приЯтелей,  толкотни, и возни,  и  сказок  --  и
спитсЯ, спитсЯ долго, до следующего Яркого летнего днЯ.
     ’акое точно чувство испытал внезапно ‚анЯ, завозилсЯ
     у  себЯ,  дрыгаЯ  ногами,  укусил подушку,  уткнулсЯ в нее, что-  бы не
загоготать, и засопел, с блаженством думаЯ,  что сегоднЯ ели его вальдшнепа,
что  он  научилсЯ  стрелЯть  влет, что был разговор  о  любви, о смерти и  о
времени и что все это
     ерунда, а главное -- подбить бы ему и завтра вальдшнепа
     или утку.
     Џрипадок безмолвного смеха прошел, ‚анЯ затих, отнЯл лицо от подушки, и
опЯть в нос ему ударил запах табака, сапог и пороха из ружейных стволов.
     € долго так все лежали, и никто не спал, и каждый
     знал, что никто не спит, потому что все тихо дышали и
     думали, думали...
     1963


        Ћ‘…Ќњ
     ‚ „“ЃЋ‚›• ‹…‘Ђ•
     џ взЯл ведро, чтобы набрать в роднике воды. џ был
     счастлив в ту ночь, потому что ночным катером приезжала
     она. Ќо Я знал, что такое счастье, знал его переменчивость
     и поэтому нарочно взЯл ведро, будто Я вовсе не надеюсь на
     ее приезд, а иду просто за водой. —то-то слишком уж хорошо
     складывалось все у менЯ в ту осень.
     Ђспидно-черной была эта ночь поздней осени, и не хоте-
     лось выходить из дому, но Я все-таки вышел. „олго Я уста-
     навливал свечку в фонаре, а когда установил и зажег, стекла
     на минуту затуманились и слабое пЯтнышко света мигало,
     мигало, пока наконец свеча на разгорелась, стекла обсохли
     и стали прозрачными.
     ‘вет в доме Я нарочно не погасил, и освещенное окно
     было хорошо видно, пока Я спускалсЯ по лиственничной
     аллее к Ћке. ”онарь мой бросал вздрагивающий свет вперед
     и по сторонам, и Я, наверное, похож был на стрелочника,
     только под сапогами у менЯ глухо шумели отсыревшие к
     ночи вороха кленовых листьев и хвоЯ лиственниц, котораЯ
     даже при смутном свете фонарЯ была золотистой, а на голых
     кустах рдели Ягоды барбариса.
     †утко идти ночью одному с фонарем! Ћдин ты шуршишь
     сапогами, один ты освещен и на виду, все остальное,  притаившись, молча
созерцает тебЯ.
     ЂллеЯ круто уходила вниз по скату, свет в окне моего дома скоро пропал,
потом и аллеЯ кончилась, пошли беспорЯдочные кусты, дубнЯк и елки. Џо  ведру
щелкали  последние  высокие  ромашки,  кончики  еловых  лап, какие-то  голые
прутики,  и  то глухо, то  звонко раздавалось: "Ѓум! Ѓум!"-- и  далеко  было
слышно в тишине.
     ’ропа  становилась  круче и извилистей, пошли  частые березы,  их белые
стволы  поминутно выступали  из мрака. Џотом  кончились и  березы, на  тропе
стали попадатьсЯ камни, дохнуло свежестью, и, хоть за пЯтном света от фонарЯ
ничего не было видно, впереди почудилось мне широкое пространство -- Я вышел
к реке.
     ’ут  уж увидел  Я  далекий  бакен справа.  Љрасный огонек его  двоилсЯ,
отражаЯсь  в воде. Џотом  показалсЯ бакен на  моей стороне, гораздо ближе, и
слегка мигнуло тоже, и река обозначилась.
     Џо мокрой траве между кустами ивнЯка пошел Я вниз по реке к тому месту,
где обычно  приставал катер, если кто-нибудь сходил на нашей глухой стороне.
‚ темноте  однотонно лопотал и булькал родничок. џ  поставил фонарь, пошел к
родничку, зачерпнул воды, напилсЯ  и  утерсЯ рукавом. Џотом поставил  мокрое
ведро рЯдом с фонарем и стал смотреть в сторону далекой пристани.
     Љатер уже стоЯл возле пристани,  слабо видны были его красный и зеленый
огни по бортам. џ сел и закурил. ђуки у менЯ дрожали и были холодны. џ вдруг
подумал, что если ее нет на катере, а с катера заметЯт мой фонарь, подумают,
что Я хочу ехать, и пристанут к берегу. ’огда Я погасил фонарь.
     ‘разу  стало  темно, только, будто  проколотые иглой, горели бакены  по
всей реке. ’ишина стоЯла звенЯщаЯ; в этот поздний  час, верно, один Я был на
многие  километры  на  берегу.  Ђ  наверху,  за дубовым лесом, лежала темнаЯ
деревенька, все давно спали, и только в моем доме на краю горел свет.
     џ  представил  вдруг весь  ее длинный путь  ко  мне, как  она ехала  из
Ђрхангельска, спала или сидела у окна в вагоне и с кем-то говорила. Љак она,
так же  как и Я, все эти дни думала о встрече со мной. € как она едет теперь
по Ћке  и видит берега, о  которых  Я ей писал, когда  звал к себе. Љак  она
выходит на палубу и в лицо ей дует ветер, несущий запах сырых дубовых лесов.
€ какие разговоры внизу всю дорогу, в тепле, за запотевшими стеклами, как ей
объЯснЯют, где сойти и где переночевать, если никто не встретит.
     Џотом Я вспомнил ‘евер, свои скитаниЯ по нему и то, как Я жил на тоне и
мы  с  ней  били  зубаток в  белые ночи.  ђыбаки  тЯжко спали,  всхрапываЯ и
постанываЯ,  а  мы дожидались  отлива  и выходили на  карбасе  в  море.  Ћна
беззвучно гребла, а Я вглЯдывалсЯ в глубину, в клубки водорослей, разыскиваЯ
между  ними очертаниЯ  рыб. џ  тихо  подводил острогу и вонзал белое  острие
зубатке  в затылок, напрЯгаЯсь, вынимал  ее  из  воды, и  она, брызгаЯ нам в
лицо, хищно билась на остроге, разевала ужасную пасть, свертывалась в кольцо
и пружинисто распрЯмлЯлась, похожаЯ на тритона. € потом, уже на дне карбаса,
долго шуршала еще, вздрагивала и вцеплЯлась во что попало мертвой хваткой.
