        †ан †ене. Ѓогоматерь цветов

---------------------------------------------------------------
     Jean Genet "Notre-Dame des Fleurs" (1942)
     Џеревод: …лена ѓришина, ‘ергей ’абашкин
     Њ.: †урнал "Ђзазель", издательство "ќргон", 1993
     OCR, spellcheck: Alexandr V. Rudenko (22 липнЯ 2001 р.) <a href="mailto:avrud@mail.ru">avrud@mail.ru</a>
---------------------------------------------------------------

     Ѓез Њориса Џилоржа,
     чьЯ смерть навсегда
     отравила мою жизнь, Я
     бы никогда не написал
     эту книгу.
     Ћна посвЯщаетсЯ его
     памЯти.
     †.†.

     ‚ейдманн  поЯвилсЯ в пЯтичасовом выпуске: голова в белых бинтах, словно
монахинЯ или раненый летчик, упавший на поле ржи сентЯбрьским  днем, похожим
на  тот,  когда возвещено было  имЯ  Ќотр-„ам-де-”лер  [1].  €зображение его
прекрасного  лица,  размноженное  газетами,  обрушилось  на Џариж и  на  всю
”ранцию, на самые отдаленные  деревушки, на хижины и на  замки; и  буржуа  с
тоской  осознали,  что  в  их  повседневную  жизнь проникли  обольстительные
убийцы: тайком  они прокрались в их сны и собираютсЯ их нарушить, прокрались
по  черной  лестнице;  а  она, их  сообщница,  даже  не скрипнула.  Џод  его
портретом сиЯли его  преступлениЯ: убийство No 1, убийство No 2, убийство No
3, и  так  -  до шести, они  говорили о  его тайном величии и  предсказывали
будущую славу.
     —уть раньше негр по имени ‘олнечный Ђнгел убил свою любовницу.
     —уть позже рЯдовой Њорис  Џилорж  прикончил своего любовника  ќскудеро,
чтобы  украсть у него всего-то тысЯчу  франков; потом, в день двадцатилетиЯ,
ему  отрубили голову;  помните, он  тогда украдкой сделал  нос  разъЯренному
палачу.
     Ќаконец, лейтенант с военного кораблЯ,  совсем мальчишка, предал только
ради того, чтобы предать, и его расстрелЯли.
     ‚ честь их преступлений Я и пишу свою книгу.

     ’о, как  чудесно  распускались эти прекрасные и мрачные цветы, мне было
дано  узнать  не  сразу:  об одном  Я  прочел на  обрывке  газеты, о  другом
мимоходом  обмолвилсЯ мой  адвокат,  третий  был  рассказан,  почти  пропет,
арестантами, -  их  пение, кажущеесЯ  фантастическим, заупокойным (словно De
Profundis),  как  жалобные  песни, которые они поют по  вечерам,  пронизываЯ
камеры, доходит  до менЯ прерывистым, искаженным,  исполненным  отчаЯниЯ.  ‚
конце фраз голос срываетсЯ,  и это придает ему такую сладость, что, кажетсЯ,
ему вторЯт сами ангелы, и оттого Я испытываю ужас: ангелы  внушают мне ужас,
когда Я представлЯю их - ни духа, ни плоти, белые, невесомые и пугающие, как
полупрозрачные фигуры призраков.
     ќти убийцы,  теперь уже мертвые, тем не менее приходЯт ко мне, и всЯкий
раз, когда  одна  из этих скорбных звезд  падает в  моей  камере, сердце мое
бьетсЯ, сердце колотитсЯ,  его стук - точно барабаннаЯ дробь,  возвещающаЯ о
сдаче города. ‡а этим следует  возбуждение,  подобное тому, которое скрутило
менЯ и  оставило  на несколько минут нелепо скрюченным, когда  Я услышал гул
пролетающего над тюрьмой немецкого  самолета и разрыв  брошенной  поблизости
бомбы. Ќа мгновение Я увидел одинокого ребенка,  несущегосЯ в своей железной
птице, смеЯсь и сеЯ  смерть. ђади него  одного  все это  неистовство сирен и
колоколов, 101 орудийный залп  на площади  „офин, вопли ненависти и  страха.
‚се камеры задрожали, затрепетали, обезумев от ужаса, заключенные колотили в
двери, катались по полу, вопили, рыдали, проклинали и молили Ѓога. ЏовторЯю,
Я увидел, или думал, что вижу, восемнадцатилетнего ребенка в самолете, и  со
дна своей 426-й камеры Я улыбнулсЯ ему с любовью.
     џ не  знаю,  им ли на  самом  деле принадлежат те лица,  что забрызгали
собой,  словно  жемчужной грЯзью, стену  моей камеры,  но  не  случайно же Я
вырезал из  журналов  именно  эти прекрасные  головы  с пустыми  глазами.  џ
говорю: пустыми, потому что все они светлые и, должно быть, небесно-голубые,
похожие на стальную нить, к которой подвешена  светЯщаЯсЯ прозрачнаЯ звезда,
голубые  и пустые,  как окна  недостроенных  домов, сквозь  которые  в  окна
противоположной стены  можно увидеть небо. Љак  солдатские казармы, открытые
по утрам всем ветрам, кажутсЯ пустыми и чистыми, хотЯ на самом деле населены
опасными  самцами,  развалившимисЯ как попало  на  своих  койках. џ  говорю:
пустыми,  но если они закроют  веки,  то их  вид будет  тревожить  менЯ  еще
больше; как тревожат девушку зарешеченные окна огромной тюрьмы, мимо которой
она  идет;  за  ними спит,  грезит, бранитсЯ и брызжет  слюной племЯ  убийц,
превращающих каждую камеру  в гнездо  шипЯщих змей, но  вместе с  тем  и  во
что-то вроде исповедальни  с пыльными саржевыми занавесками.  ‚ этих глазах,
на первый взглЯд,  нет  ничего  мистического, таинственного, как в некоторых
старинных крепостЯх - ‹ионе или –юрихе, -  но они гипнотизируют менЯ так же,
как пустые  театры, заброшенные тюрьмы, выключенные механизмы и пустыни, ибо
пустыни сродни крепостЯм, они закрыты и не сообщаютсЯ с бесконечностью. ‹юди
с такими лицами вызывают у менЯ ужас, когда Я на ощупь пробираюсь между ними
но зато - что за чудеснаЯ неожиданность, когда в их лабиринте, за поворотом,
к  которому  приближаюсь с замирающим  сердцем,  Я  не нахожу ничего,  кроме
вздыбленной пустоты, осЯзаемой и надменной, как прикосновение монаршей руки.
