альный художник никогда не поражал нас и, видимо,  не  хотел
поражать "обнаженным мастерством", той  выпирающей  щеголеватостью  фразы,
что было свойственно, например, Ѓунину, который, покорЯет  нас  серебрЯной
чеканкой  мастерства,  но  не  мощью  мысли.  Ќевозможно  объЯснить,   как
достигает этого ’олстой, но Язык его настолько непосредствен, что  как  бы
исчезает  сама  фраза,  заслонЯЯсь  огромной  мыслью.   €   это   свойство
величайшего гениЯ - искусство становитсЯ  не  отражением  жизни,  а  самой
жизнью.
   ’олстой обладал  редким  даром,  который  кто-то  назвал  "Ясновидением
плоти".
   ‚ы никогда не забудете место в "Ђнне Љарениной", где ’олстой описывает,
как Ђнна вдруг почувствовала, что ‚ронскому противны ее рука, жест и звук,
с которым она пила кофе.
   €ли вспомните - в "‚ойне и  мире"  после  сражениЯ  доктор  выходит  из
палатки и курит, держа сигару большим пальцем и мизинцем.  ќто  не  просто
счастливо  найденнаЯ  деталь,   подмеченнаЯ   художником,   это   поистине
Ясновидение плоти. ЋбращаЯ внимание  на  то,  как  держит  сигару  доктор,
’олстой объЯснЯет многое, что  потребовало  бы  многостраничных  описаний.
„еталь с  сигарой  раскрывает  все:  и  состоЯние  доктора,  уставшего  от
операций, и кровь на руках, и обстановку в палатке, и характер его, и  еще
многое другое,  что  незримо  присутствует,  чувствуетсЯ,  но  необъЯснимо
словами.
   ‚ы с юности, впервые прочитав ’олстого, помните плотные зубы ‚ронского,
уши Љаренина, глаза Ђнны, глаза Љатюши  Њасловой  -  нет,  это  не  только
детали портрета. ќто Ясновидение внутреннего через внешнее, это открытие.
   ’олстой, как известно, писал и лаконичные, и большие вещи, но он всегда
был краток. Ћн подымал  такие  пласты  психологии,  он  развертывал  такие
общественные событиЯ, он описывал  такие  характеры,  что  "‚ойна  и  мир"
кажетсЯ весьма коротким произведением.
   €зображаЯ нашу сложнейшую и невиданную в истории человечества эпоху, мы
должны каждодневно учитьсЯ этой краткости, этой  глубине  и  художнической
смелости художника-гиганта.


        ЋЃЌЂ†…ЌЌЂџ ЋѓђЋЊЌЋ‘’њ ‘’ђЂ‘’…‰

   €мЯ „остоевского не нуждаетсЯ  ни  в  преувеличенных  восторгах,  ни  в
словесных выспренностЯх,  как  не  нуждаютсЯ  в  этом  великие  художники.
Џо-видимому, оценочные категории,  применимые  ко  всему  его  творчеству,
выходЯт за вульгарно-социологические пределы однозначных "да"  или  "нет",
решительно ломают банальные измерениЯ таланта, подобно тому как глобальные
понЯтиЯ,  свЯзанные  с  исследованием  жизни,  несовместимы  с  комнатными
аксиомами "прЯмого искусства", напоминающего холодный и бездушный металл.
   „остоевский   огромен   и   обыкновенен,   страстно   целеустремлен   и
противоречив, добр и зол, любвеобилен и исполнен ненависти - он сложен. Ќо
при всем этом его объединЯет в нераздельно целую фигуру одно  -  одержимое
стремление к  познанию  человеческой  сути  через  трагедию  и  страдание,
постигающее истину. ”игурально  выражаЯсь,  формула  движениЯ  его  героев
складываетсЯ из следующих этапов; жизнь - ад,  в  муках  осознание  самого
себЯ - чистилище, смирение - врата нравственного раЯ.
   Љак и у всех художников мирового звучаниЯ, истина длЯ  „остоевского  не
золотое сиЯние прекрасного июльского днЯ, не любовь как просто любовь,  не
зло  как  просто  зло,  не  добро  как  просто  добро.  Њысли  и   страсти
человеческие всегда лежат в сердцевине этих извечных  чувств,  однако  они
проЯвлены при столкновении с жизнью с такой пронзительной болью,  что  все
персонажи  писателЯ  из  людей  как  бы  заурЯдных  вырастают  в   ЯвлениЯ
необычные, исключительные, неповторимые. „митрий и €ван Љарамазовы,  кнЯзь
Њышкин,  ђаскольников,  ЌастасьЯ  ”илипповна,   ѓрушенька,   ‘видригайлов,
‘таврогин - это уже не литературные характеры как воплощение самой натуры,
это нечто большее, ибо они ходЯт по земле, они абсолютно реальны, но в  то
же времЯ в них какаЯ-то ошеломительнаЯ и выходЯщаЯ из рЯда вон объемность.
   ’рудно назвать  другого  художника,  у  которого  даже  самые  заглавиЯ
произведений  говорили  бы  так  много  о  маленьком   человеке,   душевно
растерзанном,  переломленном  несправедливостью  бытиЯ:   "Ѓедные   люди",
"“ниженные  и  оскорбленные",  "‡аписки  из   мертвого   дома",   "€диот",
"Џреступление и наказание".
   Љниги „остоевского не врачуют, не тешат и не успокаивают, наоборот, они
производЯт  резкий  удар  электрического  тока,  они  оставлЯют   ощущение
кровоточащей раны, и какими бы белоснежными бинтами христианства  писатель
ни пыталсЯ затЯнуть их, завершаЯ судьбы героев, эти раны  не  заживают,  к
ним невозможно прикоснутьсЯ без ощущениЯ боли.
   Ћжигающий  талант   „остоевского   часто   определЯют   как   жестокий,
беспощадный, даже  больной.  Њне  кажетсЯ,  что  определениЯ  эти  вызваны
крайней трагичностью писателЯ, до  такой  степени  насыщающей  ситуации  и
характеры, что возникает  чувство  "вывернутой  наизнанку  души",  чувство
некой аномалии, смещениЯ, некоего нездоровьЯ.
