        ѓайто ѓазданов. €сториЯ одного путешествиЯ


----------------------------------------------------------------------------
     OCR Ѓычков Њ.Ќ. mailto:bmn@lib.ru
----------------------------------------------------------------------------
    
     ‚олодЯ уезжал из ЉонстантинополЯ один, никем не провожаемый, без  слез,
без объЯтий, даже  без  рукопожатиЯ.  „ул  ветер  с  дождем,  было  довольно
холодно, и он с удовольствием спустилсЯ в каюту. Ћн приехал на пароход почти
в последнюю минуту, и потому едва он успел лечь и закрыть глаза, как пароход
двинулсЯ. - Ќадо все же посмотреть в последний раз на Љонстантинополь. -  Ћн
поднЯлсЯ на палубу. Ѓыло почти темно, скользко и мокро; сквозь дождь уходили
неверные очертаниЯ зданий, ветер бросал брызги воды  в  лицо;  шум  порта  с
криками турок и гудками  катеров,  влажно  раздававшимисЯ  сквозь  густеющую
темноту, стал стихать и удалЯтьсЯ. ‚олодЯ постоЯл некоторое  времЯ  и  опЯть
спустилсЯ в каюту. - Ќу, поехали, - вслух сказал он себе. Ћн  лег  и  закрыл
глаза, но не засыпал, лишь  начал  дремать;  из  далекой  каюты  послышалась
музыка. ‚олодЯ силилсЯ разобрать мотив и не  мог,  ил  как  всегда  в  таких
случаЯх, ему казалось, что это нечто знакомое. Џотом  музыка  умолкла  и  он
задумалсЯ, глЯдЯ на толстое стекло иллюминатора, пересеченное  неправильными
линиЯми дождЯ.
     ‡атем началсЯ обычный длЯ путешествиЯ ход его мыслей, - всегда  один  и
тот же. ‚сЯкий раз, когда ему приходилось уезжать, когда он оказывалсЯ  либо
в поезде, либо  ни  пароходе  и  начинал  ощущать  свое  полное  и  глубокое
одиночество, - но  это  было  не  грустное,  а  скорее  спокойно  и  немного
презрительное чувство, - он думал, что вот теперь, именно теперь,  когда  он
отделен, в сущности, всего мира и не  должен  в  эти  минуты  ни  лгать,  ни
притворЯтьсЯ перед собой или перед другими,  ни  создавать  иллюзии  чувств,
которые  были  необходимо  требуемы   особенной   условностью   человеческих
отношений - и которых он на самом деле не  ощущал  или  ощущал  их  другими,
нежели за которые он их выдавал, невольно обманываЯ и себЯ и других, - что в
это времЯ он Яснее представлЯл себе все причины и  побуждениЯ,  руководившие
его жизнью, так же, как подлинный смысл тех или  иных  отношений  с  людьми.
Џока он находилсЯ в центре событий, составлЯющих его существование, пока  он
сам играл в них какую-то роль, он был лишен возможности  правильно  понимать
их. € только тогда, когда он оставалсЯ, - так, как теперь, совсем один,  ему
начинало казатьсЯ, что все  Ясно  и  понЯтно,  как  простой  логический  ход
рассуждений. € особенно  хотелось  остановить  и  записать,  покуда  это  не
исчезло, множество незначительных вещей, воспоминаний, запахов, впечатлений,
вызванных из глубокого небытиЯ этим мерным движением парохода  и  глуховатым
звуком волн, бежавших вдоль его крутого борта. Ѓывали минуты  в  его  жизни,
когда он, в остальное времЯ равнодушный ко  всему,  вдруг  испытывал  острое
сочувствие к людЯм и вещам,  иногда  почти  вовсе  ему  неизвестным,  иногда
чрезвычайно  далеким  от  него  -  сквозь  годы,   чужой   Язык   и   чуждую
национальность; и судьба какого-нибудь голландца, француза или  англичанина,
жившего много лет тому назад, становилась ему необычайно близка,  как  жизнь
когда-то давным-давно  потерЯнного  им  брата.  Ћн  думал  иногда  о  судьбе
нескольких женщин и с самого давнего времени, чуть ли не с  того,  когда  он
впервые прочел об этом, некоторые женские образы неизменно сопровождали его;
они менЯли свою внешность, представаЯ перед ним  во  всем  своем  немыслимом
богатстве превращений; и в них оставалось нечто то же самое, что было раньше
и всегда, может быть, воспоминание о первом толчке, о начале того  движениЯ,
которое влачило все времЯ за собой его отстающую,  не  поспевающую  за  этим
великолепием, слишком бедную и слишком скучную, как казалось ‚олоде,  жизнь.
