и раздражительной нетерпимости, и кто нарушал общий тон,  хоть
бы невзначай, того осаживали с криком и бранью и сердились на него как будто
за  неуважение  к  самому  празднику.   ќто   настроение   арестантов   было
замечательно, даже трогательно. Љроме врожденного  благоговениЯ  к  великому
дню, арестант бессознательно ощущал, что он этим соблюдением  праздника  как
будто соприкасаетсЯ со  всем  миром,  что  не  совсем  же  он,  стало  быть,
отверженец, погибший человек, ломоть отрезанный, что и в остроге то же,  что
у людей. Ћни это чувствовали; это было видно и понЯтно.
     Ђким Ђкимыч тоже очень  готовилсЯ  к  празднику.  “  него  не  было  ни
семейных воспоминаний, потому что он вырос сиротой в чужом доме и чуть не  с
пЯтнадцати лет пошел на тЯжелую службу; не было  в  жизни  его  и  особенных
радостей, потому что всю жизнь свою провел он регулЯрно, однообразно,  боЯсь
хоть на волосок выступить из  показанных  ему  обЯзанностей.  Ќе  был  он  и
особенно религиозен, потому что благонравие, казалось, поглотило в  нем  все
остальные его человеческие дары и особенности, все страсти и желаниЯ, дурные
и хорошие. ‚следствие всего этого он готовилсЯ встретить торжественный  день
не суетЯсь, не волнуЯсь, не смущаЯсь тоскливыми  и  совершенно  бесполезными
воспоминаниЯми, а с тихим, методическим благонравием,  которого  было  ровно
настолько,  сколько  нужно  длЯ  исполнениЯ  обЯзанности  и   раз   навсегда
указанного обрЯда. „а и вообще он  не  любил  много  задумыватьсЯ.  ‡начение
факта, казалось, никогда не  касалось  его  головы,  но  раз  указанные  ему
правила он исполнЯл с свЯщенною аккуратностью. …сли б  завтра  же  приказали
ему сделать совершенно противное,  он  бы  сделал  и  это  с  тою  же  самою
покорностью и тщательностью, как делал и противоположное тому накануне. ђаз,
один только раз в жизни он попробовал пожить своим умом - и попал в каторгу.
“рок не пропал длЯ него даром. € хоть ему не  суждено  было  судьбою  понЯть
хоть когда-нибудь, в чем именно он провинилсЯ, но зато он  вывел  из  своего
приключениЯ спасительное правило -  не  рассуждать  никогда  и  ни  в  каких
обстоЯтельствах, потому что рассуждать "не его  ума  дело",  как  выражались
промеж себЯ арестанты. ‘лепо преданный обрЯду, он  даже  и  на  праздничного
поросенка своего, которого начинил кашей и изжарил (собственноручно,  потому
что умел и жарить), смотрел с каким-то предварительным уважением, точно  это
был не обыкновенный поросенок, которого всегда можно было купить и изжарить,
а какой-то особенный, праздничный. Њожет  быть,  он  еще  с  детства  привык
видеть на столе в этот день поросенка и вывел, что поросенок  необходим  длЯ
этого днЯ, и Я уверен, если б хоть раз в этот день он не покушал  поросенка,
то  на  всю  жизнь  у  него  бы  осталось  некоторое  угрызение  совести   о
неисполненном долге. „о праздника он ходил в своей старой куртке и в  старых
панталонах,  хоть  и  благопристойно  заштопанных,   но   зато   уж   совсем
заносившихсЯ. Ћказалось теперь, что новую  пару,  выданную  ему  еще  месЯца
четыре назад, он тщательно сберегал в своем сундучке и  не  притрогивалсЯ  к
ней с улыбающейсЯ мыслью торжественно обновить  ее  в  праздник.  ’ак  он  и
сделал. …ще  с  вечера  он  достал  свою  новую  пару,  разложил,  осмотрел,
пообчистил,  обдул  и,  исправив  все  это,  предварительно   примерил   ее.
Ћказалось, что  пара  была  совершенно  впору;  все  было  прилично,  плотно
застегивалось доверху, воротник, как из кордона, высоко подпирал подбородок;
в талье образовалось даже что-то вроде мундирного перехвата, и  Ђким  Ђкимыч
даже осклабилсЯ от удовольствиЯ и не  без  молодцеватости  повернулсЯ  перед
крошечным свои зеркальцем, которое собственноручно  и  давно  уже  оклеил  в
свободную минутку золотым бордюрчиком.  ’олько  один  крючочек  у  воротника
куртки оказалсЯ как будто не на месте.  ‘ообразив  это,  Ђким  Ђкимыч  решил
переставить крючок; переставил,  примерил  опЯть,  и  оказалось  уже  совсем
хорошо. ’огда он сложил все по-прежнему и с  успокоенным  духом  упрЯтал  до
завтра в сундучок. ѓолова его была  обрита  удовлетворительно;  но,  оглЯдев
себЯ внимательно в зеркальце, он заметил, что как будто не совсем гладко  на
голове; показывались чуть видные ростки волос,  и  он  немедленно  сходил  к
"майору" чтоб обритьсЯ совершенно прилично и по форме. € хоть Ђкима  Ђкимыча
никто  не  стал  бы  завтра  осматривать,  но  обрилсЯ  он  единственно  длЯ
спокойствиЯ своей совести, чтоб уж так, длЯ такого днЯ, исполнить  все  свои
обЯзанности. Ѓлагоговение к пуговке, к погончику, к петличке еще  с  детства
неотъемлемо напечатлелось в уме его в  виде  неоспоримой  обЯзанности,  а  в
сердце - как образ последней  степени  красоты,  до  которой  может  достичь
порЯдочный человек. ‚се  исправив,  он,  как  старший  арестант  в  казарме,
распорЯдилсЯ приносом сена и тщательно наблюдал,  как  разбрасывали  его  по
полу. ’о же самое было и в других казармах. Ќе знаю почему, но  к  рождеству
всегда разбрасывали у нас по казарме сено. Џотом, окончив  все  свои  труды,
Ђким Ђкимыч помолилсЯ богу, лег на свою койку и тотчас же заснул безмЯтежным
сном младенца,  чтоб  проснутьсЯ  как  можно  раньше  утром.  ’ак  же  точно
поступили, впрочем, и все  арестанты.  ‚о  всех  казармах  улеглись  гораздо
раньше  обыкновенного.  Ћбыкновенные  вечерние  работы  были  оставлены;  об
майданах и помину не было. ‚се ждало завтрашнего утра.