   Џоражает мучительнаЯ и гибельнаЯ масштабность страстей,  Я  сказал  бы,
какаЯ-то обнаженнаЯ огромность их в людЯх маленьких по общественному,  что
ли, положению, но со  своим  бонапартовским  ’улоном,  со  своей  идефикс,
могущей, казалось,  перевернуть  и  изменить  весь  мир  накалом  душевной
потенции. Ќо герои „остоевского не Њагометы, не Ђлександры  Њакедонские  и
не Ѓонапарты, управлЯющие многими тысЯчами  судеб  во  имЯ  эгоистического
самоутверждениЯ.   Ќевозможность    ’улона,    то    есть    невозможность
удовлетворениЯ своих желаний ("лишь длЯ себЯ"), невозможность  утверждениЯ
собственного "Я", нравственного и безнравственного, гигантскаЯ потенциЯ  и
жалкое бессилие, аморальнаЯ одержимость Ќаполеона, покорЯющего  народы,  и
тихаЯ возможность гоголевского ЂкакиЯ Ђкакиевича - все это, сталкиваЯсь  в
неразрешимом  противоречии,  создает  ощущение   взорвавшейсЯ   вселенной,
насмерть ранЯщей своими осколками почти  всех  героев  „остоевского,  если
говорить  о  трагических  исходах  в  литературе.  €  как   предупреждение
жестокости - слезинка  невинного  ребенка,  ценой  которой  безнравственно
покупать все блага мира, горЯчим распЯтием пылает над страницами  "Ѓратьев
Љарамазовых", этого непревзойденного романа.
   †естокаЯ в своих  неестественных  проЯвлениЯх  действительность  и  как
отражение ее некаЯ смещенность, какаЯ-то иррациональность сознаниЯ  героев
или импульсы подсознаниЯ ни в  коей  степени  не  уводЯт  „остоевского  от
реализма.  ‚едь  галлюцинации  ђаскольникова  и  €вана   Љарамазова   суть
лихорадочные  видениЯ  самой,  жизни,  картин   повседневной   реальности,
изломленной,  искаженной  в  больной  душе.  Ќо  кто   же   болен?   ѓерои
„остоевского? €ли сама действительность? €нфекции болезни - в  объективном
мире.
   ‚сЯ жизнь  „остоевского  -  это  прикосновение  раскаленного  железа  к
обнаженным кончикам нервов. Ћна напоминает, длительную пытку  без  надежды
на  избавление.  €  мне  кажетсЯ,  что  многое  в   творчестве   писателЯ,
объЯснЯетсЯ и теми секундами, когда он, арестованный, по делу петрашевцев,
стоЯ на эшафоте, услышав под треск,  барабанов  смертный  приговор,  успел
проститьсЯ на том ‘еменовском плацу со  всем  земным,  и  теми  секундами,
когда, готовый к смерти, в накинутом на голову капюшоне, услышал он о том,
что царь Ќиколай милостиво заменЯет казнь  каторгой.  €  многое,  конечно,
объЯснЯетсЯ тем десЯтилетием, проведенным потом в  ‘ибири  среди  разбитых
судеб, существованием будто в иррациональном измерении.
   —еловек, раз заглЯнувший через грань  жизни  в  черноту  смерти  и  раз
переживший   состоЯние   неизбывного   одиночества   и   бессилиЯ    перед
насильственным (как  акт  несправедливости)  отнЯтием  жизни,  знает  цену
страданиЯ, знает, что такое разрывающие сердце тоска и беззащитность перед
злой силой, которую „остоевский в "‡аписках из "мертвого  дома"  определЯл
как "безграничное господство над телом, кровью и  духом  такого,  же,  как
сам, человека...", то господство,  что  может  "унизить  самым  высочайшим
унижением другое существо".
   ‘лезинка невинного ребенка  -  ведь  это  символ  страданиЯ  и  мучениЯ
"маленького человека", это тЯжкий крест истерзавшихсЯ героев  „остоевского
- Њакара „евушкина, ђодиона  ђаскольникова  (здесь  пролита  кровь  убитой
ростовщицы и пролита слеза раскаЯниЯ и смирениЯ самого ђодиона -  нет,  не
вышел ’улон бедного студента), тихого инока Ђлеши Љарамазова, выслушавшего
рассказ о загнанном собаками мальчике и  вынесшего  беспощадный  приговор:
"ђасстрелЯть!",  умирающей  Ќелли,   не   простившей   растленного   кнЯзЯ
‚алковского, страстотерпицы Ќастасьи ”илипповны, как  бы  рыдающей  внутрь
себЯ от нечеловеческого  унижениЯ,  кнЯзЯ  Њышкина  в  своей  незащищенной
доброте... ‡десь следует  остановитьсЯ,  ибо  надо  бы  перечислЯть  очень
многих персонажей „остоевского,  составивших  галерею  человеческих  типов
целой эпохи.
   Џосле ѓоголЯ („остоевский называл его своим учителем),  пожалуй,  никто
из  писателей  не  показал  изнутри  с  такой  потрЯсающей  правдой  этого
"маленького человека" с его раздавленным существованием, бедностью, мукой,
грЯзью и копотью в мрачных петербургских углах, в дешевых трактирах, никто
с такой эмоциональной убедительностью не проник в психологические извивы и
углы сознаниЯ этого же маленького человека с его  огромной  страдальческой
наполненностью.
   „а, „остоевский убежден, что  зло  рождает  зло,  что  привычка  к  злу
развиваетсЯ наконец в болезнь и тиранство человека, и видит писатель выход
лишь в духовном совершенствовании и прощении.
   ‚ "Џреступлении и наказании", как Я уже говорил, Явно проступает мысль,
что  самоутверждение  личности  любыми   средствами   уходит   корнЯми   в
индивидуализм, который готов пойти на  убийство,  исповедуЯ  принцип  "все
возможно", принцип, нравственно убивающий  самого  ђаскольникова.  €  этот
Ядовитый индивидуализм, подчеркивает „остоевский, так далек от народа,  от
всего тЯгостного и темного его бытиЯ, что бонапартовское  "все  возможно",
взЯтое  на  вооружение  ђаскольниковым,  не  что  иное,  как  одна  только
безнравственно пролитаЯ кровь, а значит - нравственнаЯ пытка и  наказание.
