го художественного заведениЯ.  Њало того --  Я
провалилсЯ  на  экзаменах  по  рисунку  и  в  художественное  училище,  куда
направили менЯ из комиссии института благодарЯ хлопотам ’амары Џетровны.
     џ жил у нее по прибытии в Њоскву  --  в пригородном поселке на  станции
‡агорЯнка, где находилсЯ дом родителей моей учительницы -- замечательный дом
из  ровных больших бревен, с  просторной верандой, с  помещением  на  жарком
чердаке, где  пахло смолой, сухой пылью и ржавчиной  каленого железа кровли.
Ќа  этом чердаке Я готовилсЯ к  приемным экзаменам  в училище,  писал маслом
натюрморты:  грибы, кувшины, бутылки... €,  спрЯтавшись  на этом  чердаке, Я
пережил минуты  самого черного отчаЯниЯ,  стыда, ожесточениЯ, когда  впервые
почувствовал ’ого, Љто вел менЯ по  жизни,-- и Ћн повел менЯ  вовсе не туда,
куда  мне хотелось. ‘ того днЯ,  видимо, так оно  и продолжалось: Я оголтело
устремлЯлсЯ в жизни не туда, куда мне следовало, и бунтовал против ’ого, Љто
был мне руководителем. € чем этот бунт может кончитьсЯ длЯ менЯ?
     ‚ доме моей  доброй учительницы, котораЯ  была старше менЯ всего-то лет
на  семь (Ѓоже мой, ведь в таком случае ей уже, наверное, за шестьдесЯт...),
Я узнал много длЯ себЯ нового. Ќапример, чтобы съесть кильку, вовсе не нужно
выпускать ей кишки и, тарахтЯ вилкой и ножом  по тарелке, еще и пытатьсЯ при
этом отрезать несчастной рыбешке голову.
     ЌельзЯ было без разрешениЯ брать из книжного шкафчика книги, хотЯ они и
были такие замечательные и интересные: "Ђйвенго", например, ‚альтера ‘котта,
"Љащеева цепь" Џришвина,  "Ќовеллы"  Џроспера  Њериме...  џ  был  совершенно
неотесанным  сахалинским  парнем,  которому  невдомек,  что  у  книги   есть
владелец, что надо прежде спрашивать  у него  позволениЯ взЯть  почитать ее,
если даже  она  и  лежит на полке шкафчика в  той же комнате,  где ты сейчас
проживаешь.
     Ќи  в  коем  случае  нельзЯ  было  включать без спроса  телевизор, если
хозЯева  сами не  смотрели  его,-- Я  тогда впервые  в  жизни увидел "живой"
телевизор: на ‘ахалине, в  шахтерском городке, телевизоров  еще ни у кого не
было. “ моих же подмосковных хозЯев, людей хотЯ и не высшего, но  достаточно
высокого  советского класса, он был: с экраном величиною  с записную книжку,
перед которым на подставке пристраивалась большаЯ пустотелаЯ выпуклаЯ линза,
куда наливалась вода.
     Џеренимать   новые   культурные   навыки   и   избавлЯтьсЯ  от  дурных,
некультурных,  помогал   мне   один   человек,   которого  моЯ   учительница
по-домашнему называла дЯдей ‚итей (или дЯдей Њитей?),-- это был брат хозЯйки
дома,  матери  ’амары Џетровны. ’щедушный и маленький человечек, ростом даже
меньше менЯ, со скошенными к переносице глазами,  с  зачесанными  на  лысину
жиденькими волосами, этот  дЯдЯ ‚итЯ-ЊитЯ обладал, однако,  рокочущим низким
голосом  и  имел  обыкновение   разговаривать  самым  решительным,  грозным,
без-апеллЯционным тоном.  Њожно  было  оробеть перед ним, только слушаЯ  его
голос, но все впечатление портили эти косые глаза и совершенно пустой рот, в
котором торчал всего  один желтый  зуб,  да и  тот  заметно  пошатывалсЯ при
разговоре.  …му, наверное,  было лет  шестьдесЯт, он был пенсионером, ’амара
Џетровна как-то  сказала мне, что дЯдЯ ЊитЯ-‚итЯ алкоголик, и вообще  в доме
моей учительницы все относились к нему не очень-то серьезно.  Ћднако на менЯ
он произвел большое  впечатление,  и  не  только тем,  что  знал,  как  надо
правильно  есть  кильку,  буженину,  осетрину  и все  непривычные  длЯ  менЯ
деликатесы,   но   главным   образом   жутковатыми   рассказами   из  своего
воинственного прошлого. Ћн когда-то, по его  словам, служил крупным чином "в
органах".
     -- Ѓыл у менЯ подчиненный, эстонец Њага,-- рассказывал он мне, округлив
скошенные к переносью глаза,-- так он занималсЯ только тем, что расстреливал
на ‹убЯнке  этих  самых дармоедов, которых приговаривали  к  смер-р-рти... “
Њаги  был свой,  специальный, маузер-р-р,-- рыча, грозно оттопыриваЯ  нижнюю
губу, рассказывал дЯдЯ ‚итЯ-ЊитЯ.-- …му  в глаза  невозможно  было смотреть,
такие они были у него стр-р-рашные.
     € Я тоже, будучи впечатлительным юношей, начинал испытывать страх перед
сатанинским взором этого Њаги.  Ќо, заметив  во  рту бывшего офицера органов
шатавшийсЯ зуб,  Я невольно  проникалсЯ беспокойством, как бы  он тут же  не
выпал на тарелку, где  лежали останки килек, что и  выводило менЯ из страха.
ќто  были новые длЯ  менЯ  люди:  жители  столицы,  обитатели  той срединной
устоЯвшейсЯ  советской жизни,  котораЯ  взошла,  как  Я  теперь  понимаю,  к
вершинам    своего   благополучиЯ   --   высшей   стадии   коммунистического
империализма.  ЊоЯ романтическаЯ, мЯгкаЯ, сверкающаЯ лазурью дальневосточнаЯ
юность   навсегда  осталась  позади.  џ  начинал  новую  жизнь.   Ћтец  моей
учительницы, какой-то крупный  начальник, помог  мне устроитьсЯ на работу, и
вскоре Я переехал в общежитие строительных рабочих.


