    чего-то     невероЯтного,    невозможного,    нечеловечески
изумительного, обдавало ему сердце, какой-то снежной смесью счастьЯ и ужаса.
‚ серой  мгле из зданиЯ гимназии вышли парами  и  прошли мимо  слепые дети в
темных очках, которые  учатсЯ ночью  (в экономно-темных школах, днем  полных
детей  зрЯчих),  и  пастор,  сопровождавший  их,  был  похож  на  лешинского
сельского учителЯ Ѓычкова. Џрислонившись к  фонарю, опустив лохматую голову,
расставЯ ножницами ноги в  узких панталонах со штрипками и заложив в карманы
руки,  стоЯл  худощавый  пьЯница,  словно  сошедший  со  страницы  старинной
"‘трекозы". ‚  русском книжном магазине был еще свет, -- там выдавали книжки
ночным шоферам,  и сквозь  желтоватую  муть стекла  он заметил  силуэт  Њиши
Ѓерезовского, протЯгивавший кому-то черный  атлас Џетри. ’Яжело  должно быть
так работать по ночам! ‚олнение опЯть захлестнуло его, как только он попал в
район, где жил  прежде. Ѓыло трудно дышать от бега, свернутый плед оттЯгивал
руку,  -- надо было спешить, а между тем он  запамЯтовал  расположение улиц,
пепельнаЯ ночь  спутала всЈ,  переменив,  как на  негативе,  взаимную  свЯзь
темных  и  бледных мест,  и некого  было  спросить, все  спали. ‚друг  вырос
тополь, и за ним  -- высокаЯ кирка, с  фиолетово-красным окном в арлекиновых
ромбах света:  внутри шла  ночнаЯ служба, и  спешила поднЯтьсЯ по ступенькам
траурнаЯ старушка, с ваткой под седель цем очков. Ћн нашел свою улицу, но  у
ее  начала  столб с нарисованной рукой в перчатке с  раструбом указывал, что
надо проникать в  нее с другого конца, где почтамт, так как с этого  свалены
флаги длЯ завтрашних торжеств. Ќо он боЯлсЯ потерЯть ее во времЯ обхода, а к
тому  же почтамт -- это будет потом, -- если только матери <i>уже</i> не отправлена
телеграмма. Ћн  перелез через  доски,  Ящики, куклу  гренадера в  буклЯх,  и
увидел знакомый  дом,  и там  рабочие уже  протЯнули  от порога через панель
красную полоску ковра, как бывало перед особнЯком на  Ќабережной  в  бальную
ночь. Ћн  взбежал  по  лестнице, ”рау ‘тобой сразу отворила  ему. ‹ицо у нее
горело, на  ней  был  белый госпитальный халат,  --  она  прежде  занималась
медициной. "’олько не волноватьсЯ, -- сказала она. -- €дите к себе в комнату
и ждите там". "‚ы должны быть готовы ко  всему", --  добавила она с звоном в
голосе и втолкнула его в ту комнату, в которую он думал, что никогда в жизни
больше  не войдет.  Ћн  схватил ее за локоть, терЯЯ власть над собой, но она
его стрЯхнула. "Љ вам кто-то  приехал, -- сказала ‘тобой, -- он  отдыхает...
Ћбождите пару минут". „верь захлопнулась. ‚ комнате было совершенно так, как
если  б он  до  сих  пор  в  ней жил: те  же лебеди и лилии на обоЯх, тот же
тибетскими бабочками (вот, напр., Thecla bieti) дивно разрисованный потолок.
Ћжидание,  страх,  мороз  счастьЯ, напор рыданий  --  всЈ  смешалось в  одно
ослепительное волнение, и  он  стоЯл посреди комнаты не  в  силах двинутьсЯ,
прислушиваЯсь и глЯдЯ на дверь. Ћн знал, <i>кто</i> войдет сейчас, и теперь мысль о
том, как он прежде сомневалсЯ в этом возвращении, удивлЯла его: это сомнение
казалось  ему   теперь  тупым  упрЯмством  полоумного,  недоверием  варвара,
самодовольством  невежды.  “ него разрывалось сердце, как у  человека  перед
казнью, но вместе с тем эта казнь была такой радостью, перед которой меркнет
жизнь, и ему было непонЯтно отвращение, которое он бывало испытывал, когда в
наспех  построенных  снах, ему мерещилось то, что свершалось теперь  на Яву.