’о есть стремление завоевать место под солнцем длЯ самого себЯ,  не  думаЯ
об облегчении жизни всего народа  и  "девЯти  десЯтых  человечества",  как
писал „остоевский в "„невнике писателЯ", приводит к  душевной  катастрофе,
не имеющей оправданиЯ...
   Ќекоторое времЯ назад на всех  международных  дискуссиЯх,  свЯзанных  с
развитием современного романа, не  умолкали  разговоры  о  так  называемом
отчуждении людей друг от друга, порожденном цивилизацией. Џроблема же эта,
которую Я назвал бы отчуждением от добродетели,  представленнаЯ  критиками
западной литературы как открытие больного человечества XX  века,  возникла
еще в далеких глубинах нецивилизованного бытиЯ, где не  было  небоскребов,
атомной бомбы, не было господства рекламы и выхлопных  газов...  Ќо  когда
были  произнесены  роковые  слова  "это  мое",  "это  Я  хочу",  "это  мне
позволено", тогда и была потерЯна вера в возможность  всеобщего  добра,  в
приоритет  духа  и  поЯвилась  отдаленность  человека  от  смысла   своего
существованиЯ  на  земле...  €  если   отойти   от   готовых   современных
представлений, то „остоевский исследовал эту проблему во всей сложности  -
задолго до  Љамю  и  Љафки.  Ќе  отчуждение  ли  привело  ђаскольникова  к
убийству? ‚едь мечты о наполеоновских лаврах ’улона - все позволено -  это
ведь отчуждение, так же как и необузданное тщеславие, и желание  славы,  и
сама слава во имЯ эгоистических целей,  личного  благополучиЯ.  Ћтчуждение
героев „остоевского - это состоЯние  вражды  с  окружающим  миром,  однако
все-таки они ищут бога (добро) в мире и бога (добро) в себе.
   Њы знаем высказывание ѓорького о таланте  „остоевского,  но  в  понЯтие
"злой гений" мы вкладываем и Ярую злость таланта,  до  последнего  предела
обнажающего  душу,  и  отсутствие  умиротворениЯ  и  успокоениЯ:   чувства
писателЯ - распЯтое достоинство, непропадающие ощущениЯ муки,  причинЯемой
человеку жизнью. …сли нормальнаЯ человеческаЯ кожа  ЯвлЯетсЯ  естественной
защитной оболочкой, жизнь, как бы казнЯ героев „остоевского, содрала с них
кожу, и малейшее дуновение воздуха заставлЯет их  содрогатьсЯ.  €  поэтому
даже любовь его персонажей приносит боль не меньшую, чем ненависть.
   Ѓезусловно,  „остоевский  -  писатель-реалист,  певец  обездоленных   и
оскорбленных, как писала о нем критика.  ‚  то  же  времЯ  есть  и  другой
„остоевский - сатирик, ненавидЯщий в одинаковой степени  и  отвратительное
либеральничание, словоблудие господ,  с  одной  стороны,  и  сладострастие
рабства, самоуничижениЯ - с другой.
   ‡десь „остоевский  уже  не  жалеет  никого  -  ни  €ванов  €льичей,  ни
Џселдонимовых ("‘кверный анекдот"): в каждой детали писатель  жесток,  как
может быть жестока сатира. Ѓич не может быть  мЯгким,  на  то  он  и  бич.
Љалейдоскоп  лиц,  в  упоении  рабства  унижающих  друг  друга,   вызывает
отвращение, беспощадно ударЯет по нашему ощущению человечности. Ќо  именно
этого добивалсЯ „остоевский: нарисованнаЯ им  картина  рабства  раздражает
нас  и  одновременно  рождает  невыносимое  беспокойство  и  протест.   Ќи
„остоевский, ни мы  не  хотим  видеть  людей  такими.  Њы  не  привыкли  к
„остоевскому-сатирику. Ћн слишком  зол,  он  слишком  подавлЯет  нас.  ќто
правда „остоевского, а правду нельзЯ  ни  "углубить",  ни  подчистить,  ни
продезинфицировать,  ни  выбросить,  как  старую  мебель.  €сториЯ   нашей
литературы и правда истории не позволЯют нам встать в позицию чересчур  уж
щедрых наследников,  которые  пригоршнЯми  разбрасывают  богатства  отцов,
расшвыривают золото их познаниЯ и опыта...
   …сли  ’олстой,  всю  жизнь  мучаЯсь  идеей   самоусовершенствованиЯ   и
опрощениЯ во имЯ социальной справедливости и любви к  ближнему,  вкладывал
так или иначе в свои творениЯ неистощимую силу здоровьЯ, исходЯщую даже от
его стилЯ, от всей образной системы его, то „остоевский, тоже  стремЯсь  к
усовершенствованию человека через евангелическое смирение после неистового
бунта, напоминал  измучившегосЯ  врача,  до  бессилиЯ  издергавшего  своих
пациентов противоречивым исследованием болезни и диагнозом. € всЯ образнаЯ
система его была как бы болезненным инструментом, разрезающим  воспаленную
душу.
   € поисках и утверждении нравственных идеалов они были, конечно, похожи,
эти два величайших писателЯ и философа, их  объединЯло  одно  -  страстное
беспокойство  за  судьбу   человека,   стиснутого   тисками   общественной
несправедливости, мечущегосЯ в окружении безнравственности.
   "џ никогда не видал этого человека и никогда не имел прЯмых отношений с
ним, и вдруг, когда он умер, Я донЯл, что это был  самый,  самый  близкий,
дорогой, нужный мне человек", - пишет ’олстой в письме к ‘трахову, узнав о
смерти „остоевского.
   € может быть, не случайно, навсегда уходЯ из џсной  ЏолЯны,  гениальный
художник оставил на столике  раскрытый  том  романа  „остоевского  "ЃратьЯ
Љарамазовы"...


        "ђЋЊЂЌ›" —…•Ћ‚Ђ

   Ѓолее десЯтка лет назад один  крупный  художник  в  беседе  с  молодыми
писателЯми высказал интересную мысль: чтобы  до  конца  понЯть,  например,
пластичность —ехова, надо переписать  несколько  рассказов  его  от  руки,
посмотреть строй фразы, проследить течение мысли,  будто  вы  сами  пишете
этот рассказ, изучить,  как  создает,  лепит  форму  своих  вещей  великий
русский мастер.
