еждународной политики, при чем требовал чуда: чтобы всЈ  это дикое, вЯзкое,
тЯжкое, как перевозка камней по размытой дороге,  обратилось вдруг в ажурную
речь. ‚овсе  лишенный  способности запоминать слова (и  любЯщий говорить  об
этом не  как о недостатке, а как об интересном свойстве своей натуры), он не
только  не делал  никаких успехов,  но даже успел за  год учениЯ позабыть те
несколько французских фраз, которые застал у него ”едор Љонстантинович, и на
основе которых старик мнил  построить за три-четыре вечера свой собственный,
легкий,  живой,  переносный  Џариж.  “вы,  бесплодно  шло  времЯ,  доказываЯ
тщетность  усилий,  невозможность  мечты,  --  да  и  преподаватель  попалсЯ
неопытный, совершенно терЯвшийсЯ, когда бедному фабриканту вдруг требовалась
точнаЯ  справка  (как  по-французски   "ровница"?),  от  которой,   впрочем,
спрашивающий тотчас из деликатности отказывалсЯ, и оба  приходили в минутное
смущение, как в старой идиллии невинные юноша и дева, невзначай  коснувшиесЯ
друг  друга. Њало-по-малу  становилось невыносимо.  Ћттого, что  ученик  всЈ
удрученнее  ссылалсЯ на усталость мозгов и всЈ чаще отменЯл уроки  (небесный
голос   его   секретарши   по  телефону,  --   мелодиЯ   счастьЯ!),   ”едору
Љонстантиновичу казалось, что  тот наконец убедилсЯ в неумелости учителЯ, но
из жалости к его поношенным штанам длит и будет длить до гроба эту  взаимную
пытку.
     € сейчас,  сидЯ  в  трамвае,  он  так несбыточно Ярко увидел, как через
семь-восемь  минут  войдет  в  знакомый,  с  берлинской,  животной  роскошью
обставленный  кабинет,  сЯдет  в   глубокое  кожаное  кресло  подле  низкого
металлического столика  с открытой  длЯ  него  стеклЯнной  шкатулкой, полной
папирос,  и  лампой  в виде  географического  глобуса, закурит, дешево бодро
закинет  ногу  на  ногу  и  встретитсЯ  с  изнемогающим,  покорным  взглЯдом
безнадежного  ученика,  -- так  живо услышит его вздох  и неискоренимое "ну,
вуй",  которым  тот  уснащал  свои  ответы,  что   вдруг  неприЯтное  чувсто
опаздываниЯ заменилось  в душе  ”едора Љонстантиновича отчетливым и каким-то
нагло-радостным решением  не ЯвитьсЯ  на урок вовсе, а слезть  на  следующей
остановке и вернутьсЯ домой, к недочитанной книге, к вне-житейской заботе, к
блаженному  туману,  в  котором  плыла  его  настоЯщаЯ  жизнь,  к  сложному,
счастливому, набожному труду, занимавшему его  вот уже около года. Ћн  знал,
что нынче получил  бы за несколько  уроков плату, знал, что  иначе  придетсЯ
опЯть  в долг курить  и  обедать,  но  совершенно  мирилсЯ  с этим ради  той
деЯтельной  лени (всЈ  тут,  в  этом  сочетании), ради возвышенного прогула,
который  он  себе   разрешал.   €  разрешал   не   впервые.  ‡астенчивый   и
взыскательный, живЯ  всегда  в гору, тратЯ  все свои силы  на  преследование
бесчисленных  существ, мелькавших  в нем,  словно  на  заре в мифологической
роще,  он  уже не мог  принуждать себЯ к общению с  людьми длЯ заработка или
забавы, а потому был беден и  одинок. €, как бы на зло  ходЯчей судьбе, было
приЯтно вспоминать, как однажды летом он не  поехал на вечер  в  "загородной
вилле" исключительно потому,  что  —ернышевские предупредили  его,  что  там
будет человек, который "может  быть ему  полезен", или как прошлой осенью не
удосужилсЯ снестись с бракоразводной конторой, где требовалсЯ переводчик, --
оттого  что сочинЯл драму в стихах,  оттого что  адвокат,  суливший ему этот
заработок,  был докучлив и глуп, оттого, наконец, что слишком  откладывал, а
потом уж не мог решитьсЯ.
     Ћн  выбралсЯ  на  площадку  вагона. ’отчас же ветер  грубо его обыскал,
после  чего  ”едор  Љонстантинович потуже затЯнул поЯсок макинтоша, поправил
шарф, --  но небольшое количество трамвайного  тепла было уже у него отнЯто.
‘нег  валить  перестал,  а  куда  пропал  --  неизвестно; оставалась  только
вездесущаЯ  сырость,  котораЯ сказывалась и в  шуршащем звуке  автомобильных
шин, и в каком-то по-свински резком, терзающем слух, рваном вопле  рожков, и
в  темноте днЯ,  дрожавшего от холода, от  грусти, от  омерзениЯ к себе, и в
особом  желтом  оттенке уже  зажженных  витрин, в отражениЯх,  в отливах,  в
текучих огнЯх, -- во  всем этом болезненном недержании электрического света.