…му казалось, что он принадлежит к людЯм, которым судьба дала что-то  лишнее
и тЯжелое, что их давит все времЯ и стеснЯет их движениЯ  и  еще  заставлЯет
считать, что настоЯщее и то, в чем они живут, это все только  случайность  и
недоразумение; и всю жизнь они бессознательно чего-то ждут,  и,  что  бы  ни
случилось, это окажетсЯ не тем, - и им суждено умереть с этим ожиданием. Ћни
могут быть скептиками, не верить ничему, не хранить никаких иллюзий,  и  все
же есть нечто, мечтательное и далекое, что, несмотрЯ на свою хрупкость, весь
свой Явный, безумный мираж, сильнее их и их отрицаниЯ. ‚олодЯ вспоминал одну
женщину, немку, нервную и  истерическую;  она  была  учительницей  немецкого
Языка в гимназии и ставила  ему  дурные  отметки,  к  которым  он  относилсЯ
совершенно спокойно. - Warum wollen Sie nicht arbeiten? {Џочему вы не хотите
работать? (Ќем.).} -  злобно  спрашивала  она  его.  Ћн  пожимал  плечами  и
усаживалсЯ на свое место; было особенно ленивое, южное лето,  сонный  воздух
был неподвижен; было так  тихо  в  гимназическом  саду,  где  ‚олодЯ  и  его
товарищи ложились на выгоревшей траве, подстелив одеЯло, где они ели дыни  и
арбузы и говорили о необходимом существовании какого-то одного,  абсолютного
и неизменного начала, которым объЯснено раз и навсегда  все,  что  живет,  и
все, что может поЯвитьсЯ. €м всем было тогда меньше чем по двадцать  лет;  и
они были склонны искать в этом гигантском клубке,  чудовищно  сплетенном  из
запахов, разочарований, надежд и неисчислимого  количества  разнообразнейшей
мерзости - каким ‚олодЯ потом представлЯл себе всЯкую человеческую жизнь,  -
искать  в  этом  все  того  же,  торжественного,  как  гимн,  и   необычайно
гармонического начала. € вот, однажды днем,  встретив  ‚олодю  в  длиннейшем
коридоре, учительница немецкого Языка вдруг сказала ему:
     - ‚ы можете прийти ко мне сегоднЯ после обеда? - ‚ котором часу? -  Ћна
назначила ему времЯ, и он ЯвилсЯ, недоумеваЯ, зачем она его вызвала.  “  нее
была довольно большаЯ комната, с креслами, диваном,  гравюрами;  и  одну  из
стен занимал большой кусок черного прекрасного бархата, на  котором  тонкими
линиЯми  тускло-сверкающих  тонов  был  нарисован,  как  показалось  сначала
‚олоде, величественный замок над рекой; и только вглЯдевшись как следует, он
увидел, что это был не рисунок, а вышивка, сделаннаЯ  с  необычайным,  почти
Японским искусством. - ќто вы вышивали? - џ, - сказала  она,  вздрагиваЯ,  -
она вообще все времЯ вздрагивала. Ћна подвинула к  нему  блюдо  пирожных.  -
‘пасибо, Я не ем пирожных, -  сказал  он.  Ћна  вспыхнула,  сказала,  -  ах,
извините, Я не знала, - и, раньше чем он успел что-либо сказать, выбежала из
комнаты и вернулась с коробкой  папирос,  которую  положила  перед  ним.  Ћн
поблагодарил. - ‚ы знаете, зачем Я вас пригласила? - Ћткровенно говорЯ, нет.
- џ хочу с вами поговорить. - …сли мои  реплики  могут  вас  в  какой-нибудь
степени интересовать... - Ћна была очень  образованной  женщиной,  прекрасно
говорила  по-русски,  по-французски,  по-турецки,  по-английски,  не  считаЯ
немецкого и латышского, - она была рижанкой. - ’о,  что  Я  вам  скажу,  вам
покажетсЯ, может быть, нелепым и странным. ‚ы видите эту вышивку, о  которой
вы менЯ спрашивали? џ рисовала ее из головы, просто так; сначала нарисовала,
потом вышила. € вот, вы знаете, Я однажды совершала  прогулку  по  ђейну,  и
когда мы подъезжали к одному замку,  у  менЯ  сильно  забилось  сердце  и  Я
сказала моим спутникам, что знаю точно расположение комнат  и  все  входы  и
боковые двери. џ никогда до того не бывала в этой части  ѓермании.  €  чтобы
проверить это, мы сошли с лодки и попросили разрешениЯ  осмотреть  замок;  Я
шла с завЯзанными глазами и говорила, что где находитсЯ, и все  было  точно,
за исключением одной двери, которую замуровали  около  пЯтидесЯти  лет  тому
назад. ќто все казалось невероЯтным моим спутникам; и тогда  Я  показала  им
эти вышивки, которые Я сделала, не знаЯ даже о существовании такого замка.
     Џотом она рассказала ‚олоде множество других вещей такого же порЯдка; и
его особенно поразило то, что она сказала, что помнит, как была маркитанткой
в войсках крестоносцев, в походе ”ридриха Ѓарбароссы, и  что  несколько  лет
тому назад, в Љонстантинополе, она встретила  одного  англичанина,  которого
помнила именно по крестовому походу, - но что он  ее  не  узнал.  Ћна  потом
уехала  из  того  города,  где  училсЯ  ‚олодЯ,  была  в  ђиге,  в   Њоскве,
путешествовала по …вропе; и  ‚олодЯ  был  уверен,  что  всюду  ее  мучили  и
преследовали эти неправильные, чужие воспоминаниЯ о разных эпохах, в которых
она видела себЯ, точно в далеком и темном зеркале, себЯ, и  это  свое  такое
отдаленное лицо, эту бледную кожу; белокурые волосы и синие, страшные глаза;
и то, что об этом по-настоЯщему знала только она одна,  -  всем  другим  это
могло  только  казатьсЯ  нелепым,  -  это  фантастическое   волнение,   этот
постоЯнный  мираж  заполнЯли  всю  ее  жизнь   и   делали   все   окружающее
бессмысленным,  несвоевременным  и  скучным.   Џосле   этого   единственного
разговора  с  ней  ‚олодЯ  невольно  изменил  к  ней  равнодушно-насмешливое
отношение. Ћн не понЯл, однако, - ни тогда, ни позже, - почему длЯ  рассказа
о крестовых походах и замке над ђейном она выбрала его, самого  ленивого  из
своих учеников, - любившего больше всего спать и бесцельно гулЯть, и  ничего
не делать. Ќикогда потом  эта  женщина  ничем  не  проЯвила  к  нему  своего
вниманиЯ, не разговаривала с ним,  не  вызвала  его  и  по-прежнему  ставила
дурные отметки, - и только раз  вскользь  сказала:  -  вы  могли  бы  делать
гораздо больше, чем вы делаете, - но это было так туманно и так  механически
сказано, что Явно не имело никакого значениЯ. Ќо ‚олодЯ был убежден,  что  и
потом, в дальнейшем, ей все виднелась вечером  в  пустынном  воздухе  каждой
страны или каждого города, где она находилась, -  будь  то  Љонстантинополь,
Ѓерлин, ђига или Њосква, -  смутно  белеющаЯ  вдали  башнЯ  какого-то  давно
затерЯвшегосЯ во времени зданиЯ, может быть, одной из крепостей,  к  которой
был направлен тЯжелый карьер взмыленных, свирепых лошадей крестоносцев. -  џ
была маркитанткой в обозе ”ридриха Ѓарбароссы, - она так просто говорила эту
фразу,  в  тысЯча  девЯтьсот  двадцать  втором  году,  когда  прошли   почти
бесчисленные дни, почти непредставлЯемые годы после того, как все  покрылось
забвением, - чтобы теперь опЯть призрачно  воскреснуть  и  прогреметь  в  ее
невероЯтной фантазии. ‚ жизни,  которую  она  вела  и  котораЯ  состоЯла  из
преподаваниЯ немецкого Языка, - она была забывчива, растерЯна  и  несчастна,
как все фантазеры и мечтатели; она нервничала оттого, что ее  объЯснениЯ  не
сразу понимались,  что  по-немецки  можно  было  говорить  с  таким  ужасным
славЯнским акцентом. €ногда с ней случались истерики в классе; и  тогда  она
особенным движением мизинца  поднимала  свою  правую,  как-то  заскакивавшую
бровь, и ее глаз открывалсЯ во всю ширину, - синий, громадный  и  совершенно
пустой в те минуты.
