        ѓригорий Љанович. Џарк забытых евреев

---------------------------------------------------------------
     &copy; Copyright ѓригорий Љанович <kanovich@012.net.il>
     OCR: David Varshavsky
---------------------------------------------------------------

     ђоман

                                                ‚нучке …ве Љанович

        ѓ‹Ђ‚Ђ Џ…ђ‚Ђџ

     €цхак всегда приходил  туда  первым.  Ќе  потому, что жил ближе всех  к
Ѓернардинскому  саду, где все дни  недели, кроме воскресеньЯ, они собирались
под старыми  кнЯжескими липами,  бесшумно  и  благостно шелестевшими  своими
листьЯми,  как ангельскими крыльЯми,  а  потому, что  он, €цхак,  как служка
Њейер,  открывал  их  общую, раскинувшуюсЯ под  открытым  небом  молельню, в
которой каждый из  собиравшихсЯ  был и богомольцем, и раввином, и старцем, и
юнцом. ‘лужки Њейера давно не было  в живых, но  €цхак неизменно вспоминал о
нем с какой-то тихой и благодарной грустью, с  почти что греховной завистью:
ему, мол, хорошо,  он там, у Ѓожьего пристола. €цхак вспоминал Њейера  чаще,
чем  своих  родных  братьев  Ђйзика  и  ѓилелЯ,  расстрелЯнных  в   светлое,
прозрачное, как подвенечное платье, утро,  при самом въезде  в  местечко,  в
березовой  рощице,  сбегавшей  с  пригорка  прЯмо  к  реке,  к  быстротечной
таинственной ‚илии,  в которой он, €цхак, неслух, любознательный, как только
что  родившийсЯ козленок, дважды тонул. ‚идно, суждено ему было распрощатьсЯ
с  миром не в воде, а на суше, хотЯ в воде было бы лучше - плывешь себе, как
живой,  кругом рыбы  и  водоросли, плотва  и уклейки торкаютсЯ в твои  бока,
щекочут - благодать.
     …сли  бы €цхаку, безусому долговЯзому  юнцу,  кто-то  сказал: дотЯнешь,
парень,  до  восьмидесЯти пЯти  с гаком,  дождешьсЯ  днЯ, когда  твои  глаза
потускнеют, как припрЯтанное скупцом серебро, и ты не сможешь отличить,  где
река, а  где небо, €цхак  ответил  бы:  "Ќа кой  черт мне  восемьдесЯт  пЯть
несчастий,  восемьдесЯт пЯть  хомутов, которые натирают шею и которые ни  на
один час не скинешь?!"
     ‚  те неразумные времена €цхак хотел жить столько, сколько птица,- лишь
бы щебетать с утра до вечера, лишь бы воспарЯть все выше и выше. Ћн не хотел
жить  столько,  сколько  лошадь  дЯди  ђахмиэлЯ,  что  за  жизнь, когда тебЯ
день-деньской хлещут кнутом, хотЯ и кормЯт досыта и, стреноженную, выпускают
на лужайку?
     €цхак Њалкин  всегда  приходил в  Ѓернардинский сад, в эту молельню под
липами,  первым  и  потому,  что  мог  какие-нибудь  четверть  часа спокойно
предаватьсЯ воспоминаниЯм,-  ему  не  докучали ненужными  вопросами,  он был
один,  как Ѓог, никого из посторонних вокруг не было, только  он  и  листьЯ,
только он и  небо,  только он и растаЯвшаЯ  в  утреннем тумане, изорваннаЯ в
клочьЯ его жизнь. Џравда, никто из тех,  кто приходил позже, чем он, не  был
посторонним,  они  были длЯ  него  роднее  родных.  „а  простит ему за такое
кощунство ѓосподь,  но что толку  в  мертвых  родственниках?  ђазлетелись  в
разные стороны и живые  - кто в Ђмерику, кто в Љанаду, кто  в €зраиль, кто в
ѓерманию, в ту самую ѓерманию,  где он, рЯдовой  Љрасной Ђрмии €цхак Њалкин,
встретил Џобеду и  где  почти что полгода, до  самой демобилизации,  обшивал
полководцев-победителей. Ћн-то  что, все-таки вернулсЯ из Џотсдама с трофеем
- с машинкой "‡ингер". Ђ  что досталось гвардии  сержанту Ќатану ѓутионтову?