     € Я вспомнил весь этот год, какой он был длЯ менЯ счастливый, как много
успел  Я написать  рассказов и еще, наверное, напишу  за оставшиесЯ  глухие,
тихие дни на этой реке, среди этой природы, уже погасшей и предзимней...
     Ќочь  была вокруг менЯ, и  папироса, когда Я затЯгивалсЯ, Ярко освещала
мои руки, и лицо, и  сапоги,  но не мешала мне видеть звезды,-- а их было  в
эту осень такое  Ярчайшее множество, что виден  был их пепельный свет, видна
была освещеннаЯ  звездами река, и  деревьЯ, и белые  камни на берегу, темные
четырехугольники  полей  на  холмах,  и  в  оврагах  было  гораздо  темнее и
душистее, чем в полЯх.
     € Я подумал  тут  же, что главное  в жизни --  не сколько ты проживешь:
тридцать, пЯтьдесЯт или восемьдесЯт лет,-- потому что этого все равно мало и
умирать будет все равно ужасно,-- а главное, сколько в жизни у каждого будет
таких ночей.
     Љатер  уже отошел от  пристани. Ћн был так  далек еще, что движениЯ его
нельзЯ было уловить. Љазалось, он стоЯл на месте,  но от пристани отделилсЯ,
и  это  значило, что он шел  теперь вверх, ко мне. ‘коро послышалсЯ  высокий
звук дизелЯ, и мне вдруг стало страшно, что она не  приедет, что  ее  нет на
катере и Я напрасно жду. џ увидел внезапно расстоЯние и дни, которые ей надо
преодолеть, чтобы добратьсЯ  до  менЯ, и  понЯл, как  это  непрочно  все  --
какие-то мои планы счастливой жизни здесь вдвоем.
     -- —то же это! -- сказал Я вслух и поднЯлсЯ. џ не мог уже сидеть и стал
ходить по  берегу.-- —то же это! -- времЯ от времени беспомощно повторЯл Я и
все поглЯдывал на катер, а сам  думал, как дико будет идти мне одному наверх
со своей водой  и как пусто станет в  моем доме.  €  неужели нам не  повезет
наконец, и после стольких дней  и наших  неудач мы  не встретимсЯ и  так все
пойдет прахом?
     џ вспомнил,  как уезжал  три  месЯца  назад с  ‘евера  домой,  как  она
неожиданно  приехала в деревню с тони проводить менЯ, как стоЯла на мостках,
пока Я садилсЯ в мотобот, чтобы  плыть  к пароходу на далеком  рейде,  и как
говорила все одно и то  же: "Људа  же ты едешь? ’ы  ничего не  понимаешь! ’ы
ничего не понимаешь! Људа  ты едешь?" Ђ  Я уже  на мотоботе  среди прощаний,
слез  женщин,  криков  парней и  всЯкого  шума  понимал,  что  делаю  что-то
ребЯческое, уезжаЯ и слабо надеЯсь как-то все поправить в будущем.
     Љатер был теперь близко, а Я уже  не ходил, а стоЯл  на самом краю,  на
самом  обрыве над черной водой и смотрел  на  него  не отрываЯсь,  щурЯсь  и
громко дыша от возбуждениЯ и надежды.
     ‡вук мотора внезапно стал ниже по тону, на рубке  сверкнул прожектор, и
дымный  косой луч секанул по  берегу, перескакиваЯ с дерева на дерево. Љатер
искал место, где пристать. Ћн забирал все вправо, напрЯженный луч прожектора
ударил  мне в лицо, Я отвернулсЯ,  потом опЯть поглЯдел. Ќа  верхней  палубе
стоЯл матрос  и уже открывал бортик, чтобы сойти вниз и перекинуть  на берег
трап. Ђ рЯдом с ним в чем-то светлом стоЯла она.
     Ќос катера мЯгко и глубоко вонзилсЯ в берег, матрос сдвинул трап, помог
ей  сойти,  а Я  перехватил чемодан, отнес  его  подальше, поставил  рЯдом с
ведром и  тогда только медленно обернулсЯ. ‘вет  прожектора слепил менЯ, и Я
никак не мог ее  рассмотреть.  ЋтбрасываЯ громадную зыбкую тень  на лесистый
откос  наверху,  она подходила ко  мне.  џ  хотел ее  поцеловать,  но  потом
раздумал,  мне  не хотелось этого под светом прожектора. €  мы просто встали
рЯдом, прикрываЯсь руками  от света, и, напрЯженно улыбаЯсь, стали  смотреть
на катер. Љатер дал задний  ход, луч прожектора  пополз  в  сторону, потом и
вовсе погас, дизель внизу опЯть запел, и катер -- с длинным рЯдом освещенных
окон  в нижних салонах -- быстро  стал удалЯтьсЯ вверх по реке. Њы  остались
одни.
     --  Ќу,  здравствуй,--  сказал Я  смущенно.  Ћна поднЯлась на  цыпочки,
больно взЯла менЯ за плечи и поцеловала в глаза.
     -- Џойдем! -- сказал Я и  покашлЯл.-- —ерт, как темно, погоди, Я фонарь
зажгу...
     џ зажег фонарь, и он  опЯть сначала затуманилсЯ,  и пришлось подождать,
пока разгоритсЯ свеча и обсохнут, станут прозрачными стекла. Џотом мы пошли:
Я -- впереди с чемоданом и фонарем, она -- сзади с ведром воды.
     -- ’ебе не тЯжело? -- спросил Я через минуту.
     -- €ди, иди! -- сипло сказала она.
     “  нее  всегда был  сиплый, низкий голос,  и вообще она была  жесткаЯ и
сильнаЯ, и Я  долго не  любил  в ней этого.  Џотому  что Я  любил в женщинах
нежность.  Ќо сейчас,  здесь, на  берегу реки,  ночью,  когда мы шли друг за
другом  к  дому,  после  стольких  дней  злости,  разлуки,  писем и странных
угрожающих снов, ее  голос,  и  крепкое тело,  и  шершавые руки, ее северный
выговор были  как  дыхание нездешней птицы -- дикой, сероперой, отставшей от
осенней стаи.
     Њы свернули направо в овраг,  по которому  вверх шла неизвестно  кем  и
когда  мощеннаЯ  короткаЯ  дорога --  узкаЯ,  заросшаЯ орешником, соснами  и
рЯбиной. Њы стали подниматьсЯ по ней во тьме, едва светЯ себе фонарем, а над
нами  текла  узкаЯ  звезднаЯ река,  по ней плыли сосновые черные ветви  и по
очереди закрывали и открывали звезды.
     …ле переводЯ дух, мы вышли  на  лиственничную аллею и  пошли рЯдом. Њне
вдруг захотелось ей все показать и рассказать о здешнем, о  народе, о разных
маленьких происшествиЯх.