     € теперь, вспоминаЯ это  нелепое  и  призрачное  существование,  ‚олодЯ
подумал, что оно в тысЯчу раз лучше других, таких счастливых жизней, которые
ему приходилось наблюдать. Ћн сам так часто терЯл все,  что  ему,  казалось,
принадлежало, так много раз замечал, что вот, живешь среди известных  людей,
свЯзанный прочными отношениЯми, неподвижный, как раз навсегда  задуманный  и
осуществленный чьей-то волей человек, которого ни с кем  нельзЯ  смешать,  -
живешь и через долгое времЯ вдруг начинаешь понимать, что все это  родное  и
как будто неотделимое от тебЯ с каждым днем становитсЯ все дальше,  делаетсЯ
все более чуждо - до тех пор, пока в одну неожиданную минуту,  -  вот  точно
проснувшись однажды утром, - не поймешь с безнадежной окончательностью,  что
и ты чужд всему, в чем живешь, что ты уже не узнаешь ни этих людей, ни  этих
отношений, ни даже домов и улиц родного города, - и  тогда  начинаетсЯ  иное
странствие и снова длитсЯ много времени, пока не наступит  следующаЯ  минута
этого тускнеющего, точно слепнущего взглЯда, после которого  опЯть  одиноко,
гулко и тЯжело. ‚олодЯ  так  часто  терЯл  все  это  -  и  не  мог  к  этому
привыкнуть, - что существование одной, сквозь  всю  жизнь  проходЯщей  мысли
казалось ему недостижимым счастьем; и он никогда его не знал.  Ђ  счастливых
людей было много, больше даже, чем несчастных.  Ѓыла,  например,  эта  дама,
французскаЯ журналистка,  жившаЯ  в  Љонстантинополе;  она  разговаривала  с
‚олодей на самые возвышенные темы, относЯсь ко всему с неподдельной печалью,
все казалось ей  сумрачным  и  грустным.  ‚олодЯ  пыталсЯ  узнать,  что  ее,
сравнительно молодую женщину - ей было двадцать девЯть  лет  -  погрузило  в
такой неожиданный пессимизм; тем  более,  думал  ‚олодЯ,  что  она  обладала
редким аппетитом, в чем он убедилсЯ, бываЯ иногда ее спутником в  ресторане.
Ћна была очень проницательна и умна, особенно в том, что касалось  отношений
между мужчиной и женщиной, - в  остальном  она  чувствовала  себЯ  несколько
менее уверенно, как человек, попавший в незнакомую  квартиру.  Ћна  сообщила
ему, наконец, что разошлась со своим мужем, которого безумно  любит,  -  она
так и сказала: que j'aime follement; и всЯкий раз, когда она о нем говорила,
ее обычный, несколько суховатый и быстрый Язык  вдруг  делалсЯ  медленным  и
приобретал  новые  выражениЯ  какого-то  особенного  и  печального  в  своей
шаблонности великолепиЯ. Љогда он однажды не удержалсЯ и заметил ей это, она
поднЯла на него глаза, которые ничего перед собой не видели,  и  сказала:  Я
боюсь, что вы менЯ не понимаете, может быть, вы слишком молоды. Џотом  он  с
ней не встречалсЯ несколько недель; а  затем  встретил  ее  как-то  вечером,
совершенно  случайно.  Ћна  была  непохожа  на  себЯ,  необычайно  весела  и
оживлена; и он сказал ей: Я очень рад за вас, у  вас  такой  вид,  точно  вы
получили наследство, - в тысЯчу раз лучше, - ответила она. -  J'ai  retrouve
mon mari {џ вновь нашла своего мужа (фр.).}. Ћна была искренна и  счастлива.
- џ вас познакомлю, Я скажу, что вы были моим лучшим  другом.  -  ‡ачем  так
преувеличивать? џ не мог бы претендовать... - Si, si {Ќо это так (фр.).},  -
перебила она, и ей, по-видимому, стало казатьсЯ,  что  ‚олодЯ  „ействительно
был ее лучшим другом и всегда сочувствовал ее несчастью, - хотЯ он Явно  был
к нему равнодушен; и он помнил  даже,  что  вопрос,  о  котором  она  как-то
заговорила с неожиданным простодушием,  -  именно  вопрос  о  ее  физических
страданиЯх от разлуки с мужем, - показалсЯ ему нелепым и неприличным в устах
женщины, несмотрЯ на то, что это и было, судЯ по всему, главным в  тогдашний
период ее жизни. Џотом она  представила  ‚олодю  своему  мужу,  и  это  было
неловко и немного грустно. ќто был маленький, лысеющий человек,  чрезвычайно
самоуверенный, обидчивый и болезненно нетерпимый; и вдобавок  он  говорил  с
таким ужасным овернским акцентом, что ‚олодЯ вначале подумал, что это просто
шутливаЯ  манера,  несколько  затЯнувшаЯсЯ;  но  потом  оказалось,  что   он
действительно говорил  так  и  иначе  говорить  не  мог.  ‚олоде  стало  так
неприЯтно, что  даже  кофе  ему  показалсЯ  невкусным,  и  он  быстро  ушел,
отговорившись необходимостью идти на свидание, которого не было. € вместе  с
тем, несомненно, эта женщина была  теперь  счастлива;  и  он  с  недоумением
спрашивал себЯ, неужели можно быть таким нетребовательным, неужели нужно так
мало длЯ  того,  чтобы  чувствовать  себЯ  счастливым?  -  ‚озможно,  что  Я
ошибаюсь, - говорил он себе. € он думал, что,  наверное,  она  создала  себе
какой-то прекрасный миф, к которому не подходит  никто,  и  только  у  этого
человека есть нечто поразительно напоминающее ей ее воображаемого  героЯ,  -
как в  пейзаже  скучной  и  скупой  страны  вдруг  встречаетсЯ  только  одна
подробность, свойственнаЯ воображаемой природе, которую  человек  любит  так
давно и постоЯнно, и это сразу делает  близким  и  родным  такой  на  первый
взглЯд чуждый и печальный вид. Ќо  сколько  он  ни  искал  в  этом  человеке
чего-нибудь, достойного вниманиЯ, он ничего не нашел; и  по-видимому,  чтобы
понЯть ее несложное и  нетребовательное  счастье,  нужно  было  обладать  ее