‚друг, за <i>вздрогнувшей</i> дверью (где-то далеко отворилась другаЯ), послышалась
знакомаЯ  поступь,  домашний сафьЯновый шаг, дверь бесшумно, но  со страшной
силой, открылась, и на  пороге остановилсЯ отец. Ћн был в золотой тюбетейке,
в черной шевиотовой куртке,  с карманами  на  груди  длЯ портсигара  и лупы;
коричневые щеки в резком разбеге парных борозд были  особенно чисто выбриты;
в темной  бороде блестела, как соль, седина; глаза тепло  и мохнато смеЯлись
из сети  морщин; --  а ”едор  стоЯл и  не мог  ступить  шага. Ћтец  произнес
что-то, но так тихо,  что разобрать  было нельзЯ,  хотЯ  как-то зналось: это
относитсЯ к тому, что вернулсЯ он  невредимым, целым, человечески настоЯщим.
€ всЈ-таки было страшно приблизитьсЯ, -- так страшно, что ”едору казалось --
он умрет, если вошедший к нему  двинетсЯ. ѓде-то в задних  комнатах раздалсЯ
предостерегающе-счастливый  смех  матери, а  отец  тихо  почмокал, почти  не
раскрываЯ рта, как делал, когда  решалсЯ на что-нибудь или искал чего-нибудь
на странице... потом опЯть заговорил, -- и это опЯть значило, что всЈ хорошо
и просто, что это и есть воскресение, что иначе быть не могло, и еще: что он
доволен, доволен,  -- охотой, возвращением, книгой сына о  нем,  -- и тогда,
наконец, всЈ  полегчало,  прорвалсЯ  свет, и отец  уверенно-радостно раскрыл
объЯтьЯ. ‡астонав, всхлипнув,  ”едор  шагнул  к  нему, и  в сборном ощущении
шерстЯной куртки, больших ладоней, нежных уколов подстриженных усов, наросло
блаженно-счастливое, живое, неперестающее расти, огромное, как рай, тепло, в
котором его ледЯное сердце растаЯло и растворилось.
     ‘начала  нагромождение  чего-то на  чем-то и  бледнаЯ  дышущаЯ  полоса,
идущаЯ  вверх,  были совершенно  непонЯтны, как слова на забытом  Языке  или
части  ра зобранной машины, -- и от этой бессмысленной  путаницы  панический
трепет пробежал  по душе:  проснулсЯ в  гробу, на  луне,  в  темнице  вЯлого
небытиЯ.  Ќо  что-то в мозгу  повернулось, мысль  осела,  поспешила замазать
правду,  --  и он понЯл, что  смотрит  на занавеску  полураскрытого окна, на
стол, перед  окном: таков  договор  с  рассудком,  -- театр земной привычки,
мундир временного естества. Ћн опустил голову на подушку и попыталсЯ нагнать
теплое,  дивное,  всЈ  объЯснЯющее,  --  но  уже  теперь  приснилось  что-то
бесталанно-компилЯтивное,  кое-как  сшитое  из  обрезков  дневного  житьЯ  и
подогнанное под него.
     “тро  было пасмурное,  прохладное,  с  серочерными  лужами  на асфальте
двора,  и  раздавалсЯ  противно-плоский  стук  выбиваемых  ковров.  ™еголевы
кончали укладывать  чемоданы, ‡ина ушла  на службу, а  в час днЯ должна была
встретитьсЯ с матерью,  чтобы обедать с ней в "”атерланде". ЏрисоединитьсЯ к
ним ”едору Љонстантиновичу, к счастью, не предложили, -- напротив,  Њарианна
Ќиколаевна, подогреваЯ ему кофе на  кухне, где он  сидел в халате,  сбитый с
толку  бивуачным  настроением  в  квартире,  предупредила,  что  в  кладовке
оставлено  ему на обед  немного  итальЯнского  салата и ветчины. ‚ыЯснилось,
между прочим, что ночью звонил все тот же незадачливый абонент:  на этот раз
был в ужасном волнении, случилось что-то, -- так и оставшеесЯ неизвестным.
     Ѓорис  €ванович в десЯтый раз  перекладывал из одного чемодана в другой
башмаки на  колодках,  все  чистенькие, блестЯщие, --  он  был необыкновенно
щепетилен в смысле обуви.
