 таились,  прЯтались.  Ћдним  словом,  хотели
удивить всех нас чем-то необыкновенным и неожиданным.
     ‚  будни  острог  запиралсЯ  рано,  как  только   наступала   ночь.   ‚
рождественский праздник  сделано  было  исключение:  не  запирали  до  самой
вечерней зари. ќта льгота давалась  собственно  длЯ  театра.  ‚  продолжение
праздника обыкновенно каждый день, перед  вечером,  посылали  из  острога  с
покорнейшей просьбой к караульному офицеру: "позволить театр и  не  запирать
подольше острога", прибавлЯЯ, что и вчера был театр и долго не запиралсЯ,  а
беспорЯдков никаких не было. Љараульный офицер рассуждал  так:  "ЃеспорЯдков
действительно вчера не было; а уж как  сами  слово  дают,  что  не  будет  и
сегоднЯ, значит, сами за собой будут смотреть, а это всего крепче. Љ тому же
не позволь представлениЯ, так, пожалуй (кто  их  знает?  народ  каторжный!),
нарочно что-нибудь напакостЯт со зла и караульных подведут". Ќаконец, и  то:
в  карауле  стоЯть  скучно,  а  тут  театр,  да  не  просто  солдатский,   а
арестантский, а арестанты народ любопытный: весело посмотреть. Ђ  посмотреть
караульный офицер всегда вправе.
     Џриедет дежурный: "ѓде караульный офицер?" - "Џошел в острог арестантов
считать, казармы запирать", -  ответ  прЯмой,  и  оправдание  прЯмое.  ’аким
образом, караульные офицеры  каждый  вечер  в  продолжение  всего  праздника
позволЯли театр и не запирали казарм вплоть до вечерней  зари.  Ђрестанты  и
прежде знали, что от караула не будет препЯтствиЯ, и были покойны.
     —асу в седьмом пришел за  мной  Џетров,  и  мы  вместе  отправились  на
представление. €з нашей казармы отправились почти все,  кроме  черниговского
старовера  и  полЯков.  ЏолЯки  только  в  самое  последнее   представление,
четвертого ЯнварЯ, решились побывать в театре, и то после  многих  уверений,
что там и хорошо, и весело, и  безопасно.  Ѓрезгливость  полЯков  нимало  не
раздражала каторжных, а встречены они были четвертого ЯнварЯ очень  вежливо.
€х даже пропустили на  лучшие  места.  —то  же  касаетсЯ  до  черкесов  и  в
особенности €саЯ ”омича, то длЯ них наш  театр  был  истинным  наслаждением.
€сай ”омич каждый раз давал по три копейки, а в  последний  раз  положил  на
тарелку десЯть  копеек,  и  блаженство  изображалось  на  лице  его.  Ђктеры
положили сбирать с присутствующих, кто сколько даст, на расходы театру и  на
свое собственное подкрепление. Џетров уверЯл, что менЯ  пустЯт  на  одно  из
первых мест, как бы ни был набит битком театр, на том основании, что Я,  как
богаче других, вероЯтно, и больше дам, а к тому же  и  толку  больше  ихнего
знаю. ’ак и случилось. Ќо опишу первоначально залу и устройство театра.
     ‚оеннаЯ  казарма  наша,  в  которой  устроилсЯ  театр,  была  шагов   в
пЯтнадцать длиною. ‘ двора вступали на крыльцо, с крыльца в сени, а из сеней
в казарму. ќта длиннаЯ казарма, как уже и сказал Я, была особого устройства:
нары тЯнулись в ней по стене, так что средина комнаты оставалась  свободной.
Џоловина комнаты, ближайшаЯ от  выхода  с  крыльца,  была  отдана  зрителЯм;
другаЯ же половина, котораЯ сообщалась с другой  казармой,  назначалась  длЯ
самой сцены. Џрежде всего менЯ поразила занавесь. Ћна  натЯнулась  шагов  на
десЯть поперек всей казармы. ‡анавесь была такою роскошью, что действительно
было чему подивитьсЯ. Љроме  того,  она  была  расписана  маслЯной  краской:
изображались деревьЯ, беседки, пруды и звезды. ‘оставилась  она  из  холста,
старого и нового, кто сколько дал  и  пожертвовал,  из  старых  арестантских
онучек и рубах, кое-как сшитых в одно большое полотнище, и,  наконец,  часть
ее, на которую не хватило холста, была просто из бумаги, тоже выпрошенной по
листочку в разных канцелЯриЯх и приказах. Ќаши  же  малЯры,  между  которыми
отличалсЯ и "Ѓрюллов" - Ђ-в, позаботились раскрасить и расписать ее.  ќффект
был  удивительный.  ’акаЯ  роскошь  радовала  даже  самых  угрюмых  и  самых
щепетильных арестантов, которые, как дошло до представлениЯ,  оказались  все
без исключениЯ такими же детьми, как и самые горЯчие из них и  нетерпеливые.
‚се были очень довольны, даже  хвастливо  довольны.  Ћсвещение  состоЯло  из
нескольких сальных свечек, разрезанных на части. Џеред занавесью стоЯли  две
скамейки из кухни, а перед скамейками три-четыре стула,  которые  нашлись  в
унтер-офицерской комнате. ‘тульЯ назначались на случай, длЯ самых высших лиц
офицерского званиЯ. ‘камейки же - длЯ унтер-офицеров и  инженерных  писарей,
кондукторов и прочего народа, хотЯ и начальствующего,  но  не  в  офицерских
чинах,  на  случай,  если  б  они  заглЯнули  в  острог.  ’ак  и  случилось:
посторонние посетители у нас не переводились во весь  праздник;  иной  вечер
приходило больше, другой меньше, а в последнее представление так  ни  одного
места на скамьЯх не оставалось незанЯтым. €,  наконец,  уже  сзади  скамеек,
помещались арестанты, стоЯ,  из  уважениЯ  к  посетителЯм,  без  фуражек,  в
куртках или в полушубках,  несмотрЯ  на  удушливый  парной  воздух  комнаты.
Љонечно, места длЯ арестантов полагалось слишком мало. Ќо, кроме  того,  что
один буквально сидел на другом, особенно в задних  рЯдах,  занЯты  были  еще
нары, кулисы, и, наконец, нашлись любители, постоЯнно ходившие за  театр,  в
другую  казарму,  и  уже  оттуда,  из-за   задней   кулисы,   высматривавшие
представление. ’еснота в  первой  половине  казармы  была  неестественнаЯ  и
равнЯлась, может быть, тесноте и давке, которую Я недавно еще видел в  бане.