глазами  или  ее  телом.  ‚олодЯ  думал  о  других   людЯх,   которые   были
по-настоЯщему счастливы, получив небольшое повышение по службе;  о  рабочих,
совершенно  довольных  своей  судьбой,  хотЯ  они  проводили  десЯть   часов
ежедневно в дымных и гремЯщих мастерских металлургических заводов; эти  люди
были лишены фантазии, не искали ничего другого, их представление никогда  не
доходило до возможности  увидеть  какой-то  иной  мир,  они  были  счастливы
особенным и неподвижным счастьем, - с дурными запахами, подвалами, в которых
они жили, плохой пищей, которой они питались. - € еще,  -  думал  ‚олодЯ,  и
может быть самое важное, что характерно и длЯ этой французской журналистки и
длЯ этих несчастных людей, этой chair a canons {пушечное мЯсо (фр.).} - это,
что они никогда не останавливаютсЯ. Ћни начинают жить, - и тотчас же  тысЯчи
забот, задач, требующих немедленного разрешениЯ, личных дел, диктуемых  теми
или иными другими чувствами - любовью, вернее, тем, что  эти  люди  называют
таким словом, местью, голодом, -  занимают  весь  их  досуг,  заставлЯют  их
совершать  множество  поступков,  ошибок  и  преступлений,  всЯ   чудовищнаЯ
нелепость  и  глупость  которых  может  быть  только  объЯснена  совершенным
отсутствием обдумываниЯ или пониманиЯ, - и потом идут нищета,  или  счастье,
или катастрофа, или убийство. € всЯкий раз, когда какой-нибудь из этих людей
в силу вынужденного досуга, - на каторге, в последние годы своей  жизни,  на
своей постели незадолго до смерти или где-нибудь еще впервые  остановитсЯ  и
все перед ним станет идти тише, прозрачнее и медленней, - он вдруг  начинает
понимать  всю  непоправимую  бессмысленность  своей   жизни.   Ќо   они   не
останавливаютсЯ, и  даже  в  последние  их  часы  они  все  еще  по  инерции
продолжают мечтать или жалеть - мелочно и скучно  -  и  умирают,  так  и  не
понЯв, хотЯ бы на секунду,  как  все  это  началось  бесконечно  давно,  как
проходила жизнь и как теперь - вот все кончаетсЯ и уже больше никогда ничего
не будет, - как у этого константинопольского старика, который поразил ‚олодю
тем, что оставлЯл в мокром асфальте тротуара - это было после дождЯ -  следы
босых ног, пЯть пальцев и пЯтки, хотЯ был в ботинках.  ‚олодЯ  даже  обогнал
его и поглЯдел внимательно на его  ноги;  старик  был  обут  в  лакированные
туфли, правда, давно потерЯвшие свой блеск,  но  все  же  сохранившие  форму
обуви; затем ‚олодЯ отстал и снова посмотрел на  следы,  -  опЯть  отпечаток
босой ноги на тротуаре. € он понЯл, что от этих лакированных туфель  осталсЯ
только верх, а подошвы не было  совершенно.  Џозже  ‚олодЯ  познакомилсЯ  со
стариком и узнал все, что тот мог о себе рассказать. Ћн  училсЯ  на  "медные
деньги",  был  сыном  бедных  родителей,  давал  уроки,   голодал,   жил   в
отвратительных меблированных комнатах и мечтал о богатстве и  комфорте.  …му
повезло - или не повезло, - он начал заниматьсЯ коммерцией  и  со  сказочной
быстротой разбогател. € потом, когда все, о чем он мечтал,  исполнилось,  он
уже не мог остановитьсЯ: все  его  времЯ  было  занЯто  финансовыми  делами,
биржевыми  спекулЯциЯми,  покупками,  продажами,   деловыми   путешествиЯми;
мельком и случайно было несколько женщин, которых он даже  плохо  помнил,  -
кажетсЯ, ее звали ‡ина... - если не ошибаюсь, ее звали ЉатЯ...  -  ќто  было
chemin faisant {по дороге  (фр.).},  -  не  то  в  гостинице  "Њетрополь"  в
•арькове, не то в  московской  "Ђстории",  потом  была  гречанка  Њарика  на
пароходе, - природа, облака, знаете, море, пролив, - он не чувствовал этого,
как следует - ни облаков, ни морЯ, ни звучности прекрасного слова  "пролив",
все это было на ходу, этот человек точно быстро ехал мимо своей  собственной
жизни, - "ЂсториЯ", "Њетрополь", Њарика, - и все не  мог  остановитьсЯ.  …го
состоЯние все увеличивалось, деньги  росли,  как  во  сне,  уже  было  много
миллионов, банк, поместьЯ, мельницы, подрЯды, и вдруг  все  сразу  ухнуло  и
поплыло; и как ни быстро было его  обогащение,  разорение  шло  еще  скорее.
‘трелЯли пулеметы в  Џетербурге,  на  юге  были  восстаниЯ,  война,  пожары,
революциЯ; и все стало тихо, и все остановилось только  в  одно  апрельское,
блистательное утро на берегу Ѓосфора. € не осталось  ничего:  ни  денег,  ни
забот, ни богатства, ни перспектив, ни необходимости быть тогда-то в Њоскве,
а тогда-то в Љиеве.  -  €  тогда  Я  начал  понимать,  -  сказал  он.  Ќо  в
противоположность  громадному  большинству   людей,   находившихсЯ   в   его
положении, он не жалел о потерЯнном богатстве; ему было только  обидно,  что
так незаметно и глупо прошла жизнь. Ћн вспоминал студенческие времена, и уже
здесь, в Љонстантинополе, он начал читать книги, - а книг он не читал  очень
много лет. Ћсобенно его волновали  стихи,  и  теперь  этот  старый  человек,
знавший  всю  жизнь  "покупать",  "продавать",  "не  пропустить",  "баланс",
"итог", спрашивал ‚олодю, помнит ли он эти строки:
 
                        ‘лабеет жизни гул упорный, 
                        “ходит вспЯть прилив забот, 
                        € некий ветр сквозь бархат черный 
                        Ћ жизни будущей поет. 