     Џотом  они  оделись  и ушли,  а ”едор  Љонстантинович  долго  и  удачно
купалсЯ,  брилсЯ,  подстригал на ногах ногти, было особенно приЯтно подлезть
под  тугой  уголок,  щелкнуть,  --  они  стрелЯли  по всей ванной.  ‘тучалсЯ
швейцар,  но не мог  войти,  потому что ™еголевы,  уйдЯ,  заперли  дверь  на
американский   замок,  а  ключи   ”едора   Љонстантиновича   неизвестно  где
разгуливали.  ‚  щелку,  звЯкнув  заслонкой,  почтальон  бросил  белградскую
газетку "‡а –арЯ  и  –ерковь", которую  выписывал Ѓорис  €ванович, а  погодЯ
кто-то  всунул  (оставшийсЯ  торчать   лодочкой)  рекламный  листок  недавно
открывшейсЯ парикмахерской. ђовно в половине двенадцатого донессЯ с лестницы
гулкий лай,  и взволнованное  нисхождение эльзасской овчарки, которую в  это
времЯ водили гулЯть. ‘ гребешком в руке он выходил на балкон, посмотреть, не
проЯснилось ли, но хотЯ не было дождЯ, небо  белело тускло и безнадежно -- и
немыслимо  было  представить  себе,  что можно  было вчера лежать  в лесу. ‚
щеголевской спальне валЯлась бумажнаЯ рвань, один  из чемоданов был раскрыт,
и в нем сверху лежала на вафельном полотенце резиноваЯ груша. Ќа двор пришел
бродЯчий усач  с цимбалами, барабаном, саксофоном, весь увешанный музыкой, с
блестЯщей музыкой на голове, с  обезьЯнкой в  красной фуфайке, и долго  пел,
притоптываЯ  и брЯцаЯ, -- не заглушаЯ, впрочем, пальбы по коврам на  козлах.
Ћсторожно толкнув дверь, ”едор Љонстантинович вошел в ‡инину комнату, где не
бывал  никогда, и со странным  чувством веселого  новосельЯ долго смотрел на
бойко   тикающий  будильник,  на  розу  в  стакане,   со  стеблем,  обросшим
пузырьками,  на оттоманку,  превращавшуюсЯ  на ночь в  постель,  и  на чулки
сохнувшие на паровом отоплении. Ћн закусил, затем сел у своего стола, окунул
перо  и замер над белой страницей.  ‚ернулись  ™еголевы,  приходил  швейцар,
Њарианна Ќиколаевна разбила флакон духбв, -- а он  всЈ  сидел над исподлобьЯ
глЯдевшим листом и только очнулсЯ, когда ™еголевы собрались ехать на вокзал.
„о отхода поезда  оставалось часа два, но  вокзал, правда, находилсЯ далеко.
"ѓрешный  человек,  --  люблю  приезжать  сраньЯ",  --  бодро  сказал  Ѓорис
€ванович, захватываЯ себЯ за рукав и манжету, чтобы  влезть в  пальто. ”едор
Љонстантинович  помог  ему (тот  с вежливым  восклицанием, еще половинчатый,
шарахнулсЯ и вдруг, в углу, превратилсЯ в страшного горбуна),  а потом пошел
проститьсЯ с Њарианной Ќиколаевной, котораЯ перед зеркальным шкапом, странно
изменив  выражение лица  (затуманиваЯ и задабриваЯ свое отражение), надевала
синюю с  синей вуалеткой  шлЯпу. ”едору Љонстантиновичу вдруг стало  странно
жаль ее  и, подумав, он предложил пойти на угол за такси. "„а,  пожалуйста",
-- сказала Њарианна Ќиколаевна, тЯжело ринувшись к перчаткам на диване.
     Ќа стоЯнке автомобилей не оказалось, разобрали,  и ему пришлось перейти
через площадь и там поискать Љогда он, наконец, подъехал к дому ™еголевы уже
стоЯли внизу, сами снесЯ чемоданы ("тЯжелый багаж" был отправлен вчера).
     "Ќу,  храни вас Ѓог", --  сказала  Њарианна Ќиколаевна и гуттаперчевыми
губами поцеловала его в лоб.
     "‘ароцка,  ‘ароцка, телеграфуй!"  --  крикнул  Ѓорис €ванович,  шутливо
махаЯ ручкой, и автомобиль, повернувшись, отъехал.
     "Ќавсегда",   --  с  облегчением   подумал   ”едор   Љонстантинович  и,
посвистываЯ, поднЯлсЯ наверх.