        ‚ Њоскве-1

     Њосква  второй  половины  пЯтидесЯтых годов  завершала созидание своего
облика имперского супергорода,  мирового оплота социализма.  ’олько что были
отстроены  высотные дома, так  называемые "сталинские небоскребы",  и здание
Њосковского   государственного   университета   на    ‹енинских   горах   --
величественные розовато-серые гиганты, упиравшиесЯ острыми тонкими шпилЯми в
самое небо.  ‡авершалось  строительство  огромного спортивного  комплекса  в
‹ужниках  с –ентральным  стадионом на  сто пЯтьдесЯт тысЯч зрительских мест.
Ѓыли возведены новые  многоэтажные районы, равные небольшим городам,-- вдоль
Њосквы-реки  на  ”рунзенской  набережной  и  на  юго-западе,  в  —еремушках.
Ќачиналась  тогда  и  застройка  жилыми   кварталами  многочисленных  окраин
столицы,  которые впоследствии  по  общей площади намного  превысили размеры
старой Њосквы.
     Џрошло чуть больше  десЯти  лет после  окончаниЯ ‚еликой  Ћтечественной
войны,  и  отстоЯвшаЯ  себЯ, укрепившаЯсЯ  и  невероЯтно  повысившаЯ мировой
политический престиж империЯ ‘оветов желала продемонстрировать свое  величие
новым обликом древней столицы. Њосква  пЯтидесЯтых-шестидесЯтых  годов стала
Њосквой строительной, и таковой она осталась еще на многие годы...
     €деей  и  пафосом  грандиозных  строек  было  охвачено все государство:
именно  в те годы  началась строительнаЯ гигантоманиЯ в стране.  ‚озводились
колоссальные   гидроэлектростанции   на   ‚олге  и   на   сибирских   реках:
‘талинградскаЯ,  ЃратскаЯ, ЉрасноЯрскаЯ.  Џрокладывались  большие  каналы  в
‘редней Ђзии. ’огда и  родилось захватывающее воображение название: "стройка
коммунизма" или же -- "стройка века". ’ак вот, строительство новой Њосквы  с
ее  сталинскими  небоскребами  и громадными  микрорайонами  тоже  относилось
непосредственно к "стройкам века".
     ќтот процесс  строительной экспансии Њосквы происходил на  фоне широкой
миграции сельских жителей в города, особенно сильной в те годы. ’огда только
что стали выдавать колхозникам общегражданские паспорта и разрешили жить где
хочетсЯ, а не только в  своем родном колхозе, где почти ничего не платили за
работу... € вышло так, что большую  часть новоЯвленных московских строителей
составили недавние жители деревень, народ, привычный  к тЯжелому физическому
труду.  €  очень  быстро  вчерашний  крестьЯнин  из-под  ’амбова  или  Џензы
становилсЯ в Њоскве каменщиком, штукатуром, бетонщиком, малЯром.
     Љак  правило,  лимитчики  поселЯлись   в   общежитиЯх,   принадлежавших
строительным  организациЯм, получали там в  общей многоместной  комнате свое
койко-место:   кровать  с   постельными  принадлежностЯми  и  индивидуальную
фанерную  тумбочку. ‚  комнате, куда  менЯ вселили, моими  соседЯми по койке
были парни  разной национальности -- поистине "семьЯ  братских народов". ’ам
были татарин ‚итька Ѓигбулатов, украинец Џетро —еревко, чуваш €горь, русский
мужик Њишка со своей женой Ќюрой...
     ‚ той же комнате  обрел  Я  соседство и затем дружбу  на долгие  годы с
‚алерием Љостионовым, который был постарше и впоследствии, когда Я уже давно
покинул общежитие  и  шел  своим путем, пробиваЯсь в  литературу, во  многом
помогал,  поддерживал  менЯ...  Ћн  вскоре женилсЯ  и переехал  к  жене.  Ќо
поскольку  невеста  оказалась тоже  "лимитчицей", то  и  жить им  пришлось в
общежитии, притом женском, и жизненное пространство было точно таким же, как
и прежде:  казенное койко-место жены. € у ‚алериЯ московскаЯ  домашнЯЯ жизнь
началась в  какой-то большой, похожей на больничную палату  женской казарме.
Џравда, их кровать,  находившаЯсЯ где-то посередине этой  неуютной  комнаты,
была  со  всех  сторон  выгорожена  ситцевыми  занавесками,  за  которыми  и
принимали менЯ, дорогого гостЯ, мои добрые друзьЯ...
     ‚ одном из подобных "классических" общежитий поселилсЯ и Я, устроившись
работать  в  тресте  Њосстрой-2.  Ќикакой  строительной   специальности   Я,
разумеетсЯ,  не имел,  и  менЯ взЯли в качестве  разнорабочего.  Њне еще  не
исполнилось 18  лет, поэтому  рабочий  день  мой  по закону был шесть часов.
Ћбщежитие находилось в пригороде Њосквы, в поселке Љокошкино, куда надо было
добиратьсЯ минут сорок  на электричке.  †ил  Я  в  четырехместной  комнате в
двухэтажном  бараке с длинными коридорами, в самом конце которых  находились
умывальные комнаты и общие кухни...
     ЊоЯ  пролетарскаЯ жизнь  началась  осенью,  когда уже рано  темнело,  а
утренний  свет наступал поздно. Ћколо  шести  утра громкий  звон  будильника
поднимал  менЯ и  моих соседей по  койкам, и Я,  поспешно  сбегав на двор  в
классическую деревЯнную будку, а затем в умывалке поплескав холодной воды на
лицо, приносил с  кухни чайник с  кипЯтком и "пил чай"  -- обжигаЯсь, глотал
горЯчую  воду  с  сахаром  и съедал  при этом  кусок серого батона. ‚се  эти
процедуры  занимали  минут  двадцать  после  подъема,  потом  Я  одевалсЯ  и
выскакивал на темную еще улицу.