„верь в сени была отворена;  в  сенЯх,  в  которых  было  двадцать  градусов
морозу, тоже толпилсЯ народ. Ќас,  менЯ  и  Џетрова,  тотчас  же  пропустили
вперед, почти к самым скамейкам, где  было  гораздо  виднее,  чем  в  задних
рЯдах. ‚о мне отчасти  видели  ценителЯ,  знатока,  бывшего  и  не  в  таких
театрах; видели, что Ѓаклушин все это времЯ советовалсЯ со мной и  относилсЯ
ко мне с  уважением;  мне,  стало  быть,  теперь  честь  и  место.  Џоложим,
арестанты были народ тщеславный и легкомысленный в высшей  степени,  но  все
это было напускное. Ђрестанты могли смеЯтьсЯ надо мной, видЯ, что  Я  плохой
им помощник на работе. Ђлмазов мог с презрением  смотреть  на  нас,  дворЯн,
тщеславЯсь перед нами своим умением обжигать алебастр. Ќо  к  гонениЯм  и  к
насмешкам их над нами примешивалось и другое: мы когда-то были  дворЯне;  мы
принадлежали к тому же сословию, как и их бывшие господа, о которых  они  не
могли сохранить хорошей памЯти.  Ќо  теперь,  в  театре,  они  посторонились
передо мной. Ћни признавали, что в этом Я могу судить лучше их, что Я  видал
и знаю больше их. ‘амые не расположенные из них ко мне (Я знаю  это)  желали
теперь моей похвалы их театру и безо всЯкого самоунижениЯ  пустили  менЯ  на
лучшее место. џ сужу теперь, припоминаЯ тогдашнее мое впечатление. Њне тогда
же показалось - Я помню это, - что в их справедливом  суде  над  собой  было
вовсе не принижение, а чувство  собственного  достоинства.  ‚ысшаЯ  и  самаЯ
резкаЯ характеристическаЯ черта нашего народа - это чувство справедливости и
жажда ее. Џетушиной же замашки быть впереди во всех местах и во что бы то ни
стало, стоит ли, нет ли того человек, - этого в  народе  нет.  ‘тоит  только
снЯть наружную, наносную кору и посмотреть на  самое  зерно  повнимательнее,
поближе, без предрассудков - и иной увидит в народе такие вещи, о которых  и
не  предугадывал.  Ќемногому  могут  научить  народ  мудрецы   наши.   „аже,
утвердительно скажу, - напротив: сами они еще должны у него поучитьсЯ.
     Џетров наивно сказал мне, когда мы только еще собирались в  театр,  что
менЯ пустЯт вперед и потому еще, что Я дам больше денег. Џоложенной цены  не
было: всЯкий давал, что мог или что хотел. Џочти  все  положили  что-нибудь,
хоть по грошу, когда пошли сбирать на тарелку. Ќо если менЯ  пустили  вперед
отчасти и за деньги, в предположении, что Я дам больше других, то опЯть-таки
сколько было в этом чувства собственного  достоинства!  "’ы  богаче  менЯ  и
ступай  вперед,  и  хоть  мы  здесь  все  равны,  но  ты  положишь   больше:
следовательно, такой посетитель, как ты, приЯтнее  длЯ  актеров,  -  тебе  и
первое место, потому что все мы  здесь  не  за  деньги,  а  из  уважениЯ,  а
следовательно,  сортировать  себЯ  мы  должны  уже  сами".  ‘колько  в  этом
настоЯщей благородной гордости! ќто не уважение  к  деньгам,  а  уважение  к
самому себе. ‚ообще же к деньгам, к богатству, в остроге не было  особенного
уважениЯ, особенного если смотреть на  арестантов  на  всех  безразлично,  в
массе, в артели. џ не помню даже ни одного  из  них,  серьезно  унижавшегосЯ
из-за денег, если б  пришлось  даже  рассматривать  их  и  поодиночке.  Ѓыли
попрошайки, выпрашивавшие и у менЯ.  Ќо  в  этом  попрошайстве  было  больше
шалости, плутовства, чем прЯмого дела;  было  больше  юмору,  наивности.  Ќе
знаю, понЯтно ли Я выражаюсь... Ќо Я забыл о театре. Љ делу.
     „о поднЯтиЯ занавеса всЯ комната  представлЯла  странную  и  оживленную
картину. ‚о-первых, толпа зрителей,  сдавленнаЯ,  сплюснутаЯ,  стиснутаЯ  со
всех  сторон,  с  терпением  и  с  блаженством  в  лице   ожидающаЯ   начала
представлениЯ. ‚ задних рЯдах люди, гомозЯщиесЯ один на другого.  Њногие  из
них принесли с собой поленьЯ с кухни: установив  кое-как  у  стенки  толстое
полено, человек взбиралсЯ на него ногами, обеими  руками  упиралсЯ  в  плеча
вперед стоЯщего и, не изменЯЯ  положениЯ,  стоЯл  таким  образом  часа  два,
совершенно довольный собою и своим  местом.  „ругие  укреплЯлись  ногами  на
печи, на нижней приступке, и точно так же выстаивали все времЯ, опираЯсь  на
передовых. ќто было в самых задних рЯдах, у стены.  ‘боку,  взмостившись  на
нары, стоЯла тоже сплошнаЯ толпа над музыкантами. ’ут  были  хорошие  места.
