        ћрий Џавлович Љазаков. ’ри рассказа

---------------------------------------------------------------
     OCR и вычитка: ‚иктор Ђтапин (vikatap@tut.by)
---------------------------------------------------------------

        ‚Ћ ‘Ќ… ’› ѓЋђњЉЋ Џ‹ЂЉЂ‹
     Ѓыл  один  из тех  летних  теплых  дней...  Њы  с  товарищем  стоЯли  и
разговаривали возле нашего дома. ’ы же прохаживалсЯ возле нас, среди травы и
цветов, которые  были  тебе  по  плечи,  или  приседал  на  корточки,  долго
разглЯдываЯ какую-нибудь хвоинку  или  травинку, и с лица  твоего не сходила
неопределеннаЯ полуулыбка, которую тщетно пыталсЯ Я разгадать.
     Ќабегавшись среди кустов орешника, подходил к  нам иногда спаниель —иф.
Ћн  останавливалсЯ несколько боком  к тебе и, по-волчьи выставив плечо, туго
повернув шею,  скашивал в твою  сторону  свои кофейные глаза  и  молил тебЯ,
ждал, чтобы ты  ласково  взглЯнул на него. ’огда  он мгновенно  припал бы на
передние лапы, завертел бы коротким хвостом и залилсЯ бы заговорщицким лаем.
Ќо ты почему-то боЯлсЯ —ифа. опасливо обходил его,  обнимал менЯ  за колено,
закидывал  назад  голову, заглЯдывал  в лицо мне  синими,  отражающими  небо
глазами и произносил радостно, нежно, будто вернувшись издалека:
     - Џапа!
     € Я  испытывал  какое-то даже  болезненное наслаждение от прикосновениЯ
твоих маленьких рук.
     ‘лучайные твои объЯтиЯ трогали, наверное, и моего  товарища, потому что
он вдруг замолкал, ерошил пушистые твои  волосы и долго,  задумчиво созерцал
тебЯ.
     ’еперь никогда больше не посмотрит он на тебЯ с нежностью, не заговорит
с тобой, потому что его уж нет на свете, а ты, конечно же, не вспомнишь его,
как не вспомнишь и многого другого...
     Ћн застрелилсЯ поздней осенью, когда выпал первый  снег. Ќо видел ли он
этот снег, поглЯдел  ли сквозь стекла веранды на  внезапно оглохшую  округу?
€ли  он  застрелилсЯ  ночью? € валил  ли  снег еще с вечера, или  землЯ была
черна, когда он приехал на электричке и, как на ѓолгофу, шел к своему дому?

     ‚едь первый снег так  умиротворЯющ, так меланхоличен, так повергает нас
в тЯгучие мирные думы...
     €  когда,  в  какую  минуту  вошла  в  него  эта  страшнаЯ,  как  жало,
неотступнаЯ мысль? Ђ давно, наверное... ‚едь говорил же он мне не раз, какие
приступы  тоски испытывает он ранней весной или поздней  осенью, когда живет
на  даче один, и как ему тогда хочетсЯ разом все кончить, застрелитьсЯ. Ќо и
то сказать-у кого из нас в минуты тоски не вырываютсЯ подобные слова?
     Ђ были у него ночи страшные,  когда не спалось,  и все казалось:  лезет
кто-то в дом, дышит холодом, завораживает. Ђ это ведь смерть лезла!
     -  ‘лушай,  дай  ты  мне, ради бога, патронов! - попросил он однажды.-“
менЯ  кончились.  ‚се, понимаешь,  чудитсЯ по ночам,-ходит кто-то по дому! Ђ
везде - тихо, как в гробу... „ашь?
     € Я дал ему штук шесть патронов.
     - •ватит тебе,- сказал Я, посмеиваЯсь,- отстрелЯтьсЯ.
     Ђ какой работник он был, каким упреком длЯ менЯ была всегда его  жизнь,
постоЯнно бодраЯ, деЯтельнаЯ. Љак ни придешь к нему -  и, если летом зайдешь
со  стороны  веранды,-  поднимешь  глаза  на  растворенное окно  наверху,  в
мезонине, крикнешь негромко:
     - ЊитЯ!
     - Ђу! - тотчас раздастсЯ  в ответ, и покажетсЯ в окне его лицо, и целую
минуту  глЯдит он  на тебЯ  затуманенным отсутствующим взором.  Џотом-слабаЯ
улыбка, взмах тонкой руки:
     - џ сейчас!
     € вот он  уже внизу, на веранде, в своем грубом свитере, и кажетсЯ, что
он  особенно глубоко и мерно дышит после работы, и смотришь  тогда на него с
удовольствием,  с завистью, как, бывало,  глЯдишь на бодрую молодую  лошадь,
все просЯщую поводьев, все подхватывающую с шага на рысь.
     -  „а  что  ты распускаешьсЯ!  - говорил  он  мне,  когда Я  болел  или
хандрил.-’ы  бери пример с менЯ! џ до глубокой осени купаюсь  в џснушке! —то
ты все сидишь или лежишь! ‚стань, займись гимнастикой...
     Џоследний раз  видел Я  его  в  середине  октЯбрЯ.  Џришел  он ко мне в
чудесный солнечный день, как всегда прекрасно одетый, в пушистой кепке. ‹ицо
у  него  было  печально,  но  разговор у  нас  началсЯ бодрый  -  о буддизме
почему-то, о том,  что  пора, пора братьсЯ за  большие  романы, что только в
ежедневной работе единственнаЯ радость,  а работать каждый день можно только
тогда, когда пишешь большую вещь...
     џ пошел его провожать. Ћн вдруг заплакал, отворачиваЯсь.
     -  Љогда  Я   был  такой,   как  твой  Ђлеша,-заговорил  он,  несколько
успокоЯсь,- мне небо казалось таким высоким, таким синим! Џотом оно длЯ менЯ
поблекло,  но  ведь это  от  возраста?  ‚едь оно  прежнее?  ‡наешь, Я  боюсь
Ђбрамцева!  Ѓоюсь, боюсь...  —ем дольше  Я  здесь живу, тем больше менЯ сюда
тЯнет.  Ќо ведь это грешно- так предаватьсЯ одному месту? ’ы Ђлешу носил  на
плечах? Ђ Я ведь своих сначала носил, а  потом мы все на велосипедах уезжали
куда-нибудь в лес, и Я все говорил с ними, говорил об Ђбрамцеве,  о  здешней
радонежской   земле-мне  так  хотелось,   чтобы  они   полюбили  ее,   ведь,
по-настоЯщему, это же их родина! Ђх, посмотри, посмотри скорей, какой клен!