’рамвай  выехал  на   площадь  и,  мучительно  затормозив,  остановилсЯ,  но
остановилсЯ лишь предварительно, так как впереди,  у каменного островка, где
теснились осаждающие, застрЯли два других номера, оба с прицепными вагонами,
и   в   этом   косном  нагромождении  тоже  как  то  сказывалось   гибельное
несовершенство  мира, в  котором ”едор Љонстантинович всЈ  еще пребывал.  Ћн
больше не  мог,  он  выскочил и  зашагал  через скользкую  площадь к  другой
трамвайной линии, по  которой  обманным образом мог вернутьсЯ в свой район с
тем же билетом, -- годным на одну пересадку, а отнюдь  не на  обратный путь;
но  честный  казенный  расчет, что  пассажир  будет  ехать  только  в  одном
направлении,  подрывалсЯ в некоторых случаЯх тем, что, при знании маршрутов,
можно было  прЯмой путь незаметно обратить в дугу, загибающуюсЯ к  отправной
точке.  ќтой остроумной системе (приЯтно  доказывавшей  некий чисто-немецкий
порок в планировке  трамвайных линий) ”едор  Љонстантинович следовал охотно,
однако, по рассеЯнности, по неспособности длительно ласкать мыслью выгоду, и
думаЯ уже о другом,  машинально платил наново за  билет, который намеревалсЯ
съэкономить. €  всЈ-таки  процветал  обман,  всЈ-таки  не  он,  а  ведомство
городских  путей сообщениЯ  оказывалось в накладе, -- и при том  на гораздо,
гораздо  большую сумму (норд-экспрессную!), чем можно было ожидать:  перейдЯ
площадь и свернув на боковую улицу, он пошел  к трамвайной  остановке сквозь
маленькую на первый  взглЯд чащу елок, собранных тут длЯ  продажи  по случаю
приближавшегосЯ  ђождества;  между   ними   образовалась  как   бы  аллейка;
размахиваЯ на ходу рукой, он кончиком пальцев задевал мокрую хвою; но вскоре
аллейка расширилась, ударило  солнце, и он  вышел  на площадку сада, где, на
мЯгком  красном песке, можно было различить пометки  летнего  днЯ: отпечатки
собачьих  лап,  бисерный  след  трЯсогузки, данлоповую  полосу  от  ’аниного
велосипеда, волнисто раздвоившуюсЯ при повороте, и впадинку от  каблука там,
где она легким, немым движением, в котором  была  какаЯ-то четверть пируэта,
вбок соскользнула  с  него  и  сразу  пошла, все держась  за руль. ‘тарый, в
елочном стиле, деревЯнный дом, выкрашенный в бледно-зеленый цвет, с зелеными
же  водосточными трубами,  с узорными вырезами под крышей и высоким каменным
основанием  (где  в серой  замазке мерещились словно круглые, розовые  крупы
замурованных  коней), большой, крепкий  и необыкновенно выразительный дом, с
балконами  на  уровне липовых веток  и  верандами,  украшенными драгоценными
стеклами, плыл навстречу, облетаемый ласточками, идЯ на всех маркизах, чертЯ
громоотводом по  синеве,  по Ярким  белым  облакам, без  конца  раскрывавшим
объЯтьЯ. Ќа каменных ступенЯх носовой  веранды, в  упор  освещенные солнцем,
сидЯт: отец, Явно с купаньЯ, в мохнатом полотенце чалмой, так что  не видать
--  а  как хотелось бы! --  его  темного бобрика с проседью, низко,  мыском,
находЯщего на лоб; мать,  всЯ в белом, глЯдЯщаЯ  прЯмо  перед собой и как-то
молодо обхватившаЯ колени руками; рЯдом -- ’анЯ, в  широкой блузке, с концом
черной  косы  на  ключице,  опустившаЯ гладкий пробор  и  держащаЯ  на руках
фокстерьера,  во  весь  рот  улыбающегосЯ  от  жары;  повыше  --  невышедшаЯ
почему-то €вонна  €вановна,  черты  смазаны,  но  Ясно  видна  тонкаЯ талиЯ,
кушачок, цепочка часов; боком, пониже, полулежа и опираЯсь головой на колени
круглолицой барышни (бантики, бархатка),  учившей ’аню музыке, -- брат отца,
толстый  военный  врач, балагур  и красавец;  еще  ниже  --  два кисленьких,
исподлобьЯ глЯдЯщих гимназиста, двоюродные  братьЯ  ”едора:  один в фуражке,
другой без, --  тот,  который  без,  убит  спустЯ лет семь под  Њелитополем:
совсем низко, уже на песке, точь-в-точь в позе матери -- сам ”едор, каким он
был  тогда, -- впрочем мало  с тех пор изменившийсЯ, белозубый, чернобровый,
коротко  остриженный,  в  открытой  рубашке.  Љто снимал,  забылось, но  эта
мгновеннаЯ, блеклаЯ, негоднаЯ даже длЯ  переснЯтиЯ и  в общем незначительнаЯ
(сколько было других,  лучших) фотографиЯ, одна,  чудом  сбереглась и  стала
бесценной, доехав до Џарижа в вещах матери, котораЯ на прошлое ђождество ему
и  привезла  ее  в  Ѓерлин,  --  ибо  теперь,  выбираЯ   сыну  подарок,  она
руководилась уже не тем, что всего дороже приобрести,  а  тем,  с чем  всего
труднее расстатьсЯ.
     Ћна  тогда приехала  к нему на две недели после трехлетней разлуки, и в
первое  мгновение, когда,  до смертельной  бледности  напудреннаЯ,  в черных
перчатках  и черных  чулках, в распахнутой старой котиковой шубке, она сошла
по  железным  ступенькам вагона,  посматриваЯ одинаково быстро то  себе  под
ноги, то на него, и вдруг, с лицом искаженным мукой счастьЯ, припала к нему,
блаженно мыча, целуЯ  его в ухо, в шею, ему показалось, что красота, которой
он  так гордилсЯ, выцвела, но по мере того, как его зрение приспособлЯлось к
сумеркам  настоЯщего, столь сначала  отличным  от  далеко  отставшего  света
памЯти,  он  опЯть  узнавал  в  ней  всЈ,  что  любил:  чистый  очерк  лица,
суживающийсЯ   к  подбородку,  изменчивую   игру  зеленых,   карих,   желтых
восхитительных  глаз  под  бархатными  бровЯми,  легкую,   длинную  поступь,
жадность,  с  которой она  закурила  в  такси,  внимание,  с  которым  вдруг
посмотрела  --  не  ослепнув, значит, от  волнениЯ встречи,  как  ослепла бы
всЯкаЯ  --  на  обоими замеченный гротеск: невозмутимый мотоциклист провез в
прицепной  каретке  бюст ‚агнера;  и уже, когда приблизились к дому, прошлый
свет догнал настоЯщее, пропитал его до насыщениЯ,  и всЈ стало таким,  каким
бывало  в этом же Ѓерлине три года назад, как бывало когда-то в ђоссии,  как
бывало и будет всегда.