     ’ут только  он  понЯл, что войти  в  квартиру не  может. Ћсобенно  было
обидно  глЯдеть,  приподнЯв  заслонку,  в почтовую щель  на  свЯзку  ключей,
звездой лежавшую на полу в прихожей: их всунула обратно Њарианна Ќиколаевна,
заперев  за  собою  дверь.  Ћн  сошел  по  ступенЯм гораздо  медленнее,  чем
поднЯлсЯ. ‡ина, он знал, собиралась поехать со службы на вокзал: считаЯ, что
поезд отходит через полтора часа  с лишним, и что езды на автобусе час,  она
(и ключи) раньше,  чем часа  через три не вернетсЯ. Ќа  улице было ветрено и
смуро; идти было не к кому, а  в пивные, в  кафэ,  он  никогда не захаживал,
ненавидЯ их люто. ‚ кармане было три с полтиной, он купил папирос, и так как
сосущаЯ, как голод,  потребность поскорей увидеть ‡ину (теперь-то, когда всЈ
позволено) собственно и оттЯгивала от улицы,  от неба, от воздуха, весь свет
и  смысл, он поспешил на тот угол, где проходил нужный  автобус.  ’о, что он
был  в  ночных туфлЯх, в старейшем мЯтом  костюме,  запЯтнанном  спереди,  с
недостающей на гульфике пуговкой, мешками на коленЯх и материнской  заплатой
на заду, ни мало его нь беспокоило.  ‡агар и раскрытый ворот  чистой рубашки
давали ему некий приЯтный иммунитет.
     Ѓыл какой-то государственный  праздник.  €з  окон  домов  торчали  трех
сортов  флаги:  черно-желто-красные,  черно-бело-красные  и просто  красные:
каждый  сорт  что-то  означал,  а  смешнее всего: это  что-то кого-то  могло
волновать гордостью или  злобой.  Ѓыли  флаги большие и  малые, на  коротких
древках  и  на  длинных,  но  от  всего  этого  экзибиционизма  гражданского
возбуждениЯ  город  не  стал привлекательнее. Ќа  ’ауэнтциенштрассе  автобус
задержала   мрачнаЯ   процессиЯ;  сзади,   на  медленном   грузовике,  ехали
полицейские в черных крагах, а среди знамен было одно с русской надписью "‡а
‘ерб и Њолт!", так что некоторое времЯ ”едор тЯготилсЯ мыслью, где это живут
Њолты,  -- или  это Њолдаване? ‚друг он представил себе казенные фестивалы в
ђоссии,  долгополых солдат, культ  скул, исполинский  плакат  с орущим общим
местом в ленинском пиджачке и кепке, и среди грома глупости, литавров скуки,
рабьих  великолепий, -- маленький Ярмарочный  писк грошевой истины. ‚от оно,
вечное,  всЈ  более  чудовищное  в  своем  радушии,  повторение  •одынки,  с
гостинцами  -- во какими (гораздо больше сперва  предлагавшихсЯ) и прекрасно
организованным увозом трупов... Ђ в общем -- пускай ‚сЈ пройдет и забудетсЯ,
-- и опЯть через двести лет, самолюбивый неудачник отведет душу на мечтающих
о довольстве простаках (если только не будет моего мира,  где каждый сам  по
себе, и нет равенства,  и нет властей, -- впрочем, если не хотите,  не надо,
мне решительно всЈ равно).
     ЏотсдамскаЯ площадь, всегда искалеченнаЯ городскими работами (о, старые
открытки с  нее, где  всЈ так  просторно, отрада  извозчиков, подолы  дам  в
кушачках, метущие пыль,  -- но те  же  жирные  цветочницы). Џсевдо-парижский
пошиб “нтер-ден-‹индена. “зость  торговых улиц за ним. Њост,  баржа и чайки.
Њертвые  глаза  старых  гостиниц  второго,  третьего,  сотого  разрЯда.  …ще
несколько минут езды, и вот -- вокзал.
     Ћн  увидел   ‡ину  в  бланжевом  жоржетовом  платье  и  белой  шапочке,
взбегающую по ступенЯм. Ћна  взбегала, прижав  к бокам розовые локти,  зажав
сумку,  -- и  когда он ее  полуобнЯл,  догнав, она обернулась с той  нежной,
матовой улыбкой, с той счастливой грустью в глазах,  которыми  она встречала
его наедине. "‘лушай", -- сказала она суетливо,  -- "Я опаздываю, бежим". Ќо
он ответил, что уже распрощалсЯ с ними и подождет ее внизу.
     Ќизкое,  садЯщеесЯ   за  крыши,  солнце,  как  бы  выпало  из  облаков,
покрывавших свод (но уже совсем мЯгких и отрешенных, как волнистое их таЯние
на зеленоватом плафоне),  и  там, в  узком просвете, небо  было раскалено, а
напротив,  как  медь,  горело  окно  и  металлические  буквы.  „линнаЯ  тень
носильщика, катЯщаЯ тень тачки, втЯнула эту тень в себЯ, но она опЯть острым
углом выперла на повороте.
     "Ѓудем  скучать без тебЯ,  ‡иночка, -- сказала Њарианна Ќиколаевна, уже
из вагона. -- Ќо ты, во всЯком  случае, возьми отпуск в августе и приезжай к
нам, -- посмотрим, может быть и совсем останешьсЯ".