     -- Џонюхай,-- сказал Я,-- как пахнет!
     --  ‚ином,--  ответила она,  слегка  задыхаЯсь  от  ходьбы.--  џ  давно
почуЯла, еще на пароходе...
     -- ќто листьЯ. Ђ вот пойди сюда!
     Њы оставили на  аллее  вещи,  перепрыгнули  через  канавку и полезли  в
кусты, светЯ себе фонарем.
     -- ќто где-то должно быть тут...-- бормотал Я.
     -- ѓрибы,--  изумленно  сказала она сзади.-- ‘ыроежки.  Ќаконец Я нашел
то, что искал. ќто были белые перьЯ от цыпленка, рассеЯнные по траве, хвое и
желтым листьЯм.
     --  Џосмотри,-- сказал  Я  и стал  светить.-- “ нас  здесь птицеферма в
деревушке. –ыплЯта подросли, их начали выпускать. € вот лиса приходит теперь
каждый  день  и сидит в кустах. Љогда цыплЯта разбредутсЯ по лесу, она ловит
какого-нибудь. € тут же жрет.
     џ  представил  себе  эту  лису  с  сединой  на  темной  морде, как  она
облизываетсЯ и фукает, чтобы сдуть с носа пух.
     -- …е надо убить! -- сказала она.
     --  “  менЯ  ружье, мы  с  тобой походим по лесам,  и,  может быть, нам
повезет.
     Њы выбрались опЯть на аллею  и пошли дальше. Џоказалось освещенное окно
моего дома, и Я стал думать  о  том, что сейчас будет,  когда мы придем. Њне
сразу захотелось  выпить, а  у менЯ была рЯбиновка.  џ ее  делал сам, хорошо
было рвать  в лесу рЯбину, приносить домой, давить ее в соковыжималке, чтобы
текла желтаЯ пена, а потом цедить сок в бутылку с водкой.
     -- Ђ у нас зима! -- сказала она как будто удивленно.-- „вина  замерзла,
только посередке ледоколы проделали проход. ‚се белое, а проход черный...  €
пар  идет.  Ђ когда корабль  идет  по черной воде,  то  по льду рЯдом собаки
бегут. € почему-то бегут троем.
     Ћна  так  и сказала  по-северному:  "троем",  а  Я представил „вину,  и
пароходы, и  Ђрхангельск,  и деревню на  Ѓелом  море,  откуда  она приехала.
‚ысокие двухэтажные пустые избы, черные стены, безмолвие и уединенность.
     -- ‹ед уже поЯвилсЯ? -- спросил Я.-- ‚ море?
     -- ЌагонЯет,-- сказала она и тоже о чем-то подумала, может быть, о том,
что оставила там.-- Ћбратно на оленЯх придетсЯ добиратьсЯ, если...
     Ћна замолчала, Я подождал,  прислушиваЯсь к  ее дыханию и шагам,  потом
спросил:
     -- —то если?
     --  Ќичего,-- особенно сипло и  медленно  сказала она.--  …сли еще льду
нагонит, вот что!
     Џотопав по крыльцу, мы вошли в дом.
     -- “-у! -- сказала она, оглЯдываЯсь  и снимаЯ платок. Ћна всегда, когда
удивлЯлась или радовалась, говорила это свое низкое и медленное "у".
     „ом был мал  и стар,  Я снЯл его у москвича, который  жил в  нем только
летом. Њебели почти не было, только старые кровати, стол да  стульЯ... ‘тены
точил жучок, и все они были обсыпаны белой мукой. ‡ато в доме были приемник,
электрический свет,  печка и несколько толстых старых книг,  которые Я любил
читать по вечерам.
     -- ђаздевайсЯ! -- сказал Я.-- ‘ейчас печку растопим...
     € пошел на двор рубить хворост длЯ печки. Ќо мне было что-то не по себе
от  счастьЯ,  в голове звенело,  руки трЯслись, вообще весь Я как-то ослаб и
хотелось  посидеть. ‡везды сверкали мелко  и  остро. "Ѓудет мороз,-- подумал
Я.-- €, значит, утром слетЯт все листьЯ. ‘коро зазимок!"
     Ќа Ћке  медленно возник  певучий  трехтоновый гудок и долго  отдавалсЯ,
перекатываЯсь по холмам. ѓде-то внизу шел буксир, один из тех старых паровых
буксиров,  которых мало уж  теперь. Ќовые  катера  и водометы-толкачи  гудЯт
коротко,  высоко  и гнусаво.  ђазбуженные  гудком,  на  птичнике  прокричали
фальцетом несколько петушков... џ нарубил сучьев, набрал дров и пошел в дом.
Ћна снЯла пальто,  стоЯла  спиной ко мне  и  шелестела  газетами,  доставала
что-то из чемодана.  Ѓыла  она  в цветистом платьице, оно было  тесно ей, и,
приведи  Я ее  в  Њоскве  куда-нибудь  в  гости,  в  клуб, все бы  незаметно
улыбались, а это, наверное, было ее лучшее  платье. € Я вспомнил, что обычно
она ходит в спортивных брюках,  заправленных в сапоги, а поверх какаЯ-нибудь
стараЯ, выгоревшаЯ юбка, и это очень там было здорово.
     џ поставил чайник и  стал растапливать  печь.  ‚  печи скоро  загудело,
хворост затрещал, запахло дымом и дровами.
     -- ќто тебе! -- сказала она сзади.
     џ обернулсЯ и увидел на столе семгу -- великолепную, тускло-серебрЯную,
с широкой  темной спиной, с загнутой кверху нижней челюстью. ‚  доме запахло
рыбой, и тоска по странствиЯм опЯть охватила менЯ.
     Ћна была поморкой, она даже родилась в море на мотоботе летом в золотую
ночь. Ќо к ночам она была равнодушна. ‚едь только приезжий видит их и сходит
с ума от тишины  и одиночества. ’олько когда ты там гость, оторван от всех и
как бы всеми забыт, только тогда  ты не спишь ночью и все думаешь, думаешь и
говоришь себе: "Ќу-ну! ќто ничего, это  просто ночь, а ты здесь не навсегда,
и что тебе до ночи, пусть солнце крадетсЯ краем морЯ. ‘пи, спи..."
     Ђ она? Ћна крепко спала ночами  на тонЯх за ситцевой занавеской, потому
что на рассвете ей надо  было вставать  и  вместе  с дюжими рыбаками грести,
доставать из ловушек рыбу, а  потом  варить уху,  мыть посуду... €  это было
всегда, каждое лето, пока не приехал Я.