 
     Ћн спрашивал ‚олодю, что тот собираетсЯ делать; и,  узнав,  что  ‚олодЯ
уезжает в Џариж, просил ему прислать оттуда "Madame Bovary". ‚олодЯ  обещал;
но еще до его отъезда старик умер от припадка астмы, - там, где  он  жил,  в
глубоком и низком Љасим-паше. € ‚олодЯ представил себе его смерь, поздним  и
душным константинопольским вечером, в маленьком деревЯнном доме, - и  ночной
Ѓосфор со светлой водой,  и  астматические,  задыхающиесЯ  всхлипываниЯ  его
собеседника.
     Ћн приехал тогда в Љонстантинополь  из  ѓреции,  -  он  ехал  в  бурную
февральскую  ночь  на  каботажном  катере  через   Њраморное   море;   катер
подбрасывали  медленные  волны,  корма  его  высоко  поднималась,  и   тогда
освобожденный от воды винт вращалсЯ в воздухе с глухим  и  тревожным  шумом.
’очно на сказочном корабле, на нем не было видно ни  души,  ничей  голос  не
отдавал команды, только тьма и вода, как во сне, и холодное ночное море;  он
приехал в Љонстантинополь утром, было Ясно и  прохладно,  и  синие  Џринцевы
острова все точно плыли из светлой глубины Ѓосфора и  не  могли  доплыть  до
берегов.  …го  поразил  запах  жареного  мЯса,  доносившийсЯ  из   какого-то
портового  ресторана,  крутые  и  высокие  улицы  ѓалаты  и  еще   особеннаЯ
константинопольскаЯ шарманка с необычайным количеством булькающих  переливов
мелодии, точно кто-то в такт музыке лил воду  из  большой  бутылки.  Џоздним
вечером того  же  днЯ,  после  душной,  горЯчей  ванны,  одетый  в  новый  и
непривычный штатский костюм, - поздним вечером этого днЯ он пошел в ресторан
"Printania" и сидел за столом в зале с танцующим над негритЯнским  оркестром
синим дымом от папирос и сигар, слушал звуки модного тогда фокстрота  и  был
совершенно и беззвучно пьЯн,  хотЯ  не  пил  ничего;  и  находилсЯ  в  таком
состоЯнии, когда странно менЯютсЯ предметы, - из  большого  барабана  растет
высокаЯ пальма, вместо роЯлЯ течет  река  и  только  глаза  женщин  остаютсЯ
неизменными, как всегда. Ѓыло два часа ночи,  когда  он  возвращалсЯ  домой,
темнаЯ тишина стоЯла на улицах, и вдруг до него донессЯ хрипловатый  женский
голос, говоривший по-французски с теми неторопливыми русскими интонациЯми, с
какими говорили только в нашей медлительной ђоссии и  с  какими  никогда  не
говорЯт французы. ‚олодЯ находил  вообще  непонЯтную  прелесть  в  голосе  у
женщин, - может быть, потому, что они напоминали ему "королеву бриллиантов",
„ину, блистательную „ину, поЯвлению которой  всюду  предшествовали  толки  о
знаменитых  ее  бриллиантах,  о  разорившихсЯ  на  нее   миллионерах   и   о
многочисленных самоубийствах, - так, - точно одна эта женщина  после  своего
прохождениЯ  в  каком-либо  городе  оставлЯла  за  собой  только   дымЯщиесЯ
развалины и трупы умерших от любви людей; приводились имена, неизвестные, но
неизменно  звучные,  скандальные  истории,   рассказывающиесЯ   шепотом,   и
сообщение о, том, что на днЯх в собственном спальном вагоне лучшего в ђоссии
курьерского поезда „ина приезжает сюда; уже снЯт весь этаж  самого  дорогого
отелЯ,  уже  прибыл  ее  багаж  из  заграничных  чемоданов;   и   оставалось
предположить, что уже чиститсЯ стальной револьверный  ствол  длЯ  очередного
самоубийства, - однажды ночью, в номере гостиницы, с классической  запиской:
"в смерти моей никого не винить" - и  грузно  летит  в  воздушную  пропасть,
разверзающуюсЯ  под  божественными  ногами  „ины,   следующий,   невозвратно
растраченный миллион.
     €  вот  он  ее   увидел   однажды   под   вечер;   она   проходила   по
прозрачно-хрустЯщей аллее кисловодского  парка,  в  белом  платье,  в  белых
туфлЯх; воздушный тюль, как легкие крыльЯ, медленно летел  над  ее  плечами;
‚олодЯ стоЯл на краю аллеи, засунув руки в карманы безжалостно  разглаженных
белых брюк, она прошла  мимо  него  и  в  течение  очень  короткого  времени
смотрела, не замечаЯ его, в его глаза - и тогда он заметил красные жилки  на
ее белках. Ћна давно прошла, и давно,  все  слабеЯ,  доносилсЯ  до  него  ее
низкий голос с легкой хрипотой, -  она  разговаривала  со  своим  спутником,
высоким кавалергардским офицером - а он все стоЯл в том же  положении  и  не
двигалсЯ, точно боЯлсЯ, что первое же движение заставит  исчезнуть  навсегда
эту женщину, эти глаза, этот голос. ЉажетсЯ, она была очень красива.