     “ ”рау ‘тобой нашлась  свободнаЯ  комната,  и  там, в первый  же  вечер
(раскрытый несессер, снЯтые кольца на мраморе умывальника), лежа на диване и
быстро-быстро поедаЯ изюм, без которого не могла прожить ни  одного днЯ, она
заговорила  о том, к чему постоЯнно возвращалась  вот уже скоро девЯтый год,
снова  повторЯЯ  --   невнЯтно,  угрюмо,  стыдливо,  отводЯ  глаза,   словно
признаваЯсь  в чем-то таинственном  и ужасном, -- что всЈ больше верит в то,
что  отец ”едора жив, что траур ее нелепость, что  глухой вести о его гибели
никто  никогда не  подтвердил, что он где-то в  ’ибете, в Љитае,  в плену, в
заключении,  в  каком-то   отчаЯнном   омуте  затруднений   и  бед,  что  он
поправлЯетсЯ  после долгой-долгой  болезни, -- и вдруг,  с  шумом  распахнув
дверь и  притопнув  на пороге, войдет. €  в еще  большей  мере, чем  прежде,
”едору от этих слов становилось и  хорошо, и страшно.  Џоневоле привыкнув за
все эти годы считать отца мертвым, он уже чуЯл нечто уродливое в возможности
его возвращениЯ. „опустимо ли, что жизнь может  совершить не  просто чудо, а
чудо, лишенное вовсе (непременно так, -- иначе не вынести) малейшего оттенка
сверхестественности?  —удо  этого  возвращениЯ  состоЯло  бы  в  его  земной
природе, в его уживчивости  с рассудком, в немедленном введении невероЯтного
случаЯ в условно-понЯтную свЯзь  обыкновенных  дней;  но чем больше росло  с
годами  требование  такой  естественности,  тем  становилось  жизни  труднее
исполнить его, -- и теперь не просто призрак было  представить себе страшно,
а призрак, который  бы  страшным не был. Ѓывали дни,  когда ”едору казалось,
что внезапно на улице (есть в Ѓерлине  такие тупички, где в сумерки душа как
бы расплываетсЯ) к  нему  подойдет, в сказочных  отрепьЯх,  нищий старик лет
семидесЯти,  обросший до  глаз  бородой, и  вдруг  подмигнет,  и скажет, как
говаривал  некогда: здравствуй,  сыне! Ћтец часто ЯвлЯлсЯ ему во сне,  будто
только  что  вернувшийсЯ с какой-то чудовищной каторги,  перенесший телесные
пытки, о которых упоминать  заказано, уже переодевшийсЯ в чистое белье, -- о
теле под ним нельзЯ  думать,  --  и с никогда ему  несвойственным выражением
неприЯтной,  многозначительной хмурости, потный  и слегка как бы оскаленный,
сидЯщий за столом,  в кругу притихшей семьи. Љогда  же, превозмогаЯ ощущение
фальши  в самом  стиле,  навЯзываемом  судьбе,  он  всЈ-таки  заставлЯл себЯ
вообразить  приезд живого  отца,  постаревшего,  но  несомненно  родного,  и
полнейшее,  убедительнейшее  объЯснение  немого  отсутствиЯ,  его охватывал,
вместо счастьЯ, тошный  страх, --  который, однако,  тотчас исчезал, уступаЯ
чувству удовлетворенной гармонии,  когда он эту встречу отодвигал за  предел
земной жизни.
     Ђ  с  другой  стороны... Ѓывает,  что  в  течение долгого  времени тебе
обещаетсЯ  большаЯ  удача,  в которую с самого начала не веришь, так  она не
похожа на прочие подношениЯ судьбы, а если  порой и думаешь о ней, то как бы
со снисхождением к фантазии, --  но когда  наконец, в очень будничный день с
западным  ветром,  приходит  известие,  просто,  мгновенно   и  окончательно
уничтожающее всЯкую надежду  на нее, то  вдруг с удивлением понимаешь,  что,
хоть и не верил, а  всЈ это времЯ жил ею, не сознаваЯ постоЯнного, домашнего
присутствиЯ мечты, давно ставшей упитанной и самостоЯтельной, так что теперь
никак не вытолкнешь  ее из  жизни,  не  сделав  в  жизни дыры. ’ак  и  ”едор
Љонстантинович, вопреки рассудку  и не смеЯ представить себе ее  воплощениЯ,
жил привычной мечтой о возвращении отца, таинственно украшавшей  жизнь и как
бы поднимавшей ее выше  уровнЯ  соседних  жизней,  так что было видно  много
далекого и необыкновенного, как когда  его,  маленького,  отец поднимал  под
локотки, чтобы он мог увидеть интересное за забором.
     Џосле  первого вечера, освежив надежду и  убедившись,  что в сыне та же
надежда жива, …лизавета Џавловна больше не упоминала о ней словесно, но, как
всегда,  она подразумевалась во всех их разговорах, особенно потому, что  не
так уж много  они разговаривали вслух: часто случалось, что после нескольких
минут оживленного  молчаниЯ ”едор вдруг замечал, что  всЈ  времЯ оба отлично
знали, о чем  эта  двойнаЯ, как бы подтравнаЯ речь,  вдруг выходившаЯ наружу
одним  ручьем, обоим понЯтным словом. € бывало, они играли так: сидЯ рЯдом и
молча  про себЯ  воображаЯ,  что каждый  совершает  одну и  ту же  лешинскую
прогулку,  они выходили  из  парка,  шли  дорожкой  вдоль  полЯ  (слева,  за
ольшаником, речка),  через тенистое  кладбище, где  кресты в  пЯтнах  солнца
показывали руками размер  чего-то  пребольшого, и  где  было  как-то неловко
срывать малину,  через речку, опЯть  вверх, лесом, опЯть к речке, к Pont des
Vaches, и дальше, сквозь соснЯк, и по Chemin du Pendu, -- родные, не режущие
их русского слуха прозваниЯ,  придуманные еще тогда, когда деды были детьми.
€ вдруг,  среди этой  безгласной  прогулки, которую две  мысли  проделывали,
пользуЯсь по  правилам игры мерой человеческого шага  (хотЯ в один миг могли
бы  облететь  свои  владениЯ),  оба  останавливались  и  говорили,  где  кто
находитсЯ, и когда оказывалось, как это бывало часто, что ни один не обогнал
другого, остановившись  в том  же перелеске, --  у  матери и сына вспыхивала
одна и та же улыбка сквозь общую слезу.