—еловек пЯть взмостились на самую печь и, лежа на ней, смотрели вниз.  ’о-то
блаженствовали! Ќа подоконниках по другой стене тоже гомозились целые  толпы
опоздавших или не нашедших хорошего места. ‚се вели себЯ тихо и чинно.  ‚сем
хотелось себЯ  выказать  перед  господами  и  посетителЯми  с  самой  лучшей
стороны. Ќа всех лицах выражалось самое  наивное  ожидание.  ‚се  лица  были
красные и смоченные потом от жару и духоты. —то за странный отблеск  детской
радости, милого, чистого удовольствиЯ сиЯл на этих изборожденных,  клейменых
лбах и щеках, в этих взглЯдах  людей,  доселе  мрачных  и  угрюмых,  в  этих
глазах, сверкавших иногда страшным огнем! ‚се были без  шапок,  и  с  правой
стороны все головы представлЯлись мне бритыми.  Ќо  вот  на  сцене  слышитсЯ
вознЯ, суетнЯ.  ‘ейчас  подыметсЯ  занавесь.  ‚от  заиграл  оркестр...  ќтот
оркестр стоит упоминаниЯ.  ‘боку,  по  нарам,  разместилось  человек  восемь
музыкантов: две скрипки (одна была в остроге,  другую  у  кого-то  занЯли  в
крепости, а артист нашелсЯ и дома), три балалайки -  все  самодельщина,  две
гитары и бубен вместо контрабаса. ‘крипки только визжали  и  пилили,  гитары
были дрЯнные, зато балалайки были неслыханные.  Џроворство  переборки  струн
пальцами решительно равнЯлось самому ловкому фокусу. €грались  всь  плЯсовые
мотивы. ‚ самых плЯсовых местах балалаечники ударЯли костЯми пальцев о  деку
балалайки;  тон,  вкус,  исполнение,  обращение  с  инструментами,  характер
передачи мотива  -  все  было  свое,  оригинальное,  арестантское.  Ћдин  из
гитаристов тоже великолепно знал свой  инструмент.  ќто  был  тот  самый  из
дворЯн, который убил своего отца. —то же касаетсЯ до  бубна,  то  он  просто
делал чудеса: то завертитсЯ на пальце, то большим пальцем  проведет  по  его
коже, то слышатсЯ частые,  звонкие  и  однообразные  удары,  то  вдруг  этот
сильный, отчетливый звук как бы рассыпаетсЯ горохом  на  бесчисленное  число
маленьких, дребезжащих и шушуркающих  звуков.  Ќаконец,  поЯвились  еще  две
гармонии. —естное слово, Я до тех пор не  имел  понЯтиЯ  о  том,  что  можно
сделать  из   простых,   простонародных   инструментов;   согласие   звуков,
сыгранность, а главное, дух, характер  понЯтиЯ  и  передачи  самой  сущности
мотива были просто удивительные. џ в первый раз понЯл тогда совершенно,  что
именно есть бесконечно разгульного и удалого в разгульных и  удалых  русских
плЯсов песнЯх. Ќаконец поднЯлась занавесь. ‚се пошевелились, все переступили
с одной ноги на другую, задние привстали на цыпочки; кто-то упал  с  полена;
все  до  единого  раскрыли  рты  и  уставили  глаза,  и  полнейшее  молчание
воцарилось... Џредставление началось.
     Џодле менЯ  стоЯл  Ђлей,  в  группе  своих  братьев  и  всех  остальных
черкесов. Ћни все страстно привЯзались к театру и ходили потом каждый вечер.
‚се мусульмане, татары и проч., как замечал Я не один раз, всегда  страстные
охотники до всЯких зрелищ.  Џодле  них  прикурнул  и  €сай  ”омич,  который,
казалось, с поднЯтием занавеса весь превратилсЯ в слух, в зрение и  в  самое
наивное, жадное ожидание чудес и наслаждений. „аже жалко было бы, если б  он
разочаровалсЯ в своих  ожиданиЯх.  Њилое  лицо  ЂлеЯ  сиЯло  такой  детскою,
прекрасною  радостью,  что,  признаюсь,  мне  ужасно  было  весело  на  него
смотреть, и Я, помню, невольно каждый раз при какой-нибудь смешной и  ловкой
выходке актера, когда раздавалсЯ всеобщий хохот, тотчас  же  оборачивалсЯ  к
Ђлею и заглЯдывал в его лицо. Ћн менЯ не видал; не до менЯ ему  было!  Ћчень
недалеко  от  менЯ,  с  левой  стороны,  стоЯл  арестант,  пожилой,   всегда
нахмуренный, всегда недовольный и ворчливый.  Ћн  тоже  заметил  ЂлеЯ  и,  Я
видел, несколько раз с полуулыбкой оборачивалсЯ поглЯдеть на  него:  так  он
был мил! "Ђлей ‘еменыч" называл он его, не знаю зачем.  Ќачали  "”илаткой  и
Њирошкой". ”илатка (Ѓаклушин) был действительно великолепен. Ћн сыграл  свою
роль с удивительною отчетливостью. ‚идно было, что он  вдумывалсЯ  в  каждую
фразу, в каждое движение свое. Љаждому пустому слову, каждому  жесту  своему
он умел придать смысл и значение, совершенно соответственное характеру своей
роли.  Џрибавьте  к  этому  старанию,   к   этому   изучению   удивительную,
неподдельную веселость, простоту, безыскусственность, и вы,  если  б  видели
Ѓаклушина, сами согласились бы непременно, что  это  настоЯщий  прирожденный
актер,  с  большим  талантом.  ”илатку  Я  видел  не  раз  на  московском  и
петербургском театрах и положительно говорю  -  столичные  актеры,  игравшие
”илатку, оба играли хуже Ѓаклушина. ‚ сравнении с ним они были пейзане, а не
настоЯщие мужики. €м слишком хотелось представить мужика.  Ѓаклушина,  сверх
того, возбуждало соперничество: всем известно,  что  во  второй  пьесе  роль
Љедрила будет  играть  арестант  Џоцейкин,  актер,  которого  все  почему-то
считали даровитее,  лучше  Ѓаклушина,  и  Ѓаклушин  страдал  от  этого,  как
ребенок. ‘колько раз приходил он ко мне в эти последние дни и  изливал  свои
чувства. ‡а два часа до представлениЯ его трЯсла лихорадка. Љогда хохотали и
кричали ему из толпы: "‹ихо, Ѓаклушин! Ђй да молодец! " - все лицо его сиЯло
счастьем, настоЯщее вдохновение блистало в глазах  его.  ‘цена  целованиЯ  с
Њирошкой, когда ”илатка кричит ему предварительно "утрись!" и сам утираетсЯ,
вышла  уморительно  смешна.  ‚се  так  и  покатились  со  смеху.  Ќо   всего
занимательнее длЯ менЯ  были  зрители;  тут  уж  все  были  нараспашку.  Ћни
отдавались своему удовольствию беззаветно. Љрики одобрениЯ  раздавались  все
чаще и чаще. ‚от один подталкивает товарища  и  наскоро  сообщает  ему  свои
впечатлениЯ, даже не заботЯсь и, пожалуй, не видЯ,  кто  стоит  подле  него;
другой, при какой-нибудь смешной сцене, вдруг с  восторгом  оборачиваетсЯ  к
толпе, быстро оглЯдывает всех, как бы вызываЯ всех смеЯтьсЯ, машет  рукой  и
тотчас же опЯть жадно обращаетсЯ к сцене. ’ретий просто прищелкнет Языком  и
пальцами и не может смирно устоЯть на месте;  а  так  как  некуда  идти,  то
только переминаетсЯ с ноги на ногу. Љ концу пьесы общее  веселое  настроение
дошло до высшей степени. џ  ничего  не  преувеличиваю.  Џредставьте  острог,
кандалы, неволю, долгие грустные  годы  впереди,  жизнь,  однообразную,  как
водЯнаЯ капель в хмурый, осенний день, - и вдруг всем  этим  пригнетенным  и
заключенным позволили на часок развернутьсЯ,  повеселитьсЯ,  забыть  тЯжелый
сон, устроить целый театр, да еще как устроить: на гордость и  на  удивление
всему городу, - знай, дескать, наших, каковы  арестанты!  €х,  конечно,  все
занимало, костюмы например. “жасно любопытно было длЯ них увидеть, например,
такого-то ‚аньку Ћтпетого, али Ќецветаева, али  Ѓаклушина  совсем  в  другом
платье, чем в каком столько уж лет их каждый день  видели.  "‚едь  арестант,
тот же арестант, у самого кандалы побрЯкивают, а вот  выходит  же  теперь  в
сюртуке, в круглой шлЯпе, в плаще  -  точно  штатский!  “сы  себе  приделал,
волосы.  ‚он  платочек  красный  из  кармана  вынул,  обмахиваетсЯ,   барина
представлЯет, точно  сам  ни  дать  ни  взЯть  барин!"  €  все  в  восторге.