   ‚идимо, совет этот имел определенный творческий смысл: научить  молодых
писателей по рукописному тексту чеховской лаконичности и простоте,  но  не
той безрадостной "простоте", котораЯ не несет эмоционального восприЯтиЯ  и
по известному русскому выражению "хуже воровства";  а  той,  что  ЯвлЯетсЯ
методом  выражениЯ  сложности  и  противоречивости  жизни,  той,   котораЯ
свойственна  мастеру,  показывающему  мир,  отношениЯ   людей   в   сжатом
художественном выражении - в рассказе.
   Џо письмам —ехова известно, что в зрелом возрасте  он  мечтал  написать
роман, начинал его и бросал  и  продолжал  писать  рассказы,  маленькие  и
большие,  но  всегда   наполненные   трепетом   жизни,   огромной   мыслью
общественного звучаниЯ, рассказы, по значимости  и  полноте  своей,  Я  бы
сказал, равные роману, понимаемому  нами  как  жанр  широкого  социального
обобщениЯ.
   Џростота, лаконизм и пластичность —ехова изумлЯли его  читателей  и  не
всегда признавались критикой его времени, но он был поистине  новатором  в
форме, котораЯ и по сей день современна  и  действенна.  ђассказ  "„ама  с
собачкой" мог бы быть романом, все здесь как бы длЯ романического  сюжета:
и сложнаЯ семейнаЯ коллизиЯ, и поиски счастьЯ, и внезапнаЯ  и  неожиданнаЯ
любовь к женщине, которую встретил случайно,  но  —ехов  написал  рассказ,
общественно прозвучавший как роман. "‘кучнаЯ историЯ"  -  это  глубочайшее
исследование человека, прожившего жизнь,  не  понЯвшего  ее  и  так  и  не
нашедшего  себЯ,  -  тоже,  по  моему  убеждению,  рассказ-роман.  "„ом  с
мезонином", "ЏопрыгуньЯ", "€менины", "ЊоЯ жизнь"... - Я мог бы перечислить
множество чеховских рассказов,  а  по  социальной  емкости  -  романов,  с
большой мыслью, с интимным  проникновением  в  человеческую  душу,  но  не
ставших по жанру романами в  силу,  видимо,  особой,  чеховской  сжатости,
соразмерности и  сообразности,  того  единства  формы  и  содержаниЯ,  что
ЯвлЯетсЯ законом настоЯщего искусства. …сли можно  так  выразитьсЯ,  —ехов
написал рассказы, или короткие романы, на все случаи жизни.
   ‚сем известны высказываниЯ —ехова о том, что рассказ нужно  начинать  с
середины, беспощадно  выбрасывать  ненужные  общие  описаниЯ,  старомодные
портретные характеристики и неимоверно затЯнутые пейзажи. —ехов боролсЯ  с
тусклой напыщенной литературщиной, с устаревшей и вЯлой формой.
   Ћсобенность великого художника, на мой взглЯд, это не только  жизненный
опыт,   пристальное   внимание   к   миру   и    понимание    человеческих
взаимоотношений, но, Я бы сказал, и душевный опыт.  ќто  познание  мира  в
тончайших нюансах, познание всей гаммы человеческих чувств - от восторга и
ликованиЯ до ужаса и тоски. —еловек может всю жизнь ездить по степи, знать
и полет стрепета, и запах сена на  заре,  и  запах  угасающего  костра,  и
видеть степных людей, но никогда не написать повесть "‘тепь",  никогда  не
понЯть, что увидел, понЯл и пережил художник, видевший степь  коротко,  но
уже подготовленный душевным опытом. ‚ душе художника уже были  и  …горушка
(может быть, впечатлениЯ детства писателЯ), и отец •ристофор, и Љузьмичов,
и ‚арламов - художник прежде, не в степи, встречалсЯ  с  ними  и  наблюдал
внимательно-пристально, и подсознательно образы эти жили в нем. Ќо вот  он
совершил поездку по степи, новые ощущениЯ, новые встречи, новый ток  жизни
коснулись душевного опыта, и вы переживаете вместе с художником всю  гамму
чувств - от детских Ярких  и  поэтических  ощущений  …горушки  до  деловой
озабоченности купца Љузьмичова.
   ‚еликий писатель с пытливым, жадным вниманием к людЯм, а следовательно,
с душевным опытом как бы всегда подготовлен воскресить  в  нашем  сознании
воспоминаниЯ, зажечь ассоциации, знакомое и незнакомое  каждому  человеку,
но все же знакомое...
   Ѓывают писатели (это относитсЯ и к классикам), которые становЯтсЯ особо
близкими  и  дорогими  читателю  в  определенном  возрасте,  в   свЯзи   с
накопленным  опытом  чувств,  зрелостью,  пониманием  жизни.  Ћдни   книги
перечитываютсЯ несколько раз, иные единожды и ставЯтсЯ  на  полку  -  злаЯ
гениальность и жестокость этих  произведений  вызывают  нечастое  влечение
вновь прочитать их, как порой тот или иной человек не испытывает  сильного
желаниЯ оглЯдыватьсЯ в свое прошлое, где было  все  темно,  все  неизбывно
безрадостно, мрачно и душно. ‚ книгах этих  со  всей  гениальной  остротой
выраженнаЯ мысль: человек  -  песчинка,  подвластнаЯ  вихрю,  -  затмевает
солнце, стирает блеск снега, заглушает запах влажного сада будущего.
   —ехова можно перечитывать десЯтки раз, открываЯ длЯ себЯ  все  новые  и
новые глубины, радуЯсь и скорбЯ, смеЯсь и плача, - он свеж, он  не  терЯет
своей поэтичности, своих и акварельных, и густых маслЯных красок; мечта  о
том, что "в человеке должно быть все прекрасно: и лицо, и одежда, и  душа,
и мысли", пронизывает его короткие рассказы-романы.
   Њожет быть, эта свежесть —ехова длЯ наших  современников  определена  и
той великой простотой, лаконичностью  формы  его  вещей,  формой  Ясной  и
прозрачной, близкой читателю нашего времени. € мы, получившие в наследство
эту гениальную простоту  форм,  подчас  пренебрегаем  ею,  пишем  чересчур
пухлые романы с нескромным замахом на эпопею, чересчур длинные рассказы  с
неизменным замахом на повесть, когда мысль и идею свою  при  тщательнейшем
труде над словом можно выразить  короче,  Яснее,  тоньше,  как  это  делал
—ехов, великолепный художник, великолепный стилист.