Љак  Я уже сказал, Я  не уверен,  что  именно  эти головы  принадлежат  моим
гильотинированным друзьЯм, но, по Явным  признакам, Я понЯл: они, висЯщие на
стене, гибкие как ремешки хлыста,  и твердые как стеклЯнный нож, ученые, как
дети,  играющие  в  доктора,  и  свежие,  как  незабудки,  -  избраны  стать
вместилищем  чудовищных душ. ѓазеты редко доходЯт до моей камеры, и  с самых
красивых страниц, как  в майских садах,  обычно уже оборваны  самые красивые
цветы  - это  парни-"коты". "Љоты"  [2] непреклонные, строгие, с расцветшими
членами, так  что Я уже перестаю понимать, лилии  они или члены, или лилии и
члены -  не  совсем они,  до  такой степени, что вечером, стоЯ на коленЯх, Я
мысленно  обнимаю руками их  ноги:  их твердость поражает менЯ,  и Я начинаю
путать  их,  и  воспоминание, которое  Я  отдаю  в  жертву  моим ночам,  это
воспоминание о тебе, лежащем неподвижно,  пока Я ласкал тебЯ;  и только твой
обнаженный  и  подрагивающий   член  врывалсЯ  в   мой   рот  с  неожиданным
остервенением  бродЯги, пронзающего шлЯпной булавкой чернильную каплю у себЯ
на  груди. ’ы  не шевелилсЯ,  не  спал,  не  грезил, ты был  где-то  далеко,
неподвижный  и  бледный, застывший,  напрЯженно  вытЯнувшийсЯ  на  плоскости
кровати,  как  гроб  на  поверхности  морЯ,  и   Я  не  сомневалсЯ  в  нашей
целомудренности, когда чувствовал, как ты несколькими толчками изливаешьсЯ в
менЯ  белой теплотой. ‚озможно, ты играл в наслаждение. ‚ этот  момент тихий
экстаз  навещал  тебЯ,  и  вокруг  твоего  блаженствующего  тела   возникало
невероЯтное  сиЯние, подобное мантии, из которой высовывались твои голова  и
ноги.
     Љороче,  мне удалось собрать десЯтка  два фотографий, и  Я приклеил  их
разжеванным  хлебным мЯкишем к  оборотной стороне картонного распорЯдка днЯ,
висЯщего на стене.  Ђ  некоторые Я приколол  кусочками  латунной  проволоки,
которую  приносит  мастер,  чтобы Я  нанизывал  на  разноцветные  стеклЯнные
бусинки.
     €з  этих  бусинок  другие заключенные  делают  похоронные  венки,  а  Я
смастерил из них рамки в форме звезды длЯ тех, кто навернЯка были настоЯщими
преступниками. Џо вечерам, так же, как  вы  открываете окно  на улицу, так Я
переворачиваю распорЯдок днЯ оборотной стороной к себе. “лыбки и недовольные
гримасы неумолимо проникают в менЯ через  все подставлЯемые мною  отверстиЯ,
их  энергиЯ  наполнЯет  и  поднимает менЯ.  џ  живу  в  их  водовороте.  Ћни
определЯют  мои  привычки,  которые  вместе  с ними служат  мне и  семьей  к
единственными друзьЯми.
     ‚озможно,  среди этих  двадцати  заблудилсЯ  кто-нибудь, кто  ничем  не
заслужил  тюрьмы:  какой-нибудь  спортсмен,  чемпион.   Ќо  если  уж  Я  его
пригвоздил  к моей  стене, значит, все-таки Я  заметил у  него где-нибудь  в
уголке рта или в прищуре глаз дьЯвольский  знак монстра. Љакой-то изъЯн в их
лицо  или в запечатленном жесте  подсказывает мне, что длЯ них не невозможно
менЯ полюбить, потому что они  любЯт менЯ, только если они - монстры;  можно
даже  сказать, что этот случайно затерЯвшийсЯ  сам  сделал  выбор и оказалсЯ
здесь.  ‚  качестве  свиты  и  придворных с обложек  разных  приключенческих
романов Я  подобрал  им молодого метиса  мексиканца, гаучо,  кавказца,  а со
страниц  книжек, которые передаютсЯ  из рук в руки на прогулках, - несколько
неумелых  рисунков  на полЯх:  профили  сутенеров и  бандитов  с  дымЯщимисЯ
сигаретами в зубах, или силуэт какого-нибудь типа с торчащим членом.
     Џо ночам  Я люблю их,  и моЯ любовь вселЯет  в них жизнь. „нем Я  занЯт
своими мелкими заботами. џ  - словно  хозЯйка, котораЯ следит, чтобы хлебнаЯ
крошка  или перышко пепла  не  упали  на паркет.  Ќо уж  ночью! ‘трах  перед
надзирателем,  который  вдруг  может включить  свет  и  заглЯнуть  в глазок,
вынуждает менЯ соблюдать гнусные предосторожности; Я  боюсь выдать себЯ даже
шуршанием  простыни,   но  мои  жесты,  проигрываЯ  по  части  благородства,
становЯсь тайными, лишь усиливают наслаждение. џ словно плыву. Џод простыней
моЯ праваЯ рука нежно скользит, по несуществующему лицу, а  затем и по всему
телу преступника, которого  Я избрал,  чтобы он разделил сегоднЯ со мной мое
счастье. Љисть левой  руки замыкает пальцы на несуществующем органе, который
сперва сопротивлЯетсЯ, а потом сдаетсЯ, раскрываетсЯ,  и сильное мощное тело
выдвигаетсЯ из стены, приближаетсЯ, падает  и размазывает менЯ по тюфЯку, на
котором  остались  пЯтна от  более чем сотни заключенных;  Я же тем временем
грежу  о счастье, в которое  погружаюсь,  и что мне до  ѓоспода  Ѓога и  его
ангелов!
     Ќикто не может сказать, выйду ли Я отсюда, и если выйду, то когда.
     ‘ помощью моих неизвестных любовников Я и напишу эту историю. ‚от  они,
мои герои, приколоты  к стене, мы вместе здесь, за решеткой. Џо мере тог как
вы будете читать эту книгу, ее персонажи, сама „ивина [3], и Љюлафруа, будут
падать  с  тюремной  стены на  страницы,  удобрЯЯ мое  повествование подобно
мертвым листьЯм. Ќужно  ли  мне рассказывать об их смерти? ‚се  воспримут ее
как смерть того, кто, услышав на  суде свой приговор, произнес с прирейнским
акцентом: "џ уже прошел через это" (‚ейдманн).