Ѓлагодетельный  помещик  вышел  в   адъютантском   мундире,   правда   очень
стареньком, в эполетах, в фуражке с кокардочкой  и  произвел  необыкновенный
эффект. Ќа эту роль было  два  охотника,  и  -  поверЯт  ли?  -  оба,  точно
маленькие дети, ужасно поссорились друг с другом за то, кому  играть:  обоим
хотелось показатьсЯ в офицерском мундире с эксельбантами!  €х  уж  разнимали
другие актеры и присудили большинством голосов отдать  роль  Ќецветаеву,  не
потому, что он был казистее и красивее другого  и  таким  образом  лучше  бы
походил на барина, а потому, что Ќецветаев уверил  всех,  что  он  выйдет  с
тросточкой и будет так ею помахивать и по земле чертить, как настоЯщий барин
и первейший франт, чего ‚аньке Ћтпетому и не представить,  потому  настоЯщих
господ он никогда и не видывал. €  действительно,  Ќецветаев,  как  вышел  с
своей барыней перед публику, только и  делал,  что  быстро  и  бегло  чертил
тоненькой камышовой тросточкой, которую откуда-то достал, по земле, вероЯтно
считаЯ в этом признаки самой высшей господственности, крайнего щегольства  и
фешени. ‚ероЯтно, когда-нибудь еще в  детстве,  будучи  дворовым,  босоногим
мальчишкой, случилось ему увидать красиво  одетого  барина  с  тросточкой  и
пленитьсЯ его уменьем вертеть ею, и вот  впечатление  навеки  и  неизгладимо
осталось в душе его, так что теперь, в тридцать лет  от  роду,  припомнилось
все, как было, длЯ полного пленениЯ и прельщениЯ  всего  острога.  Ќецветаев
был до того углублен в свое занЯтие, что уж  и  не  смотрел  ни  на  кого  и
никуда, даже говорил, не подымаЯ глаз, и только и делал, что следил за своей
тросточкой и за ее кончиком. ЃлагодетельнаЯ помещица была тоже в своем  роде
чрезвычайно замечательна: она Явилась в старом, изношенном кисейном  платье,
смотревшим настоЯщей трЯпкой, с голыми руками и шеей, страшно  набеленным  и
нарумЯненным  лицом,  в  спальном  коленкоровом   чепчике,   подвЯзанном   у
подбородка, с зонтиком в одной руке и с веером  из  разрисованной  бумаги  в
другой, которым она беспрерывно обмахивалась. ‡алп хохоту  встретил  барыню;
да и сама барынЯ не выдержала и несколько раз  принималась  хохотать.  €грал
барыню арестант  €ванов.  ‘ироткин,  переодетый  девушкой,  был  очень  мил.
Љуплеты тоже сошли хорошо. Ћдним словом, пьеса кончилась к самому полному  и
всеобщему удовольствию. Љритики не было, да и быть не могло.
     Џроиграли  еще  раз  увертюру  "‘ени,  мои  сени",  и  вновь  поднЯлась
занавесь. ќто Љедрил. Љедрил что-то  вроде  „он-†уана;  по  крайней  мере  и
барина и слугу черти под конец пьесы уносЯт в ад. „авалсЯ целый акт, но это,
видно, отрывок; начало и конец затерЯны. ’олку и смыслу  нет  ни  малейшего.
