, и рубаха на нем железнаЯ. Ќипочем ему ни огонь, ни полымЯ. Ђ тут вот
они подоспели, и дЯдЯ  Ђлексей Њахотин, и  дЯдЯ  Ќиколай ‡Яблов, и еще много
наших. Љто с рогатиной, кто с вилами, а дЯдЯ ЂфонЯ дак и с молотом...
     - Ђ папка  нас с рузьем!  - ликовал Њитюнька.- Љак пальнет  по змейским
баскам, да, мам?
     ЉасьЯн  не  стал мешать Ќатахиной сказке,  отступил в сени. Џо жердЯной
стремЯнке поднЯлсЯ на чердак за  табаком. Њахорка пересохла за зимнюю лежку,
надо бы всю и помельчить до осени, да все недосуг было. Љто же знал, что так
вот  враз понадобитсЯ. ‘пустившись с  беремком,  ЉасьЯн  нащипал на закур, а
остальное сунул в кадку  с водой и подвесил под сараем отволгнуть, чтобы под
топором  не крошилось костриками. €, жадно закурив из одного  листа, укрылсЯ
на задах  под вишенником подождать,  пока подвешенный  табак  вберет в  себЯ
влагу и помЯгчает.
     Џо  солнышку было около десЯти, но  “свЯты - и старые, и новые - против
обычного еще не оттопились, в  безветрии дружно дымили почти каждой  трубой:
везде затевали  большие  подорожные  хлебы,  стрЯпали прощальные  столы.  Џо
Џолевой улице уже сновал  какой-то  люд, бабы и  старушки в  белых  платках,
вырЯженные, несмотрЯ на теплынь, в плюшевые полусачки и поддевы, брели чинно
вдоль посада,  придерживаЯ за руку  зевавших  по сторонам  детишек:  видать,
сходились гости.  ‚озле Љузькиного двора  стоЯла  подвода  с пегой, в  рыжих
заплатах  нездешней лошаденкой.  ЉасьЯн долго таилсЯ  в тени вишеньЯ,  будто
привЯзанный, и ему ничего и никого не хотелось.
     Џотом рубил он  у себЯ под  навесом табак в долбленом корытце, времЯ от
времени просеваЯ  крошево  на  самодельном жестЯном сите. ђубил  машинально,
погрузЯсь в несвЯзные думы, в бесчувственное отсутствие, пока не подошла, не
окликнула Ќатаха.
     - —его есть-то не идешь?
     - —той-то не хочетсЯ,- буркнул ЉасьЯн.
     Ћна  подошла  ближе, теплой  ладонью взъерошила волосы. ЉасьЯн перестал
тюкать, выжидал, не поднимаЯ глаз. …му были видны одни только Ќатахины босые
ноги, заметно отекшие в щиколотках.
     - ЃудЯ тебе, ‘ережа придет, досечет. џ его к Ќикифору  послала.  ’ы бы,
ЉосЯ, помылсЯ, чистое надел, пока из ‘итного придут. Њать воды нагрела.
     - ‹адно, успеетсЯ,- нехотЯ отозвалсЯ он.
     - „а когда ж... Џоследний денек.
     ‚  “свЯтах, как и во всем  подстепье, бань не  заводили и потому мылись
скупо, в  корытах и лоханЯх,  зимой -  дома, наплескиваЯ на полы, летом  - в
сарайках, и все это еще с самого детства засело как докучливаЯ обуза.
     - џ лучше на реку схожу,- сказал ЉасьЯн, откладываЯ топор.
     --  ‘ходи,  сходи,-  одобрила Ќатаха.- ’ам  повольнее.  € белье  возьми
чистое.  ’олько вот  накатала. Ѓудет ли вам  банЯ, а  ты уже чистый пойдешь,
прибранный.

        11

     €з  дальних   веков,  запредельных  длЯ  человеческой   памЯти,   течет
ЋстомлЯ-река. Ћт начала и до конца дней пересекает она  собой  жизнь каждого
усвЯтца, никогда не примелькиваЯсь, а так и оставаЯсь пожизненной радостью и
утехой.
     ‘вою  последнюю зиму доброй памЯти ’имофей ‹укич, досточтимый  ЉасьЯнов
папаша, едва перемог  и хвори и немочи.  Ћтлежал он аж до новой  травы и уже
было запросил  причастиЯ, как внЯл над избой первый предмайский  гром. „ождь
пролилсЯ недолгий, но спорый, и старику, должно,  было слышно в незадвинутую
печную вьюшку,  как обмывал он кровлю  и самую  трубу, как прокатывалось  по
небу  вешнее разгульное громыхание. ‘лабым голосом, однако  же и настойчиво,
’имофей ‹укич потребовал снЯть его с истертых печных кирпичей и проводить на
улицу. ЉасьЯн и Ќатаха  обрЯдили его потеплее,  вздели спадавшие катанки и -
легкого, утонувшего в шапке - снесли в палисад, на уличную завалинку. Ќатаха
втемеже  ушла  хлопотать  свои  хлопоты, а ЉасьЯн, которому хотЯ и тоже  был
недосуг, осталсЯ с отцом, придерживаЯ его за плечи, боЯсь, как бы старику не
закружило голову  после избЯной  спертости.  €з глубины  овчинного  ворота и
насунутого треуха заслезившимисЯ  от  непривычного света  и вольной свежести
глазами, замерев, уставилсЯ  он  в умытые дали и просидел так немо, ни о чем
не спрашиваЯ ЉасьЯна, у которого уже и  рука затекла  поддерживать старика и
не терпелось  вернутьсЯ к прерванному делу под навесом.  Џонимал ЉасьЯн, что
никогда боле отцу не пересечь самому  лугов, не посидеть на бережку Ћстомли,
но и теперь, в последние свои деньки, старик тЯнулсЯ туда неутоленной душой,
все  глЯдел  и глЯдел  в заветную речную сторону, хотЯ отсюда, с деревенской
улицы,   и   не  видать  ему  самой  Ћстомли,  кроме   отрезка   излучины  в
одном-разъедином месте. “ж казалось бы, что ему теперь эта излука, да и мало
ли  чего  кроме  нее видитсЯ в  лугах,  ан  нет: времЯ от  времени туда-сюда
повернет взглЯдом  - на сбежавшую за лес нашумевшую  тучу, на коров, на купы
старых ив возле мельницы -  и  опЯть оборотитсЯ к дальнему  взблеску воды  и
замрет,  будто  в дреме.  „а и сам ЉасьЯн,  бывало,  ни на лес,  ни даже  на
кормившее его хлебное поле не смотрел столь без устали, как глЯделось ему на
причудливые  остомельские извивы,  обозначенные где  ивнЯком, где  кудлатыми
ветлами, а где полоской крутого обреза.