     ’ам  уже  шаркали  по  асфальту  сотни   пролетарских  ног,   ото  всех
общежитских  казарм  тЯнулись  темными  цепочками  косЯки  строителей  новой
Њосквы, и  утренние колонны молчаливых трудЯг стекались к платформе железной
дороги, где  и скапливались в неподвижной молчаливой толпе, ждущей очередную
электричку.  Џодходила, тонко посвистываЯ, электричка, останавливалась,  и в
тесной давке трудовой массы, устремленной к великим свершениЯм, Я оказывалсЯ
втЯнут  в  вагон поезда.  Њеста  там  бывали  все занЯты,  но, привыкнув  со
временем не завидовать  сидЯщим, Я почти не замечал их и сорок минут езды до
Њосквы мог  продремать стоЯ,  стиснутый  со всех сторон  народом, уткнувшись
лбом в чью-нибудь спину.
     ‚ Њоскве, на  Љиевском вокзале, надо  было бежать и  нырЯть в метро,  и
снова   брать   штурмом   вагон,   барахтатьсЯ  в   потоках   и  водоворотах
целеустремленной  толпы  --   великой  толпы   трудового  народа.  “треннЯЯ,
семичасоваЯ,  в  полном молчании движущаЯсЯ масса московских  трудЯщихсЯ,  в
основном  рабочих,  чьи  смены  начинались  обычно  в  восемь  часов,--  это
внушительное,  захватывающее  зрелище. Њое сердце  начинало  трепетать,  как
воробышек, когда Я вдруг постигал всю безмерную мощь и живую мускульную силу
этого всеобщего устремлениЯ. Ћчевидно, Я нешуточно испытывал тогда волнение,
называемое чувством единениЯ с народом.
     Џотом  Я  входил вместе с  другими  через широко распахнутые  ворота на
территорию стройки,  шел  к  раздевалке своей  бригады,  где  уже копошились
рабочие,  переодеваЯсь,   разбираЯ  испачканные   в   растворе  спецовки   и
комбинезоны. Ќачинал  переодеватьсЯ и Я, торопЯсь  и вздрагиваЯ от холода, и
тут  уж покидало менЯ торжественное чувство  единениЯ с  народом, испытанное
совсем недавно. ѓустаЯ известковаЯ  пыль  поднималась  над  грЯзной  рабочей
одеждой, когда ее встрЯхивали, чтобы надеть. ’Яжелый  мат, уснащающий всЯкое
речение,  звучал   слышнее   всего  средь   будничных   утренних  разговоров
строительных   работЯг...   Њускулист,  груб   и   слишком   циничен,   даже
весело-похабен был этот строительный  пролетариат -- и  уже никакого чувства
слиЯниЯ с ним не оставалось в моей душе.
     ‚ сущности, мои смутные первые вдохновениЯ по тому поводу, что Я ощущаю
себЯ  частью великого трудового народа,  как раз Явились  выражением чего-то
совершенно  противоположного.  €  на  работе,  и  в  общежитии  строителей в
Љокошкине Я как  был  с самого  начала одинокой, отчужденной фигурой, так  и
оставалсЯ ею до конца пребываниЯ там. ‚  комплексной бригаде Ѓешменева, куда
менЯ определили, были высокоразрЯдные плотники и каменщики, Я  же  ничего не
умел делать и плохо  управлЯлсЯ  даже с простейшим инструментом  -- совковой
лопатой.
     ‚  самый первый  день Я  пришел  на работу в  своем парадном коричневом
костюме, не знаЯ  даже,  что мне положено  получить рабочую одежду. Ѓригадир
Ѓешменев, маленький, шустрый, худощавый  человек, чем-то  похожий  на  моего
отца, только  вздохнул, внимательно  посмотрев на  менЯ  черными  татарскими
глазами. Ћн снЯл со своих плеч и надел на менЯ брезентовую спецовку, а потом
послал  вместе  с каменщицей  Љатей в подвал, где  Я  должен был помогать ей
замазывать цементным раствором какие-то дыры в стене.
     ‚ дальнейшем бригадир определил менЯ подручным  плотника  к дЯде  ”еде,
пожилому  добрейшему  пьЯнице,  который,   показалось  мне,  почти  не  умел
разговаривать. ‚место этого он что-то невразумительно мычал,  хрипел, кашлЯл
и  смачно плевалсЯ, при этом сопровождаЯ взглЯдом красных глаз далекий полет
своего плевка. ЋбъЯснЯть  мне что-нибудь или приказывать он не считал нужным
-- просто кивал головою и произносил: "‘лышь-ка, Љима..." € Я должен был сам
догадатьсЯ, что  делать: придержать ли за конец доску,  которую он собиралсЯ
перепилить, или принести бревнышко с другого  этажа стройки...  …сли же Я не
догадывалсЯ,  то плотник и  без  моей помощи преспокойно отпиливал  доску. Ђ
однажды, когда  понадобилсЯ столбик и Я  слишком  долго ходил за ним, потому
что  по  рассеЯнности, задумавшись о  чем-то,  протащил его  на  плече двумЯ
этажами ниже  и вынужден был потом  возвращатьсЯ наверх, дЯдЯ ”едЯ успел сам
принести  откуда-то столбушек и установить  его на  площадке.  “видев  менЯ,
согбенного под грузом,  он  ничего  не выразил  на своем красном морщинистом
лице, только откашлЯлсЯ,  сплюнул и молвил кротко: "Ѓрось, Љима, слышь-ка...
‘Ядь покури..."
     ‚  зимние  холода на этажах, в неотделанных еще квартирах, мы  с  дЯдей
”едей  жгли костры, чтобы погретьсЯ  возле  огнЯ.  Ќа  месте  кострищ всегда
оставались  недогоревшие   палки  и   куски  древесного  углЯ   --  это  был
превосходный  материал  длЯ  рисованиЯ. Ђ серые  бетонные стены или гипсовые
перегородки, еще не оштукатуренные, оказались замечательными плоскостЯми длЯ
настенных  рисунков. € вот  в обеденные  перерывы,  быстренько наведавшись в
столовую,  Я стал  сразу  же  возвращатьсЯ  на  этажи и  рисовать.  џ сильно
стосковалсЯ по рисованию, которым не занималсЯ с  тех пор, как провалилсЯ на
экзаменах   в  художественное   училище.  Ќеожиданное   и   столь  необычное
возвращение к любимому занЯтию взволновало  менЯ,  и Я  со страстью принЯлсЯ
мазать  черным углем по  серым стенам.  ђисовать Я стал почему-то  одни лишь
головки прекрасных  девушек  -- и  это  были недурные рисунки,  может  быть,
что-то  в  духе  женских  образов прерафаэлитов.  „ЯдЯ ”едЯ,  приходЯ  после
обеденного перерыва, молча  вылупливал красные глаза на настенный  рисунок и
ничего не говорил по  своему  обыкновению, а только отхаркивалсЯ и плевалсЯ.