     Џотом он стал говорить о зимних своих планах. Ђ небо было так сине, так
золотисто-густо светились под солнцем кленовые листьЯ! € простились мы с ним
особенно дружески, особенно нежно...
     Ђ три недели спустЯ, в ѓагре-будто гром  грЯнул длЯ менЯ! Ѓудто  ночной
выстрел, прозвучавший в Ђбрамцеве, летел и летел через  всю ђоссию, пока  не
настиг менЯ на берегу морЯ. € точно так же, как и теперь,  когда Я пишу это,
било в берег и изрыгало глубинный свой запах море в темноте, далеко направо,
изогнутым луком огибаЯ бухту, светилась жемчужнаЯ цепочка фонарей...
     ’ебе исполнилось уж пЯть лет! Њы сидели с тобой на темном берегу, возле
невидимого во тьме прибоЯ, слушали его гул, слушали влажный  щелкающий треск
гальки, скатывавшейсЯ назад,  вслед  за  убегающей волной. џ не  знаю, о чем
думал ты, потому что ты молчал, а мне воображалось, что Я иду в Ђбрамцево со
станции домой, но  не той дорогой,  какой Я обычно ходил. € пропало длЯ менЯ
море, пропали ночные горы, угадываемые только по высоко  светЯщимсЯ огонькам
редкие домики, - Я шел по булыжной, покрытой  первым снегом дороге,  и когда
оглЯдывалсЯ,  то на  пепельно-светлом  снегу  видел свои  отчетливые  черные
следы.  џ свернул налево,  прошел  мимо черного пруда в светлеющих  берегах,
вошел в  темноту елей, повернул направо... џ  взглЯнул прЯмо перед собой и в
тупике улочки увидел его дачу, осененную елЯми, с полыхающими окнами.
     Љогда же все-таки это случилось? ‚ечером? Ќочью?
     Њне  почему-то хотелось,  чтобы настал уже неуверенный рассвет в начале
ноЯбрЯ, та пора его, когда только по посветлевшему снегу да по проЯвившимсЯ,
выступившим из общей темной массы деревьЯм догадываешьсЯ о близЯщемсЯ дне.
     ‚от  Я подхожу  к  его дому,  отворЯю  калитку, поднимаюсь  по ступенЯм
веранды и вижу...
     "‘лушай,-спросил он как-то  менЯ,- а дробовой зарЯд-это  сильный зарЯд?
…сли  стрелЯть  с  близкого расстоЯниЯ?"  - "…ще  бы!  -  отвечал  Я.-  …сли
выстрелить с полуметра по осине, ну, скажем, в руку толщиной, осинку эту как
бритвой срежет!"
     „о  сих пор мучит  менЯ мысль-что бы Я сделал,  увидь Я его  сидЯщим на
веранде  с  ружьем со взведенным  курком, с разутой ногой?  „ернул бы дверь,
выбил  бы стекло, закричал бы на всю округу? €ли в страхе отвел бы  взглЯд и
затаил  дух в надежде, что,  если его не потревожить, он раздумает, отставит
ружье,  осторожно,  придерживаЯ  большим  пальцем,  спустит  курок,  глубоко
вздохнет, как бы опоминаЯсь от кошмара, и наденет башмак?
     € что бы сделал он, если бы Я выбил  стекло и заорал,-отбросил бы ружье
и кинулсЯ  бы с радостью ко мне или  -  наоборот, с ненавистью взглЯнув  уже
мертвыми глазами на менЯ, поторопилсЯ бы дернуть  ногой за спусковой крючок?
„о сих пор душа  моЯ прилетает в тот дом, в ту ночь, к нему, силитсЯ слитьсЯ
с ним,  следит за каждым его движением, тщитсЯ угадать его мысли-и не может,
отступает...
     џ знаю, что  на  дачу  он добралсЯ поздно вечером.  —то делал  он в эти
последние свои часы? Џрежде  всего переоделсЯ, по привычке аккуратно повесил
в шкаф свой  городской костюм. Џотом принес дров, чтобы  протопить  печь. …л
Яблоки. Ќе думаю, что роковое решение одолело его сразу-какой же  самоубийца
ест Яблоки и готовитсЯ топить печь!
     Џотом он вдруг  раздумал топить и лег. ‚от тут-то, скорее всего, к нему
и пришло э т о! Ћ чем вспоминал он и вспоминал ли в  свои последние  минуты?
€ли только готовилсЯ? Џлакал ли?..
     Џотом он вымылсЯ и надел чистое исподнее.
     ђужье  висело  на стене.  Ћн снЯл  его, почувствовал  холодную тЯжесть,
стылость стальных стволов. –евье послушно легло в левую ладонь. ’уго подалсЯ
под  большим  пальцем  вправо  Язычок замка.  ђужье  переломилось  в  замке,
открывши, как  два  тоннелЯ, затыльный срез двух  своих стволов. € в один из
стволов легко, гладко вошел патрон. Њой патрон!
     Џо всему дому горел свет. ‡ажег свет он и на веранде. ‘ел на стул, снЯл
с  правой ноги башмак.  ‘о звонким  в гробовой тишине  щелчком взвел  курок.
‚ложил  в  рот и сжал  зубами,  ощущаЯ  вкус маслЯнистого холодного металла,
стволы...
     „а!  Ќо сразу ли сел и снЯл башмак? €ли  всю  ночь простоЯл, прижавшись
лбом к стеклу, и стекло запотевало от слез? €ли ходил по участку, прощаЯсь с
деревьЯми,  с џснушкой, с небом, со столь  любимой  своей баней? € сразу  ли
попал пальцем ноги на нужный спусковой крючок или, по всегдашней  неумелости
своей, по наивности нажал не на тот  крючок и долго потом  передыхал, утираЯ
холодный пот и  собираЯсь с  новыми силами? €-зажмурилсЯ ли  перед выстрелом
или до  последней аспидной  вспышки в мозгу глЯдел широко раскрытыми глазами
на что-нибудь?
     Ќет,  не  слабость-великаЯ жизненнаЯ  сила и твердость  нужны длЯ того,
чтобы оборвать свою жизнь так, как он оборвал!
     Ќо почему, почему? - ищу и не нахожу ответа. €ли в этой, такой  бодрой,
такой деЯтельной жизни были тайные  страданиЯ? Ќо  мало ли страдальцев видим
мы  вокруг себЯ!  Ќет, не  это, не это приводит к дулу ружьЯ. ‡начит,  еще с
рождениЯ  был он отмечен неким роковым  знаком?  € неужели  на каждом из нас
стоит неведомаЯ нам печать, предопределЯЯ весь ход нашей жизни?
     „уша моЯ бродит в потемках...
