 было против своего же общества. Ћ  преступлениЯх
против начальства и  говорить  нечего.  Љазалось  мне  иногда,  что  в  этом
последнем случае был свой особенный, так сказать, какой-то практический или,
лучше,  фактический  взглЯд  на  дело.  Џринималась  во   внимание   судьба,
неотразимость  факта,  и  не  то  что  обдуманно  как-нибудь,  а   так   уж,
бессознательно, как вера какаЯ-нибудь. Ђрестант,  например,  хоть  и  всегда
наклонен чувствовать себЯ правым в преступлениЯх против начальства, так  что
и самый вопрос об  этом  длЯ  него  немыслим,  но  все-таки  он  практически
сознавал, что начальство смотрит на его преступление совсем иным взглЯдом, а
стало быть, он должен быть наказан, и квиты. ’ут борьба обоюднаЯ. Џреступник
знает притом и не сомневаетсЯ, что он оправдан  судом  своей  родной  среды,
своего же простонародьЯ, которое  никогда,  он  опЯть-таки  знает  это,  его
окончательно не осудит, а бо'льшею частию и совсем оправдает, лишь  бы  грех
его  был  не  против  своих,  против  братьев,  против  своего  же   родного
простонародьЯ. ‘овесть его спокойна, а совестью он и силен  и  не  смущаетсЯ
нравственно, а это главное. Ћн как бы чувствует, что есть на что  оперетьсЯ,
и потому ненавидит, а  принимает  случившеесЯ  с  ним  за  факт  неминуемый,
который не им началсЯ, не им и кончитсЯ и долго-долго еще будет продолжатьсЯ
среди раз поставленной, пассивной, но упорной борьбы. Љакой солдат ненавидит
лично турку, когда с ним воюет; а ведь турка же режет его, колет, стрелЯет в
него. ‚прочем, не все рассказы были уж совершенно хладнокровны и равнодушны.
Џро поручика †еребЯтникова, например, рассказывали даже с некоторым оттенком
негодованиЯ, впрочем не очень большого. ‘ этим  поручиком  †еребЯтниковым  Я
познакомилсЯ еще в первое времЯ моего  лежаниЯ  в  больнице,  разумеетсЯ  из
арестантских рассказов. Џотом как-то Я увидел его и в натуре, когда он стоЯл
у нас в карауле. ќто был человек лет под тридцать, росту высокого,  толстый,
жирный, с румЯными, заплывшими жиром щеками, с белыми зубами и с ноздревским
раскатистым смехом. Џо лицу его было видно, что это  самый  незадумывающийсЯ
человек в мире. Ћн до старости  любил  сечь  и  наказывать  палками,  когда,
бывало, назначали его экзекутором.  ‘пешу  присовокупить,  что  на  поручика
†еребЯтникова Я уж и тогда смотрел как на урода  между  своими  же,  да  так
смотрели на него и сами арестанты. Ѓыли и кроме него исполнители, в  старину
разумеетсЯ, в ту недавнюю старину, о которой "свежо предание,  а  веритсЯ  с
трудом", любившие исполнить свое дело рачительно и с усердием.  Ќо  бо'льшею
частию это происходило наивно и без особого увлечениЯ. Џоручик же был чем-то
вроде утонченнейшего гастронома в исполнительном деле. Ћн любил, он страстно
любил исполнительное  искусство,  и  любил  единственно  длЯ  искусства.  Ћн
наслаждалсЯ им и, как  истаскавшийсЯ  в  наслаждениЯх,  полинЯвший  патриций
времен  ђимской  империи,  изобретал  себе   разные   утонченности,   разные
противуестественности, чтоб сколько-нибудь расшевелить и приЯтно  пощекотать
свою заплывшую жиром душу. ‚от выводЯт арестанта к  наказанию;  †еребЯтников
экзекутором; один взглЯд на длинный выстроенный рЯд людей с толстыми палками
уже вдохновлЯет его. Ћн самодовольно обходит рЯды и  подтверждает  усиленно,
чтобы каждый исполнЯл свое дело  рачительно,  совестливо,  не  то...  Ќо  уж
солдатики знали, что значит это не то. Ќо вот приводЯт самого преступника, и
если он еще до сих пор был не знаком с †еребЯтниковым, если  не  слыхал  еще
про него  всей  подноготной,  то  вот  какую,  например,  штуку  тот  с  ним
выкидывал. (ђазумеетсЯ, это одна из сотни штучек; поручик  был  неистощим  в
изобретениЯх). ‚сЯкий арестант в ту  минуту,  когда  его  обнажают,  а  руки
привЯзывают к прикладам ружей, на которых  таким  образом  тЯнут  его  потом
унтер-офицеры через всю зеленую улицу,  -  всЯкий  арестант,  следуЯ  общему
обычаю, всегда начинает в эту  минуту  слезливым,  жалобным  голосом  молить
экзекутора, чтобы наказывал  послабее  и  не  усугублЯл  наказание  излишнею
строгостию: "‚аше благородие, - кричит несчастный, - помилуйте, будьте  отец
родной, заставьте за себЯ век бога молить, не погубите,  помилосердствуйте!"
†еребЯтников только, бывало, того и ждет; тотчас остановит  дело  и  тоже  с
чувствительным видом начинает разговор с арестантом:
     - „руг ты мой, - говорит он, - да что же мне-то делать с  тобой?  Ќе  Я
наказую, закон!
     - ‚аше благородие, все в ваших руках, помилосердствуйте!
     - Ђ ты думаешь, мне не жалко  тебЯ?  ’ы  думаешь,  мне  в  удовольствие
смотреть, как тебЯ будут быть? ‚едь Я  тоже  человек!  —еловек  Я  аль  нет,
по-твоему?
     - ‚естимо, ваше благородие, знамо дело; вы отцы, мы дети. Ѓудьте  отцом
родным! - кричит арестант, начинаЯ уже надеЯтьсЯ.
     - „а, друг ты мой, рассуди сам; ум-то ведь у тебЯ есть, чтоб рассудить:
ведь Я и сам знаю, что по человечеству должен и на тебЯ, грешника,  смотреть
снисходительно и милостиво.
     - ‘ущую правду изволите, ваше благородие, говорить!