     ‚ода сама по себе, даже если она в ведерке,- непознанное чудо. Љогда же
она и денно и нощно бежит в берегах, то норовисто пластаЯсь тугой необоримой
силой на перекатах,  то степенЯсь и полнЯсь зеленоватой чернью  у поворотных
глин; когда то укрываетсЯ  молочной наволочью тумана, под которой незримо  и
таинственно ухает вдруг взыгравшаЯ рыбина, то кротко выстилаетсЯ на вечернем
предсонье чистейшим  зеркалом,  впитываЯ в себЯ  все мироздание -  от  низко
склонившейсЯ тростинки камыша до замерших дремотно перистых облаков; когда в
ночи окрест далеко слышно, как многозвучной звенью и наплеском срываетсЯ она
с лотка на мельничное колесо,- тогда это  уже  не  просто вода,  а нечто еще
более дивное и необъЯснимое. € ни один остомельский  житель не мог дать тому
истолкованье,  не  находил, да и не пыталсЯ искать в себе  никаких  слов,  а
называл просто рекой, бессловесно и тихо носЯ в себе ощущение этого дива.
     Џо  весне  взбухшаЯ от талых  снегов ЋстомлЯ выплескивалась из берегов,
подтоплЯла  займище  до  самой  суходольной  дубравы, поднимала  полой водой
валежник, бурелом,  старую  зимнюю чащобную неразбериху, гнула и  бодала уже
набухший почками уремник,  и бежало  и плыло  оттуда  застигнутое большое  и
малое  зверье  до  надежной  тверди  -  уцелевших  островов  и  обмысков.  ‚
левобережной  же,  усвЯтской, стороне  воде и вовсе  не было  удержу,  и она
охватно  разбегалась по  всему лугу  под самые огороды  на  великую  радость
ребЯтишек.  ‘ ЉасьЯнова мальчишества и  по  сию пору, а  до  ЉасьЯна - сколь
стоЯт  на этом  юру “свЯты, вешний  разгул  Ћстомли  всегда собирал  к  себе
детвору, и не было радостнее в природе событиЯ, чем краткаЯ, но звонкаЯ пора
ледохода, преисполненнаЯ апрельской  Ярости  солнца, вербЯно-снежного настоЯ
ветра,  птичьего  перелетного  гама и крепкого  духа  отпревшей  на взлобках
земли.  ЉасьЯн  и  сам  когда-то,  полубосой,  полураздетый,   в  лаптишках,
чавкающих грЯзными пузырЯми,  с  беспечной  лихостью скакал по  забредшим  в
огороды льдинам,  не раз ошмыгивалсЯ под общий хохот мальцов, а потом тайком
сушилсЯ по кустам  у  рьЯно  гудевшего  на  ветру  костра.  ЊечущеесЯ  пламЯ
сокрушало все,  что удавалось изловить  в бегучей воде,- вывороченные бревна
мостов,  опрокинутые плетни,  унесенные  кадки,  корыта,  детские салазки  и
прочий  обиходный  луб,  смытый  рекой  по  дальним  и ближним  остомельским
деревнЯм, и ЉасьЯн, нагой, с опаленными бровЯми,  приплЯсывал  и увертывалсЯ
бесом от  порывов огнЯ, стрелЯвшего раскаленными углЯми и осыпавшего пчелино
кусачими  искрами.  Ђ  теперь  вот по  весне и ‘ергунка  не докликатьсЯ,  не
оттащить от полой воды, пока мать или бабка не налетЯт с хворостиной.
     Ќеспешно шел ЉасьЯн луговой тропкой, в руке камышоваЯ корзинка с нижним
бельем,  с чистой  рубахой,  кусок  мыла  завернут в  рушник -  не  хотелось
спешить, шел, оглЯдываЯсь, вроде как запоминаЯ, и все такое разное всплывало
из прошлого вперемежку с теперешним.
     Љ майским праздникам ЋстомлЯ, утомЯсь и иссЯкнув, скатывалась в берегах
и,  будто устыдЯсь своего недавнего буйства,  смирела, тихо отцеживалась  на
чистых  песках,  и  отогревалась  в  затонах  и  заводинах. Ђ  луг,  еще  не
просохший, еще  в  бесчисленных остатних  блюдцах и  калюжинах,  уже  буйно,
безудержно  зеленел, и на  этой его  молодой мураве, где еще ветру и качнуть
нечего,  не  то  чтобы развести  травЯную волну, словно на новой праздничной
скатерти,  были  особенно приметны  следы недавнего речного  разгула. Ѓелели
Языки  намытого песка и россыпи пустых ракушек,  маслЯно  лоснились пробитые
травой заилины, хрустели под ногами  легкие сухие карандашины  прошлогоднего
ситника, широкими строчками обрамлЯвшего низины и береговые скаты, бугрились
пласты корневищ,  старой осоки, где-то выдранной и унесенной льдом,  котораЯ
тут же, на новом месте, как ни  в чем не  бывало, принималась пускать свежие
красноватые пики.
     Ћтступала река,  вслед за ней  устремлЯлись  шумные  ребЯчьи ватажки, и
было заманчиво шаритьсЯ в лугах после ушедшей воды.
     —его тут только не удавалось найти:  и еще  хорошее, справное  весло, и
лодочный ковшик, и затЯнутый илом вентерь или кубарь, и точеное веретенце, а
то и прЯлочное колесо. …ще  мальчишкой ЉасьЯн отыскал  даже гармонь, котораЯ
хотЯ и размокла и в подранные мехи набило песку, но зато  планки оказались в
сохранности, и он  потом, приколотив их к старому голенищу, наигрывал всЯкие
развеселые матани.
     Ќо  пуще  всего было забавы, когда  в какой-нибудь  мочажине  удавалось
обнаружить  щуку,  не  успевшую  скатитьсЯ  за   ушедшей   водой.  ‘мельчаки
разувались  и, вооружившись палками, лезли в студено-прозрачную отстоЯвшуюсЯ
воду, где было видать каждую былку,  каждый  проросший  стебелек  калужницы.
™ука  черной  молнией  прошивала  мелководье,  успевала  прошмыгивать  между
ребЯчьих  ног,  делала  отчаЯнные  "свечи",  окатываЯ  брызгами  оторопевших
ловцов.  Џод  конец в азарте охоты все  оказывались мокры  по самые маковки,
однако же кому-нибудь удавалось-таки, взбаламутив  воду до кисельной гущины,
сцапать морковными озЯбшими руками зубастую пройду и вышвырнуть ее далеко на
сухое.  ’о-то  было ликованиЯ:  "Ђга,  попалась,  пакостнаЯ! Ќе вот-то  тебе
красноперок шерстить!"
     €  все это - под чибисный выклик,  под  барашковый блекоток падавших из
поднебесьЯ  разыгравшихсЯ  бекасов,  которых  сразу и  не  углЯдеть в парной
притуманенной синеве.
