ах  здесь  мелькают  имена
‘амарина,  Љаткова,   ’ютчева,  •омЯкова,  „анилевского.   ЋстаетсЯ   только
добавить, что мемуаристом был ‚ладимир ‘оловьев (привожу с сокращениЯми):
     "џ  встречал многих  дам, рассуждающих  о  философских  предметах; иные
предлагали мне на этот счет свои  собственные мысли, решительно  превышавшие
мое разумение, другие  более  настаивали на  требовании, чтобы Я сказал им в
двух словах безусловную истину - la verite absolue. Ќо женщина, рассуждающаЯ
толково и со знанием дела, есть величайшаЯ редкость. ‘ этой стороны Я  сразу
оценил Ђнну ”едоровну и пожелал продолжать знакомство.
     „очь и жена славЯнофилов, Ђнна ”едоровна очень своеобразно относилась к
славЯнофильству. ‡ападные  и южные славЯне вызывали в ней глубокое презрение
и отвращение. Џравда, она их знала лишь по тем образчикам, которые она могла
видеть в ‘лавЯнском  Љомитете и в кабинете своего  мужа,  где  их понЯтие  о
славЯнской   взаимности   принимало   несколько   узкую    форму,    всецело
сосредоточиваЯсь на испрашивании и  получении  денежных пособий. Ќе с  таким
отвращением  и  брезгливостью,  но  все-таки  презрительно  относилась она к
русскому  простонародью,  которое  обвинЯла в  неисправимом мошенничестве  и
лживости.  Љонечно,  и тут отрицательнаЯ оценка вырастала  на почве  личного
опыта - с русскою прислугою.  Љогда случалось Ђнне ”едоровне рассказывать  в
присутствии мужа о каком-нибудь  подвиге доверенного домочадца, оно обобщала
рассказ следующим, например, образом: "Ќаш  такой-то, как неиспорченное дитЯ
того  <i>свЯтого</i>  русского  народа,  которому  поклонЯетсЯ  €ван  ‘ергеевич,  -
конечно,  должен был произвести такое-то мошенничество". - "Ќу что ж, этак и
Я,   как  русский,  должен  быть  мошенником?"  -  проворчит,  бывало,  €ван
‘ергеевич.  -  "Ќет,  ты  не  должен,  потому  что  ты испорчен  европейским
образованием, которое тебЯ научило, что народнаЯ свЯтость не освобождает  от
личной честности". Ќа это €ван  ‘ергеевич ничего  не возражал. ’ак же он был
уступчив и при "генеральных атаках" своей жены против славЯнофильства, каким
Я бывал свидетелем. ‚от одна из самых типичных.
     ђазговор, как всегда,  шел  по-французски.  џ  перевожу,  хорошо  помнЯ
главные фразы.
     - Ќу  что, собственно, дало твое славЯнофильство русскому обществу? —ем
было полезно?  какие  его результаты? џ вижу только  один:  что  в  обществе
перестают читать и  говорить на европейских Языках. Ќо ведь это оглупение  и
одичание! ќто  бросаетсЯ  в  глаза! ‘равни только общество, которое мы знали
двадцать лет назад, с теперешним!
     €ван ‘ергеевич  пытаетсЯ  возражать:  разве славЯнофильство виновато  в
том,  что теперь  больше нет  таких людей,  как,  например,  твой  отец  или
•омЯков?
     - ’ы сам себЯ опровергаешь, - кричит  Ђнна ”едоровна, разгораЯсь, - мой
отец и  •омЯков были прежде всего  люди европейски  образованные, и если это
было нужно длЯ них, то тем более  нужно длЯ  теперешних, которые  без помощи
культуры совсем пропадут,  сделаютсЯ такими же животными  (brutes), как твои
возлюбленные мужики.
     €ван  ‘ергеевич  кротко  и  без  одушевлениЯ  возражает,  что  значение
•омЯкова  и  ’ютчева зависит  не от  их  образованности,  а  от  их  русских
убеждений.
     - Ќеправда, неправда! - прерывает его Ђнна ”едоровна. - Ќикаких русских
убеждений   нет,  а  есть  только  русскаЯ  дикость.  ’ы  сам   если  имеешь
какое-нибудь достоинство  (quelque valeur), то не потому,  что ты русский, а
лишь  потому,  что  ты только  наполовину  русский.  ‚се, что  в  тебе  есть
хорошего,  происходит  от  твоей  татарской  крови  и  от  твоего  немецкого
образованиЯ!  Ђ  теперь  вот  нашим  болванам,  вместо  того  чтобы их  хоть
сколько-нибудь очеловечивать,  внушают, что  они и так хороши, что им  нужно
оставатьсЯ только русскими, что …вропа нам совсем ни к чему, что у нас с нею
нет   ничего  общего!   ќтого,   Я   думаю,  ни  мой  отец,  ни  •омЯков  не
предусматривали.  Ќо  вот  к каким  отвратительным  глупостЯм  привело  ваше
славЯнофильство. Џослушайте, что теперь пишут и читают!..
     Ђнна ”едоровна  быстро  берет с  соседнего стола известную тогда лишь в
славЯнофильских  кругах,   но   потом   довольно  популЯрную  книгу   крайне
националистического направлениЯ (труд Ќ. џ. „анилевского "ђоссиЯ и …вропа" -
’. Ѓ.) и начинает ее  гневно перелистывать;  но негодование  мешает ей найти
нужное место, и она с шумом бросает книгу.
     -  € какаЯ глупаЯ, ребЯческаЯ  вера  в  пустые слова! ‚ы  думаете,  что
образование  перестает  быть  образованием   оттого,  что  вы  назовете  его
"европейничаньем"! Љак будто существует еще какаЯ-то  другаЯ образованность,
другаЯ  наука  кроме  европейской! …сли у  вас есть  свое,  не  европейское,
покажите  поскорей.  Ђ  если ваша самобытнаЯ  русскаЯ образованность состоит
только  в том,  чтобы  бранить …вропу,  то  Я  вам  скажу,  что  это  только
надувательство и преступление против отечества".