     Ћно наконец настало. ђано, еще до  свету,  едва  только  пробили  зорю,
отворили казармы, и  вошедший  считать  арестантов  караульный  унтер-офицер
поздравил их всех с праздником. …му отвечали тем же, отвечали  приветливо  и
ласково. Ќаскоро помолившись, Ђким Ђкимыч и многие, имевшие  своих  гусей  и
поросЯт на кухне, поспешно пошли смотреть,  что  с  ними  делаетсЯ,  как  их
жарЯт, где что стоит и так далее. ‘квозь темноту из  маленьких,  залепленных
снегом и льдом окошек нашей казармы видно было, что в обеих кухнЯх, во  всех
шести печах, пылает Яркий огонь, разложенный  еще  до  свету.  Џо  двору,  в
темноте, уже швырЯли арестанты в своих полушубках, в рукава и внакидку;  все
это стремилось в кухню. Ќо некоторые, впрочем  очень  немногие,  успели  уже
побывать и у целовальников. ќто были уже самые нетерпеливые. ‚ообще  же  все
вели себЯ благопристойно, смирно и  как-то  не  по-обыкновенному  чинно.  Ќе
слышно было ни обычной ругани, ни  обычных  ссор.  ‚се  понимали,  что  день
большой и праздник великий.  Ѓыли  такие,  что  сходили  в  другие  казармы,
поздравили кой-кого из своих. ЏроЯвлЯлось  что-то  вроде  дружества.  ‡амечу
мимоходом: между арестантами почти совсем не замечалось дружества, не говорю
общего, - это уж подавно, - а так, чтоб один какой-нибудь арестант сдружилсЯ
с другим. ќтого почти совсем у нас не было, и это замечательнаЯ  черта:  так
не бывает на воле. “ нас вообще все были в обращении друг с другом  черствы,
сухи, за очень редкими исключениЯми, и  это  был  какой-то  формальный,  раз
принЯтый и установленный тон. џ тоже вышел из  казармы;  начинало  чуть-чуть
светать; звезды меркли; морозный тонкий пар подымалсЯ кверху. €з печных труб
на кухне валил дым столбом. Ќекоторые из попавшихсЯ мне навстречу арестантов
сами охотно и ласково поздравили менЯ с праздником. џ благодарил  и  отвечал
тем же. €з них были и такие, которые до сих пор еще  ни  слова  со  мной  не
сказали во весь этот месЯц.
     “ самой кухни  нагнал  менЯ  арестант  из  военной  казармы,  в  тулупе
внакидку. Ћн  еще  с  полдвора  разглЯдел  менЯ  и  кричал  мне:  "Ђлександр
Џетрович! Ђлександр Џетрович!" Ћн бежал на кухню и торопилсЯ. џ  остановилсЯ
и подождал его. ќто был молодой парень, с круглым лицом, с тихим  выражением
глаз, очень неразговорчивый со всеми, а со мной не сказавший еще  ни  одного
слова и не обращавший на менЯ доселе  никакого  вниманиЯ  со  времени  моего
поступлениЯ в острог; Я даже не знал, как его и зовут. Ћн  подбежал  ко  мне
запыхавшись и стал передо мной в упор, глЯдЯ на менЯ с какой-то тупой, но  в
то же времЯ и блаженной улыбкой.
     - —то вам? - не без удивлениЯ спросил Я его, видЯ, что он стоит  передо
мной, улыбаетсЯ, глЯдит во все глаза, а разговора не начинает.
     - „а как же, праздник... - пробормотал он и, сам догадавшись, что не  о
чем больше говорить, бросил менЯ и поспешно отправилсЯ на кухню.
     ‡амечу здесь кстати, что и после  этого  мы  с  ним  ровно  никогда  не
сходились и почти не сказали ни слова друг другу до самого моего  выхода  из
острога.
     Ќа кухне около жарко разгоревшихсЯ печей шла суетнЯ и  толкотнЯ,  целаЯ
давка.  ‚сЯкий  наблюдал  за  своим  добром;  стрЯпки  принимались  готовить
казенное кушанье, потому что в  этот  день  обед  начиналсЯ  раньше.  Ќикто,
впрочем, не начинал еще есть, хоть иным бы и хотелось, но наблюдалось  перед
другими приличие. †дали свЯщенника, и уже после него  полагались  разговени.
Њежду тем еще не успело совсем  ободнЯть,  как  уже  начали  раздаватьсЯ  за
воротами острога призывные крики ефрейтора: "Џоваров!" ќти крики раздавались
чуть не поминутно и продолжались почти два часа. ’ребовали поваров с  кухни,
чтоб  принимать  приносимое  со  всех  концов  города  в  острог   подаЯние.
Џриносилось оно в чрезвычайном количестве в виде калачей,  хлеба,  ватрушек,
прЯжеников, шанег, блинов и прочих сдобных печений. џ думаю, не осталось  ни
одной хозЯйки из купеческих и мещанских домов во всем городе, котораЯ бы  не
прислала своего хлеба, чтоб поздравить с великим праздником  "несчастных"  и
заключенных. Ѓыли подаЯниЯ  богатые  -  сдобные  хлеба  из  чистейшей  муки,
присланные в большом количестве.  Ѓыли  подаЯниЯ  и  очень  бедные  -  такой
какой-нибудь грошовый калачик и две каких-нибудь  черные  шаньги,  чуть-чуть
обмазанные сметаной: это уже был дар беднЯка  беднЯку,  из  последнего.  ‚се
принималось с одинаковою благодарностью,  без  различиЯ  даров  и  даривших.