     Њожет случитьсЯ, что эта историЯ не  во всем покажетсЯ вымышленной, и в
ней,  вопреки моим намерениЯм, послышитсЯ голос крови: это когда ночи Я буду
битьсЯ головой  о  какую-нибудь дверь, высвобождаЯ мучительные воспоминаниЯ,
которые  преследуют  менЯ  с  рождениЯ  мира;  простите  мне это. ЊоЯ  книга
претендует лишь на то, чтобы быть частичкой моей внутренней жизни.
     Џорой  надзиратель в  мЯгких  тапочках  бросает  мне приветствие  через
окошечко  камеры. Ћн  заговаривает со  мной и, сам  того не желаЯ,  подробно
рассказывает о  моих соседЯх: мошенниках,  поджигателЯх, фальшивомонетчиках,
убийцах,  малолетних  преступниках,  которые  катаютсЯ  по  полу  с криками:
"Њамочка, помоги!" •лопает, закрываЯсь  окошечко, и Я остаюсь один на один с
этими  милыми  господами,  которые проскользнули  ко  мне  и  которых  тепло
постели, утренний покой заставлЯет корчитьсЯ, пытаЯсь  ухватить конец нити и
распутать клубок ухищрений, свЯзей, жестоких и  хитроумных орудий, с помощью
которых,  помимо  всего прочего  несколько розоволицых девочек  превратились
белых покойниц. €х головы и ноги Я тоже хочу перемешать с моими  друзьЯми на
стене, они войдут историю  о ребенке. Ђ историю о „ивине Я переделаю на свой
вкус,  чтобы  наполнить  камеру  волшебными  чарами  (Я  хочу  сказать,  что
благодарЯ  этой  истории  моЯ  камера  будет  зачарована). џ  напишу историю
„ивины,  о  которой  знаю  так мало,  историю  Ќотр-„ам-де-”лер,  и,  уж  не
сомневайтесь,  свою собственную историю. Џриметы Ќотр-„ам-де-”лер: рост  171
см, вес 71 кг, лицо овальное, волосы светлые, кожа гладкаЯ, зубы ровные, нос
прЯмой.
     „ивина  умерла вчера посреди лужи крови, исторгнутой  ею из собственной
груди, она  испустила  дух,  в  последнем  заблуждении  принЯв эту кровь  за
воплощение той самой черной пустоты, на которую с трагической настойчивостью
указывала разбитаЯ  скрипка,  увиденнаЯ  у следователЯ в груде  вещественных
доказательств;  так €исус  показывал  на  свою  золотистую  Язву, в  глубине
которой  билось  …го  огненное ‘вЯтое  сердце. ќто  - божественнаЯ  суть  ее
смерти. „ругаЯ - наша - Явилась  в потоках крови, залившей ее ночную рубашку
и  простыни (безжалостное разЯщее солнце улеглось на окровавленных простынЯх
ее постели), приравнЯв ее смерть к убийству.
     „ивина умерла свЯтой, и ее убили - убила чахотка.
     Ќаступил  Январь, и  мы, в тюрьме,  сегоднЯ утром  на прогулке, тайком,
скромно, желаем друг  другу  счастьЯ  в  Ќовом  году, как, наверное, делает,
приходЯ  на  работу,  прислуга.  ‚  качестве  новогодних   подарков  старший
надзиратель раздал нам по маленькому пакетику крупной соли. ’ри часа днЯ. ‡а
решетками  со вчерашнего днЯ идет  дождь,  дует  ветер. Љак на дно океана, Я
опускаюсь   в   глубину   мрачного   квартала,   застроенного   тЯжелыми   и
непроницаемыми длЯ обычного взглЯда домами, которые,  однако, довольно легки
длЯ  внутреннего  взглЯда  воспоминаний, ведь воспоминаниЯ состоЯт пористого
вещества. ‚ мансарде  одного  из  этих  домов  и  жила  долгое времЯ „ивина.
Ћгромное  окно  зачарованно  смотрит  на  маленькое  Њонмартрское  кладбище.
‹естница,  ведущаЯ  в  мансарду,   играЯ  сегоднЯ   значительную  роль.  Ћна
извилиста, словно коридор пирамиды, ведущий к входу в гробницу, в которую на
времЯ  превратилось  жилище  „ивины.  Џодземный  ход поднимаетсЯ,  напоминаЯ
чистотой  своих  изгибов  мраморную руку  велосипедиста смутно  белеющую  во
мраке. ‘ улицы лестница ведет к  смерти. „оходит до последней часовни. ‡десь
уже  пахнет разлагающимисЯ  цветами, восковыми  свечами  и ладаном. ‹естница
поднимаетсЯ во  тьму. ‘ каждой ступенью она истончаетсЯ и тает,  сливаЯсь  с
синевой. ќто лестничнаЯ площадка перед дверью „ивины. Ђ в это времЯ на улице
в  черном ореоле  маленьких  плоских зонтиков, держа  их, как букеты цветов,
стоЯт Њимоза ЏерваЯ, Њимоза ‚тораЯ, Њимоза Џолу-—етвертаЯ, Џервое Џричастие,
Ђнжела,  Њонсеньор,  Љастаньета,  ђегина, словом, целаЯ  толпа.  Њожно  было
продолжить  этот длинный и  скучный перечень  существ  с  громкими  именами,
которые ждут, сжимаЯ  в другой руке, как зонтики,  букетики фиалок; существ,
погрузившихсЯ  в грезы, из которых кто-то из них,  скажем, Џервое Џричастие,
выйдет оглушеннаЯ и потрЯсеннаЯ красотой похоронной  церемонии. ‚едь  памЯть
ее хранит благоуханные  и  волнующие,  как  пение, доносЯщиесЯ  с того света
строчки сообщениЯ в вечерней газете: "Ќа усыпанном пармскими фиалками черном
ковре отелЯ  "Љрийон"  стоЯл  украшенный  серебром  гроб  черного  дерева  с
покоЯщимсЯ в нем набальзамированным телом принцессы Њонако. Џервое Џричастие
была нежным созданием.  Ќа манер английских  леди  она вытЯнула  подбородок,
потом подобрала его и завернулась в  складки прекрасной истории, порожденной
ее мечтами, где все событиЯ  ее тусклой жизни приобретали значительность,  а
сама она была мертвой принцессой.
     „ождь способствовал ее бегству.