„ве  медали  "‡а  отвагу"  и  деревЯшка,  которой  его  наградили  в военном
госпитале.  ‡а деревЯшку -  спасибо. Ќо  попробуй-ка выстоЯть  на ней  перед
зеркалом целый день,  целую  оставшуюсЯ жизнь!  ѓутионтов приходил обычно  в
Ѓернардинский сад, или, как он его величал, парк ненужных евреев, вторым.
     —аще  всего €цхак  почему-то  вспоминал  не  родительский дом,  не отца
„овида, знаменитого  на всю округу сапожника, не  мать  ђахель,  торговавшую
пухом и пером, не братьев Ђйзика и ѓилелЯ, да будет памЯть их благословенна,
а реку, полноводную, кишащую тайнами,  как мальками, ее темно-зеленый окрас,
ее изогнутые берега, на которых паслись ленивые коровы с печальными вдовьими
глазами, заглЯнешь  - а в них, словно на дне ‚илии, плавают причудливые рыбы
и колышутсЯ диковинные водоросли.
     €цхак любил смотреть  на коров, следить за тем,  как  они спускаютсЯ  к
водопою,  медленно и жадно  пьют бессмертную воду и сами, казалось, обретают
бессмертие. ‡акончат свой земной круг отец и  мать, умрет он, €цхак, уйдут в
небытие  братьЯ Ђйзик и ѓилель, а эти большеголовые, большеглазые животные с
поступью древних цариц пребудут вечно - до скончаниЯ дней  топтать и топтать
им  сочную  прибрежную траву, поворачивать  тЯжелую  голову,  как  унизанную
жемчугом корону, к закатному солнцу. € так же до скончаниЯ дней с их влажных
и непроницаемых морд будет стекать утепленнаЯ дыханием струйка.
     ‘ тех  давних  пор  она,  эта струйка, втекает в  его душу.  ‚текает  и
сейчас,  когда в Ѓернардинском саду, в парке забытых Ѓогом  евреев,  он ждет
своих собутыльников, тех, с кем целыми днЯми под сенью дружелюбных лип  пьет
самый сладкий и самый горький  напиток  на свете  -  воспоминаниЯ. ‚  наспех
вырытых окопах под Ђлексеевкой  и Џрохоровкой перед его, €цхака, заметенными
порошей  безысходности  глазами  сверкала  эта  стекающаЯ  с  коровьих  морд
струйка. Ћн припадал к ней искореженным жаждой  ртом и втЯгивал  пересохшими
губами. Ќо - о, чудо! - вода не убывала, не иссЯкала, не кончалась.
     €цхак то и дело оглЯдывалсЯ по  сторонам, но Ќатана ѓутионтова нигде не
было видно.  Џо правде  говорЯ, Њалкин  не  жалел,  что друг запаздывает. Ћн
наслаждалсЯ одиночеством. …му хотелось все  больше  и больше  хмелеть. •мель
разливалсЯ  по  всему его телу, туманил глаза,  усыплЯл.  …ще миг - и  €цхак
уснет,  ему приснитсЯ  какой-нибудь сон: берег той  ‚илии,  коровы,  солнце,
шмели. •мелеть, хмелеть, хмелеть...
     ‘разу  же после войны - кажетсЯ,  в сорок шестом  - он поехал  с  ќстер
(ѓосподи, сколько уже прошло после ее смерти!) на родину, в свое местечко  -
туда, где в  тесной каморке,  под засиженным перекормленными мухами оконцем,
не разгибаЯ спины, корпел с шилом в руках его отец „овид, туда, где на дворе
стоЯла пустаЯ телега его дЯди - балагулы  ђахмиэлЯ, торчащие оглобли которой
вонзались  в равнодушное  небо, туда, где  на  бессмертном прибрежном  лужке
паслись бессмертные коровы и окунали унизанные жемчугом короны в бессмертную
темно-зеленую воду.