Џринимавшие арестанты снимали шапки, кланЯлись, поздравлЯли с  праздником  и
относили подаЯние на кухню. Љогда же набрались целые груды подаЯнного хлеба,
требовали старших из каждой казармы, и они уже распределили все поровну,  по
казармам. Ќе было ни  спору,  ни  брани;  дело  вели  честно,  поровну.  —то
пришлось на нашу казарму, разделили уже у  нас;  делил  Ђким  Ђкимыч  и  еще
другой арестант; делили своей рукой и своей рукой раздавали каждому. Ќе было
ни малейшего возражениЯ, ни малейшей зависти от  кого-нибудь;  все  остались
довольны; даже подозрениЯ не могло  быть,  что  подаЯние  можно  утаить  или
раздать не поровну. “строив свои дела  в  кухне,  Ђким  Ђкимыч  приступил  к
своему облачению, оделсЯ со всем приличием и торжественностью, не оставив ни
одного крючочка незастегнутым, и, одевшись, тотчас же приступил к  настоЯщей
молитве. Ћн молилсЯ довольно долго. Ќа молитве стоЯло уже много  арестантов,
большею  частью  пожилых.  Њолодежь   помногу   не   молилась:   так   разве
перекреститсЯ кто, вставаЯ, даже и  в  праздник.  Џомолившись,  Ђким  Ђкимыч
подошел ко мне и с некоторою торжественностью поздравил менЯ с праздником. џ
тут же позвал его на чай, а он менЯ  на  своего  поросенка.  ‘пустЯ  немного
прибежал ко мне и Џетров поздравить менЯ.  Ћн,  кажетсЯ,  уж  выпил  и  хоть
прибежал запыхавшись, но многого не сказал, а только постоЯл недолго  передо
мной с каким-то ожиданием и вскоре ушел  от  менЯ  на  кухню.  Њежду  тем  в
военной казарме приготовлЯлись  к  принЯтию  свЯщенника.  ќта  казарма  была
устроена не так, как другие: в ней нары тЯнулись около стен, а не  посредине
комнаты, как во всех прочих  казармах,  так  что  это  была  единственнаЯ  в
остроге комната, не загроможденнаЯ посредине. ‚ероЯтно, она и устроена  была
таким образом, чтоб в  ней,  в  необходимых  случаЯх,  можно  было  собирать
арестантов. ‘реди комнаты поставили столик, накрыли его  чистым  полотенцем,
поставили на нем образ и зажгли лампадку. Ќаконец пришел свЯщенник с крестом
и  свЯтою  водою.  Џомолившись  и  пропев  перед  образом,  он  стал   перед
арестантами, и все с истинным благоговением стали подходить прикладыватьсЯ к
кресту. ‡атем свЯщенник обошел все казармы и окропил  их  свЯтою  водою.  Ќа
кухне он похвалил наш острожный хлеб, славившийсЯ своим вкусом в  городе,  и
арестанты тотчас же пожелали ему послать два свежих и только что  выпеченных
хлеба; на отсылку их немедленно употреблен был один инвалид. Љрест проводили
с тем же благоговением, с  каким  и  встретили,  и  затем  почти  тотчас  же
приехали плац-майор и комендант. Љоменданта у нас любили и даже уважали.  Ћн
обошел все казармы в сопровождении плац-майора, всех поздравил с праздником,
зашел в кухню и попробовал острожных щей. ™и вышли  славные;  отпущено  было
длЯ такого днЯ чуть не по фунту говЯдины на каждого арестанта.  ‘верх  того,
сготовлена была просЯнаЯ каша, и масла отпустили вволю. Џроводив коменданта,
плац-майор велел начинать обедать. Ђрестанты старались не попадатьсЯ ему  на
глаза. Ќе любили у нас его злобного  взглЯда  из-под  очков,  которым  он  и
теперь  высматривал  направо  и  налево,  не  найдетсЯ  ли  беспорЯдков,  не
попадетсЯ ли какой-нибудь виноватый.
     ‘тали обедать. Џоросенок Ђкима Ђкимыча был зажарен превосходно.  €  вот
не могу объЯснить, как это случилось:  тотчас  же  по  отъезде  плац-майора,
каких-нибудь  пЯть  минут  спустЯ,  оказалось  необыкновенно  много  пьЯного
народу, а между тем, еще за пЯть минут, все были почти  совершенно  трезвые.
џвилось много рдеющих и сиЯющих лиц, Явились балалайки. ЏолЯчок со  скрипкой
уже ходил за каким-то гулЯкой, нанЯтый на весь день,  и  пилил  ему  веселые
танцы. ђазговор становилсЯ хмельнее  и  шумнее.  Ќо  отобедали  без  больших
беспорЯдков. ‚се были сыты. Њногие из стариков и солидных отправились тотчас
же спать, что сделал и Ђким Ђкимыч, полагаЯ, кажетсЯ, что в большой праздник
после  обеда  непременно   нужно   заснуть.   ‘таричок   из   стародубовских
старообрЯдцев, вздремнув немного, полез на печку,  развернул  свою  книгу  и
промолилсЯ до глубокой ночи, почти не  прерываЯ  молитвы.  …му  тЯжело  было
смотреть на "страм", как говорил он про  всеобщую  гулЯнку  арестантов.  ‚се
черкесы уселись на крылечке  и  с  любопытством,  а  вместе  и  с  некоторым
омерзением смотрели на пьЯный народ. Њне повстречалсЯ Ќурра: "џман, Яман!  -
сказал он мне, покачиваЯ головою с благочестивым негодованием, -  ух,  Яман!
Ђллах сердит будет!" €сай ”омич упрЯмо и высокомерно засветил в своем уголку
свечку и начал  работать,  видимо  показываЯ,  что  ни  во  что  не  считает
праздник. Љой-где по углам начались  майданы.  €нвалидов  не  боЯлись,  а  в
случае унтер-офицера, который сам старалсЯ  ничего  не  замечать,  поставили
сторожей. Љараульный офицер раза три заглЯдывал во весь этот день в  острог.
Ќо пьЯные прЯтались, майданы снимались при  его  поЯвлении,  да  и  сам  он,
казалось, решалсЯ не обращать вниманиЯ на мелкие беспорЯдки. ЏьЯный  человек
в этот день считалсЯ уже беспорЯдком мелким. Њало-помалу народ разгуливалсЯ.
Ќачинались и ссоры. ’резвых все-таки оставалось  гораздо  большаЯ  часть,  и
было кому присмотреть за нетрезвыми. ‡ато уж гулЯвшие пили без  меры.  ѓазин
торжествовал. Ћн разгуливал с самодовольным  видом  около  своего  места  на
нарах, под которое смело перенес вино, хранившеесЯ до того времени где-то  в
снегу за казармами, в потаенном  месте,  и  лукаво  посмеивалсЯ,  смотрЯ  на
прибывавших к нему потребителей. ‘ам он был трезв и не выпил  ни  капли.  Ћн
намерен был гулЯть в конце праздника, обобрав предварительно все денежки  из
арестантских карманов. Џо казармам раздавались песни. Ќо пьЯнство переходило
уже в чадный угар, и от песен недалеко было до слез.  Њногие  расхаживали  с
собственными балалайками, тулупы внакидку, и с молодецким  видом  перебирали
струны. ‚ особом отделении образовалсЯ даже  хор,  человек  из  восьми.  Ћни
славно пели под аккомпанемент балалаек и гитар. —исто народных песен  пелось
мало. Џомню только одну, молодецки пропетую:
          џ вечор млада
          ‚о пиру была.