     Ђ то бывает пора, котораЯ люба ЉасьЯну с детства, даже не пора, а всего
лишь  день  один. €здавна заведено было в “свЯтах и перешло это на  нонешнее
времЯ - сразу же, как отсеютсЯ, выходить  всем миром на подчистку выпасов. €
называетсЯ этот  день травником.  ’ак и говорилось: "ќй,  есть ли  кто дома?
‚ыходь  все  на травник! Ќа  травник  пошли! ‚се на травник!"  „а и скликать
особо не  надобно:  на это  совместное дело  усвЯтцы сходились охотно. Љто с
лопатой, кто с тЯпкой,  а кто и просто  с  ножиком выходили от мала до стара
подсекать татарник, чтобы извести его до цвета. ђабота - не работа, праздник
- не праздник.  € дитю не уморно срезать ножиком плоскую  молодую колючку  -
перволистник, а уж девкам-бабам и вовсе вроде забавы: набредут да и подсекут
тЯпкой,  набредут  да  и подсекут... ђассыплютсЯ по лугу,  снуют  туда-сюда,
будто  грибы  ищут. Ђ ребЯтишки друг перед дружкой:  "—ур, моЯ! —ур, моЯ!" “
мужиков  тем  временем  свое:  собирают  валежины,  хламье всЯкое,  кромсают
лопатами  на куски натасканные  половодьем  осочные  пласты,  наваливают  на
подводу и отвозЯт  прочь. Џосле  того  стоит луг зелен до  самой осени, лишь
цветы переменЯет:  то зажелтеет одуваном, то сине пропрЯнет  геранькой, а то
закипит, разволнуетсЯ подмаренниками.
     Ђ  уже к предлетью, когда выровнЯютсЯ деньки,  на лугу наметЯтсЯ первые
тропки. ѓлЯдеть с деревенской высоты, так вон сколь их протЯнетсЯ к Ћстомле.
Љаждые три-четыре, двора топчут  свою тропу: у  кого там  лодка примкнута, у
кого вентерЯ поставлены, кто по лозу, а кто с  бельем и пральником. € только
купалище на все “свЯты общее:  есть  один пригожий изворот,  этакий крендель
выписывает ЋстомлЯ. Љонечно, выкупатьсЯ можно и в других местах, ребЯтишкам,
тем  везде пристань, и все же  почему-то усвЯтцы больше  сбивались  на  этот
крендель, называемый Ћкунцами.
     ‚споминалось все это ЉасьЯну, пока шел он тропой, но уже не было  в нем
прежнего обнаженного  и чуткого  созвучиЯ,  а обнимало его некое обморное  и
теперь уж безбольное отрешение  и отсутствие, с каким  он  проснулсЯ нынче в
санЯх:  вроде бы  все  это было с ним,  все  помнил, все видел, но  какой-то
отдалившейсЯ  душой,  чем-то застланным  зрением.  € ступал он словно не  по
знакомой тверди, каждой подошвой ощущаЯ врожденное родство с ней, а вроде бы
не касалсЯ земли, несомый  обесчувственной скорбью, вызревшей  готовностью к
завтрашней  дороге. €  все же  шел он не из простой потребности выкупатьсЯ и
одетьсЯ  в  чистое  перед  дорогой,  а  что-то и  еще позвало  его в луга, к
таившейсЯ в  них  Ћстомле,  без  которой не  мог  он завтра  покинуть  дом с
чувством исполненного отрешениЯ.
     ‘начала надо было минуть  узкий, саженей  с десЯток, песчаный перешеек;
справа полукружьем загибалась сама ЋстомлЯ, слева подступала долгаЯ травЯнаЯ
заводила.  Џерешеек упиралсЯ в стену  краснотала, а  уже потом открывались и
сами  Ћкунцы  - подкова чистых песков, полого уходивших под воду. Џолучалось
что-то вроде всамделишной бани: с входом, зеленым тальниковым предбанником и
самой парилкой, где за кустами, в затишье, песок прокалилсЯ до печного жара.
     „умал  ЉасьЯн побыть час-другой  наедине,  в  очищающей тиши последнего
безлюдьЯ, которого потом уже не будет, но  еще идали сквозь лознЯки приметил
он сложенную одежду, чей-то фанерный баульчик, а выйдЯ на открытое, увидел и
хозЯев этой поклажи: Ђфоню-кузнеца  и  своего  напарника по  конюшне  ЊатвеЯ
‹обова. ЂфонЯ,  упершись  руками  в колени,  стоЯл на мелком,  белеЯ крупным
незагорелым телом, напрЯгшимсЯ бугристыми мышцами, тогда как Њатюха, орехово
пропеченный,  ребрастый, с  пустым сморщенным животом и  намыленной головой,
пучком куги размашисто натирал Ђфонину спину, будто состругивал рубанком. Ќа
груди  ‹обова болталсЯ большой кусок  мыла,  подвЯзанный  на бечевке. ЂфонЯ,
выставив  разлатую  спину,  и  впрЯмь  походившую  на  верстак,  побагровев,
терпеливо сопел и покрЯхтывал.
     - Ђ и копоти на тебе, Ђфонасей! - наговаривал жилистый и легкий Њатюха,
обегаЯ Ђфоню то справа, то слева.- …й-бо, как на паровозе. Ќакопил, накопил!
’ебЯ бы впору кирпичом пошоркать. Ќа шее, глЯжу, дак и уголь в трешшинах, не
выскребаетсЯ.  Џод кожей он, что ли? “ тебЯ небось и все внутренности  такие
копченые.
     -  ’ы бреши  помене, а  нажимай поболе,-  гудел  ЂфонЯ.- „авай,  давай,
поусердствуй.
     - „а Я и так стараюсь, уж куда боле. ЋпослЯ бабам трое ден нельзЯ будет
бельЯ полоскать. Џока смагу не пронесет.
     ЉасьЯн, поставив кошелку в тенек, молча принЯлсЯ стаскивать рубаху.
     - ѓлЯнь-кось! - выпрЯмилсЯ Њатюха.- €  ЉасьЯн ’имофеич вот он! Љак есть
все “свЯты. ‡дорово, служивый! € ты грехи смывать?
     - Ќа мне грехов нету,- сдержанно ответил ЉасьЯн. ђаздевшись, уже нагой,
он свернул цигарку и, обвыкаЯсь, закурил.
     - ‘ чего  бы это - нету? €ли напоследок не сполуношничал?..-  засмеЯлсЯ
Њатюха.  ‘метанно-белаЯ голова  его  странно  уменьшилась,  будто усохла,  и
оттого он  выглЯдел  состарившимсЯ подростком с  сиротски  торчавшими ушами.
ЋсклабЯсь   заЯчьей  губой,  некогда   разбитой   лошадью,  он  с  интересом
разглЯдывал ЉасьЯна ниже поЯса.- Њужик как мужик. Љисет на месте.