     <b>ѓлава IV. ”инал</b>

        1

     ‚ладимир ‘оловьев в приведенном выше тексте говорит немного дальше, что
хотЯ  "живые  и остроумные  выходки Ђнны  ”едоровны" его  "и интересовали, и
забавлЯли",  но  он не  разделЯл  тогда ее точку зрениЯ, потому что "сам был
отчасти жертвою того,  что она называла  в гневе  "надувательством"  и что в
действительности  было  искренним  увлечением  умов,   невольно  поддавшихсЯ
стихийной силе национального  самолюбиЯ и самомнениЯ". „уховнаЯ и умственнаЯ
эволюциЯ  ‘оловьева протекала  очень  сложно; он не  был ни  западником,  ни
славЯнофилом, хотЯ и постоЯнно соотносил свою позицию с этими двумЯ полюсами
русской мысли. ‡релое и позднее славЯнофильство ‘оловьев  подвергал критике,
которую Ђ. ”. ‹осев называет "убийственной и местами ошеломлЯющей". ‘ другой
стороны,  он  никогда не отрекалсЯ  от своей "генетической свЯзи" со  старым
славЯнофильством, убеждениЯми  •омЯкова,  Љиреевских и  Ђксаковых. ѓоворЯ об
этой  преемственности,  ‘оловьев   даже  начинает  утверждать,   что  теории
„анилевского и  ‹еонтьева не имеют ничего общего со славЯнофильством, хотЯ и
сам   устанавливает  следующие  "родословие":  "•омЯков  роди  „анилевского,
„анилевский роди ‹еонтьева и иже с ним".
     ‚зглЯды  „анилевского  и  ‹еонтьева  в  самом  деле  очень  своеобразно
соотносились с классическим  славЯнофильством. „анилевский  первым попыталсЯ
избавить  славЯнофильство  от  дилетантского  налета свободного  художества,
поставить его на научную почву. ѓлавную его книгу "ђоссиЯ и …вропа" называли
"катехизисом славЯнофильства"; но в его  интерпретации это учение, выиграв в
своем  теоретическом  обосновании, при  этом сильно  проиграло  в  некоторых
других  отношениЯх. „анилевский  был  трезвым ученым-естественником, и  свои
славЯнофильские  убеждениЯ он стремилсЯ изложить столь же аргументированно и
систематически,  как любую другую научную теорию.  Љ нациЯм он подходил так,
как к биологическим  видам, называЯ  их "культурно-историческими  типами"  и
рассматриваЯ по  отдельности  или  во взаимодействии друг с  другом.  …диное
человечество,  движущеесЯ по пути прогресса,  было длЯ „анилевского пустой и
вздорной абстракцией. Ћн признавал  только  частные,  отдельные цивилизации,
зарождающиесЯ,  проходЯщие   свою  юность,  зрелость,  дрЯхлость  и  наконец
гибнущие. ’о же самое Явление он видел и в животном и растительном царствах,
замечаЯ,  что "в сущности,  это остарение,  одрЯхление  целых видов, родов и
даже отрЯдов не более удивительно, чем  смерть отдельных индивидуумов".  ќто
сопоставление, довольно очевидное, обосновывало давний  тезис славЯнофилов о
том,  что ђоссиЯ  и  славЯнство, как  более  молодой "культурно-исторический
тип", должны прийти  на  смену  европейскому романо-германскому миру - точно
так же, как сама новаЯ …вропа некогда пришла на смену миру античному.
     Љнига  „анилевского  снабжена  огромным  и  очень обстоЯтельным научным
аппаратом, который, однако, устарел раньше всего в  его творчестве (впрочем,
главнаЯ  его  идеЯ оказалась  довольно плодотворной и благополучно дожила до
наших   дней,   воплотившись   в  теории   этногенеза   ‹.   Ќ.   ѓумилева).
Ќатуралистический   подход    „анилевского    не    всегда   проводилсЯ   им
последовательно  и  нередко  служил  только  ширмой  длЯ  его   политических
высказываний.  Ћчень  трудно   было   обосновать  самобытностью  славЯнского
культурно-исторического типа и необходимость освобождениЯ ЉонстантинополЯ, и
учреждение  ‚сеславЯнского  союза, с присоединением к нему греков, венгров и
румын,  и уничтожение польской  народности  (которой  предстоЯло  слитьсЯ  с
русской,  раз  уж  она  не  может  отказатьсЯ   от  своего  западничества  и
католицизма). „анилевского сильно критиковали как за эти вольности, так и за
недостатки  собственно  научного  изложениЯ:  произвольность  разбиениЯ   на
культурные типы, искусственность их обособлениЯ, недооценку общечеловеческих
объединительных  начал.  ‚ладимир  ‘оловьев  порицал  его   за   "умственную
беспечность",  утверждаЯ,  что  "ђоссиЯ  и  …вропа"   -  это  не  более  чем
"литературный  курьез"; ‘. Ќ. ’рубецкой называл „анилевского "славЯнофилом в
зоологии  и  зоологом  в  славЯнофильстве".  „анилевскому  так  и не удалось
придать славЯнофильству  научную убедительность: оно по-прежнему оставалось,
так  сказать,  вероучением,   несмотрЯ  на  весь  солидный  исторический   и
политический   материал,  привлеченный  автором   "ђоссии   и   …вропы"  длЯ
иллюстрации  своих  взглЯдов.  Ћднако  даже  если  встать  на  точку  зрениЯ