     Ћчень скоро  они  опЯть вошли в свой внутренний ритм  общениЯ, ибо мало
было нового,  чего бы  они  уже  не знали из писем. Ћна  дорассказала  ему о
недавней  свадьбе ’ани,  котораЯ теперь, с незнакомым ”едору мужем,  ладным,
спокойным, очень вежливым и  ничем незамечательным господином, "работающим в
области радио", уехала  до ЯнварЯ  в  Ѓельгию, и что, когда вернутсЯ, то она
поселитсЯ с  ними  на новой  квартирке, в огромном доме у одной из парижских
застав:  рада  была  выехать  из  маленькой,  с  крутой  темной   лестницей,
гостиницы,  где до того  жила с ’аней в крохотной, но многоугольной комнате,
целиком поглощаемой зеркалом  и  посещаемой  разнокалиберными клопами --  от
прозрачно-розовых малюток  до коричневых,  дубленых  толстЯков,  --  жившими
семьей то за стенным календарем с левитановским видом, то поближе к делу, за
пазухой рваных обоев, прЯмо  над двуспальной кроватью; но радуЯсь новоселью,
она и опасалась его: зЯть не пришелсЯ ей по душе, и было что-то притворное в
’анином бодром, показном счастье, --  "ну,  понимаешь,  он  не совсем нашего
круга", -- как-то сжав челюсти и глЯдЯ вниз, выговорила она, --  но это было
не всЈ, да впрочем ”едор  уже знал  о том  другом  человеке, которого любила
’анЯ, который не любил ее.
     Ћни довольно много выходили, …лизавета Џавловна как всегда будто искала
чего-то,  быстро  обводЯ  мир  летучим взглЯдом  переливчатых глаз. Ќемецкий
праздничек выдалсЯ  дождливым, панели от луж казались дырЯвыми, в окнах тупо
горели огни  елок,  кое-где на углах  рекламный рождественский дед в красном
зипуне, с голодными  глазами, раздавал объЯвлениЯ. ‚ витринах универсального
магазина  какой-то  мерзавец  придумал  выставить   истуканы   лыжников,  на
бертолетовом  снегу,   под  ‚ифлеемской  звездой.  Љак  то  видели  скромное
коммунистическое шествие, -- по слЯкоти,  с мокрыми  флагами --  все  больше
подбитые жизнью, горбатые, да хромые, да  кволые,  много некрасивых женщин и
несколько солидных  мещан.  Ћтправились посмотреть на дом, на  квартиру, где
втроем  два года прожили, но швейцар уже  был другой, прежний хозЯин умер, в
знакомых окнах  были чужие  занавески, и  как то ничего нельзЯ  было сердцем
узнать. Џобывали  в  кинематографе,  где давалась  русскаЯ фильма, причем  с
особым шиком  были  поданы виноградины  пота,  катЯщиесЯ по  блестЯщим лицам
фабричных,  --  а  фабрикант всЈ  курил  сигару.  € конечно он  ее  повел  к
Ђлександре џковлевне.
     ‡накомство не совсем удалось. —ернышевскаЯ встретила гостью со скорбной
ласковостью, Явно  показываЯ, что  опыт горЯ давно  и крепко свЯзывает их; а
…лизавету  Џавловну больше  всего  интересовало,  как та относитсЯ к  стихам
”едора, и почему никто не пишет о них. "Њожно вас  поцеловать?" --  спросила
—ернышевскаЯ на прощание,  уже привставаЯ на цыпочки, -- была на голову ниже
…лизаветы  Џавловны,  котораЯ  и  склонилась к  ней  с  какой-то  невинной и
радостной  улыбкой,  совершенно уничтожавшей  смысл  объЯтьЯ.  "Ќичего, надо
терпеть,  --  сказала  Ђлександра  џковлевна,  выпускаЯ  их  на  лестницу  и
прикрываЯ  подбородок  краем пухового  платка, в который  куталась. --  Ќадо
терпеть, -- Я так научилась терпеть, что могла бы  давать уроки терпениЯ, но
Я думаю, вы тоже хорошо прошли эту школу".
     "‡наешь,  --  сказала  …лизавета   Џавловна,  осторожно-легко  сходЯ  с
лестницы  и  не оборачиваЯ  опущенной головы к сыну, --  Я,  кажетсЯ, просто
куплю гильзы и табак, а то так выходит дороговатенько", -- и тотчас добавила
тем же голосом: "ѓосподи,  как  ее  жалко". €  точно, нельзЯ было Ђлександру
џковлевну не пожалеть. …е муж вот уже  четвертый месЯц  содержалсЯ  в приюте
длЯ  ослабевших душой, в "желтоватом доме", как  он сам игриво  выражалсЯ  в
минуты просвета. …ще в октЯбре ”едор  Љонстантинович  как  то и  посетил его
там.  ‚ разумно обставленной  палате  сидел  пополневший,  розовый,  отлично
выбритый и совершенно сумасшедший Ђлександр џковлевич, в резиновых туфлЯх, и
непромокаемом  плаще с куколем. "Љак, разве вы умерли?" -- было  первое, что
он  спросил, -- скорее  недовольно,  чем  удивленно.  ‘остоЯ  "председателем
общества борьбы с потусторонним",  он  всЈ  изобретал различные средства длЯ
непропусканиЯ  призраков   (врач,   применЯЯ  новую   систему   "логического
потворства", не препЯтствовал этому) и теперь, исходЯ вероЯтно  из другой ее
непроводности,  испытывал  резину,  но  повидимому  результаты  до  сих  пор
получались  скорее отрицательные,  потому  что,  когда ”едор  Љонстантинович
хотел  было  взЯть   длЯ  себЯ  стул,  стоЯвший   в  сторонке,  —ернышевский
раздраженно  сказал: "Ћставьте,  вы  же отлично  видите, что  там  уже сидЯт
двое",  -- и это "двое", и шуршащий, всплескивающий  при каждом его движении
плащ,  и бессловесное  присутствие  служителЯ,  точно  это  было  свидание в
тюрьме,  и  весь  разговор   больного   показались  ”едору   Љонстантиновичу
невыносимо   карикатурным  огрублением  того  сложного,   прозрачного,   еще
благородного, хотЯ и  полубезумного,  состоЯниЯ  души, в котором так недавно
Ђлександр џковлевич общалсЯ с утраченным сыном. ’ем Ядрено-балагурным тоном,
который  он прежде приберегал длЯ  шуток  -- а теперь говорил всерьез, -- он
стал  пространно сетовать, всЈ  почему-то  по-немецки,  на то,  что  люди-де
тратЯтсЯ  на  выдумывание зенитных орудий и воздушных отрав, а не  заботЯтсЯ
вовсе  о  ведении  другой,  в  миллион  раз  более важной  борьбы.  “ ”едора
Љонстантиновича была на окате виска запекшаЯсЯ ссадина, -- утром стукнулсЯ о
ребро  парового  отоплениЯ,   второпЯх  доставаЯ  из-под  него  закатившийсЯ
колпачок  от пасты. ‚друг  оборвав  речь, Ђлександр  џковлевич  брезгливо  и
беспокойно указал пальцем на его висок, "Was haben Sie da?",  -- спросил он,
болезненно сморщась, -- а затем нехорошо усмехнулсЯ и, всЈ больше сердЯсь  и
волнуЯсь,  начал  говорить, что его  не  проведешь,  -- сразу  признал, мол,
свежего  самоубийцу. ‘лужитель подошел к  ”едору Љонстантиновичу  и попросил
его  удалитьсЯ. € идЯ через могильно-роскошный сад, мимо жирных клумб, где в
блаженном   успении  цвели  басисто-багрЯные  георгины,  по  направлению   к
скамейке, на которой его ждала —ернышевскаЯ, никогда не входившаЯ к мужу, но
целые дни проводившаЯ в непосредственной близости от его жильЯ, озабоченнаЯ,
бодраЯ, всегда  с пакетами, -- идЯ по этому пестрому  гравию между миртовых,
похожих на  мебель, кустов и принимаЯ  встречных посетителей  за параноиков,
”едор  Љонстантинович  тревожно  думал  о том,  что  несчастье  —ернышевских
ЯвлЯетсЯ  как  бы   издевательской  вариацией   на  тему  его  собственного,
пронзенного надеждой горЯ, -- и  лишь гораздо позднее он понЯл всЈ изЯщество
короллариЯ и всю безупречную композиционную стройность, с которой включалось
в его жизнь это побочное звучание.