     -   „авай  три,   свиристун,-  нетерпеливо  напомнил  ЂфонЯ,   стоЯвший
по-прежнему согнуто.
     - „а погоди. „ай передохнуть. ќка спинища - что десЯть соток выпахать.
     ЂфонЯ-кузнец не стал больше  ждать,  шумно полез  на глубину,  раскинув
руки и вздымаЯ грудью крутую волну.
     ЉасьЯн  тоже не  спеша, с  цигаркой вошел  в воду,  забрел  до поЯса  и
остановилсЯ, докуриваЯ и обвыкаЯ. ‚ода, парна  и ласкова,  с  тихим  плеском
обтекала тело, и было видно сквозь ее зеленоватую толщу, как уходил, дымилсЯ
из-под ног потревоженный песок.
     -  Ђ  менЯ,  братка, тоже  забарабали,- все  так  же  весело  выкрикнул
Њатюха.- ‚о, глЯнь...
     ‡аткнув пальцами уши, ‹обов присел, макнулсЯ с головой, и на том месте,
где он ушел под воду,  остались,  завертелись  в воронке  мыльные  хлопьЯ. Ђ
когда вынырнул - оказалсЯ наголо обритым и еще больше неузнаваемым.
     - ‚ишь?  - выдохнул он, сплевываЯ воду.- „авеча попросил шурЯка: сбрей,
говорю, купатьсЯ пойду. —тоб под Яичко. ‚се одно там сымут. Ђ теперь Я вовсе
готовый: и побрит, и помыт. Њиленькое дело - без волос! Ћдна легкость.
     Њатюха  туда-сюда провел ладонью по синей  балбешке, зачем-то  подвигал
кожей надбровьЯ: должно, хотел показать, как полегчало голове.
     - ‚ошь теперь не цепитсЯ,- задрал он в смешке рассеченную губу.- Ќет ей
теперь державы. Ќе бросай, дай-кось докурю. Ђ ты пока на мыльца.
     -  “  менЯ  свое в кошелке,-  ответил ЉасьЯн,  не настроенный на легкий
разговор.
     -  Ќу, будешь за своим бегать. Ќа, мыльсЯ! ’еперь вместе идем, твое-мое
дома  оставлЯй.-  ‹обов  снЯл  с шеи  бечевку  и  протЯнул  кусок.-  ’ы  где
двестительную служил?
     - ‚ кавалерии,- сказал ЉасьЯн, отдаваЯ чинарик и принимаЯ мыло.
     -  Ќет,  Я  в  пехоте!  -  Њатюха  сообщил  это  с  оттенком  приЯтного
воспоминаниЯ  в голосе.- ‘оловей,  соловей,  пташечка! ќто Я  в  нашей  роте
запевалой был. ‚ыйдем, бывало, возьмем ногу, а  ротный: ну-ка, ‹обов, давай,
три-четыре... „ак  Я и  теперь в  пехоту согласен. Њиленькое дело: кобылу не
чистить, об сене не думать. ‹опаткой  копнул, залез в норку - и хай палЯт. Ђ
на коне - не-е! „юже мишень большаЯ.
     - ‹ошадей на кого оставил? - перебил ЉасьЯн, тоже намыливаЯ голову.
     - Љаких  лошадей? Ђ-а!  „а одного старичка  приставили. „еда ‘имаку. Ћн
еще ничего, колтыхает.  Ђ к  нему вдобавок Џашку-ѓыгу. ѓыгочет во  весь рот:
довольный. †еребЯт в морду  целует. Ђ  так ничего, нормально: сено  раздает,
навоз подчищает. Ђ кому еще? Ѓольше некому.
     ЉасьЯн не ответил, сосредоточенно возил по голове мыльным куском, глЯдЯ
в воду.
     - ‘коро и  лошадей  брать начнут,  так что...  „авай-ка и  тебе шоркану
спину.
     ‚се еще чему-то противЯсь, должно быть, Њатюхиной готовности тараторить
по  любому поводу, ЉасьЯн нехотЯ пригнулсЯ,  расправил плечи, и ‹обов, будто
себе  в  удовольствие,  принЯлсЯ громыхать  по  позвонкам  жестким,  еще  не
замыленным, не округлившимсЯ кирпичом серого мыла.
     - џ  тут  уже  человек  шесть выкупал,- говорил он над ухом,  и  ЉасьЯн
уловил  шедший  от него  винный душок.- ‘ самого утра  идут мужички. ЊоютсЯ,
рубахи новые надевают. ЏричащаютсЯ,  можно сказать.  ќто верно:  что в гроб,
что на войну - в чистом надо. Ќе нами такое заведено, потому  и нам  блюсти.
’ы сумку собрал?
     - Џока нет...
     - Ђ  Я уже  уложилсЯ.  џ вчерась еще сготовилсЯ, как бумажку получил. Ђ
чего долго раздумывать - хлебца, сальца да смены пару. ‚от тебе и весь сбор.
…ще седни стопку выпью - и прощай, ЊанЯ. ’ы в чем идешь? ‚ сапогах али как?
     - …ще не надумал.
     - ќто б сказать - осень, грЯзь, а то ж  лето. ќвон какаЯ погодка стоит.
Њиленькое дело - в лаптешках! ЊЯгко, ног не собьешь. ‚ерно Я говорю?
     - Ќу-к Ясное дело, не осень...
     -  ‚от  и Я так  думаю. Џо такой-то жаре.  „ак там все одно переобувать
будут  в  казенное, в  чем  ни Явись.  ‘апоги  и  пропадут зазрЯ.  Ђ то бабе
останутсЯ, хай донашивает с пользой. Џогоди, ситничка принесу.
     Њатюха, повесив на шею мыло, голенасто,  высоко задираЯ  ноги, запрыгал
по мелководью к ситной куртинке. Ќадергав темно-зеленых стеблей с беловатыми
комлЯми, он заломил их в пучок и, воротЯсь, пустилсЯ обхаживать ЉасьЯна.
     -  “  Љузьмы  уже шумЯт,-  докладывал  он  возбужденно,  на  всю реку.-
„вери-окна нараспах, гармошка грает. „авеча мимо шел  - вылетел сам Љузьма в
начищенных  сапогах,  ухватил  менЯ  за  рукав,  не  отпущает.  Џошли,  мол,
попрощаемсЯ. Ќечего, говорю, прощатьсЯ -  вместе идем. Ђ ежели вместе, тади,
говорит, давай вместе и выпьем.
     -  Ќу  чего ж, раз подносЯт...- сказал ЉасьЯн, думаЯ  о  своем: приедет
Ќикифор, а он еще и в лавку не сходил, угостить будет нечем.
     - Ђ Я и выпил стакашку.  ‚ дом, правда, не пошел, дак Љузьма не отстал,
в окно бутылку потребовал. Ђ сам уже Языком еле-еле.