Ќо,  уважаЯ мое  мастерство,  наверное,  старый плотник посылал  плевок не в
направлении рисунка, а чуть в сторону от него...
     ЊоЯ работа заканчивалась на два часа раньше, чем у взрослых рабочих, и,
переодевшись  в раздевалке,  Я в одиночестве уходил со стройки и то гулЯл по
Њоскве,  знакомЯсь с древней русской  столицей, то шел в кино, но чаще всего
ехал в  Ѓиблиотеку имени ‹енина, брал там в публичном зале всЯкие интересные
книги и читал допоздна.
     ‚ те  годы это было  возможно  и  вполне доступно --  любому желающему,
имеющему  прописку  в  Њоскве,  записатьсЯ  в  общий  читальный  зал. ’уда в
основном ходили заниматьсЯ  студенты, но  бывали в ‹енинке, как Я постепенно
приметил,  и какие-то постоЯнные читатели разного  возраста  и  причудливого
облика.  Љак  оказалось,  это  был  особый  разрЯд  московских  библиотечных
философов, книжников и мудрецов, которые большую часть своей жизни проводили
именно  в  этой  библиотеке.  ‡авсегдатаи публичного зала хорошо знали самых
выдающихсЯ  библиоманов  и  любили  послушать  их  традиционные  философские
диспуты. Ћни происходили, как правило, в курительной комнате перед туалетом,
и могли длитьсЯ часами...


        ‚ Њоскве-2

     Ќе знаю, когда  родилась известнаЯ  крылатаЯ фраза:  "Њосква  слезам не
верит",  но полагаю, что  это произошло все  же  не в  нашем благословенном,
быстро  разменивающем  последние  свои  годы  двадцатом  веке.   Ѓыл  создан
кинофильм под таким названием, который стал знаменитым и обошел экраны всего
мира,  в этой кинокартине рассказывалось о судьбе московских "лимитчиков" --
разумеетсЯ, с  благополучным концом и  с полным торжеством  справедливости и
человечности. ЊоЯ персональнаЯ  московскаЯ историЯ в чем-то сходна, конечно,
с  известной  киноверсией,  однако  мне  хотелось  бы  показать  то,  что  в
вышеназванную картину не  вошло и что дает  мне основание сделать вовсе иные
выводы, чем в популЯрном фильме.
     ’ак  что  "сценарий",  который  Я теперь  разрабатываю, можно назвать и
по-другому -- и опЯть-таки по крылатому народному выражению: "Њосква бьет  с
носка". Ћ том, в какое времЯ родилась  эта фраза, звучащаЯ почти каламбуром,
Я  тоже не берусь  судить,  хотЯ мне  что-то подсказывает,  что  это  все же
старинное выражение... € если в первой поговорке есть "слеза" и звучит некаЯ
обидчиваЯ чувствительность,  то во второй Явно  прослушиваетсЯ торжествующаЯ
констатациЯ  предельной  жесткости  столичных  нравов,  когда  "бьют"  ногой
всЯкого, кто падет в жизненной борьбе.
     ђасскажу о  том, как  впервые в Њоскве Я начал постигать на собственном
опыте главный  конфликт человека и окружающего  мира в нашем веке -- а может
быть,  и  во  всех  веках  этой  второй истории  человечества (перваЯ  была,
говорЯт, до  Ќоева потопа) --  давление  мира  на  человеческую отдельность,
отчуждение личности, полное безразличие к ней со стороны тотальных структур,
их бездушие по отношению к отдельному человеку...
     Њосква всегда  предоставлЯла  и  предоставлЯет  до  сих пор  прекрасные
возможности длЯ познаниЯ и  усвоениЯ на практике  темной науки человеческого
отчуждениЯ.
     Њосква  -- очень  жесткий, тЯжелый длЯ души город.  Ќо коренной москвич
гордитсЯ своим происхождением,  и в характере московского  жителЯ есть некое
чувство  превосходства  над  всеми  остальными  людьми  на  свете. ‚озможно,
подобное   самомнение  свойственно  вообще  жителЯм   всех  мировых  столиц,
колоссальных  супергородов,  где  скапливаетсЯ  огромное  количество  людей,
которые больше потреблЯют, чем производЯт жизненных благ, и, чтобы жить так,
надо создать некие  особенные системы общественного существованиЯ. Њосква  и
создавала и постоЯнно совершенствовала подобные системы, а москвичи  быстрее
других приспосабливались к ним -- это и давало пищу длЯ их самоуверенности и
чувства собственного превосходства.
     Њосква -- это не  только столица  бывшей  советской  империи и нынешней
ђоссийской  ”едерации, Њосква -- это отдельное  государство в государстве. €
москвичи  -- особенный  народ, искусственнаЯ  нациЯ,  подобнаЯ американской,
состоЯщей из сотен различных  по крови и цвету кожи национальностей. Ћднако,
подобно  тому,  как   американцы   восточной  части  отличаютсЯ  от  жителей
американского ‡апада, а жители  ‘евера --  от аборигенов ћга,  в  московском
народе тоже наличествуют весьма различные ментальные течениЯ.
     ’олько  разделЯютсЯ они здесь не фактором географии, по горизонтали, но
прежде всего принадлежностью к тем или иным уровнЯм социального бытованиЯ --
по вертикали.  Ђ вертикаль  эта  определЯет принадлежность каждого к  своему
уровню уже по фактору потреблениЯ.
     ‚ московской нации, к примеру, было самое большое количество генералов,
адмиралов, маршалов -- ни  в  одном  народе мира не имелось  такого высокого
процента генералов  на душу  населениЯ. ’о же самое можно сказать и о высших
иерархиЯх науки и  культуры. Ќигде в мире не было такой многочисленной касты
академиков,  получивших   высшие   пожизненные   привилегии   и   пайки,   и
высокопоставленных  писателей, лауреатов главных государственных премий, как
в столице. ѓенеральские и писательские дачи, дачи академиков -- с гектарными
участками огражденного  высокими заборами  леса -- окружали самые живописные
подступы к столице.
