куражу, к хвастовству, к комическому
и  наивнейшему  возвеличению  собственной  личности,  хотЯ  бы  призрачному.
Ќаконец, во всем этом кутеже есть свой риск, - значит, все  это  имеет  хоть
какой-нибудь призрак жизни, хоть  отдаленный  призрак  свободы.  Ђ  чего  не
отдашь за свободу? Љакой миллионщик, если б ему  сдавили  горло  петлей,  не
отдал бы всех своих миллионов за один глоток воздуха?
     “дивлЯютсЯ иногда начальники, что вот какой-нибудь  арестант  жил  себе
несколько  лет  так  смирно,  примерно,  даже  десЯточным  его  сделали   за
похвальное поведение, и вдруг решительно ни с того и с сего -  точно  бес  в
него влез - зашалил, накутил, набуЯнил, а иногда даже  просто  на  уголовное
преступление  рискнул:  или   на   Явную   непочтительность   перед   высшим
начальством, или убил кого-нибудь, или изнасиловал и проч. ‘мотрЯт на него и
удивлЯютсЯ. Ђ между тем, может быть, всЯ-то причина этого внезапного  взрыва
в том человеке, от которого всего  менее  можно  было  ожидать  его,  -  это
тоскливое, судорожное проЯвление  личности,  инстинктивнаЯ  тоска  по  самом
себе, желание заЯвить себЯ, свою приниженную личность, вдруг поЯвлЯющеесЯ  и
доходЯщее до злобы, до бешенства, до омрачениЯ  рассудка,  до  припадка,  до
судорог. ’ак, может быть, заживо схороненный в гробу и проснувшийсЯ  в  нем,
колотит в свою крышу и силитсЯ сбросить ее, хотЯ, разумеетсЯ,  рассудок  мог
бы убедить его, что все его усилиЯ останутсЯ тщетными. Ќо в том-то  и  дело,
что тут уж не до рассудка: тут судороги.  ‚озьмем  еще  в  соображение,  что
почти  всЯкое  самовольное  проЯвление  личности   в   арестанте   считаетсЯ
преступлением; а в таком случае, ему, естественно, все равно,  что  большое,
что малое преступление. Љутить - так уж кутить, рискнуть - так  уж  рискнуть
на все, даже хоть на убийство. € только ведь стоит  начать:  опьЯнеет  потом
человек, даже не удержишь! Ђ потом всЯчески бы лучше не доводить  до  этого.
‚сем было бы спокойнее.
     „а; но как это сделать?

        VI  
                                 Џ…ђ‚›‰ Њ…‘џ–

     Џри вступлении в острог у менЯ было несколько денег; в  руках  с  собой
было немного, из опасениЯ, чтоб  не  отобрали,  но  на  всЯкий  случай  было
спрЯтано, то есть  заклеено,  в  переплете  …вангелиЯ,  которое  можно  было
пронести в  острог,  несколько  рублей.  ќту  книгу,  с  заклеенными  в  ней
деньгами, подарили мне еще в ’обольске те, которые тоже страдали в ссылке  и
считали времЯ ее уже десЯтилетиЯми и которые во всЯком несчастном уже  давно
привыкли видеть брата.  …сть  в  ‘ибири,  и  почти  всегда  не  переводитсЯ,
несколько лиц, которые, кажетсЯ, назначением  жизни  своей  поставлЯют  себе
братский уход за "несчастными", сострадание и соболезнование о них, точно  о
родных детЯх, совершенно бескорыстное, свЯтое. Ќе могу не  припомнить  здесь
вкратце об одной встрече. ‚ городе, в котором  находилсЯ  наш  острог,  жила
одна дама, ЌастасьЯ €вановна, вдова. ђазумеетсЯ, никто из нас, в бытность  в
остроге, не мог познакомитьсЯ с ней лично. Љазалось, назначением жизни своей
она избрала помощь ссыльным, но более всех  заботилась  о  нас.  Ѓыло  ли  в
семействе у ней  какое-нибудь  подобное  же  несчастье,  или  кто-нибудь  из
особенно  дорогих  и  близких  ее  сердцу  людей  пострадал  по  такому   же
преступлению, но только она как будто за особое счастье почитала сделать длЯ
нас все, что только могла. Њногого она, конечно, не могла:  она  была  очень
бедна. Ќо мы, сидЯ в остроге, чувствовали, что там, за острогом, есть у  нас
преданнейший друг. Њежду прочим, она нам часто сообщала известиЯ, в  которых
мы очень нуждались. ‚ыйдЯ из острога и отправлЯЯсь в другой город,  Я  успел
побывать у ней и познакомитьсЯ с нею лично. Ћна жила где-то в  форштадте,  у
одного из своих близких родственников. Ѓыла она не стара  и  не  молода,  не
хороша и не дурна; даже нельзЯ было узнать, умна  ли  она,  образованна  ли?