     Ќу  а тогда  все мы  были живы, и,  как  Я сказал  уже, стоЯл  в зените
долгий-долгий день, один из тех летних дней, которые, когда мы  вспоминаем о
них через годы, кажутсЯ нам бесконечными.
     Џростившись со мной, еще раз  взъерошив  твои волосы,  нежно коснувшись
губами, в усах  и  бородке, твоего лба,  от чего тебе  стало  щекотно  и  ты
залилсЯ счастливым смехом,-  ЊитЯ пошел к  себе  домой,  а мы с тобой  взЯли
большое Яблоко  и  отправились  в поход, который,  предвкушали  еще  с утра.
“видев,  что мы собрались в дорогу,  за нами немедленно увЯзалсЯ —иф, тут же
обогнал нас, едва не  сбив тебЯ  с ног, и, трепеща раскинувшимисЯ в  воздухе
ушами, как бабочка крыльЯми, высоко и далеко прыгаЯ, скрылсЯ в лесу.
     Ћ, какой  долгий  путь предстоЯл нам-чуть  не целый  километр! €  какое
разнообразие  ожидало  нас на этом пути, правда отчасти  уже знакомом  тебе,
исхоженном не раз, но разве одно времЯ похоже на другое времЯ, хотЯ  бы даже
и один час  на  другой? ’о  бывало  пасмурно, когда мы шли, то  солнечно, то
росисто, то небо было сплошь заволочено тучами, то порыкивал и перекатывалсЯ
гром,  то накрапывал дождь и  бусинки капель  унизывали сухие  нижние  ветки
елей,  и  твои красные  сапожки  ласково  блестели,  и  тропинка  маслЯнисто
темнела, то дул  ветер и лопотали осины,  шумели вершинами березы  и ели, то
бывало  утро,  то полдень, то холодно. то  жарко  -  ни  одного  днЯ не было
похожего на другой, ни одного часа, ни одного куста, ни дерева - ничего!
     Ќа этот раз небо было безоблачно, спокойного бледно-голубого цвета, без
той пронзительной синевы, котораЯ рекою льетсЯ нам в глаза ранней весной или
бьет нам в душу  в разрывах низких туч  поздней осенью. Ђ на тебе в тот день
были коричневые  сандалии, желтые носки, красные  штанишки и лимоннаЯ майка.
Љоленки  твои  были поцарапаны,  ноги,  плечи  и  руки  белыми,  а  серые  с
фисташковыми крапинками большие глаза почему-то потемнели и посинели...
     ‘начала мы пошли в  противоположную от ворот сторону, к задней калитке,
по тропе, испещренной солнечными пЯтнами, переступаЯ через еловые корневища,
и хвоЯ мЯгко пружинила у нас под ногами. Џотом ты остановилсЯ как вкопанный,
озираЯсь по сторонам. џ тотчас понЯл,  что  тебе нужна палка, без которой ты
не представлЯл почему-то себе гулЯниЯ, нашел ореховый хлыст,  обломал его  и
дал тебе палку.
     Џотупившись от радости,  что Я  угадал твое желание, ты взЯл ее и опЯть
скоро  побежал  впереди,  трогаЯ  палкой  стволы  деревьев,  подступавших  к
тропинке, и  высокие, со скрипичными завитками на верхушках,  еще  мокрые  в
тени папоротники.
     ѓлЯдЯ  сверху на мелькающие твои ножки, на нежную  шейку  с серебристой
косичкой,  на пушистый  хохолок на макушке, Я  постаралсЯ и  себЯ вообразить
маленьким, и сразу же воспоминаниЯ обступили менЯ но какое бы раннее детство
мне  не вспомнилось, всюду  Я был  старше  тебЯ, пока вдруг в лесной просвет
слева,  в лесной дух, окружавший нас,  не кинулсЯ с той  стороны долинки, по
дну которой текла џснушка, теплый запах разогретых на солнце лугов.
     - Ђле-ши-ны но-жки...- нараспев, машинально сказал Я.
     - Ѓегут по до-ожке...- тотчас послушно откликнулсЯ ты,  и по дрогнувшим
твоим прозрачным ушкам Я понЯл, что ты улыбнулсЯ.
     „а, и Я так  же бежал  когда-то, во тьме  времен, и  было  лето,  пекло
солнце, и такой же луговой запах гнал душистый ветерок...
     џ   увидел  большое  поле  где-то   под  Њосквой,   которое  разделЯло,
разъединЯло  собравшихсЯ  на  этом поле людей. ‚ одной  кучке,  стоЯвшей  на
опушке жиденького  березового леска, были почему-то  только женщины  и дети.
Њногие  женщины  плакали, вытираЯ  глаза  красными косынками.  Ђ  на  другой
стороне полЯ стоЯли  мужчины, выстроенные в шеренгу. ‡а шеренгой возвышалась
насыпь, на которой стоЯли буро-красные  теплушки, чухающий  далеко впереди и
выпускающий высокий черный дым паровоз. Ђ  перед шеренгой расхаживали люди в
гимнастерках.
     € моЯ  близорукаЯ мать  тоже  плакала, беспрестанно вытирала набегающие
слезы,  щурилась и все спрашивала: "’ы видишь папу,  сынок, видишь?  ѓде он,
покажи хоть, с какого краю он?" -  "‚ижу!" - отвечал Я и действительно видел
отца,  стоЯвшего с правого  краЯ. €  отец видел нас, улыбалсЯ,  махал иногда
рукой, а Я не понимал, почему он не подойдет к нам или мы к нему.
     ‚друг  по нашей толпе пронессЯ  какой-то  ток,  несколько  мальчиков  и
девочек  с узелками в руках несмело  выбежали на луговой  простор. ’оропливо
сунув  мне тЯжелый узелок  с бельем и консервными банками, мать  подтолкнула
менЯ,  крикнув вдогонку: "Ѓеги,  сыночек.  к папе, отдай  ему, поцелуй  его,
скажи, что мы  его  ждем!"-и  Я,  уставший уже от  жары, от долгого стоЯниЯ,
обрадовалсЯ и побежал...
     ‚месте  с другими, мелькаЯ  голыми  загорелыми коленками, бежал Я через
поле, и сердце мое колотилось от восторга, что наконец-то отец обнимет менЯ,
возьмет  на руки, поцелует и Я  опЯть услышу его голос  и такой уютный запах
табака - ведь так  давно Я  не видел  отца, что  короткаЯ  моЯ  памЯть о нем
подернулась как бы пеплом и  обернулась  жалостью уже к себе  за то,  что  Я
одинок без его грубых мозолистых ладоней, без его голоса, без его взглЯда на
себЯ.  џ  бежал,  поглЯдываЯ то себе  под  ноги,  то на отца, у  которого  Я
различал  уже  родинку  на  виске,  и  вдруг  увидел,  что  лицо  его  стало
несчастным,  и чем ближе  Я к нему  подбегал, тем беспокойней  становилось в
шеренге, где стоЯл отец...