     Ќо среди людей московской национальности  наивысшее  положение занимали
все  же  не генералы, не академики,  не лауреаты ‹енинской и ѓосударственной
премий, а социальный слой,  носивший в народе довольно неудобовыговариваемое
название: цэкашники. ќтот слой  московской нации существовал  в самоизолЯции
от  остального  народа  --  они  имели  свои  территории  длЯ  проживаниЯ  и
деЯтельности,  свой  ареал  длЯ  получениЯ пропитаниЯ,  всегда закрытый  длЯ
доступа тех,  кто  не  из системы  –Љ.  €  распределители  земных  благ  длЯ
цэкашников были расположены в самых таинственных местах.
     Љ  этому  скрытому  потоку  распределениЯ благ  и  средств  потреблениЯ
примыкали и мощные  колонны  высших  государственных  чиновников  ‘овмина  и
всЯческих министерств,  главков,  управлений,  то  есть  главных  всесоюзных
ведомств по отраслЯм. € так далее, и тому подобное... Ќевозможно досконально
изучить  и  перечислить все существовавшие легально и другие, засекреченные,
системы  социального  обеспечениЯ московского народа в его  высших элитных и
полуэлитных структурах.  Ќо, что бы там ни было,  простой  люд Њосквы многое
видел, чувствовал,  о  многом догадывалсЯ, и каждый на своем уровне старалсЯ
как-нибудь повыгодней пристроитьсЯ к  существующей системе  государственного
распределениЯ материальных благ.
     …сли  невозможно  было  пристроитьсЯ  к выгодным  структурам  или  были
недостаточными, по мнению  субъекта этой структуры, получаемые им  блага, он
мог брать их самовольно,  то есть воровать. ѓде  и  кто только не воровал  в
Њоскве  и  по  всей стране!  Ќо  это  не  называлось  воровством.  ЏоЯвилось
знаменитое  слово "несун",  которое  по  своему  тончайшему  стилистическому
значению не  имело ничего общего с понЯтиЯми кражи, воровства. Ќесун выносил
за ворота фабрики,  завода, любого  другого государственного предприЯтиЯ все
то, что ему было нужно, не  чувствуЯ  при  этом никаких  угрызений  совести.
Ќесун  считал,  что он берет  у  государства, которому принадлежит завод или
фабрика, небольшую  часть того,  что  оно задолжало  ему, недоплатив  за его
работу. € здесь соображение,  хорошо  ли  ты  работал  или  плохо, не  имело
значениЯ. Ќесун видел в своей повседневной жизни огромное  число  сограждан,
которые  ловко пристроились где-нибудь "наверху", работали ничуть  не больше
его,  а получали благ  от государства и потреблЯли в тысЯчу раз больше. —его
только не несли! Љолбасу, мЯсо,  печенку, окорока -- с мЯсокомбината. Њасло,
изюм, сахар, муку, Яйца  --  из  пекарни.  Љраски,  олифу, алебастр, гвозди,
паклю, клей, цемент, доски  -- со  стройки. Ѓелье,  пуговицы, нитки, иголки,
наперстки, куски тканей  --  из ателье и  со швейных фабрик. Њедь, алюминий,
бронзу,  вольфрам, никель и другие  редкие металлы и  изделиЯ  из  них  -- с
заводов.  ђадиодетали, детали  телевизоров,  запчасти  автомобилей, бензин и
солЯрку, масла смазочные, лаки, ацетон... Љартошку, капусту, морковь, огурцы
и  всЯкие  другие  овощи...  околад, кофе,  конфеты, лекарства,  пластинки,
часовые механизмы,  канцелЯрские скрепки,  школьные  тетради, книги,  боевые
пистолеты, боеприпасы,  солдатские сапоги... ‚сего не перечислить:  все,  из
чего производилось и что  производилось на государственных предприЯтиЯх, что
лежало на складах и в хранилищах, выносилось за ворота несунами.
     ‚ государстве создалсЯ грандиозный заговор  воровства, воровали на всех
уровнЯх -- сверху и донизу. Ќаверху  "несли" роскошные квартиры, автомобили,
дачи и дачные  участки, строительные материалы длЯ  них, высшее  образование
длЯ своих детей, валютные лицензии на сафари в африканских странах. Љурорты,
лечение  в сказочно оборудованных больницах...  € длЯ всего  этого надо было
создавать  и   всемерно  укреплЯть   хорошо  налаженную  систему  тотального
воровства. €  самаЯ  лучшаЯ, ни с чем  не шедшаЯ  в  сравнение система  была
создана в Њоскве.  ‡десь всем захребетникам и бюрократам было так  удобно  и
столь  хорошо,  что можно было  сказать -- длЯ них-то уже  создано идеальное
общество.  ‚от  уж действительно получилось  по ѓоголю:  мошенник  сидел  на
мошеннике и погонЯл мошенником!
     Ћсознание  этой   реальной   действительности   произошло   с   годами,
постепенно.  Ђ  в те годы, когда Я  только  поЯвилсЯ в  Њоскве  и начал свою
самостоЯтельную жизнь,  Я  еще  ничего  по понимал,  тыкалсЯ носом в  разные
темные углы, набивал себе шишки и болезненно переживал по разным поводам, не
имевшим лично  ко  мне  никакого  отношениЯ или  же  ЯвлЯвшимсЯ  результатом
всеобщего неблагополучиЯ. ’о есть начались мои первые столкновениЯ с реально
существующей системой нашего советского бытиЯ.
     Ћднажды на работе произошел  такой  случай. ‚ субботу, когда у всех был
укороченный рабочий день и Я заканчивал вместе с  остальными, сменный мастер
‚ера к самому завершению смены приказала мне  выбросить в снег полную  бадью
свежего  цементного  раствора.  „ело  было  в  том,  что заказанный  раствор
привезли  поздно, незадолго  до  конца  работы,  и  поэтому  его  не  успели
использовать. ЋставлЯть же  разведенный цемент на выходной день было нельзЯ,
ибо  он  застыл бы  и превратилсЯ в окаменевшую глыбу. ‚от  и  повелела  мне
мастер  ‚ера  освободить  огромную  бадью  и  выбросить  в  снежный  сугроб,
наметанный во дворе стройки  недавним бураном, почти два самосвала отличного
бетонного раствора...  Љогда  Я  отказалсЯ  это приказание выполнить, как же
презрительно  смотрела на  менЯ покрасневшаЯ,  сердитаЯ, пухлаЯ,  некрасиваЯ
наша "мастерица", сама чуть постарше менЯ, и с  каким недоумением взирали на
менЯ мои коллеги из бригады!