‡амечалась  только  в  ней,  на  каждом  шагу,  одна  бесконечнаЯ   доброта,
непреодолимое  желание  угодить,  облегчить,  сделать  длЯ  вас   непременно
что-нибудь приЯтное. ‚се это так и виднелось в ее тихих, добрых взглЯдах.  џ
провел вместе с другими из острожных моих товарищей у ней почти целый вечер.
Ћна так и  глЯдела  нам  в  глаза,  смеЯлась,  когда  мы  смеЯлись,  спешила
соглашатьсЯ со всем, что бы мы  ни  сказали;  суетилась  угостить  нас  хоть
чем-нибудь, чем только могла. Џодан был чай,  закуска,  какие-то  сласти,  и
если б у ней были тысЯчи, она бы, кажетсЯ, им  обрадовалась  только  потому,
что могла бы лучше нам угодить да облегчить наших  товарищей,  оставшихсЯ  в
остроге. ЏрощаЯсь, она вынесла нам по сигарочнице на памЯть. ќти сигарочницы
она склеила длЯ нас сама из картона (уж бог знает  как  они  были  склеены),
оклеила их цветочной бумажкой, точно такою же, в какую переплетаютсЯ краткие
арифметики длЯ детских школ (а может быть, и действительно на оклейку  пошла
какаЯ-нибудь арифметика). Љругом же обе  папиросочницы  были,  длЯ  красоты,
оклеены тоненьким бордюрчиком из золотой  бумажки,  за  которою  она,  может
быть, нарочно ходила в лавки. "‚от вы курите же папироски, так, может  быть,
и пригодитсЯ вам", - сказала она, как бы извинЯЯсь робко перед нами за  свой
подарок... ѓоворЯт иные (Я слышал и читал  это),  что  высочайшаЯ  любовь  к
ближнему есть в то же времЯ и величайший эгоизм. “ж в чем тут-то был  эгоизм
- никак не пойму.
     •оть у менЯ вовсе не было при входе в острог больших денег, но Я как-то
не мог тогда серьезно досадовать на тех из каторжных, которые почти в первые
часы моей острожной жизни, уже обманув  менЯ  раз,  пренаивно  приходили  по
другому, по третьему и даже по пЯтому разу занимать у менЯ. Ќо  признаюсь  в
одном откровенно: мне очень было  досадно,  что  весь  этот  люд,  с  своими
наивными хитростЯми, непременно должен был, как мне казалось,  считать  менЯ
простофилей и дурачком и смеЯтьсЯ надо мной, именно потому, что  Я  в  пЯтый
раз давал им деньги. €м непременно должно было казатьсЯ, что Я  поддаюсь  на
их обманы и хитрости, и если б, напротив, Я им отказывал и прогонЯл их,  то,
Я уверен, они  стали  бы  несравненно  более  уважать  менЯ.  Ќо  как  Я  не
досадовал, а отказать все-таки не мог. „осадовал же Я потому, что серьезно и
заботливо думал в эти первые дни о том, как и на какой ноге поставлю Я  себЯ
в остроге, или, лучше сказать, на какой ноге Я должен был стоЯть с  ними.  џ
чувствовал и понимал, что всЯ эта среда длЯ менЯ совершенно новаЯ, что  Я  в
совершенных потемках, а что в потемках нельзЯ прожить столько лет. ‘ледовало
приготовитьсЯ. ђазумеетсЯ, Я решил, что прежде всего надо  поступать  прЯмо,
как внутреннее чувство и совесть велЯт. Ќо Я знал тоже, что ведь это  только
афоризм, а передо мной все-таки ЯвитсЯ самаЯ неожиданнаЯ практика.