     €цхак вспомнил,  как он  и  ќстер слезли  с  неспешного,  почти пустого
поезда  и  по  теплой,  как   парное  молоко,  весенней   грЯзи  потопали  с
местечкового вокзала,  еще по-зимнему стылого  и понурого,  в ту  сторону, у
которой  нет и  никогда  не  будет  другого  имени,  как  родина.  Љогда они
приблизились  к местечку настолько, что можно  было легко разглЯдеть  белую,
засахарившуюсЯ,  словно  варенье,   кладку  костела,  чудом   уцелевшего   в
лихолетье, деревЯнную мельницу, напоминавшую огромную засушенную стрекозу, и
бросившиесЯ от них врассыпную дома, их охватило знобкое волнение.
     - €цхак,- прошептала ќстер и притронулась к  его рукаву,- ты уверен: мы
сошли, где надо?
     Ћн отчетливо слышал в Ѓернардинском саду ее голос, тот давний, звучный,
не сравнимый ни с какими другими, голос, не искаженный болезнью, не тронутый
старостью, голос, а не хрип, не жуткое бормотание смертницы.
     - Ќе знаю, где надо, где не надо, но сошли.
     - ’ам, где надо? - по обыкновению, переспросила ќстер.
     - ’ам! - закричал €цхак и сам испугалсЯ своего крика.
     Ќа кого  он тогда кричал? €цхак  наморщил лоб, пытаЯсь вспомнить. Ќе на
ќстер, конечно. Ќа нее  он никогда не кричал. Ќаверное, на страх, на времЯ -
воплощение  страха; хотЯ времЯ - кричи, не кричи - все равно не переме-нишь.
€ еще на войну,  на немцев, на их холуев-литовцев и еще на себЯ, оставшегосЯ
в живых. ‡ачем он осталсЯ в живых? —тобы через десЯть  лет похоронить ќстер,
чтобы сорок лет быть прикованным  к "‡ингеру"? ‘трочи, не строчи,  заново не
сошьешь ни братьев Ђйзика и ѓилелЯ, ни ќстер, ни времЯ. Ќикого и ничего.
     ‚переди  забелела простроченнаЯ птичьими  трелЯми  березоваЯ рощица. Џо
преданию,  березы  высадил  какой-то  русский  дворЯнин  по  фамилии  не  то
Ѓелокуров, не то Ѓелобородов, бежавший после революции в ‹итву. Ћн купил под
Љаунасом  землю,  привез  саженцы  и в  памЯть  о ђоссии  и о своих  четырех
погубленных во времЯ смуты сестрах решил соорудить шелестЯщее надгробие.
     Ћтец €цхака „овид уверЯл, что у  этого русского барина из головы выпали
все  гвоздочки,  как из  сношенного  башмака.  ђабби Њендель,  наоборот,  не
скупилсЯ на похвалы христианину.
     - Ћн не только богаче нас, но,  может, и умнее,- убеждал всех Њендель.-
—то такое деньги? ‚едь  они не отбрасывают в зной тень длЯ других, не  дарЯт
прохладу безымЯнному страннику, не дают приют залетной птице.
     €цхак снова оглЯделсЯ по  сторонам. Људа же подевалсЯ ѓутионтов? Њожет,
с ним, не дай Ѓог, что-то случилось? ‚ таком возрасте всЯкое бывает: сегоднЯ
-  жив, над  другими  смеешьсЯ, а завтра, не  про  Ќатана  да будет сказано,
глЯдишь,  уже тебЯ оплакивают.  Ќет, нет,  лучше не  думать о смерти.  ‹учше
вместе с ќстер  дальше топать по знакомой дороге  от кирпичного  вокзала  до
родного местечка.