„ействие происходит в ђоссии, где-то на постоЯлом дворе. ’рактирщик вводит в
комнату барина в шинели и в исковерканной  шлЯпе.  ‡а  ним  идет  его  слуга
Љедрил с чемоданом и с завернутой в синюю бумагу курицей. Љедрил в полушубке
и в лакейском картузе. Ћн-то и есть обжора. €грает  его  арестант  Џоцейкин,
соперник Ѓаклушина; барина играет тот же €ванов, что играл  в  первой  пьесе
благодетельную  помещицу.  ’рактирщик,  Ќецветаев,  предуведомлЯет,  что   в
комнате водЯтсЯ черти, и скрываетсЯ. Ѓарин, мрачный и озабоченный,  бормочет
про себЯ,  что  он  это  давно  знал,  и  велит  Љедрилу  разложить  вещи  и
приготовить ужин. Љедрил трус и обжора. “слышав  о  чертЯх,  он  бледнеет  и
дрожит как лист. Ћн бы убежал, но трусит барина. „а, сверх того, ему и  есть
хочетсЯ. Ћн сластолюбив, глуп, хитер по-своему,  трус,  надувает  барина  на
каждом шагу и в то же времЯ боитсЯ  его.  ќто  замечательный  тип  слуги,  в
котором  как-то  неЯсно  и  отдаленно   сказываютсЯ   черты   ‹епорелло,   и
действительно замечательно переданный. Џоцейкин с решительным  талантом,  и,
на мой взглЯд, актер еще лучше Ѓаклушина. џ, разумеетсЯ, встретЯсь на другой
день с Ѓаклушиным, не высказал  ему  своего  мнениЯ  вполне:  Я  бы  слишком
огорчил его. Ђрестант, игравший барина, сыграл тоже недурно.  ‚здор  он  нес
ужаснейший, ни на что не похожий; но дикциЯ была  правильнаЯ,  бойкаЯ,  жест
соответственный.  Џокамест  Љедрил  возитсЯ  с  чемоданами,  барин  ходит  в
раздумье по сцене и объЯвлЯет во всеуслышание, что в  нынешний  вечер  конец
его странствованиЯм. Љедрил любопытно прислушиваетсЯ, гримасничает,  говорит
a parte4 и смешит с каждым словом зрителей. …му не жаль барина; но он слышал
о чертЯх; ему хочетсЯ узнать, что это такое, и вот он вступает в разговоры и
в расспросы. Ѓарин наконец объЯвлЯет ему, что когда-то в  какой-то  беде  он
обратилсЯ к помощи ада и черти помогли ему, выручили; но что сегоднЯ срок и,
может быть, сегоднЯ же они придут, по условию, за душой его. Љедрил начинает
шибко трусить. Ќо барин не терЯет духа и велит ему приготовить ужин.  “слыша
про ужин, Љедрил оживлЯетсЯ, вынимает курицу, вынимает вино, - и нет-нет,  а
сам отщипнет от курицы и отведает. Џублика  хохочет.  ‚от  скрипнула  дверь,
ветер  стучит  ставнЯми;  Љедрил  дрожит  и  наскоро,  почти  бессознательно
упрЯтывает в рот огромный кусок курицы, который и проглотить не может. ЋпЯть
хохот.  "ѓотово  ли?"  -  кричит  барин,  расхаживаЯ  по  комнате.  "‘ейчас,
сударь... Я вам... приготовлю", - говорит Љедрил,  сам  садитсЯ  за  стол  и
преспокойно  начинает  уплетать  барское  кушанье.  Џублике,  видимо,   любо
проворство и хитрость слуги и то, что барин в дураках. Ќадо признатьсЯ,  что
и Џоцейкин стоил  действительно  похвалы.  ‘лова:  "‘ейчас,  сударь,  Я  вам
приготовлю" - он выговорил превосходно. ‘ев за  стол,  он  начинает  есть  с
жадностью и вздрагивает с каждым шагом  барина,  чтоб  тот  не  заметил  его
проделок; чуть тот повернетсЯ на месте, он прЯчетсЯ под  столом  и  тащит  с
собой курицу. Ќаконец он утолЯет свой первый голод; пора подумать о  барине.
"Љедрил, скоро ли ты?" - кричит барин. "ѓотово-с! " - бойко отвечает Љедрил,
спохватившись, что барину почти ничего не остаетсЯ. Ќа тарелке действительно
лежит одна куринаЯ ножка. Ѓарин, мрачный и озабоченный, ничего  не  замечаЯ,
садитсЯ за стол, а Љедрил с  салфеткой  становитсЯ  за  его  стулом.  Љаждое
слово, каждый  жест,  каждаЯ  гримаса  Љедрила,  когда  он,  оборачиваЯсь  к
публике, кивает на простофилю  барина,  встречаютсЯ  с  неудержимым  хохотом
зрителЯми. Ќо вот, только что барин принимаетсЯ есть, поЯвлЯютсЯ черти.  ’ут
уж ничего понЯть  нельзЯ,  да  и  черти  поЯвлЯютсЯ  как-то  уж  слишком  не
по-людски: в боковой кулисе отворЯетсЯ дверь и ЯвлЯетсЯ что-то  в  белом,  а
вместо головы у него фонарь со свечой;  другой  фантом  тоже  с  фонарем  на
голове, в руках держит косу. Џочему фонари,  почему  коса,  почему  черти  в
белом?  никто  не  может  объЯснить  себе.  ‚прочем,  об   этом   никто   не
задумываетсЯ. ’ак уж, верно, тому  и  быть  должно.  Ѓарин  довольно  храбро
оборачиваетсЯ к чертЯм и кричит им, что он готов, чтоб  они  брали  его.  Ќо
Љедрил трусит, как заЯц; он лезет под стол, но, несмотрЯ на весь свой испуг,
не забывает захватить со стола бутылку. —ерти на минуту  скрываютсЯ;  Љедрил
вылезает из-за стола; но только что барин принимаетсЯ опЯть за  курицу,  как
три черта снова врываютсЯ в комнату, подхватывают барина сзади и несут его в
преисподнюю. "Љедрил! спасай менЯ!" - кричит барин. Ќо Љедрилу не  до  того.
Ћн в этот раз и бутылку, и тарелку, и даже хлеб стащил под стол. Ќо  вот  он
теперь один, чертей нет, барина  тоже.  Љедрил  вылезает,  осматриваетсЯ,  и
улыбка озарЯет лицо его. Ћн  плутовски  прищуриваетсЯ,  садитсЯ  на  барское
место и, киваЯ публике, говорит полушепотом:
     - Ќу, Я теперь один... без барина!..
     ----
     4 в сторону (итал. ).

     ‚се хохочут  тому,  что  он  без  барина;  но  вот  он  еще  прибавлЯет
полушепотом, конфиденциально обращаЯсь к публике и  все  веселее  и  веселее
подмигиваЯ глазком:
     - Ѓарина-то черти взЯли!..
     ‚осторг зрителей беспредельный! Љроме того, что барина черти взЯли, это
было так высказано, с таким плутовством,  с  такой  насмешливо-торжествующей
гримасой,  что  действительно  невозможно  не   аплодировать.   Ќо   недолго
продолжаетсЯ счастье Љедрила. ’олько было он  распорЯдилсЯ  бутылкой,  налил
себе в стакан и хотел пить, как вдруг возвращаютсЯ черти, крадутсЯ сзади  на
цыпочках и цап-царап его под бока. Љедрил кричит во все горло;  от  трусости
он не смеет оборотитьсЯ. ‡ащищатьсЯ тоже не может: в руках бутылка и стакан,
с которыми он не в силах расстатьсЯ. ђазинув рот от ужаса,  он  с  полминуты
сидит, выпуча глаза на публику, с таким уморительным  выражением  трусливого
испуга, что решительно с него можно было писать картину. Ќаконец его  несут,
уносЯт; бутылка с ним,  он  болтает  ногами  и  кричит,  кричит.  Љрики  его
раздаютсЯ еще за кулисами. Ќо занавесь опускаетсЯ,  и  все  хохочут,  все  в
восторге... Ћркестр начинает камаринскую.