     € здесь  Я  услышал  новый  вариант  этой  песни,  которого  прежде  не
встречал. ‚ конце песни прибавлЯлось несколько стихов:
          “ менЯ ль, младой,
          „ома убрано:
          ‹ожки вымыла,
          ‚о щи вылила;
          ‘ косЯков сскребла,
          Џироги спекла.
     Џелись же большею частью  песни  так  называемые  у  нас  арестантские,
впрочем  все  известные.  Ћдна  из  них:  "Ѓывало...  "  -   юмористическаЯ,
описывающаЯ, как прежде человек веселилсЯ и жил барином на  воле,  а  теперь
попал в острог. Ћписывалось, как он подправлЯл прежде "бламанже шемпанским",
а теперь -
          „адут капусты мне с водою -
          € ем, так за ушми трещит.
     ‚ ходу была тоже слишком известнаЯ: Џрежде жил Я, мальчик, веселилсЯ  €
имел свой капитал: Љапиталу, мальчик, Я решилсЯ € в неволю жить попал...
и так далее. ’олько у нас произносили не "капитал", а "копитал", производЯ
капитал от слова "копить"; пелись тоже заунывные. Ћдна была чисто
каторжнаЯ, тоже, кажетсЯ, известнаЯ:
          ‘вет небесный воссиЯет,
          Ѓарабан зорю пробьет, -
          ‘тарший двери отворЯет,
          Џисарь требовать идет.
          Ќас не видно за стенами,
          Љаково мы здесь живем;
          Ѓог, творец небесный, с нами,
          Њы и здесь не пропадем, и т. д.
     „ругаЯ пелась еще заунывнее, впрочем  прекрасным  напевом,  сочиненнаЯ,
вероЯтно, каким-нибудь  ссыльным,  с  приторными  и  довольно  безграмотными
словами. €з нее Я вспоминаю теперь несколько стихов:
          Ќе увидит взор мой той страны,
               ‚ которой Я рожден;
          ’ерпеть мученьЯ без вины
               Ќавек Я осужден.
          Ќа кровле филин прокричит,
               ђаздастсЯ по лесам,
          ‡аноет сердце, загрустит,
               ЊенЯ не будет там.
     ќта песнЯ пелась у нас часто, но не хором, а в одиночку. Љто-нибудь,  в
гулевое времЯ, выйдет,  бывало,  на  крылечко  казармы,  сЯдет,  задумаетсЯ,
подопрет щеку рукой и затЯнет ее высоким фальцетом. ‘лушаешь, и как-то  душу
надрывает. ѓолоса у нас были порЯдочные.
     Њежду  тем  начинались  уж  и  сумерки.  ѓрусть,  тоска  и  чад  тЯжело
проглЯдывали среди пьЯнства и гульбы. ‘меЯвшийсЯ за час тому назад уже рыдал
где-нибудь, напившись через край. „ругие успели уже раза по  два  подратьсЯ.
’ретьи, бледные и чуть держась на  ногах,  шатались  по  казармам,  заводили
ссоры. ’е же, у  которых  хмель  был  незадорного  свойства,  тщетно  искали
друзей, чтобы излить перед ними свою душу и выплакать свое пьЯное горе. ‚есь
этот бедный народ хотел повеселитьсЯ, провесть весело великий праздник -  и,
господи! какой тЯжелый и грустный был этот день чуть не длЯ каждого.  Љаждый
проводил его, как будто обманувшись в какой-то надежде. Џетров раза два  еще
забегал ко мне. Ћн очень немного выпил во  весь  день  и  был  почти  совсем
трезвый. Ќо он до самого последнего часа все чего-то ожидал, что  непременно
должно случитьсЯ, чего-то необыкновенного, праздничного,  развеселого.  •оть
он и не говорил об этом, но видно было по его глазам. Ћн сновал из казармы в
казарму без устали. Ќо ничего особенного  не  случалось  и  не  встречалось,
кроме пьЯнства, пьЯной  бестолковой  ругани  и  угоревших  от  хмелЯ  голов.
‘ироткин бродил тоже в новой красной рубашке по всем казармам,  хорошенький,
вымытый, и тоже тихо  и  наивно,  как  будто  ждал  чего-то.  Њало-помалу  в
казармах  становилось  несносно  и  омерзительно.  Љонечно,  было  много   и
смешного, но мне было как-то грустно и жалко их всех, тЯжело и  душно  между
ними. ‚он два арестанта спорЯт, кому кого угощать. ‚идно, что они уже  долго
спорЯт и преж-того даже поссорились. “ одного в  особенности  есть  какой-то
давнишний зуб на другого. Ћн жалуетсЯ и, нетвердо  ворочаЯ  Языком,  силитсЯ
доказать,  что  тот  поступил  с  ним  несправедливо:  был  продан  какой-то
полушубок, утаены когда-то какие-то деньги, в  прошлом  году  на  масленице.
—то-то еще, кроме этого, было... ЋбвинЯющий - высокий и мускулистый  парень,
неглупый, смирный, но когда пьЯн - с стремлением  дружитьсЯ  и  излить  свое
горе. Ћн ругаетсЯ и претензию показывает как будто  с  желанием  еще  крепче
потом помиритьсЯ с соперником.  „ругой  -  плотный,  коренастый,  невысокого
роста, с круглым лицом, хитрый и пронырливый. Ћн выпил, может  быть,  больше
своего товарища, но пьЯн только слегка. Ћн с характером и слывет богатым, но
ему почему-то выгодно не раздражать теперь своего экспансивного друга, и  он
подводит его к целовальнику; друг утверждает, что он  должен  и  обЯзан  ему
поднести, "если только ты честный человек есть".
     –еловальник с некоторым уважением к требователю и с оттенком  презрениЯ
к экспансивному другу, потому что тот  пьет  не  на  свои,  а  его  потчуют,
достает и наливает чашку вина.
     - Ќет, ‘тепка, это ты должен, - говорит экспансивный  друг,  видЯ,  что
его взЯла, - потому ефто твой долг.