     Ћт местечка до  вокзала провожала  в двадцать третьем  ќстер  статного,
голубоглазого,  черноволосого €цхака  в  ‹итовское войско.  €цхак  служил  в
уланах  -   то  была  немалаЯ   честь  длЯ  новобранца-евреЯ  (в  уланах   и
обмундирование  красивее,  и  харч  куда  лучше).  ’олько  его  отца  „овида
одолевали  страхи: а вдруг его  €цикл выкреститсЯ, превратитсЯ из Њалкина  в
ЊалькЯвичюса или в Њалкаускаса? Ћтцовские страхи  были  напрасны.  Љак  ушел
€цхак в войско евреем, так евреем и  вернулсЯ, хотЯ  мать  в первую же  ночь
задрала у спЯщего  рубаху, но креста на груди, слава Ѓогу, не обнаружила. Ќа
проселочной дороге,  соединЯвшей  местечко с  миром,  встречала  его ќстер в
двадцать пЯтом. ‚ руках у нее, словно огромный одуванчик, желтел  пирог, ибо
она хотела,  чтобы жизнь  их пахла  не разношенными  башмаками, а корицей  и
изюмом, как в доме лавочника Џагирского.
     €цхак Њалкин прислушивалсЯ к усыплЯющему шуму  лип в Ѓернардинском саду
и беспечному  пересвисту птиц, и у него из памЯти, загроможденной событиЯми,
одна за другой вылетали  птицы его  молодости. Ћни слетались на пирог ќстер,
но  та  отпугивала  их  и,  переполненнаЯ  счастьем   от  его   возвращениЯ,
приговаривала:
     -  Љыш, кыш! Ќе длЯ  вас  пекла... Џотерпите,  неугомонные, вот сыграем
свадьбу, Я куплю мешок крупы и весь рассыплю...
     Џо  этой раскисшей,  хлюпкой дороге они (уже  муж  и жена)  провожали в
Ђмерику сперва  брата  ќстер  •аима, потом  сестру €цхака  ‹ею. Ђмерика была
далеко-далеко,  но  она   сиЯла  длЯ  них,   как  старинный  свиток  ’оры  в
позолоченном  переплете.  ‹ею  пришли  провожать  все  парни местечка: такой
красавицы не видывали ни ‹итва, ни хваленаЯ Ђмерика, ни землЯ обетованнаЯ.
     Ќичего  не  скажешь, ‹ее повезло:  ее не расстрелЯли,  ее  не заставили
перед смертью  раздетьсЯ догола. ‚нуки и правнуки  унесли  ее на „етройтское
клад-бище.
     €цхак снова прислушалсЯ, но на сей раз он услышал не шелест листьев, не
пересвист  птиц,  а  веселый  ор   молодых  жеребчиков,  провожавших  первую
красавицу местечка в Ђмерику:
     - ‹еЯ, ‹еЯ! ЋстаньсЯ!
     - ‹еЯ, ‹еЯ,- повторил €цхак пересохшими губами.
     €цхак давно убедилсЯ  в  том, что, если хорошенько  прислушатьсЯ,  если
выбратьсЯ  из-под  завалов  случайных и  неслучайных  событий,  застрЯвших в
памЯти, можно услышать и  гул минувшего времени, и  голоса покойников. Њожно
не  только все  услышать,  но  и увидеть, даже след журавлЯ в  небе, ибо все
остаетсЯ,  все  откладываетсЯ  и  запечатлеваетсЯ, если любишь.  ђазве  наша
памЯть - не любовь к тем, кто никогда не вернетсЯ  ни на проселочную дорогу,
ни на скамейку под липой, ни за сапожничий верстак, ни за свадебный стол?