     џ  еще  не понимал  того,  что понимали они.  ‚ыбрасывать  в снег добро
нельзЯ было, разумеетсЯ, но выбросить государственное добро можно. џ еще был
слишком  молод  и  неопытен в  жизни, чтобы  осознавать свое  положение  как
положение   раба   государства.  Ћно   было  полным  хозЯином   над   каждым
рабочим-рабом, а раб,  как известно,  не бережет имущества  своего  хозЯина.
…сли рабу ничто  не грозит, то он даже  потихоньку портит, уничтожает -- или
ворует -- добро хозЯина.
     Ќет,  во  мне  еще слишком много  было  внутренней  свободы,  чистоты и
природной честности по отношению  к жизни. Њне было совестно делать заведомо
нехорошее дело. ‚  дальнейшем не раз  возникнут ситуации, когда жизнь  будет
заставлЯть менЯ делать не по совести. €, может быть, не всегда мне удавалось
вовремЯ разобратьсЯ,  устоЯть  и  не оступитьсЯ.  Ќо,  что бы  то  ни  было,
ненависть и отвращение  к бессовестному  существованию и презрение ко всему,
что заставлЯет человека поступать не  так, как подсказывает  ему изначальнаЯ
совесть, стали во мне вполне осознанными основными позициЯми нравственности.
’очно  так же,  как и у  очень многих  моих современников в  нашей стране...
Џоэтому  они  и не поддержали  режим, систему лжи,  когда  она  зашаталась и
рухнула.
     Ќа первых  шагах  в Њоскве  Я,  маленький, легко  краснеющий  корейский
паренек  с  ‘ахалина, дитЯ  природы и  любитель  читать книги, не мог ничего
понЯть в  тех странных картинах трудной и некрасивой жизни, в которую  Я был
брошен невидимой решительной рукой судьбы. џ лишь грустил  иногда  и  думал,
что мне просто не повезло и поэтому Я попал не на тот участок жизни, где все
хорошо, правильно,  интересно, а на худший, где все  так некрасиво,  грубо и
примитивно.
     џ  уже  рассказывал,   как  рисовал  угольными  палочками  на  еще   не
оштукатуренных  стенах будущих квартир  женские головки, идеализированные  и
романтизированные образы в духе прерафаэлитов... € вот однажды перед началом
рабочей  смены мастер ‚ера,  непонЯтно  улыбаЯсь и  отводЯ в сторону  глаза,
велела  мне  идти  в  контору  строительного  участка:  вызывает,  мол,  сам
начальник. џ был удивлен. Њне никогда еще не приходилось встречатьсЯ с ним и
разговаривать.  ќто был  еще  нестарый человек, лысеющий  блондин,  высокого
роста, в костюме и  при галстуке. ’очно так же, как и  мастер ‚ера, отводЯ и
прЯча  глаза,   начальник  спросил  у   менЯ:  не  Я  ли  разрисовал  стены?
Џотупившись,  чувствуЯ,  что  отчего-то  краснею,  ответил, что  да,  это  Я
рисовал... €  тогда уже строго, почти  сердито, начальник приказал: "‚се это
безобразие немедленно стереть! € больше чтобы этого не было. ЏонЯтно?"
     Ќичего  не понимаЯ, Я отправилсЯ  в корпус  и по  пути размышлЯл: может
быть,  начальнику не  понравились  рисунки или  по  каким-то инструкциЯм  на
стенах  стройки запрещено  рисовать?.. Ќо, когда Я пришел в  корпус, мне все
стало Ясно.
     Љаждый мой настенный  рисунок  был старательно продолжен кем-то. € этот
"соавтор"  работал  в стиле примитивизма,  но того  самого,  который  прочно
утвердилсЯ на  стенах общественных  сортиров. Љ  хорошеньким  головкам  моих
"прерафаэлиток" были пририсованы тем же  черным  углем  похабные и уродливые
женские  тела.  ‘весив  совершенно  чудовищные  сиськи  и  растопырив  хилые
рахитичные  ножки,  эти   сортирные  мадонны  --  особенно  жуткие  в  своей
порнографической   выразительности  из-за  того,  что   лица  у   них   были
прекрасными,--  демонстрировали  свои   утрированные,  как  на   африканских
скульптурах, мрачные половые органы. ’аким образом мои  старательные рисунки
были  изнасилованы  и  убиты, и тот злодей,  чьЯ рука поднЯлась на  подобное
дело, был скрыт в массе невидимого люда, имЯ которому -- легион.
     ‚ общежитии строительных  рабочих, где Я прожил  год, красоты тоже было
маловато. ’ам вечерами после работы, в выходные дни или по праздникам мужики
напивались, и тогда вспыхивали  Яростные, буйные драки... Џомню самый первый
день своего поЯвлениЯ в общежитии. џ вселилсЯ в комнату о четырех койках уже
к вечеру, там никого не было, люди еще не вернулись с работы, и, подавленный
какой-то  смутной тоской, Я улегсЯ на свою койку в темноте раннего  осеннего
вечера,  даже  не зажигаЯ электрического  света.  ‚друг за дверью в коридоре
раздались какие-то свирепые мужские голоса, топот ног,  звуки  тЯжелой возни
-- дверь с треском распахнулась, и в комнату пал, спиной и затылком  на пол,
какой-то  голый  по  поЯс человек.  “дар  его тела  о  доски  пола был столь
полновесным и тЯжким, что он, оглушенный, полежал несколько секунд на спине,
едва  ворочаЯсь. Ќо довольно быстро ожил,  с внезапной резвостью вскочил  на
ноги и, грозно рыча, словно медведь, вновь выметнулсЯ назад в коридор. ’огда
Я поднЯлсЯ  с  койки и, прошлепав босыми ногами до двери, прикрыл ее и запер
изнутри на защелку.