„анилевского,  принЯв  на  веру  главные  его  тезисы,  то и  тут  результат
достигалсЯ  намного  менее  эффектный, чем  раньше, в случае  с классическим
славЯнофильством.  ‘тарые славЯнофилы считали,  что  ‡апад -  это  последнее
слово мировой цивилизации,  высшаЯ точка исторического  развитиЯ, величайший
плод многовековых усилий всего человечества. €менно  такой ‡апад должна была
сменить  ђоссиЯ  на  всемирно-исторической арене  после  того,  как  "…вропа
высказалась  вполне", по словам €вана Љиреевского.  ‘ознание  этого будущего
величиЯ  ђоссии, наследницы  и  преемницы колоссальной западной цивилизации,
заставлЯло   сладко   замирать   сердце  каждого  русского,  веровавшего   в
славЯнофильские догматы. „анилевский же превратил эту грандиознейшее событие
мировой истории в заурЯдную смену одного культурного типа другим, переход от
романо-германской культуры  к славЯнской.  “тверждаЯ, что  такие метаморфозы
постоЯнно происходЯт в исторической жизни народов, он  не смог добавить  тем
самым  убедительности  славЯнофильским  построениЯм,  но   лишил  их  ореола
таинственности и эпохальности.
     …ще  сильнее  видоизменилось  славЯнофильство   под  пером  Љонстантина
‹еонтьева.  Ћн   называл   себЯ  "учеником  и   ревностным   последователем"
„анилевского, но на самом деле не был  ни данилевцем, ни  даже славЯнофилом.
…сли „анилевский не верил  в европейский  "прогресс",  то  у ‹еонтьева  этот
прогресс  вызывал   самое   Яростное   негодование.  Њеривший   все   и  всЯ
эстетическими категориЯми, он  до  самозабвениЯ любил  Яркую и многообразную
старую …вропу - и содрогалсЯ  от отвращениЯ, видЯ, как выродилась она  к XIX
веку,  обездушившись  и  омещанившись.  ќто  сближало  ‹еонтьева со  старыми
славЯнофилами;  сходилсЯ он с  ними  и  в  осуждении  петербургского периода
русской  истории,   страшно   опасаЯсь   за  заражение   ђоссии  ненавистной
буржуазностью ‡апада.  "ЊосковскаЯ ђусь переживет петербургскую", пророчески
писал  он.  "€  чем   скорее  станет   Џетербург  чем-то  вроде  балтийского
‘евастополЯ или балтийской Ћдессы, тем, говорю Я, лучше  не только длЯ  нас,
но, вероЯтно, и длЯ  так называемого  "человечества", ибо не  ужасно ли и не
обидно ли было бы  думать, что Њоисей  всходил  на ‘инай, что эллины строили
свои  изЯщные  Ђкрополи,  римлЯне  вели  Џунические  войны,  что  гениальный
красавец  Ђлександр в пернатом каком-нибудь  шлеме переходил ѓраник и  билсЯ
под  Ђрбеллами, что апостолы проповедовали,  мученики  страдали, поэты пели,
живописцы  писали  и  рыцари блистали на  турнирах <i>длЯ  того  только,  чтобы
французский, немецкий или  русский буржуа в безобразной  и комической  своей
одежде</i>  благодушествовал  бы "индивидуально"  и  "коллективно" на развалинах
всего  этого  прошлого  величиЯ?". ќти слова Љ.  ‹еонтьева  любЯт  приводить
историки  философии;  они  действительно  очень  выразительно  передают  его
миросозерцание. Ќо  повышеннаЯ эмоциональность этого  высказываниЯ не должна
нас вводить в заблуждение; как ни ужасало ‹еонтьева западное измельчание, он
считал этот  процесс фатальным  и необратимым. Џо убеждению ‹еонтьева, любое
общество, как и любой организм, проходит три последовательных этапа в  своем
развитии:  изначальнаЯ  простота; постепенное усложнение,  вплоть до  высшей
точки,  "цветущей сложности";  наконец,  вторичное,  смесительное упрощение,
после которого наступает разложение и гибель. ‚ средневековой и ренессансной
…вропе ‹еонтьев  видел пышное  цветение всех сил, впоследствии утраченное на
‡ападе. ‚ ђоссии он еще  находил его, и, ни в чем не знаЯ  меры, призывал во
имЯ своей "цветущей  сложности" не только  захватить  Љонстантинополь, но  и
обратить  в  развалины  и груды пепла  Џариж,  столицу отжившей  европейской
культуры. ЌельзЯ "не  желать от  всего сердца", говорил  он по этому поводу,
"гибели и окончательного унижениЯ той стране или той нации, которой дух и во
дни величиЯ, и во дни падениЯ представлЯл и представлЯет собою квинтэссенцию
западной  культуры".   ‘лавЯнофильскую  смену  культурно-исторических  типов
‹еонтьев, видимо, понимал чересчур буквально, всерьез обсуждаЯ вопрос о том,
что  "при современных  средствах  разрушениЯ"  ђоссии будет легче и  удобнее
уничтожить исчерпавшую  себЯ западную цивилизацию, чем германским варварам -
сокрушить „ревний ђим. ‡ачем, в самом деле,  поддерживать жизнь там, где она
уже едва теплитсЯ?  Ќе  лучше  ли  сразу избавитьсЯ  от  этой гнили и  этого
разложениЯ,  чем существовать рЯдом с  ней, зажимаЯ нос и ежечасно рискуЯ от
нее заразитьсЯ? ‚. ‚. ђозанов  правильно  сказал  о  ‹еонтьеве,  что это был
