уже натуго, считай,
насмерть повЯзанного с рекой ѓришку ‚ысотина. ЏодадутсЯ молодой и старый на
реку, наберут сети в лодку, присЯдут к костерку попить чаю перед тем, как
обметать устье речки ѓравийки, и на времЯ забудут про лодку. Ќа такой реке,
как …нисей, да еще в ‡аполЯрье, да к тому же еще весною, забыватьсЯ нельзЯ.
‚ода была "на тальниках", лодку отбило, и дед Џавел -- отчаЯннаЯ душа, не
раздумываЯ, скинул лопоть, в подштанниках подковылЯл к реке, пощупал воду
пЯткой, съежилсЯ и, по-бабьи взвизгнув, рванул бегом за лодкой. ЌапористаЯ,
тЯжелаЯ от мути вода валила деда с ног, он спотыкалсЯ, охал, хваталсЯ за
кусты, но пер и пер бродом к лодке, однако настичь ее все не мог. € глаз ли
единственный подвел деда, показалось ли ему близко до цели -- вода
скрадывает расстоЯние, только рванулсЯ дед вплавь за лодкой. …му оставалось
сделать один лишь взмах, и он сделал его, этот взмах, вскинул руку, чтоб
пойматьсЯ за борт лодки, и так, с поднЯтой в небо рукой огруз, скрылсЯ в
воде.
’угоумный ѓришка еще сидел какое-то времЯ у костра, ждал, когда
вынырнет одноглазый, шебутной дед Џавел, уж больно быстро и как-то
невзаправдашно все произошло.
‹одку уносило, поворачиваЯ то носом, то кормой. ‚ середине ее на
подтоварнике рыхлым снежным бугром белела сеть, на сеть брошены мокрые
верхонки, лопашны выжидательно покоились по бортам, веревочка какаЯ-то
свисала с носа, трепало веревочку течением. ‚озле воды, на приплеске, лежала
дедова одежонка, на плоском камне дымилась трубка с медным колечком. ѓришка
глЯдел, глЯдел на попусту дымЯщуюсЯ трубку и заорал лихоматом караул.
Ќашли деда Џавла в замытых тиной кустах после того, как схлынула вода.
Њертвого деда Я не видел, не хоронил и о смерти его узнал спустЯ
большое времЯ. ‚ тот год Я одолевал самую, быть может, долгую и тЯжкую в
своей жизни зиму.
‘овсем недавно попал мне в руки документ, удостоверЯ- ющий кончину деда
Џавла. ‚от из него выдержки:
"...Ћтдел актов гражданского состоЯниЯ. ‘видетельство о смерти No 189,
фамилиЯ: Ђстафьев, имЯ-отчество: Џавел џковлевич. “мер(ла) 7 июнЯ 1939 г...
о чем в книге записей гражданского состоЯниЯ о смерти 1939 года 16 июнЯ
произведена соответствующаЯ запись. ѓород-селение: €гарка, край-область:
ЉрасноЯрский... возраст, причина смерти: 57 лет, утопление..."
—итаЯ этот документ, Я сделал потрЯсшее менЯ открытие: деда-то Џавла
џковлевича первый его внук и верный соратник по рыбалке почти уже на десЯток
лет пережил, но рыбачить стал редко и лениво: нет у него такого верного
напарника, какой когда-то у деда Џавла был в далеком ‡аполЯрье, внуки малы
еще, да и занЯты они учебой, увлечены городской жизнью, смотрЯт телевизор.

‚иктор Ђстафьев. ‘обрание сочинений в пЯтнадцати томах. ’ом 4.
ЉрасноЯрск, "Ћфсет", 1997 г. Џримечание

‚ыть -- аппетит.

Ѓез приюта

„олЯ во времени живет,
Ѓездолье в безвремЯнье.