     ‚ечерами  холостаЯ  молодежь  общежитиЯ  порой   устраивала  танцы  под
радиолу, и  это происходило зимою в обшарпанном вестибюле на первом этаже, а
летом во  дворе,  на асфальтированном пЯтачке.  Џарни  и  девушки  танцевали
парами,   обнЯвшись.   џ  тоже  иногда   танцевал,  осмелившись   пригласить
какую-нибудь пахнущую  дешевым  одеколоном партнершу,  но  чаще  всего стоЯл
где-нибудь в сторонке и любовалсЯ издали.
     Ћчень во многом  наша  жизнь общежитскаЯ  была натуральной, как у диких
племен, без особых правил морали. Ќо тогда получить возможность и длЯ такого
малоцивилизованного  существованиЯ  было,  оказываетсЯ, не очень-то  просто.
Љогда Я прожил  таким образом  почти месЯц, выЯснилось, что местнаЯ  милициЯ
отказала  мне в  прописке. џ  был принЯт на  работу  по протекции отца  моей
учительницы, менЯ устраивал  в  общежитие  сам заместитель начальника треста
Њотов,  которому  Я  лично  передал  рекомендательное  письмо...  Ќо  Я  шел
одиночкой, а не по линии  организованного  набора  рабочей  силы, и  милициЯ
сочла невозможным  дать мне временную прописку. џ вновь  поехал к  Њотову, и
он,  седовато-серый,  как  матерый  волк, чиновник  с  лысиною,  сказал мне,
потираЯ, по своему обыкновению, утомленные глаза рукою, что со своей стороны
сделал все, о чем просил N.N. (отец моей учительницы), а в отношении милиции
и  прописки  в паспорте он ничем помочь не  может.  € Њотов посоветовал  мне
обратитьсЯ в ѓлавный паспортный стол Њосковской области.

--------
        —асть втораЯ


        Ќачало

     ‚ августе 1963 года Я ехал ночным  поездом из ђостова-на-„ону в Њоскву.
‡а  оконным стеклом покачивалась громаднаЯ мгла, позади осталась тысЯча дней
службы в армии. ‚переди ожидали другие тысЯчи дней жизни, которые Я уже знал
как потратить.  …динственным, ради чего стоило жить, было писательское дело,
все остальное  стало длЯ менЯ непривлекательным, чуждым  и  безразличным.  ‚
вагоне  было  темно, кондуктор уже  выключил свет,  пассажиры  давно  спали,
забравшись  на  полки, лишь Я один бодрствовал, сидЯ  за боковым столиком, и
сон бежал  от глаз моих. Њне  было  так  печально,  как  никогда  раньше,  и
бесконечнаЯ мгла ночи баюкала эту печаль. „а, да -- все дело было в том, что
в  той  ночи,  через  которую  Я  ехал, и  в  том  завтрашнем  дне,  куда  Я
устремлЯлсЯ, мне не было места. Ќикто менЯ не ждал -- вернее, Я сам ни с кем
не жаждал встречи. ‚  двадцать четыре года Я был как вырванное  с корнЯми из
земли молодое дерево. Џорвались все мои свЯзи с жизнью.
     ‚  полутемном проходе  показалсЯ  темный силуэт какой-то  женщины.  Ћна
подошла  ко мне, присела  напротив  и  спросила,  чего это Я не  сплю, о чем
горюю, сидЯ тут  один, куда еду и зачем. ’ут неожиданно длЯ себЯ Я заговорил
-- торопЯсь  и волнуЯсь, ничуть  не  заботЯсь о том, поймут менЯ  или нет: о
пропащей  своей  молодости,  об  утерЯнной  радости жизни,  о  тошном  своем
нежелании возвращатьсЯ  туда, где  нужно  заниматьсЯ такими же делами, как и
все вокруг.
     Џомню,  эта пожилаЯ женщина с каким-то  молодым  жаром, взволнованно  и
задушевно стала возражать мне...
     --  ђадуйсЯ,-- говорила она,--  что все кончилось!  ’ы же  домой едешь!
Љто-нибудь тебЯ ждет, кто-нибудь встретит, поди.
     -- Ќикто не встретит,-- отмахнулсЯ Я от нее.
     --  Ќе может быть! ’ы вон, солдатик,  какой хорошенький,-- затараторила
она,-- тебЯ небось какаЯ-нибудь девушка ждет! ЋбЯзательно ждет, а как же!
     -- Ќу, может быть, одна и ждет...-- нехотЯ обмолвилсЯ Я.
     -- Ђ ты сообщил ей, что едешь?
     -- Ќет.
     -- Џочему же?
     -- Ќе хочу...
     -- ’ы дай мне  адресок.  Њне  на следующей  станции  сходить,  вот  Я и
отправлю телеграмму.
     -- Ќе  надо,--  отказалсЯ  Я.--  …сли  бы  хотел,  сам  сообщил  бы  из
ђостова... -- Ќу все равно, черкани мне на бумажке адресок. „авай, солдатик!
-- не отступалась женщина.-- “же поздно,  почта, поди,  не работает, так что
телеграмму врЯд ли удастсЯ отправить... ќто Я так, на всЯкий случай прошу...
Ќу что тебе стоит?  —еркани только адрес  и фамилию с именем --  и больше от
тебЯ ничего не требуетсЯ...
     Ќастойчивость незнакомки была  странной, необъЯснимой. Ќо и  отказывать
ей в  ее  просьбе  было бы странно... € Я не  стал больше  упиратьсЯ,  вынул
блокнотик,  в котором  обычно записывал  стихи, на чистой странице "черканул
адресок", написал имЯ и фамилию девушки.
     ‚от так и случилось, что  на следующее  утро эта девушка встретила менЯ
на Љазанском вокзале -- и вскоре, через месЯц, стала моей женой.
     ЊоЯ новаЯ "философиЯ жизни" не допускала возможности брака  и семейного
счастьЯ. џ хотел писать стихи и прозу и уже предчувствовал, что  это  никому
не будет  нужно,  никому,  кроме  менЯ одного.  Џри  таких  обстоЯтельствах,
готовЯсь к  суровому и, может быть, мучительному отшельничеству  безвестного
поэта,  Я  даже  и в  мыслЯх  не мог позволить себе удела  тихого  семейного
счастьЯ.
     Ќо,  как и  всегда,  волЯ  судьбы оказалась  сильнее моей  собственной.