     € вот теперь на Ћке мы пьем рЯбиновку, едим семгу и говорим, вспоминаем
разные разности.  € то, как мы выезжали белыми ночами в море бить зубаток, и
как тЯнули в шторм с  рыбаками ловушки, и захлебывались горькой водой, и нас
мутило,  и  как ходили  на  маЯк  за хлебом,  и  как сидели  однажды ночью в
деревенской библиотечке, и, разувшись,  скинув телогрейки, читали все газеты
и журналы, вышедшие за те дни, когда мы были на тоне.
     џ бросил  на пол к печке шубу мехом вверх, мы поставили рЯдом чайник  и
конфеты, взЯли  чашки и  легли на  эту шубу,  глЯдЯ  попеременно  то друг на
друга, то в  розовую топку, на угли, как по ним перебегали огоньки. €, чтобы
так  подольше лежать, Я иногда вставал и подбрасывал в  печь хворосту,  и он
начинал  трещать,  а мы  отодвигались  от  жара. —аса  в два ночи Я встал  в
темноте, потому что не  мог спать.  Њне казалось: если Я  усну, она  куда-то
уйдет от менЯ, Я  не буду  ее ощущать, а  мне хотелось,  чтобы она была  все
времЯ со мной и Я бы это знал. "‚озьми менЯ в свои сны, чтобы Я был всегда с
тобой! --  хотелось мне сказать.-- Џотому что  нельзЯ расставатьсЯ надолго".
Џотом  Я  подумал,  что  люди,  которые уходЯт от нас  и мы  их не встречаем
больше,  эти люди  длЯ  нас умирают. Ђ мы длЯ них. ‘транные мысли приходЯт в
голову ночью, когда не можешь спать от радости или от тоски.
     -- ’ы спишь? -- спросил Я тихо.
     --  Ќет,--  отозвалась  она  с  постели.--  Њне  хорошо.  Ќе  глЯди,  Я
оденусь...
     ’огда Я пошел в угол, где на  ремнЯх на стене висел приемник, и включил
его.  ‘реди треска  и бормотаниЯ дикторов Я  искал  музыку. џ  знал, что она
должна быть, и нашел  ее. Ќизкий  мужской голос  что-то сказал по-английски,
потом была пауза, и Я понЯл, что сейчас станут играть.
     џ  вздрогнул, потому что  с первого же звука узнал  мелодию. Љогда  мне
хорошо или,  наоборот, больно, Я всегда вспоминаю эту джазовую  мелодию. Ћна
чужда  мне, но в ней звучит какаЯ-то тайнаЯ мысль, и не понЯть, печальна она
или радостна. џ часто вспоминал ее, когда ехал куда-нибудь, когда что-нибудь
менЯ радовало  или, наоборот, угнетало.  Ќапомнила она  мне и ту  московскую
ночь, когда мы все ездили, ездили и ходили, одинокие и несчастные,  и во всю
ночь ни слова упрека не услыхал Я от нее, и мне было стыдно.
     Ћна уезжала в Ђрхангельск после  пЯти каких-то пустых дней, проведенных
в Њоскве. ‚се  было точно так же,  как всегда бывает на московских вокзалах:
катили   свои  тележки   носильщики,  зудели  автокары,  кругом  торопились,
прощались, оставались считанные  минуты... Ћна уезжала, хотЯ  могла бы и  не
ехать еще, у нее было времЯ -- несколько свободных дней. Ђ мне было досадно,
горько, Я злилсЯ и на себЯ и на нее. џ думал, как пусто мне станет без нее и
опЯть придетсЯ пить, чтобы как-то справитьсЯ с тоской.
     -- Ќе уезжай! -- сказал Я.
     Ћна только  усмехнулась  и дрожащими  глазами снизу посмотрела на менЯ.
ѓлаза у нее были темные, с зелеными искорками, нельзЯ было понЯть -- зеленые
они у нее или  черные. Ќо когда она на менЯ там смотрела, они  были  черные,
это Я хорошо помню.
     -- Љак глупо! --  говорил Я.-- ’о Я уехал с ‘евера,  ничего не понЯв, а
теперь ты, и опЯть ничего... Љак глупо! Ќе уезжай!
     -- —его теперь говорить,-- пробормотала она со злостью.
     -- Ќе  нужно  было останавливатьсЯ у  каких-то  родных,  которые всегда
дома!
     -- Ђ  у кого? “  тебЯ, что ли? ‚се равно,-- сказала  она упрЯмо.-- —его
теперь говорить...
     -- Џоедем сейчас в гостиницу, ты поживешь там эти дни.
     -- Џоезд сейчас пойдет,-- сказала она, отворачиваЯсь.
     -- „а нет, погоди, подумай! Џосле стольких писем мы будем вместе, одни,
подумай!
     Ћна долго молчала, поводЯ глазами по моему лицу, прикусив губу, наконец
спросила жалко, подстреленно:
     -- Ђ ты будешь рад, если Я останусь?
     Њне стало трудно  дышать, комок подступил к горлу, Я повернулсЯ, быстро
вошел в вагон, наталкиваЯсь на кого-то, протискиваЯсь, отыскал ее купе, взЯл
чемодан и вышел. „о сих пор помню, как смотрели на нас проводники и все, кто
был около вагона в ту минуту.
     -- Џоедем,-- сказал Я.
     -- Ђ билет? -- сиЯЯ глазами, спросила она.
     -- Џлевать на билет! -- сказал Я и взЯл ее за руку. Њы вышли на площадь
и сели в такси.
     -- ‚ гостиницу,-- сказал Я.
     -- ‚ какую? -- спросил шофер.
     -- ‚се равно в какую!
     Њашина тронулась, понеслась  навстречу светофорам, уже горЯщим неоновым
вывескам, мимо вокзалов, людей и домов.
     -- Џостой, старик,-- сказал Я шоферу возле какого-то  магазина, вышел и
купил бутылку  вина. џ вернулсЯ,  засунув ее в  боковой карман. џ воображал,
как мы пьем  это  вино одни, поднимаЯ бокалы  и  глЯдЯ друг другу в глаза. џ
ощущал  уже его  вкус  во рту, когда мы подъехали  к гостинице и  Я  пошел к
администратору.
     -- Њест нет,-- сообщил он мне спокойно.
     --  ‹юбой  номер. Џонимаете --  любой номер,  самый  плохой  или  самый
лучший!
     --  Њест нет,-- кисло  повторил он и  с досадой взЯл трубку беспрерывно
звонившего телефона.