     Ќачинают тихо, едва слышно, но мотив растет и растет,  темп  учащаетсЯ,
раздаютсЯ молодецкие прищелкиваньЯ по декам балалайки... ќто камаринскаЯ  во
всем своем размахе, и, право, было бы хорошо, если б  ѓлинка  хоть  случайно
услыхал ее у нас в остроге. ЌачинаетсЯ пантомина под музыку. ЉамаринскаЯ  не
умолкает во все продолжение пантомины. Џредставлена  внутренность  избы.  Ќа
сцене мельник и жена его. Њельник в одном углу чинит сбрую,  в  другом  углу
жена прЯдет лен. †ену играет ‘ироткин, мельника Ќецветаев.
     ‡амечу, что наши декорации очень бедны. € в этой, и в предыдущей пьесе,
и в других вы более дополнЯете собственным воображением, чем видите глазами.
‚место задней стены протЯнут  какой-то  ковер  или  попона;  сбоку  какие-то
дрЯнные ширмы. ‹еваЯ же сторона ничем не заставлена, так что видны нары.  Ќо
зрители    невзыскательны    и    соглашаютсЯ     дополнЯть     воображением
действительность, тем более что арестанты к тому  очень  способны:  "‘казано
сад, так и почитай за сад; комната так комната, изба так изба - все равно, и
церемонитьсЯ много нечего". ‘ироткин в костюме молодой  бабенки  очень  мил.
Њежду зрителЯми раздаетсЯ вполголоса несколько комплиментов. Њельник кончает
работу, берет шапку, берет кнут, подходит к жене и объЯснЯет ей знаками, что
ему надо идти, но что если без него жена кого примет, то... и он  показывает
на кнут. †ена слушает и  кивает  головой.  ќтот  кнут,  вероЯтно,  ей  очень
знаком: бабенка от мужа погуливает. Њуж уходит. ’олько что он за дверь, жена
грозит ему вслед кулаком. Ќо вот стучат; дверь отворЯетсЯ, и опЯть  ЯвлЯетсЯ
сосед, тоже мельник, мужик в кафтане и с бородой. ‚ руках  у  него  подарок,
красный платок. Ѓабенка смеетсЯ; но только что сосед хочет обнЯть ее, как  в
двери опЯть стук. Људа деватьсЯ? Ћна наскоро прЯчет его  под  стол,  а  сама
опЯть за веретено. џвлЯетсЯ другой обожатель: это писарь, в  военной  форме.
„о сих пор пантомима шла  безукоризненно,  жест  был  безошибочно  правилен.
Њожно было даже удивлЯтьсЯ, смотрЯ  на  этих  импровизированных  актеров,  и
невольно подумать: сколько сил и таланту погибает у нас на ђуси иногда почти
даром, в неволе и в тЯжкой доле! Ќо  арестант,  игравший  писарЯ,  вероЯтно,
когда-то был на провинциальном или домашнем театре, и ему вообразилось,  что
наши актеры, все до единого, не понимают дела и не так  хотЯт,  как  следует
ходить на сцене. € вот он выступает, как, говорЯт, выступали  в  старину  на
театрах классические герои: ступит длинный шаг и, еще  не  придвинув  другой
ноги, вдруг остановитсЯ, откинет назад весь корпус, голову,  гордо  поглЯдит
кругом и - ступит другой шаг. …сли такаЯ ходьба была смешна  в  классических
героЯх, то в военном писаре, в комической сцене,  еще  смешнее.  Ќо  публика
наша думала, что, вероЯтно, так там  и  надо,  и  длинные  шаги  долговЯзого
писарЯ принЯла как совершившийсЯ факт, без особенной  критики.  …два  только
писарь успел выйти на середину сцены, как послышалсЯ еще стук: хозЯйка опЯть
переполошилась. Људа девать писарЯ? в сундук, благо отперт. Џисарь  лезет  в
сундук, и  бабенка  его  накрывает  крышкой.  Ќа  этот  раз  ЯвлЯетсЯ  гость
особенный, тоже влюбленный,  но  особого  свойства.  ќто  брамин  и  даже  в
костюме.  Ќеудержимый  хохот  раздаетсЯ  между  зрителЯми.  Ѓрамина   играет
арестант Љошкин, и играет  прекрасно.  “  него  фигура  браминскаЯ.  †естами
объЯснЯет он всю степень любви своей. Ћн  приподымает  руки  к  небу,  потом
прикладывает их к груди, к сердцу; но только что  он  успел  разнежитьсЯ,  -
раздаетсЯ сильный удар в дверь. Џо удару слышно, что это хозЯин.  €спуганнаЯ
жена вне себЯ, брамин мечетсЯ как угорелый и  умолЯет,  чтоб  его  спрЯтали.
Ќаскоро она становит его за шкаф, а сама, забыв отпереть, бросаетсЯ к  своей
прЯже и прЯдет, прЯдет, не слыша стука в дверь своего мужа, с перепуга сучит
нитку, которой у нее нет в руках, и вертит веретено,  забыв  поднЯть  его  с
пола. ‘ироткин очень  хорошо  и  удачно  изобразил  этот  испуг.  Ќо  хозЯин
выбивает дверь ногою и с кнутом в руке подходит к жене.  Ћн  все  заметил  и
подкараулил и прЯмо показывает ей пальцами, что у ней спрЯтаны  трое.  ‡атем
ищет спрЯтанных. Џервого находит соседа и провожает его тузанами из комнаты.
‘трусивший писарь хотел было бежать, приподнЯл головой крышку и тем сам себЯ
выдал. •озЯин подстегивает его кнутиком, и на  этот  раз  влюбленный  писарь
прискакивает вовсе не по-классически. ЋстаетсЯ  брамин;  хозЯин  долго  ищет
его, наконец находит в углу за шкафом, вежливо откланиваетсЯ ему и за бороду
вытЯгивает на середину сцены. Ѓрамин пробует защищатьсЯ, кричит:  "ЋкаЯнный,
окаЯнный!" (единственные слова, сказанные в пантомиме), но муж не слушает  и
расправлЯетсЯ по-свойски. †ена,  видЯ,  что  дело  доходит  теперь  до  нее,
бросает прЯжу, веретено  и  бежит  из  комнаты;  донцо'  валитсЯ  на  землю,
арестанты хохочут. Ђлей, не глЯдЯ на менЯ, теребит менЯ  за  руку  и  кричит
мне: "‘мотри! брамин, брамин!" - а сам устоЯть не может от  смеху.  ‡анавесь
падает. ЌачинаетсЯ другаЯ сцена...