     - „а, милостиво смотреть, как бы ты ни был грешен. „а ведь тут не Я,  а
закон! Џодумай! ‚едь Я богу служу и отечеству; Я ведь тЯжкий грех возьму  на
себЯ, если ослаблю закон, подумай об этом!
     - ‚аше благородие!
     - Ќу, да уж что! “ж так и быть, длЯ тебЯ! ‡наю, что грешу, но уж так  и
быть... Џомилую Я тебЯ на этот раз, накажу легко. Ќу, а что если Я тем самым
тебе  вред  принесу?  џ  тебЯ  вот  теперь  помилую,  накажу  легко,  а   ты
понадеешьсЯ, что и  другой  раз  так  же  будет,  да  и  опЯть  преступление
сделаешь, что тогда? ‚едь на моей же душе...
     - ‚аше благородие! „ругу, недругу закажу! ‚от как есть перед  престолом
небесного создателЯ...
     - Ќу, да уж хорошо, хорошо! Ђ поклЯнешьсЯ мне, что будешь  себЯ  впредь
хорошо вести?
     - „а разрази менЯ господи, да чтоб мне на том свете...
     - Ќе клЯнись, грешно. џ и слову твоему поверю, даешь слово?
     - ‚аше благородие!!!
     - Ќу, слушай же, милую Я тебЯ только  ради  сиротских  слез  твоих;  ты
сирота?
     - ‘ирота, ваше благородие, как перст один, ни отца, ни матери...
     - Ќу, так ради сиротских слез твоих; но смотри же, в  последний  раз...
ведите его, - прибавлЯет он таким мЯгкосердным голосом, что арестант уж и не
знает, какими молитвами бога молить за такого  милостивца.  Ќо  вот  грознаЯ
процессиЯ тронулась, повели;  загремел  барабан,  замахали  первые  палки...
"Љатай его! - кричит во все свое горло †еребЯтников. - †ги его! ‹упи,  лупи!
Ћбжигай! …ще ему, еще ему!  Љрепче  сироту,  крепче  мошенника!  ‘ажай  его,
сажай!" € солдаты лупЯт со всего размаха, искры сыплютсЯ из глаз беднЯка, он
начинает кричать, а †еребЯтников бежит за ним по фрунту и хохочет,  хохочет,
заливаетсЯ, бока руками подпирает от смеха, распрЯмитьсЯ не может,  так  что
даже жалко его под конец станет, сердешного. € рад-то он, и смешно-то ему, и
только разве изредка перерветсЯ его звонкий, здоровый, раскатистый  смех,  и
слышитсЯ опЯть: "‹упи его, лупи! Ћбжигай его, мошенника, обжигай сироту!.."
     Ђ вот еще какие он изобретал варьЯции: выведут  к  наказанию;  арестант
опЯть  начинает  молить.  †еребЯтников  на  этот   раз   не   ломаетсЯ,   не
гримасничает, а пускаетсЯ в откровенности:
     - ‚идишь что, любезный, - говорит он, -  накажу  Я  тебЯ  как  следует,
потому ты и стоишь того. Ќо вот что Я длЯ тебЯ, пожалуй, сделаю: к прикладам
Я тебЯ не привЯжу. Ћдин пойдешь, только по-новому: беги что есть силы  через
весь фрунт! ’ут хоть и каждаЯ палка ударит, да ведь  дело-то  будет  короче,
как думаешь? •очешь испробовать?
     Ђрестант слушает с недоумением, с недоверчивостью и задумываетсЯ.  "—то
ж, - думает он про себЯ, - а может, оно и вправду вольготнее будет;  пробегу
что есть мочи, так мука впЯтеро короче будет, а может,  и  не  всЯкаЯ  палка
ударит".
     - •орошо, ваше благородие, согласен.
     - Ќу, и Я согласен, катай! ‘мотрите ж, не зевать! - кричит он солдатам,
знаЯ, впрочем, наперед, что ни одна  палка  не  манкирует  виноватой  спины;
промахнувшийсЯ солдат тоже очень хорошо знает, чему  подвергаетсЯ.  Ђрестант
пускаетсЯ бежать что есть  силы  по  "зеленой  улице",  но,  разумеетсЯ,  не
пробегает и пЯтнадцати рЯдов;  палки,  как  барабаннаЯ  дробь,  как  молниЯ,
разом, вдруг, низвергаютсЯ на его спину, и  беднЯк  с  криком  упадает,  как
подкошенный, как  сраженный  пулей.  "Ќет,  ваше  благородие,  лучше  уж  по
закону", - говорит он, медленно подымаЯсь с земли, бледный и  испуганный,  а
†еребЯтников, который заранее знал всю  эту  штуку  и  что  из  нее  выйдет,
хохочет, заливаетсЯ. Ќо и не описать всех его развлечений и всего,  что  про
него у нас рассказывали!
     Ќесколько другим образом, в другом тоне и духе, рассказывали у  нас  об
одном поручике ‘мекалове, исполнЯвшем должность командира при нашем остроге,
прежде  еще,  чем  назначили  к  этой  должности  нашего  плац-майора.   Џро
†еребЯтникова хоть и рассказывали довольно равнодушно, без особой злобы,  но
все-таки не любовались его подвигами, не хвалили его, а видимо им гнушались.