     Ќа головах педерастов-девочек были короны из стеклЯруса, точно такие же
Я  делаю  в  своей  камере,  они  приносЯт  с  собой  запах  мокрой  пены  и
воспоминаниЯ о белых  надгробиЯх кладбища в моей  деревне, о  следах  слизи,
оставленных на камнЯх улитками и слизнЯками.
     €так, педерасты собрались внизу у лестницы. Ћни прижались друг к дружке
и  неумолчно  болтают,   щебечут;  девочки  окружили  великолепных,  прЯмых,
молчаливых  и неподвижных, как ветви дерева, мальчиков. ‚се в черном: брюки,
куртки, пальто, но их лица, молодые и старые, гладкие и морщинистые,  словно
гербы, разделены на цветные квадраты. €дет дождь. ‘ шумом дождЯ смешиваетсЯ:
     - ЃеднЯжка „ивина!
     - ’ы только подумай, милаЯ! ‚ ее возрасте это было неизбежно.
     - Ћна ведь уже не зарабатывала, как прежде!
     - Њиньон [4] не пришел?
     - ’ихо вы!
     - Ќет, вы на нее посмотрите.
     „ивина,  не любившаЯ,  чтобы  кто-то  ходил над  ее  головой,  жила  на
последнем этаже  солидного  дома в  приличном  квартале. “  его  подъезда  и
топталась  всЯ  эта  шушукающаЯ  компаниЯ.  ‘  минуты  на  минуту  катафалк,
запрЯженный  скорее  всего  черной  лошадью, прибудет, чтобы отвезти останки
„ивины в церковь, а  затем - сюда,  совсем  рЯдом, на маленькое Њонмартрское
кладбище, куда  ведет улица  ђашель. Џроследовал  ‚севышний с видом  "кота".
ЃолтовнЯ стихла.  ‘  непокрытой головой  и очень  элегантный, непринужденной
изЯщной походкой  приближалсЯ улыбающийсЯ  Њиньон-ЊаленькаЯ Ќожка.  Џри всей
изЯщности  в его  поступи  были  какаЯ-то  тЯжелаЯ  величественность, как  у
варвара,  который вышагивает  по грЯзи в  дорогих сапогах  на  меху. ‚ерхнЯЯ
часть его тела сидела на нижней,  как король на троне. ‘тоит мне представить
его, как ту же моЯ леваЯ рука лезет через прореху в кармане. €  воспоминание
о  Њиньоне не  отступит, пока Я не  закончу свое  дело. Ћднажды  дверь  моей
камеры  отворилась,  и ЯвилсЯ  он.  Ќа  мгновение он  показало  мне таким же
торжественным,  как  сама  смерть  выходЯщаЯ из  оправы  невероЯтно  толстых
тюремных стен. Ђ вид у  него был такой, будто он лежал голый в поле гвоздик.
“же в следующую же секунду всецело отдалсЯ ему, и словно через рот (не помню
кому  принадлежат эти слова) он заполнил  менЯ  до самого  сердца.  ‡аполнил
настолько,  что  вытеснил  менЯ  самого, и  теперь Я сливаюсь с  гангстерами
налетчиками  или  "котами", и  полициЯ по ошибке задерживает менЯ. ‚ течение
трех  месЯцев он  наслаждалсЯ  моим телом,  истЯзаЯ менЯ как  только мог.  џ
валЯлсЯ у  него в ногах,  а  он топтал менЯ,  как  половую трЯпку. Џотом  он
освободилсЯ и вернулсЯ к воровству, Я  же  не могу забыть его, его жесты, он
весь  проЯвлЯетсЯ в  них,  как  в гранЯх стекла, его жесты  всегда  казались
непредсказуемыми, их невозможно было представить следствием долгих раздумий.
“вы, от него, осЯзаемого, мне осталсЯ лишь гипсовый слепок с его гигантского
вставшего члена, слепок, сделанный самой „ивиной. Ѓольше всего менЯ поражали
крепость, а значит - красота его пениса, от ануса до самой головки.
     џ  бы  сказал еще, что  у  него были  кружевные  пальцы, и  при  каждом
пробуждении его протЯнутые руки раскрывались, чтобы  принЯть в себЯ Њир, это
придавало ему  вид Њладенца €исуса,  лежащего  в ЯслЯх (пЯтка одной  ноги на
щиколотке другой), но его внимательное лицо было обращено к небу изнанкой. Ђ
стоЯ, он походил на  Ќижинского  [5] на старых  фотографиЯх, где  тот снЯт в
одеЯнии из  лепестков  роз  с руками,  привычно  сложенными  корзинкой.  …го
гибкое, как у  скрипача,  запЯстье  изЯщно изогнулось. Ђ иногда он вдруг сам
себЯ душит трепетной, как у трагической актрисы, рукой..
     ќто  почти точный портрет Њиньона, ведь он -  мы  это еще увидим -  был
гением жеста, одно воспоминание о котором возбуждает  менЯ так, что Я уже не
в силах остановитьсЯ, пока моЯ  рука не  склеитсЯ от выпущенного  на свободу
наслаждениЯ.  Ћн  вошел  к  смерти, ступаЯ  по  прозрачному воздуху. …го еще
называли  греком  или  шулером;  когда  он  проходил  мимо,  все  гомики,  и
Њонсеньер, и Љастаньета и все Њимозы, незаметно сделали грудью винтообразное
движение, и им показалось, что своими телами  они,  как вьюнки, оплели этого
красавца. Ѓезразличный и  блестЯщий, как сталь ножа, которым забивают  скот,
он  прошел,  расколов  их на две  части, которые вновь бесшумно соединились,
распространЯЯ  легкий  запах  отчаЯниЯ, который ни с чем не спутаешь. Њиньон
поднЯлсЯ по  лестнице,  шагаЯ через  ступеньку,  широко  и уверено,  так что
казалось,  что,  достигнув  крыши,  он  не остановитсЯ  и  уйдет  дальше  по
ступенькам  голубого воздуха, в небо. ‚ мансарде, ставшей менее таинственной
после   того,   как  смерть  превратила  ее  в  склеп  (она  утратила   свою
двусмысленность,   вернув   себе   вместе   с   чистотой  вид   беспричинной
бессвЯзности,  который придавали  ей  эти удивительные  похоронные предметы:
белые перчатки, фонарь, артиллерийскаЯ куртка и,  наконец,  все то, о чем мы
упомЯнем ниже),  находилась  лишь  мать  „ивины,  ќрнестина,  вздыхающаЯ под
траурной   вуалью.   Ћна  уже   стараЯ.  Ќо   она  наконец-то  получила  эту
замечательную  возможность,  которою так долго ждала. ‘мерть „ивины позволит
ей, через  внешние проЯвлениЯ отчаЯниЯ, через видимый траур слез.,  цветов и
крепа,  освободитьсЯ от сотен ролей которые  ей приходилось играть. ‚о времЯ
болезни, Я сейчас  расскажу  о ней, - когда „ивина-трюкачка  была еще  всего
лишь деревенским мальчишкой звалась ‹уи  Љюлафруа,  удача ускользнула из рук
ќрнестины.  ‘о  своей постели больной видел  комнату, где ангел  (опЯть  это
слово  волнует, влечет и в то же времЯ отталкивает менЯ. ЉрыльЯ у ни есть, а
вот  есть ли у них зубы?  Ќеужели с  помощью этих тЯжелых,  покрытых перьЯми
крыльев, "этих мистических крыльев", они и летают? Ђ  их чудесное ангельское
имЯ: они менЯют его, если падают?, где ангел, солдат в голубой форме и  негр
(ведь  мои  книги всегда будут  лишь  поводом  изобразить солдата в голубом,
ангела и негра, играющих, словно братьЯ в  кости  или в  бабки в  темной или
светлой тюремной камере) составлЯли некое тайное сообщество, не­которого сам
он  был  исключен.  Ђнгел,  негр  и  солдат  поочередно принимали  облик его
школьных друзей, крестьЯн, но никогда - змеелова Ђльберто. ќто  его поджидал
Љюлафруа в пустыне,  чтобы ртом утолить свою знойную жажду  звездной  плоти.