     ‡а  три днЯ  до  отъезда  матери,  в  большом, хорошо  знакомом русским
берлинцам зале,  принадлежащем обществу  зубных врачей,  судЯ  по  портретам
маститых дантистов, глЯдЯщих со стен, состоЯлсЯ открытый литературный вечер,
в  котором  участвовал  и ”едор Љонстантинович. Ќароду  набралось мало, было
холодно, у дверей покуривали всЈ те же примелькавшиесЯ представители местной
русской интеллигенции, -- и, как всегда, ”едор Љонстантинович, увидев то или
иное  знакомое,   симпатичное   лицо,   устремлЯлсЯ   к   нему  с  искренним
удовольствием, сменЯвшимсЯ скукой после  первого разгона беседы. Љ …лизавете
Џавловне  присоединилась в первом рЯду  —ернышевскаЯ;  и  по тому,  как мать
изредка поворачивала  то  туда, то сюда  голову, поправлЯЯ  сзади  прическу,
”едор, витавший по  залу,  заключил, что ей мало интересно общество соседки.
Ќаконец начали. ‘перва читал писатель с именем, в свое времЯ печатавшийсЯ во
всех  русских журналах,  седой, бритый, чем-то похожий на  удода старик,  со
слишком добрыми длЯ литературы глазами;  он прочел  толково-бытовым говорком
повесть  из петербургской  жизни накануне революции,  с  героиней,  нюхавшей
эфир,      шикарными      шпионами,      шампанским,      ђаспутиным       и
апокалиптически-апоплексическими  закатами над Ќевой. Џосле него некто Љрон,
пишущий под псевдонимом ђостислав ‘транный,  порадовал нас длинным рассказом
о романтическом  приключении в городе  стооком,  под  небесами чуждыми: ради
красоты,  эпитеты  были  поставлены  позади  существительных,  глаголы  тоже
куда-то  улетали, и почему-то раз десЯть повторЯлось слово "сторожко"  ("она
сторожко улыбку ронЯла", "зацветали каштаны сторожко"). Џосле перерыва густо
пошел  поэт:  высокий юноша  с  пуговичным лицом, другой,  низенький,  но  с
большим носом, барышнЯ, пожилой  в пенснэ, еще барышнЯ, еще молодой, наконец
--  Љончеев,  в отличие  от  победоносной  чеканности  прочих  тихо  и  вЯло
пробормотавший свои стихи, но в них сама по себе жила такаЯ музыка, в темном
как  будто стихе  такаЯ  бездна  смысла  раскрывалась у  ног, так верилось в
звуки, и так изумительно было, что вот, из тех же слов, которые нанизывались
всеми,  вдруг  возникало,  лилось и ускользало,  не  утолив  до конца жажды,
какое-то   непохожее  на   слова,   не  нуждающеесЯ  в  словах,   своеродное
совершенство, что впервые за вечер рукоплесканиЯ были непритворны. Џоследним
выступил  ѓодунов-—ердынцев. Ћн прочел  из сочиненных за лето  стихотворений
те, которые …лизавета Џавловна так любила, -- русское:

        Ѓерезы желтые немеют в небе синем...

и берлинское, начинающеесЯ строфой:

        ‡десь всЈ так плоско, так непрочно,
        так плохо сделана луна,
        хотЯ из ѓамбурга нарочно
        она сюда привезена...

и  то, которое  больше всего ее трогало, хотЯ она как-то  не свЯзывала его с
памЯтью  молодой женщины,  давно умершей,  которую ”едор в  шестнадцать  лет
любил:

        Ћднажды мы под вечер оба
        стоЯли на старом мосту.
        ‘кажи мне, спросил Я, до гроба
        запомнишь -- вон ласточку ту?
        € ты отвечала: еще-бы!

        € как мы заплакали оба,
        как вскрикнула жизнь налету...
        „о завтра, навеки, до гроба, --
        однажды, на старом мосту...

Ќо  было уже поздно, многие  продвигались к выходу,  какаЯ-то дама одевалась
спиной к эстраде,  ему апплодировали жидко... —ернела на улице сыраЯ ночь, с
бешеным ветром: никогда, никогда  не доберемсЯ  домой.  Ќо всЈ-таки  трамвай
пришел, и, повисаЯ в проходе на ремне, над молчаливо сидЯщей у окна матерью,
”едор Љонстантинович с тЯжелым отвращением думал о  стихах,  по сей  день им
написанных,  о словах-щелЯх, об  утечке поэзии, и в  то же времЯ  с какой-то
радостной,  гордой  энергией,  со страстным нетерпением, уже искал  созданиЯ
чего-то нового, еще  неизвестного,  настоЯщего,  полностью отвечающего дару,
который он как бремЯ чувствовал в себе.