„аже как-то свысока презирали его. Ќо про поручика  ‘мекалова  вспоминали  у
нас с радостью и наслаждением. „ело в том, что это вовсе не был какой-нибудь
особенный охотник высечь;  в  нем  отнюдь  не  было  чисто  жеребЯтнического
элемента. Ќо все-таки он был отнюдь не прочь и высечь; в том-то и дело,  что
самые розги его вспоминались у нас с какою-то сладкою любовью,  -  так  умел
угодить  этот  человек  арестантам!  Ђ  и  чем?  —ем   заслужил   он   такую
популЯрность? Џравда, наш народ, как, может  быть,  и  весь  народ  русский,
готов забыть целые муки за одно ласковое слово; говорю об этом как об факте,
не разбираЯ его на этот раз ни с той, ни с  другой  стороны.  Ќетрудно  было
угодить этому народу и приобрести у него популЯрность. Ќо  поручик  ‘мекалов
приобрел  особенную  популЯрность  -  так  что  даже  о  том,  как  он  сек,
припоминалось чуть не с  умилением.  "Ћтца  не  надо",  -  говорЯт,  бывало,
арестанты и даже вздыхают, сравниваЯ по воспоминаниЯм их прежнего временного
начальника, ‘мекалова, с теперешним плац-майором.  "„уша  человек!"  Ѓыл  он
человек простой, может, даже и добрый по-своему.  Ќо  случаетсЯ,  бывает  не
только добрый, но даже и великодушный человек в начальниках; и что ж? -  все
не любЯт его, а над иным так, смотришь, и просто смеютсЯ. „ело  в  том,  что
‘мекалов умел как-то  так  сделать,  се  его  у  нас  признавали  за  своего
человека,  а  это  большое  уменье   или,   вернее   сказать,   прирожденнаЯ
способность, над которой и не  задумываютсЯ  даже  обладающие  ею.  ‘транное
дело: бывают даже из таких и совсем недобрые люди, а между  тем  приобретают
иногда большую популЯрность. Ќе брезгливы они,  не  гадливы  к  подчиненному
народу, - вот где, кажетсЯ мне, причина! Ѓарчонка-белоручки в них не видать,
духа барского не слыхать, а есть в  них  какой-то  особенный  простонародный
запах, прирожденный им, и, боже мой, как чуток народ к этому запаху! —его он
не отдаст за него! Њилосерднейшего человека готов променЯть даже  на  самого
старого, если этот припахивает ихним собственным посконным запахом.  —то  ж,
если этот припахивающий человек, сверх  того,  и  действительно  добродушен,
хотЯ бы и по-своему? ’ут уж ему и цены нет!  Џоручик  ‘мекалов,  как  уже  и
сказал Я, иной раз и больно наказывал, но он как-то так умел сделать, что на
него не только не злобствовали, но даже, напротив, теперь, в мое времЯ,  как
уже все давно прошло, вспоминали о его штучках при сечении  со  смехом  и  с
наслаждением. ‚прочем, у него было немного штук: фантазии художественной  не
хватало. Џо правде, была всего-то одна штучка, одна-единственнаЯ, с  которой
он чуть не целый год у нас пробавлЯлсЯ; но, может быть, она именно и мила-то
была тем, что была единственнаЯ. Ќаивности  в  этом  было  много.  Џриведут,
например, виноватого арестанта. ‘мекалов сам выйдет к  наказанию,  выйдет  с
усмешкою,  с  шуткою,  об  чем-нибудь  тут  же  расспросит  виноватого,   об
чем-нибудь постороннем, о его личных, домашних, арестантских делах, и  вовсе
не с какою-нибудь целью, не с заигрыванием  каким-нибудь,  а  так  просто  -
потому что ему действительно знать хочетсЯ об этих делах. Џринесут розги,  а
‘мекалову стул; он сЯдет на него, трубку даже закурит. „линнаЯ у него  такаЯ
трубка была. Ђрестант начинает молить... "Ќет  уж,  брат,  ложись,  чего  уж
тут..." - скажет ‘мекалов; арестант вздохнет  и  лЯжет.  "Ќу-тка,  любезный,
умеешь вот такой-то стих наизусть?" - "Љак не  знать,  ваше  благородие,  мы
крещеные, сыздетства учились". - "Ќу, так читай". € уж арестант  знает,  что
читать, и знает заранее, что будет при этом чтении, потому что эта штука раз
тридцать уже и прежде с другими повторЯлась. „а и сам  ‘мекалов  знает,  что
арестант это знает; знает, что даже и солдаты,  которые  стоЯт  с  поднЯтыми
розгами над лежащей жертвой, об этой самой штуке тоже давно уж наслышаны,  и
все-таки он повторЯет ее опЯть, - так  она  ему  раз  навсегда  понравилась,
может быть именно потому, что он ее сам сочинил, из литературного самолюбиЯ.
Ђрестант начинает читать, люди с розгами ждут, а ‘мекалов даже принагнетсЯ с
места, руку подымет, трубку перестанет курить, ждет известного словца. Џосле
первой строчки известных  стихов  арестант  доходит  наконец  до  слова  "на
небеси". ’ого только и надо. "‘той! - кричит воспламененный поручик и  мигом
с вдохновенным жестом, обращаЯсь к человеку, поднЯвшему розгу, кричит:  -  Ђ
ты ему поднеси!"
     €  заливаетсЯ  хохотом.  ‘тоЯщие  кругом   солдаты   тоже   ухмылЯютсЯ:
ухмылЯетсЯ секущий, чуть не ухмылЯетсЯ даже  секомый,  несмотрЯ  на  то  что
розга по команде "поднеси" свистит уже в воздухе, чтоб через  один  миг  как
бритвой резнуть по его виноватому телу. € радуетсЯ ‘мекалов, радуетсЯ именно
тому, что вот как же это он так хорошо придумал - и сам сочинил: "на небеси"
и "поднеси" - и кстати, и в рифму выходит. € ‘мекалов  уходит  от  наказаниЯ
совершенно довольный собой, да и высеченный тоже уходит  чуть  не  довольный
собой и ‘мекаловым. €, смотришь, через полчаса уж  рассказывает  в  остроге,
как и теперь, в тридцать первый раз, была повторена уже тридцать раз  прежде
всего повтореннаЯ шутка. "Ћдно слово, душа человек! ‡абавник!"
     „аже подчас какой-то маниловщиной отзывались воспоминаниЯ  о  добрейшем
поручике.
     - Ѓывало, идешь этта, братцы, - рассказывает какой-нибудь арестантик, и
все лицо его улыбаетсЯ от воспоминаниЯ, - идешь, а  он  уж  сидит  себе  под
окошком в халатике, чай пьет, трубочку покуривает. ‘нимешь  шапку.  -  Људа,
Ђксенов, идешь?
     - „а на работу, Њихаил ‚асильич, перво-наперво в мастерскую  надоть,  -
засмеетсЯ себе... ’о есть душа человек! Ћдно слово душа!
     - € не нажить такого! - прибавлЯет кто-нибудь из слушателей.

        III  
                                ЏђЋ„Ћ‹†…Ќ€….