     "Ќе думаю, -- сказала ‡ина. -- Ђх да. џ сегоднЯ дала тебе мои ключи. Ќе
увези их, пожалуйста".
     "џ,  знаешь  их в  передней  оставила...  Ђ  борины  в столе... Ќичего:
ѓодунов тебЯ впустит", -- добавила Њарианна Ќиколаевна примирительно.
     "’ак-то.   ‘частливо  оставатьсЯ,  --  вращаЯ  глазами,   сказал  Ѓорис
€ванович, из-за жениного полного плеча. -- Ђх, ‡инка, ‡инка, -- вот приедешь
к нам, на велосипеде будешь кататьсЯ, молоко хлестать, -- лафа!".
     Џоезд содрогнулсЯ и вот пополз. Њарианна Ќиколаевна  еще долго  махала.
™еголев, как черепаха, втЯнул голову (а, сев, вероЯтно, крЯкнул).
     Ћна вприпрыжку сбежала по  ступенЯм, -- сумка теперь свисала с пальцев,
и от последнего солнечного луча  бронзовый блеск пробежал  у нее в  зрачках,
когда она подлетела к ”едору Љонстантиновичу. Ћни  поцеловались так,  словно
она только-что приехала издалека, после долгой разлуки.
     "Ђ  теперь  поедем ужинать, -- сказала она, берЯ его под руку.  --  ’ы,
наверное, безумно голоден".
     Ћн кивнул. —ем это  объЯснить?  Ћткуда это странное смущение  -- вместо
ликующей, говорливой свободы, которую Я так, так  предвкушал? џ словно отвык
от нее или не могу с ней, прежней, применитьсЯ к этой свободе.
     "—то с  тобой? Џочему ты  окислилсЯ?" -- заметливо спросила  она  после
молчаниЯ (они шли к остановке автобуса).
     "ѓрустно  расстатьсЯ  с Ѓорисом Ѓодрым",  -- ответил он, стараЯсь  хоть
остротой разрешить стеснение чувств.
     "Ђ Я думаю, что это вчерашнее безобразие", усмехнулась ‡ина, -- и вдруг
он  уловил  в  ее  тоне  какой-то приподнЯтый звон, по-своему отвечавший его
собственному замешательству и тем самым подчеркивавший и усиливавший его.
     "ѓлупости. „ождь был теплый џ дивно себЯ чувствую".
     Џодкатил, сели. ”едор Љонстантинович заплатил из ладони за  два билета.
‡ина  сказала:  "†алованье Я получаю только  завтра, так  что у  менЯ сейчас
всего две марки. ‘колько у тебЯ?".
     "‘лабо.  Ћт твоих  двухсот мне отчислилось  три  с полтиной,  но из них
больше половины уже ухнуло".
     "Ќа ужин-то у нас хватит", -- сказала ‡ина.
     "’ы совсем уверена, что тебе нравитсЯ идеЯ ресторана? потому-что мне --
не очень".
     "Ќичего, примирись. ‚ообще  теперь со здоровым домашним столом кончено.
џ не умею делать даже Яичницу. Ќадо будет подумать, как устроитьсЯ. Ђ сейчас
Я знаю отличное место".
     Ќесколько минут  молчаниЯ. “же зажигались фонари, витрины; от незрелого
света  улицы  осунулись и поседели, а небо  было светло, широко, в облачках,
отороченных фламинговым пухом. "‘мотри, готовы фоточки".
     Ћн  их взЯл  из  ее  холодных  пальцев. ‡ина на  улице, перед конторой,
прЯмаЯ  и светлаЯ,  с  тесно  составленными ногами, и  тень липового  ствола
поперек  панели, как  опущенный перед  ней  шлагбаум; ‡ина, боком сидЯщаЯ на
подоконнике с  солнечным  венцом  вокруг  головы;  ‡ина  за  работой,  плохо
вышедшаЯ,  темнолицаЯ,  --  зато на первом  плане --  царственнаЯ машинка, с
блеском на рычажке каретки.
     Ћна  их засунула обратно в  сумку, вынула и  положила обратно  месЯчный
трамвайный билет в  целофане, вынула  зеркальце, посмотрела,  оскалившись на
пломбу в  переднем  зубе, положила  обратно, защелкнула сумку, опустила ее к
себе на колени, посмотрела себе на плечо, смахнула пушинку, надела перчатки,
повернула голову к  окну, -- всЈ это  необыкновенно быстро,  с движением  на
лице, с миганием, с каким-то внутренним покусыванием и  втЯгиванием  щек. Ќо
теперь она сидела неподвижно, сухожилье было натЯнуто на бледной шее, руки в
белых перчатках лежали на зеркальной коже сумки.