Џугающий менЯ,  тревожный  брак мой  состоЯлсЯ...  ’а  незнакомаЯ женщина  в
вагоне ночного поезда -- какаЯ все же это была посланница? ‘оюзница ли моего
жизненного  проекта,  или его враг? Џотому что ничего более  сокрушительного
длЯ   осуществлениЯ   этого    проекта    нельзЯ   было   представить,   чем
скоропалительнаЯ женитьба  и последовавшее  через  десЯть  месЯцев  рождение
первого  ребенка.  ‚ самом  начале  пути, не  имеЯ  ни  работы, ни жильЯ, ни
каких-нибудь  опубликованных  работ,  молодой  писатель  обзаводитсЯ  женой,
начинает  свою семейную  жизнь  со  скитаний по  квартиренкам и комнатенкам,
снимаемым в разных районах Њосквы, зарабатывает какие-то гроши  на случайных
работах -- то сторожем, то ночным истопником на стройке...
     “же была напечатана в "Ќовом мире" повесть ‘олженицына "Ћдин день €вана
„енисовича" и ходили по рукам самиздатовские тексты  "ђакового корпуса" и "‚
круге  первом".  ‘амиздат распространЯл  рассказы, повести  и  куски  романа
"—евенгур"  ЂндреЯ  Џлатонова.  Ѓыло  что  почитать  вернувшемусЯ  из  армии
недоучке-студенту.
     џ читал самиздат, переведенных на русский ”олкнера, Љафку, слушал песни
бардов,  но  сам  ничуть  не  приблизилсЯ  к  существующему  миру  поэзии  и
литературы. Њне неведомо было, где он находитсЯ.
     Џравда, еще  на втором году службы в армии Я однажды повстречалсЯ с Џ‚ђ
-- Џисателем ‚еселовского ђайона.  Џроизошла она в ђостовском парке культуры
и  отдыха, жарким и  пыльным летом, во времЯ моего воскресного увольнениЯ. џ
тогда  потолкалсЯ в  толпе  гулЯющих, издали присматриваЯсь  к разного  вида
представительницам  прекрасного пола,  а затем, часа три спустЯ,  охваченный
чувством  полной  безнадежности,  ушел  в  боковую  аллею  и  присел  там на
пустующую скамейку. €, как это нередко бывало, вдруг  из пустоты и душевного
отчаЯниЯ вылилась сверкающаЯ струйка нового стиха. џ вынул записную книжку и
записал его.
     € тут на скамье придвинулсЯ ко мне человек в соломенной шлЯпе,  в синей
тенниске, в  тапочках на босу ногу, с  сеткой-авоськой на коленЯх, в которой
был какой-то  рыхлый бумажный пакет. —еловек со значительным видом посмотрел
на менЯ и вдруг напрЯмик спросил:
     -- ‘тихи пишешь? -- и миролюбиво продолжил: -- „авно наблюдаю за тобой.
ђисуешь и  стихи  пишешь. Џо тебе Я сразу понЯл,  что ты непростой  человек.
(Џауза.) џ тоже пишу. џ Џисатель ‚еселовского ђайона.
     € тут он рассказал, что раньше печатал  в газетах всЯкие  материалы,  а
потом однажды поехал в  ‚еселовский район, зашел в райком партии и предложил
себЯ в  качестве районного  писателЯ. ’о есть  он заЯвил, что  будет  писать
книги о  славной истории  района, глубоко вкопаетсЯ  в  местный исторический
материал, вытащит  его  на  свет  повседневности и  свЯжет с современностью.
Џредложение было принЯто.
     -- ’еперь живу в ‚еселовском  районе... Њне там выстроили большой  дом.
Ќаписал  одну  книгу, собираюсь  написать другую.  —уешь,  как  здорово  все
придумано? ‚сем хорошо. € району слава, и у менЯ голова не болит, как издать
книгу. ђайком занимаетсЯ этим.
     -- Ђ нет ли там поблизости какого-нибудь свободного райкома? -- спросил
Я у  Џ‚ђ, стараЯсь наиграть  голосом великую зависть.-- џ после дембелЯ тоже
хотел бы так... ЏрокормитьсЯ-то можно?
     -- Њолод еще, ничего  не  знаешь,..-- снисходительно молвил  Џ‚ђ.--  Ќа
продукты по себестоимости, которые райком берет в сельской местности и между
своими распределЯет, хватит и твоей солдатской получки. ЏонЯл?
     -- ЏонЯл!  --  бодро отозвалсЯ  Я.--  ѓде  есть  еще такой  район? „ай,
пожалуйста, адрес.
     --  €шь ты, какой прыткий! Њолодой  да  ранний! --  вдруг рассердилсЯ и
обиделсЯ Џ‚ђ.-- ’ы сначала  докажи, что  можешь  на  это  претендовать.  —то
талант имеешь, что человек серьезный. „умаешь, там в райкоме дураки сидЯт?
     ’ак он  и  не  указал района,  где  Я мог  бы  пристроитьсЯ  на дешевый
прокорм. ђассердилсЯ за что-то на  менЯ Џисатель ‚еселовского  ђайона, встал
со скамейки и ушел, даже не попрощавшись.
     ’аков  был  первый  живой  советский  писатель,  которого  мне пришлось
встретить  в этой  жизни.  Ќо,  может  быть,  все  это  было  "туфтой",  как
выражались зеки? “ж больно неподходЯщаЯ была физиономиЯ у  этого Џ‚ђ... €  в
особенности вызывали  сомнение его  дешевые потрепанные тапочки,  надетые на
босу  ногу,  и какой-то  потрепанный  бумажный  пакетец,  который  он нес  в
сетке-авоське...


        ‘путники

     €х было немало, они,  наверное, преуспели  в жизни,  все эти подвальные
поэты, художники, композиторы,  с которыми Я когда-то  познакомилсЯ  в самом
начале своего пути,-- дай-то Ѓог!
     Ќа менЯ произвели большое  впечатление  знакомство  и  дружба  с  одним
песенным  поэтом,   который  жил  где-то   в  полуподвальном   помещении   в
‘толешниковом переулке, в  эти  темные  катакомбы  Я и  ходил  на встречи  с
молодым,  чуть  постарше менЯ,  бледнолицым поэтом-песенником Њишей.  Ћн мне
покровительствовал на пер