     Ћна  дожидалась менЯ в вестибюле, робко глЯдЯ  на великолепие колонн  и
зеркал. Ћна и  на менЯ взглЯнула робко, будто Я был владыкой всего этого! Њы
вышли к стоЯнке такси. -- Џоедем в другую,-- сказал Я огорченно.
     Ћна  безропотно  села в  машину, и мы  понеслись по Њоскве. џ  заехал к
другу занЯть денег и чуть было  не попросил приютить нас,  но  у сестры  его
были гости, Я посмотрел на них, на стол с вином, на тахту, на задранные ноги
в узких мокасинах и ничего не попросил. ‡ато денег взЯл побольше.
     -- ‚ыпей! -- сказал мне друг, перехватив мой взглЯд.
     -- Ќет, менЯ ждут, спасибо!
     Џрошел  час  и два, а мы все ездили, и везде нам говорили одно и то же:
"Њест нет!" ‚ыходЯ на улицу, Я оглЯдывал огромные зданиЯ  гостиниц и  домов,
все эти многоэтажные рЯды окон, многие из которых были уже погашены, и думал
обо всех, кто в этот час может спокойно сидеть и лежать у себЯ в комнате,  и
слушать радио, и  читать что-нибудь  на  сон или обнимать женщину, и  у менЯ
начинало болеть сердце.
     Ќаконец,  измученные,  мы  отвезли ее чемодан на  вокзал,  сдали  его в
камеру хранениЯ и медленно пошли к ‘окольникам. Ѓыл двенадцатый час ночи.
     -- —то ж будем делать? -- со смехом спросил Я.
     -- Ќе знаю,-- сказала она устало.--  Њожет, в ресторан зайдем?  џ  есть
хочу...
     --  ђестораны  закрыты,--  сказал  Я, посмотрев  на часы, и опЯть глупо
засмеЯлсЯ.-- Џошли в центр на бульвары.
     Њы шли быстрым шагом,  как ходили  на ‘евере по берегу морЯ,  когда нам
нужно  было  не  опоздать  в кино в  клубе  за  двадцать  километров. ”онари
погасли, горели только через один и на  одной стороне.  ‹юдей почти не стало
на улицах. Ќаконец мы пришли на ’верской бульвар и сели на скамейку.
     -- Ђ к тебе никак нельзЯ? -- спросила она с надеждой.
     -- Ђ то бы Я ходил с тобой! Ћтец, мать -- куда!
     -- Ќу  ладно,--  сказала  она.-- Ќе  горюй,  завтра  Я  уеду,  есть еще
утренний  поезд. Ђ потом...-- она  вздохнула,-- потом ты опЯть  когда-нибудь
приедешь к нам.
     џ обнЯл ее, она прижалась ко мне, закрыла глаза.
     -- Њы и так посидим, правда?  -- бормотала  она, шевелЯсь на скамейке и
устраиваЯсь  поудобней.-- ’ы  хороший, Я тебЯ люблю, дурачок, Я тебЯ там еще
полюбила, а ты не знал... Ѓедный ты, бедный!
     Џосидев минуту неподвижно, она скинула туфли и подобрала ноги, укрыв их
юбкой.
     -- Ќоги болЯт,-- сонно бормотала она.-- ’уфли эти... Ѓез привычки...
     Џо боковой аллее шли  два милиционера. “видев нас, один из них вышел на
свет и пошел к нам.
     --  Џройдите,  гражданин!  -- сказал он почему-то  только мне.-- ќто не
разрешаетсЯ.
     -- —то  не  разрешаетсЯ?  -- спросил  Я в  то времЯ,  пока она смущенно
надевала туфли на опухшие ноги.
     -- Ќечего разговаривать! ‘казано -- пройдите!
     Њы встали и  пошли. џ снова стал разглЯдывать дома  и  окна,  и мне все
времЯ представлЯлась комната с тахтой. Ѓольше в этой комнате ничего не было,
только слабый розовый свет и тахта.
     -- ‘лушай, зайдем в подъезд,-- сказал Я неуверенно.
     -- Џойдем,-- согласилась она  и  слабо улыбнулась.-- џ там туфли сниму,
на ступеньке посидим.
     Њы  вошли  в  какой-то  темный  двор, пошли  в  угол к  самому дальнему
подъезду, закрыли за собой дверь и сели на ступеньку. Ћна тотчас снЯла туфли
и стала растирать ступни.
     -- “стала? -- спросил Я и закурил.-- ЃеднаЯ, не повезло нам в Њоскве.
     -- „а,-- она потерлась щекой о мое плечо.-- Ћчень большой город.
     Џослышались  шаги, дверь отворилась, в  подъезд заглЯнула дворничиха  и
увидела нас.
     --  Ђ  ну, пошли  отсюда! -- закричала  она.-- Ќапасти  на вас, чертей,
нету, как кошки подворотные шлЯютсЯ! Џошли, а то засвищу сейчас!
     € она  вытащила из  кармана фартука  блестЯщий свисток. ‹ицо у нее было
злое,  скуластое. Њы опЯть пошли двором, сзади шла дворничиха и ругалась. Ќа
улице мы посмотрели друг на друга и засмеЯлись.
     -- ќто тебе не Ѓелое море,-- сказал Я.
     --  Ќичего,-- опЯть успокоила она менЯ,--  давай просто так ходить. €ли
поедем на вокзал, на лавках хоть поспим, а?
     -- ‹адно,-- согласилсЯ Я  и  вдруг оживилсЯ:  -- ‘лушай, Я дурак, давай
поедем за город! ‚озьмем такси, деньги  у менЯ  есть, и поедем километров за
тридцать -- у нас так делают!
     Џо улице медленно  проезжало такси. џ любил раньше, возвращаЯсь поздно,
смотреть на  эти ночные  такси. Љак заколдованные, медленно блуждают  они по
спЯщему городу, мерцаЯ зелеными  огоньками, и, глЯдЯ на  эти огоньки, всегда
хочетсЯ уехать куда-нибудь далеко.
     Њы остановили такси.
     -- ‡а город? -- переспросил  таксист и сразу заметно понаглел.-- ‘емь с
полтиной -- повезу.
     -- ‹адно,-- сказал Я. Њне было уже все равно.
     Џока  ехали,  мне  захотелось спать.  „орога  была пустынна, на  западе
держалсЯ еще сумрак, но восток побелел, начиналсЯ рассвет. ‚етер ровно гудел
снаружи, а в такси сильно пахло бензином.
     -- ’ут, что ли? -- спросил шофер, замедлЯЯ ход возле какой-то рощицы.--
„альше у нас не ездЯт. ЏериферийнаЯ, что ли? -- спросил он, глЯдЯ на нее.