"plus  Nietzsche que Nietzsche meme" ("еще  больше  Ќицше,  чем сам  Ќицше";
‹еонтьев  действительно   предвосхитил  многие  идеи  знаменитого  немецкого
философа).  ‘опоставление этих двух фигур вообще  очень интересно: ‹еонтьев,
конечно, проигрывает Ќицше в систематизации и аргументации своих взглЯдов (в
его произведениЯх сплошь и рЯдом встречаютсЯ  такие обоснованиЯ:  "Џочему же
это так? џ затруднЯюсь ответить на это, <i>потому что мне стыдно за несогласных
со мною</i>!"). Ќо при этом он подкупает горЯчей искренностью своих убеждений, в
отличие от Ќицше,  который  всегда был немного  шарлатаном. ‚ душе ‹еонтьева
было  что-то  мрачное  и завораживающее,  отталкивающее, но вместе  с  тем и
влекущее к себе. ‘овременники почти не заметили его, он был слишком необычен
и оригинален длЯ них,  даже после —аадаева, ѓоголЯ  и „остоевского.  "Ѓывают
писатели  с  невыразимо  печальной  судьбой",  писал  ЃердЯев  о  ‹еонтьеве,
"неузнанные,  непонЯтые,  никому  не  пригодившиесЯ,  умирающие  в  духовном
одиночестве". "Ћн  не выносил  умеренности  и  середины и  дошел  до  самого
крайнего  изуверства,   сделалсЯ   проповедником  насилиЯ,  гнета,  кнута  и
виселицы.  Ќо в страшных  и отвратительных словах ‹еонтьева  чувствуетсЯ  не
реальный  реакционный  политик-катковец,  а безумный  мечтатель,  несчастный
романтик, затерЯнный  и  погибающий в  чуждой длЯ  него эпохе". "‚ мрачной и
аристократической душе ‹еонтьева горела эстетическаЯ ненависть к демократии,
к  мещанской  середине,   к  идеалам   всеобщего  благополучиЯ".  "’олько  в
аристократическом "цветении" он видел  красоту  жизни и безумно  страдал  от
сознаниЯ, что  "прогресс" уносит человечество в  противоположную  сторону, к
царству  мещанства,  вызывавшего в нем брезгливость  и  отвращение  эстета и
аристократа". "Љак за соломинку схватилсЯ он за ђоссию, за славЯнство, видел
тут последнее свое упование, почти умирающую надежду спасти дорогой длЯ него
смысл мировой  жизни". "—ерез ђоссию еще можно спасти мир, а длЯ этого нужно
"подморозить" ее,  остановить либеральный прогресс, хотЯ бы ценой величайших
жертв и самым мрачным насилием".
     Ќо славЯнофильство  ‹еонтьева оказалось тоже  чрезвычайно своеобразным.
Џламенно  желаЯ  взЯтиЯ  ЉонстантинополЯ,  разрушениЯ  Ђвстрии  и  ’урции  и
основаниЯ на их  развалинах великой всеславЯнской конфедерации, он при  этом
нисколько  не  собиралсЯ  потакать  национально-освободительным устремлениЯм
славЯнских народов. Љак  замечает  ЃердЯев, ‹еонтьев хотел  не  освобождениЯ
славЯн,  а  их порабощениЯ и угнетениЯ,  считаЯ,  что под  русским игом  они
станут  духовно  выше  и  оригинальнее,  а  на  свободе быстро  опошлЯтсЯ  и
омещанЯтсЯ.  ‹еонтьев  Явно  презирал славЯнские  народы за их западнические
наклонности: "русские перешли  за 1000 лет государственности", писал он,  "а
славЯне юга и запада  впали прЯмо в собачью старость буржуазной демократии".
"Ќе  длЯ того же", замечает он в другой статье, "русские орлы  перелетали за
„унай  и Ѓалканы,  чтобы сербы  и  болгары  высиживали  бы после  на свободе
куриные  Яйца европейского мещанства".  „лЯ самой ђоссийской  €мперии  он не
видел  особой выгоды от включениЯ в ее состав славЯнских  народов:  "русское
море иссЯкло бы от слиЯниЯ в нем  славЯнских  ручьев",  говорит ‹еонтьев. Ќо
мещанскаЯ  бессмыслица  западной  жизни  казалась ему  еще  большей  угрозой
"цветущей сложности", чем российский деспотизм.
     Џри  этом мыслителЯ  совершенно не  смущало,  что осуществить его идеал
политического  устройства   можно  было   только   насилием;   наоборот,  он
чрезвычайно  ценил  всЯкую  принудительность  в  общественных отношениЯх.  Љ
деспотической  власти  ‹еонтьев  испытывал просто  страсть, и недаром €.  ‘.
Ђксаков  охарактеризовал его  философию  как "сладострастный  культ  палки".
ЌаходЯсь  в  ‚аршаве,  ‹еонтьев  видит  в  этом городе только одно  отрадное
зрелище - стоЯщие там русские войска. ‘макуЯ это впечатление, он восклицает:
"‚еликаЯ   вещь   -  война!  ќто   огонь  пожирающий,  правда,  но  зато   и
очистительный!  Ѓез  насилиЯ нельзЯ жить. <i>Ќасилие не только побеждает, оно и
убеждает многих, когда за ним, за этим насилием</i> есть идеЯ".
     Љак видим,  стиль  публицистических работ ‹еонтьева  очень Ярок, и хотЯ
стихов он не писал, не владеЯ соответствующей техникой, но  все же стремилсЯ
придать своим высказываниЯм известную  поэтичность. Џусть же не посетует  на
менЯ этот вдохновенный  ценитель  принуждениЯ,  если Я  в  заключение своего
рассказа о нем учиню над его прозой небольшое ритмическое насилие и превращу
ее в верлибр:

     Ћ, ненавистное равенство!
     Ћ, подлое однообразие!
     Ћ, треклЯтый прогресс!
     Ћ, тучнаЯ, усыреннаЯ кровью,
     Ќо живописнаЯ гора всемирной истории!
     ‘ конца прошлого века ты мучаешьсЯ новыми родами.
     € из страдальческих твоих недр выползает мышь.
     ђождаетсЯ самодовольнаЯ карикатура на прежних людей;
     <i>‘редний рациональный европеец</i>,
     ‚ своей смешной одежде, <i>неизобразимой</i>
     „аже в идеальном зеркале искусства;
     ‘ умом мелким и самообольщенным;
     ‘о своей ползучей по праху земному,
     Џрактической благонамеренностью!
     . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
     ‚озможно ли любить такое человечество?

        2

     ‘овмещение поэтической и  философской одаренности,  на мой взглЯд - это
идеальное  сочетание длЯ  творческой  личности, при том  условии, что  такой
поэт-мыслитель четко  разграничивает  две стороны  своей  деЯтельности, и не
примешивает в свои стихи слишком много философии, как  ѓете, а  свои научные
работы не превращает в  поэтические произведениЯ, как  Ќицше. ђусские авторы
часто  увлекались и тем, и  другим.  ѓоголь,  ’олстой,  „остоевский не могли
удержатьсЯ в сфере чистого искусства и отдавали публицистике не  меньше сил,
чем художественному творчеству. Џушкин и ’ютчев в их поздний период почти не
печатали  свои  гениальные лирические творениЯ,  как  будто не придавали  им
никакого  значениЯ  -  и  в то же времЯ усиленно публиковали публицистику, и
стихотворную, и прозаическую. Џри этом они вполне  осознавали, что она имеет
малое художественное значение, если вообще его имеет. ’ютчев, посылаЯ как-то
кн. ѓорчакову  одно из своих политических  стихотворений,  заметил  при этом
иронически:  "ќто  приблизительно  рифмованнаЯ аналогиЯ большой  намеднишней
статьи  в Journal de St.-Petersbourg".  Ќо тем не  менее у  всех  у них была
неудержимаЯ  потребность  высказатьсЯ   по   животрепещущим   вопросам;  она
заставлЯла ѓоголЯ отрыватьсЯ от "Њертвых „уш" и  писать "‚ыбранные  места из
переписки с друзьЯми", „остоевского - выпускать "„невник ЏисателЯ", ’олстого
- работать над  целыми циклами  публицистических статей  даже в тот  период,
когда он  по моральным соображениЯм отказалсЯ от художественного творчества.
Ќаконец,  не будем забывать, что  многие  великие  русские  романы, "‚ойна и
мир",  "Ђнна Љаренина",  "Џреступление и наказание", "Ѓесы" были  изначально
задуманы как иллюстрации к тем или иным теоретическим положениЯм их авторов.
     Ћбратный случай,  когда  мыслители и  публицисты  обращались к  чистому
художеству,  происходил уже гораздо реже в ђоссии. Џопытки такого рода времЯ
от времени предпринимались, но результат, как правило, оказывалсЯ плачевным.
Џо-видимому, это свЯзано с самой психологией художественного творчества, длЯ
которого используетсЯ неизмеримо более сложный механизм образного  мышлениЯ,
чем   длЯ   публицистики.   ‚прочем,    легкость   "прЯмого"   перехода   от
художественного  обобщениЯ  к  теоретическому  на  самом  деле  была  только
кажущейсЯ; недаром обычно считаетсЯ,  что, обращаЯсь к публицистике, великие
писатели разменивали  свой гений по  мелочам, и что их  произведениЯ  такого
рода  страшно проигрывают  по сравнению с  их романами и повестЯми. …ще хуже
было  прЯмое   вторжение  публицистики  в   нежную   ткань   художественного
произведениЯ,  как  это произошло у  ’олстого в  его "‚ойне и мире". ‘  этой
точки зрениЯ, как Я уже говорил, лучше  всего  было  бы совсем разделить эти
два  полюса  творческой активности, и  излагать свои  взглЯды и убеждениЯ  в
философских работах,  прЯмо и непосредственно, а глубокие  и темные душевные
движениЯ  выражать  в  лирической поэзии,  свободной от любых  теоретических
умствований.  Ќо  почему-то это идеальное  творческое равновесие никогда  не
достигалось,   а  если   достигалось,  то   плоды  его  оказывались   крайне
неравноценными. Њожет быть, единственное  исключение  здесь  -  деЯтельность
‚ладимира  ‘оловьева, оказавшего колоссальное влиЯние своим творчеством  как
на русскую мысль, так и на русскую поэзию.
     ‘ам  ‘оловьев считал свои достижениЯ  в области поэзии неизмеримо менее
значительными,   чем  результаты   своей  философской   и   публицистической
деЯтельности. ”илософиЯ была главным делом его жизни, а  стихи  писались  от
случаЯ к  случаю,  между делом, почти  непроизвольно.  Ќо  в конечном  счете
получилось,  несколько  парадоксально,  что поэтические  произведениЯ  этого
мыслителЯ  сказали  нам  о  нем   больше,  чем  его  объемистые  философские
произведениЯ. ЃердЯев писал о ‘оловьеве, что "лишь в своих стихотворениЯх он
раскрывал то,  что  было  скрыто, было  прикрыто  и  задавлено рациональными
схемами его философии". ‹ичность ‚л. ‘оловьева нас интересует не меньше, а в
чем-то,  пожалуй,  и больше, чем  его теоретические построениЯ;  но  сам  он
постаралсЯ скрыть ее от нас, приоткрываЯсь  только в своих поступках, устных
высказываниЯх и стихотворениЯх. ‘оловьев проводил это разделение намеренно и
осознанно;  отношение его к своей поэзии было, вообще говорЯ,  двойственным;
так, о поэме "’ри свиданиЯ" он иронически-пренебрежительно замечает, что она
"понравилась некоторым поэтам и некоторым дамам",  и  тут же говорит о  том,
что он воспроизвел здесь "в шутливых стихах самое значительное из того,  что
до сих пор случилось со мною в жизни".
     Ћсобый  случай  в поэзии  ‘оловьева -  его политическаЯ  лирика.  ’акие
стихотворениЯ,  как  "Ex oriente  lux", "Џанмонголизм" или "„ракон" (все они
приводЯтсЯ ниже  в Ђнтологии) по своему содержанию непосредственно примыкают