     - ‘о вчерашнего, поди, не обсох.
     -  Љой со вчерашнего! …ще до повестки начал. џ ему: пошли, мол, на реку
купатьсЯ,  ополоснемсЯ напоследок. Ђ он:  Я  нынче в  вине купаюсь. ѓрЯзь на
человеке не снаружи, она в ем внутри  сидит. ’ак что, говорит, пошли ко  мне
отмыватьсЯ.  „а-а,  к  вечеру  расшумитсЯ  народ:  почитай,  в  каждой  избе
стрЯпали. ‡автра тЯжело будет вставать.
     ‹обов запаленно остановилсЯ, отшвырнул измЯтый пучок.
     - Ќу, все!  -  объЯвил он.-  Ќачистил - хоть  смотрись.  Ћстальное сам.
„авай пока перекурим.
     Џоплавав  на вольной  глуби, все  трое  вышли на  берег  и,  закурив  с
купаньЯ,   улегшись   на   прокаленный  песок,  сосредоточенно  отогреваЯсь,
поглЯдывали на реку.
     ‘олнце било в глинЯный обрез на той стороне,  рЯбой от нор береговушек.
ѓлина  знойно пламенела  и, отражаЯсь в  воде,  струилась там  расплавленной
медью. ‚ безветрии размеренно обникли листвой уремные ветлы, и где-то в этой
зеленой кипени  тоже  размеренно и  вЯло бормотала  горлица.  ‹ишь ласточки,
выпархиваЯ из  нор, оживленно носились парами  над  речной гладью, то и дело
чиркаЯ по поверхности белыми грудками. Ћт  их  прикосновениЯ  река пЯтналась
округлыми ранками, но тут же снова изглаживалась,  сама  по  себе  залечиваЯ
всЯкие царапины. € бежала, бежала, завораживаЯ, вода невесть куда, растворив
в себе времЯ, не ведаЯ ни о днЯх, ни о быстротечных минутах...
     -  „а-а,-  протЯнул  ‹обов в продолжение  какой-то своей  невысказанной
мысли. ‚ерхнЯЯ его губа, стЯнутаЯ сизым рубцом, полностью не прикрывала рта,
и  оттого  Њатюхино  лицо,  когда  он  молчал,  всегда  обретало  изумленное
выражение,  как будто  он впервые  видел мир  божий.- Ѓлагодать! Љак  и  нет
ничего...
     ЂфонЯ-кузнец,  должно, за все лето перенимавший  рубахи,  курино-белый,
пупырчатый от речной остуды, молча обвел взглЯдом ту сторону.
     - Њы вот тут  лежим, покуриваем,- все так же задумчиво проговорил ‹обов
с растЯжкой.- Ђ он идет, идe-е-ет...
     Љто  это "он" и  куда  идет -  было всем понЯтно,  и  ЂфонЯ-кузнец лишь
углубленно  принЯлсЯ  колупать  ногтем  запекшуюсЯ  ссадину   на   волосатом
запЯстье.
     - € вчера шел, и позавчера...
     Ќа  самую  береговую  кромку опустилсЯ  кулик-песочник,  шустраЯ птаха,
глЯнув  на  недвижных мужиков, но не убоЯлсЯ, не отлетел подальше, а,  тонко
пискнув,  принЯлсЯ сновать по песчаной  сыри, дергаЯсь головкой  при  каждом
шажке.
     €  опЯть,  не  получив  ответа,  Њатюха, вдруг оживЯсь,  перескочил  на
другое:
     - Ђ верно ли, будто немец по часам воюет?
     - Љак это - по часам? - покосилсЯ на него ЂфонЯ-кузнец,
     - Ќу как... ‘казывают: сперва побреетсЯ, надеколонитсЯ, кофею попьет. Ђ
тади уж  разбирает  ружьЯ и  начинает палЯть  в нашу  сторону. Џополдничает,
снимет  сапоги и -  на раскладушку.  Њертвый час, стало быть. Ќу а потом еще
сколько-то повоюет. Ђккурат восемь часов получаетсЯ. ‚роде как в одну смену.
     ЂфонЯ-кузнец, с интересом было начавший слушать, досадливо отвернулсЯ:
     - Њели, …мелЯ.
     - —то намолото, то и просевай.
     -  € сеЯть нечего, так видно: брехнЯ. Љак это  - в одну смену?  ‚ойна -
это тебе не фабрика какаЯ.
     - Ќемцу, можа, и хвабрика. Ќебось длЯ того им всем  часы  дадены,  чтоб
глЯдеть. ‘казывают, все, как есть, при часах.
     ЂфонЯ пыхнул дымом, хмуро задумалсЯ, и  по грубому крупнопористому лицу
его было видно,  как бродила под спутанными волосами какаЯ-то упрЯмаЯ мысль,
какое-то несогласие.
     - Ќу ладно, по часам. Ђ опослЯ чего делает?
     -  Љак - чего? - легко удивилсЯ Њатюха.- ђуки моет,  ужинает. Ђ потом -
спать. Ќочью они - ни боже мой, чтоб идти куда.  Ќи за что не пойдет. ‚се до
одного дрыхнут.  ’око  часовых выставлЯют. Ђ  остальные  храпака. ‚о,  гады,
культурные какие, а!
     Њатюха  и  сам  посмеЯлсЯ  такой  несуразной  аккуратности  и  тут  же,
пришлепнув пЯткой по голому заду, спугнув присевшего было овода, сообразил:
     -  ’ут  бы на  них и  навалитьсЯ, когда  улЯгутсЯ. ’арараму б наделать,
шухеру!  Ђ то тыкву из кустов высунуть. ‘ глазами. Ђ внутри свечку зажечь. џ
еще малым так-то у дороги тыковку пристроил, возле кладбища, дак урЯдник как
хватанул, чуть с конЯ не слетел.
     - Ќу и брехать ты здоров,-  покрутил головой ЂфонЯ.- ‘колько тебЯ знаю,
одной  брехней жив. Љабы  б немец ночью спал, дак не токмо тыкву, а и фитиль
пеньковый куда надо вставили б. •ороша брехенька, да, как пуп, коротенька.
     - џ-то тут при чем? ‡а что купил, за то и продаю.
     - “ кого куплено-то, спросить.
     - „ак Я  ж говорил,  шурЯк  ко мне приехал. Ќа  проводы. ќто уж он менЯ
постриг. Ђ  самого  его  не берут. Ќа  него  бронЯ  наложена.  Џотому как на
железной дороге он. ‘цепщиком работает.
     - Ќу?
     -  ѓоворит, поездов,  эшелонов на станции - пропасть! ‚се путЯ  забиты,
никак не разъедутсЯ. Ѓабы, детишки - эуи... куированные называютсЯ. €з теих,
стало быть, мест, из опасных...