ђусскаЯ пословица

Ќе помню, в каком году, но где-то далеко после войны Я плыл на новом
пароходе вниз по …нисею. Ќа пристани Ќазимово толпа пассажиров,
стосковавшихсЯ по берегу, заранее накопилась, стиснулась у квадратной дыры и
выжидательно молчала, будто у входа в Ѓожий храм перед молебствием. Љоманде
не удавалось выкинуть трап, матросы рассердились, тыкали торцом трапа в ноги
людей и, ушибив одного-другого пассажира, пробили наконец отверстие в толпе.
„урачась, охаЯ, хватаЯсь друг за дружку, пассажиры хлынули по трапу,
мелко переставлЯЯ ноги, чтоб не оттоптали. ‘лепым водоворотом людей
выкидывало на берег повернутыми лицом обратно к пароходу.
Ќа берегу шла торговлЯ, небогатаЯ, без зазывов и ора. ‘еверЯне, в
отличие от южан, не красуютсЯ и не наглеют, торгуЯ чем-либо, они как бы даже
стеснЯютсЯ такого занЯтиЯ, тогда как южане получают от торговли
удовольствие, делают из нее театр, где и цирк.
’уеса со стеклЯнно мерцающей смородиной, зевасто открытые мешки с
каленым, как бы олифой покрытым, кедровым орехом. Џод открытым веком пестерЯ
кровенела кнЯженица; голубика и черница темной пеной всплывали из ведер; в
щели плетенок сочилась остатнЯЯ, проквашеннаЯ морошка. Ћвощи: лук и чеснок с
сочным пером и мелкими, вытЯнутыми корешками, желтенькаЯ репа, Яркие
морковки с пышной ботвой лежали на каменных плитах. Џод соленую и свежую
рыбу брошены плахи, где и весла, чтоб не липла к продукту супесь, на
трЯпицах белели выступившей солью горки тугуна прошлогоднего вЯленьЯ.
‚ стороне ото всех, сложив по-бабьи руки на животе, молча сидел старик
разбойничьего вида. Џеред ним на крапивном мешке разложены были пастушьи
дудки, ивовые пикульки, берестЯные зобенки под соль, резаные ложки,
расписные туеса, птичьи чучела. Џассажиры дудели в дудки, вертели в руках
лесные диковинки, говорили про чучела: "ЏрЯмо как живые!", но ничего не
покупали у старика -- не наступила еще мода на такого вида народные изделиЯ.
’орговцы стоЯли коридором и пропускали по нему пассажиров, которым
непременно надо поднЯтьсЯ на берег, посмотреть на дома и на добродушно
почесывающихсЯ собак, рЯдами залегших по прибрежному урезу, будто на
пограничном порубежье, готовых оборонЯть селение свое, худобу и хозЯев.
‘реди торговок, с горкой насыпающих Ягоды и орехи, конфузливо
отшучивающихсЯ от-мужичьЯ, лепилась девочка лет девЯти, в полосатеньком
платье, спереди как бы обрызганном синими чернилами, -- она вынесла на
торжище ведро гонобобели. “гловатаЯ, с несообразно крупной костью и
выпирающими скулами, девочка выглЯдела старше своих лет. Џотом уж, годам к
шестнадцати-семнадцати, когда во многих коленах тайгой и таежной работой
крепленную кость прикроет упругое тело, нальетсЯ оно соком -- ох, какаЯ
сильнаЯ, может быть, удалаЯ сибирЯчка получитсЯ из этой девочки. Ђ пока
торчала на берегу растопыркой большеротаЯ, толстопЯтаЯ девчушка и,
ошарашенно открыв рот, глЯдела на нездешний, распрекрасный люд глазами, в
которых накрошено и белого, и синего, и серого, и который которого
переборет, пока не угадать, но непременно получатсЯ глаза северного,
застенчиво тихого свету.
џ покупал орехи у бородатого старообрЯдца, обутого в сыромЯтные
шептуны, картуз еще на нем был знатный, кожаный, высокий, времен, поди-ка,
царЯ ЂлексеЯ, вылощенный под железо, насунутый до надбровных, непримиримо
сдвинутых бугров. ЌасыпаЯ орехи берестЯнкой, он воротил от менЯ рыло -- Я
"вонЯл" табаком, но от самого кержака так перло черемшой, что пассажира
послабей и с ног могло сшибить, -- ушат с этой самой соленой черемшой стоЯл
чуть в стороне. "Љолбы не надо ль?" -- мотнул старообрЯдец бородою на ушат.
џ отказалсЯ. ЏринЯв мелочь за орехи, торговец уставилсЯ в заенисейские
дали, презираЯ вместе со мной всю гомонЯщую мирщину. џ отыскал взглЯдом
девчушку. Ќе очень-то почитаю водЯнистую голубику, но у младой сибирЯчки
никто Ягоды не покупал, и мне хотелось сделать "почин", а там сработает
"закон рынка", разуму не поддающийсЯ.
‘пускаЯсь по отлогому берегу, Я увидел на камешнике покойницки-синие
следы и шмыгающие среди разномастной обуви, большие в кости и все-таки еще
детские руки. Ћни выцарапывали Ягоды из-под ног, гребли в кучу, но
грЯзно-синЯЯ лужа все шире расплывалась по берегу, достигла мытых мостков
дебаркадера, клЯксами испЯтнала пароходный трап. Њатрос бросил перед входом
сырую веревочную швабру. "‚ытирайте ноги! ‚ытирайте ноги!" -- повторЯл он,
выхватываЯ за ворот попроще одетых пассажиров, сталкивал иль прЯмо-таки
ставил обувью их на швабру. „евочка уже не собирала Ягоды. Љому они нужны, с
песком-то? Ћна терла ладошки о платье на груди, и отрешенность
скитницы-черницы, понимание ей лишь ведомой юдоли исходило от нее. ‚чера
рано поутру разбудила ее бабушка, и они пошли в лес, по мокрой траве, и
девочка ежилась со сна от утренней, пронзающей росы, и ноги ее, схлестанные
травой, покрылись пупырышками, но пока пришли на болото, взошло солнце,
обогрело, запели птицы, бекас на болоте зажужжал, глухарка с выводком пришла
на болото кормитьсЯ Ягодой. Ќабрали бабушка с внучкой полное ведро голубики,
хоть и по оборкам ходили, где же им, старой да малой, идти на дальнее
болото, пусть Ягоды там и совком гребут. Ќо при старании да умении и на
ближнем, исхоженном болоте Ягод наберешь -- не ленись только. „евочка свою
тетрадку, шибко испомеченную красным карандашом, кроила на кулечки, высунув
Язык, бабушка откатывала Ягоды по наклоненному столу, чтоб без сора "товар"
нести на продажу, одновременно научала внучку свертывать кульки воронкой, и
совмесгно решено было -- на вырученные деньги купить внучке синие тапочки с
черными шнурками, бабушке пестрого ситчику на фартук...
"’ебе ч…, особу команду подавать?" -- так, что затрещала на мне рубаха,
сгреб менЯ за ворот матрос, и, пока Я вытирал ноги о швабру, он с
наслаждением удавкой затЯгивал ворот на моей шее. ‘ сожалением выпустив
менЯ, матрос заныл вкрадчиво-сонно: "‚ытирайте ноги, граждане! ‚ытирайте
ноги..."
Ђ злой, свинцом налитой взглЯд его щупал народ, искал жертву.
џ б забыл мокрогубого матроса и пристань Ќазимово забыл бы, если б не
эта вот, зачем-то и почему-то накопленнаЯ и бережно хранимаЯ злость молодого
еще парнЯ, может, и не злость, а только уверенность во власти, что хуже
всЯкой тЯжкой злобы, -- власти временной, однако дающей возможность пусть
хоть краткий миг потиранить ближнего своего, ротозевую ли девочку, дурнЯ ли,
вроде менЯ, не к месту и не ко времени размечтавшегосЯ, -- ничтожной силе и
жертвы ничтожные.
"‘ама во всем виноватаЯ!" -- простуженным голосом крикнула бойкаЯ
бабенка, в грЯзном шелковом платье, девочке, по лицу которой не потекли,
прЯмо-таки рухнули слезы величиной с голубику. Љрупные, светлые слезы, какие
бывают только у детей, сыпались на камни, на песок и тут же бесследно
высыхали.
‹егкие еще слезы, жизнь не отЯготила их еще горькой солью. Ќо взглЯд в
себЯ послушницы-черницы все-таки почудилсЯ. Ћт матери, от бабушки иль
прабабушки достал он эту девочку, занЯл свое место, осел в ее глазах на
самом дне бабьей покорностью, котораЯ паче мудрости.
„авно уж девушкой стала Ягодница. „а что там девушкой? †енщиной,
матерью. ђЯбь в ее глазах перемешалась, сделались они тихого, северного
цвету, доннаЯ синева, много мудрой печали таЯщаЯ в глуби, отсиЯла в
молодости, и серой пыльцой подернулись глаза, как спелаЯ Ягода голубика,
которой вышла она торговать когда-то на пристань Ќазимово. Ђ растет та Ягода
на тихом болоте, где лешие водЯтсЯ, где лесной соседушко обретаетсЯ,
пиликают веснами кулики, токует старый глухарь, уркают дикие голуби. ‚ суете
жизни, в бедах и радостЯх Ягодница скорей всего забыла о том давнем
происшествии на пристани Ќазимово, и саму пристань, быть может, забыла, а Я
вот отчего-то помню все так зримо и подробно, будто видел тихо и отринуто
плачущую девочку лишь вчера.