     џ заговорил теперь о наказаниЯх, равно как  и  об  разных  исполнителЯх
этих  интересных  обЯзанностей,  собственно  потому,   что,   переселЯсь   в
госпиталь, подучил только тогда и первое наглЯдное  понЯтие  обо  всех  этих
делах. „о тех пор Я знал об  этом  только  понаслышке.  ‚  наши  две  палаты
сводились  все  наказанные  шпицрутенами  подсудимые  из  всех   батальонов,
арестантских отделений и прочих военных команд, расположенных в нашем городе
и во всем его округе. ‚ это первое времЯ, когда Я ко всему, что  совершалось
кругом менЯ, еще так жадно приглЯдывалсЯ, все эти странные длЯ менЯ порЯдки,
все эти наказанные и готовившиесЯ к  наказанию  естественно  производили  на
менЯ сильнейшее впечатление. џ был взволнован, смущен и испуган. Џомню,  что
тогда же Я вдруг и нетерпеливо стал вникать во все  подробности  этих  новых
Явлений, слушать разговоры и рассказы на эту  тему  других  арестантов,  сам
задавал им вопросы, добивалсЯ решений. Њне  желалось,  между  прочим,  знать
непременно все степени приговоров и исполнений, все оттенки этих исполнений,
взглЯд  на  все  это  самих   арестантов;   Я   старалсЯ   вообразить   себе
психологическое  состоЯние  идущих  на  казнь.  џ  сказал  уже,  что   перед
наказанием редко кто бывает хладнокровен, не исключаЯ даже  и  тех,  которые
уже предварительно были много и неоднократно биты.  ’ут  вообще  находит  на
осужденного  какой-то  острый,  но  чисто  физический  страх,  невольный   и
неотразимый, подавлЯющий все нравственное существо человека. џ и  потом,  во
все эти несколько лет острожной  жизни,  невольно  приглЯдывалсЯ  к  тем  из
подсудимых, которые, пролежав в госпитале после первой половины наказаниЯ  и
залечив свои спины, выписывались из госпиталЯ, чтобы  назавтра  же  выходить
остальную  половину  назначенных  по  конфирмации  палок.   ќто   разделение
наказаниЯ  на  две  половины   случаетсЯ   всегда   по   приговору   лекарЯ,
присутствующего при наказании. …сли назначенное по преступлению число ударов
большое, так что арестанту всего разом не вынести, то делЯт ему это число на
две, даже на три части, судЯ по тому, что скажет доктор во времЯ уже  самого
наказаниЯ, то есть может ли наказуемый продолжать идти сквозь строй  дальше,
или это будет сопрЯжено с опасностью длЯ  его  жизни.  Ћбыкновенно  пЯтьсот,
тысЯча и даже полторы тысЯчи выходЯт разом; но если приговор в  две,  в  три
тысЯчи, то исполнение делитсЯ на две половины и даже на  три.  ’е,  которые,
залечив после первой половины свою спину, выходили из госпиталЯ,  чтоб  идти
под вторую половину, в день выписки и накануне  бывали  обыкновенно  мрачны,
угрюмы, неразговорчивы. ‡амечалась в них некотораЯ отупелость ума,  какаЯ-то
неестественнаЯ рассеЯнность. ‚ разговоры такой человек не пускаетсЯ и больше
молчит; любопытнее всего, что с таким и сами арестанты никогда не говорЯт  и
не стараютсЯ заговаривать о том, что  его  ожидает.  Ќи  лишнего  слова,  ни
утешениЯ; даже стараютсЯ и вообще-то мало вниманиЯ обращать на такого.  ќто,
конечно, лучше длЯ подсудимого. Ѓывают исключениЯ, как вот, например, Ћрлов,
о котором Я уже рассказывал. Џосле первой половины наказаниЯ он только на то
и досадовал, что спина его долго не  заживает  и  что  нельзЯ  ему  поскорее
выписатьсЯ, чтоб скорей выходить остальные удары, отправитьсЯ  с  партией  в
назначенную ему ссылку и бежать с дороги. Ќо этого развлекала  цель,  и  бог
знает, что у него на уме. ќто была страннаЯ и живучаЯ натура. Ћн  был  очень
доволен, в сильно возбужденном состоЯнии, хотЯ  и  подавлЯл  свои  ощущениЯ.
„ело в том, что он еще перед первой половиной наказаниЯ думал,  что  его  не
выпустЯт из-под палок и что он должен умереть. „о него доходили  уже  разные
слухи о мерах начальства, еще когда он содержалсЯ под судом; он уже и  тогда
готовилсЯ к смерти. Ќо, выходив первую половину, он ободрилсЯ. Ћн  ЯвилсЯ  в
госпиталь избитый до полусмерти; Я еще никогда не видал  таких  Язв;  но  он
пришел с радостью в сердце, с надеждой, что останетсЯ жив,  что  слухи  были
ложные, что его вот выпустЯт же теперь из-под палок, так что  теперь,  после
долгого содержаниЯ под судом, ему  уже  начинали  мечтатьсЯ  дорога,  побег,
свобода, полЯ и леса... —ерез два днЯ после выписки из госпиталЯ он  умер  в
том же госпитале, на прежней же койке, не выдержав второй половины. Ќо Я уже
упоминал об этом.
     ----
     7 ‚се, что Я пишу здесь о  наказаниЯх  и  казнЯх,  было  в  мое  времЯ.
’еперь, Я слышал, все это изменилось и изменЯетсЯ. (Џрим. автора).

     €, однако, те же арестанты, которые проводили такие тЯжелые дни и  ночи
перед самым наказанием, переносили самую казнь мужественно,  не  исключаЯ  и
самых малодушных. џ редко слышал стоны даже в продолжение первой ночи по  их
прибытии, нередко даже от чрезвычайно тЯжело  избитых;  вообще  народ  умеет
переносить боль. Ќасчет боли  Я  много  расспрашивал.  Њне  иногда  хотелось
определенно узнать, как велика эта боль, с чем ее, наконец, можно  сравнить?
Џраво, не знаю, длЯ чего Я добивалсЯ этого. Ћдно только  помню,  что  не  из
праздного любопытства. ЏовторЯю, Я был взволнован и потрЯсен. Ќо у кого Я ни
спрашивал, Я никак не мог  добитьсЯ  удовлетворительного  длЯ  менЯ  ответа.