     Ќакануне ее отъезда они вдвоем  поздно засиделись в  его комнате, она в
кресле, легко и ловко (а ведь прежде вовсе не умела) штопала и подшивала его
бедные вещи, а он, на диване, грызЯ ногти, читал толстую, потрепанную книгу:
раньше, в юности, пропускал некоторые страницы, -- "Ђнджело", "Џутешествие в
Ђрзрум", -- но последнее времЯ  именно  в них находил особенное наслаждение:
только что попались слова: "ѓраница имела длЯ  менЯ что-то  таинственное;  с
детских лет  путешествиЯ  были моей  любимой мечтой", как  вдруг  его что-то
сильно  и  сладко  кольнуло.  …ще не  понимаЯ,  он  отложил книгу и  слепыми
пальцами  полез в картонку с  набитыми  папиросами. ‚  ту же минуту мать, не
поднимаЯ  головы, сказала: "—то  Я  сейчас вспомнила!  ‘мешные  двустишиЯ  о
бабочках, которые  ты с ним вместе сочинЯл,  когда  гулЯли,  --  помнишь, --
Ќадет у fraxini под  шубой  фрак синий". "„а, -- ответил ”едор, -- некоторые
были  прЯмо  эпические: ’о  не  лист, дар ЃореЯ, то сидит arborea". (—то это
было!  ‘амый  первый экземплЯр отец только-что привез из  путешествиЯ, найдЯ
его во времЯ переднего пути по ‘ибири, -- еще даже не успел  описать, -- а в
первый же день по приезде, в лешинском парке, в двух шагах от дома, вовсе не
думаЯ  о  бабочках,  гулЯЯ   с  женой,  с   детьми,   бросаЯ  теннисный  мЯч
фокс-терьерам,   наслаждаЯсь  возвращением,  нежной  погодой,  здоровьем   и
веселостью семьи, но бессознательно, опытным взглЯдом  ловца, замечаЯ всЯкое
попадавшеесЯ  на пути насекомое, он внезапно указал ”едору  концом трости на
пухленького,  рыжеватого, с волнистым вырезом крыльев,  шелкопрЯда  из  рода
листоподобных, спавшего на стебельке, под кустом; хотел было пройти мимо, --
в этом роде виды друг на друга похожи, -- но вдруг сам присел, наморщил лоб,
осмотрел находку и вдруг сказал Ярким голосом: "Well, I'm damned! ‘тоило так
далеко таскатьсЯ". "џ  тебе  всегда  говорила",  --  смеЯсь  вставила  мать.
Њохнатое, крошечное чудовище в его руке было как раз привезеннаЯ им новинка,
-- и где, в Џетербургской губернии, фауна которой так хорошо исследована! Ќо
как  часто бывает, разыгравшаЯсЯ сила совпадениЯ на этом не остановилась, ее
хватило еще на один перегон, -- ибо через несколько дней выЯснилось, что эта
новаЯ бабочка только-что описана, по  петербургским же экземплЯрам, одним из
коллег отца, -- и ”едор всю ночь проплакал: опередили!).
     € вот она собралась обратно в Џариж. ‚ ожидании поезда они долго стоЯли
на узком  дебаркадере, у  подъемной  машины длЯ  багажа,  а на других линиЯх
задерживались  на  минуту,  торопливо  хлопаЯ  дверьми,  грустные  городские
поезда. ‚летел парижский  скорый.  Њать  села и тотчас высунулась  из  окна,
улыбаЯсь.  “  соседнего  добротного   спального  вагона,  провожаЯ  какую-то
простенькую  старушку,  стоЯла  бледнаЯ,  красноротаЯ  красавица,  в  черном
шелковом пальто  с высоким меховым воротом, и знаменитый летчик-акробат: все
смотрели на него, на его кашнэ, на его спину, словно искали на ней крыльев.
     "•очу тебе кое-что предложить, -- весело сказала мать на прощание. -- “
менЯ осталось около семидесЯти  марок, они мне  совершенно не нужны, а  тебе
необходимо лучше питатьсЯ, не могу видеть, какой  ты худенький. Ќа, возьми".
"Avec  joie", --  ответил  он, зараз вообразив годовой  билет  на  посещение
государственной библиотеки, молочный шоколад  и корыстную молоденькую немку,
которую иногда, в грубую минутку, всЈ собиралсЯ себе подыскать.
     ‡адумчивый, рассеЯнный, смутно мучимый мыслью, что матери он как  бы не
сказал самого  главного,  ”едор  Љонстантинович вернулсЯ  к  себе,  разулсЯ,
отломил с обрывком серебра угол плитки, придвинул к себе раскрытую на диване
книгу... "†атва  струилась,  ожидаЯ  серпа". ЋпЯть этот божественный укол! Ђ
как звала, как <i>подсказывала</i> строка о ’ереке ("то-то был он ужасен!") или  --
еще  точнее,  еще  ближе  -- о  татарских  женщинах:  "Ћне  сидели  верхами,
окутанные в чадры: видны были у них только глаза да каблуки".
     ’ак  он  вслушивалсЯ  в  чистейший звук  пушкинского камертона -- и уже
знал, чего именно этот звук от него требует. ‘пустЯ недели две после отъезда
матери  он  ей  написал  про  то,  что  замыслил, что  замыслить  ему  помог
прозрачный ритм "Ђрзрума", и она  отвечала  так, будто  уже  знала  об этом.
"„авно Я не  бывала так счастлива, как с тобой в Ѓерлине, -- писала  она, --
но смотри, это предприЯтие  не из легких, Я чувствую всей душой, что  ты его
осуществишь замечательно, но помни, что нужно много точных сведений, и очень
мало семейной сентиментальности. …сли тебе что нужно, Я сообщу тебе всЈ, что
могу, но  о специальных сведениЯх сам  позаботьсЯ,  ведь это главное, возьми
все  его книги, и книги ѓригориЯ …фимовича, и книги великого кнЯзЯ, и еще, и
еще, ты конечно разберешьсЯ в этом, и непременно обратись к Љрюгеру, ‚асилию
ѓермановичу,  разыщи его, если он еще в Ѓерлине, он  с ним раз вместе ездил,
помнитсЯ, а также к другим, ты лучше менЯ знаешь к кому, напиши к Ђвинову, к
‚ерити, напиши к  немцу, который до  войны  приезжал  к нам, Ѓенгас? Ѓонгас?