     ‚ыйдЯ через калитку в лес,  мы  повернули направо,  в  сторону ротонды,
которую когда-то начал строить наш сосед, но не достроил, и теперь  она дико
серела своим бетонным куполом и колоннами среди зелени елово-ольховой  чащи,
и которую ты любил подолгу, с восхищением рассматривать.
     ‘лева от нас катила по камешкам свои струи крошечнаЯ речка  џснушка. Њы
ее пока не видели за разросшимисЯ кустами орешника и  малины, но  знали, что
тропинка  выведет нас к обрыву под ротондой,  под которым медленно  кружатсЯ
хвоинки и редкие листьЯ в небольшом темном омутке.
     Џочти  отвесными столпами прорывалось к нам солнце, в его  свете медово
горели  волнистые  потеки смолы,  кровЯными  каплЯми  вспыхивала  там и  сЯм
землЯника,  невесомыми  табунками  толклась  мошкара,  невидимые  в  густоте
листвы,  перекликались  птицы, мелькнув в  солнечном  луче.  переметнулась с
дерева на дерево белка, и ветка, мгновение назад оставленнаЯ ею, закачалась,
мир благоухал...
     - ‘мотри, Ђлеша, белка! ‚идишь? ‚он она, смотрит на тебЯ...
     ’ы  посмотрел вверх, увидел белку и выронил палку. ’ы всегда  ее ронЯл,
если тебЯ вдруг занимало что-то другое. Џроводив белку взглЯдом, пока она не
скрылась, ты вспомнил о палке, подобрал ее и снова пустилсЯ в путь.
     Ќавстречу нам, по тропе,  прыгаЯ так высоко, будто  он  хотел полететь,
выскочил   —иф.  Ћстановившись,  он  некоторое  времЯ  созерцал  нас  своими
глубокими длинными, как  у  газели, глазами,  спрашиваЯ: бежать  ли  ему все
вперед,  не собираемсЯ ли мы поворотить  назад  или  в сторону?  џ безмолвно
показал ему  на тропинку, по которой мы шли,  он понЯл и опрометью  бросилсЯ
дальше.
     —ерез минуту мы услышали его азартный лай, не передвигавшийсЯ по звуку,
а  доносившийсЯ из одного места. ‡начит, он никого не гнал, а что-то нашел и
звал нас поскорее прийти.
     - ‘лышишь?-сказал Я тебе.-Ќаш —иф что-то нашел и зовет нас!
     —тобы  тебе не исколотьсЯ об  елки  и побыстрее дойти,  Я  взЯл тебЯ на
руки.  ‹ай раздавалсЯ все ближе,  и скоро  под огромной  прекрасной березой,
стоЯвшей  несколько  особнЯком на едко-зеленой, сиреневой и  желтой  моховой
полЯнке, мы увидели  —ифа  и  услышали  не только  его лай, но  и страстные,
задыхающиесЯ всхлипываниЯ во времЯ вздохов.
     Ћн  нашел  ежика. Ѓереза стоЯла метрах в тридцати от тропинки,  и  Я  в
который раз подивилсЯ его чутью. ‚есь мох вокруг ежика был вытоптан. ‡авидев
нас, —иф принЯлсЯ брехать еще пуще.  џ поставил  тебЯ на землю, оттащил —ифа
за ошейник, и мы присели перед ежиком на корточки.
     - ќто ежик,-сказал Я,-повтори: ежик.
     -  …жик...-  сказал  ты  и  тронул  его палкой.  …жик фукнул  и  слегка
подскочил. ’ы отдернул палку, потерЯл равновесие и сел на мох.
     -  ’ы  не бойсЯ,-сказал Я,-только  его  не  надо трогать. ‚от теперь он
свернулсЯ клубком, одни иголки торчат. Ђ когда мы уйдем, он  высунет носик и
побежит  по своим делам. Ћн тоже гулЯет, как и ты... …му нужно много гулЯть,
потому  что он спит целую зиму. …го  засыпает снегом, и он спит. ’ы  помнишь
зиму? Џомнишь, как мы катали тебЯ на санках?
     ’ы улыбнулсЯ  загадочно. ѓосподи,  чего  бы Я  не отдал,  чтобы  только
узнать,  чему ты улыбаешьсЯ  столь неопределенно наедине с собой или  слушаЯ
менЯ! “ж не знаешь ли ты нечто такое, что гораздо важнее всех  моих знаний и
всего моего опыта?
     € Я  вспомнил тот  день,  когда приехал за тобой  в  родильный  дом. ’ы
представлЯл  из  себЯ тогда довольно  тЯжелый, как  мне показалось, тугой  и
твердый  сверток, который нЯнечка вручила почему-то мне. џ еще не донес тебЯ
до машины,  как почувствовал, что внутри свертка-теплое  и живое, хоть  лицо
твое было прикрыто и дыханиЯ твоего Я не ощущал.
     „ома  мы  сразу  же распеленали тебЯ. џ ожидал увидеть  нечто красное и
сморщенное,  как  всегда  пишут  о  новорожденных,-  но никакой  красноты  и
сморщенности не было. ’ы сиЯл белизной, шевелил поразительно тонкими ручками
и  ножками  и  важно  смотрел  на   нас  большими   глазами  неопределенного
серо-голубого  цвета.  ’ы  весь  был   чудо,  и  только  одно  портило  твой
вид-пластырнаЯ наклейка на пупке.
     ‘коро ты был снова спеленат, накормлен и уложен спать,  а  мы все пошли
на кухню. ‡а чаем  разговор началсЯ длЯ женщин упоительный: о подгузниках, о
сцеживании  молока  перед кормежкой,  о купании и о  прочих  столь же важных
предметах. џ же все вставал, присаживалсЯ возле  тебЯ и подолгу рассматривал
твое лицо. €  вот когда Я пришел  к тебе в третий или четвертый раз, Я вдруг
увидел, что ты улыбаешьсЯ во сне и лицо твое трепещет...
     —то  значила твоЯ улыбка?  ‚идел ли  ты сны?  Ќо какие  же  сны  ты мог
видеть,  что могло тебе снитьсЯ, что мог ты знать,  где бродили твои мысли и
были ли они у  тебЯ тогда? Ќо не только улыбка-лицо твое приобрело выражение
возвышенного,  вещего  знаниЯ, какие-то облачка  пробегали  по  нему, каждое
мгновение оно  становилось  иным,  но  общаЯ  гармониЯ  его  не  угасала, не
изменЯлась.  Ќикогда  во времЯ бодрствованиЯ,-плакал ли ты  или  смеЯлсЯ или
смотрел молча на разноцветные погремушки, повешенные над твоей кроваткой,-не
было у тебЯ такого  выражениЯ, какое  поразило менЯ,  когда  ты  спал,  а Я,
затаив  дыхание,  думал, что  же  с  тобой  происходит. "Љогда младенцы  так
улыбаютсЯ,-сказала потом моЯ мать,-это, значит, их ангелы забавлЯют".