     € потому, несмотрЯ на все мелочные заботы о своем устройстве в казарме,
о которых Я уже упоминал и в которые  вовлекал  менЯ  по  преимуществу  Ђким
Ђкимыч, несмотрЯ на то что они несколько  и  развлекали  менЯ,  -  страшнаЯ,
ЯдущаЯ тоска все более и более менЯ мучила. "Њертвый дом! " - говорил Я  сам
себе,  присматриваЯсь  иногда  в  сумерки,  с  крылечка  нашей  казармы,   к
арестантам, уже собравшимсЯ  с  работы  и  лениво  слонЯвшимсЯ  по  площадке
острожного двора, из казарм в кухни и обратно. ЏрисматривалсЯ  к  ним  и  по
лицам и движениЯм их старалсЯ узнавать, что  они  за  люди  и  какие  у  них
характеры? Ћни же шлЯлись передо мной с нахмуренными лбами или  уже  слишком
развеселые  (эти  два  вида  наиболее  встречаютсЯ  и  почти  характеристика
каторги), ругались или просто разговаривали или,  наконец,  прогуливались  в
одиночку,  как  будто  в  задумчивости,  тихо,  плавно,  иные  с  усталым  и
апатическим  видом,  другие  (даже  и  здесь!)   -   с   видом   заносчивого
превосходства, с шапками набекрень, с тулупами внакидку, с дерзким,  лукавым
видом и с нахальной пересмешкой. "‚се это моЯ среда, мой теперешний  мир,  -
думал Я, - с которым, хочу не  хочу,  а  должен  жить..."  џ  пробовал  было
расспрашивать и разузнавать об них у Ђким Ђкимыча,  с  которым  очень  любил
пить чай, чтоб не быть одному. Њимоходом сказать, чай, в это  первое  времЯ,
был почти единственною моею пищею. Ћт чаю Ђким Ђкимыч не отказывалсЯ  и  сам
наставлЯл наш смешной, самодельный, маленький самовар из жести, который  дал
мне на поддержание Њ. Ђким Ђкимыч выпивал обыкновенно один  стакан  (у  него
были и стаканы), выпивал молча и чинно,  возвращаЯ  мне  его,  благодарил  и
тотчас же принималсЯ отделывать мое одеЯло.  Ќо  того,  что  мне  надо  было
узнать, - сообщить не  мог  и  даже  не  понимал,  к  чему  Я  так  особенно
интересуюсь характерами окружающих нас и ближайших к нам каторжных, и слушал
менЯ даже с какой-то хитренькой улыбочкой, очень мне памЯтной. "Ќет,  видно,
надо самому испытывать, а не расспрашивать", - подумал Я.
     Ќа  четвертый  день,  так  же  как  и  в  тот  раз,   когда   Я   ходил
перековыватьсЯ, выстроились рано поутру арестанты, в два рЯда,  на  площадке
перед кордегардией, у острожных ворот. ‚переди,  лицом  к  ним,  и  сзади  -
вытЯнулись солдаты, с зарЯженными ружьЯми и с  примкнутыми  штыками.  ‘олдат
имеет право стрелЯть в арестанта, если тот вздумает бежать от него; но в  то
же времЯ и отвечает за свой выстрел, если  сделал  его  не  в  случае  самой
крайней необходимости; то же самое и в случае открытого  бунта  каторжников.