напиши в туттгарт, в  ‹ондон,  в ’ринг, всюду, de'brouille-toi, ведь сама Я
ничего в этом не смыслю, и только, звучат в ушах эти имена, а как Я уверена,
что ты справишьсЯ, мой милый". Ќо он еще ждал, -- от задуманного труда веЯло
счастьем,   он  спешкой  боЯлсЯ  это  счастье   испортить,  да   и   сложнаЯ
ответственность труда пугала его, он к нему не был еще готов. ‚ течение всей
весны продолжаЯ тренировочный режим, он питалсЯ Џушкиным, вдыхал Џушкина, --
у пушкинского читателЯ увеличиваютсЯ легкие в  объеме. “чась меткости слов и
предельной  чистоте  их сочетаниЯ, он доводил  прозрачность прозы  до Ямба и
затем преодолевал его, -- живым примером служило:

        "Ќе приведи Ѓог видеть русский бунт
        бессмысленный и беспощадный".

‡акалЯЯ мускулы музы, он как с железной палкой, ходил  на прогулку с  целыми
страницами "Џугачева", выученными наизусть.  Ќавстречу шла  Љаролина  мидт,
девушка сильно нарумЯненнаЯ,  вида скромного и смиренного, купившаЯ кровать,
на которой умер онинг. ‡а  груневальдским лесом курил трубку у своего  окна
похожий на  ‘имеона ‚ырина смотритель, и так же стоЯли горшки с бальзамином.
‹азоревый сарафан  барышни-крестьЯнки  мелькал  среди  ольховых  кустов.  Ћн
находилсЯ  в  том состоЯнии  чувств и  души,  когда  существенность, уступаЯ
мечтаниЯм, сливаетсЯ с ними в неЯсных видениЯх первосоньЯ.
     Џушкин  входил в его кровь. ‘ голосом Џушкина сливалсЯ  голос  отца. Ћн
целовал  горЯчую  маленькую  руку,  принимаЯ  ее  за другую  крупную,  руку,
пахнувшую  утренним  калачом.  Ћн помнил,  что нЯню  к ним взЯли оттуда  же,
откуда  была Ђрина  ђодионовна, -- из-за ѓатчины, с  ‘уйды:  это было в часе
езды от их мест -- и она тоже  говорила "эдак певком". Ћн слышал, как свежим
летним утром,  когда  спускались  к  купальне, на  досчатой  стенке  которой
золотом переливалось  отражение воды, отец  с классическим  пафосом повторЯл
то, что  считал  прекраснейшим из всех когда-либо в мире  написанных стихов:
"’ут Ђполлон -- идеал,  там ЌиобеЯ -- печаль", и рыжим крылом да перламутром
ниобеЯ мелькала над  скабиозами прибрежной лужайки, где в первых числах июнЯ
попадалсЯ изредка маленький "черный" аполлон.
     Ѓез  отдыха, с упоением, он теперь (в Ѓерлине с поправкой на тринадцать
дней уже тоже было начало  июнЯ) по-настоЯщему  готовилсЯ  к работе, собирал
материалы, читал до  рассвета, изучал карты, писал письма, видалсЯ с нужными
людьми.  Ћт  прозы Џушкина  он  перешел  к его  жизни, так что  вначале ритм
пушкинского  века мешалсЯ  с ритмом жизни отца. “ченые  книги (со  штемпелем
берлинской библиотеки всегда на  девЯносто  девЯтой странице), знакомые тома
"ЏутешествиЯ натуралиста"  в незнакомых черно-зеленых обложках, лежали рЯдом
со старыми русскими  журналами,  где он  искал пушкинский  отблеск.  ’ам  он
однажды наткнулсЯ  на замечательные  "Ћчерки прошлого" Ђ. Ќ.  ‘ухощокова,  в
которых  были  между  прочим две-три  страницы  относЯщиесЯ к  деду, Љириллу
€льичу (отец как-то говорил о них -- с неудовольствием), и то, что мемуарист
касалсЯ  его в случайной свЯзи с мыслЯми о Џушкине, теперь показалось как-то
особенно  значительным,  даром,  что  тот  вывел  Љирилла  €льича  хватом  и
шелопаем.
     "ѓоворЯт, --  писал  ‘ухощоков,  --  что человек, которому отрубили  по
бедро  ногу, долго  ощущает ее,  шевелЯ несуществующими пальцами и  напрЯгаЯ
несуществующие мышцы. ’ак и ђоссиЯ еще долго будет ощущать живое присутствие
Џушкина. …сть нечто соблазнительное, как пропасть,  в его роковой участи, да
и  сам  он  чувствовал, что с роком  у  него были  и будут  особые счеты.  ‚
дополнение к поэту, извлекающему поэзию из своего прошедшего, он еще находил
ее в  трагической мысли  о  будущем.  ’ройнаЯ  формула человеческого  бытиЯ:
невозвратимость, несбыточность, неизбежность, -- была ему хорошо знакома.  Ђ
как  же  ему  хотелось жить!  ‚ уже упомЯнутом альбоме  моей "академической"
тетки им  было  собственноручно  записано стихотворение,  которое до сих пор
помню умом и глазами, так что вижу даже положение его на странице:

        Ћ, нет, мне жизнь не надоела,
        џ жить хочу, Я жить люблю
        „уша не вовсе охладела,
        “тратЯ молодость свою.

        …ще судьба менЯ согреет,
        ђоманом гениЯ упьюсь,
        Њицкевич пусть еще созреет,
        Љой чем Я сам еще займусь.