***

Њы подзадержались осенью на рыбалке. ‚ысотин с папой добирали план,
забивали рыбой бочки, спрЯтанные под берегом в кустах. ‚ысотин солил и
коптил рыбу на прокорм большой семье, папа, чуЯл Я, мечтал покутить, хотЯ
сулилсЯ справить мне "кустюм и сапоги".
‚ернувшись уже с "белыми мухами" в €гарку -- они здесь начинают летать
иным годом в начале сентЯбрЯ, папа где-то отыскал мачеху, и они, как
говорилось в старину: "‚новь пали друг другу в объЯтиЯ".
‘ейчас Я уж и не вспомню, какие извилистые пути привели нас в
заброшенное здание драмтеатра, снаружи похожего на Ящик из-под стирального
мыла, не в партер привели, не в ложу -- в подвал, где так и сЯк нагорожено
было множество клетушек. ‚ клетушках слеплены, сбиты, со строек унесены
печи, печки и печурки, трубами выведенные в окна, в стены и куда-то даже
вниз, как потом выЯснилось, в развалившуюсЯ котельную.
’еатр, в котором и прежде водились клопы, часто гас свет, выходило из
строЯ паровое отопление, впавший в инвалидное состоЯние, был проворно от
всего отцеплен и отключен, но, изъЯтый из культурного оборота жизни, он не
сдавал свои позиции, и потому спектакли здесь шли круглосуточно, так как
народ в нем обитал разнообразный, большей частью пьющий. ’еатр захватил,
можно сказать, впитал в себЯ моего родителЯ, и такое началось "искусство",
что ни в сказке сказать, ни пером описать!
Џока в нашей клетушке и в коридорчике у дверей стоЯли бочки с рыбой,
шумно и весело шла жизнь: играли гармошки, "бацал" папа босиком, невзираЯ на
сквозЯщую в щели половиц погребную стужу вечной мерзлоты. Ѓратан Љолька,
изгрызанный клопами до корост, радостно подпрыгивал в люльке, гости выучили
его свистеть и материтьсЯ, и он, едва научившись говорить, такое загибал,
что публика впадала в неистовое восхищение, одаривала его конфетками,
лобызала, сулЯ мальцу большое будущее.
‡има набирала силу. ‚ театре начались пожары оттого, что печки тут
палили украденными дровами без учета их технических возможностей. ђыба и
деньги у нас кончились. Џередравшись с мачехой, папа куда-то исчез. Џришлось
мачехе поступать ночным кочегаром в театр, но уже не в тот, где мы жили и
действовали, а в другой, в новый, имени ‚еры Џашенной.
Љаким-то ловким маневром Я был перекинут из новой седьмой школы в
тридцатую, отсталую. Џереход из начальных групп в пЯтый класс, где вместо
одного учителЯ становилось их много, в прежние годы совершалсЯ трудно,
ребЯта не такие были "развитые", как нынешние, и сперва терЯлись от
множества уроков, подолгу не могли запомнить имени-отчества преподавателей,
длинного расписаниЯ.
‚се это к тому, что дела мои в пЯтом классе пошли еще хуже, чем в
четвертом, отношениЯ с классной руководитель- ницей -- женщиной маленькой,
зловредной -- не заладились, и Я совсем бы бросил школу, но ходил в нее от
скуки, да еще чтобы раздобыть книжек, которые приохотилсЯ читать.
ЋтвлекаЯсь и забегаЯ вперед, скажу, что кроме учительницы отпугивал
менЯ от школы предмет под названием алгебра, к которой в шестом классе
прибавилась совершенно мне недоступнаЯ геометриЯ, да еще важно сообщено
было, что наукам нет пределу и к геометрии со временем может подсоединитьсЯ
тригонометриЯ.
Ќа нож хаживал, кирпичом мне голову раскалывали, каменюками, дрынами и
всЯкими другими предметами били, пинали менЯ, в кулаки брали, на кумпол
сажали. ‚се Я более или менее благополучно прошел, пусть и с неизбежными
физическими и умственными потерЯми, однако такого страху, такой жути, как
при словах "геометриЯ" и "тригонометриЯ", не испытывал. пана есть шпана, на
коварство, наглость и нахрапистость ответные качества поЯвлЯютсЯ,
соревнование в обмане, подвохах и наглости идет, с годами способность к
сопротивлению, к отстаиванию своего достоинства, тело и душа
совершенствуютсЯ. ‘ловом, в драках и битвах толк был, закалЯлсЯ Я хорошо.
Ћтпор какой-никакой научилсЯ давать, иначе ж прикончат. Ќо как
сопротивлЯтьсЯ геометрии, да еще и тригонометрии -- чем отпор давать?
Џустота разверзлась, впереди, сзади, вокруг одна пустота при слове
"геометриЯ". Ђ как с пустотой боротьсЯ? Ѓыла бы гора, так полез бы на нее,
на гору, если не одолел бы, может, обошел бы.
‚от сколько ни жил Я на свете, сколько ни переслушал умных слов,
утверждающих, что мирозданию нет конца, все равно постичь этого не могу. Ќе
могу, и все! „ругие могут или притворЯютсЯ Ясновидцами и умниками, у менЯ не
получаетсЯ, потому как со днЯ моего рождениЯ все имело конец, край, срок.
‚от так же и с геометрией. џ тогда в рЯд поставленное арифметическое
действие и то одолеть мог с трудом и едва научилсЯ считать до ста. ЉакаЯ тут
могла быть алгебра и геометриЯ? Њало что знаки непонЯтные, так на тебе,
действиЯ разделили линейкой, и цифры расставили в два рЯда, да еще –ехин --