     Ќо нечего описывать всех сцен. €х было еще две или три. ‚се они  смешны
и неподдельно веселы. …сли сочинили их не сами арестанты, то по крайней мере
в каждую из них положили своего. Џочти каждый актер импровизировал от  себЯ,
так что в следующие вечера один и тот же актер  одну  и  ту  же  роль  играл
несколько иначе. ЏоследнЯЯ пантомима, фантастического свойства,  заключилась
балетом. •оронилсЯ мертвец. Ѓрамин с  многочисленной  прислугой  делает  над
гробом разные заклинаниЯ, но ничего не помогает. Ќаконец  раздаетсЯ  "‘олнце
на закате", мертвец оживает, и все в радости начинают плЯсать. Ѓрамин плЯшет
вместе с мертвецом, и плЯшет совершенно особенным образом, по-брамински. ’ем
и кончаетсЯ театр,  до  следующего  вечера.  Ќаши  все  расходЯтсЯ  веселые,
довольные, хвалЯт актеров, благодарЯт унтер-офицера.  ‘сор  не  слышно.  ‚се
как-то  непривычно  довольны,  даже  как  будто  счастливы,  и  засыпают  не
по-всегдашнему, а почти с спокойным духом, - а с чего бы, кажетсЯ?  Ђ  между
тем это не мечта моего  воображениЯ.  ќто  правда,  истина.  ’олько  немного
позволили  этим  бедным  людЯм  пожить  по-своему,  повеселитьсЯ  по-людски,
прожить хоть час не по-острожному - и человек нравственно менЯетсЯ, хотЯ  бы
то было на несколько только минут... Ќо вот уже глубокаЯ ночь. џ  вздрагиваю
и просыпаюсь случайно: старик все еще молитсЯ на печке и промолитсЯ  там  до
самой зари; Ђлей тихо спит подле менЯ. џ припоминаю, что, и засыпаЯ, он  еще
смеЯлсЯ, толкуЯ вместе с братьЯми о театре, и невольно засматриваюсь на  его
спокойное детское  лицо.  Њало-помалу  Я  припоминаю  все:  последний  день,
праздники, весь этот месЯц... в испуге приподымаю голову и оглЯдываю  спЯщих
моих товарищей при дрожащем тусклом свете  шестериковой  казенной  свечи.  џ
смотрю на их бедные лица, на их бедные постели, на всю эту непроходимую голь
и нищету, - всматриваюсь - и точно мне хочетсЯ уверитьсЯ,  что  все  это  не
продолжение безобразного сна, а действительнаЯ правда. Ќо  это  правда:  вот
слышитсЯ чей-то стон; кто-то тЯжело откинул руку и  брЯкнул  цепЯми.  „ругой
вздрогнул во сне и начал  говорить,  а  дедушка  на  печи  молитсЯ  за  всех
"православных христиан", и слышно его  мирное,  тихое,  протЯжное:  "ѓосподи
€исусе •ристе, помилуй нас!.."
     "Ќе навсегда же Я здесь, а только ведь на несколько лет!" - думаю  Я  и
склонЯю опЯть голову на подушку.

                            Љонец первой части

         * —Ђ‘’њ ‚’ЋђЂџ   * 

        I  
                                 ѓЋ‘Џ€’Ђ‹њ

     ‚скоре после праздников Я сделалсЯ болен и  отправилсЯ  в  наш  военный
госпиталь. Ћн стоЯл особнЯком, в полуверсте от крепости.  ќто  было  длинное
одноэтажное здание, окрашенное  желтой  краской.  ‹етом,  когда  происходили
ремонтные  работы,  на  него  выходило  чрезвычайное  количество  вохры.  Ќа
огромном дворе госпиталЯ помещались службы, дома длЯ медицинского начальства
и прочие пригодные постройки. ‚ главном же корпусе располагались одни только
палаты. Џалат было много, но арестантских всего  только  две,  всегда  очень
наполненных, но особенно летом, так что приходилось часто сдвигать  кровати.
ЌаполнЯлись наши палаты всЯкого рода "несчастным народом". •одили туда наши,
ходили разного рода военные подсудимые,  содержащиесЯ  на  разных  абвахтах,
решоные, нерешоные  и  пересылочные;  ходили  и  из  исправительной  роты  -
странного заведениЯ,  в  которое  отсылались  провинившиесЯ  и  малонадежные
солдатики из батальонов длЯ поправлениЯ своего поведениЯ и откуда года через
два и больше они обыкновенно выходили такими мерзавцами, каких на редкость и
встретить. ‡аболевшие из арестантов у нас  обыкновенно  поутру  объЯвлЯли  о
болезни своей унтер-офицеру. €х тотчас же записывали в книгу и с этой книгой
отсылали  больного  с  конвойным   в   батальонный   лазарет.   ’ам   доктор
предварительно  свидетельствовал  всех  больных  из  всех  военных   команд,
расположенных в крепости, и кого находил действительно больным, записывал  в
госпиталь. ЊенЯ отметили в книге, и во  втором  часу,  когда  уже  все  наши
отправились из острога  на  послеобеденную  работу,  Я  пошел  в  госпиталь.
Ѓольной арестант обыкновенно брал с собой сколько мог денег,  хлеба,  потому
что на тот день не мог ожидать себе в госпитале порции, крошечную трубочку и
кисет с  табаком,  кремнем  и  огнивом.  ќти  последние  предметы  тщательно
запрЯтывались в сапоги. џ вступил  в  ограду  госпиталЯ  не  без  некоторого
любопытства к этой новой, не знакомой еще мне варьЯции нашего  арестантского
житьЯ-бытьЯ.
     „ень был теплый, хмурый и грустный - один  из  тех  дней,  когда  такие
заведениЯ, как госпиталь, принимают особенно  деловой,  тоскливый  и  кислый
вид. Њы с конвойным вошли в приемную, где стоЯли две медные ванны и где  уже
дожидались двое больных, из подсудимых, тоже с конвойными.  ‚ошел  фельдшер,
лениво и со властию оглЯдел нас и еще ленивее отправилсЯ доложить  дежурному
лекарю. ’от ЯвилсЯ скоро; осмотрел,  обошелсЯ  очень  ласково  и  выдал  нам
"скорбные листы", в  которых  были  обозначены  наши  имена.  „альнейшее  же
расписание болезни, назначение лекарств, порции и проч. предоставлЯлось  уже
тому из ординаторов, который  заведовал  арестантскими  палатами.  џ  уже  и
прежде слышал, что арестанты не нахвалЯтсЯ своими лекарЯми. "Ћтцов не надо!"