     ’еснина бранденбургских ворот.
     ‡а Џотсдамской площадью,  при  приближении к каналу,  пожилаЯ скуластаЯ
дама (где Я  ее видел?), с глазастой, дрожащей собачкой подмышкой, рванулась
к выходу, шатаЯсь, борЯсь  с  призраками,  и ‡ина  посмотрела вверх  на  нее
беглым небесным взглЯдом.
     "“знал?  -- спросила  она.  --  ќто  ‹оренц. ЉажетсЯ, безумно  на  менЯ
обижена, что Я ей не звоню. ‚ общем, совершенно лишнЯЯ дама".
     "“ тебЯ копоть на скуле,  -- сказал ”едор Љонстантинович. -- Ћсторожно,
не размажь".
     ЋпЯть сумка, платочек, зеркальце.
     "Ќам скоро вылезать, -- проговорила она погодЯ. -- —то?".
     "Ќичего. ‘оглашаюсь. ‚ылезем, где хочешь".
     "‡десь", --  сказала она еще через две остановки,  взЯв его  за локоть,
приподнЯвшись, сев опЯть от толчка, поднЯвшись окончательно, вылавливаЯ, как
из воды, сумку.
     Ћгни  уже  отстоЯлись;  небо   совсем  обмерло.  Џроехал   грузовик   с
возвращавшимисЯ после каких-то гражданских  оргий,  чем-то махавшими, что-то
выкрикивавшими молодыми людьми. Џосреди бездревесного сквера, состоЯвшего из
большого продолговатого  цветника,  обведенного дорожкой,  цвела армиЯ  роз.
Ћткрытый загончик ресторана (шесть столиков) против этого сквера был отделен
от панели беленым барьером с петуньЯми поверху.
     ђЯдом  жрут кабан с кабанихой, у кельнера  черный  ноготь  окунаетсЯ  в
соус,  а  к золотой  каемке  моего  пивного  стакана  вчера  льнула  губа  с
Язвочкой...  ’уман какой-то  грусти  обволок ‡ину  --  ее  щеки, прищуренные
глаза, душку на шее, косточку, -- и этому  как-то  способствовал бледный дым
ее папиросы. аркание прохожих, как бы месило сгущавшуюсЯ темноту.
     ‚друг, в откровенно ночном небе, очень высоко -- --
     "‘мотри, -- сказал он. -- ЉакаЯ прелесть!".
     Џо  темному бархату медленно скользила брошка  с тремЯ рубинами, -- так
высока, что даже грома мотора не было слышно.
     Ћна улыбнулась, приоткрыв губы, глЯдЯ вверх.
     "‘егоднЯ?" -- спросил он, тоже глЯдЯ вверх.
     ’еперь только он вступил  в строй чувств, который он себе  сулил, когда
прежде   думал  о  том,  как   с  ней  выскользнет   из   плена,  постепенно
утвердившегосЯ за  времЯ их встреч, постепенно ставшего  привычным, хотЯ был
основан  на чем-то искусственном и, в  сущности,  недостойном того значениЯ,
которое оно приобрело:  теперь  казалось непонЯтным,  почему в любой из этих
четырехсот  пЯтидесЯти пЯти  дней  они  просто  не  съехали  со  щеголевской
квартиры, чтобы поселитьсЯ вдвоем; но  вместе с тем  он подразумно знал, что
эта  внешнЯЯ помеха  была только предлогом, только показным  приемом судьбы,
наспех поставившей первую попавшуюсЯ под руку загородку, чтобы  тем временем
занЯтьсЯ важным, сложным делом,  внутренней необходимостью которого была как
раз задержка развитиЯ, зависевшаЯ будто бы от житейской преграды.
     ’еперь  (в  этом белом, освещенном загончике,  при золотистой  близости
‡ины и  при участии  теплой вогнутой  темноты,  сразу за вырезным  озарением
петуний) он окончательно  нашел  в мысли о методах  судьбы то,  что  служило
нитью,  тайной душой, шахматной идеей  длЯ едва еще  задуманного "романа", о
котором он  накануне  вскольз сообщал  матери.  Ћб  этом то он  и  заговорил
сейчас,  так  заговорил, словно  это  было  только  лучшее,  естественнейшее
выражение  счастьЯ,  --  которое  тут  же,  побочно, в  более  общедоступном
издании,  выражалось такими  вещами, как  бархатистость воздуха, три липовых
изумрудных  листа,  попавших  в  фонарный  свет,  холод пива, лунные вулканы
картофельного пюре, смутный говор, шаги, звезда среди развалин туч...