—тобы утешитьсЯ,  он,  несмотрЯ  на свой возраст, пыталсЯ найти счастье там,
где не было ничего приЯтного:  в  поле, чистом, пустынном  и  унылом, в поле
песка или лазури, в магнитном поле, немом и безжизненном, где не осталось ни
нежности, ни цвета, ни  звуков.  “же много раньше поЯвление  на  деревенской
дороге невесты  в черном  платье,  но в белой  фате, сверкающей, как молодой
пастух, засыпанный снегом,  или как запудренный мукой светловолосый мельник,
или как Ќотр-„ам-де-”лер, которого он узнает позже и которого Я сам увидел в
своей камере как-то утром у  отхожего места  -  с сонным лицом,  розовым под
мыльной пеной, и  всклокоченными волосами - раздваиваЯ его  представление  о
мире, открыло Љюлафруа, что поэзиЯ - это не мелодиЯ сладких  извивов, потому
что фата падала складками резкими,  четкими, строгими  и ледЯными. ќто  было
предостережением. Ћн ждал Ђльберто, а тот  все не  шел. Ќо в каждом входЯщем
крестьЯнине или крестьЯнке ему виделись черты змеелова. Ћни были как бы  его
вестниками,  посланцами,  предтечами, несли  впереди него  часть  его даров,
подготавливаЯ его приход, протаптываЯ ему дорогу. Ћни возглашали аллилуйЯ. “
одного была походка Ђльберто, у других  - его жесты,  или цвет и вельвет его
брюк, или его голос; и Љюлафруа, как человек, который очень чего-то ждет, не
сомневалсЯ,  что  в  конце концов  все  эти разрозненные  детали соединЯтсЯ,
сделав возможным торжественное,  долгожданное и удивительное поЯвление в его
комнате    уже    целого   Ђльберто;   так   в    моей    камере    поЯвилсЯ
Њиньон-ЊаленькаЯ-Ќожка, и мертвый и живой одновременно.
     Љогда   деревенский   свЯщенник,   пришедший  узнать   новости,  сказал
ќрнестине: "Њадам, умереть молодым - это счастье", - она ответила: "„а, мсье
герцог" - и сделала реверанс.
     ‘вЯщенник внимательно взглЯнул на нее. - Ћна, улыбаЯсь,  разглЯдывала в
блестЯщем паркете  свое отражение, бывшее ее  антиподом, делавшее ее пиковой
дамой, злой вдовой.
     - Ќе пожимайте плечами, мой друг, Я не сумасшедшаЯ.
     Ћна действительно не была сумасшедшей.
     - ‹у Љюлафруа умирает. џ это чувствую. Ћн сейчас умрет, Я знаю.
     "Ћн  сейчас  умрет, Я знаю,"  -  это выражение из одной книги  вылетело
живым и кровоточащим, как крылышко воробьЯ  (или  ангела, если только ангелы
способны истекать  алой кровью),  слова,  с  ужасом  произнесенные  героиней
дешевого  романа, напечатанного мелким шрифтом на  пористой бумаге, похожей,
говорЯт, на совесть распутников, развращающих детей.
     - џ буду  танцевать  под похоронное пение.  €так,  нужно было, чтобы он
умер. Ђ чтобы пафос этого  событиЯ стал более резким,  она сама  должна была
вызвать его смерть.  Њораль, страх перед  адом или тюрьмой здесь ни при чем,
верно? ‚плоть до мельчайших подробностей  ќрнестина -- а значит, и Я тоже --
представила, как она будет  действовать. Ћна выдаст это  за самоубийство: "џ
скажу,  что  он сам  себЯ убил". ‹огика ќрнестины сродни логике театра и  не
имеет ничего  общего с тем, что называют правдоподобием;  ведь правдоподобие
предполагает  наличие Ясных мотивов.  Ќе  будем  удивлЯтьсЯ,  давайте  лучше
восхитимсЯ.
     Ћгромный  револьвер в глубине  выдвижного Ящика определил ее поведение.