†жет, как огнем палит, - вот все, что Я мог узнать, и это был единственный у
всех ответ. †жет, да и только. ‚ это же первое времЯ, сойдЯсь поближе с Њ-м,
Я расспрашивал и его. "Ѓольно, - отвечал он, - очень, а ощущение - жжет, как
огнем; как будто жаритсЯ спина на самом сильном  огне".  Ћдним  словом,  все
показывали в одно слово. ‚прочем, помню, Я тогда  же  сделал  одно  странное
замечание, за верность которого особенно  не  стою;  но  общность  приговора
самих арестантов сильно его поддерживает: это то, что розги, если  даютсЯ  в
большом количестве, самое тЯжелое наказание из  всех  у  нас  употреблЯемых.
Љазалось бы, что это с первого взглЯда нелепо и невозможно. Ќо, однако же, с
пЯтисот, даже с четырехсот розог можно засечь человека до  смерти;  а  свыше
пЯтисот почти наверно. ’ысЯчи розог не вынесет  разом  даже  человек  самого
сильнейшего сложениЯ. Њежду тем пЯтьсот палок можно  перенести  безо  всЯкой
опасности длЯ жизни. ’ысЯчу палок может вынести, без опасениЯ за жизнь, даже
и не сильного сложениЯ человек.  „аже  с  двух  тысЯч  палок  нельзЯ  забить
человека средней силы и здорового  сложениЯ.  Ђрестанты  все  говорили,  что
розги хуже палок. "ђозги садче, - говорили они,  -  муки  больше".  Љонечно,
розги мучительнее палок. Ћни сильнее раздражают, сильнее действуют на нервы,
возбуждают их свыше меры,  потрЯсают  свыше  возможности.  џ  не  знаю,  как
теперь, но в недавнюю старину были джентльмены, которым  возможность  высечь
свою жертву доставлЯла нечто, напоминающее маркиз де  ‘ада  и  Ѓренвилье.  џ
думаю, что в этом ощущении есть нечто  такое,  отчего  у  этих  джентльменов
замирает сердце, сладко и больно  вместе.  …сть  люди,  как  тигры  жаждущие
лизнуть крови. Љто испытал раз эту власть, это безграничное  господство  над
телом, кровью и духом такого же, как сам, человека, так же созданного, брата
по закону •ристову; кто испытал власть и полную  возможность  унизить  самым
высочайшим унижением другое существо, носЯщее на себе образ божий,  тот  уже
поневоле как-то делаетсЯ  не  властен  в  своих  ощущениЯх.  ’иранство  есть
привычка; оно одарено развитием, оно развиваетсЯ, наконец, в болезнь. џ стою
на том, что самый лучший человек может огрубеть и  отупеть  от  привычки  до
степени зверЯ. Љровь и власть пьЯнЯт: развиваютсЯ загрубелость, разврат; уму
и чувству становЯтсЯ доступны и, наконец, сладки самые ненормальные ЯвлениЯ.
—еловек и гражданин гибнут в тиране  навсегда,  а  возврат  к  человеческому
достоинству, к раскаЯнию,  к  возрождению  становитсЯ  длЯ  него  уже  почти
невозможен. Љ тому же пример, возможность такого своеволиЯ  действуют  и  на
все общество заразительно: такаЯ власть соблазнительна. Ћбщество, равнодушно
смотрЯщее на такое Явление, уже  само  заражено  в  своем  основании.  Ћдним
словом, право телесного наказаниЯ, данное одному над другим,  есть  одна  из
Язв общества, есть одно из самых  сильных  средств  длЯ  уничтожениЯ  в  нем
всЯкого зародыша, всЯкой попытки  гражданственности  и  полное  основание  к
непременному и неотразимому его разложению.
     Џалачом гнушаютсЯ же в обществе, но  палачом-джентльменом  далеко  нет.
’олько недавно высказалось противное мнение, но  высказалось  еще  только  в
книгах, отвлеченно. „аже те, которые высказывают  его,  не  все  еще  успели
затушить в себе эту потребность самовластиЯ. „аже всЯкий  фабрикант,  всЯкий
антрепренер непременно должен ощущать какое-то раздражительное  удовольствие
в том, что его работник зависит  иногда  весь,  со  всем  семейством  своим,
единственно от него. ќто наверно так; не так скоро поколение  отрываетсЯ  от
того, что сидит в нем наследственно; не так скоро  отказываетсЯ  человек  от
того, что вошло в кровь его, передано ему, так сказать, с матерним  молоком.
Ќе бывает таких скороспелых переворотов. ‘ознать вину  и  родовой  грех  еще
мало, очень мало; надобно совсем от него  отучитьсЯ.  Ђ  это  не  так  скоро
делаетсЯ.
     џ заговорил о палаче. ‘войства палача  в  зародыше  находЯтсЯ  почти  в
каждом современном человеке.  Ќо  не  равно  развиваютсЯ  звериные  свойства
человека. …сли же в ком-нибудь они пересиливают в своем развитии все  другие
его свойства, то такой человек, конечно, становитсЯ ужасным  и  безобразным.