        •“„Ћ†Ќ€Љ, ЋЃЋѓЂ™Ђћ™€‰ Њ€ђ

   Џисатели населЯют мир своими героЯми - мир от этого становитсЯ  богаче,
шире, прекраснее, ‚ы можете прожить с человеком, в одном, доме всю  жизнь,
будете знать о нем все, что, казалось бы, возможно  узнать:  его  походку,
цвет глаз, его привычки или манеру одеватьсЯ, его слабости и  достоинства,
но вы не  узнаете  то,  что  расскажет  талантливый  художник,  обладающий
чувством ЯсновидениЯ плоти. Џорой вы видите на улице, в трамвае  человека,
очень похожего на вашего соседа, - вы несколько изумлены: "„а, похож,  как
похож", - но все же не испытываете того  странного,  волнующего  озарениЯ,
какое бывает при  встрече  с  совсем  иным  знакомым,  с  которым  свЯзаны
родственно и кровно.  ‚ы  видите  на  улице  женщину,  с  той  особой,  до
радостной неожиданности знакомой походкой, с тем  же  взглЯдом,  что  были
живой сущностью Ђнны Љарениной, - и в  то  же  мгновение  чувствуете,  что
знаете об этом человеке все, что он вам, бесконечно дорог, что это как  бы
втораЯ ваша жизнь, прожитаЯ и еще не прожитаЯ.
   Ћднажды  в  маршевой  роте  мне  пришлось  встретитьсЯ  с  лейтенантом,
чрезвычайно похожим  на  ѓригориЯ  Њелехова.  ‹ейтенант  этот  был  смугл,
горбонос, высок, с "мелеховским  взглЯдом";  он  сутулилсЯ  как  ѓригорий,
говорил с хрипотцой, - и Я хорошо помню то давнее ощущение  узнаваниЯ.  џ,
разумеетсЯ, отлично знал, что это не ѓригорий, но мне  страстно  хотелось,
чтобы лейтенант этот был ѓригорием, чтобы за его спиной было  все,  что  Я
знал: и ЂксиньЯ, и ЌатальЯ с детьми, и хутор ’атарский, и „он со свинцовой
стремниной, и  сухой,  душный  запах  развороченной  копны,  и  кипЯщее  с
опалиной небо над куренЯми, и метаниЯ ѓригориЯ в  поисках  правды,  и  его
приход в родной хутор, и прозрачно-зеленаЯ вода у крутоЯра, куда он бросил
винтовку.
   ‹ейтенант этот знал, что похож на ѓригориЯ, и,  знаЯ  это  сходство,  -
видимо, не один Я  говорил  ему  об  этом,  -  внешне  подражал  ѓригорию.
‹ейтенант был молод, родом из ‘ибири, за его спиной была инаЯ жизнь, ничем
не напоминавшаЯ жизнь ѓригориЯ, и,  как  это  ни  странно,  узнав  это,  Я
испытал тогда чувство разочарованиЯ.
   Џрикоснувшись к настоЯщему искусству, мы всегда надеемсЯ на  встречу  с
героЯми, созданными этим искусством. …сли мы не встречаем любимых героев в
жизни, мы встречаемсЯ с ними в своем сознании ежедневно.
   Ѓольшой и удивительный талант олохова поистине жизнетворен. ‘о страниц
его  книг  шагнули  в  мир  герои,  после  рождениЯ  которых  человечество
увеличилось в  Ярких  его  представителЯх:  ѓригорий  Њелехов  и  ЂксиньЯ,
Џантелей Џрокофьевич и ЌатальЯ, Ѓунчук  и  „арьЯ,  „авыдов  и  ‹ушка,  дед
™укарь и Ќагульнов, €льинична и Ђндрей ‘околов.
   Ќо олохов создал не только людей, населивших мир.  Ћн  создал  жаркое,
палЯщее донское солнце, тихие и розовые от зари казацкие  курени,  холодок
утренней матовой росы, следы на мокрой траве от босых теплых  ног,  сырые,
наполненные  водой  окопы,  тонкий  и  сладкий  запах   ландыша,   который
улавливает ЂксиньЯ, черный разрыв  шрапнели  над  конной  лавой,  до  слез
потрЯсающую песню, которую слышит больной ѓригорий, лежа, укрытый тулупом,
на подводе, чугунный гул танков,  ползущих  на  окопы,  сухие  винтовочные
выстрелы - он создал то  окружение  длЯ  своих  героев,  свой  пейзаж,  ту
неповторимую  обстановку  недавней  действительности,  котораЯ  называетсЯ
жизнью, борьбой за победу светлого в этом мире.  Ћсобенность  олохова  (а
это свойство подлинного художника) в том, что его книги прочно врезаютсЯ в
памЯть, они не забываютсЯ, в какой бы обстановке ты ни находилсЯ, о чем бы
ты ни думал, как бы тЯжело или легко тебе ни было.
   Џомню, как в дни  ‘талинградской  операции  мы  шли  по  освобожденному
Љалачу - подталкивали  плечами  орудиЯ,  увЯзавшие  в  оттепельном  снегу,
шагали в мокрых, раскисших валенках по бурой жиже. Њы наступали.  џ  знал,
что эти места близки олохову. џ смотрел на  отсыревшие  стены  домов,  на
черные голые сады, в которых еще таЯли дымы немецких разрывов, смотрел  на
белеющий берег „она - сжималось сердце. џ шел по земле, на  которой  будто
родилсЯ и вырос. ќти места были мне хорошо  знакомы  по  книгам  олохова.
агавший рЯдом со мной командир орудиЯ, сержант, бывший зоотехник, человек
пожилой, суровый, обросший  грЯзной  щетиной,  глЯдЯ  на  „он,  неожиданно
спросил менЯ, знаю ли Я, где сейчас  писатель  олохов.  џ  ответил,  что,
вероЯтно, на фронте.
   - Љрепко писал, - сказал он  медленно,  -  говорЯт,  сидит  с  удочкой,
глЯдит на поплавок и не видит, что клюет, вдруг вскочит и... домой.  ‘лово
записать... Љаждое слово обдумывал...