     €цхак  сидел  на скамейке и,  не мигаЯ, вглЯдывалсЯ в  уже недосЯгаемую
дорогу, пролегшую как бы  по небу. “силиЯми  слабеющего,  похожего на старый
приемник  с  севшими  батарейками  мозга  он  настраивалсЯ  на  какую-нибудь
отзвучавшую  волну,  пытаЯсь  вернуть  ей  прежнюю  чистоту,  выталкивал  из
забвениЯ кровоточащие куски жизни в надежде, что ему еще удастсЯ сложить  из
них  что-то живое - ну хотЯ бы  пульсирующее, трепыхающеесЯ, еще не отдающее
тленом.
     ѓосподи,  как хорошо,  что его друг и вечный собеседник Ќатан ѓутионтов
задерживаетсЯ! Ќичего удивительного. Џока приладит деревЯшку, пока доберетсЯ
до третьего номера троллейбуса, пока доедет до площади  имени великого кнЯзЯ
ѓедиминаса  (по  его  милости евреи и  оказались шестьсот  лет тому  назад в
‹итве), пока перейдет через улицу, глЯдишь, час и пролетит, может, даже два.
ѓлавное, чтобы с ним ничего не случилось. •ватит с него и одного инфаркта.
     ‚двоем, конечно,  веселей. Ќедаром они кучкуютсЯ  все дни недели, кроме
воскресеньЯ.  •отЯ что  это за кучка  -  пЯть-шесть  человек?! ѓрамотей Њоше
ѓершензон недаром сказал: "‚месте жечь костер воспоминаний  приЯтнее. Љаждый
подбрасывает в огонь свою охапку  хвороста.  Ђ  у кого  хвороста нет, тот на
него дует.  Џодует - и  пламЯ Ярче". Љакой  хворост, такое и пламЯ, вздохнул
€цхак.  Ќо, как ни крути,  вместе  лучше. Џравда, бывает,  и  другу всего не
расскажешь,  даже  дереву  не  поведаешь.  Ќо  разве молчание  уберегает  от
пересудов  и  неприЯтностей?  ‚едь  тебЯ слышат, даже когда  ты молчишь.  ’ы
молчишь, а твои  мысли  как  на  ладони. Ќу,  в  первую очередь  слышит  Ћн,
ѓосподь, нас сотворивший, и записывает в свою книгу. Ђ книга …го - без конца
и краЯ, страниц на всех хватит, Ћн никого не забудет.
     ‘лышат  тебЯ и  деревьЯ, и  этот вот замурзанный  воробей, прыгающий  в
поисках  крохи покрупнее  от одной скамейки до другой,  как  евреи  из одной
страны в другую. € ветер слышит.
     Ќичего не  поделаешь, когда никого на свете не остаетсЯ, поймал себЯ на
мысли €цхак, надо научитьсЯ жить  в ладу  и в согласии  с ними - с  листьЯми
липы, с  ветром,  с  этими замурзанными  воробьЯми (ротный  ’юрин называл их
жидками).  Ќе  дай  Ѓог,  листьЯ перестанут шуметь, ветер  -  ворошить седые
патлы, воробьи - чирикать!
     Њоше  ѓершензон,  выхвалЯющийсЯ  своей  грамотностью,  правду  ищет   в
газетах. Љому что. Ћдному воробьи интересны, другому подавай наводнение  или
землетрЯсение, свадьбу английского принца или бунт в  Љитае. Њоше ѓершензон,
между прочим,  о китайцах все  знает. Џослушать его,  так он в прошлой жизни
был  не  евреем,  даже не литовцем,  а китайцем. €цхак сам  знал евреев,  не
желавших  ими  быть.  Ћни  во  что бы  то ни стало  хотели быть русскими или
литовцами.  Љем угодно,  но  только не €цхаками и  Ќатанами.  Ќо чтобы евреи
рвались в китайцы?!
     Њожет, он, €цхак, в прошлой жизни был серым воробышком, который прыгает
от одной скамейки к другой и заглЯдывает ему по-братски в глаза, воробышком,
никогда  не служившим  в  уланах,  не  мерзшим в окопах  под  Џрохоровкой  и
Ђлексеевкой, не  привозившим  никаких  трофеев  из ѓермании,- заурЯдной, как
горошина,  птичкой,  у которой, кроме  клюва, маленьких крыльев и маленького
сердца, ничего не было?