     - „а Я с тобой и Язык-то даром не стану мозолить! - отвечает ‘тепка.
     - Ќет, ‘тепка,  это  ты  врешь,  -  подтверждает  первый,  принимаЯ  от
целовальника чашку, - потому ты мне деньги должен; совести нет и глаза-то  у
тебЯ не свои, а заемные! Џодлец, ‘тепка, вот тебе; одно слово подлец!
     - Ќу чего рюмишь, вино расплескал! —есть ведут  да  дают,  так  пей!  -
кричит целовальник на экспансивного друга, - не до завтра над тобой стоЯть!
     - „а и выпью, чего кричишь! ‘ праздником, ‘тепан „орофеич! - вежливо  и
с легким поклоном обратилсЯ он, держа чашку в руках, к ‘тепке, которого  еще
за полминуты обзывал подлецом. - Ѓудь здоров на сто годов, а что жил,  не  в
зачет! - Ћн выпил, крЯкнул и утерсЯ. - Џрежде, братцы, Я много вина подымал,
- заметил он с серьезною важностью, обращаЯсь как будто ко всем и ни к  кому
в особенности, - а теперь  уж,  знать,  лета  мои  подходЯт.  Ѓлагодарствую,
‘тепан „орофеич.
     - Ќе на чем.
     - ’ак Я все про то буду тебе, ‘тепка, говорить; и, окромЯ того, что  ты
выходишь передо мной большой подлец, Я тебе скажу...
     - Ђ Я тебе вот что, пьЯнаЯ ты  харЯ,  скажу,  -  перебивает  потерЯвший
терпение ‘тепка. - ‘лушай да всЯкое мое слово считай: вот тебе свет пополам;
тебе полсвета и мне полсвета. €ди и не встречайсЯ ты больше мне. Ќадоел!
     - ’ак не отдашь денег?
     - Љаких тебе еще денег, пьЯный ты человек?
     - ќй, на том свете сам придешь  отдавать  -  не  возьму!  Ќаша  денежка
трудоваЯ, да потнаЯ, да мозольнаЯ. ‡амаешьсЯ с моим пЯтаком на том свете.
     - „а ну тебЯ к черту.
     - —то нукаешь; не запрег.
     - Џошел, пошел!
     - Џодлец!
     - ‚арнак!
     € пошла опЯть ругань, еще больше, чем до потчеваньЯ.
     ‚от сидЯт на нарах отдельно два друга: один высокий, плотный, мЯсистый,
настоЯщий мЯсник; лицо его красно. Ћн  чуть  не  плачет,  потому  что  очень
растроган. „ругой - тщедушный, тоненький, худой, с длинным носом, с которого
как будто что-то каплет, и с  маленькими  свиными  глазками,  обращенными  в
землю. ќто  человек  политичный  и  образованный;  был  когда-то  писарем  и
трактует своего друга несколько свысока, что тому  втайне  очень  неприЯтно.
Ћни весь день вместе пили.
     - Ћн менЯ дерзнул! - кричит мЯсистый друг, крепко качаЯ  голову  писарЯ
левой рукой, которою он обхватил его. "„ерзнул" -  значит  ударил.  ЊЯсистый
друг, сам из унтер-офицеров, втайне завидует своему испитому другу, и потому
оба они, один перед другим, щеголЯют изысканностью слога.
     - Ђ Я тебе говорю, что и ты не прав... - начинает догматически  писарь,
упорно не подымаЯ на него своих глаз и с важностью смотрЯ в землю.
     - Ћн менЯ дерзнул, слышь ты! - прерывает друг, еще больше теребЯ своего
милого друга. - ’ы один мне теперь на всем  свете  осталсЯ,  слышь  ты  это?
Џотому Я тебе одному говорю: он менЯ дерзнул!..
     - Ђ Я опЯть скажу: такое  кислое  оправданье,  милый  друг,  составлЯет
только стыд твоей голове! - тоненьким и вежливым голоском возражает  писарь,
- а лучше согласись, милый друг, все это  пьЯнство  через  твое  собственное
непостоЯнство...
     ЊЯсистый друг несколько отшатываЯсь назад, тупо глЯдит  своими  пьЯными
глазами на самодовольного писаришку и вдруг, совершенно неожиданно, изо всей
силы ударЯет своим  огромным  кулаком  по  маленькому  лицу  писарЯ.  ’ем  и
кончаетсЯ дружба за целый день. Њилый друг без памЯти летит под нары...
     ‚от входит в нашу казарму  один  мой  знакомый  из  особого  отделениЯ,
бесконечно добродушный и веселый парень, неглупый,  безобидно-насмешливый  и
необыкновенно простоватый с виду. ќто тот самый, который, в первый мой  день
в остроге, в кухне за обедом искал, где живет богатый мужик, уверЯл, что  он
"с анбицией", и напилсЯ со мною чаю. Ћн лет сорока, с необыкновенно  толстой
губой и с большим мЯсистым носом, усеЯнным угрЯми. ‚ руках его балалайка, на
которой он небрежно перебирает струны. ‡а ним следовал,  точно  прихвостень,
чрезвычайно маленький арестантик, с большой головой, которого Я  очень  мало
знал доселе. Ќа него, впрочем, и никто не обращал никакого вниманиЯ. Ћн  был
какой-то  странный,  недоверчивый,  вечно  молчаливый  и  серьезный;   ходил
работать в швальню и,  видимо,  старалсЯ  жить  особнЯком  и  ни  с  кем  не
свЯзыватьсЯ. ’еперь же, пьЯный, он привЯзалсЯ, как  тень,  к  ‚арламову.  Ћн
следовал за ним в ужасном волнении, размахивал руками, бил кулаком по стене,
по нарам и даже чуть не плакал.  ‚арламов,  казалось,  не  обращал  на  него
никакого вниманиЯ, как будто и не было его подле. ‡амечательно,  что  прежде
эти два человека почти совсем друг  с  другом  не  сходились;  у  них  и  по
занЯтиЯм и по характеру ничего нет общего. € разрЯдов они разных и живут  по
разным казармам. ‡вали маленького арестанта - Ѓулкин.