учитель -- не без гордости предупредил, что действие может растЯнутьсЯ до
бесконечности.
Ѓабушка моЯ родимаЯ, зачем ты менЯ в школу снарЯдила? ‡ачем фартук на
сумку перешила? Џосмотрела бы ты, что со мной творЯт!.. ‘тою у классной
доски, потею, крошу мел пальцами и ворочу такое, что народ в классе впокат
ложитсЯ. “читель математики –ехин, дымЯсь от напрЯжениЯ, толкует, что
действие, написанное мелом на доске, специально длЯ менЯ, тупицы, подобрано,
надо только сосредоточитьсЯ, подумать, как тут же все и решитсЯ. Ќо еще в
первом классе арифметика ввергла менЯ в такую пропасть, где нету места
соображению. ‚се темно, глухо, немо, ничего не живет там, не шевелитсЯ и не
звучит. "Ќу а дважды два сколько будет?" -- доноситсЯ до менЯ взбешенный
голос –ехина. "„ва", -- выворачиваю Я. "Ђ дважды три сколько?" -- "есть".
"Ќо почему же дважды два -- два, а дважды три -- шесть?.."
Љ этой поре менЯ начинало тошнить, с менЯ катилось потоком мокро,
начинало пощипывать немытую кожу, рубаха и штаны прилипали к телу. Ќикуда
уже Я не был годен. –ехин отсылал менЯ на место, с остервенением, ломаЯ
перо, ставил в журнале "Ћч. плохо". џ и этому был рад. Ћсвободили!
‚ыпустили! Љончилась страшнаЯ мука.
"Џопасть бы в школу, -- томила менЯ мечта на уроках, -- где нет ни
алгебры, ни геометрии, тем более тригонометрии, и соображать и напрЯгатьсЯ
совсем не надо".
’олько на уроках русского Языка и литературы ощущал Я себЯ человеком.
—увство неполноценности покидало менЯ. џ ретиво рвалсЯ в "бой", тЯнул руку,
желаЯ высветить классовые противоречиЯ в повести ’ургенева "Њуму" и
демократические мотивы в произведении Џушкина "„убровский".
Ћставшись два раза подрЯд на второй и даже на третий год, Я решил
покончить с надсадными, никому не нужными науками. „о тригонометрии Я так и
не дошел, слава Ѓогу, и после шестого класса отношениЯ мои со школой не
возобновлЯлись.
Ќо Ѓог с ними, с этими точными науками. ‚ театр! ‚ театр! ’ам веселее и
понЯтней все, и все действиЯ в один рЯд.
€ногда в театре поднималась большаЯ паника. Ќе раздумываЯ, Я хватал в
беремЯ Љольку и мчалсЯ с ним на улицу -- так поступать мне наказывала
мачеха. "„обро, -- вразумлЯла она, -- всегда можно нажить, а ребенок -- он
живой человек!" Ћднажды ночью театр горел особенно долго, и тушили его всем
миром-собором. Њы с Љолькой заспались, угорели и померли бы в подвальной
клетушке, да вспомнил про нас артист, изгнанный из труппы по причине
запойности, -- он не единожды гуливал у нас с папой. Џожарные вытащили менЯ
и Љольку наружу. Ќас рвало. “ Љольки не держалась голова, он ронЯл ее мне на
плечо. Ѓыли разговоры, будто искал нас фотограф игарской газеты, чтобы
заснЯть на руках у пожарников, проЯвивших мужество при спасении детей, но не
нашел -- спасенных детей мачеха укрыла в кочегарке нового театра. ‘тарый
закрылсЯ окончательно. Џублику из него вытрЯхнули, и, чтобы она не вздумала
возвратитьсЯ, пожарные раскатили баграми уцелевшую часть гостеприимного и
веселого заведениЯ.
“зел с периной, подушками, старыми оленьими и собачьими шкурками,
половиками какое-то времЯ валЯлсЯ за котлом в кочегарке. Њы с Љолькой спали
за котлом, полузадушенные угаром, потные от жары и пара, вымазанные глиной и
сажей. Љолька совсем увЯл в душине кочегарки, черный, худющий, перестал
материтьсЯ и свистеть, все тер кулачишками красные глаза и сам себе напевал:
"Ћ-о-о-о, о-о-о-о".
џвилсЯ папа, трезвый, потертый и смирный. Њачеха взЯла лом и пошла на
него. …е перехватил дежурный кочегар -- переселенец из наших мест. Њачеха и
кочегар срамили папу, он сидел на поленьЯх, смотрел в огонь тусклыми, то и
дело в бессилии закрывающимисЯ глазами и не отвечал им, не каЯлсЯ, не
слышал, должно быть, ничего, ничему не мог внимать, обессиленный пьЯнством.
“зел с добром, Я и Љолька были переправлены в пустое помещение летней
парикмахерской, где недолго работал папа. ‘рубили длЯ парикмахерской новый
бревенчатый дом, но папу работать туда не перевели -- "полька-бокс",
сооружаемаЯ им на головах игарчан, не подходила под госты мод; брить, не
повреждаЯ людей, он так и не наловчилсЯ -- "руки суетились".
Њы отодрали доски, прибитые буквой "х" к окнам и двери парикмахерской,
и зажили семейной Ячейкой. Љакое-то времЯ все шло у нас ладно -- папа
поступил на курсы засольщиков рыбы, мачеха шуровала кочергой в долгозадом
котле театральной кочегарки, поддаваЯ жару родному искусству, Я был дома за
нЯньку и за истопника. Ќо ветхое сооружение сарайного вида, воздвигнутое под
парикмахерскую на скорую руку еще первопоселенцами, сдавало под напором
заполЯрных стихий. Ћднорамные окна нашего обиталища, хотЯ и были занавешены
половиками, тепла не держали. †изнь наша переместилась в угол. к железной
печке, котораЯ неустанно гудела и содрогалась от напрЯжениЯ.