     „а Ѓог с ней, с прошлой жизнью! Људа важней, кем судьба судила ему быть
в  будущей.  ђаз  есть  прошлаЯ  жизнь,  то,  наверное,  и  будущаЯ  каждому
уготована. Ќе в раю,  а на  земле. Њожет, в том  же городе ‚ильнюсе, где он,
€цхак Њалкин,  прожил почти полвека и даже  изредка,  до  кончины ќстер, был
глупо счастлив.
     …сли бы ѓосподь Ѓог,  скажем, посчиталсЯ с его пожеланиЯми, то он хотел
бы  быть  не китайцем, не русским,  не евреем, не богачом, не властителем, а
ветром. Ќу,  конечно,  не всЯким, а обЯзательно юго-западным,  стужи на  его
веку хватило вдоволь.
     ђазве можно длЯ себЯ  придумать участь более прекрасную:  ветер никогда
не стареет, его  никогда не  мучают  никакие хвори,  ветер  - не еврей и  не
китаец,  он  ветер,  длЯ  всех  и  длЯ  каждого.  “маЯвшись  под  вечер,  он
укладываетсЯ на ветки липы или на перистое облако, чтобы поутру проснутьсЯ и
облететь весь земной шар.
     Њысль  €цхака металась между прошлым,  настоЯщим и  будущим, и всюду ей
было неуютно, всюду  она искала  длЯ себЯ покойную  нишу, как  ласточка  длЯ
гнездовьЯ. Ћна,  его мысль,  то  втискивалась, как  Ќатан ѓутионтов в третий
номер  троллейбуса, в  узкую,  выбитую  тележными колесами колею проселочной
дороги, котораЯ вела к его  детству, к его молодости,  то сверзалась в сырую
траншею  под  русской  деревенькой  Ђлексеевкой,  то на цыпочках  входила  в
коридор ѓенштаба ‚торого Ѓелорусского фронта с мундиром из английского сукна
на  руках, сшитым  длЯ командующего ђокоссовского,  то  вместе  с  могильной
глиной падала в свежевырытую Яму, где нашла свое упокоение ќстер.
     Џрошло два часа, но Ќатана ѓутионтова все еще не было. —тобы избавитьсЯ
от  дурных  предчувствий, €цхак  встал со  скамейки  и зашагал  не  по аллее
Ѓернардинского сада,  а по той проселочной  дороге,  пролегшей  как бы не по
земле, а по небу.
     “же повеЯло печным дымом -  провозвестником жильЯ. €цхак напрЯг глаза и
всмотрелсЯ  вдаль.  Љлубы дыма вились  над  местечковой синагогой. Њало  что
вьетсЯ в памЯти,  подумал Њалкин. Ќо разве рЯдом  с молельней не осталось ни
одного  дома,  ни  одной литовской  хаты  с печью?  ђазве  в  них перевелись
хозЯйки, что-то варЯщие и пекущие? ќто мертвые уже никогда не сЯдут за стол.
ќто расстрелЯнные в  белой рощице  не выковырЯют ни одной изюминки, ни одной
маковой росинки - их пироги и булочки сожрали равнодушные черви.
     ‡апах дыма €цхак любил чуть ли не с колыбели. …му нравилось, когда  над
крышами  на  рассвете зарождались  верткие голубые кольца,  поднимавшиесЯ  к
самому  небу.  Ћн,  не отрываЯсь,  следил за  их  причудливыми  извивами.  ‚
непредсказуемом  струении  дыма   было   что-то   загадочное,  непостижимое,
влекущее, как в речном зазеркалье. Ћднажды отец, сапожник „овид, сказал:
     - € наши души воспарЯт после смерти, как печной  дым, и ангелы встретЯт
их  за  облаками  и  на  белых  крыльЯх  бережно унесут  к сиЯющему  Ѓожьему
престолу.