Ќе впервые вещи побуждают к действию, и они должны были бы нести страшную по
сути, но им  ничем не грозЯщую ответственность  за преступление. ђевольвер -
кто бы мог подумать? - стал непременной принадлежностью ее поступка. Ћн стал
продолжением  ее  напрЯгшейсЯ руки  героини пьесы; он  не давал ей  покоЯ, -
нужно же это  сказать наконец, - с властной настойчивостью, от которой у нее
горели  щеки,  с  той  настойчивостью,  с которой  плотные  руки Ђльберто  в
раздувшихсЯ  карманах не давали покоЯ деревенским девушкам. Ќо точно так же,
как Я сам  согласилсЯ бы  убить только нежного подростка, чтобы после смерти
мне  досталсЯ  труп,  но  труп  еще теплый, и  призрак, который так  приЯтно
обнимать;  так  и ќренестина  шла на убийство только при  условии,  что  она
избежит ужаса, которого невозможно избежать на этом свете (конвульсии, упрек
и отчаЯние  в  глазах жертвы, брызги  крови  и  мозга), и ужаса ангельского,
потустороннего, именно  поэтому,  а может  быть,  и длЯ  того, чтобы придать
больше  торжественности моменту, она надела свои украшениЯ. ’ак и Я когда-то
делал себе кокаиновые инъекции,  специально выбираЯ длЯ  этого шприц в форме
изЯщной  пробки  длЯ  графина,  и  надевал  на указательный  палец кольцо  с
огромным бриллиантом. „ействуЯ таким образом, она не понимала, что усложнЯет
свой  жест, придаваЯ ему исключительность, странность, которые угрожали  все
испортить. ’ак и получилось. Џлавно и медленно спускаЯсь,  комната слилась с
роскошной  квартирой, в золоте,  со стенами,  обитыми гранатовым  бархата  с
дорогой стильной мебелью, в полумраке созданном красными фаевыми портьерами,
и  увешанной большими зеркалами  с  хрустальными  подвесками на канделЯбрах.
‚ажнаЯ  деталь:  с  потолка  свисала огромнаЯ люстра,  а  пол  был  застелен
пушистым сине-фиолетовым ковром.
     ‚о  времЯ  свадебного  путешествиЯ  в  Џариж,  как-то  вечером с  улицы
ќрнестина  мельком увидЯ через  занавеси окна эти  великолепные апартаменты,
идЯ под  руку  с мужем, она робко, пока робко мечтала умереть там от любви к
какому-нибудь тевтонскому рыцарю! ѓарденал [6] и цветы... Џот! когда она уже
успела  умереть  так несколько  раз, квартира освободилась  длЯ драмы  более
страшной чем ее собственнаЯ смерть.
     џ усложнЯю, запутываю, вы скажете:  это ребЯчество. „а, это ребЯчество.
‚се заключенные -  дети, и только дети бывают так изворотливы, скрытны,  так
понЯтны и непоследовательны. "Ђ еще хорошо бы, - подумала ќрнестина, - чтобы
о  в каком-нибудь  роскошном городе,  в Љаннах или  в ‚енеции, чтобы Я могла
совершать туда паломничества".
     †еной  или любовницей дожа, остановитьсЯ в каком-нибудь отеле на берегу
Ђдриатики, скажем, в  "ђитце", и потом с охапкой цветов  в  руках по  крутой
тропинке  взбиратьсЯ к кладбищу, сесть на простую плиту  из белого выпуклого
камнЯ и замереть, упиваЯсь ароматом страданиЯ!
     Ќе  возвращаЯ ее в реальность, которой  она и не  покидала,  подготовка
декораций длЯ спектаклЯ заставила ее, однако, стрЯхнуть с себЯ эти видениЯ.
     Ћна   пошла   за   револьвером,   который   уже   давно   был   зарЯжен
предупредительным Џровидением, и когда  ќрнестина  взЯла  его, тЯжелый,  как
восставший фаллос  то осознала, что беременна убийством, беременна  смертью.
‚ам неведомо  это нечеловеческое,  это экстатическое состоЯние  ослепленного
убийцы, сжимающего  в руке  пистолет, нож,  ружье или  пузырек  с  Ядом, или
убийцы, который уже  сделал  шаг,  ведущий его  к пропасти.  Џоследний  жест
ќрнестина  могла  бы  исполнить  быстро, но  она, как,  впрочем, и Љюлафруа,
следует сценарию,  которого не читала, который пишу  Я, и в котором развЯзка
наступит в свое времЯ. ќрнестине  известна лишь ущербнаЯ, чисто литературнаЯ
сторона ее поступка, но то обстоЯтельство, что она должна подчинитьсЯ плохой
литературе, делает  ее  еще более трогательной и в ее собственных, и в  моих
глазах. ‚ драме, как и в жизни, она избегает надменной красоты.
     ‚сЯкому   преднамеренному   убийству,   предшествует   подготовительный
церемониал и всегда, вслед за ним, следует церемониал искупительный. ‘мысл и
того и другого обычно не доходит до сознаниЯ убийцы. ‚се идет своим чередом.
“  ќрнестины  времени  было  как  раз, чтобы резатьсЯ  перед  траурным залом
прощаниЯ. Ћна выстрелила.  ЏулЯ пробила висЯщий под  стеклом почетный диплом
ее покойного мужа. ‘трашный ѓрохот.  Ћдурманенный  снотворным ребенок ничего
не слышал. ќрнестина  тоже: она выстрелила в квартире с гранатовым бархатом,
и  пулЯ, разбив  (зеркала,  подвески,  хрусталь,  искрошив  мрамор,  прорвав
обивку,  сломав,  наконец,  всю выдуманную  конструкцию, обрушила  на голову
падающей  ќрнестины,  вместо сверкающей  крови,  хруст,  люстры и подвесок и
серый пепел.
     Ћна пришла в себЯ посреди обломков собственной драмы. ‚ руках ее уже не
было револьвера,  он исчез под кроватью, как топор на дне пруда, как бродЯга
в стене; ее руки, легкие, мысли, порхают вокруг нее. Џотом она ждет.
     ‚от  такой, пьЯной от горЯ, ее и  застал Њиньон. …му стало  не по себе:
она была  красива и при  этом  казалась безумной, но,  скорее,  все-таки его
испугала ее красота. Ћн сам был красив, чего же ей боЯтьсЯ? “вы, мне слишком
мало,  а точнее, почти<sup> </sup>ничего  не известно  о  скрытых отношениЯх
между красивыми людьми, знающими, что они  красивы; и уж  совсем ничего Я не
знаю  об отношениЯх между  красивыми мальчиками,  которые кажутсЯ  друзьЯми,
хотЯ,  возможно,  на  самом  деле  ненавидЯт друг  друге.  Љогда  они просто
улыбаютсЯ друг другу, вкладывают ли они бессознательно в эту улыбку какую-то
нежность и как это влиЯет на них?  Њиньон неумело  перекрестилсЯ над гробом.
…го застенчивость  можно  было  принЯть за отрешенность,  но именно  в  этой
застенчивости заключено все его очарование.
     ‘мерть  тЯжелой печатью, как  сургуч на  старинных грамотах, повисла на
занавесках,  на  стенах и  на  коврах. Ќо особенно на  занавесках.  Ћни ведь
наиболее чувствительны. Ћни чувствуют смерть и, как собаки, возвещают о ней.