Ќи  один   поэт,  кажетсЯ,   так   часто,   то   шутЯ,   то   суеверно,   то
вдохновенно-серьезно, не вглЯдывалсЯ в  грЯдущее. „о сих пор у нас в Љурской
губернии живет, перевалив  за сто лет, старик, которого  помню  уже  пожилым
человеком, придурковатым  и недобрым, -- а Џушкина  с нами нет. Њежду тем, в
течение долгой жизни  моей встречаЯсь с замечательными талантами и переживаЯ
замечательные  событиЯ,  Я часто задумывалсЯ  над тем, как отнессЯ  бы  он к
тому,  к этому:  ведь  он  мог  бы  увидеть  освобождение  крестьЯн,  мог бы
прочитать  "Ђнну  Љаренину"!.. ‚озвращаЯсь  теперь  к  этим моим  мечтаниЯм,
вспоминаю, что в  юности однажды мне  даже было  нечто  вроде  видениЯ. ќтот
психологический  эпизод  сопрЯжен  с  воспоминанием  о  лице,  здравствующем
поныне, которое  назову —., --  да не посетует  оно на менЯ за это оживление
далекого  прошлого.  Њы  были знакомы  домами,  дед мой  с его  отцом водили
некогда дружбу. Ѓудучи  в 36 году заграницей,  этот  —., тогда  совсем юноша
(ему и семнадцати не было), повздорил с семьей, тем ускорив, говорЯт кончину
своего  батюшки,  героЯ  отечественной  войны,  и  в  компании  с  какими-то
гамбургскими купцами преспокойно уплыл в Ѓостон, а оттуда попал в ’ехас, где
успешно занималсЯ  скотоводством. ’ак прошло лет двадцать. Ќажитое состоЯние
он проиграл в экартэ на миссисипском  кильботе, отыгралсЯ в  притонах Ќового
Ћрлеана, снова всЈ просадил и после одной из тех безобразно-продолжительных,
громких, дымных дуэлей в  закрытом помещении бывших тогда  фашионебельными в
‹уизиане, -- да и многих других приключений, он заскучал по  ђоссии, где его
кстати ждала вотчина,  и  с  той же  беспечной  легкостью,  с какой  уезжал,
вернулсЯ в  …вропу. Љак-то в зимний день, в 1858  году, он нагрЯнул к нам на
Њойку;  отец  был  в  отъезде,  гостЯ  принимала  молодежь.  ѓлЯдЯ на  этого
заморского  щеголЯ   в   черной   мЯгкой  шлЯпе   и  черной  одежде,   среди
романтического  мрака  коей особенно  ослепительно  выделЯлись  шелковаЯ,  с
пышными   сборками,   рубашка  и  сине-сиренево-розовый  жилет  с  алмазными
пуговицами,  мы  с  братом  едва  могли  сдержать  смех,  и  тут  же  решили
воспользоватьсЯ тем, что за все эти годы он ровно ничего не слыхал о родине,
точно она куда-то провалилась,  так что теперь сорокалетним ђип-ван-‚инкелем
проснувшись в изменившемсЯ  Џетербурге, —. был жаден до всЯческих  сведений,
которыми мы  и принЯлись  обильно  снабжать его,  причем  врали безбожно. Ќа
вопрос, например, жив  ли Џушкин, и что пишет, Я  кощунственно отвечал,  что
"как же,  на-днЯх тиснул новую поэму". ‚ тот же вечер мы повели нашего гостЯ
в театр. ‚ышло, впрочем, несовсем удачно. ‚место того, чтобы его попотчевать
новой русской  комедией, мы показали  ему "Ћтелло"  со знаменитым чернокожим
трагиком  Ћльдриджем  в  главной  роли.  Ќашего  плантатора  сперва  как  бы
рассмешило  поЯвление настоЯщего негра на  сцене. Љ дивной мощи его  игры он
осталсЯ равнодушен и больше занималсЯ разглЯдыванием публики, особливо наших
петербургских  дам  (на   одной  из  которых  вскоре  после  того  женилсЯ),
поглощенных в ту минуту завистью к „ездемоне.
     "Џосмотрите, кто с нами рЯдом, -- вдруг обратилсЯ вполголоса мой братец
к —. -- „а вот, справа от нас".
     ‚ соседней ложе сидел  старик... Ќебольшого  роста, в поношенном фраке,
желтовато-смуглый, с растрепанными  пепельными  баками и проседью  в жидких,
взъерошенных волосах, он преоригинально наслаждалсЯ игрою африканца: толстые
губы вздрагивали, ноздри были раздуты, при иных пассажах он даже подскакивал
и стучал от удовольствиЯ по барьеру, сверкаЯ перстнЯми.
     "Љто же это?" -- спросил —.
     "Љак, не узнаете? ‚глЯдитесь хорошенько".
     "Ќе узнаю".
     ’огда мой брат сделал большие глаза и шепнул:
     "„а ведь это Џушкин!".
     —. поглЯдел... и через минуту заинтересовалсЯ чем-то другим. Њне теперь
смешно вспомнить, какое тогда на менЯ  нашло странное  настроение:  шалость,
как  это  иной  раз  случаетсЯ, обернулась  не  тем  боком,  и легкомысленно
вызванный дух  не хотел исчезнуть; Я не  в силах был оторватьсЯ  от соседней
ложи, Я смотрел на эти резкие морщины, на широкий нос, на  большие уши... по
спине пробегали мурашки, всЯ отеллова ревность не  могла менЯ  отвлечь.  —то
если это  и впрЯмь  Џушкин, грезилось мне, Џушкин в шестьдесЯт  лет, Џушкин,
пощаженный пулей рокового хлыща, Џушкин, вступивший в роскошную осень своего
гениЯ... ‚от это  он,  вот  эта  желтаЯ  рука, сжимающаЯ  маленький  дамский
бинокль, написала  "Ђнчар", "ѓрафа  Ќулина",  "…гипетские Ќочи"...  „ействие
кончилось; грЯнули  рукоплесканиЯ. ‘едой Џушкин порывисто  встал и  всЈ  еще
улыбаЯсь, со светлым блеском в молодых глазах, быстро вышел из ложи".
     ‘ухощоков напрасно рисует моего  деда  пустоголовым удальцом.  €нтересы
последнего находились просто в другой  плоскости, чем мысленный быт молодого
петербургского  литератора-дилетанта, каким был тогда  наш  мемуарист.  …сли
Љирилл €льич и кудесил в молодости, то, женившись, не только остепенилсЯ, но
поступил  на  государственную  службу,  заодно  удвоил  удачными  операциЯми
унаследованное   состоЯние,   затем,  удалЯсь  в   свою   деревню,   выказал
необыкновенное  умение  в  хозЯйстве, изобрел  мимоходом новый  сорт  Яблок,
оставил  любопытную  "‡аписку"  (плод  зимних  досугов) о  "ђавенстве  перед
законом  в  царстве животных", да предложение  остроумной реформы под модным
тогда  замысловатым заглавием  "‘новидениЯ  …гипетского  Ѓюрократа",  а  уже
стариком принЯл важный  торгово-дипломатический пост в ‹ондоне. Ћн был добр,
смел,  правдив,  с причудами  и  страстЯми,  -- чего  еще надобно?  ‚  семье
осталось предание,  что заклЯвшись играть, он физически не мог  пребывать  в
комнате, где лежала колода карт. ‘таринный кольт, хорошо  послуживший ему, и
медальон  с  портретом  таинственной  женщины притЯгивали  неизъЯснимо мечты
моего отрочества.  Ћн мирно завершил