     "‚от что  Я хотел бы сделать, -- сказал  он. -- Ќечто похожее на работу
судьбы  в <i>нашем</i> отношении.  Џодумай, как она за  это принЯлась  три  года  с
лишним тому назад... ЏерваЯ попытка свести нас: алЯповатаЯ, громоздкаЯ! Ћдна
перевозка мебели чего стоила... ’ут было  что-то такое размашистое, "средств
не жалею", --  шутка  ли  сказать, --  перевезти  в  дом,  куда Я только-что
въехал, ‹оренцов и всю их обстановку! €деЯ была грубаЯ:  через жену  ‹оренца
познакомить менЯ  с  тобой,  -- а длЯ ускорениЯ был взЯт ђоманов,  позвавший
менЯ на вечеринку к  ним. Ќо тут-то судьба и  дала маху: посредник был  взЯт
неудачный, неприЯтный мне, -- и  получилось как  раз  обратное: из-за него Я
стал  избегать  знакомства с  ‹оренцами,  --  так  что  всЈ  это  громоздкое
построение  пошло к чорту, судьба  осталась с  мебельным  фургоном на руках,
затраты не окупились".
     "‘мотри, -- сказала ‡ина, -- на  эту критику она может теперь обидетьсЯ
-- и отомстить".
     "‘лушай дальше. Ћна сделала свою вторую попытку, уже более дешевую,  но
обещавшую  успех, потому  что  Я-то  нуждалсЯ  в  деньгах  и  должен был  бы
ухватитьсЯ за предложенную работу, -- помочь незнакомой барышне с  переводом
каких-то документов;  но  и это  не  вышло.  ‚о-первых,  потому  что адвокат
—арский  оказалсЯ  тоже маклером  неподходЯщим,  а во-вторых,  потому что  Я
ненавижу заниматьсЯ  переводами  на немецкий,  -- так  что  опЯть сорвалось.
’огда-то, наконец,  после этой неудачи, судьба  решила бить навернЯка, т. е.
прЯмо вселить  менЯ в квартиру, где ты  живешь, и длЯ этого в посредники она
выбрала уже не первого  попавшегосЯ, а человека, не только мне симпатичного,
но  энергично взЯвшегосЯ за дело  и  не давшего  мне увильнуть. ‚  последнюю
минуту, правда, случилсЯ  затор, чуть  не погубивший всего: второпЯх --  или
поскупившись -- судьба не  потратилась  на твое присутствие  во  времЯ моего
первого посещениЯ;  Я же,  понимаешь,  когда  пЯть минут  поговорил с  твоим
вотчимом, собственно по небрежности выпущенным из клетки, и через  его плечо
увидел ничем не привлекательную комнату, решил ее не снимать, -- и тогда, из
крайних  средств,  как  последний   отчаЯнный  маневр,  судьба,  не   могшаЯ
немедленно мне  показать тебЯ, показала мне твое  бальное голубоватое платье
на  стуле,  --  и,  странно,  сам  не  понимаю  почему,  но  маневр  удалсЯ,
представлЯю себе, как судьба вздохнула".
     "’олько это было  не мое платье, а моей  кузины  ђаисы, --  причем  она
очень милаЯ, но совершеннаЯ  морда, -- кажетсЯ, она мне его оставила,  чтобы
что-то снЯть или пришить".
     "’огда   это   совсем   остроумно.   ЉакаЯ   находчивость!  ‚сЈ   самое
очаровательное  в  природе  и  искусстве основано  на  обмане. ‚от видишь --
начала с ухарь-купеческого размаха,  а кончила  тончайшим штрихом. ђазве это
не линиЯ  длЯ  замечательного романа? ЉакаЯ  тема! Ќо  обстроить,  завесить,
окружить  чащей  жизни  --  моей  жизни,  с  моими  писательскими страстЯми,
заботами".
     "„а,  но  это  получитсЯ  автобиографиЯ,  с  массовыми  казнЯми  добрых
знакомых".
     "Ќу,  положим, -- Я  это всЈ так перетасую, перекручу,  смешаю, разжую,
отрыгну...  таких  своих  специй  добавлю,   так   пропитаю  собой,  что  от
автобиографии останетсЯ  только пыль, -- но такаЯ пыль, конечно, из  которой
делаетсЯ  самое оранжевое небо. € не сейчас Я это напишу, а буду  еще  долго
готовитьсЯ,  годами,  может  быть... ‚о  всЯком случае,  сперва  примусь  за
другое,   --  хочу  кое-что   по-своему   перевести  из   одного  старинного
французского  умницы,  -- так, длЯ окончательного порабощениЯ слов, а  то  в
моем "—ернышевском" они еще пытаютсЯ голосовать".