     ‚арламов, увидев менЯ, осклабилсЯ. џ сидел на своих нарах у  печки.  Ћн
стал поодаль против менЯ, что-то сообразил, покачнулсЯ и,  неровными  шагами
подойдЯ ко мне, как-то  молодцевато  избоченилсЯ  всем  корпусом  и,  слегка
потрогиваЯ струны, проговорил речитативом, чуть-чуть постукиваЯ сапогом:
          Љруглолица, белолица,
          ђаспевает, как синица,
               ЊилаЯ моЯ;
          Ћна в платьице атласном,
          ѓарнитуровом прекрасном,
               Ћчень хороша.
     ќта песнЯ, казалось, вывела из себЯ  Ѓулкина;  он  взмахнул  руками  и,
обращаЯсь ко всем, закричал:
     - ‚се-то, братцы, все-то он врет! Ќи одного слова  не  скажет  вправду,
все врет!
     - ‘таричку Ђлександру Џетровичу! - проговорил  ‚арламов,  с  плутоватым
смехом заглЯдываЯ мне в глаза, и чуть не полез со мной  целоватьсЯ.  Ћн  был
пьЯненек.  ‚ыражение  "‘таричку  такому-то...  ",  то  есть  такому-то   мое
почтение, употреблЯетсЯ в простонародье по всей ‘ибири, хотЯ бы относилось к
человеку  двадцати  лет.  ‘лово   "старичок"   означает   что-то   почетное,
почтительное, даже льстивое.
     - Ќу что, ‚арламов, как поживаете?
     - „а по деньку на день. Ђ уж кто празднику рад, тот спозаранку пьЯн; вы
уж менЯ извините! - ‚арламов говорил несколько нараспев.
     - € все-то врет, все-то он опЯть врет! - закричал  Ѓулкин,  в  каком-то
отчаЯнии стуча рукою по нарам. Ќо тот как будто слово  дал  не  обращать  на
него ни малейшего вниманиЯ, и в этом было чрезвычайно много комизму,  потому
что Ѓулкин привЯзалсЯ к ‚арламову совершенно ни с  того  ни  с  сего  еще  с
самого утра именно за  то,  что  ‚арламов  "все  врет",  как  ему  отчего-то
показалось. Ћн бродил за ним, как тень, привЯзывалсЯ к  каждому  его  слову,
ломал свои руки, обколотил их чуть не в кровь об стены и об нары и  страдал,
видимо страдал от убеждениЯ, что ‚арламов "все врет"! …сли  б  у  него  были
волосы на голове, он бы, кажетсЯ, вырвал их от огорчениЯ. ’очно он  взЯл  на
себЯ обЯзанность отвечать за поступки ‚арламова, точно на его совести лежали
все недостатки ‚арламова. Ќо в том-то и штука, что тот даже и не  глЯдел  на
него.
     - ‚се врет, все врет, все врет! Ќи одно-то  слово  его  ни  к  чему  не
подходит! - кричал Ѓулкин.
     - „а тебе-то что! - отвечали со смехом арестанты.
     - џ вам, Ђлександр Џетрович, доложу, что был Я очень красив из  себЯ  и
очень менЯ любили девки... - начал вдруг ни с того ни с сего ‚арламов.
     - ‚рет! ЋпЯть врет! - прерывает с каким-то визгом Ѓулкин.
     Ђрестанты хохочут.
     - Ђ Я-то перед ними куражусь: рубаха на мне краснаЯ, шаровары плисовые;
лежу себе, как этакой граф Ѓутылкин, ну то есть пьЯн, как швед, одно слово -
чего изволите!
     - ‚рет! - решительно подтверждает Ѓулкин.
     - Ђ в те поры был у менЯ от батюшки дом  двухэтажный  каменный.  Ќу,  в
два-то года Я два этажа и спустил, остались у менЯ одни ворота без  столбов.
—то ж, деньги - голуби: прилетЯт и опЯть улетЯт!
     - ‚рет! - еще решительнее подтверждает Ѓулкин.
     - ’ак уж Я вот опомнЯсь и послал моим родичам  отсюда  слезницу;  авось
деньжонок  пришлют.  Џотому,  говорили,  Я  против   родителев   моих   шел.
Ќеуважительный был! ‚от уж седьмой год, как послал.
     - € нет ответу? - спросил Я, засмеЯвшись.
     - „а нет, - отвечал он, вдруг засмеЯвшись  сам  и  все  ближе  и  ближе
приближаЯ свой нос к самому моему лицу. -  Ђ  у  менЯ,  Ђлександр  Џетрович,
здесь полюбовница есть...
     - “ вас? ‹юбовница?
     - Ћнуфриев даве и говорит: "ЊоЯ пусть рЯбаЯ, нехорошаЯ, да зато  у  ней
несколько одежи; а твоЯ хорошаЯ, да нищаЯ, с мешком ходит".
     - „а разве правда?
     - Ђ и вправду нищаЯ! - отвечал он и залилсЯ неслышным смехом; в казарме
тоже захохотали. „ействительно, все знали, что он свЯзалсЯ с какой-то  нищей
и выдал ей в полгода всего десЯть копеек.
     - Ќу, так что ж? - спросил Я, желаЯ от него наконец отвЯзатьсЯ.
     Ћн помолчал, умильно посмотрел на менЯ и нежно произнес:
     - ’ак вот не соблаговолите ли мне по сей причине на  косушку?  џ  ведь,
Ђлександр Џетрович, все чай пил сегоднЯ, - прибавил он в умилении,  принимаЯ
деньги, - и так Я этого чаю нахлесталсЯ, что одышка взЯла, а в брюхе  как  в
бутылке болтаетсЯ...
     Њеж тем как он  принимал  деньги,  нравственное  расстройство  Ѓулкина,
казалось, дошло до последних пределов.  Ћн  жестикулировал,  как  отчаЯнный,
чуть не плакал.
     - ‹юди божии! - кричал он, обращаЯсь ко всей казарме в  исступлении,  -
смотрите на него! ‚се врет! —то ни скажет, все-то, все-то, все-то врет!
     - „а тебе-то что? - кричат ему арестанты, удивлЯЯсь на  его  Ярость,  -
несообразный ты человек!
     - Ќе дам соврать! - кричит Ѓулкин, сверкаЯ глазами и стуча из всей силы
кулаком по нарам, - не хочу, чтоб он врал!
     ‚се хохочут. ‚арламов берет деньги,  откланиваетсЯ  мне  и,  кривлЯЯсь,
спешит из казармы, разумеетсЯ к целовальнику. € тут, кажетсЯ,  он  в  первый
раз замечает Ѓулкина.