Џалачи бывают двух родов: одни бывают добровольные, другие  -  подневольные,
обЯзанные.  „обровольный   палач,   конечно,   во   всех   отношениЯх   ниже
подневольного, которым, однако, так гнушаетсЯ народ, гнушаетсЯ до ужаса,  до
гадливости, до безотчетного, чуть не мистического  страха.  Ћткуда  же  этот
почти суеверный страх к одному палачу и такое равнодушие, чуть не  одобрение
к другому? Ѓывают примеры до крайности странные: Я знавал людей даже добрых,
даже честных, даже уважаемых в обществе, и между тем они, например, не могли
хладнокровно перенести, если наказуемый не кричит под розгами, не молит и не
просит о пощаде. Ќаказуемые должны непременно кричать и молить о пощаде. ’ак
принЯто; это считаетсЯ и приличным и необходимым, и когда однажды жертва  не
хотела  кричать,  то  исполнитель,  которого  Я  знал  и  который  в  других
отношениЯх мог считатьсЯ человеком, пожалуй, и добрым, даже  лично  обиделсЯ
при этом случае. Ћн хотел было сначала наказать легко, но, не слыша  обычных
"ваше благородие, отец родной,  помилуйте,  заставьте  за  себЯ  вечно  бога
молить" и проч., рассвирепел и дал розог пЯтьдесЯт лишних, желаЯ добитьсЯ  и
крику и просьб, - и добилсЯ. "ЌельзЯ-с, грубость есть",  -  отвечал  он  мне
очень  серьезно.  —то  же  касаетсЯ  до  настоЯщего  палача,  подневольного,
обЯзанного, то известно: это арестант решоный и приговоренный в  ссылку,  но
оставленный в палачах; поступивший сначала  в  науку  к  другому  палачу  и,
выучившись у него, оставленный навек при остроге, где он содержитсЯ особо, в
особой комнате, имеющий даже свое хозЯйство, но находЯщийсЯ почти всегда под
конвоем. Љонечно, живой человек не машина; палач бьет хоть и по обЯзанности,
но иногда тоже входит в азарт, но хоть бьет не без  удовольствиЯ  длЯ  себЯ,
зато почти никогда не имеет личной ненависти к своей жертве. ‹овкость удара,
знание своей науки, желание показать себЯ перед своими  товарищами  и  перед
публикой подстрекают его самолюбие. Ћн хлопочет ради искусства. Љроме  того,
он знает очень хорошо, что он всеобщий отверженец, что суеверный страх везде
встречает и провожает его, и нельзЯ ручатьсЯ, чтоб  это  не  имело  на  него
влиЯниЯ, не усиливало в нем его Ярости, его звериных наклонностей. „аже дети
знают, что он "отказываетсЯ от отца и матери". ‘транное дело, сколько мне ни
случалось видеть палачей, все они были люди развитые, с толком, с умом  и  с
необыкновенным самолюбием, даже с гордостью. ђазвилась ли в них эта гордость
в отпор всеобщему к ним презрению;  усиливалась  ли  она  сознанием  страха,
внушаемого ими их жертве, и чувством господства над нею, -  не  знаю.  Њожет
быть, даже самаЯ парадность и театральность той обстановки,  с  которою  они
ЯвлЯютсЯ перед публикой на эшафоте, способствуют развитию в  них  некоторого
высокомериЯ. Џомню, мне пришлось однажды в  продолжение  некоторого  времени
часто встречать и близко наблюдать одного палача.  ќто  был  малый  среднего
роста, мускулистый, сухощавый, лет сорока, с довольно приЯтным и умным лицом
и с кудрЯвой головой. Ћн был всегда необыкновенно  важен,  спокоен;  снаружи
держал себЯ по-джентльменски, отвечал всегда коротко, рассудительно  и  даже
ласково, но как-то высокомерно ласково, как будто он чем-то  чванилсЯ  предо
мною. Љараульные офицеры часто с ним при мне заговаривали и, право,  даже  с
некоторым как будто уважением к нему. Ћн это сознавал  и  перед  начальником
нарочно  удвоивал  свою   вежливость,   сухость   и   чувство   собственного
достоинства. —ем ласковее разговаривал с ним начальник, тем неподатливее сам
он казалсЯ, и хотЯ отнюдь не выступал из  утонченнейшей  вежливости,  но,  Я
уверен, в эту минуту он считал себЯ неизмеримо выше разговаривавшего  с  ним
начальника. Ќа лице его это было написано. ‘лучалось,  что  иногда  в  очень
жаркий летний день посылали его под конвоем с длинным тонким шестом избивать
городских собак. ‚ этом городке было  чрезвычайно  много  собак,  совершенно
никому  не  принадлежавших  и  плодившихсЯ  с  необыкновенною  быстротою.  ‚
каникулЯрное времЯ они  становились  опасными,  и  длЯ  истреблениЯ  их,  по
распорЯжению  начальства,  посылалсЯ  палач.  Ќо  даже  и  эта  унизительнаЯ
должность, по-видимому, нимало не унижала его. Ќадо  было  видеть,  с  каким
достоинством он расхаживал по  городским  улицам  в  сопровождении  усталого
конвойного, пугаЯ уже одним видом  своим  встречных  баб  и  детей,  как  он
спокойно и даже свысока смотрел на всех встречавшихсЯ. ‚прочем, палачам жить
привольно. “ них есть деньги, едЯт  они  очень  хорошо,  пьют  вино.  „еньги
достаютсЯ им через взЯтки. ѓражданский подсудимый, которому выходит по  суду
наказание, предварительно хоть чем-нибудь, хоть из  последнего,  да  подарит
палача. Ќо с иных, с богатых подсудимых, они сами берут, назначаЯ  им  сумму
сообразно с вероЯтными средствами арестанта, берут и по тридцати  рублей,  а
иногда даже и более. ‘ очень богатыми  даже  очень  торгуютсЯ.  Ћчень  слабо
наказать палач, конечно, не может; он отвечает за это своей  же  спиной.  Ќо
зато, за известную взЯтку, он обещаетсЯ жертве,  что  не  прибьет  ее  очень
больно. Џочти  всегда  соглашаютсЯ  на  его  предложение;  если  ж  нет,  он
действительно наказывает варварски, и это вполне в  его  власти.  ‘лучаетсЯ,
что он налагает  значительную  сумму  даже  на  очень  бедного  подсудимого;
родственники ходЯт, торгуютсЯ, кланЯютсЯ, и беда, если не удовлетворЯт  его.
‚ таких случаЯх много помогает ему  суеверный  страх,  им  внушаемый.  Љаких
диковинок про палачей не рассказывают! ‚прочем, сами арестанты уверЯли менЯ,
что палач может убить с одного  удара.  Ќо,  во-первых,  когда  ж  это  было
испытано? Ђ, впрочем, может быть. Ћб этом  говорили  слишком  утвердительно.
Џалач же сам ручалсЯ мне, что он это может сделать. ѓоворили  тоже,  что  он
может ударить со всего размаха по самой спине преступника, но так, что  даже
самого маленького рубчика не вскочит после удара и преступник не почувствует
ни малейшей боли. ‚прочем, обо всех этих фокусах  и  утонченностЯх  известно
уже слишком много рассказов. Ќо если  даже  палач  и  возьмет  взЯтку,  чтоб
наказать легко, то все-таки первый удар даетсЯ им со  всего  размаха  и  изо
всей силы. ќто даже обратилось между ними в  обычай.  Џоследующие  удары  он
смЯгчает, особенно  если  ему  предварительно  заплатили.  Ќо  первый  удар,
заплатили иль нет ему, - его. Џраво,  не  знаю,  длЯ  чего  это  у  них  так
делаетсЯ? „лЯ того ли, чтоб сразу приучить жертву к  дальнейшим  ударам,  по
тому расчету, что после очень трудного удара уже не так мучительны покажутсЯ
легкие, или тут просто желание пофорсить перед жертвой,  задать  ей  страху,
огорошить ее с первого раза, что понимала она, с кем  дело  имеет,  показать
себЯ, одним словом. ‚о всЯком случае палач перед началом наказаниЯ чувствует
себЯ в возбужденном  состоЯнии  духа,  чувствует  силу  свою,  сознает  себЯ
властелином; он в эту минуту актер; на него дивитсЯ и ужасаетсЯ публика,  и,
уж конечно,  не  без  наслаждениЯ  кричит  он  своей  жертве  перед  ударом:
"Џоддержись, ожгу! " -  обычные  и  роковые  слова  в  этом  случае.  ’рудно
представить, до чего можно исказить природу человеческую.