Ќо кто же бы вздумал бежать Явно? џвилсЯ  инженерный  офицер,  кондуктор,  а
также инженерные унтер-офицеры  и  солдаты,  приставы  над  производившимисЯ
работами.  ‘делали  перекличку;  часть  арестантов,  ходившаЯ   в   швальни,
отправлЯвшаЯсЯ прежде всех; до них инженерное начальство и не касалось;  они
работали  собственно  на  острог  и  обшивали  его.  ‡атем   отправились   в
мастерские, а затем  и  на  обыкновенные  черные  работы.  ‚  числе  человек
двадцати других арестантов отправилсЯ и Я. ‡а крепостью, на замерзшей  реке,
были две казенные барки, которые за негодностью нужно было  разобрать,  чтоб
по крайней мере старый лес  не  пропал  даром.  ‚прочем,  весь  этот  старый
материал,  кажетсЯ,  очень  мало  стоил,  почти  ничего.  „рова   в   городе
продавались по цене ничтожной, и  кругом  лесу  было  множество.  Џосылались
почти только длЯ того, чтоб арестантам не сидеть сложа руки, что  и  сами-то
арестанты хорошо понимали. ‡а такую работу они  всегда  принимались  вЯло  и
апатически, и почти совсем другое бывало, когда работа  сама  по  себе  была
дельнаЯ, ценнаЯ и особенно когда можно было выпросить себе на урок. ’ут  они
словно чем-то одушевлЯлись и хоть им вовсе не было никакой от этого  выгоды,
но, Я сам видел, выбивались из сил, чтоб ее поскорей  и  получше  докончить;
даже самолюбие их тут  как-то  заинтересовывалось.  Ђ  в  настоЯщей  работе,
делавшейсЯ более длЯ проформы, чем длЯ  надобности,  трудно  было  выпросить
себе урок, а надо было работать вплоть до барабана, бившего призыв  домой  в
одиннадцать часов утра. „ень был теплый и туманный; снег чуть не  таЯл.  ‚сЯ
наша кучка отправилась за  крепость  на  берег,  слегка  побрЯкиваЯ  цепЯми,
которые хотЯ и были скрыты под одеждою, но все-таки издавали тонкий и резкий
металлический  звук  с  каждым  шагом.  „ва-три   человека   отделились   за
необходимым инструментом в цейхауз. џ шел вместе со всеми и даже  как  будто
оживилсЯ: мне хотелось поскорее увидеть и узнать, что за работа?  ЉакаЯ  это
каторжнаЯ работа? € как Я сам буду в первый раз в жизни работать?
     Џомню все до малейшей подробности. Ќа дороге  встретилсЯ  нам  какой-то
мещанин с бородкой, остановилсЯ и засунул руку  в  карман.  €з  нашей  кучки
немедленно отделилсЯ арестант, снЯл шапку, принЯл подаЯние - пЯть копеек - и
проворно воротилсЯ к своим. Њещанин перекрестилсЯ и пошел своею дорогою. ќти
пЯть копеек в то же утро проели на калачах, разделив их на всю  нашу  партию
поровну.
     €з всей этой кучки арестантов  одни  были,  по  обыкновению,  угрюмы  и
неразговорчивы, другие равнодушны  и  вЯлы,  третьи  лениво  болтали  промеж
собой. Ћдин был ужасно чему-то рад и весел, пел и чуть не танцевал  дорогой,
прибрЯкиваЯ с каждым прыжком  кандалами.  ќто  был  тот  самый  невысокий  и
плотный арестант, который в первое утро мое в остроге поссорилсЯ с другим  у
воды, во времЯ умываниЯ, за то, что другой осмелилсЯ безрассудно  утверждать
про себЯ, что он птица каган. ‡вали этого развеселившегосЯ  парнЯ  ‘куратов.
Ќаконец, он запел какую-то лихую песню, из которой Я помню припев:
          Ѓез менЯ менЯ женили -
          џ на мельнице был.
     Ќедоставало только балалайки.
     …го необыкновенно веселое  расположение  духа,  разумеетсЯ,  тотчас  же
возбудило в некоторых из нашей партии негодование, даже принЯто было чуть не
за обиду.
     - ‡авыл! - с укоризною проговорил один арестант, до которого,  впрочем,
вовсе не касалось дело.
     - Ћдна была песнЯ у волка, и ту перенЯл, тулЯк! -  заметил  другой,  из
мрачных, хохлацким выговором.
     - џ-то, положим, тулЯк, - немедленно возразил ‘куратов, - а вы в  вашей
Џолтаве галушкой подавились.
     - ‚ри! ‘ам-то что едал! ‹аптем щи хлебал.
     - Ђ теперь словно черт Ядрами кормит, - прибавил третий.