     ‚от и теперь, сидЯ  над ежиком,  на мой вопрос ответил ты неЯсной своей
улыбкой и промолчал, и Я так и  не понЯл, помнишь ли ты зиму. Ђ перваЯ  твоЯ
зима в Ђбрамцеве была чудесна! ’акой обильный по ночам выпадал снег,  а днем
так розово сиЯло солнце, что и небо становилось  розовым, и мохнатые от инеЯ
березы...  ’ы выходил  на воздух,  на  снег, в валенках  и в  шубке, до того
толстый,  что руки твои в толстых  варежках  были  растопырены. ’ы садилсЯ в
санки, обЯзательно  брал в  руку  палку,-несколько  палок разной длины  были
прислонены у крыльца, и ты каждый  раз выбирал другую,-мы вывозили  тебЯ  за
ворота,  и  начиналась  упоительнаЯ  поездка.  —ертЯ  палкой  по  снегу,  ты
принималсЯ  разговаривать  сам с собой,  с небом,  с  лесом, с  птицами,  со
скрипом снега под нашими ногами  и под полозьЯми санок, и все тебЯ слушало и
понимало, одни  мы не  понимали,  потому что  говорить  ты еще не  умел.  ’ы
заливалсЯ на  разные  лады,  ты  булькал  и агукал,  и все твои ва-ва-ва,  и
лЯ-лЯ-лЯ, и ю-ю-ю, и уип-тип-уип означали длЯ нас только, что тебе хорошо.
     Џотом ты замолкал, и мы, оглЯнувшись, видели, что палка твоЯ чернеет на
дороге далеко позади, а ты, растопырив руки, спишь, и румЯнец вовсю горит на
твоих тугих щеках. Њы возили  тебЯ час и два, а ты все спал-спал так крепко,
что потом, когда мы вносили тебЯ в  дом, разували, раздевали, расстегивали и
развЯзывали, укладывали в кровать,-ты не просыпалсЯ...
     ЌаглЯдевшись  на ежика, мы вышли  снова на  тропинку и скоро  подошли к
ротонде. ’ы  первый увидел ее,  остановилсЯ  и, как  всегда, с  наслаждением
выговорил:
     - Љака-аЯ бо'ша-аЯ, к'аси-иваЯ башнЯ!
     Ќекоторое  времЯ ты смотрел на  нее  издали, повторЯЯ изумленным тоном,
будто  видел ее впервые: "ЉакаЯ ба-ашнЯ!", потом  мы подошли, и  ты  стал по
очереди трогать своей палочкой ее колонны. ‡атем ты перевел взглЯд вниз,  на
маленькое лоно прозрачного  омутка, и Я тотчас подал тебе руку. ’ак, рука об
руку,  мы  и  спустились осторожно с  обрыва  к самой воде. —уть пониже  был
перекат, и вода там звенела, омуток же казалсЯ  неподвижен, и течение  можно
было  обнаружить,  если  долго  следить за каким-нибудь  плавающим  листком,
который почти с медленностью  минутной  стрелки подвигалсЯ к перекату. џ сел
на поваленную ель и  закурил, потому что знал, что сидеть здесь мне придетсЯ
до тех пор, пока ты не насладишьсЯ всеми прелестЯми омутка.
     ‚ыронив палку, ты подошел к очень удобному длЯ тебЯ корню у самой воды,
лег на него  грудью и принЯлсЯ смотреть в воду. ‘транно, но ты в это лето не
любил   играть  обыкновенными  игрушками,  а   любил  заниматьсЯ  предметами
мельчайшими. Ѓез конца ты мог передвигать по ладошке какую-нибудь  песчинку,
хвоинку,  крошечную  травинку.  Њиллиметровый  кусочек краски,  отколупнутый
тобою  от  стены дома, надолго  повергал тебЯ  в созерцательное наслаждение.
†изнь, существование пчел, мух, бабочек  и  мошек занимала тебЯ  несравненно
больше, чем существование кошек, собак, коров, сорок, белок и птиц. ЉакаЯ же
бесконечность, какаЯ неисчислимость  открывалась тебе на  дне  омутка, когда
ты, лежа  на  корне, приблизив лицо почти к самой воде, разглЯдывал это дно!
‘колько  там было  крупных и мелких песчинок, сколько  камешков всевозможных
оттенков, какой нежнейший зеленый пух  покрывал  крупные камни,  сколько там
было прозрачных  мальков,  то застывавших неподвижно,  то разом брызгающих в
сторону, и сколько вообще  микроскопических  предметов, видимых только твоим
глазом!
     - Џ'авают 'ыбки...-сообщил ты мне через минуту.
     - Ђ-а,- сказал Я,  подходЯ и присаживаЯсь возле  тебЯ, -значит, не ушли
еще в большую речку? ќто такие маленькие рыбки, мальки...
     - Њайки...-радостно согласилсЯ ты.
     ‚ода в омутке была столь прозрачна, что только синева неба  и  верхушки
деревьев,  отраженные  в ней, делали  ее видимой.  ’ы,  перевесившись  через
корень,  зачерпнул со дна  горсточку камешков. Ћблачко  мельчайших  песчинок
образовалось возле дна и, подержавшись немного, опало.  ’ы бросил камушки  в
воду,  отражениЯ деревьев заколебались, и  по тому, как  торопливо  ты  стал
подниматьсЯ, Я понЯл,  что  ты  вспомнил о любимом своем  занЯтии.  „лЯ тебЯ
настало времЯ бросать камни.
     џ опЯть сел на поваленное дерево, а ты выбрал камень покрупнее, любовно
оглЯдел его со  всех сторон, подошел  к самой воде и  бросил его на середину
омутка. ‚злетели брызги, окруженный волнистыми струЯми воздуха, камень глухо
тукнул о дно, а по воде пошли круги. Ќасладившись видом взволнованной  воды,
брызгами, стуком камнЯ, плеском воды, ты дождалсЯ, пока все успокоитсЯ, взЯл
еще камень и, как в первый раз, оглЯдев его, опЯть бросил...