     ‚ это первое времЯ, в госпитале, Я заслушивалсЯ всех этих  арестантских
рассказов. ‹ежать было нам всем ужасно скучно. Љаждый день так похож один на
другой! “тром еще развлекало нас посещение докторов и потом скоро после  них
обед.  …да,  разумеетсЯ,  в  таком  однообразии  представлЯла   значительное
развлечение. Џорции были разные, распределенные по болезнЯм  лежавших.  €ные
получали только один суп с  какой-то  крупой;  другие  только  одну  кашицу;
третьи одну только манную кашу,  на  которую  было  очень  много  охотников.
Ђрестанты   от   долгого   лежаниЯ   изнеживались   и   любили   лакомитьсЯ.
‚ыздоравливавшим и почти здоровым давали кусок вареной говЯдины, "быка", как
у нас говорили. ‚сех лучше была порциЯ  цынготнаЯ  -  говЯдина  с  луком,  с
хреном и с проч., а иногда и с крышкой  водки.  •леб  был,  тоже  смотрЯ  по
болезнЯм, черный или полубелый, порЯдочно выпеченный.  ќта  официальность  и
тонкость в назначении порций только смешила больных. Љонечно, в иной болезни
человек и сам ничего не ел. Ќо зато те больные, которые чувствовали аппетит,
ели, что хотели. €ные менЯлись порциЯми, так что порциЯ, подходЯщаЯ к  одной
болезни, переходила к совершенно другой. „ругие, которые  лежали  на  слабой
порции, покупали говЯдину или  цинготную  порцию,  пили  квас,  госпитальное
пиво, покупаЯ его у тех, кому оно назначалось.  €ные  съедали  даже  по  две
порции. ќти порции продавались или перепродавались за деньги. ѓовЯжьЯ порциЯ
ценилась довольно высоко: она стоила пЯть копеек ассигнациЯми. …сли в  нашей
палате не было у кого купить, посылали сторожа в другую арестантскую палату,
а нет - так и в солдатские палаты, в "вольные", как у нас  говорили.  ‚сегда
находились охотники продать. Ћни оставались на одном  хлебе,  зато  зашибали
деньгу. Ѓедность была, конечно, всеобщаЯ, но те,  которые  имели  деньжонки,
посылали даже на базар за калачами, даже за лакомствами и проч. Ќаши сторожа
исполнЯли все эти поручениЯ совершенно бескорыстно.  Џосле  обеда  наступало
самое скучное времЯ; кто от нечего делать спал, кто  болтал,  кто  ссорилсЯ,
кто что-нибудь вслух рассказывал. …сли не приводили новых больных, было  еще
скучнее. Џриход  новичка  почти  всегда  производил  некоторое  впечатление,
особенно если он был никому не знакомый. …го оглЯдывали,  старались  узнать,
что он и как, откуда и по каким делам. Ћсобенно интересовались в этом случае
пересыльными: те всегда что-нибудь  да  рассказывали,  впрочем  не  о  своих
интимных делах; об  этом,  если  сам  человек  не  заговаривал,  никогда  не
расспрашивали, а так: откуда шли? с кем? какова дорога? куда пойдут? и проч.
€ные, тут же слыша новый рассказ, припоминали как бы мимоходом что-нибудь из
своего  собственного:  об  разных  пересылках,  партиЯх,   исполнителЯх,   о
партионных начальниках. Ќаказанные шпицрутенами ЯвлЯлись тоже об эту пору, к
вечеру. Ћни всегда производили довольно сильное впечатление, как, впрочем, и
было уже упомЯнуто; но не каждый же день их приводили, и в тот  день,  когда
их не было, становилось у нас как-то вЯло,  как  будто  все  эти  лица  одно
другому страшно надоели,  начинались  даже  ссоры.  “  нас  радовались  даже
сумасшедшим, которых приводили на испытание. “ловка прикинутьсЯ сумасшедшим,
чтоб избавитьсЯ от наказаниЯ, употреблЯлась изредка подсудимыми. Ћдних скоро
обличали или, лучше сказать,  они  сами  решались  изменЯть  политику  своих
действий, и арестант, прокуралесив два-три днЯ, вдруг ни с того  ни  с  сего
становилсЯ  умным,  утихал  и  мрачно  начинал  проситьсЯ  на  выписку.   Ќи
арестанты, ни доктора не укорЯли такого и  не  стыдили,  напоминаЯ  ему  его
недавние фокусы; молча выписывали, молча провожали, и днЯ через  два-три  он
ЯвлЯлсЯ к нам наказанный. ’акие случаи бывали,  впрочем,  вообще  редки.  Ќо
настоЯщие сумасшедшие, приводившиесЯ на испытание, составлЯли истинную  кару
божию длЯ всей палаты. €ных сумасшедших, веселых, бойких, кричащих, плЯшущих
и поющих, арестанты сначала встречали чуть не с восторгом. "‚от забава-то! "
- говаривали они, смотрЯ на иного только что приведенного кривлЯку.  Ќо  мне
ужасно трудно и тЯжело  было  видеть  этих  несчастных.  џ  никогда  не  мог
хладнокровно смотреть на сумасшедших.