     - џ и вправду, братцы, изнеженный человек, - отвечал с  легким  вздохом
‘куратов, как будто раскаиваЯсь в своей изнеженности  и  обращаЯсь  ко  всем
вообще и ни к кому в особенности, - с самого сызмалетства на  черносливе  да
на пампрусских булках испытан (то есть воспитан. ‘куратов  нарочно  коверкал
слова), родимые же братцы мои и теперь еще в  Њоскве  свою  лавку  имеют,  в
прохожем рЯду ветром торгуют, купцы богатеющие.
     - Ђ ты чем торговал?
     - Ђ по разным качествам и  мы  происходили.  ‚от  тогда-то,  братцы,  и
получил Я первые двести...
     - Ќеужто рублей! - подхватил один любопытный, даже  вздрогнув,  услышав
про такие деньги.
     - Ќет, милый человек, не рублей, а палок. ‹ука, а ‹ука!
     - Љому ‹ука, а тебе  ‹ука  Љузьмич,  -  нехотЯ  отозвалсЯ  маленький  и
тоненький арестантик с востреньким носиком.
     - Ќу ‹ука Љузьмич, черт с тобой, так уж и быть.
     - Љому ‹ука Љузьмич, а тебе дЯдюшка.
     - Ќу, да черт с тобой и с дЯдюшкой, не стоит и говорить! Ђ хорошее было
слово хотел сказать. Ќу, так вот, братцы, как это случилось, что  недолго  Я
нажил в Њоскве; дали мне там напоследок пЯтнадцать кнутиков да  и  отправили
вон. ‚от Я...
     - „а за что отправили-то?..  -  перебил  один,  прилежно  следивший  за
рассказом.
     - Ђ не ходи в карантин, не пей шпунтов, не играй на белендрЯсе; так что
Я не успел, братцы,  настоЯщим  образом  в  Њоскве  разбогатеть.  Ђ  оченно,
оченно, оченно того хотел, чтоб богатым быть. € уж так мне  этого  хотелось,
что и не знаю, как и сказать.
     Њногие   рассмеЯлись.   ‘куратов   был,   очевидно,   из   добровольных
весельчаков, или, лучше, шутов, которые как будто ставили себе в обЯзанность
развеселЯть своих угрюмых  товарищей  и,  разумеетсЯ,  ровно  ничего,  кроме
брани, за это не получали. Ћн  принадлежал  к  особенному  и  замечательному
типу, о котором мне, может быть, еще придетсЯ поговорить.
     - „а тебЯ и теперь вместо соболЯ бить можно, - заметил ‹ука Љузьмич.  -
€шь, одной одежи рублей на сто будет.
     Ќа ‘куратове был самый ветхий, самый заношенный тулупишка,  на  котором
со всех сторон торчали  заплаты.  Ћн  довольно  равнодушно,  но  внимательно
осмотрел его сверху донизу.
     - ѓолова зато дорого стоит, братцы, голова! - отвечал он.  -  Љак  и  с
Њосквой прощалсЯ, тем и утешен  был,  что  голова  со  мной  вместе  пойдет.
Џрощай, Њосква, спасибо за баню, за вольный дух, славно исполосовали!  Ђ  на
тулуп нечего тебе, милый человек, смотреть...
     - Ќебось на твою голову смотреть?
     - „а и голова-то у него не своЯ, а подаЯннаЯ, - опЯть ввЯзалсЯ ‹ука.  -
…е ему в ’юмени •риста ради подали, как с партией проходил.
     - —то ж ты, ‘куратов, небось мастерство имел?
     - Љако мастерство! Џоводырь был, гаргосов водил, у них голыши таскал, -
заметил один из нахмуренных, - вот и все его мастерство.
     - џ действительно пробовал было  сапоги  тачать,  -  отвечал  ‘куратов,
совершенно не заметив колкого замечаниЯ. - ‚сего одну пару и стачал.
     - —то ж, покупали?
     - „а, нарвалсЯ такой, что, видно, бога не боЯлсЯ, отца-мать не почитал;
наказал его господь, - купил.
     ‚се вокруг ‘куратова так и покатились со смеху.
     - „а потом еще раз  работал,  уж  здесь,  -  продолжал  с  чрезвычайным
хладнокровием ‘куратов, -  ‘тепану  ”едорычу  Џоморцеву,  поручику,  головки
приставлЯл.
     - —то ж он, доволен был?