     ’ак ты бросал и бросал, любуЯсь всплесками и  волнами, а мир вокруг был
тих и прекрасен-не  доносилось шума электрички, не пролетел ни один самолет,
никто не проходил мимо нас,  никто  нас не видел. Ћдин —иф изредка поЯвлЯлсЯ
то с той, то с другой стороны, высунув Язык, с плеском вбегал в речку, шумно
лакал и, вопросительно поглЯдев на нас, опЯть исчезал.
     Ќа плечо тебе  сел комар, ты долго не замечал его, потом согнал комара,
сморщилсЯ и подошел ко мне.
     - Љомаик кусил...- сказал ты, морщась.
     џ почесал тебе плечо, подул на него, похлопал.
     - Ќу? —то будем теперь делать? …ще побросаешь или пойдем дальше?
     - Џойдем дайше,- решил ты.
     џ взЯл  тебЯ  на руки,  перешел  через џснушку. Ќам нужно было пересечь
потную долинку, вдоль которой тЯнулась сплошнаЯ кипень медуницы. Ѓелые шапки
ее, казалось, плавились  на  солнце,  струились и были наполнены  счастливым
гудением пчел.
     ’ропинка начала подниматьсЯ-сначала среди ельника и лещины, потом между
дубов и берез, пока не вывела нас на большой  луг, окаймленный справа лесом,
а слева переходЯщий в волнистое поле. Њы поднимались, уже по лугу, все выше,
пока не взошли на его вершину, и нам стало далеко видно, открылсЯ горизонт с
еле  заметными  черточками  антенн  вдали,  с  тонкой  дымкой над  невидимым
‡агорском. Ќа лугу уже началсЯ  сенокос, и хоть сено было  еще в валках,  но
еле уловимый ветерок  уже гнал над землей вЯнущий запах. Њы с  тобой  сели в
еще не  кошенной траве и цветах, и Я утонул в них по плечи, ты же ушел в них
с головой, и  над тобой было одно небо. џ  вспомнил  о Яблоке, достал его из
кармана, до блеска вытер о траву  и дал тебе. ’ы взЯл обеими руками и  сразу
откусил, и след от укуса был подобен беличьему.
     Љругом  нас простиралась  одна  из  древнейших русских земель  -  землЯ
радонежскаЯ,  тихое удельное  кнЯжество Њосковской  земли.  Ќад краем  полЯ,
высоко, плавными медленными кругами ходили два коршуна.  Ќичего нам с  тобой
не досталось от прошлого, сама землЯ переменилась, деревни и леса, и ђадонеж
пропал,  будто его и  не  было,  одна памЯть  о нем осталась,  да вон те два
коршуна ходЯт кругами, как и тысЯчу лет назад, да, может быть, џснушка течет
все тем же руслом...
     ’ы доедал Яблоко, но мысли твои, Я видел, были  далеко. ’ы тоже заметил
коршунов и долго следил за ними,  бабочки пролетали над  тобой, некоторые из
них,  привлеченные красным  цветом твоих штанишек, пытались сесть на них, но
тут же взмывали, и ты провожал взглЯдом их восхитительный полет. ’ы  говорил
мало  и  коротко,  но  по  лицу  твоему  глазам видно было,  что думаешь  ты
постоЯнно. Ђх,  как хотел Я стать хоть на  минутку тобою, чтобы узнать  твои
мысли! ‚едь ты был уже человеком!
     Ќет,  благословен, прекрасен был наш  мир! Ќе рвались  бомбы, не горели
города и  деревни, трупные мухи не вились над валЯющимисЯ на дорогах детьми,
не окостеневали они от холода, не ходили в лохмотьЯх, кишащих паразитами, не
жили  в  развалинах  и во всЯческих  норках,  подобно диким зверЯм. ‹ились и
теперь детские слезы, лились, но совсем,  совсем по другому поводу... ќто ли
не блаженство, это ли не счастье!
     џ опЯть  оглЯделсЯ  и подумал, что этот день, эти облака, на которые  в
нашем краю в ту минуту, может быть, никто не смотрел, кроме нас с тобой, эта
леснаЯ речка  внизу и  камушки на дне ее,  брошенные твоей рукой,  и  чистые
струи, обтекающие их, этот  полевой воздух,  эта белаЯ набитаЯ тропа в поле,
между стенками овса, уже подернутого голубовато-серебристой изморозью, и как
всегда, красиваЯ издали деревенька, дрожащий горизонт за нею,-этот день, как
и некоторые другие прекраснейшие  дни моей жизни, останетсЯ во мне навсегда.
Ќо вспомнишь ли этот  день ты? Ћбратишь ли ты когда-нибудь свой взор далеко,
глубоко назад, почувствуешь ли, что прожитых лет как бы и не было и ты опЯть
крошечный мальчик, бегущий по плечи в цветах, вспугивающий бабочек? Ќеужели,
неужели не вспомнишь ты себЯ и менЯ и солнце, жарко пекущее тебе плечи, этот
вкус, этот звук неправдоподобно длинного летнего днЯ?
     Људа же это все канет, по какому странному закону  отсечетсЯ, покроетсЯ
мглой небытиЯ, куда исчезнет это самое счастливое ослепительное времЯ начала
жизни, времЯ нежнейшего младенчества?
     џ даже  руками всплеснул в  отчаЯнии от мысли, что самое великое времЯ,
то времЯ, когда  рождаетсЯ человек, закрываетсЯ от нас некоей пеленой. ‚от и
ты!  ’ы  уже  так  много знал,  уже  приобрел характер,  привычки,  научилсЯ
говорить, а еще лучше понимать речь, у тебЯ уже есть любимое и нелюбимое...
     Ќо кого ни  спросишь-все помнЯт  себЯ  с пЯти-шести лет. Ђ раньше?  €ли
все-таки не все  забываетсЯ и иногда приходит к нам, как мгновеннаЯ вспышка,
из самого раннего детства, от истока дней? ђазве не  испытывал почти каждый,
как,  увидев что-то, вовсе  даже неЯркое, обыкновенное, лужу какую-нибудь на
осенней дороге, услышав некий  звук или запах, поразишьсЯ вдруг  напрЯженной
мыслью: это было уже со мной, это Я вид ел, пережил! Љогда, где? € в этой ли
жизни  или в  жизни  совсем  другой?  € долго  силишьсЯ  вспомнить,  поймать
мгновенье в прошлом-и не можешь.
     Ќаступило  времЯ твоего  дневного  сна,  и мы  пошли  домой.  —иф давно
прибежал, умЯл себе в густой траве Ямку и. растЯнувшись, спал, подрагиваЯ во
сне лапами.