     ‚прочем,   скоро   беспрерывные   кривлЯньЯ   и   беспокойные   выходки
приведенного и встреченного с хохотом сумасшедшего  решительно  всем  у  нас
надоедали и днЯ в два выводили всех из терпениЯ окончательно. Ћдного из  них
держали у нас недели  три,  и  приходилось  просто  бежать  из  палаты.  Љак
нарочно, в это  времЯ  привели  еще  сумасшедшего.  ќтот  произвел  на  менЯ
особенное впечатление. ‘лучилось это уже  на  третий  год  моей  каторги.  ‚
первый год, или, лучше сказать, в первые же  месЯцы  моей  острожной  жизни,
весной, Я ходил с одной партией на работу за две версты, в кирпичный  завод,
с печниками, подносчиком. Ќадо было исправить длЯ будущих  летних  кирпичных
работ печи. ‚ это утро в заводе Њ-цкий и Ѓ. познакомили менЯ  с  проживавшим
там надсмотрщиком, унтер-офицером Ћстрожским.  ќто  был  полЯк,  старик  лет
шестидесЯти, высокий, сухощавый, чрезвычайно благообразной и даже  величавой
наружности. ‚  ‘ибири  он  находилсЯ  с  давнишних  пор  на  службе  и  хоть
происходил из простонародьЯ, пришел как  солдат  бывшего  в  тридцатом  году
войска, но Њ-цкий и Ѓ. его любили  и  уважали.  Ћн  все  читал  католическую
Ѓиблию. џ разговаривал с ним, и он говорил так  ласково,  так  разумно,  так
занимательно рассказывал, так добродушно и честно смотрел. ‘ тех  пор  Я  не
видал его года два, слышал только, что по какому-то делу  он  находилсЯ  под
следствием, и вдруг его ввели к нам в палату как сумасшедшего.  Ћн  вошел  с
визгами, с хохотом и с самыми неприличными, с  самыми  камаринскими  жестами
пустилсЯ плЯсать по палате. Ђрестанты были в  восторге,  но  мне  стало  так
грустно... —ерез три днЯ мы все уже  не  знали,  куда  с  ним  деватьсЯ.  Ћн
ссорилсЯ, дралсЯ, визжал, пел  песни,  даже  ночью,  делал  поминутно  такие
отвратительные выходки, что всех  начинало  просто  тошнить.  Ћн  никого  не
боЯлсЯ. Ќа него надевали горЯчешную рубашку, но от этого становилось нам  же
хуже, хотЯ без рубашки он затевал ссоры и лез дратьсЯ чуть не  со  всеми.  ‚
эти три недели иногда всЯ палата подымалась в один голос и просила  главного
доктора перевести наше нещечко в другую  арестантскую  палату.  ’ам  в  свою
очередь выпрашивали днЯ через два перевести его к нам. Ђ так как сумасшедших
случилось у нас разом двое, беспокойных и забиЯк, то одна  палата  с  другою
чередовались и менЯлись сумасшедшими. Ќо оказывались оба хуже. ‚се вздохнули
свободнее, когда их от нас увели наконец куда-то...
     Џомню тоже еще одного странного  сумасшедшего.  Џривели  однажды  летом
одного подсудимого, здорового и с виду очень неуклюжего  парнЯ,  лет  сорока
пЯти, с  уродливым  от  оспы  лицом,  с  заплывшими  красными  глазами  и  с
чрезвычайно угрюмым и мрачным видом. ЏоместилсЯ он рЯдом со  мною.  ЋказалсЯ
он очень смирным малым, ни с кем не заговаривал и  сидел  как  будто  что-то
обдумываЯ. ‘тало смеркатьсЯ, и вдруг он обратилсЯ ко мне. ЏрЯмо, без дальних
предисловий, но с таким видом, как будто сообщает мне чрезвычайную тайну, он
стал мне рассказывать, что на днЯх ему выходит  две  тысЯчи,  но  что  этого
теперь не будет, потому  что  дочь  полковника  ѓ.  об  нем  хлопочет.  џ  с
недоумением посмотрел на него и отвечал, что в таком  случае,  мне  кажетсЯ,
дочь  полковника  ничего  не  в  состоЯнии  сделать.  џ  еще  ни  о  чем  не
догадывалсЯ; его привели вовсе не  как  сумасшедшего,  а  как  обыкновенного
больного. џ спросил его, чем он болен? Ћн ответил мне, что не  знает  и  что
его зачем-то прислали, но что он совершенно здоров,  а  полковничьЯ  дочь  в
него влюблена; что она раз, две недели тому назад, проезжала мимо абвахты, а
он на ту пору и выглЯни из-за решетчатого окошечка. Ћна,  как  увидала  его,
тотчас же и влюбилась. € с тех пор под разными видами была уже три  раза  на
абвахте; первый раз заходила вместе с отцом к брату, офицеру, стоЯщему в  то
времЯ у них в карауле; другой раз  пришла  с  матерью  раздать  подаЯние  и,
проходЯ мимо, шепнула ему, что она его любит  и  выручит.  ‘транно  было,  с
какими тонкими подробностЯми рассказывал он мне всю эту нелепость,  котораЯ,
разумеетсЯ, всЯ целиком родилась в расстроенной, бедной голове его.  ‚  свое
избавление от наказаниЯ он верил  свЯто.  Ћ  страстной  любви  к  нему  этой
барышни говорил спокойно и утвердительно, и, несмотрЯ уже на общую нелепость
рассказа, так дико было слышать такую  романтическую  историю  о  влюбленной
девице от человека под пЯтьдесЯт лет, с такой унылой, огорченной и уродливой
физиономией. ‘транно, что мог сделать страх наказаниЯ с этой  робкой  душой.
Њожет быть, он действительно кого-нибудь увидел в  окошко,  и  сумасшествие,
приготовлЯвшеесЯ в нем от страха, возраставшего с каждым часом, вдруг  разом
нашло свой исход, свою форму. ќтот несчастный солдат, которому, может  быть,
во всю жизнь ни разу и не подумалось о барышнЯх, выдумал вдруг целый  роман,
инстинктивно хватаЯсь хоть за эту соломинку. џ выслушал молча  и  сообщил  о
нем  другим  арестантам.  Ќо  когда   другие   стали   любопытствовать,   он
целомудренно молчал. Ќазавтра доктор долго  опрашивал  его,  и  так  как  он
сказал ему, что ничем не болен, и по осмотру оказалсЯ  действительно  таким,
то его и выписали. Ќо о том, что у него в листе  написано  было  sanat.,  мы
узнали уже, когда доктора вышли из палаты, так что сказать им, в  чем  дело,
уже нельзЯ было. „а мы и сами-то еще тогда вполне  не  догадывались,  в  чем
было главное дело. Ђ между тем все дело состоЯло в ошибке приславшего его  к
нам начальств