     - Ќет, братцы, недоволен. Ќа тысЯчу лет обругал да еще коленком напинал
мне сзади. Ћченно уж рассердилсЯ. ќх, солгала моЯ жизнь, солгала каторжнаЯ!
          ЏогодЯ того немножко,
          Ђк-кулинин муж на двор... -
неожиданно залилсЯ он снова и пустилсЯ притопывать, вприпрыжку ногами.
     - €шь, безобразный человек! - проворчал  шедший  подле  менЯ  хохол,  с
злобным презрением скосив на него глаза.
     - Ѓесполезный человек!  -  заметил  другой  окончательным  и  серьезным
тоном.
     џ решительно не понимал, за что на ‘куратова сердЯтсЯ, да  и  вообще  -
почему все веселые, как уже успел Я заметить в эти  первые  дни,  как  будто
находились в некотором презрении? ѓнев хохла и других Я относил к личностЯм.
Ќо это были не личности, а гнев за то, что в ‘куратове не было выдержки,  не
было строгого напускного вида  собственного  достоинства,  которым  заражена
была всЯ каторга до педантства, - одним словом, за то, что он был, по их  же
выражению, "бесполезный" человек. Ћднако на веселых не на всех  сердились  и
не всех так третировали, как ‘куратова и других  ему  подобных.  Љто  как  с
собой позволЯл  обходитьсЯ:  человек  добродушный  и  без  затей  тотчас  же
подвергалсЯ унижению. ќто менЯ даже поразило. Ќо были и из веселых,  которые
умели и любили огрызнутьсЯ и спуску никому не давали:  тех  принуждены  были
уважать. ’ут же, в этой же кучке людей, был один  из  таких  зубастых,  а  в
сущности развеселый и премилейший человек, но  которого  с  этой  стороны  Я
узнал уже после, видный и рослый парень, с большой бородавкой на  щеке  и  с
прекомическим выражением лица,  впрочем  довольно  красивого  и  сметливого.
Ќазывали его пионером, потому что когда-то он служил в пионерах;  теперь  же
находилсЯ в особом отделении. Џро него мне еще придетсЯ говорить.
     ‚прочем, и не все "серьезные" были так экспансивны, как  негодующий  на
веселость хохол. ‚ каторге было несколько человек, метивших  на  первенство,
на знание всЯкого дела, на находчивость, на характер, на ум. Њногие из таких
действительно были люди умные, с характером и действительно достигали  того,
на что метили, то есть первенства и значительного нравственного  влиЯниЯ  на
своих товарищей. Њежду собою эти умники были часто большие враги - и  каждый
из них имел  много  ненавистников.  Ќа  прочих  арестантов  они  смотрели  с
достоинством и даже с  снисходительностью,  ссор  ненужных  не  затевали,  у
начальства  были  на  хорошем  счету,  на   работах   ЯвлЯлись   как   будто
распорЯдителЯми, и ни один из них  не  стал  бы  придиратьсЯ,  например,  за
песни;  до  таких  мелочей  они  не  унижались.  ‘о  мной  все  такие   были
замечательно вежливы, во все продолжение каторги, но не очень  разговорчивы;
тоже как будто из достоинства. Ћб них тоже придетсЯ поговорить подробнее.
     Џришли на берег. ‚низу, на реке, стоЯла замерзшаЯ в воде стараЯ  барка,
которую надо было ломать. Ќа той стороне реки синела степь; вид был  угрюмый
и пустынный. џ ждал, что так все и бросЯтсЯ за  работу,  но  об  этом  и  не
думали. €ные расселись на валЯвшихсЯ по берегу бревнах; почти  все  вытащили
из сапог кисеты с туземным табаком, продававшимсЯ на базаре в листах по  три
копейки за фунт, и коротенькие талиновые чубучки  с  маленькими  деревЯнными
трубочками-самодельщиной. ’рубки закурились; конвойные солдаты обтЯнули  нас
цепью и с скучнейшим видом принЯлись нас стеречь.
     - € кто догадалсЯ ломать эту барку? - промолвил один как бы  про  себЯ,
ни к кому, впрочем, не обращаЯсь. - ™епок, что ль захотелось?
     - Ђ кто нас не боитсЯ, тот и догадалсЯ, - заметил другой.