     ‚  доме  было тихо.  џркие квадраты  солнца  лежали  на  полах. Џока  Я
раздевал тебЯ в  твоей  комнате  и  натЯгивал  на  тебЯ  пижамку,  ты  успел
вспомнить обо всем, что  видел в этот день. ‚ конце нашего разговора ты раза
два откровенно зевнул. “ложив тебЯ  в постель, Я пошел к себе.  Џо-моему, ты
успел заснуть  прежде,  чем  Я  вышел.  џ сел  у открытого окна,  закурил  и
принЯлсЯ  думать о тебе. џ представлЯл твою будущую  жизнь, но, странно, мне
не хотелось видеть тебЯ взрослым, бреющим бороду, ухаживающим  за девушками,
курЯщим сигареты... Њне хотелось как можно дольше видеть  тебЯ  маленьким-не
таким,  каким ты  был тогда, в  то  лето, а,  скажем,  десЯтилетним. ‚ какие
только путешествиЯ не пускались мы с тобой, чем только не увлекались!
     Џотом из будущего Я возвращалсЯ в настоЯщее и опЯть с тоской думал, что
ты  мудрее менЯ, что ты знаешь нечто такое, что  и Я знал когда-то, а теперь
забыл, забыл... —то и все-то на свете сотворено затем только, чтобы  на него
взглЯнули глаза  ребенка! —то  царствие  божие  принадлежит тебе!  Ќе теперь
сказаны  эти слова,  но,  значит, и  тысЯчи лет  назад ощущалось  загадочное
превосходство детей?  —то  же  возвышало их над  нами? Ќевинность  или некое
высшее знание, пропадающее с возрастом?
     ’ак прошло более часу, и солнце заметно передвинулось, тени удлинились,
когда ты заплакал.
     џ ткнул папиросу в  пепельницу и прошел к тебе, думаЯ, что ты проснулсЯ
и тебе что-нибудь нужно.
     Ќо ты спал, подобрав коленки. ‘лезы твои текли так обильно, что подушка
быстро намокала. ’ы всхлипывал горько, с отчаЯнной безнадежностью. ‘овсем не
так  ты  плакал, когда ушибалсЯ  или капризничал. ’огда  ты просто ревел.  Ђ
теперь - будто оплакивал что-то навсегда ушедшее. ’ы задыхалсЯ от рыданий, и
голос твой изменилсЯ!
     ‘ны-всего  лишь  сумбурное  отображение действительности? Ќо  если так,
какаЯ  же   действительность  тебе   снилась?   —то  ты  видел  кроме  наших
внимательных, нежных глаз, кроме наших улыбок, кроме игрушек, солнца, луны и
звезд?  —то  слышал  ты,  кроме звуков воды, шелестЯщего  леса,  пениЯ птиц,
убаюкивающего шума дождЯ по крыше и колыбельной матери? —то успел  узнать ты
на свете, кроме тихого счастьЯ жизни, чтобы так горько плакать во сне? ’ы не
страдал и не жалел о прошлом, и страх смерти  был тебе  неведом! —то же тебе
снилось? €ли  у  нас уже в  младенчестве скорбит  душа, страшась предстоЯщих
страданий?
     џ осторожно  принЯлсЯ будить  тебЯ, похлопываЯ  по  плечу,  гладЯ  твои
волосы.
     -  ‘ынок,  проснись,   милый,-  говорил  Я,  слегка  тормоша   тебЯ  за
руку.-‚ставай, вставай, Ђлеша! Ђлеша! ‚ставай...
     ’ы проснулсЯ, быстро  сел и протЯнул ко мне руки. џ поднЯл тебЯ, прижал
крепко и, нарочито  бодрым  голосом приговариваЯ: "Ќу,  что ты, что ты!  ќто
тебе приснилось, поглЯди, какое  солнышко!"-стал  раздвигать,  откидывать на
стороны занавески.
     Љомната озарилась светом, но ты все плакал, уткнувши лицо  мне в плечо,
прерывисто набираЯ в  грудь воздуху  и так крепко вцепившись пальцами мне  в
шею, что мне больно стало.
     -  ‘ейчас  обедать будем...  ‘мотри, какаЯ птица полетела...  Ђ где наш
беленький пушистый ‚аська? Ђлеша!  Ќу,  Ђлешка,  милый, не бойсЯ ничего, все
прошло...  Љто это там идет, не мама  ли? -  Я  говорил что попало, стараЯсь
развлечь тебЯ.
     Џостепенно ты стал успокаиватьсЯ. ђот твой еще  страдальчески кривилсЯ,
но улыбка уже пробивалась  на лице. Ќаконец ты просиЯл и  засветилсЯ, увидев
любимый  тобою,  висЯщий  на  окне  крошечный   обливной  кувшинчик,   нежно
выговорил, наслаждаЯсь одним только этим словом:
     - Љуинчи-ик...
     ’ы потЯнулсЯ к нему, не сделал попытки схватить его, как хватают обычно
дети любимую  игрушку,-нет, ты  смотрел  на него омытыми слезами  и от этого
особенно чистыми глазами, упиваЯсь его формой и расписной глазурью.
     “мыв  тебЯ,  обвЯзав салфеткой, усадив  за  стол, Я вдруг понЯл,  что с
тобой что-то произошло: ты не стучал ножкой по столу, не смеЯлсЯ, не говорил
"скорей!" - ты смотрел на  менЯ серьезно, пристально и молчал! џ чувствовал,
как ты  уходишь от менЯ, душа твоЯ, слитаЯ до сих пор с моей,- теперь далеко
и с каждым годом будет все отдалЯтьсЯ, отдалЯтьсЯ, что ты уже  не Я,  не мое
продолжение и моей душе никогда не догнать тебЯ, ты уйдешь навсегда. ‚ твоем
глубоком, недетском взглЯде видел Я твою, покидающую менЯ душу, она смотрела
на менЯ с состраданием, она прощалась со мною навеки!
     џ тЯнулсЯ за тобою, спешил,  чтобы быть хоть поблизости, Я видел, что Я
отстаю, что моЯ жизнь несет  менЯ  в прежнюю сторону, тогда  как  ты  отныне
пошел своей дорогой.
     ’акое отчаЯние  охватило менЯ, такое горе!  Ќо хриплым, слабым голоском
звучала во мне и надежда,  что  души наши когда-нибудь опЯть сольютсЯ, чтобы
уже никогда не разлучатьсЯ. „а! Ќо где, когда это будет?
     ‚пору, братец ты мой, было и мне заплакать...
     Ђ было тебе в то лето полтора года.
     <b><i>1977</b></i>


        ‘‚…—…—ЉЂ

     ’акаЯ  тоска забрала менЯ вдруг  в  тот  вечер, что не  знал Я,  куда и
деватьсЯ-хоть вешайсЯ!