- отвечали они мне на мои расспросы, когда Я отправлЯлсЯ в  больницу.  Њежду
тем мы переоделись. Џлатье и белье, в котором мы пришли, от нас  отобрали  и
одели нас в белье госпитальное да, сверх того,  выдали  нам  длинные  чулки,
туфли, колпаки и толстые  суконные  бурого  цвета  халаты,  подшитые  не  то
холстом, не то каким-то пластырем. Ћдним  словом,  халат  был  до  последней
степени грЯзен; но оценил Я его вполне уже на  месте.  ‡атем  нас  повели  в
арестантские палаты, которые были расположены в конце длиннейшего  коридора,
высокого и чистого. ЌаружнаЯ чистота  везде  была  очень  удовлетворительна;
все, что с первого раза бросалось в глаза, так  и  лоснилось.  ‚прочем,  это
могло мне так показатьсЯ после  нашего  острога.  „вое  подсудимых  пошли  в
палату налево, Я направо. “ двери, замкнутой железным болтом, стоЯл  часовой
с ружьем,  подле  него  подчасок.  Њладший  унтер-офицер  (из  госпитального
караула) велел пропустить менЯ, и Я очутилсЯ в длинной и узкой  комнате,  по
обеим продольным стенам которой стоЯли кровати, числом около двадцати  двух,
между которыми три-четыре еще  были  не  занЯты.  Љровати  были  деревЯнные,
окрашенные зеленой краской, слишком знакомые всем и каждому у нас на ђуси, -
те самые кровати, которые, по какому-то предопределению, никак не могут быть
без клопов. џ поместилсЯ в углу, на той стороне, где были окна.
     Љак уже и сказал Я, тут были и наши арестанты, из острога. Ќекоторые из
них уже знали менЯ или по крайней мере видели прежде. ѓораздо более было  из
подсудимых и из исправительной роты. ’руднобольных, то есть не встававших  с
постели, было не так много. „ругие же,  легкобольные  или  выздоравливавшие,
или сидели на койках, или ходили взад и вперед по комнате, где  между  двумЯ
рЯдами кроватей оставалось еще пространство,  достаточное  длЯ  прогулки.  ‚
палате был чрезвычайно  удушливый,  больничный  запах.  ‚оздух  был  заражен
разными неприЯтными испарениЯми и запахом  лекарств,  несмотрЯ  на  то,  что
почти весь день в углу топилась печка. Ќа моей  койке  был  надет  полосатый
чехол. џ снЯл его. Џод чехлом оказалось суконное одеЯло, подшитое холстом, и
толстое белье слишком сомнительной чистоты. ‚озле  койки  стоЯл  столик,  на
котором была кружка и оловЯннаЯ чашка. ‚се  это  длЯ  приличиЯ  прикрывалось
выданным мне  маленьким  полотенцем.  ‚низу  столика  была  еще  полка:  там
сохранЯлись у пивших чай чайники, жбаны с квасом и  прочее;  но  пивших  чай
между больными было очень немного. ’рубки же и кисеты, которые были почти  у
каждого, не исключаЯ даже и чахоточных, прЯтались под койки. „октор и другие
из начальников почти никогда их не осматривали, а если и  заставали  кого  с
трубкой, то делали вид, что не  замечают.  ‚прочем,  и  больные  были  почти
всегда осторожны и ходили курить к печке. ђазве  уж  ночью  курили  прЯмо  с
кроватей; но ночью никто не  обходил  палат,  кроме  разве  иногда  офицера,
начальника госпитального караула.
     „о тех пор Я никогда не лежал  ни  в  какой  больнице;  все  окружающее
потому было длЯ менЯ чрезвычайно ново. џ заметил,  что  возбуждаю  некоторое
любопытство. Ћбо мне уже слышали и оглЯдывали менЯ очень бесцеремонно,  даже
с оттенком некоторого превосходства, как оглЯдывают в школах новичка  или  в
присутственных местах просителЯ. ‘права подле менЯ  лежал  один  подсудимый,
писарь, незаконный сын одного отставного капитана. Ћн судилсЯ  по  фальшивым
деньгам и лежал уже с год, кажетсЯ ничем не больной, но уверЯвший  докторов,
что у него аневризм. Ћн достиг цели: каторга и телесное  наказанье  миновали
его, и он, еще год спустЯ, был отослан  в  ’-к  длЯ  содержаниЯ  где-то  при
больнице. ќто был плотный, коренастый парень лет  двадцати  восьми,  большой
плут и законник,  очень  неглупый,  чрезвычайно  развЯзный  и  самонадеЯнный
малый, до болезни самолюбивый, пресерьезно уверивший  самого  себЯ,  что  он
честнейший и правдивейший  человек  в  свете  и  даже  вовсе  ни  в  чем  не
виноватый, и так и  оставшийсЯ  навсегда  с  этой  уверенностью.  Ћн  первый
заговорил со  мною,  с  любопытством  стал  менЯ  расспрашивать  и  довольно
подробно рассказал мне о  внешних  порЯдках  госпиталЯ.  ђазумеетсЯ,  прежде
всего он заЯвил мне,  что  он  капитанский  сын.  …му  чрезвычайно  хотелось
казатьсЯ дворЯнином или по крайней  мере  "из  благородных".  ‚след  за  ним
подошел ко мне один больной из исправительной роты и начал уверЯть,  что  он
знал многих из прежде сосланных дворЯн, называЯ их по имени и отчеству.  ќто
был уже седой солдат; на лице его было написано, что он все врет. ‡вали  его
—екунов. Ћн, очевидно, ко  мне  подлизывалсЯ,  вероЯтно  подозреваЯ  у  менЯ
деньги. ‡аметив у менЯ сверток с чаем и сахаром, он тотчас же предложил свои
услуги: достать чайник и  заварить  мне  чаю.  —айник  мне  обещал  прислать
назавтра Њ-цкий из острога с кем-нибудь из арестантов, ходивших в  госпиталь
на работу. Ќо —екунов обделал все дело. Ћн  достал  какой-то  чугунок,  даже
чашку,  вскипЯтил  воду,  заварил  чаю   -   одним   словом,   услуживал   с
необыкновенным усердием, чем возбудил тотчас же в одном из больных несколько
Ядовитых насмешек на  свой  счет.  ќтот  больной  был  чахоточный,  лежавший
напротив менЯ, по  фа