     - Ќу, пойдем! - говорит он ему, останавливаЯсь на пороге,  точно  он  и
впрЯмь был ему на что-то нужен. - Ќабалдашник! - прибавлЯет он с презрением,
пропускаЯ огорченного Ѓулкина вперед  себЯ  и  вновь  начинаЯ  тренькать  на
балалайке...
     Ќо что описывать этот  чад!  Ќаконец  кончаетсЯ  этот  удушливый  день.
Ђрестанты тЯжело засыпают на нарах. ‚о сне они говорЯт и бредЯт еще  больше,
чем в другие ночи. Љой-где еще сидЯт за майданами. „авно ожидаемый  праздник
прошел. ‡автра опЯть будни, опЯть на работу...

        XI  
                               Џђ…„‘’Ђ‚‹…Ќ€…

     Ќа третий день праздника, вечером,  состоЯлось  представление  в  нашем
театре. Џредварительных хлопот  по  устройству,  вероЯтно,  было  много,  но
актеры взЯли все на себЯ, так что все мы, остальные, и  не  знали:  в  каком
положении дело? что именно делаетсЯ? даже хорошенько  не  знали,  что  будет
представлЯтьсЯ. Ђктеры все эти три днЯ,  выходЯ  на  работу,  старались  как
можно  более  добыть  костюмов.  Ѓаклушин,  встречаЯсь   со   мной,   только
прищелкивал пальцами  от  удовольствиЯ.  ЉажетсЯ,  и  на  плац-майора  нашел
порЯдочный стих. ‚прочем, нам было  совершенно  неизвестно,  знал  ли  он  о
театре. …сли знал, то позволил ли его формально или только решилсЯ  молчать,
махнув рукой на арестантскую затею и подтвердив, разумеетсЯ, чтоб  все  было
по возможности в порЯдке? џ думаю, он знал о театре, не  мог  не  знать;  но
вмешиватьсЯ не хотел, понимаЯ,  что  может  быть  хуже,  если  он  запретит:
арестанты  начнут  шалить,  пьЯнствовать,  так  что  гораздо   лучше,   если
чем-нибудь займутсЯ. џ, впрочем, предполагаю в плац-майоре такое рассуждение
единственно потому, что оно самое естественное, самое верное и здравое. „аже
так можно сказать: если б у арестантов не  было  на  праздниках  театра  или
какого-нибудь занЯтиЯ в  этом  роде,  то  его  следовало  самому  начальству
выдумать. Ќо так как наш плац-майор отличалсЯ совершенно  обратным  способом
мышлениЯ, чем остальнаЯ часть человечества, то очень немудрено, что  Я  беру
большой грех на себЯ, предполагаЯ, что он знал  о  театре  и  позволил  его.
’акому человеку, как плац-майор,  надо  было  везде  кого-нибудь  придавить,
что-нибудь отнЯть, кого-нибудь  лишить  права  -  одним  словом,  где-нибудь
произвести распорЯдок. ‚ этом отношении он  был  известен  в  целом  городе.
Љакое ему дело, что именно от этих стеснений в остроге могли выйти  шалости?
Ќа шалости есть наказаниЯ  (рассуждают  такие,  как  наш  плац-майор),  а  с
мошенниками-арестантами  строгость  и  беспрерывное,  буквальное  исполнение
закона -  вот  и  все,  что  требуетсЯ!  ќти  бездарные  исполнители  закона
решительно не понимают, да и не в  состоЯнии  понЯть,  что  одно  буквальное
исполнение  его,  без  смысла,  без  пониманиЯ  духа  его,  прЯмо  ведет   к
беспорЯдкам, да и никогда к другому не приводило. "‚ законах  сказано,  чего
же больше?" - говорЯт они и искренно удивлЯютсЯ, что  от  них  еще  требуют,
впридачу к законам, здравого рассудка и трезвой головы.  Џоследнее  особенно
кажетсЯ многим  из  них  излишнею  и  возмутительною  роскошью,  стеснением,
нетерпимостью.
     Ќо как бы то ни было, старший унтер-офицер не противоречил  арестантам,
а  им  только  того  и  надо  было.  џ  утвердительно  скажу,  что  театр  и
благодарность за то, что его позволили, были причиною, что на праздниках  не
было ни одного серьезного беспорЯдка в  остроге:  ни  одной  злокачественной
ссоры, ни одного воровства. џ сам был свидетелем, как свои же  унимали  иных
разгулЯвшихсЯ или ссорившихсЯ единственно под тем  предлогом,  что  запретЯт
театр. “нтер-офицер взЯл с арестантов слово, что  все  будет  тихо  и  вести
будут себЯ хорошо.  ‘огласились  с  радостью  и  свЯто  исполнЯли  обещание;
льстило тоже  очень,  что  верЯт  их  слову.  Ќадо,  впрочем,  сказать,  что
позволить  театр   решительно   ничего   не   стоило   начальству,   никаких
пожертвований.  Џредварительно  места  не  огораживали:  театр  созидалсЯ  и
разнималсЯ весь в какие-нибудь четверть часа. ЏродолжалсЯ он  полтора  часа,
и, если б вдруг вышло свыше приказание прекратить представление, -  дело  бы
обделалось в один миг. Љостюмы были спрЯтаны в  сундуках  у  арестантов.  Ќо
прежде чем скажу, как устроен был театр и какие именно были  костюмы,  скажу
об афише театра, то есть что именно предполагалось играть.