   „олгое времЯ Я верил этому рассказу. ’олько потом мне стало  Ясно,  что
секрет  широкого  успеха  шолоховских  творений  не  только  в   блестЯщем
мастерстве, в колоссальной работе над словом, но в первую очередь - в  его
кровной свЯзи с землей и народом, в глубочайшем понимании этим  художником
души человека, в самом высоком его гуманизме.
   Ќекоторое времЯ назад часть наших литераторов вела неустанные атаки  на
несуществующие высоты, ратуЯ за самое последнее оружие  -  так  называемый
современный стиль. “тверждали, что изобразить человека в  наш  напрЯженный
век атомной энергии, кибернетики и космоса можно, прибегаЯ  к  телеграфной
скупости или косноЯзычной исповеди.  Ќезадачливые  сверхсовременные  герои
тускло улыбались и щеголЯли сборным  арго  -  признак,  мол,  современного
Языка в литературе. ‡абывали об одном - нет никакого современного Языка  в
литературе, если это не Язык литературы, а торопливаЯ, раздерганнаЯ запись
случайно услышанного разговора, выдаваемого за авторскую речь.
   џзык ’олстого и олохова в высшей степени современен, ибо  подчинен  не
моде, не  колориту  ради  колорита,  а  самой  мысли,  значимость  которой
беспощадно отвергает легковесные слова.
   олохов - огромный художник нашего времени, и редко  кто  из  писателей
имеет столько учеников среди молодых литераторов, сколько этот  выдающийсЯ
мастер. џ знаю многих писателей,  которые,  поставив  последнюю  точку  на
рукописи своего  романа,  мысленно  переносЯтсЯ  в  станицу  ‚ешенскую,  к
олохову, - что сказал бы он, прочтЯ роман, как оценил бы он?
   ‚еликому художнику невозможно  подражать,  невозможно  его  копировать.
ќтого нельзЯ сделать, как живописец не в силах передать на полотне жаркое,
раскаленное июльское солнце, точно такое же, какое мы видим  над  головой.
Ќа полотне оно будет всегда другим. “ огромного художника учатсЯ,  от  его
книг получают духовную,  эмоциональную  зарЯдку,  Ясный,  не  передаваемый
словами подъем сил, что в искусстве называют вдохновением.
   ѓерои олохова населили мир, они отделились уже  от  писателЯ,  ушли  в
самостоЯтельную жизнь, подобно тому как взрослые дети уходЯт  в  жизнь  от
родителей. ѓерои олохова живут среди нас, они принадлежат  великому  делу
нашего народа,  нашей  партии,  миллионам  зарубежных  читателей,  которые
стараютсЯ понЯть характер советского человека, его героическую  борьбу  за
построение коммунистического общества на земле.


        ЊЂ‘’…ђ

   ђабота писателЯ напоминает тЯжелейшую работу землекопа, роющего колодец
в выжженной степи. ЋбливаЯсь потом, он день за  днем  -  иногда  годами  -
вгрызаетсЯ в землю с фанатичным упорством, стараЯсь добратьсЯ до глубинной
воды и испробовать вкус ее. Џотом он отдает отрытые колодцы людЯм. Ќередко
же вода в них бывает солоноватой, порой с железистым  привкусом  горечи  -
тогда она не освежает, но люди пьют ее, испытываЯ еще большую жажду.
   Љонстантин Џаустовский черпал из своих колодцев первозданно чистую воду
- от нее исходит леснаЯ прохлада, она утолЯет жажду.
   …го кристально отточенные  слова  сиЯют,  переливаютсЯ,  как  капли  на
листьЯх, освещенные солнцем. € его книги наполнены прозрачным  и  душистым
воздухом.  Ћни  издают  запах  утреннего  морЯ,   благостно-тихих   лугов,
закатного леса с сухим туманцем в коридорах просек; от страниц веет мЯгкой
тишиной вечереющих полей.
   Њожет быть, во всем этом ощутимо умиленное созерцание окружающего мира?
“миротворенный взглЯд окрест себЯ? Ќет, в этом  лиричное  познание  самого
человека как частицы природы, рожденной ею, и  познание  доброты,  котораЯ
подчас в сумасшедшем ритме каждодневных дел раздроблЯетсЯ,  распылЯетсЯ  в
мелочах.  €  тогда  уже  некогда  внимательно  оглЯнутьсЯ,  всмотретьсЯ  в
предметы, осмыслить прожитый день, ощутить вне  себЯ  и  в  себе  извечную
красоту. Ќо именно она делает нас добрее, цельнее, благороднее. Џочему  же
так заметно стремление Џаустовского идти через красоту мира к доброте и от
доброты к красоте мира?
   Џути воздействиЯ  литературы  не  изведаны,  так  же  как  не  изведаны
психологиЯ творчества, стилистические  склонности  или  верность  писателЯ
своим героЯм. Њы утверждаем:  оселок  образа  -  острейший  конфликт.  „а,
разумеетсЯ, это  так.  Ќо  истина  эта  не  может  быть  абсолютной,  ибо,
признаваЯ ее непоколебимой, мы надеваем на нее обруч литературной догмы  -
и в конце концов ограничиваем самих  себЯ.  Ћт  частого  употреблениЯ,  от
беззастенчивой заемности общеизвестных положений они нередко  терЯют  свою
воздействующую силу.
   ‘ила таланта Џаустовского в неизменном ощущении  молодой  открытости  и
чистоты его героев, и Я беру  на  себЯ  смелость  сказать,  что  длЯ  него
критерий истины и морали - красота мира и красота духовнаЯ.
   Ќет сомнениЯ, что  в  этом  неотразимость  прозы  Џаустовского  и  этим
объЯснЯетсЯ его неугасающаЯ популЯрность. Ћн никогда не  был  "моден"  или
"немоден" - его читали всегда. Ћн всегда был далек от всЯкой  литературной
суеты вокруг своего имени, от ложных фейерверков неудержимых восторгов, от
фельдмаршальства в искусстве, разрушающих талант любой величины.
   €ногда менЯ спрашивают, почему Я так люблю Џаустовского, ведь он  пишет
в другой манере, разрабатывает другие темы, его  герои  непохожи  на  моих
героев.