     Њы вышли, и нас тут же стало знобить от предрассветного холода.
     -- Џолчаса хватит? -- спросил шофер,  оценивающе  разглЯдываЯ менЯ.-- џ
вздремну, придете -- разбудите. ‘игаретка есть? „ай-ка закурю...
     € стал разворачиватьсЯ на обочине, а мы пошли жесткой травой к лесу,  и
единственным моим ощущением тогда было ощущение сырости и озноба. Љостюм мой
задубел, отЯжелел,  ботинки стали мокры, а складка на брюках разгладилась. ‚
лесу стоЯл  сумеречный свет; Я взглЯнул на  нее, думаЯ, что же Я буду теперь
делать. “ нее был усталый  вид, лицо осунулось и под  глазами  лежали круги.
Ћна вдруг откровенно зевнула  и скучно посмотрела вокруг, как бы недоумеваЯ,
зачем мы сюда заехали.
     -- ’оже мне лес...--  пробормотала  она  и вдруг враждебно поглЯдела на
менЯ.
     џ тоже зевнул, почувствовал скуку и злость,  что Я не дома в постели, а
здесь, в сырости и холоде.
     -- Ќадоело,-- сказала  она, судорожно зеваЯ,  низко и сипло выговариваЯ
"надоево" вместо "надоело".-- Ћ господи! Ќе надо ничего,  Я не хочу, поехали
обратно...
     --  Ќазад  так назад,-- сказал  Я вЯло  и  тоже  зевнул.-- ’олько давай
выпьем, а то карман оттЯгивает.
     џ вытащил бутылку, попробовал вышибить  пробку, но пробка втиснута была
очень плотно. ’огда Я проткнул ее внутрь сургучом.
     -- Џей,-- сказал Я, подаваЯ ей теплую бутылку.
     --  Ќе хочу,-- пробормотала  она, но  бутылку взЯла и,  вздохнув, стала
пить. „ве струйки, как кровь, пролились по ее подбородку, она закашлЯлась  и
отдала мне бутылку. џ допил ее и бросил.
     -- Џошли,-- сказал Я с облегчением.
     Њы  опЯть  брели по  сырому  лесу,  по папоротникам,  потом  по  кочкам
луговины, и она все приподнимала платье, чтобы не забрызгать росой подол.
     --  —его так рано? --  спросил шофер и насмешливо посмотрел  на менЯ.--
•арактером не сошлись?
     --  „авай крути! -- злобно сказал Я, еле удерживаЯсь, чтобы  не ударить
его.
     Њы ехали  назад  и  дремали,  приваливаЯсь  друг  к  другу  при  крутых
поворотах,  и,  помню, прикосновениЯ к ней были неприЯтны мне, да и ей тоже,
наверное... Ѓыло часов пЯть утра, а до поезда надо было болтатьсЯ где-то еще
часа три. Њне было плохо, вино ударило в голову, но как-то тЯжело, душно.
     ’ри часа эти  были мучением, а главное, что Я не мог уйти, а должен был
с ней быть до конца. …ле дождавшись поезда, Я снова провожал  ее и  не знал,
что сказать, голова у менЯ трещала,
     -- Ќу ладно, пиши,-- сказала она и взЯлась за поручень.
     џ нашел в себе силы приостановить ее.
     -- Ќе  сердись,-- пробормотал Я, поцеловал  ее в лоб и пошел к  выходу.
Џомню, мне стало так легко, когда Я с ней рассталсЯ, что Я даже удивилсЯ, но
было  и грустно;  где-то глубоко  какаЯ-то ранка  саднила  в  душе, и стыдно
как-то было.
     џ подтащил шубу к приемнику, и мы сели на нее рЯдом, обнЯвшись. ‚се эти
месЯцы  в душе моей жило чувство потери, а теперь  Я все нашел, и  найденное
было даже лучше, чем Я мог предполагать.
     ќлегически    бормотал    контрабас,    отыскиваЯ    во    тьме    свои
контрапунктические ходы, блуждаЯ в неразрешимости, поднимаЯсь и опускаЯсь, и
мне  его  медленный  ход  напоминал  звездное небо. Ђ прислушиваЯсь к  нему,
жаловалсЯ  на  что-то саксофон,  снова и  снова забиралась в неистовые верха
труба,  и  роЯль времЯ от  времени входил  между ними  со своими  квинтовыми
апокалипсическими аккордами. €, как метроном, как времЯ, раскладываЯ ритм на
синкопы, мЯгкими пустыми ударами подчинЯл себе все ударник.
     -- Ќе будем  зажигать света, ладно? -- сказала она, глЯдЯ с пола вверх,
на зеленоватую шкалу приемника, на его волчий глаз.
     -- ‹адно,-- согласилсЯ Я и подумал, что, может быть, такой ночи  у менЯ
никогда больше не будет. € мне  стало грустно, что прошло  уже три часа, мне
захотелось, чтобы все это началось  сначала, чтобы Я опЯть вышел с фонарем и
ждал, чтобы мы снова вспоминали, а  потом опЯть боЯлись бы расстатьсЯ друг с
другом во тьме.
     Ћна поднЯлась на минуту за чем-то, заглЯнула в окно и сипло сказала:
     -- ‘нег...
     џ тоже  привстал  и посмотрел в темноту за  окном. ел  неслышный снег.
Џервый настоЯщий снег этой осенью. џ представил, как завтра днем обнаружатсЯ
мышиные  следы вокруг  куч  хвороста в  лесу и  заЯчьи  следы возле  акации,
которую  они  так любЯт глодать по  ночам, вспомнил о своем ружье, мне стало
весело,  и пробрала дрожь. Љак славно,  что снег, и  что приехала она, и  мы
одни, и с нами  музыка, наше прошлое и  будущее, которое,  может быть, будет
лучше  прошлого, и что завтра Я поведу ее на свои любимые места, покажу Ћку,
полЯ,  холмы,  лес и овраги... Ќочь шла, а мы все не могли заснуть, говорили
шепотом  и  обнимались,  боЯсь  потерЯть  друг друга, и  опЯть топили печку,
смотрели в ее огненный зев, и красный свет пек наши лица. ‡аснули мы часов в
семь утра,  уж окна поголубели, и проспали  долго, потому  что нас никто  не
будил в нашем  доме. Џока мы  спали, взошло солнце  и все подтаЯло, но потом
снова заморозило. Џопив чаю, Я  взЯл ружье, и мы вышли из дому. „аже  больно
на  секунду нам стало  -- такой белый  зимний свет ударил нам в  глаза и так
чист  и резок был воздух. ‘нег сошел, но всюду  остались  ледЯные корки. Ћни
были матовы, полупрозрачны. €з коровника шел душистый  пар, телЯта толкались
возле  и громко топотали,  как по  деревЯнным  мосткам. ќто потому,  что под
верхними  ледЯными  колчами  еще  не замерзла навознаЯ жижа. Ђ  некоторые  с
наслаждением  паслись на  седых озимых и часто  мочились,  задираЯ хвосты  и
расставлЯЯ  курчавые  в  паху  ноги. €  там,  где  они мочились,  поЯвлЯлись
изумрудные пЯтна мокрой молодой ржи.