     ‘обственно писаной афишки не было. Ќа второе, на  третье  представление
Явилась, впрочем, одна, написаннаЯ Ѓаклушиным  длЯ  гг.  офицеров  и  вообще
благородных посетителей, удостоивших наш театр, еще в первое  представление,
своим посещением. €менно: из господ приходил обыкновенно караульный  офицер,
и однажды зашел сам дежурный по караулам. ‡ашел тоже раз инженерный  офицер;
вот на случай этих-то посетителей и создалась  афишка.  Џредполагалось,  что
слава острожного театра прогремит далеко в крепости и  даже  в  городе,  тем
более что в городе не было театра. ‘лышно было, что составилсЯ  на  одно  из
представлений из любителей, да и только.  Ђрестанты,  как  дети,  радовались
малейшему успеху, тщеславились даже. "‚едь кто знает, - думали и говорили  у
нас про себЯ и между собою, - пожалуй, и  самое  высшее  начальство  узнает;
придут и посмотрЯт; увидЯт  тогда,  какие  есть  арестанты.  ќто  не  просто
солдатское представление, с  какими-то  чучелами,  с  плывучими  лодками,  с
ходЯчими медведЯми  и  козами.  ’ут  актеры,  настоЯщие  актеры,  господские
комедии играют; такого театра и в городе нет.  “  генерала  Ђбросимова  было
раз, говорЯт, представление и еще будет; ну, так, может, только костюмами  и
возьмут,  а  насчет  разговору,  так  еще  кто  знает  перед  нашими-то!  „о
губернатора дойдет, пожалуй, и - чем черт не шутит? - может, и  сам  захочет
прийти  посмотреть.  ‚  городе-то  нет  театра..."  Ћдним  словом,  фантазиЯ
арестантов, особенно после первого успеха, дошла на праздниках до  последней
степени, чуть ли не до наград или до уменьшениЯ срока работ, хотЯ  в  то  же
времЯ и сами они почти тотчас  же  предобродушно  принимались  смеЯтьсЯ  над
собою. Ћдним словом, это были дети, вполне дети, несмотрЯ на то, что иным их
этих детей было по сороку лет. Ќо, несмотрЯ на то, что не было афиш,  Я  уже
знал в главных чертах состав  предполагаемого  представлениЯ.  ЏерваЯ  пьеса
была  :  "”илатка  и  Њирошка  соперники".  Ѓаклушин  еще   за   неделю   до
представлениЯ хвалилсЯ передо мной, что роль самого ”илатки, которую он брал
на себЯ, будет так представлена,  что  и  в  санкт-петербургском  театре  не
видывали. Ћн расхаживал по казармам, хвасталсЯ немилосердно и  бесстыдно,  а
вместе с тем и совершенно  добродушно,  а  иногда  вдруг,  бывало,  отпустит
что-нибудь "по-тиатральному", то есть из своей роли, - и все хохочут, смешно
или не смешно то, что он отпустил. ‚прочем, надо признатьсЯ, и тут арестанты
умели  себЯ  выдержать  и  достоинство  соблюсти:   восторгались   выходками
Ѓаклушина  и  рассказами  о  будущем  театре  или  только  самый  молодой  и
желторотый народ, без выдержки, или только самые значительные из арестантов,
которых авторитет был незыблемо  установлен,  так  что  им  уж  нечего  было
боЯтьсЯ прЯмо выражать свои ощущениЯ, какие бы они ни были, хотЯ  бы  самого
наивного (то есть, по острожным  понЯтиЯм,  самого  неприличного)  свойства.
Џрочие  же  выслушивали  слухи  и  толки  молча,  правда,  не  осуждали,  не
противоречили, но  всеми  силами  старались  отнестись  к  слухам  о  театре
равнодушно и даже отчасти и свысока. ’олько уж в последнее  времЯ,  в  самый
почти день представлениЯ, все начали интересоватьсЯ:  что-то  будет?  как-то
наши? что плац-майор? удастсЯ ли так же,  как  в  запрошлом  году?  и  проч.
Ѓаклушин уверЯл менЯ, что все актеры подобраны великолепно, каждый "к своему
месту". —то даже  и  занавес  будет.  —то  ”илаткину  невесту  будет  играть
‘ироткин, - и вот сами увидите, каков он в женском-то платье! - говорил  он,
прищуриваЯсь и прищелкиваЯ Языком. “ благодетельной помещицы будет платье  с
фальбалой, и пелеринка, и зонтик в руках, а благодетельный помещик выйдет  в
офицерском сюртуке с эксельбантами и с тросточкой.  ‡атем  следовала  втораЯ
пьеса, драматическаЯ: "Љедрил-обжора". Ќазвание менЯ  очень  заинтересовало;
но  как  Я  ни  расспрашивал  об  этой  пьесе  -  ничего   не   мог   узнать
предварительно. “знал только, что взЯта она не из книги, а по "списку";  что
пьесу достали у какого-то отставного унтер-офицера,  в  форштадте,  который,
верно, сам  когда-нибудь  участвовал  в  представлении  ее  на  какой-нибудь
солдатской сцене. “ нас в отдаленных городах и губерниЯх действительно  есть
такие театральные пьесы, которые, казалось бы,  никому  не  известны,  может
быть, нигде никогда не напечатаны, но которые сами собой откуда-то Явились и
составлЯют необходимую принадлежность всЯкого народного театра  в  известной
полосе ђоссии. Љстати: Я сказал "народного театра". Ћчень бы и очень  хорошо
было, если б кто из наших изыскателей занЯлсЯ новыми  и  более  тщательными,
чем доселе, исследованиЯми о народном театре,  который  есть,  существует  и
даже, может быть, не совсем ничтожный. џ верить не хочу, чтобы  все,  что  Я
потом видел у нас,  в  нашем  острожном  театре,  было  выдумано  нашими  же
арестантами. ’ут  необходима  преемственность  преданиЯ,  раз  установленные
приемы и понЯтиЯ, переходЯщие из рода в род и по старой  памЯти.  €скать  их
надо у солдат,  у  фабричных,  в  фабричных  городах  и  даже  по  некоторым
незнакомым бедным городкам у мещан. ‘охранились тоже они по  деревнЯм  и  по
губернским городам между дворнЯми больших помещичьих домов.  џ  даже  думаю,
что многие старинные пьесы расплодились в списках по ђоссии  не  иначе,  как
через помещицкую дворню. “ прежних  старинных  помещиков  и  московских  бар
бывали собственные театры, составленные из  крепостных  артистов.  €  вот  в
этих-то  театрах  и  получилось  начало  нашего   народного   драматического
искусства,   которого   признаки   несомненны.   —то    же    касаетсЯ    до
"Љедрила-обжора", то, как ни желалось мне, Я ничего  не  мог  узнать  о  нем
предварительно, кроме того, что на  сцене  поЯвлЯютсЯ  злые  духи  и  уносЯт
Љедрила в ад. Ќо что такое значит Љедрил и, наконец,  почему  Љедрил,  а  не
Љирилл? русское ли это или иностранное происшествие? - этого Я никак не  мог
добитьсЯ. ‚ заключение объЯвлЯлось, что будет представлЯтьсЯ "пантомина  под
музыку". Љонечно,  все  это  было  очень  любопытно.  Ђктеров  было  человек
пЯтнадцать - все бойкий и бравый народ.  Ћни  гомозились  про  себЯ,  делали
репетиции, иногда за казармами,