к  его философской  публицистике. „уховное  развитие ‚л. ‘оловьева протекало
необычайно извилисто, и каждый этап своего мировоззрениЯ он стремилсЯ как бы
увенчать  соответствующим стихотворением,  поэтически  осмыслив и  подытожив
свои  убеждениЯ  этого   периода.  ‚зглЯды  ‘оловьева  постепенно  менЯлись,
переходЯ от  почти канонического славЯнофильства к  резкому  неприЯтию любых
форм  национального  эгоизма  и  самовозвеличиваниЯ  (это   был,   наверное,
единственный  случай в  истории  русской культуры - обычно  все  происходило
ровно наоборот). ќта эволюциЯ отобразилась и в его поэзии:  если "Ex oriente
lux",  написанное  в  1890  году,  еще  выглЯдит  как  стихотворение  вполне
славЯнофильское,  то  уже  в  "Џанмонголизме" (1894)  от  славЯнофильства не
остаетсЯ никаких следов.
     ‚ладимир  ‘оловьев родилсЯ  и  вырос в Њоскве,  и  на  его  духовное  и
умственное формирование оказали большое влиЯние  славЯнофильские  настроениЯ
старой   русской   столицы.   Ћкончив  Њосковский   университет,   он  пишет
магистерскую  диссертацию   под   характерным  названием   "Љризис  западной
философии".  Ћднако защищает он ее уже  не  в Њоскве, а  в Џетербурге. ‚ его
убеждениЯх,  видимо,  тогда   произошел   какой-то  перелом,   и   в   речи,
произнесенной  на защите, ‘оловьев уже  говорит о  славЯнофильстве,  что оно
"вносит  колоссальную  бессмыслицу  во  всемирную историю",  "признаваЯ  все
умственное развитие  ‡апада Явлением  безусловно  ненормальным". Џохоже, что
этот переезд  философа из  одной  русской  столицы в  другую  был  далеко не
случаен;  как  Я  уже  говорил,  в  ђоссии  очень  часто  убеждениЯ,   более
западнические   или   более   славЯнофильские,  определЯли   и  выбор  места
жительства, Џетербург  или  Њоскву (в качестве другого Яркого  примера можно
назвать переселение Ѓелинского  из Њосквы в Џетербург в 1839 году). ‚ пользу
этого предположениЯ  говорит  и  то,  с  насколько  приподнЯтым  настроением
‚ладимир  ‘оловьев  устремлЯлсЯ в столицу  ђоссийской €мперии. …го сообщение
родителЯм о своем  приезде - очень характернаЯ длЯ ‘оловьева смесь  иронии и
патетики:  "‚ лето  от  сотворениЯ мира 7382-е, от воплощениЯ же  Ѓога ‘лова
1874-е, в 25-й день  сего  сентЯбрЯ,  в  половине  11-го  часа по  полуночи,
благополучно и торжественно прибыли мы  в  царствующий град ‘анкт-Џетербург,
освещенный Ярким северным сиЯнием солнца, в чем нельзЯ  не видеть особенного
действиЯ промысла ЃожиЯ".
     Џосле защиты диссертации ‚л. ‘оловьев уезжает в ‹ондон, длЯ  изучениЯ в
Ѓританском  музее  "индийской,   гностической  и  средневековой  философии".
‚ернувшись в ђоссию, он начал было преподавать в Њосковском университете, но
вскоре  снова  перебралсЯ в  Џетербург.  Ќасколько  сложными были умственные
колебаниЯ  ‘оловьева  между  западничеством  и  славЯнофильством,  настолько
хаотическими  представлЯютсЯ  и его  постоЯнные метаниЯ между двумЯ русскими
столицами,  деревенской глушью и ‡ападной …вропой.  €з-за границы, как пишет
‘.  Њ.  ‘оловьев  (племЯнник  философа и  его  биограф),  ‚ладимир  ‘оловьев
вернулсЯ в Њоскву "убежденным славЯнофилом". Ќа заседании Ћбщества любителей
русской  словесности  он читает лекцию "’ри силы", котораЯ  знаменует момент
наибольшей  близости  философа  к  классическому   славЯнофильству   (старые
славЯнофилы во главе  с ћ. ”.  ‘амариным тогда приветствовали ‘оловьева "как
свою лучшую  надежду"). ђассматриваЯ  три  исторических мира,  мусульманский
‚осток, западную  цивилизацию  и  славЯнство,  ‘оловьев  утверждает, что  на
‚остоке  господствует деспотическое подчинение всей умственной  жизни одному
религиозному принципу, "крайне скудному и исключительному". ‚ то же времЯ на
‡ападе торжествует противоположный подход, "быстрое и  непрерывное развитие,
свободнаЯ игра сил", который, однако,  в конце концов "неудержимо приводит к
всеобщему  разложению  на  низшие  составные  элементы,   к  потере  всЯкого
универсального содержаниЯ, всех безусловных начал бытиЯ". ќто "универсальное
содержание"  ‚ладимир  ‘оловьев  находит только  в славЯнстве, и  особенно в
ђоссии. "„ве первые силы", замечает он,  "совершили круг своего проЯвлениЯ и
привели народы, им подвластные, к духовной  смерти  и разложению".  "€ли это
конец  истории,  или  неизбежное   обнаружение  третьей  силы,  единственным
носителем  которой  может  быть  только ‘лавЯнство  и народ  русский"  (надо
сказать, что позднее в этой альтернативе ‘оловьев склонилсЯ все же к первому
варианту).
     Ќо   несмотрЯ   на   эти   мысли,   очень   близкие   к   классическому
славЯнофильству, ‚ладимир ‘оловьев менее всего желал становитьсЯ  московским
славЯнофилом. ‚ысказав их  во всеуслышание на своей лекции, он вскоре  после
этого покидает Њоскву и переселЯетсЯ  в  Џетербург. ќто  опЯть-таки, видимо,
свЯзано  с какой-то  переменой  в  его  взглЯдах, потому что  сама  по  себе
‘евернаЯ столица вызывала у него  тогда резкое неприЯтие  (схожие чувства  в
свое времЯ испытывал и ‹ермонтов, оставивший об этом несколько выразительных
стихотворных свидетельств). ‚  мае 1877 года  ‘оловьев пишет отцу: "Ѓольшими
делами  Џетербург  не   очень  интересуетсЯ,  можно  подумать,  что  историЯ
происходит где-нибудь в Ђтлантиде. џ совершенно убедилсЯ, что Џетербург есть
только  далекаЯ  колониЯ, <i>на  времЯ</i> ставшаЯ государственным  центром.  Ћчень
жалею,  что  пришлось  переселитьсЯ  сюда в это времЯ".  ‘ам философ  в этот
период  очень  даже   интересуетсЯ  "большими   делами".  Љогда  разразилась
ЃалканскаЯ война  и "в бранном  споре закипел весь мир земной", ‘оловьев  не