     - Џри чем тут поезда? Ћх и талдон!
     - „а ты  слухай!  џ -  …мелЯ, а ты дак и весь •вома поперечный. Ќе даст
досказать. —его люди, то и Я. Ќарод  бает,  может, чего  и правда. Ќе все  ж
сплошь брехнЯ. џ мелю, а ты сей...
     - Ќу, ну, валЯй.
     - „ак шурЯку один  старичок про то и рассказывал. ЏотерЯлсЯ он,  отстал
от своего поезда, ночь, детьсЯ некуда, его и подобрали, привели в служебку.
     - Џоди, шпиен подосланный, такое брешет.
     - Љой  там  шпиен! Ќаварили  ему  картох, поел,  пошамкал, а потом  под
окнами из крана вставленную челюсть споласкивал. Ђ шурЯку-то в окно и видно.
„оходЯга.  Ђ  так башковитый,  про немца  долго  сказывал.  Ћн еще из  самой
этой... как ее... Њне шурЯк и город называл, да... Ђ! €з ‹ьвова! ‚от откуда!
Ѓудто  часовым мастером тамотка был. Ћн и часы отдавал, только не за деньги,
а чтоб за хлеб або за крупу. Љабы знато, дак Я б и пшенца подослал. Ќу да не
об этом... „ак энтот старичок повидал их вдосталь, вот как Я тебЯ. ‘казывал,
страховитые, и будто каски на них глубокие,  по cамые плечи.  —тобы, значит,
никакаЯ пулЯ не задела.
     - Џогоди,  погоди,- остановил ‹обова ЂфонЯ-кузнец. …жли по самые плечи,
дак это ж вроде ведра должно. Ќу-ка,  надень на себЯ ведро - куда глЯдеть-то
будешь?
     - „ак, можа, там дырки прорезаны.
     - Ќу-ну...
     - € на касках по бокам вроде бы рожки.
     - Ђ рожки длЯ чего?
     - ќнтого Я тебе не скажу, не знаю.  Ћни ж не нашенской веры, а может, и
вовсе без никакой, потому,  должно, и рога. „ак вроде как Я уже таких где-сь
видал,  на  картинках. “ моей  ‚ерки, в букварЯх, кажись... ’оже с ведром на
голове и с рогами.
     Њатюха озадаченно поскреб в стриженом затылке.
     - ‚о, братки, какую козюлю нам бить придетсЯ,- сказал  он.-  Ѓоись,  не
боись, а  куда денешьсЯ?  Ђ сапоги у него, сказывают, кованые - не то  чтобы
одни каблуки, а и всЯ подошва...
     - Ќу уж это точно враки,- не согласилсЯ ЂфонЯ.
     - ќто ж почему?
     - Ђ ходит-то он как, ежли всЯ подошва? Ќу  вот давай Я тебе на подметку
сплошную железку накую - далеко ли пойдешь?
     - Ђ черт его знает, как он ходит. ќто ж немец! “ него вон и штык не как
наш - чтоб и человека колоть, и колбасу резать. ‚се продумано. „ак, может, и
ноги у него как у конЯ...
     - Џонес, понес неоколесную! Џоди макнись вон трохи.
     - Ђ чего? ѓлЯдь-кось, сколь  за десЯть-то ден прошел Ѓеги бегом - столь
не пробежишь.
     - „ак на машинах - чего б  не  пробечь. —то ж  у него, пехоты нету, что
ли?
     - € пехота на машинах.
     - Ћх ты! ЉакаЯ ж это пехота, ежли пешки не ходит. —удно!
     - ’ебе, вишь, и чудно. ‘ела баба на чудно, наступила на рЯдно.
     ЂфонЯ-кузнец сердито заплевал окурок и договорил:
     - Џодол оборвала, чудно бабе стало.
     Њатюха умолк и,  сунув  свой  чинарик  в песок,  стал  засыпать его  из
горсти, хоронЯ под медленно нараставшим ворошком.
     Љулик-песочник все  еще  бегал вдоль кромки, тыкал  шильцем в человечьи
следы, налитые  водой. ‚ремЯ  от времени  он  останавливалсЯ  и косил черный
глазок  на  мужиков,  будто спрашивал:  Я не мешаю?  Ќо вот по чистым пескам
Ћкунцов пронеслась расплывчатаЯ тень. Љулик замер, так и не опустив поднЯтую
было  длЯ очередного стежка лапку. ‚се трое поднЯли головы и увидели в Ясной
полуденной синеве  черную  букву  "’".  Ћна  кружила  над  плесом,  недвижно
распластав крыльЯ,  и,  когда  наплывала  на солнце,  по пескам  проносилась
быстраЯ тень.  —ьи-то невидимые глаза,  чей-то разбойный замысел кружил  над
мирными берегами...
     Љулик больше не суетилсЯ, не  тыкалсЯ  в следы, а  настороженно  замер,
вглЯдываЯсь  в небо,  то одним, то  другим глазом. Џлес затих,  затаилсЯ под
этим неслышным скольжением черной  птицы. ‘молкла, больше не тенькала в куге
камышевка, перестала ворковать в заречных ветлах горлица...
     ‚ другое времЯ  мужикам  было бы наплевать на коршуна,  но  нынче  и им
почему-то  сделалось   неуютно   и  беспокойно  от  повисшего  над   головой
молчаливого хищника.
     - “ хвашист! - выругалсЯ Њатюха.- ‘вежатины захотел.
     Ќо  вот коршун, должно быть все  же убоЯвшись  лежавших в песке  людей,
широким  полукругом переместилсЯ в  займище и повис там над уремной чащобой.
‘о стороны он еще больше походил на самолет, что-то разведывавший на земле.
     -  Ќу  что,  братцы,-  приподнЯлсЯ  ‹обов.-  Џошли еще  ополоснемсЯ.  ‚
последний разок.
     ЉасьЯн достал из кошелки пеньковую мочалку и свое мыло и, зайдЯ в воду,
еще раз прошелсЯ по всему телу, не спеша и обстоЯтельно. ЂфонЯ-кузнец только
поокуналсЯ,  а  ‹обов,  улегшись  на  спину,  долго и неподвижно  лежал так,
сносимый  вниз  по течению, предавшись каким-то думам, а может, и блаженному
бездумью.
     Џотом  одевались в чистое, прыгаЯ на одной  ноге, продеваЯ  сполоснутые
ступни в подштанники, напЯливали на еще не обсохшее тело калЯные, выкатанные
рубахи. € уже одевшись,  но  еще  босой, Њатюха заскочил в реку и, зачерпнув
пригоршню, припал к ней губами.
     - ‡абыл попить на  прощанье,- сказал он,  вытираЯсь рукавом.- „оведетсЯ
ли в другой раз...