***

Џервым сдал папа. …ще в молодости прихватив простуду, он маЯлсЯ многими
недугами и самой страшной болезнью -- псориазом. …хать в сырое ‡аполЯрье да
еще на рыбный промысел ему не следовало.
Џришла с работы мачеха, затрЯсла головой, подшибленно- дураковатаЯ,
раскосмаченнаЯ, выла она, размазываЯ слезы по плохо отмытому от сажи лицу, и
вокруг глаз ее размывало слезами черные ободки, какие нынешние девчата
наводЯт длЯ томности и азиатской загадочности. Љолька лез ко мне под
пальтишко, зажимаЯ ладошками глаза. Ћн не орал, не выказывал страха, только
дрожал так. что проволокой выступающие ребра его вроде бы позвЯкивали. Ћн у
нас хороший малый, терпеливый, да обезножел, лишь начавши ходить. Ѓродил с
осени, ушибалсЯ, но свистел, бормотал чего-то. ‘тарый театр, кочегарка и
парикмахерскаЯ доконали мальчонку. €з мачехиного воЯ и причетов Я уЯснил --
отец в больнице. ‚ тепле проведет всю зиму, сыт, умыт и беззаботен. Ќе в
первый раз обострЯлась его болезнь после запоев, он надолго убиралсЯ в
больницу, предаваЯ семью, и предаст еще не единожды. џ сказал мачехе, чтоб
она спасала Љольку -- искала работу, жилье и уходила отсюда, иначе малому
конец -- кашель у него началсЯ и ноги вот...
-- Ђ ты?
Њачеха, подбираЯ волосы под платок, высоко задрала руки, и меж
распахнутых пол душегрейки обнаружилсЯ заметно побугревший ее живот: "—его
это она там спрЯтала?" -- мачеха перехватила мой взглЯд, поспешно запахнула
полы, и Я догадалсЯ, отчего пошли у нее цветные пЯтна по лицу, мадежами в
деревне они зовутсЯ.
-- “йду к нашим, -- ответил Я и покраснел.
Њачеха ровно ждала такого моего решениЯ. "Џравильно, -- тараторила она,
собираЯ манатки. Љолька же плотнее и плотнее прижималсЯ ко мне. -- Љому, как
не дЯдьЯм, не дедушке да бабушке позаботитьсЯ о сироте? Ћтец хворый, а Я --
какаЯ мать? ‘о своим-то дитем дай Ѓог управитьсЯ, не ухайдакать его при
такой жизни... Љонечно, тесно у родни-то, комнатенка всего, ну да в тесноте
-- не в обиде... -- € совсем уже заботливо наказывала: -- ѓлавное дело --
потрафлЯй бабушке. Ќе огрызайсЯ. ‘Яма не то, что Я, сЯма не любит этого. Ќу
даст Ѓог, все наладитсЯ, отец не подохнет, соберет всех в кучу..."
€ по тому, как снизила она голос на "куче", не сказывала, куда уходит,
суетлива больно была, голос ее был шибко ласковый, Я уразумел: и эта предает
менЯ. —увствует, знает -- не пойду Я "к нашим", но балаболит, извертываетсЯ.
Ђ Я-то, Я-то ждал взрыва: "Љакие еще тебе наши?! џ что, не наша?!" -- и
решительно заберет менЯ мачеха с собою. ‚сю жизнь тогда Я буду покорным,
уважать ее попробую, когда вырасту, защищать и кормить стану...
€збавившись от обузы, мачеха переминалась "длЯ приличиЯ" у обмерзшего
порога парикмахерской. џ сидел за печкой на полу, обнЯв колени, и видел
Љолькины глаза, слезами сверкающие из толстого, неуклюже навьюченного на
него трЯпьЯ. ‚от-вот рухнет ко мне Љолька с протЯнутыми руками, тогда Я не
выдержу, зареву тоже.
-- ‹адно, идите...
-- Љартошек поешь. Љарасин в фонаре осталсЯ... Ќе обгори ночью-то...
„олго тут не будь...
-- €ди, иди...
„ощатаЯ, по щелЯм просеченнаЯ белым дверь бережно, почти беззвучно
прикрылась, обдав облаком стужи пустое жилище, на стенах которого остались
незакрашенные квадраты от зеркал, настенных ламп и гвозди, забитые длЯ
какой-то надобности; провода мышиными хвостами торчали из стен; белела под
потолком люстра, сделаннаЯ наподобие банного таза. Љроме люстры, досталось
мне кое-что из нашего личного имущества: в углу лежала перина, подушка; на
окнах половики висели, и, пока не забрала их мачеха, Я мог "жить -- не
тужить".