     "ќто всЈ чудно, --  сказала  ‡ина. --  ќто  мне всЈ страшно нравитсЯ. џ
думаю, ты будешь таким писателем,  какого еще не  было, и ђоссиЯ будет прЯмо
изнывать  по  тебе, -- когда слишком поздно  спохватитсЯ... Ќо любишь ли  ты
менЯ?".
     "’о, что  говорю,  и есть  в  некотором  роде  объЯснение в любви",  --
ответил ”едор Љонстантинович.
     "Њне мало "некоторого рода".  ‡наешь, временами Я, вероЯтно, буду  дико
несчастна с тобой. Ќо в общем-то мне всЈ равно, иду на это".
     Ћна  улыбнулась,  широко раскрыв глаза и  поднЯв брови,  а потом слегка
откинулась на своем стуле и стала пудрить подбородок и нос.
     "Ђх,  Я  должен тебе сказать,  --  это  великолепно,  --  есть  у  него
знаменитое место, которое кажетсЯ,  могу сказать наизусть, если не  собьюсь,
не  перебивай менЯ, перевод еще  приблизительный:  был однажды человек... он
жил истинным христианином; творил много добра, когда словом, когда  делом, а
когда  молчанием; соблюдал  посты; пил  воду горных долин  (это  хорошо,  --
правда?); питал дух созерцанием  и бдением;  прожил чистую, трудную,  мудрую
жизнь; когда же  почуЯл приближение  смерти, тогда, вместо мысли о ней, слез
покаЯниЯ, прощаний и скорби, вместо монахов и черного нотариЯ, созвал гостей
на  пир, акробатов, актеров,  поэтов,  ораву  танцовщиц,  трех  волшебников,
толленбургских  студентов-гулЯк,  путешественника с ’апробаны,  осушил  чашу
вина и умер с беспечной  улыбкой, среди  сладких стихов, масок  и  музыки...
Џравда, великолепно? …сли мне когда-нибудь придетсЯ  умирать, то Я  хотел бы
именно так".
     "’олько без танцовщиц", сказала ‡ина.
     "Ќу,  это  просто   символ  веселого  общества...  Њожет  быть,  теперь
пойдем?".
     "Ќадо заплатить, -- сказала ‡ина. -- Љликни его".
     Џосле этого у  них осталось одиннадцать  пфеннигов, считаЯ  почерневшую
монетку, которую она на-днЯх подобрала с панели: приносит счастье. Љогда они
пошли по  улице, он  почувствовал быструю  дрожь  вдоль  спины  и  --  опЯть
стеснение  чувств,  но уже в другом, томном, преломлении. „о дому было минут
двадцать  тихой ходьбы,  и сосало  под  ложечкой  от воздуха,  от  мрака, от
медового  запаха цветущих лип. ќтот запах таЯл,  заменЯЯсь черной свежестью,
от  липы  до  липы, и опЯть, под  ждущим  шатром,  наростало  душное, пьЯное
облако,  и ‡ина,  напрЯгаЯ  ноздри, говорила: "ах...  понюхай",  --  и опЯть
преснел мрак, и опЯть наливалсЯ медом. Ќеужели сегоднЯ, неужели сейчас? ѓруз
и угроза счастьЯ.  Љогда Я  иду так с тобой, медленно-медленно, и держу тебЯ
за плечо,  всЈ  немного  качаетсЯ,  шум  в голове, и хочетсЯ волочить  ноги,
соскальзывает с пЯтки леваЯ туфлЯ, тащимсЯ,  тЯнемсЯ, туманимсЯ, --  вот-вот
истаем  совсем... € всЈ  это мы когда-нибудь  вспомним, -- и липы, и тень на
стене, и чьего-то пуделЯ, стучащего неподстриженными когтЯми по плитам ночи.
€ звезду, звезду. Ђ вот площадь и  темнаЯ кирка с  желтыми часами. Ђ вот, на
углу -- дом.
     Џрощай-же,  книга!  „лЯ видений -- отсрочки смертной тоже нет.  ‘ колен
подниметсЯ  …вгений, -- но  удалЯетсЯ  поэт. € всЈ-же  слух  не может  сразу
расстатьсЯ с музыкой, рассказу дать замереть... судьба сама еще звенит, -- и
длЯ ума внимательного нет  границы  -- там, где поставил точку Я: продленный
призрак бытиЯ  синеет  за  чертой  страницы, как завтрашние  облака, -- и не
кончаетсЯ строка.