усидел  в Џетербурге и уехал в армию  на „унай,  не забыв прихватить с собой
револьвер. ‚прочем,  на театр военных  действий философ  по какой-то причине
так и не попал; побывав на Ѓалканах, у центра мировых событий, он вернулсЯ в
Џетербург и стал служить славЯнскому делу более привычными ему средствами.
     ‚  это времЯ ‘оловьев тесно сближаетсЯ с  „остоевским. ‹етом  1878 года
они даже  вместе  ездили в  Ћптину Џустынь к старцу Ђмвросию.  ‚л. ‘оловьеву
тогда было 25 лет,  а „остоевскому - уже 57; тем не менее, как утверждают их
биографы, идеи и  взглЯды молодого  ‘оловьева оказали  мощное воздействие на
миросозерцание  „остоевского.  Ѓыло,  разумеетсЯ,  и  обратное  влиЯние;  но
‘оловьеву   уже    тогда    славЯнофильство    „остоевского,    по-видимому,
представлЯлось  чем-то  близким  к  узкому  национальному  эгоизму,   против
которого он не уставал  боротьсЯ. ‚прочем, это выЯвилось уже позднее; в 1878
году  эти  два деЯтелЯ  русской культуры  были  настолько близки,  что,  как
замечает Ђ. ”.  ‹осев, "вполне могли говорить общими словами". Ќезадолго  до
того, как ‘оловьев  на своей  публичной  лекции  в  Њоскве будет высказывать
мысли  о  западном "всеобщем  разложении на  низшие  элементы",  „остоевский
напишет в  "„невнике ЏисателЯ": ""Ђ в …вропе, а везде, разве не то же, разве
не  обратились в грустный мираж все соединЯющие тамошние силы,  на которые и
мы  так  надеЯлись;   разве  не  хуже  еще  нашего  тамошнее   разложение  и
обособление?" ‚от вопрос, который не может  миновать русского человека. „а и
какой истинный русский не думает прежде всего о …вропе?".
     ‡агадочнаЯ  личность  ‚ладимира   ‘оловьева   просто  заворожила  тогда
„остоевского. "ЃратьЯ Љарамазовы",  как утверждает ‘.  Њ. ‘оловьев, написаны
под сильным влиЯнием ‚л. ‘оловьева и его идей. Њолодой философ Явно послужил
прототипом   €вана   Љарамазова;  при   этом   поразительнаЯ  художественнаЯ
проницательность „остоевского привела к тому, что в романе поЯвлЯетсЯ не тот
‚л.  ‘оловьев, которого знал писатель, а  гораздо более  поздний ‘оловьев, с
его католическими симпатиЯми и  бесовскими видениЯми. ќтот дар  предвидениЯ,
кстати,   сильно  затруднЯет  теперь  реконструкцию  взглЯдов  „остоевского,
казалось бы, столь  прЯмо высказываемых им в "„невнике ЏисателЯ"; загадочные
грезы и пророчества писателЯ  сплошь  и  рЯдом  противоречат  его  тщательно
продуманным  умозаключениЯм.  Љ  сожалению,  у менЯ  нет  здесь  возможности
подробно  останавливатьсЯ на  славЯнофильских  и  почвеннических  воззрениЯх
„остоевского, длЯ этого потребовалось бы слишком  сильно отступить  от  моей
темы. Џриведу как  свидетельство  его фантастической прозорливости лишь один
его пассаж, довольно  странный в устах того, кто говорил о себе "Я во многом
убеждений чисто славЯнофильских" и горЯчо выступал за освобождение славЯн. ‚
ноЯбре  1877  года, в разгар  русско-турецкой  войны,  „остоевский  пишет  в
"„невнике ЏисателЯ" (привожу  с  сокращениЯми): "„адим волю нашей фантазии и
представим вдруг,  что  все  дело кончено, что  настоЯниЯми  и кровью ђоссии
славЯне уже освобождены, мало того, что турецкой империи уже не существует и
что Ѓалканский полуостров живет своей  жизнью. Ќе будет у  ђоссии, и никогда
еще  не было,  таких ненавистников,  завистников,  клеветников и даже  Явных
врагов, как все эти славЯнские  племена,  чуть только их ђоссиЯ освободит, а
…вропа согласитсЯ признать  их освобожденными! € пусть  не возражают мне, не
оспаривают,  не кричат  на менЯ, что  Я  преувеличиваю  и что  Я ненавистник
славЯн! џ, напротив, очень люблю славЯн, но Я и  защищатьсЯ  не буду, потому
что знаю,  что все точно так именно сбудетсЯ. Ќам отнюдь не надо требовать с
славЯн  благодарности, к этому нам надо приготовитьсЯ вперед. Ќачнут же они,
по освобождении, свою новую жизнь именно с того, что выпросЯт себе у …вропы,
у Ђнглии  и ѓермании, например, ручательство и покровительство их свободе, и
хоть в  концерте европейских  держав будет и ђоссиЯ, но  именно в  защиту от
<i>ђоссии</i> это и сделают. Ћни  убедЯт себЯ в том,  что ђоссии они не обЯзаны  ни
малейшею  благодарностью,  напротив,  что  от  властолюбиЯ  ђоссии  они едва
спаслись  при заключении  мира  вмешательством европейского  концерта,  а не
вмешайсЯ …вропа, так  ђоссиЯ,  отнЯв их у турок, проглотила бы их тотчас же,
"имеЯ в виду расширение границ и основание великой  ‚сеславЯнской империи на
порабощении славЯн жадному, хитрому  и варварскому  великорусскому племени".
Њало того, даже о турках станут говорить с большим уважением, чем об ђоссии.
Ћсобенно  же приЯтно будет длЯ освобожденных славЯн высказывать и трубить на
весь  свет,   что  они  племена  образованные,  способные   к  самой  высшей
европейской культуре, тогда как ђоссиЯ - страна варварскаЯ, мрачный северный
колосс, даже не  чистой славЯнской крови, гонитель и ненавистник европейской
цивилизации".
     Ќе без  влиЯниЯ ‚ладимира ‘оловьева  у позднего „остоевского смЯгчаютсЯ
многие  оценки. ќто очень заметно  по его знаменитой речи, произнесенной  на
Џушкинском  празднике   в  1880   году.   €деал   "всемирной  отзывчивости",
"всечеловечности"  был  уже очень далек  от  его  более  ранних  идей, часто
довольно националистических. „остоевскому как будто удалось осуществить свою
давнюю  мечту: объединить  западничество  и славЯнофильство в  одном великом
синтезе.   ‘ам  ‚л.  ‘оловьев,   однако,   не   сумел  удержатьсЯ  на   этой
примирительной ноте; его взглЯды неудержимо трансформировались,  приводЯ его
к разрыву  и со славЯнофилами, и с  западниками.  Ћн  очень удачно говорит о
своей философии в чудесном стихотворении 1882 года:

     ‚ стране морозных вьюг, среди седых туманов
     џвилась ты на свет,
     €, бедное дитЯ, меж двух враждебных станов
     ’ебе приюта нет.

     Џламенное стремление к всеединству сыграло  с философом злую  шутку; он
стал проповедовать "вселенскую церковь" ("l'Eglise universelle"), беспощадно
критикуЯ  при  этом  византийско-московское  православие  за  его косность и
нежелание  пойти  на  историческое  воссоединение  с католичеством.  ‚  этом
объединении  церквей,  примирении ‚остока и ‡апада, ‚л.  ‘оловьев  теперь  и
видит величайшее призвание  русского  народа, его  историческую миссию.  ќто
оригинальное воззрение,  от  которого •омЯков и Љиреевский содрогнулись  бы,
‘оловьев упорно  продолжает  именовать  славЯнофильством.  …го действительно
влечет  теперь  к  славЯнам,  но  только  к тем, которых  более  правоверные
славЯнофилы считали ренегатами - к католическим народам, полЯкам и хорватам.
”илософ  завел  дружеские  отношениЯ со  многими  славЯнскими  католическими
деЯтелЯми, ездил к ним в •орватию, посещал там католическое богослужение.  ‚
ћгославии  он  печатает  свою   записку  о  соединении  церквей,  в  которой
указываетсЯ, что  оно даст очень много обеим сторонам: "ђим приобретет народ
благочестивый  и полный религиозного  энтузиазма", а "ђоссиЯ  освободитсЯ от
невольного греха схизмы и сможет осуществить свое великое мировое  признание
-   объединить   вокруг  себЯ  все  славЯнские  народы  и  создать  воистину
христианскую цивилизацию". ќта записка дошла до  папы римского; воображаю, с
каким чувством он тогда с ней ознакомилсЯ.

        3

     ‚ернувшись в ђоссию,  ‚л. ‘оловьев втЯнулсЯ в полемику с ортодоксальным
славЯнофильством, котораЯ  под его пером быстро  преобразилась чуть ли не  в
военную  кампанию. ‚  марте  1887 года  он  читает в  Њоскве  лекцию на тему
"‘лавЯнофильство и русскаЯ идеЯ". ‘оловьева тогда еще считали  славЯнофилом,
и  на  его  лекцию съехалась "всЯ  Њосква",  и  аристократическаЯ,  и  чисто
славЯнофильскаЯ.  ќффект,  который произвел  философ своей  речью, получилсЯ
необыкновенный. ‘оловьев был встречен "шумными рукоплесканиЯми", а провожден
"гробовым и  мрачным  молчанием". Ђ.  ”. Ђксакова, вдова  €вана  ‘ергеевича,
воротившись с лекции, вырвала написанное ‘оловьевым предисловие к очередному
тому трудов  своего мужа  и  отослала  его философу  обратно. ‘лавЯнофильски
настроеннаЯ  московскаЯ  публика, похоже, могла  еще  перенести  восхваление
Џетра  I и Џушкина,  но никак  не  папские симпатии  ‚л.  ‘оловьева. ”илософ
усугубил этот разрыв, написав следующее стихотворное послание Њоскве:

     ѓород глупый, город грЯзный!
     ‘месь Љаткова и кутьи,
     –арство сплетни неотвЯзной,
     ‘куки, сна, галиматьи.

     —ерез четыре года после этого опыта  ‘оловьев снова,  однако, попыталсЯ
обратить москвичей  в  свою  веру.  ‚ октЯбре 1891  года  он читает еще одну
лекцию под названием "Ћб упадке средневекового миросозерцаниЯ". Ќа  этот раз
она была встречена уже не недоуменным молчанием,  а шумным  скандалом, после
которого  ‘оловьеву  запретили  читать  публичные  лекции.  ђечь философа  и
публикой,  и  правительством  была  воспринЯта как ЯростнаЯ  атака  на устои
православной   веры   и   русской  государственности.   "’ут   действительно
уголовщина", писал по этому  поводу Ђ. Ђ. Љиреев.  Љ.  ‹еонтьев, ранее очень
любивший  ‘оловьева,  называет  теперь его  "сатаной"  и требует изгнать  из
пределов  ђоссийской  €мперии.  ЏотрЯсенный  и  огорченный   таким  приемом,
‘оловьев тЯжело заболевает. "‚ы видите, что мне здесь нет житьЯ", с  горечью
пишет  он в  это  времЯ матери. Ћправившись от  болезни,  ‘оловьев уезжает в
Џетербург,  с  еще  более  тЯжелым чувством  к  Њоскве, чем  четырьмЯ годами
раньше.
     Љак свидетельствует племЯнник философа, "в  Њоскве ‘оловьев  чувствовал
себЯ последние годы плохо и все более  становилсЯ петербуржцем. ЌравственнаЯ
тЯжесть  родного  города сливалась длЯ него с  климатом  Њосквы.  Ћн томилсЯ
вдали от морЯ,  его  тЯнуло  на ‡апад, к Ђтлантическому океану". ‚ 1889 году
‚л. ‘оловьев пишет:  "московский  воздух  мне вреден: слишком мало сырости и
много миазмов". Љ концу его жизни эти настроениЯ еще усиливаютсЯ:

     Ќе болен Я и не печален,
     •оть вреден мне климат Њосквы,
     Ћн чересчур континентален,
     ‡десь нет ѓалерной и Ќевы.

     Џетербург сливалсЯ в  сознании ‘оловьева с ‡ападом, с морем,  с мировой
ширью;  к концу жизни все это  снова начинает  сильно влечь его к  себе.  Ћн
называет это чувство "космополитической ностальгией" (’ютчев, как мы помним,
именовал его  "Herausweh").  "џ  страшно  жажду Ћкеана  и ‡апада",  замечает
философ, но  отправлЯетсЯ не  в Џариж, как  собиралсЯ,  а  в  …гипет,  через
Љонстантинополь  и  Ђрхипелаг.  Џозже ‘оловьев посетил  и …вропу,  где начал
работу над своими "’ремЯ  разговорами".  ‚озвратившись в Џетербург,  ставший
длЯ  него теперь городом родным и любимым,  ‘оловьев  пишет стихотворение "“
себЯ", которое  по пронзительному  петербургскому чувству можно  сопоставить
только с мандельштамовским "џ вернулсЯ в мой город":

     „ождались менЯ белые ночи
     Ќад простором густых островов...
     ‘нова смотрЯт знакомые очи,
     € мелькает былое без слов.

     Ќо,  несмотрЯ на  этот  разрыв  с  Њосквой, ‚ладимир ‘оловьев  в начале
1890-х  годов  еще  в чем-то оставалсЯ славЯнофилом. Ћн верит  во вселенскую
христианскую миссию ђоссии и русского  народа, единственного народа в  мире,
способного  отказатьсЯ  от сознаниЯ своей национальной  исключительности  (в
этом  тезисе, впрочем, уже скрывалось внутреннее противоречие).  ‚ 1890 году
‘оловьев  пишет  великолепное стихотворение  "Ex  oriente lux"  ("‘  ‚остока
свет"),  в  кот