***

‘амостоЯтельную жизнь Я начал сразу, безо всЯкой подготовки. Њачеха из
кочегарки ушла, дров мне там не дали. џ подглЯдел возле одного
переселенческого барака нарту, Явно лишнюю, укатилсЯ на ней к жилищу, отныне
мне только принадлежащему, и обнаружил, что перины на месте нет, зато
половики, подушка и кое-что из рухлЯди, главное -- собачьЯ и оленьЯ шкуры --
милостиво оставлены мачехой. "•оть в тоске, да все не на голой доске! „ура
дурой, а где надо, так умнаЯ, -- не захотела вот со мной встречатьсЯ и не
встретилась, имущество поделила по совести".
Ќадо было взоидить нарту, что значит -- облить водой, подморозить
полозьЯ, после подровнЯть топориком лед, чтобы нарта была ходовитей. ‚се это
Я проделал с большой охотой и, впрЯгшись через оба плеча в нарту, скоро
волок уже с речного отвала воз сухой обрези, именуемой в €гарке
макаронником. Ќарубил Я его целый ворох, надеЯсь ночью унести сырой
лиственный крЯж от театральной кочегарки, потому что макаронник горел
порохом и его надо "сдерживать" топливом впросырь.
џ варил в ведре и пек на печке пластики картошки, не интересуЯсь,
допеклись они или доварились, ел их, скорлушки бросал мышам, которые бойко
возились по другую сторону печки, с ними было мне не так одиноко. џ добывал
в читальнЯх библиотек книжки, уводил их, а они уводили менЯ в иной мир,
помогали глушить тревогу и раной ноющую обиду на весь белый свет. џ понимал,
что долго мне на картошке не продержатьсЯ, ослабну и не смогу на себе
таскать возами дрова.
џ уставилсЯ взглЯдом на люстру, вывешенную посередь залы. ‚ чаше люстры
темнела мерзлаЯ мухота, будто подвЯленнаЯ смородина, по дну люстры, словно
во льду, сверкала трещина, край люстры выбит, потому и не взЯли ее с собой
горкомхозовцы, а вещь хорошаЯ. …сли из десЯти плевков хоть одним попаду в
чашу люстры -- решил Я, -- мне стоит сходить к нашим и понюхать, чего там и
как. Џлевать было хоть и невысоко, но из-за печки далеко, однако Я не хотел
хлюздить -- все вокруг менЯ хлюздЯт. ’ак Я не стану хлюздить и, раз загадал
попасть в люстру из-за печки, шагу не сделаю, даже не поднимусь, как сидел,
так и буду сидеть, в соревновании должна быть честность. џ попал в люстру
шестым плевком, да так попал, что мухота сажей залетала по чаше люстры и
пыль облаком заклубилась. "‘илен, бродЯга! ‡ер гут!" -- похвалил Я самого
себЯ и отправилсЯ к нашим.
ЊенЯ приветили, усадили есть, про жизнь спрашивали. џ чего-то плел,
старалсЯ не жадничать и не капать на клеенку, ел, что давала бабушка из
‘исима. „ед привычно ругал отца: "€ в ково уродилсЯ, сволочь такаЯ?! Ќу Я
вот его увижу! Ќу Я вот ему..."
Ѓабушка из ‘исима поспешно взЯлась штопать рубаху прЯмо на мне, даже
Язык велела прикусить, чтоб памЯть иголкой не ушить, затем украдкой от деда
сунула мне рублишко -- вот какаЯ заботливаЯ бабушка! Ћни, дед и бабушка,
догадывались о моей беде, но прЯтались, прежде всего от дЯдьев -- те не
понимали, что со мной, где Я живу, шуточки пошучивали, о гульбе думали.
Ћтужинав после смены, ‚анЯ -- работал он рубщиком на лесобирже -- вальнулсЯ
с книжкой на кровать. ‚асЯ щелкнул менЯ по лбу, свистнул в "квартире",
дразнЯ бабушку из ‘исима, и подалсЯ по девкам. Ѓабушкин сын Љостька -- тоже
мне дЯдЯ, хотЯ и моложе менЯ, оказывал упорное сопротивление матери,
заставлЯвшей его делать уроки. Ћн метил на катушку порезвитьсЯ и покурить
там с ребЯтней, вот и тЯнул шею, заглЯдываЯ в обтаЯвшее сверху барачное
окно.
‚се занЯты собою. “ всех свои заботы. € у менЯ тоже. ѓлавнаЯ из них:
чего завтра пожрать?
„ома ждал менЯ гость, мой одноклассник и друг, ’ишка ‹омов, личность
тоже выдающаЯсЯ, в дружбе до гроба вернаЯ и до того преданнаЯ, что со мною
на второй, если потребуетсЯ, и на третий год останетсЯ в одном и том же
классе.
’ишка дал мне пирожок с капустой и записку классной руководительницы
моим родителЯм. Ћна была обеспокоена долгим отсутствием вверенного ей
ученика, хотела знать -- отлынивает ли учащийсЯ, болен ли, и вообще она
всегда стараетсЯ лично знакомитьсЯ с уважаемыми родителЯми и со всеми уже
почти знакома, кроме моих.
Џлюнув на неразборчивую роспись учительницы, Я бросил бумагу в огонь,
чем привел ’ишку в бурное восхищение. ‚двоем мы быстро наготовили дров,
нахально уперли сутунок опЯть же от театральной кочегарки, и ’ишка засиделсЯ
у менЯ допоздна, сообщив напоследок, что видел мою мачеху возле домов,
строЯщихсЯ на улице ’аймырской.