     - Људа это мужичье-то валит? - помолчав, спросил первый, разумеетсЯ  не
заметив ответа  на  прежний  вопрос  и  указываЯ  вдаль  на  толпу  мужиков,
пробиравшихсЯ куда-то гуськом по цельному снегу. ‚се лениво оборотились в ту
сторону и от нечего делать принЯлись  их  пересмеивать.  Ћдин  из  мужичков,
последний, шел как-то необыкновенно смешно, расставив руки  и  свесив  набок
голову, на которой была длиннаЯ мужичьЯ шапка, гречневиком. ‚сЯ  фигура  его
цельно и Ясно обозначалась на белом снегу.
     - €шь, братан Џетрович, как оболоксЯ!  -  заметил  один,  передразниваЯ
выговором мужиков. ‡амечательно, что арестанты вообще  смотрели  на  мужиков
несколько свысока, хотЯ половина из них были из мужиков.
     - ‡адний-то, ребЯта, ходит, точно редьку садит.
     - ќто тЯжкодум, у него денег много, - заметил третий.
     ‚се засмеЯлись, но как-то тоже лениво,  как  будто  нехотЯ.  Њежду  тем
подошла калашница, бойкаЯ и разбитнаЯ бабенка.
     “ ней взЯли калачей на подаЯнный пЯтак и разделили тут же поровну.
     Њолодой парень, торговавший в остроге калачами, забрал  десЯтка  два  и
крепко стал спорить, чтоб выторговать три, а не два калача, как следовало по
обыкновенному порЯдку. Ќо калашница не соглашалась.
     - Ќу, а того-то не дашь?
     - —его еще?
     - „а чего мыши-то не едЯт.
     - „а чтоб те Язвило! - взвизгнула бабенка и засмеЯлась.
     Ќаконец поЯвилсЯ и пристав над работами, унтер-офицер с палочкой.
     - ќй вы, что расселись! Ќачинать!
     -  „а  что,  €ван  Њатвеич,  дайте   урок,   -   проговорил   один   из
"начальствующих", медленно подымаЯсь с места.
     - —его давеча на разводке не спрашивали? Ѓарку растащи, вот те и урок.
     Љое-как наконец поднЯлись и спустились к  реке,  едва  волоча  ноги.  ‚
толпе тотчас же поЯвились и "распорЯдители",  по  крайней  мере  на  словах.
Ћказалось, что барку не следовало рубить зрЯ, а  надо  было  по  возможности
сохранить бревна и в особенности поперечные кокоры, прибитые по  всей  длине
своей ко дну барки деревЯнными гвоздЯми, - работа долгаЯ и скучнаЯ.
     - ‚от надоть бы перво-наперво оттащить  это  бревнушко.  ЏринимайсЯ-ка,
ребЯта! - заметил один вовсе не распорЯдитель и не начальствующий, а  просто
чернорабочий,  бессловесный  и  тихий  малый,  молчавший  до  сих  пор,   и,
нагнувшись, обхватил руками толстое бревно, поджидаЯ помощников. Ќо никто не
помог ему.
     - „а, подымешь небось! € ты не подымешь, да и дед твой, медведь, приди,
- и тот не подымет! - проворчал кто-то сквозь зубы.
     - ’ак что ж, братцы, как начинать-то? џ уж и не  знаю...  -  проговорил
озадаченный выскочка, оставив бревно и приподымаЯсь.
     - ‚сей работы не переработаешь... чего выскочил?
     - ’рем курам корму раздать обочтетсЯ, а туда же первый... ‘трепета!
     - „а Я, братцы, ничего, - отговаривалсЯ озадаченный, - Я только так...
     - „а что ж мне на вас чехлы понадеть, что ли? Ђль солить вас  прикажете
на зиму? - крикнул опЯть пристав, с недоумением  смотрЯ  на  двадцатиголовую
толпу, на знавшую, как принЯтьсЯ за дело. - Ќачинать! ‘корей!
     - ‘корей скорого не сделаешь, €ван Њатвеич.
     - „а ты и так ничего не делаешь, эй! ‘авельев! ђазговор Џетрович!  ’ебе
говорю: что стоишь, глаза продаешь!.. начинать!
     - „а Я что ж один сделаю?..
     - “ж задайте урок, €ван Њатвеич.