   џ люблю Џаустовского потому, что именно он, выдающийсЯ мастер, в  самом
начале моего литературного  пути  открыл  мне  изЯщество,  алмазный  блеск
самого простого слова, потому что Я был покорен его любовью к человеку и в
его книгах, и в жизни. …сть писатели, наделенные счастливой судьбой: книги
их не терЯют свежести под воздействием лет и времени  и,  несмотрЯ  ни  на
что, не стареют - всегда остаютсЯ молодыми. †ивые клетки таких вещей -  не
что иное, как чистейшаЯ позициЯ художника.
   Ќа книгах Џаустовского воспитывалось не  одно  поколение.  џ  помню,  с
какой жадностью мы зачитывались в школьные годы ставшими потом знаменитыми
"Љолхидой", "Љара-Ѓугазом", "—ерным морем",  они  переходили  из  парты  в
парту, из портфелЯ в портфель, из дома  в  дом,  закапанные  чернилами,  с
потертыми обложками, с захватанными корешками. џ  только  теперь  понимаю,
что донельзЯ потрепанные, с заклеенными страницами книги -  самаЯ  большаЯ
награда длЯ скромного писателЯ.
   Њы часто говорим, часто сетуем, что многие наши книги не трогают  и  не
греют. џ знаю иное. џ знаю молодых людей, которые захотели стать  и  стали
морЯками после того, как влюбились в "—ерное море" Џаустовского, - не  это
ли самое сильное влиЯние слова? џ знаю и никогда не  забуду  своего  друга
детства, который в сорок первом ушел в ополчение  со  страстной  мечтой  о
море, привитой книгами Џаустовского, и погиб под Њосквой,  сжимаЯ  жесткую
деревЯнную ложу винтовки и видЯ не —ерное  море,  а  черные  тела  танков,
ползущих сквозь черный, обугленный лес перед траншеЯми.
   ќмоциональное воздействие Џаустовского, видимо, объЯснЯетсЯ  не  только
человеческой чистотой, естественным благородством его героев, не  встающих
на цыпочки, но и тем, как писатель умеет создавать неповторимую атмосферу,
настроение, тот вещественный и порой невещественный мир, окружающий героЯ,
ту пленительную обстановку, без которой  герой  бестелесен  и  тускл.  ќта
поразительнаЯ игра светотеней, точное сочетание красок,  звуков,  запахов,
ритм, тональность - завиднаЯ способность, встречающаЯсЯ  не  так  часто  в
нашей литературе.
   џ могу закрыть глаза и по ощущениЯм Џаустовского вспомнить, как покойно
на рассвете море и как горЯча галька,  прожженнаЯ  солнцем,  как  теплы  в
полдень стены домов в Ќовороссийске и Ћдессе, как догорает закат в пролете
сосен, как ложитсЯ первый снег на проселочные дороги  и  подымаетсЯ  едкий
туман над влажной малЯрийной Љолхидой,  как  скрипЯт  половицы  в  старом,
рассохшемсЯ доме, наполненном бледно-снежным светом российской вьюги,  как
вечером пахнет мокрыми заборами в маленьком приокском городке,  как  ровно
шумит дождь по крыше, как  в  осенние  ночи  остро  блестит,  переливаетсЯ
созвездие Ћрион над темными лесами, отражаЯсь в воде.
   “ Љонстантина  Џаустовского  удивительное  и  завидное  свойство  точно
передавать свои ощущениЯ -  это,  совершенно  очевидно,  достигаетсЯ  лишь
высоким мастерством. Џаустовский - писатель точного  эпитета.  Ћн  создает
пейзаж так осЯзаемо отчетливо, так лаконично и просто  -  изумлЯешьсЯ  его
зоркому глазу, его Ясности.
   ѓерои его всегда соучастливы, мужественны, скромны и  лиричны.  „обр  и
пейзаж - пусть не покажетсЯ это странным. Ќеразделимо и  герои,  и  пейзаж
несут тот эмоциональный зарЯд человеколюбиЯ,  который  неизменно  вызывает
ответную эмоциональную волну. € это - качество тонкого писателЯ.
   Ќемного можно назвать прозаиков, наших старых мастеров, о  ком  бы  так
охотно,  так  нежно  говорили  бы  многие  писатели  среднего   поколениЯ,
учившиесЯ после войны у Џаустовского.
   ђаз в одной анкете "Љак мы пишем"  мне  пришлось  отвечать  на  вопрос,
смысл которого заключалсЯ в следующем: "Љак  вы  относитесь  к  писателЯм,
которые в жизни одни, на бумаге - другие?"
   Џаустовский-писатель и Џаустовский-человек слиты воедино. Ћн  открыт  и
щедр как человек. џ нисколько не преувеличу, если  скажу,  что  встречи  с
Џаустовским  на  семинарах  в  ‹итературном  институте  были   праздником,
которого нетерпеливо ждут, и возбуждающим импульсом,  необходимым  каждому
писателю. …го общение со  студентами  высекало  искру  -  хотелось  писать
лучше, глубже и любить жизнь и литературу так же, как и он.
   Ћбычно он сидел за кафедрой, низко наклонЯсь к листкам  рукописи,  чуть
отставив руку с потухшей папиросой, и говорил тихим, неторопливым,  слегка
скрипучим голосом - разбирал только что прочитанный студентом рассказ.  Ћн
говорил о значении и  весомости  каждого  слова,  о  точности  единственно
найденного   эпитета,   о   ритме   прозы,   о   непостижимом    сочетании
юмористического  и  трагедийного,  о  кратком  пейзаже  и  психологическом
контексте. Ћн говорил о любимых и нелюбимых словах, которые  есть  у  всех
писателей.  Ћн  рассказывал   об   остроте,   зоркости   и   беспощадности
писательского глаза. Ћн говорил о титаническом труде ”лобера  над  фразой,
он рассказывал о мастерстве —ехова, Љуприна, Ѓунина. Ћн  иногда  сердилсЯ,
это почти незаметно было внешне. Ќо фраза, сказаннаЯ им:  "ќто  не  проза,
это перекатывание булыжников по мостовой", говорила о том, что прочитанный
рассказ студента написан торопливо, нерЯшливо, без любви к слову.  Ћднако,
сам будучи  превосходным  стилистом,  он  был  терпим  к  разным  стилевым
направлениЯм, к разным средствам выражениЯ, он никому не  навЯзывал  своей
манеры  письма.  Ќо  он   был   нетерпим   к   рационалистической   манере
"чистописаниЯ", к той академической гладкописи, котораЯ навевает  ощущение
пыльной пустоты покинутого навек дома.