     Њы  были с  тобой одни  в нашем большом,  светлом и  теплом доме.  Ђ за
окнами  давно уже  стоЯла ноЯбрьскаЯ  тьма,  часто порывами налетал ветер, и
тогда лес вокруг дома начинал шуметь печальным голым шумом.
     џ вышел на крыльцо поглЯдеть, нет ли дождЯ...
     „ождЯ не было.
     ’огда мы с тобой оделись потеплее и пошли гулЯть.
     Ќо сначала Я хочу сказать тебе о твоей страсти.  Ђ страсть тогда была у
тебЯ  одна: автомашины! ’ы  ни о чем не  мог думать в те  дни,  кроме как об
автомашинах. Ѓыло их у тебЯ  дюжины  две - от  самого  большого  деревЯнного
самосвала, в который ты любил садитьсЯ, подобрав ноги, и Я  возил тебЯ в нем
по  комнатам,- до крошечной пластмассовой  машинки,  величиной со  спичечный
коробок. ’ы и спать ложилсЯ с  машиной и долго катал ее по одеЯлу и подушке,
пока не засыпал...
     ’ак  вот,  когда вошли  мы  в аспидную  черноту ноЯбрьского вечера, ты,
конечно, крепко держал в руке маленький пластмассовый автомобильчик.
     Њедленно,  еле угадываЯ  во  тьме дорожку, пошли мы  к воротам. Љусты с
обеих  сторон,  сильно наклонившиесЯ под тЯжестью  недавнего  снега, который
потом растаЯл, касались наших лиц и рук, и прикосновениЯ  эти напоминали уже
навсегда невозвратное длЯ нас с тобой времЯ, когда они цвели и были мокры по
утрам от росы.
     ЏоравнЯвшись  с  другим  нашим домом,  в  котором  был гараж, ты  вдруг
побежал к гаражу и взЯлсЯ за замок.
     - •очешь кататьсЯ на настоЯщей машине!-сказал ты.
     - —то ты, милый!-возразил Я.-’еперь поздно,  скоро  спать... Ђ потом  -
куда же мы поедем?
     - Џоедем... поедем...-ты  запнулсЯ,  перебираЯ в уме  места, куда бы мы
могли поехать.-‚ Њоскву!
     - Ќу-в Њоскву!-сказал Я.-‡ачем нам Њосква? ’ам шумно, сыро. а потом это
ведь так далеко!
     - •очешь далеко!- упрЯмо возразил ты.
     -  ‹адно,-согласилсЯ Я,-поедем, но только  через три  днЯ.  ‡ато Я тебе
обещаю: завтра мы поедем с  тобой в магазин, а теперь ведь  мы вышли  просто
погулЯть? „авай руку...
     ’ы покорно вздохнул и вложил в мою руку свою маленькую теплую ладошку.
     ‚ыйдЯ за ворота и подумавши несколько, пошли мы с тобой направо. ’ы шел
впереди, весь  сосредоточась  на своем автомобильчике, и по твоим движениЯм,
смутно различимым в темноте, Я догадывалсЯ, что ты его катаешь то по одному,
то по  другому рукаву.  €ногда, не выдержав,  ты присаживалсЯ  на корточки и
катал свой автомобильчик уже по дороге.
     Људа,  в  какие  прекрасные  краЯ  ехал  ты  в  своем   воображении?  џ
останавливалсЯ в ожидании, пока далекаЯ твоЯ, неведомаЯ мне дорога кончитсЯ,
когда приедешь ты куда-нибудь и мы пойдем с тобой дальше.
     - ‘лушай, любишь ты позднюю осень?-спросил Я у тебЯ.
     -- ‹юбишь!-машинально отвечал ты.
     - Ђ Я не люблю!-сказал Я.-Ђх, как не люблю Я этой темноты, этих  ранних
сумерек,  поздних рассветов  и  серых  дней! ‚се  уведоша,  Яко  трава,  все
погребишисЯ... Џонимаешь ты, о чем Я говорю?
     - Џонимаешь!-тотчас откликнулсЯ ты.
     -  ќх, малыш, ничего-то ты не понимаешь... „авно ли было лето, давно ли
всю ночь зеленовато горела  зарЯ, а солнце вставало чуть не в три часа утра?
€ лето, казалось, будет длитьсЯ вечность, а  оно все убывало, убывало... Ћно
прошло,  как мгновенье, как один  удар сердца. ‚прочем, мгновенным  оно было
только длЯ менЯ. ‚едь чем ты старше, тем короче дни и страшнее  тьма. Ђ  длЯ
тебЯ, может быть, это лето было как целаЯ жизнь?
     Ќо и раннЯЯ осень хорошо: тихо светит солнце, по утрам туманы, стекла в
доме запотевают -  а  как  горели клены возле  нашего  дома, какие громадные
багрЯные листьЯ собирали мы с тобой!
     Ђ теперь вот и землЯ черна, и все умерло, и свет ушел, и как же хочетсЯ
взмолитьсЯ:  не  уходи  от  менЯ,  ибо  горе  близко и  помочь  мне  некому!
Џонимаешь!
     ’ы молчал, мчась куда-то на своей машине, удалЯЯсь от менЯ, как звезда.
’ы так далеко уехал, что когда нам пришлось свернуть с  тобой вбок по дороге
и Я свернул, но ты не свернул. џ догнал тебЯ, взЯл  за плечо, повернул, и ты
послушно пошел за мной: тебе  все равно  было, куда идти, ведь ты не шел, ты
ехал!
     - ‚прочем,-продолжал Я,- не  обращай вниманиЯ, это  мне просто тоскливо
бывает  такими ночами.  Ђ на самом деле, малыш, все на земле  прекрасно -  и
ноЯбрь тоже!  ЌоЯбрь-как  человек, который спит. —то ж, что темно, холодно и
мертво - это просто кажетсЯ, а на самом деле все живет.
     ‚от когда-нибудь ты узнаешь, как  прекрасно идти под дождем, в сапогах,
поздней осенью, как  тогда пахнет, и какие мокрые  стволы  у деревьев, и как
хлопотливо перелетают по кустам  птицы, оставшиесЯ  у нас  зимовать. Џогоди,
сделаем  мы  кормушку у тебЯ  под окном, и станут  к тебе  прилетать  разные
синички, поползни. дЯтлы...
     -- Ќу, а то, что деревьЯ сегоднЯ кажутсЯ мертвыми, то это
     просто от моей тоски, а на самом деле они живы, они спЯт.
     € откуда знать,  почему  нам  так тоскливо  в ноЯбре?  Џочему так жадно
ездим  мы на концерты, в  гости друг  к другу, почему так любим огни, лампы?
Њожет быть, миллион  лет назад люди  тоже  засыпали  на  зиму, как  засыпают
теперь медведи, барсуки и ежи, а тепер