     Ђ выйдЯ на  береговую кромку, где  еще  недавно бегал кулик,-  босой, в
неладной   большеватой   рубахе,   прикрывавшей   подвЯзанные  у   щиколоток
подштанники, будто приговоренный  к исходу - обернулсЯ к реке и низко трижды
поклонилсЯ лопоухой стриженой головой.
     -  Ќу,  матушка  ЋстомлЯ,-  проговорил   он  виноватой  скороговоркой.-
Џрости-прощай. Љакие  будем пить воды-реки, в какой стороне -  пока незнамо.
Џошли мы...
     ЂфонЯ-кузнец,   тоже  весь   еще  в   белом,  сутулЯсь  крутой  спиной,
насупленно, быковато уставилсЯ на реку.
     -  Ќу все,- говорил  Њатюха, отступаЯ от берега и все еще оглЯдываЯсь.-
Џошли.
     Ћни надели  верхнее, сложенное на траве  под красноталом, обулись,  еще
раз поглЯдели окрест и молчаливой цепкой прошли по узкому  перешейку. € тут,
уже  на  лугу,  распрощавшись,  пожав друг другу  руки до  завтрашнего  днЯ,
разбрелись по своим тропам.
     агаЯ  выгоном,  дрожавшим у краев полуденной  марью, ЉасьЯн видел, как
встречь, то справа, то далеко слева, кто с кошелками, кто с белыми свертками
под мышкой, спешили к Ћстомле еще несколько мужиков.

        12

     …ще у калитки  изба  повеЯла на  ЉасьЯна  житным теплом, как бывало  на
большие  праздники.  ‚  кухне  было  уже  прибрано, печное  устье  задернуто
занавеской, а на столе под волглой дерюжкой парили выставленные хлебы.
     ‚  детстве  ЉасьЯн  всегда  старалсЯ  не  пропустить  этого  радостного
момента.  Њать,  возЯсь в межхлебье  по дому, времЯ от времени  подходила  к
таинственно молчаливой печи, в  черной выметенной утробе которой  свершалось
нечто  необыкновенное, томительно-долгое, приоткрывала на  полустьЯ жестЯную
заслонку   и  легкой   осиновой   лопатой   поддевала   ближайшую   ковригу,
разрумЯнившуюсЯ, глЯнцево  мерцавшую округлой  коркой. Ћна  брала  хлебину в
руки, от жаркости  подбрасывала  ее,  тетешкала,  перекидывала  с ладони  на
ладонь, после чего, дав поостыть маленько обверху, подносила к лицу и, будто
кланЯЯсь  хлебу,  осторожно  прикасалась кончиком носа. Ќевольно прослезЯсь,
мать тотчас отдергивала лицо, и это означало,  что хлеб еще не в поре, полон
внутреннего сырого жара и надо его снова досылать в  печь. Ќо вот приходило,
когда мать, сначала робко, а потом все  смелее  прижималась носом к ковриге,
наконец и вовсе расплющивала  его,  терпЯ, не  уступаЯ  внутреннему  ржаному
пылу.  ‚ такую минуту лицо  ее радостно расцветало, и она, то ли самой себе,
то ли всему дому, кто был тут и не был, объЯвлЯла. "‘лава  тебе..." ‘ легким
шуршанием хлебы один за другим слетали с лопаты на выскобленную  столешницу,
и  сначала  кухнЯ, затем  горница  и все  закутки в  избе начинали полнитьсЯ
теплой  житной  сытостью, котораЯ потом проливалась в  сени, заполнЯла собой
двор  и волнами катилась  по улице.  ‚озбужденные  хлебным  запахом  воробьи
облеплЯли  крышу,  к сенЯм  сбивались  куры,  топтались  у  порога,  пытливо
заглЯдываЯ  в  дверь,  и все  тЯнула воздух влажно  вздымавшимисЯ  ноздрЯми,
принюхивалась сквозь воротние щели запертаЯ в хлеву корова.
     Ђ тем временем мать, омочив в свежей, только что зачерпнутой колодезной
воде гусиный  окрылок, взмахивала им над хлебами, кропила широким крестом, и
те, без остатка вбираЯ  в  себЯ  влагу, раздобрело  вздыхали  побархатевшими
округлостЯми и начинали  ответно  благоухать,  как бы  дыша  в расслаблЯющей
истоме  и успокоении. Џотом  караваи задергивали чистым суровьем и оставлЯли
так  до  конца  днЯ остывать  и  тем  дозревать каждой  порой  до  потребной
готовности. € не было у тогдашнего ЉасьЯнки терпениЯ, чтобы, улучив минутку,
не подкрастьсЯ и не выломать исподтишка где-нибудь в незаметном месте теплый
окраек,  еще в печи  порванный жаром  и так и запекшийсЯ хрустким дерЯбистым
разломом. „а мать и сама догадывалась, отрезала, где он указывал, наливала в
блюдце  коноплЯного масла, посыпала солью, и  он, подсев к кухонному оконцу,
оглаженный   по  голове  теплой  материнской   рукой,   счастливо  лакомилсЯ
первохлебом,  ронЯЯ зеленые маслЯные капли  в посудинку. ‚от  и вырос  давно
ЉасьЯн, и уже  за него ‘ергунок с  Њитюнькой, боЯсь отцовского ремнЯ, тайком
обламывали на  все том же столе коврижные корки, но и до  сих  пор памЯтно и
радостно ему  это, да  и теперь иной  раз не отказалсЯ  бы  он  от  прежнего
озорства, не будь самому стыдно перед мальцами долить хлеб раньше времени.
     Ќо нынче ЉасьЯн даже не приподнЯл покрывала, чтобы взглЯнуть, удалсЯ ли
хлеб,  как делал  и  радовалсЯ  он прежде,  а лишь вскользь  покосилсЯ  в ту
сторону,  уведенный  от  самого  себЯ своим  новым и  непривычным отрешенным
состоЯнием.
     ‘ледовало  бы  уже  вернутьсЯ посланному ‘ергунку вместе  с  Ќикифором,
ЉасьЯновым братом. ‘  этим ожиданием встречи  ЉасьЯн и вошел в  дом. Ќо изба
встретила его безмолвием, было лишь слышно, как со скрипучей хромотой тикали
на простенке ходики, да  иногда  глухо  постанывала мать, прикорнувшаЯ после
ранней колготы у себЯ на полатЯх.
     ‚ горнице  тоже  было прибрано  и торжественно-тихо. ЏросыхаЯ  в  тепле
по-зимнему натопленной  избы, влажно  дышали сосной вымытые  половицы,  стол
белел чистой свежей скатеркой, повешенные занавески притемнЯли оконный свет,
и в  полутьме  красного  угла перед  ликом  Ќиколы-угодника ровно  светилась
лампадка. ЏоддерживаемаЯ тремЯ тонкими цепочками, она процеживала свой  свет
сквозь тигелек из синего стекла, окрашиваЯ беленый угол и  рушник, свисавший
концами  по  обе стороны иконы, в голубоватый  зимний  тон. € было здесь все
по-рождественски  умиротворенно, будто за стенами  и не  вызревал  еще  один
знойный томительно-тревожный день в самой вершине лета.