     € вот, константинопольской далекой ночью он услышал  такой  же  низкий,
хрипловатый голос другой женщины, котораЯ ему напомнила  „ину.  Ћна  шла  не
очень далеко от него и разговаривала с человеком в  мЯгкой  шлЯпе  и  желтых
туфлЯх. "‚се это теперь неважно, - говорила она, -  Я  уезжаю  в  Ђмерику  и
оттуда уже иначе не приеду, как первым классом и как богатаЯ  американка.  Љ
черту все это", - сказала она,  и  так  тревожно  раздалось  в  воздухе  это
медленное, почти ленивое "au diable" {к черту (фр.).}. "џ вас понимаю и могу
только пожалеть об этом", - ответил мужской голос. "Au diable", -  повторила
она. € еще, после долгого молчаниЯ, ее голос сказал: итак, если вы не  очень
далеко живете... - и они свернули за угол, где начиналась точно  сорвавшаЯсЯ
вниз   и   чудом   удержавшаЯсЯ   в   падении   узкаЯ    улица    необычной,
головокружительной крутизны, из глубины которой медно и  тускло  блестели  в
воздухе далекие, желтые огни фонарей. € ‚олоде захотелось тогда пойти за ней
и сказать ей много ненужных слов, - все о том, что она посылала к черту, что
он так любил, и измена чему вызывала у него долгое и  томительное  ощущение,
состоЯвшее из грусти и чувственности. Ћн знал наизусть всю историю этой жен-
щины, - тогда все биографии женщин были  почти  одинаковы:  они  начались  с
гимназии или института, проходили сквозь гражданскую войну, иногда они ее не
пересекали и терЯлись навсегда в дыму давно забытых сражений, - но чаще  они
кончались в Љонстантинополе, Ђфинах, ‚ене, Ѓерлине,  Џариже,  Ќью-‰орке  или
‹ондоне, в неизменной  обстановке  русских  кабаре,  сомнительных  цыганских
романсов,   американских   фокстротов,   коктейлей,   англичан,   французов,
левантинцев, турок, - и потом гостиница или квартира с чужой постелью и этим
невыносимым холодом простынь, который особенно силен, когда ночуешь не  дома
и, может быть, от которого голос делаетсЯ несколько хриплым, как от простуды
или болезни или внезапного и необычайно сильного воспоминаниЯ.
     Љогда потом он  возвращалсЯ  к  впечатлениЯм  этой  константинопольской
ночи,  ему  каждый  раз  нужно  было  делать  усилие,   чтобы   восстановить
обстановку, в которой это происходило, и особенно погоду. ‘ давнего  времени
у него образовалась привычка исправлЯть воспоминаниЯ и пытатьсЯ воссоздавать
не то, что происходило, а то, что должно было произойти, - длЯ  того,  чтобы
всЯкое событие как-то соответствовало всей остальной системе  представлений.
€ вот, ему все  казалось,  что  в  ту  ночь  в  Љонстантинополе  была  сухаЯ
воздушнаЯ бурЯ. ‚ самом же деле, было  очень  тихо  и  душно.  Ћн  отчетливо
вспомнил тЯжелое чувство, с которым вернулсЯ домой и которое даже мешало ему
заснуть  в  течение  некоторого  времени.  ’еперь  же  ему   казалось,   что
константинопольскаЯ незнакомка с хриплым голосом была, в сущности, права,  -
и поступала правильно: как иначе она могла бы устроить  свою  жизнь?  ’еперь
ему вообще все казалось иным. "„а, - сказал он себе, уже  засыпаЯ,  -  итак,
это, кажетсЯ, просто: не лгать, не обманывать, не фантазировать и знать  раз
навсегда, что всЯкаЯ гармониЯ есть ложь и обман. € еще: не верить никому, не
проверЯЯ".
     ‚сю ночь шел дождь, утро тоже было дождливое и пасмурное, и только  под
вечер поЯвилось солнце и стало теплее; установившаЯсЯ хорошаЯ погода уже  не
менЯлась до ЊарселЯ. ‚олодЯ садилсЯ возле самой кормы у борта и следил,  как
взбиваетсЯ и шипит пена за винтом, оставлЯЯ чуть  извилистый  и  исчезающий,
широкий водЯной след. €ногда,  не  очень  далеко  от  парохода,  он  замечал
маленький силуэт нырка, сидЯщего на воде и уносимого волнами;  потом  чернаЯ
птичьЯ голова быстро опускалась; мелькал в воздухе темный задок птицы, и она
исчезала в глубине. €ли вдруг почти у самого борта  парохода,  над  которым,
свесившись до половины, стоЯл  ‚олодЯ,  плыла  на  небольшом  расстоЯнии  от
поверхности воды полупрозрачнаЯ, громаднаЯ медуза, распластавшаЯсЯ  матовым,
стеклЯнным  пЯтном  с  медленно  движущимисЯ  очертаниЯми.   ‡атем   резкий,
пискливый крик над головой заставил его поднЯть глаза: большаЯ  белаЯ  птица
пролетела, пересекаЯ вкось движение парохода; и так же мерно и  безошибочно,
как билось ее  сердце,  без  устали  взмахивала  в  светлом  воздухе  своими
длинными бесшумными крыльЯми; потом вдруг растЯгивала их  во  всю  длину  и,
перестав ими шевелить, склонив набок все свое тело, стремительно  опускалась
до поверхности морЯ и, почти не задеваЯ ее, так же легко и  сильно  взмывала
вверх и потом улетала все дальше и дальше, и уже издалека тускло блестели ее
белые перьЯ под лучами солнца.
     Џервым же поездом из ЊарселЯ ‚олодЯ поехал в Џариж,  денег  было  мало,
пришлось брать билет третьего класса, и всю дорогу у ‚олоди болела голова от
невытравимого запаха чеснока, которым были пропитаны,  казалось,  не  только
пассажиры, но и самые стены вагона. ‚ девЯть часов утра, не спав всю ночь, с
сильной головной болью и дурным вкусом  во  рту,  ‚олодЯ  приехал  в  Џариж.
‘правившись еще раз в записной  книжке,  он  опЯть  посмотрел  адрес  брата,
который и без того знал наизусть, сел в такси и  велел  везти  себЯ  на  rue
Boissiere. ѓоловнаЯ боль сразу  стихла;  ‚олодЯ  смотрел  по  сторонам,  его
поразило сильное движение на улице - в остальном Џариж показалсЯ ему похожим
на все остальные большие города.
     Ћн позвонил у двери дома, в  котором  жил  его  брат;  улица  оказалась
неожиданно тихой и несколько сумрачной, и звонок прозвучал  особенно  резко.
Ћн подождал минуту и услышал мЯгкие шаги, спускавшиесЯ  по  лестнице.  Џотом
дверь приоткрылась и горничнаЯ в спальных туфлЯх  -  что  удивило  ‚олодю  -
показалась на пороге.
     - Puis-je voir M. Rogatchev? {Њогу ли Я  увидетьсЯ  с  мсье  ђогачевым?
(”р.).} - спросил ‚олодЯ.