‘лабо теплившаЯсЯ надежда погнала менЯ на улицу ’аймырскую, и там среди
четырех из брусьев складываемых двухэтажных домов, в жарко натопленной
сторожке, наполненной запахами стружек и выкипевшей из досок живицы, Я
отыскал мачеху и Љольку.
Њалый металсЯ на топчане, сколоченном из новых, свежепахнущих досок.
-- ‡аболел наш Љоле-енька, заболе-эл! -- запричитала мачеха,
схватившись за голову. ѓолос у нее был совсем уж лесной, дикий, всЯ она
какаЯ-то обвислаЯ, сыраЯ, губы мокры, раскосмачена, будто шаман. "„а она же
выпившаЯ, может, и пьЯнаЯ!" -- резануло менЯ догадкой, и Я со страхом
заметил на столе, из опЯть же белых, пахнущих досок сооруженном, уже
нечистом, израненном ножиками, недопитую бутылку. Ќа газете ржавели
растерзанные иваси с выпущенными молоками, кусок хлеба, похожий на булыжину.
•леб почему-то ломали, не пользовались ножом, воткнутым в щель стола. Џили
тут рабочие, строители пили, совсем недавно, в обед пили.
-- Ќу, как ты? Ќе ушел к нашим-то? -- на слове "нашим" мачеха сделала
злой упор и затрЯсла спутанными космами: -- Ќе нужны мы никому! Ќи нашим, ни
вашим... Ќи-ко-му! ‡нать, бороной по нашей судьбе кто-то проехал... „опей
вон вино, лучше станет, тепле-е...
Њачеха, хоть и заполошнаЯ, хоть и с пьЯницей жила, но к вину
непривычнаЯ, ее развозило в жаре. Ќочь, наверное, не спала -- сторож
все-таки. Њожет, много ночей не спала -- ребенок хворый на руках, другой
наружу проситсЯ; ни кола ни двора; муж из больницы табаку заказывает; где-то
парнишка брошен, пусть неродной, но все-таки живой человек! —то, если мачеха
вздумает допить остатки спирта? …й ведь все равно -- отчаЯлась. ‘горит“мрет
в судорогах. —то с Љолькой тогда будет?.. џ схватил бутылку, задержал
дыхание, остановил всЯкое движение в теле и в широко растворенный рот вылил
спирт -- так пьют настоЯщие умельцы, слышал Я, так пьют ходовые мужики,
покорители морей, воздушных, арктических пространств -- и словно подавилсЯ
горЯчей картошкой -- ни взад, ни вперед ничего не подавалось и не
пробивалось, прожигало грудь комком пламени, губы понапрасну схватывали
воздух. Њачеха изо всей силы колотила менЯ кулаком по спине:
-- Ќу!.. Ќ-ну-у-у! Ќ-ну-у-у-у! Ћй, тошно мне! ‡акатилсЯ парнишка-то!..
‹-лю-у-уде-э-э-э!..
Ќаконец разжалось, схватило воздуху обожженное горло; остановившеесЯ
сердце пошло своим ходом, и Я смог перевести занЯвшийсЯ дух. “бедившись, что
Я ожил, отошел, мачеха упала головой на край топчана, подгребаЯ к себе
Љольку:
-- ‡арублю! …сли Љолька помрет, отсеку башку твоему отцу!..
џ толкнул задом дверь, выпЯтилсЯ из сторожки. ‘ледом нессЯ сорванный
голос человека, давно и безнадежно заблудившегосЯ. џ зажал драными
рукавицами уши, побежал куда глаза глЯдЯт. Ќа какой-то улице, возле каких-то
подпрыгивающих бараков катавшиесЯ с крыши сараЯ или с чего-то высокого и
тоже подпрыгивающего ребЯтишки кричали: "ЏьЯный! ЏьЯный! Ћголец пьЯный!.." џ
схватил палку, погналсЯ за ребЯтней, запнулсЯ, упал, ободрал в кровь колени.
Љакие-то дЯдьки и тетки поймали менЯ, ругались, хотели бить, но менЯ начало
рвать, и они брезгливо отступились.
Ќеизвестной мне дорогой -- пьЯных же черт водит! -- Я проник на конный
двор, располагавшийсЯ в соседстве с парикмахерской, попал в стойла к рабочим
конЯм, если б к жеребцу -- зашиб бы он менЯ. ЋбнимаЯ смиренную конЯгу за
шею, истертую хомутом, Я чего-то ей объЯснЯл, целовал в окуржавелую морду. “
конЯги подрагивали широкие ноздри, она деликатно отворачивалась от менЯ, как
девушка в автобусе от назойливого пропойцы. ‚ печальном глазу конЯги стоЯл
молчаливый мне укор. € по сию пору, когда Я глЯжу на рабочую конЯгу, мне
вспоминаетсЯ покойный дедушка €льЯ …вграфович, и тогда тоже, видать,
вспомнилсЯ. "ќх, дедушка, дедушка! –арство тебе небесное! -- запричитал Я.
-- ’ы не бросил бы менЯ..."
‚ыплакавшись, Я, должно быть, поспал в стойле конЯги, потому что
очнулсЯ в соображении, нагреб из кормушки овса в карман и потрепал
извинительно конЯгу по гриве;
-- ѓолодуха -- не тетка! ’ебе еще дадут.
•олодина в парикмахерской была такаЯ же, что и на улице.
Њышей не слышно и не видно -- норками ушли на конный двор, там сытнее и
теплее. џ разживил печку, подгреб в кучу грЯзные, облезлые шкуры, закуталсЯ
в половики, жарил овес на вьюшке и выгрызал из шелухи зерна. ЌаловчилсЯ Я в
этом деле. "Ѓеда вымучит и выучит", -- говаривала бабушка Љатерина Џетровна.
†ива ли она? ЌадавливаЯ зубами на зерно, Я посылал Ядрышки в рот и хрумстел,
думаЯ о бабушке и о разных разностЯх. "ЋвеЯно зернышко попало волку в
горлышко", вспомнилась бабушкина присказка, только ему, волчьему-то
горлышку, все нипочем, а мне Язык накололо. џ пробил в зеледенелом ведре
дырку, попил через край воды, и менЯ снова разморило у горЯчо полыхающей
печки, в пьЯную жалость и слезу повело. "‚ ‹едовитом океане, -- затЯнул Я
только что поЯвившуюсЯ песню, -- против северных морей, воевал €ван Џапанин
двести семьдесЯт ночей. ‘терегли четыре друга красный флаг родной земли до
поры, покуда с юга ледоколы не пришли..."
Џел и плакал -- жалко было €вана Џапанина.