   „овольно часто, разбираЯ сюжет, коллизию того или иного рассказа, он по
ассоциациЯм начинал вспоминать различные случаи  из  своей  жизни,  всегда
удивительно интересные, полные юмора  и  неожиданных  поворотов.  €  когда
смеЯлсЯ,  морщинки  доброты  звездочками  собирались  возле  век,  и   он,
оглЯдываЯ нас, неторопливо чиркал  спичкой  по  коробку,  зажигаЯ  забытую
папиросу.
   Ћн рассказывал нам  готовые  новеллы  из  своей  жизни,  и  устные  эти
новеллы, уже тронутые писательским домыслом, были настолько хороши, что  Я
глубоко жалею - он не все их успел записать и опубликовать позднее.
   ‘лушаЯ Џаустовского на семинарах, мы впервые понимали,  что  творчество
писателЯ, его путь - это не бетонированнаЯ дорога с  удручающей  и  легкой
прЯмизной, это не лавры самодовольства, не честолюбивый литературный нимб,
не эстрадные  аплодисменты,  не  удовольствиЯ  жизни.  Ђ  это  -  "сладкаЯ
каторга" человека, судьбой и талантом каждодневно  прикованного  к  столу.
ќто нечастые находки и горчайшие сомнениЯ, это труд и труд и вечнаЯ  охота
за неуловимым словом. ќто мужество и напрЯжение всех физических и душевных
сил. € мы понимали, что писатель  -  человек,  который  всей  мощью  своих
усилий, опыта, ценой своих радостей и страданий должен  совершить  чудо  -
чудо, которое совершает  женщина,  рождаЯ  ребенка,  -  написать  рассказ,
повесть,  роман,  пьесу,  то  есть  сотворить  жизнь,   родить   героЯ   с
неповторимым лицом, характером, страстЯми - значит вложить в книгу  самого
себЯ без остатка, до опустошениЯ.
   Ћднако тогда мы, студенты, еще, по-видимому,  не  осознавали  до  конца
весь смысл слов Џаустовского, постоЯнно говорившего нам, что писать каждую
книгу нужно так, будто это твоЯ последнЯЯ книга: не надо боЯтьсЯ  отдавать
ей все, расточительно и щедро, никогда не надо откладывать свое искреннее,
главное на будущее. Ќо кто не испытывал того неудовлетворенного  ощущениЯ,
когда вещь закончена? ‚озникает усталость и опустошение  -  та  сиротливаЯ
пустота, какаЯ бывает в квартире, когда вывезена всЯ мебель, стены оголены
и веет бедностью.
   €ногда мы думаем, что нельзЯ расточать себЯ на  какую-то  одну  вещь  -
надо сдерживать себЯ, видЯ впереди другую, еще не написанную книгу -  цель
всей твоей жизни. Џорой мы не знаем, какова же будет книга, о чем она, кто
главный герой ее, но, видимо, это  самаЯ  лучшаЯ,  та,  которой  еще  нет,
котораЯ,  не  написана,  но  будет  написана.  ќту  книгу  и  силу  ее  ты
представлЯешь только по ощущениЯм, по неЯсному волнению, когда  чувствуешь
жаркий запах  асфальта  июльским  днем,  по  фразе  на  улице,  услышанной
случайно, по походке незнакомой женщины в сумерках лета, по ее мимолетному
взглЯду, по запаху сырой земли, вдруг напомнившему  смерть  на  безымЯнной
высоте...
   ќти смутные ощущениЯ будущей вещи каждый писатель  носит  в  себе.  Ћни
мучат его до бессонницы, они неуловимы до отчаЯниЯ - и в  этом,  вероЯтно,
один из импульсов к творчеству:  приближатьсЯ  к  непостижимому,  боЯсь  и
радуЯсь  ожиданию  новых  образов,  слов,  характеров,  новой  композиции,
сюжета. ЃудущаЯ книга кажетсЯ вам совершенством.
   Ћпытнейший мастер слова, Џаустовский прав: надо найти, себЯ и в  каждой
книге выливатьсЯ полностью, не жалеЯ себЯ и не скупЯсь.
   ’олько так создаютсЯ честные и  страстные  вещи.  ’олько  так  писатель
начинает взвешивать и ценить  свое  слово.  ’олько  так  рождаетсЯ  "чудо"
искусства, лишь так писатель может приблизитьсЯ ко всему тому, что  создан
гением природы. ‚едь все, что мы пишем вообще, все искусство  -  это  лишь
приближение к красоте и сложности объективного мира, которого нет лучше.
   Љниги Џаустовского свежи, солнечны, в них туго  сжата  пружина  молодой
энергии, они искрЯтсЯ, они волнуют, в них нет усталости, в них по-прежнему
юный соленый запах морЯ, блеск жаркого южного полднЯ.


        ђ…„Љ€‰ „Ђђ

   Ћдин из наших видных ученых как-то сказал, что талант физика  созревает
до 20 лет. џ бы добавил, что великие  качества  человечности  -  любовь  к
жизни, ненависть к трусости,  благородство,  людское  товарищество,  ЯснаЯ
доброта - все эти нравственные качества возникают, прочно закладываютсЯ  в
детстве, а потом лишь шлифуютсЯ: времЯ оттачивает и проверЯет их.
   Њало можно назвать людей, через чье детство не прошли  бы  великолепные
сказки  ЉорнеЯ  —уковского  -  "Ђйболит",   "Њойдодыр",   "Њуха-–окотуха",
"”едорино горе", "Љрокодил". ‚ этих сказках  нет  ненужной  усложненности.
Ћни просты, как глагол, и они поражают детское воображение. ‚едь в  памЯть
ребенка всегда врезываетсЯ то, что в движении, в жесте,  в  поступке:  как
произошло, что сделал, что совершил?
   ‘лова и воздух этих сказок настолько чисты,  настолько  прозрачны,  что
дети мгновенно выучивают эти стихи наизусть и помнЯт их уже всю  жизнь,  а
потом,