     - De la part de qui? {Ћт чьего имени? (”р.).}
     ‚олодЯ не сразу понЯл. "—то за черт, de la part de qui? - подумал он, -
потом сообразил; дверь  все  оставалась  полуоткрытой,  и  горничнаЯ  стоЯла
наполовину на улице, наполовину в доме. "Dites  lui  que  c'est  son  frere"
{‘кажите ему, что это его брат (фр.).}, - сказал ‚олодЯ. Џри этом его ответе
наверху послышались еще одни  шаги,  затем  лестница  затрещала  под  быстро
спускающимсЯ  грузным  человеком,  который  поскользнулсЯ  на  предпоследней
ступеньке, сказал по-русски "а, дьЯвол", - и ‚олодЯ увидел  своего  старшего
брата, ЌиколаЯ, в длинном лиловом халате, небритого, растрепанного, но очень
веселого и довольного. Ћн оттолкнул горничную, втЯнул ‚олодю внутрь,  сказал
удивленно и радостно - ‚олодька, сволочь! - и шумно  поцеловал  его  раньше,
чем ‚олодЯ успел произнести хоть одно слово.
     Ќиколай был старше ‚олоди на шесть лет и уехал за границу,  будучи  уже
студентом. Ћн был и похож и непохож на своего брата. Ћн  был  ниже  его,  но
шире  в  плечах,  и  мохнатое  его  тело  было   сколочено   из   совершенно
несокрушимого матерьЯла - он ничем не болел, все порезы и  раны  заживали  у
него с поразительной быстротой. Ћн был в детстве драчлив, стремителен  и  до
ужаса не любил гимназию, книги, тетради и все, что этого как-либо  касалось,
убегал с уроков, чтобы кататьсЯ на коньках или играть  в  футбол;  во  времЯ
богослужениЯ  в  церкви,  стоЯ  на  коленЯх,  просовывал  с   необыкновенной
гибкостью голову между ног и в таком неестественном положении показывал Язык
своим товарищам - до тех пор, пока однажды это не увидел  надзиратель  и  не
наказал его. Ћн был вспыльчив, по всЯкому поводу лез в драку с кем угодно  и
ходил с крупными синЯками на физиономии, -  но  никогда  не  врал  и  быстро
успокаивалсЯ, когда ему объЯснЯли его ошибку. …го рассудок  не  поспевал  за
его бурными чувствами; но когда  это  оказывалось  необходимо,  Ќиколай  все
понимал быстро и верно, и если хотел учитьсЯ,  то  училсЯ  хорошо.  Њладшего
брата он очень любил и считал, что заменЯет ему отца, - так как отец ђогачев
давно не жил со своей женой и ограничивалсЯ  тем,  что  посылал  ей  изредка
деньги - каждый раз очень большие, это бывало обычно после крупного выигрыша
- и потом не давал о себе знать в течение долгого времени. —аще всего долгое
его молчание совпадало с тем, что в  дом  ђогачевых  приходила  какаЯ-нибудь
дама с заплаканным лицом и почему-то непременно с черной вуалью и жаловалась
матери "этого хулигана", как все официально  называли  ЌиколаЯ  -  так  и  в
гимназии о нем говорили товарищи "Љолька-хулиган"; только на товарищей он не
обижалсЯ, успев за несколько лет передратьсЯ и помиритьсЯ  со  всеми  своими
одноклассниками, а взрослым говорил дерзости, что приводило в ужас его  мать
- итак, дама приходила жаловатьсЯ на отца ђогачева,  который  ее  обманул  и
бросил: и мать ђогачева плакала в  такие  дни,  вспоминаЯ  своего  неверного
мужа, самого очаровательного и умного, и в то же  времЯ  самого  ненадежного
человека, которого она знала, неисправимого „он-†уана и картежника,  не  раз
проигравшего и выигравшего целые состоЯниЯ, посетителЯ бесчисленных  клубов,
бильЯрдных, ресторанов, всегда одетого в самый модный костюм,  улыбающегосЯ,
остроумного и не верЯщего ни во  что  на  свете,  "кроме  козырного  туза  и
женской приЯтности", как кто-то сказал о нем.
     Ќо насколько сам ђогачев был неточен и небрежен в своих обЯзательствах,
настолько его сын, этот самый Љолька-хулиган, был безупречен в роли  второго
отца длЯ своего младшего брата. ‚ последние годы у матери братьев  ђогачевых
очень ослабело - от какой-то глазной  болезни  -  зрение,  она  стала  почти
беспомощна; и Ќиколай, только что кончивший гимназию, стал главой дома - вел
все расходы,  посылал  кухарку  за  провизией,  входил  во  все  подробности
хозЯйства и делал это, ко всеобщему удивлению, быстро и толково; денег стало
уходить меньше, а жить стало лучше. Џотом, когда однажды мать привезли домой
умирающей - она, воспользовавшись тем, что никого не было, вышла на улицу  и
попала под трамвай - и через несколько часов скончалась - умираЯ в сознании,
сказала, гладЯ жесткие курчавые волосы ЌиколаЯ, стоЯвшего на  коленЯх  перед
ее кроватью, - Я знаю, мой мальчик (слезы все лились, не останавливаЯсь,  по
крепкому лицу ЌиколаЯ), это ты позаботишьсЯ о ‚олоде, ты не сердись,  что  Я
тебЯ хулиганом называла, Я знала всегда, что ты самый лучший,  Ѓог  мне  дал
хорошего сына. Ќиколай только кивал головой и плакал и все просил - мама, не
уходи, мама, не уходи, - и сильное тело его дрожало мелкой  дрожью  -  пока,
наконец, мать не умерла,  и  Ќиколай  всю  ночь,  не  двигаЯсь,  просидел  у
холодного и искалеченного трупа.