     Њы шли сперва по дороге. Љолеи затЯнулись матовым, но подо льдом стоЯла
глинистаЯ вода,  и,  когда сапоги наши проламывали корку,  на  лед коричнево
брызгало.  Ђ  в  лесу  из-подо   льда  торчали  поздние,   едва  зажелтевшие
одуванчики. ‚о льду видны  были вмерзшие листьЯ и хвоЯ,  стоЯли заледеневшие
последние грибы, и, когда мы ударЯли по ним ногой, они сламывались и  гремЯ,
подскакиваЯ,  долго катились  по льду.  ‹ед под  нашими ногами  проседал,  и
далеко хрустело и гремело кругом: спереди, сзади и по бокам.
     ЏолЯ на холмах были дымно-зелены издали и будто пересыпаны мукой, стога
почернели,  лес сквозил,  был черен и гол,  только резко проступал березовый
белый частокол, барахтались  и лоснились зеленью стволы осин,  да кое-где по
лесистым  холмам  цвели,  горели  еще  последние   красные  шапки  неопавших
деревьев. ђека сквозь лес была видна на большое расстоЯние и была пустынна и
холодна на  взглЯд. Њы спустились вниз по снежному оврагу, оставлЯЯ за собой
глубокие, сперва грЯзные, а потом чистые следы,  и  стали  пить  из  родника
возле срубленной осины. ‚ неподвижном  бочажке родника плотно опустились  на
дно почерневшие кленовые и дубовые листьЯ, а срубленнаЯ осина пахла горько и
холодно, и древесина на срубе была Янтарной.
     -- •орошо? -- спросил Я, посмотрев на нее, и изумилсЯ: глаза у нее были
зеленые.
     -- •орошо! -- сказала она, жадно озираЯсь и облизываЯ губы.
     -- ‹учше, чем на Ѓелом море? -- спросил Я еще. Ћна опЯть стала смотреть
на реку и вверх по откосу, и глаза ее еще позеленели.
     -- Ќу, Ѓелое море...-- сказала она неопределенно.-- “ нас... у нас... Ђ
тут дубы,-- перебила она себЯ.-- Љак это ты нашел такое место?
     џ был  счастлив, но мне и  странно как-то было  и боЯзно: уж очень  все
хорошо выходило у менЯ в ту  осень. —тобы успокоитьсЯ, Я закурил и стал весь
куритьсЯ  дымом  и паром.  Ќа Ћке  со  стороны Ђлексина показалсЯ  буксирный
катер, он шибко бежал вниз, гнал волну, и мы молча проводили его глазами. €з
машины у него  шел обильный пар и струей еще выскакивал на сторону из борта,
из дырки над темной водой.
     Љогда  катер   скрылсЯ  за  поворотом,  мы,   держась  за  руки,  стали
подниматьсЯ вверх среди редких деревьев в светлом лесу, чтобы посмотреть еще
раз на Ћку сверху. Њы шли тихо, молча, как в белом сне, в котором мы наконец
были вместе.

     1961


        ЏђЋЉ‹џ’›‰ ‘…‚…ђ

     ‚есной  на  менЯ  наваливаетсЯ  страннаЯ  какаЯ-то  тоска. џ  все  хочу
чего-то, мне скучно,  Я думаю о  проходЯщей  своей жизни, много сплю и встаю
осоловевший и разбитый.
     ‘тоЯл апрель,  мы  жили  в  џлте,  бездельничали после  девЯти  месЯцев
отчаЯнной трепки в зимнем океане.
     ‚сю  осень и зиму мы ловили треску в Ѓаренцевом море, забирались иногда
в Ќорвежское, в Ђтлантику,  и ни  разу  залитаЯ рыбьим  жиром палуба  нашего
траулера не была спокойной.
     ‚  џлте горы казались  красно-лиловыми, море синело  и блестело, туманы
были редки,  а на  набережной  продавалось кислое крымское  вино.  ‚езде  из
садов,  из-за  каменных  стен, на узких  кривых татарских улочках в гористой
части џлты тЯнуло  запахом цветов  и влажной земли.  €  вообще  пахло  югом,
древними  горами и морем.  Ќа  камнЯх,  на плитах тротуаров  лежали  розовые
лепестки -- деревьЯ осыпали свой цвет, и весь Љрым в эту пору розово дымилсЯ
и пах  нежным дурманом.  Ќа базаре  продавали  красную редиску и  невиданную
иглу-рыбу с черной спиной, белым брюхом и зеленым позвоночником.
     Њы жили  в гостинице на набережной, и по ночам под нашими окнами шумело
море,  иногда  перехлестываЯ  через парапет. Њигал рубиновым  глазом  маЯк в
конце  мола, и часто  заходили,  медленно вдвигались  и  застывали  в  порту
красивые, освещенные, белые пароходы.
     Њы презирали эти пароходы за их величину, за лень и благополучие, за их
освещенность  и  легкость.  Њы  не   могли  смотреть  без  смеха   на  южных
морЯков-каботажников, на их белые мичманки, белые  рубашки, на галстуки и на
их  отутюженные брючки.  Њы  вспоминали, как кривоного,  беспомощно и упорно
плЯшем мы в полЯрном мраке, среди воЯ и свиста, среди  гулких ударов, скрипа
и треска -- на палубах, резко освещенных рабочими лампами.
     --  Ђ  то давай переведемсЯ,  а?  --  предлагал  Я,  лежа на балконе  в
шезлонге, глЯдЯ вниз на белые пароходы.
     „руг мой только скалилсЯ.
     …ще цвело в џлте иудино  дерево. Ќе было на нем веток, не было  листьев
-- просто  мучительно искривленные корЯги, черные во времЯ  захода  солнца и
будто сочащиесЯ кровью. Ќо в то же времЯ они  и  мохнаты были, как уродливые
гусеницы, от цветов, которые лезли прЯмо из коры.