     ‘  тех пор €цхак верил (он эту веру сохранил  и поныне),  что, когда он
умрет,  когда  умрут его близкие, их души совьютсЯ в  легкие голубые кольца,
воспарЯт к небосводу и будут долго плыть в утреннем мареве, пока не сольютсЯ
с небесной синевой и не станут невидимой частью неба. ‘ тех пор €цхак верил,
что  холст неба и впрЯмь соткан из отлетевших душ. Џравда, через много-много
лет в гибельных окопах под Ћрлом он вдруг усомнитсЯ, сможет ли его  вымокшаЯ
в  крови, задубевшаЯ  на  морозе  душа воспарить  в небо,  ибо  кровь и небо
несовместимы.
     Њалкин  не  мог взЯть  в  толк, кому понадобилось топить печь  в пустой
послевоенной синагоге, ведь в местечке не осталось ни  одного евреЯ.  Њожет,
печь  топитсЯ  сама? Њожет, ее топит  дьЯвол? Ђ может, через  трубу  в  небо
взлетают, превратившись в дымки, души убиенных, и, пока  они не поднимутсЯ к
Ѓожьему престолу,  труба будет дымить. ѓосподи, сколько же  еще лет, сколько
веков?..
     ‚от  воспарила к  небесному  престолу душа  рабби ЊенделЯ, чистаЯ,  как
зоревое облачко. ‡а ней медленно вознеслась душа дЯди ђахмиэлЯ - балагулы, и
вместе с ней -  душа его  лошади. ђазве не похож вон тот дымок на ее  гриву?
‚он поплыла вверх душа  волоокой Ѓрахи, дочери мельника ѓольдштейна, котораЯ
была влюблена в €цхака по уши и  которую своими  запретами  отец безвременно
свел в могилу ("‚ыбирай его или мельницу!"). ‚от поднЯлась  к небосводу душа
портного  имшена џновского, учителЯ  €цхака, знаменитого мастера  и знатока
’оры.   ‚от  отправилась   на   свидание  со   ‚севышним  душа  местечкового
сумасшедшего Њотеле - тающий кренделечек синевы.
     Њожет, печь топит какой-нибудь доброхот - мало ли  их на  белом свете!-
литовец, полЯк или  старовер с густой, как чаща, бородой.  Џриволок  бревно,
распилил, наколол поленьев и развел огонь, чтобы всем было теплее - и мышам,
и Ѓогу, и душам перед тем, как они воспарЯт к Ќему.
     —ем  ближе  они подходили к  синагоге,  тем  суше и ровнее  становилась
дорога, пока совсем  не влилась в мощенную булыжником улицу. Ѓоже праведный,
сколько раз  он  шагал по ней  с  бабушкой в  молельню.  ‘таруха,  нарЯднаЯ,
непривычно   торжественнаЯ,  в  цветастом,  как  весеннЯЯ   полЯна,  платке,
плететсЯ,  бывало,  сзади, а  он бежит впереди,  первым  распахивает  дверь,
взбегает по каменной лестнице  туда,  где молились женщины, и, притаившись в
углу, ждет. Ѓабушка, близорукаЯ, одышливаЯ, оглЯдываетсЯ в испуге и  взывает
в пустоту:
     - €цикл, солнышко мое! €цикл, сердце мое!
     Ќикто и  никогда на  свете не  называл  его  так  ласково,  так  щемЯще
печально,  как она. …му  казалось, пока  его окликают  с  такой простодушной
верой,  с такой готовностью жертвовать собой, с  ним ничего дурного не может
случитьсЯ.
     ѓрамотей Њоше ѓершензон говорит, что нет на свете  ничего страшнее того
днЯ, когда, как  ‹еЯ ‘тависскаЯ, забываешь свое имЯ.  ‹учше наложить на себЯ
руки.  ‹учше в петлю...  Ќе дай  Ѓог  забыть  свое  имЯ,  ибо  тот, кто  его
забывает, несчастнее, чем камень. Ђ с камнЯ какой спрос?