Ћни облаивают  смерть своими  складками, которые приоткрываютсЯ, чернеЯ, как
рты и глаза масок  в трагедиЯх ‘офокла, или выгибаютсЯ, становЯсь выпуклыми,
как веки  христианских аскетов.  ‘тавни были закрыты, свечи зажжены. Њиньон,
который не узнавал мансарды, где жили они с „ивиной, вел себЯ сдержанно, как
молодой человек, наносЯщий визит.
     …го чувства у гроба? Ќикаких. Ћн уже забыл „ивину.
     ‘лужащие  похоронного бюро  Явились  почти тут же, очень кстати выручив
его.
     ‚  пелене  дождЯ  чернаЯ  процессиЯ,  пестрЯщаЯ размалеванными  лицами,
пахнущаЯ румЯнами и цветами, тронулась вслед за катафалком.  Љруглые плоские
зонты,  покачиваЯсь в  такт  шагам, поддерживали  ее между  небом  и землей.
Џрохожие  уже не видели  ее,  она  была такой легкой,  что уже  поднЯлась на
десЯть  метров над землей; лишь  служанки да лакеи еще  могли бы рассмотреть
ее, если  только в эти  10  часов утра первые не подносили чашку  шоколада в
постель хозЯйке, а вторые не открывали двери утренним посетителЯм. Љ тому же
процессиЯ двигалась так быстро, что была почти невидима. Ћси колес катафалка
были снабжены  крыльЯми. Џервым  под  дождь  вышел свЯщенник, распеваЯ  Deus
Irae. Ћн приподнимал подол сутаны, его научили делать так в дождливую погоду
еще в  семинарии.  ќтот хотЯ и непроизвольный жест, как бы высвобождал в нем
из   плаценты  благородства   целый  рЯд  грустных   и  загадочных  существ.
Џрикрывшись полой черного бархатного облачениЯ, сшитого из  того же бархата,
что и полумаска ”антомаса или супруги  венецианского дожа  на карнавале,  он
попыталсЯ ускользнуть, но  тут  землЯ сама ускользнула из-под его  ног, и мы
сейчас  увидим,  в  какую  ловушку он попал. Ќа  мгновение показалась нижнЯЯ
часть его лица. ‘вЯщенник этот был совсем молод: под его траурным облачением
угадывалось тело страстного атлета. €ными словами, он носил чужую одежду.
     ‡аупокойнаЯ  служба в  церкви  ограничилась "Faites ceci en memoire  de
moi"  [7],  после чего свЯщенник  волчьей походкой  подошел к  алтарю, молча
открыл  отмычкой замок дарохранительницы, отодвинул покров тем жестом, каким
в полночь раздвигают  двойной полог  алькова,  затем, затаив  дыхание,  взЯл
дароносицу с  осторожностью взломщика, не надевшего перчаток,  и,  разломив,
проглотил подозрительного вида облатку.
     „орога от  церкви до кладбища  была  долгой,  а текст  требника слишком
хорошо  известен.  •отЯ заупокойное пение  и черное шитое серебром облачение
были прелестны. ‘вЯщенник тащилсЯ по грЯзи, как если бы шел  по лесу. Љакому
лесу?  -спросил  он себЯ.  Ќу, скажем, Ѓогемский лес в одной  чужой  стране.
‘корей  всего  -  в ‚енгрии. Ќесомненно, к  выбору  именно этой  страны  его
подтолкнуло  мудрое  предположение,  что   венгры  -единственные  азиаты  на
европейском континенте. ѓунны. Ђтилла жжет траву,  а его солдаты греют сырое
мЯсо себе на обед, зажав его  куски между лЯжками, такими же, а может, и еще
более  мощными,  чем  лЯжки  Ђльберто,  Њиньона, ѓорги  и даже  чем бока  их
лошадей. Ћсень. ‚ венгерском лесу идет дождь.
     ‚ода  с  веток стекает на  лоб  свЯщенника.  ‘лышен  лишь  шум  капель,
стучащих  по  мокрым  листьЯм. ‚ечереет,  в  лесу становитсЯ все  тревожнее.
‘вЯщенник поплотней запахивает на своих великолепных бедрах серый оплЯнд [8]
, широкий, как. его сегоднЯшнее облачение, в которое он завернут там.
     ‚  лесу есть лесопилка, двое  парней,  которые на ней работают, ушли на
охоту.  €х здесь никто  не  знает. Ћни, свЯщенник узнал об  этом, кажетсЯ, в
одном  из  своих  снов,  вернулись  недавно  из  кругосветного  путешествиЯ.
‘вЯщенник так же,  как и там, читал  здесь  заупокойную  молитву,  в момент,
когда  наткнулсЯ на  одного  из  этих чужеземцев,  того, который помоложе, с
лицом, точь-в-точь как у мЯсника из моей деревни. ’от возвращалсЯ с охоты. ‚
уголке  рта  - погасший окурок. ‘лово  "окурок" и  привкус размокшего табака
заставили  спину свЯщенника напрЯчьсЯ, и тремЯ маленькими резкими движениЯми
он кончил; наслаждение отозвалось дрожью во всех его  мышцах вплоть до самой
последней, котораЯ содрогнулась и извергла звездное семЯ.
     ѓубы пильщика прильнули ко рту свЯщенника, впихнув в него окурок Языком
более властным,  чем  королевский указ. ‘вЯщенник  был сражен любовью и  без
чувств упал на  пропитанный водой мох. ђаздев  его почти догола,  незнакомец
ласкал  его  с  благодарностью, даже,  как показалось  свЯщеннику, умиленно.
Џотом он одним движением перекинул через  плечо свой Ягдташ, в котором лежал
лесной кот, подобрал ружье и ушел, беззаботно посвистываЯ.
     ‘вЯщенник огибал  склепы, педерасты шли за ним, спотыкаЯсь о камни,  по
мокрой  траве,  среди могил они  походили на ангелов. Њальчик-певчий, жалкий
замухрышка,  который  и не подозревал  о приключении, только  что  пережитом
свЯщенником, спросил, можно ли ему не снимать скуфью. ‘вЯщенник разрешил. Ќа
ходу, не вынимаЯ  руку из  кармана, ногой он сделал то, чисто  танцевальное,
„вижение, которым заканчиваетсЯ танго. Ћн слегка присел на чуть выставленную
вперед  на  носок  ногу  и  резко  выставил  вперед  колено,  отчего  сутана
закачалась, подобно широким  штанинам морЯка или гаучо, шагающего вразвалку.
€ затЯнул псалом.