     Ћдно такое  дерево торчало  как  раз под верандой  нашей  гостиницы. Њы
сидели вечерами на веранде, пили коньЯк и кофе --  единственный хороший кофе
во  всей  џлте,--  смотрели молча то  на  море,  на  огни  в  порту,  то  на
набережную, на женщин и пижонов в цветных  рубахах, то на  это дерево. Љогда
нам надоело  смотреть  вниз, мы поворачивались и смотрели  на горы,  которые
постепенно терЯли свои краски, становились сперва палевыми, дымчатыми, потом
густо-лиловыми, потом черными...
     „нем мы толкались на набережной или ездили в ѓурзуф, в Ћреанду, вечером
снова  бродили  по  набережной, под  фонарЯми. € днем и  вечером всюду  было
оживленно,  шумно, людно,  пахло духами, пудрой,  женским телом -- все будто
торопились жить, все хотели счастьЯ, легкости и знакомств.
     Ђ нам было скучно. Љаждый раз вечером наваливалась на нас тоска, и џлта
казалась нам убогой,  веселье людей --  неестественным, и даже море было длЯ
нас  ненастоЯщим, слишком прилизанным и удобным, созданным  будто специально
длЯ отдыхающих, длЯ  прогулок  на  катерах.  Ђ  катера  были  обЯзательно  с
громкоговорителЯми,  и  обЯзательно на весь порт,  на всю џлту, на все  море
хрипели и выли давно знакомые, заезженные пластинки.
     Ћтчего нам было скучно, мы не знали.
     € этот  день плохо  началсЯ  длЯ нас.  Њы валЯлись в номере, засыпали и
просыпались, зевали, шелестели газетами. Њы ходили в буфет, но и пить с утра
нам не хотелось. Ќаконец друг мой спросил:
     -- ‘лушай, а в доме —ехова ты был?
     -- Ќе был. Ђ что?
     џ  где-то  видел  этот  дом  на  открытке,  но  забыл,   и  теперь  мне
представилось что-то белое и решетчатое, что-то такое восточное.
     -- „авай, старик,  поедем!  -- предложил  мой  друг.--  џ люблю —ехова,
знаешь? Љак-то Я его нежно очень люблю.
     Њы побрились, пошли  по набережной  к почтамту, взЯли такси  и поехали.
„ень  был Яркий, знойный, солнце отражалось от домов, от дороги, от каменных
стен,  от  крыш внизу, когда  дорога взбегала наверх. ‚ машине было жарко, и
машина была расхлЯбаннаЯ, бренчала  и громыхала, и  вонЯло бензином, и шофер
был почему-то неразговорчивый, мрачный.
     ‚се оказалось совсем не таким, как Я думал. ‚низу под дорогой стоЯл дом
и  флигель, и стены, выходЯщие на двор, были какие-то  плоские, слепые. „вор
около дома засыпан был гравием. Ќа гравий больно  было  смотреть, так он был
бел  под  солнцем. Џод ногами неприЯтно шуршало и  скрипело,  а  на  верхней
дороге жужжали ЊЂ‡ы, и душный выхлопной дымок сносило вниз к дому.
     Ђ когда мы вошли, друг мой стал морщитьсЯ, сопеть, играть скулами.
     -- ’ы чего? -- спросил Я.-- ‘ам приехал, не тЯнули!
     Ќам  было  как-то неловко в  этом доме. џ все  думал,  что  вот  строил
человек  себе  дом,  хотел  тихо пожить, чай пить,  глЯдеть на  море, вообще
как-то  побыть  самому, писать  там что-нибудь,  думать.  €  вот  мы  надели
шлепанцы, и ходим  по комнатам,  заглЯдываем в  разные  углы. ’ам,  глЯдишь,
висит  пальто, шлЯпа  -- —ехов надевал. ’ам  марки какие-то лежат, стопочкой
свЯзаны, крючки рыболовные, лески... „умаешь, вот марками занималсЯ, радость
ему была,  небось слюнЯми мочил или  над самоваром отпаривал, разглЯдывал. Ђ
может, если бы он знал,  что через шестьдесЯт лет мы будем  разглЯдывать все
это -- ни за что бы не стал собирать.
     •одила вместе  с нами какаЯ-то компаниЯ, на машине приехали, и  от всех
слегка попахивало выпивкой. € были они все красные, распаренные и, видно, не
знали  сами, как это  их  сюда  занесло. Ћни шептались, впрочем,  достаточно
громко, чтобы слышать  их.  €  было в  их  шепоте  что-то  гнусное и  жалкое
одновременно:
     --  Ђ  она его любила?  ‡ачем он  с бородой был, ему  не идет.  Ђ домик
ничего себе! ‚ таком  доме и Я бы  написал чего-нибудь. ‘колько тут  комнат?
Ћго! Ђ говорЯт, скромный был.
     џ скорей перешел в  кабинет. ’ут был камин, письменный стол с какими-то
вещицами, фотографии на стенах. Ѓыл стенд, заваленный весь фотокарточками --
вот красавец  алЯпин  с  коком, с резкими  ноздрЯми  вздернутого  носа, вот
узколикий  Ѓунин с твердыми, серыми, надменными глазами, с пушком по верхней
губе.  €  на  всех  карточках  были  надписи  -- все  размашистые,  нарочито
небрежные, будто каждому и не было вовсе лестно подарить карточку —ехову. Ќо
было в то же времЯ во всех надписЯх и еще что-то такое -- длЯ потомства, длЯ
истории, словно каждый хотел сказать своей надписью: вот, мол, хоть и —ехов,
а Я его знаю, хоть он и знаменит, однако и сам Я  не хуже, и неизвестно еще,
кто кому оказывает честь -- он мне, принимаЯ карточку, или Я ему -- дарЯ.
     ‡аглЯнули мы и  в спальню с жалкой какой-то узкой железной  кроватью, а
больше уж  и  глЯдеть нечего было, да и не хотелось нам, и все времЯ неловко
было, будто пришли, а хозЯина нет, вот-вот вернетсЯ и застанет нас.
     ‘  облегчением  снЯли  мы шлепанцы, вышли на двор,  сели на лавочку под
каким-то деревом, закурили. ѓлаза у моего друга были мокрые, скулы побелели,
он щурЯсь оглЯдывал двор.
     -- Љувшины видал какие? -- кивнул Я на огромные глинЯные круглые сосуды
под водосточными трубами у флигелЯ.-- ќто при нем было?
     -- Џри нем,-- сказал мой друг. Ћн все знал о —ехове.-- ’огда водопровод
плохо работал, дождевую собирали.
     Њы помолчали.  Љак-то  нам  стало  очень грустно  в  этом доме  и жалко
чего-то.
     -- Ђ сад  какой! --  сказал мой друг.-- ќто о