     Џосле ее смерти, приведЯ в порЯдок дела, Ќиколай продал небольшой  дом,
в котором они жили и  который  им  принадлежал  -  опекун  его,  благодушный
нотариус с висЯчими седыми усами, ни во что не вмешивалсЯ - и на эти  деньги
братьЯ продолжали жить так же, как жили раньше, и ‚олодЯ по-прежнему ходил в
гимназию. Ќиколай давал уроки, потом налег на изучение иностранных Языков  и
обнаружил необыкновенные к ним способности. Љогда  волна  гражданской  войны
докатилась до их города, Ќиколай, не имевший права, по его словам, рисковать
своей жизнью, поступил в штаб британской миссии. ‚ начале  тысЯча  девЯтьсот
двадцатого  года  он  уехал  за  границу,  поселилсЯ  вместе  с   братом   в
Љонстантинополе,  и  тут  с  ним  случилась  неожиданнаЯ  вещь,   когда   он
единственный раз в жизни забыл о своих обЯзательствах по отношению к ‚олоде,
которому было тогда уже шестнадцать лет.  Ћн  встретил  англичанку,  девушку
двадцати  лет,  в  первый  же  вечер  в  нее  влюбилсЯ  и  сразу  сделал  ей
предложение,  которое  так  ее  поразило,   что   она   даже   не   ответила
категорическим отказом. Ћна жила в Ѓуюк-„арэ. Ќиколай уехал туда и  три  днЯ
не возвращалсЯ домой и  в  течение  всех  этих  трех  дней,  за  обедом,  за
завтраком, вечером, во  времЯ  прогулки  уговаривал  ‚ирджинию  -  ее  звали
‚ирджиниЯ - в том, что не выходить замуж было бы величайшей бессмысленностью
с ее стороны; что он готов длЯ нее на все, что угодно, но если счастье  само
пришло к нему, то он просто не имеет морального права его  выпустить;  одним
словом, она должна выйти за него замуж. "Ќо Я здесь одна, необходимо,  чтобы
мои родители знали хотЯ бы..." - "Њы протелеграфируем",  -  сказал  Ќиколай.
"Ѓоже мой, такие вещи  не  делаютсЯ  по  телеграфу",  -  почти  с  отчаЯнием
ответила она. Ќо Ќиколай уже шел к почтовой конторе,  поднимаЯсь  наверх  по
горе со своей всегдашней быстротой, она не поспевала за ним; тогда он  легко
поднЯл ее, посадил на плечо - она отбивалась и кричала, что он сошел с  ума,
- и добежал до почты; оттуда они вдвоем отправили длинную, очень  дорогую  и
очень бестолковую телеграмму в ‹ондон. Ќа следующий день Ќиколай вернулсЯ  в
Љонстантинополь, ЯвилсЯ домой и застал ‚олодю  за  чтением  романов  “эллса.
"Ќу, слава Ѓогу. - насмешливо сказал  ему  ‚олодЯ,  -  а  Я  думал,  что  ты
заблудилсЯ в городе". - "Ќет, а вот ‚ирджиниЯ", - сказал Ќиколай  по-русски,
берЯ за руку ‚ирджинию. ‚олодЯ поднЯлсЯ, поздоровалсЯ и стал  говорить,  что
он очень счастлив. "’ы совсем завралсЯ, - сказал Ќиколай, - счастлив это  Я,
а не ты".
     ‚ирджиниЯ должна была ехать в Ђнглию,  Ќиколай  поехал  вместе  с  ней,
оставив брата в  Љонстантинополе  и  сказав  ему,  чтобы  он  ни  о  чем  не
беспокоилсЯ... ‘ тех пор он аккуратно, каждые две  недели,  присылал  ‚олоде
письмо и каждый месЯц - деньги. €з писем ‚олодЯ знал,  что  Ќиколай  занЯлсЯ
продажей автомобилей - место, которое ему устроил  отец  ‚ирджинии,  и  года
через три он переехал в Џариж с женой. Џрошло пЯть лет, ‚олодЯ за это  времЯ
кончил французский лицей в Љонстантинополе, побывал в Џраге, Ѓерлине,  ‚ене,
затем снова вернулсЯ в ’урцию, где прожил полгода, и,  наконец,  собралсЯ  в
Џариж к брату и предполагал здесь уже обосноватьсЯ надолго.
     Ќиколай между тем уже бежал вверх по лестнице, крича брату - направо не
сворачивай, ‚ирджиниЯ еще не одета! - потом провел его в столовую,  показал,
где находитсЯ ваннаЯ, и сказал, что ровно в десЯть они пьют чай.
     ‚олодЯ принЯл ванну, побрилсЯ, надел новый костюм, причесалсЯ и вышел в
столовую, когда Ќиколай и его жена уже сидели за столом.  "Љакой  франт!"  -
сказал Ќиколай. Ќасмешливые  глаза  ‚ирджинии  осмотрели  ‚олодю  с  ног  до
головы. "Ћчень хорошо, - сказала  она,  -  а  галстук  вы  тоже  покупали  в
‘тамбуле?"  -  "Oui,  madame"   {„а,   мадам   (фр.)}   -   полупочтительно,
полунасмешливо ответил ‚олодЯ. "Ђ почему вы это спрашиваете?" - "Ќе знаю,  в
нем есть что-то восточное",  -  и  ‚ирджиниЯ  и  Ќиколай,  не  сговариваЯсь,
расхохотались. "џ вижу, - Язвительно сказал ‚олодЯ,  -  что  вас  рассмешить
очень нетрудно". Ќиколай просто захлебывалсЯ от  смеха,  ‚ирджиниЯ  смеЯлась
несколько тише, но так же весело и искренно; и по одному  этому  смеху  было
видно, что оба очень здоровы, молоды и счастливы. "’ы не обижайсЯ, ‚олодЯ, -
сказал Ќиколай, - она у менЯ  немного  насмешливаЯ,  но  очень  хорошаЯ.  Ќо
постой, - перебил он себЯ, прислушиваЯсь, - кажетсЯ, едет  барышнЯ".  ‚олодЯ
только тогда вспомнил, что Ќиколай ему писал о  своей  дочери,  которой  был
год. „ействительно, через секунду горничнаЯ  ввезла  в  комнату  колЯску,  в
которой лежала пухлаЯ девочка с синими, удивленными глазами.
     Џосле чаЯ, когда ‚ирджиниЯ ушла, братьЯ остались сидеть за столом.
     - €так, ‚олодЯ? - сказал Ќиколай.
     - €так, посмотрим, что в Џариже.
     - џ подумал об этом. ’ы не забыл немецкий?
     - Ќет, помню.
     - Ђнглийский?
     - •уже, но знаю.
     - •орошо, о французском говорить не приходитсЯ.
     - ‡наешь, ЉолЯ, - сказал ‚олодЯ, вытЯгиваЯсь на стуле, - знаешь, у менЯ
иногда впечатление, что Я  не  ру