     ЉасьЯн  в  свой  тридцатишестилетний зенит,  когда  еще кажетсЯ далеким
исходный житейский край, а дни полны насущных хлопот, особо не занимал  себЯ
душеспасительными  раздумьЯми, давно  уже  перезабыл  те  немногие  молитвы,
которым некогда  наставлЯла покойница-бабка,  и редко теперь обращалсЯ в  ту
сторону, да и то когда отыскивал какой-нибудь  налоговый квиток за божницей.
Ќо  нынче, войдЯ  в горницу,  нехожено-прибранную, встретившую  его алтарным
отсветом  лампады,  он, будто  посторонний  захожий  человек,  тотчас уловил
какое-то  отчуждение от  него  своего же собственного  дома и, все еще держа
кошелку  со  сменным бельем,  остановилсЯ  в дверЯх  и  сумЯтно  уставилсЯ в
освещенный угол, неприЯтно  догадываЯсь,  что  сегоднЯ лампада  зажжена  длЯ
него,   в   его   последний  день,  в  знак  прощального  благословениЯ.  …е
бестрепетное остренькое пламьице размыто отражалось в потускневшей золоченой
ризе старой  иконы, видавшей  поклоны еще  ЉасьЯновой прабабки, и из черноты
писаной  доски  ныне проступал один  лишь  желтоватый  лик с  темнозапавшими
глазами, которые, однако,  более всего сохранились и еще  до сих пор  тайным
неразгаданным укором озирали дом и все в нем сущее.
     ‘тоЯ один  на один, ЉасьЯн с невольной пристальностью впервые так долго
вглЯдывалсЯ  в  болезненно-охристое   обличье   Ќиколы,  испытываЯ  какую-то
беспокойную неловкость  от устремленного  на него  взглЯда. €кона напоминала
ЉасьЯну  ветхого подорожного  старца,  что иногда  захаживал в “свЯты, робко
стуча в раму через палисадную ограду  концом орехового батожка. ‘ловно такой
вот  старец забрел  в дом в  ЉасьЯново отсутствие и, отложив  суму и посох и
снЯв рубище,  самовольно  распалил  в  углу  теплинку,  чтоб  передохнуть  и
просушитьсЯ с  дороги. €  как бы пришел он  откуда-то оттуда, из тех опасных
мест, и  потому, казалось,  глЯдел он  на ЉасьЯна с этой суровой неприЯзнью,
будто с его тонких  горестных губ, скованных  напрЯженной  немотой,  вот-вот
должны  были   сорватьсЯ  скопившиесЯ  слова  упрека,  что  чудились  в  его
осуждающем взглЯде. ‚стретившись с  Ќиколой глазами,  ЉасьЯн еще раз остро и
неприютно  ощутил тревожную виноватость и через  то как бы  вычитал  эти его
ссудные слова, которые он так натужно силилсЯ вымолвить ЉасьЯну: "Ђ ворог-то
идет, идет..."
     €  ЉасьЯн  тихо вышел, почему-то  не  посмев  оставить  в  горнице свою
кошелку, и затворил за собой дверные половинки.
     ‚о дворе он в раздумье постоЯл над корытцем с недорубленным табаком, но
досекать не  стал, а только  зачерпнул на цигарку  и закурил  все с  тем  же
саднЯщим  чувством вынесенного упрека. …му вдруг представилось, как те идут,
идут  густыми рЯдами  по  усвЯтскому неубранному полю, охваченному  огнем, и
сквозь дымную пелену  и  огненные хлопьЯ зловеще маЯчат насунутые  по  самые
плечи рогатые сатанинские каски.
     Џора и на  самом деле было начать  собиратьсЯ,  заблаговременно уложить
мешок, пока не подошел Ќикифор, а может, и еще кто. ’огда, на людЯх, некогда
будет, а завтра чуть свет вставать,  бежать  на конюшню за лошадьми, которых
обещалсЯ подать к конторе под поклажу. Ќо тут же вспомнил, что сумку унес  с
собой ‘ергунок, и, чертыхнувшись, а заодно подосадовав на Ќатаху, котораЯ не
ко времени забежала  невесть куда, направилсЯ к амбару, где у него хранились
сапоги.
     ‚ амбаре было, как  всегда,  сумеречно  и  прохладно,  хорошо, домовито
пахло  зерном, и он невольно  и глубоко вдохнул крепкий успокаивающий житный
воздух,  к  которому  едва уловимо  подмешивалась  сладковатаЯ  горечь сухой
рЯбины, наломанной и развешенной по стенам  Ќатахой еще прошлой  осенью - от
мышей. ђЯбина, подсыхаЯ, ронЯла Ягоды, и теперь их сморщенные бусины повсюду
попадались  глазам  -  и на  полу, и  на крышке  закрома, и даже  на тесовых
полках.  €з года в год  амбар  впитывал каждым бревном этот  хлебный дух,  и
пахло здесь обманчиво и сытно даже в  те памЯтные  годы,  когда закрома были
пусты.  € теперь  ЉасьЯн,  не  верЯ  этому  духу,  приподнЯл  крышку  и,  не
заглЯдываЯ,  сунул  руку  в  ларь. ђука ушла под самую  подмышку, прежде чем
пальцы торкнулись  зерна: хлеба оставалось в обрез, едва прикрывалось днище.
Џравда, на полке кургузилсЯ  располовиненный мешок помола, и этого  с лихвой
хватило бы до новины, а  там  за ним уже  числилось полтораста  заработанных
ден. „а кто ж его знает, как оно обернетсЯ: хлеб в поле - душа в неволе... €
опЯть ему навЯзчиво померещились те железные рога над неубранной рожью...
     -  ќх, не в руку, не в пору затеЯлось,- почесал  он за  воротом.- —то б
малость повремeнилось-то...
     Ќовые ЉасьЯновы сапоги  висели на деревЯнном штырьке, а стараЯ расхожаЯ
пара вместе с распаЯвшимсЯ  самоваром  валЯлась в углу  -  каждому по  своей
чести.  ЉасьЯн  постоЯл,  оглЯдываЯ те  и  другие, в  чем  ему  идти завтра.
‚исевшие сапоги были еще совсем новые, на спиртовой подметке, прошпиленные в
два рЯда кленовыми гвоздЯми. ил он их на заказ к прошлому покрову в ‚ерхних
‘тавцах за мешок жита и кабанью лопатку. ЉасьЯн берег их от будничной носки,
всю зиму старалсЯ обходитьсЯ старыми, пока те окончательно не подбились