***

‚ ту ночь Я едва не замерз. ‚ печке погасло. ‘о шкур Я скатилсЯ, и
только подушка, угодившаЯ мне под бок, спасла менЯ от тЯжелой простуды,
может, и от смерти. Њалую простуду -- кашель, бивший менЯ, вечный уже
насморк Я болезнЯми не считал.
Ѓоль в голове, одиночество ли, особенно тЯгостное с похмельЯ, надежда
ли отогретьсЯ и чего-то пожрать стронули менЯ с места, потащили в
тринадцатую школу. ђасполагалась наша отстающаЯ школа в бывшем помещении
горсовета. Ќаверху, на втором этаже школы, все еще оставались разные службы,
длЯ которых достраивалось отдельное помещение. ‘лужбам этим, особенно
сотрудникам гороно, учащиесЯ мешали выполнЯть обЯзанности, бегаЯ по коридору
и резвЯсь на лестницах.
ѓотовый дать в морду любому, кто станет приставать с расспросами или
обзыватьсЯ, весь внутренне подобравшийсЯ, ощущаЯ колкую щетину на спине, Я
шагнул в класс и понЯл, что друг мой, ’ишка ‹омов, провел "серьезную работу"
среди учащихсЯ -- менЯ никто не "видел". ’ишка пересунул в пустующее передо
мной отделение парты ломоть хлеба, жиденько намазанный томатной пастой. џ
приподнЯл клапан парты, наклонилсЯ и быстро изжевал, да что там изжевал,
заглотил кусок хлеба и облизал кисленькую пасту с губ. ’ишка коршуном глЯдел
вокруг, остерегаЯ таинство моей трапезы.
‡адребезжал звонок. ‚ класс с указкой, картами и журналом в беремени
вошла ђонжа -- такое прозвище носила учительница за рыжую вертлЯвую голову,
зоркий глаз и керкающий голос. Ќа самом деле ‘офьЯ ‚ениаминовна,
географичка, наш классный руководитель. ђостику ђонжа от горшка два вершка и
потому готова уничтожить всех, кто выше ее и умней. Џоскольку выше ее и
умней были все люди вокруг, она всех, над кем ее власть, а власть только над
учениками, терзала.
Џронзив голубым, душу леденЯщим взором пЯтый класс и сразу все в нем
увидев, ђонжа уцелилась клювом в менЯ:
-- џвилсЯ не запылилсЯ! ‚ перемену побеседуем...
Ѓеседе не суждено было состоЯтьсЯ.
Љ середине урока менЯ крепко разморило в тепле, и Я стал кренить голову
на парту. ‘зади менЯ началось смЯтение. "„евчонки увидели на мне вшей, --
догадалсЯ Я, втЯгиваЯ голову в плечи. -- ‚ыползли, заразы! Ќе сидитсЯ под
рубахой, в тепле..."
-- ‚стать! ‚ста-ать! ‚ста-а-а-ать!
Љто-то рвал менЯ, тащил за руку. џ поднЯл голову и в плавающей паутине
сна различил что-то рыжее, с дергающимсЯ хохолком, с острым клювом. „ружески
улыбнулсЯ Я рыжей птахе, повсеместно обитающей в российских лесах, красивой
птахе, но вороватой, ушлой и шибко надоедной. Џтаха издала поросЯчий визг, и
Я проснулсЯ. €з-за парты, в которой Я застрЯл, вытаскивало менЯ малосильное
существо женского пола, трЯсущеесЯ от бешенства.
џ стоЯл у доски по команде "смирно". ђонжа, поцокиваЯ каблуками, мне
чудилось -- коготками, скакала вокруг менЯ, будто возле корыта с прикормом,
обзывала лоботрЯсом, идиотом и тому подобными словами, стоЯщими на ближних
подступах к матюкам. џ плохо ее слышал и никак не мог удержать голову.
„ремал. ’о, что Я не огрызалсЯ, прикемаривал на глазах у всего класса,
распалЯло учительницу, уЯзвлЯло пуще всЯкой наглости, и в слепом обозлении
перешла ђонжа ту ступень, которую переступив, даже бесстрашнаЯ мачеха
бросала все дела и убегала куда подальше, надежно хоронЯсь от пасынка.
-- ѓрЯзный, обшарпанный, раздрызганный! -- ђонжа выдернула из моих
штанов рубаху с прожженным подолом, оттого и заправленную под ошкур брюк.
‚аленки -- расшлепаны, мною же проволокой чиненные, "просили каши";
прихваченные через край суровыми нитками, заплаты на штанах поотрывались;
стриг менЯ папа под "польку-бокс" еще на рыбалке, в баню Я тоже затепло
ходил, нагольного бельЯ на мне не было. ‡аталкиваЯ рубаху обратно под штаны,
Я нечаЯнно показал исцарапанное ногтЯми тело. Љто-то в классе хихикнул и тут
же получил громкую оплеуху от ’ишки ‹омова. ђонжа мигом выдворила ’ишку из
класса и собралась обличать менЯ дальше, но сидевшаЯ сзади менЯ дочка
завплавбазы или снабсбыта поднЯла руку -- леваЯ сторона ее кошачьей мордочки
сделалась еще сытнее, вроде она конфетку за щекой мумлила -- ’ишка отоварил!
—еловек -- ’ишка!
-- Ќу что у тебЯ, Џереудина? -- недовольнаЯ тем, что ее прерывают,
спросила учительница.
-- ‘офьЯ ‚ениаминовна, у него вши...
ђонжа на мгновенье оцепенела, глаза у нее завело под лоб, сделав ко мне
птичий скок, она схватила менЯ за волосьЯ, принЯлась их больно раздирать и
так же стремительно, по-птичьи легко отскакнув к доске, загородилась рукой,
словно бы от нечистой силы.
-- “жас! “жас! -- отрЯхиваЯ ладонью белую кофточку на рахитной
грудешке, со свистом шептала она, все пЯтЯсь от менЯ, все загораживаЯсь, все
отрЯхиваЯсь.
џ уцелил взглЯдом голик, прислоненный в углу, березовый, крепкий голик,
им дежурные подметали пол. ‘держиваЯ себЯ изо всех сил, Я хотел, чтоб голик
исчез к чертЯм, улетел куда-нибудь, провалилсЯ, чтоб ђонжа перестала
брезгливо отрЯхиватьсЯ, класс гоготать. Ќо против своей воли Я шагнул в
угол, взЯл голик за ребристую, птичью шею и услышал разом сковавшую класс
боЯзную тишину. ’Яжелое, злобное торжество над всей этой трусливо умолкшей
мелкотой охватило менЯ, над учителкой, котораЯ продолжала керкать,
выкрикивать что-то, но голос ее уже начал опадать с недоступных высот.
-- —-что? —то такое?.. -- забуксовала, завертелась на одном месте
учителка.
џ хлестнул голиком по ракушечно-узкому рту, до того вдруг широко
распахнувшемусЯ, что в нем видна сделалась склизлаЯ мЯкоть обеззвучившегосЯ
Языка, после хлестал уже не ведаЯ куда. џ не слышал криков, визга, не
заметил, как в панике сыпанули за двери парнишки и девчонки, покидаЯ родной
класс и учительницу; черные стрелы замелькали перед глазами -- разлетались
прутьЯ голика; на мгновенье возникло передо мной окровавленное лицо
учительницы, но кровь на напугала, не отрезвила менЯ, наоборот, она
прибавила озверениЯ и неистовства. Ќичего в жизни даром не даетсЯ и не
проходит. ђонжа не видела, как заживо палЯт крыс, как топчут на базаре
к