     - ‘казано - не будет урока. ђастащи барку и иди домой. Ќачинать!
     ЏринЯлись наконец, но вЯло, нехотЯ, неумело. „аже досадно было смотреть
на эту здоровенную толпу  дюжих  работников,  которые,  кажетсЯ,  решительно
недоумевали, как взЯтьсЯ за дело. ’олько  было  принЯлись  вынимать  первую,
самую маленькую кокору - оказалось, что она ломаетсЯ, "сама  ломаетсЯ",  как
принесено было в оправдание приставу; следственно, так нельзЯ было работать,
а надо было принЯтьсЯ как-нибудь  иначе.  Џошло  долгое  рассуждение  промеж
собой о том, как принЯтьсЯ иначе, что делать? ђазумеетсЯ, мало-помалу  дошло
до ругани, грозило зайти и подальше... Џристав опЯть  прикрикнул  и  помахал
палочкой, но кокора опЯть сломалась. Ћказалось наконец, что топоров  мало  и
что надо еще принести  какой-нибудь  инструмент.  ’отчас  же  отрЯдили  двух
парней, под конвоем, за инструментом в крепость, а в ожидании все  остальные
преспокойно уселись на барке, вынули свои трубочки и опЯть закурили.
     Џристав наконец плюнул.
     - Ќу, от вас работа не заплачет!  ќх,  народ,  народ!  -  проворчал  он
сердито, махнул рукой и пошел в крепость, помахиваЯ палочкой.
     —ерез час пришел кондуктор. ‘покойно выслушав арестантов,  он  объЯвил,
что дает на урок вынуть еще четыре кокоры, но так, чтоб уж они не  ломались,
а целиком, да, сверх того, отделил разобрать  значительную  часть  барки,  с
тем, что тогда уж можно будет идти домой. “рок был большой, но, батюшки, как
принЯлись! Људа делась  лень,  куда  делось  недоумение!  ‡астучали  топоры,
начали вывертывать деревЯнные гвозди. Ћстальные подкладывали  толстые  шесты
и, налегаЯ на них в двадцать  рук,  бойко  и  мастерски  выламывали  кокоры,
которые,  к  удивлению  моему,  выламывались  теперь  совершенно   целые   и
непопорченные. „ело кипело.  ‚се  вдруг  как-то  замечательно  поумнели.  Ќи
лишних слов, ни ругани, всЯк знал, что сказать, что сделать, куда стать, что
посоветовать. ђовно за полчаса до барабана  заданный  урок  был  окончен,  и
арестанты пошли домой, усталые, но совершенно  довольные,  хоть  и  выиграли
всего-то каких-нибудь полчаса против  указанного  времени.  Ќо  относительно
менЯ Я заметил одну особенность: куда бы Я  не  приткнулсЯ  им  помогать  во
времЯ работы, везде Я был не у места, везде мешал,  везде  менЯ  чуть  не  с
бранью отгонЯли прочь.
     Љакой-нибудь последний оборвыш,  который  и  сам-то  был  самым  плохим
работником и не смел пикнуть перед  другими  каторжниками,  побойчее  его  и
потолковее, и тот считал вправе крикнуть на менЯ и  прогнать  менЯ,  если  Я
становилсЯ подле него, под тем предлогом, что Я ему мешаю. Ќаконец, один  из
бойких прЯмо и грубо сказал мне: "Људа лезете, ступайте прочь! —то  соватьсЯ
куда не спрашивают".
     - ЏопалсЯ в мешок" - тотчас же подхватил другой.
     - Ђ ты лучше кружку возьми, - сказал мне третий, - да и ступай  сбирать
на каменное построение да на табашное разорение, а здесь тебе нечего делать.
     Џриходилось стоЯть отдельно, а отдельно  стоЯть,  когда  все  работают,
как-то совестно. Ќо когда действительно так случилось, что Я отошел  и  стал
на конец барки, тотчас же закричали:
     - ‚он каких надавали  работников;  чего  с  ними  сделаешь?  Ќичего  не
сделаешь!
     ‚се это, разумеетсЯ, было нарочно, потому что  всех  это  тешило.  Ќадо
было поломатьсЯ над бывшим дворЯнчиком, и, конечно, они