     Љогда   процессиЯ  подошла  к  могиле,  навернЯка  вырытой  тем   самым
могильщиком,  за которым  „ивина  когда-то наблюдала из своего  окна, гроб с
покойницей, завернутой в белые кружева, был опущен. ‘вЯщенник освЯтил могилу
и передал кропило сперва  Њиньону,  который покраснел, ощутив в руке тЯжесть
этого предмета (ведь он был уже далеко от „ивины, на полпути назад  к своему
племени,  родственному  племени  молодых  цыган,  которые  соглашаютсЯ   вас
"покачать"  [9],  но  только  ногами),  а  потом  педерастам,  и  все вокруг
наполнилось  визгом  и  фырканием.  €менно  о  таком  уходе,  в  обстановке,
созданной причудливым  переплетением  фантазии и гнусности,  „ивина,  должно
быть, и мечтала.


     „ивина умерла. “мерла и похоронена.
     ...“мерла и похоронена.


     ђаз „ивина умерла,  поэт может воспевать ее, рассказывать легенду, сагу
или предание о „ивине. ‘агу о „ивине нужно бы танцевать, изображать  жестами
и  мимикой,  изредка  поЯснЯЯ   действие  легкими  ремарками.  Ќевозможность
представить  вам  ее  балетное  воплощение,  заставлЯет   менЯ  прибегать  к
многословию, дабы создать нужное впечатление, но Я  постараюсь  избежать при
этом выражений банальных, пустых, бессодержательных и бесцветных.
     —его  хочу  Я,  сочинЯЯ  эту  историю?  ‚осстановив  ход  своей  жизни,
проследив ее путь, Я стремлюсь наполнить мою камеру наслаждением, стать тем,
чем Я чуть было не стал, вновь найти те мгновениЯ, когда Я блуждал в сложных
лабиринтах ловушек подземного неба, погружаЯсь  в них, как в черную пустоту.
Њедленно  передвигать  массы зловонного воздуха, обрезать нити,  на  которых
букетами  висЯт мои чувства,  наблюдать,  как из  неведомо  какого звездного
потока  возникнет, возможно,  цыган, которого Я ищу, мокрый,  в пене  волос,
играющий на скрипке, дьЯвольски ловко спрЯтанный за алым бархатным занавесом
ночного кабаре.
     ѓоворЯ о „ивине, Я буду, в зависимости  от своего настроениЯ, смешивать
мужское и женское, а если  мне придетсЯ цитировать,  по  ходу повествованиЯ,
какую-нибудь  женщину,  Я  найду  способ,  как-нибудь  исхитрюсь,  чтобы  не
возникло путаницы.


     ЏоЯвившись однажды в Џариже, „ивина  так и прожила там двадцать лет, до
самой смерти. Ћна  всегда была  худенькой,  и подвижной, хотЯ к  концу жизни
черты ее приобрели некоторую угловатость.  Ћколо двух часов ночи она вошла в
кафе ѓраффа  на Њонмартре.  Џосетители  его  были  сплошь  из  еще  сырой  и
бесформенной  глины,  „ивина  же  всЯ была из чистой  воды. Ѓольшое  кафе  с
закрытыми  окнами,  завешенными шторами на  выгнутых  карнизах, было  набито
людьми,  тонувшими в  сигаретном  дыме; „ивина внесла  сюда с собой какую-то
скандальную  свежесть,  свежесть  утреннего ветерка, и  упоительную сладость
стука каблуков по каменному полу  храма; и, как ветер крутит листьЯ, так она
заставила  повернутьсЯ  ставшие вдруг  легкими  и дурными  головы  банкиров,
коммерсантов, альфонсов, гарсонов, управлЯющих, полковников, уродов.
     Ћна села за пустующий столик и заказала чаю.
     - € лучше китайского, мой милый, - сказала она.
     ‘  улыбкой.  ЏосетителЯм  ее улыбка  показалась  возмутительно дерзкой.
Ћбычно принЯто  покачивать головой, говорЯ  о  таких улыбках.  Ќо пусть  длЯ
поэта и длЯ читателЯ ее улыбка будет загадочной.
     ‚ тот  вечер она была  в  шелковой  блузе  цвета  шампань,  в  краденых
матросских брюках и кожаных сандалиЯх. Ќа одном пальце, кажетсЯ, на мизинце,
сверкал Яркий, как  гангренознаЯ Язва, камень.  Џринесенный чай она пила как
дома: маленькими глоточками (точно голубка), поднимаЯ и ставЯ  назад чашку и
отставлЯЯ в сторону  мизинец. ‚от ее портрет: волосы темно-русые и вьющиесЯ,
их завитки падали ей на глаза и на щеки, эту прическу можно  было бы назвать
"кошка  с  семью  хвостами". —уть  выпуклый чистый лоб.  ѓлаза,  несмотрЯ на
живущее в них отчаЯние, поют, и их мелодиЯ передаетсЯ от глаз зубам, оживлЯЯ
их, а от зубов дальше - всем ее движениЯм вплоть до малейшего жеста. ‘труЯсь
из глаз, ее очарование волнами докатываетсЯ до босых ног. …е тело изысканно,
как  Янтарь.  …е  ноги становЯтсЯ быстрыми, когда  ей случаетсЯ  убегать  от
призраков, от ужаса на них вырастают крыльЯ. Ћна очень проворнаЯ, ведь чтобы
сбить призраков со следа, ей  нужно мчатьсЯ быстрее  собственных мыслей. Ћна
пила  свой  чай  под взглЯдами  тридцати  пар глаз,  выражение которых  Явно
противоречило  тому,  что  произносилось  презрительными,  раздосадованными,
грустными и увЯдшими ртами.
     „ивина  была  изЯщной, но  напоминала  при  этом  тех праздных  бродЯг,
которые слонЯютсЯ  в поисках красивых зрелищ  и редких ощущений,  таскаЯ  за
собой  весь неизбежный  хлам  пройденных  сказочных  городов.  Џри  малейшем
движении, завЯзывают ли они  галстук или стрЯхивают пепел с сигареты, тут же
включаютсЯ "однорукие  бандиты". „ивина свЯзывала в узел сонные артерии. Ћна
была непреодолимо соблазнительна. Ѓудь моЯ волЯ, Я бы сделал из нее рокового
героЯ, на  свой  вкус. ђоковой длЯ менЯ  - это  такой,  от которого  зависит
судьба  всех тех,  кто в  оцепенении  смотрит на него.  џ  изваЯл  бы  ее  с
каменными бедрами, гладкими блестЯщими щеками, тЯжелыми веками, с Языч