     Ќе  успел  €цхак  войти во  двор местечковой синагоги,  как  у входа  в
Ѓернардинский  сад замаЯчила чьЯ-то фигура. Љ скамейке под липами не  спеша,
осанисто, как пава, шла  немолодаЯ женщина. ‚ одной руке она держала большую
казенную метлу,  котораЯ не только не портила  осанку, но  даже подчеркивала
ее; в  другой - такое же казенное ведро с  помЯтыми боками и ржавым ободком,
похожее на то, которое когда-то к  задку своей допотопной  телеги подвешивал
дЯдЯ  ђахмиэль. ‚едро  позвЯкивало  в утренней  тишине, и от  этого  глухого
равномерного позвЯкиваниЯ €цхаку казалось, что женщина идет  не по аллее,  а
по выжженной пустыне за верблюжьим караваном, груженным  серебром  и златом,
шелком и шерстью.
     Љак ни странно, но образ пустыни частенько возникал в голове у Њалкина.
Њожет, оттого, что  грамотей  Њоше  ѓершензон задурил  им всем головы своими
россказнЯми о  древней €удее,  о царЯх иудейских. Љаждый из них прошел через
свою  пустыню  -  только не  было  ни  кладов, ни чудотворных  колодцев,  ни
серебра, ни злата,  ни  шелков, ни шерсти. ‘лава Ѓогу, хлеба хватило, и пулЯ
миновала.  ЏустынЯ  и сегоднЯ велика и  бескрайнЯ, а их шаг ничтожен и мал -
шагаешь,  и кажетсЯ, Ѓог  весть, сколько отшагал,  а  оглЯнешьсЯ  и увидишь:
почти что  с  места  не  стронулсЯ,  впереди  тот  же  зной,  тот же  песок,
раскаленный от собственного бессилиЯ.
     †енщина подошла и, крутанув бедрами, поздоровалась:
     - „зень добры, пан Њалкин. џк сон маш?
     - „зенькую, пани ‡офьЯ, допуки жиемы.
     -  Ќикого  нема? -  не то  разочарованно,  не  то  обрадованно  пропела
женщина.- Ќавет пана Ќатана?
     ђазговор  по-польски давалсЯ  €цхаку нелегко, чужаЯ речь утомлЯла  его.
‹учше, конечно, было бы говорить с пани  ‡офьей на идише.  Ќо кто сейчас его
знает?  Ѓыло времЯ - на маме-лошн нельзЯ было и слова сказать. ‘кажешь, а на
тебЯ так посмотрЯт, как будто ты Ѓогородицу обесчестил. Ђ ведь каждому охота
мЯукать и чирикать по-своему.
     - ’шеба трохи одпочинуть,- объЯвила пани ‡офьЯ, еще не начав работу, и,
не церемонЯсь, опустилась на скамейку.
     Џо правде говорЯ, €цхак давно отвык  от женщин.  Џосле того, как вторую
его  жену  разбил паралич и  ее отвезли в дом престарелых,  он осталсЯ один.
†енЯтсЯ люди и в восемьдесЯт,  и в девЯносто, но Њалкин сказал себе: хватит.
•орошее слово "хватит", не хуже, чем лекарство, хватит  - каждый день по три
пилюли. —то  за радость, если  рЯдом в  постели  мумиЯ, как  и ты, кресало и
дрова отсырели, вздохами и храпом пламени не раздуешь.
     Ђ если второй  брак  - ошибка,  и вовсе  худо.  ЉорчишьсЯ  в  постели и
затуманенной  мыслью  притрагиваешьсЯ к  другой женщине,  котораЯ  всю жизнь
спешила  навстречу к тебе с пирогами, у которой  родинка на щеке  сиЯла, как
звезда  на небе, а каждый ее волос привЯзывал  к  себе навсегда, как смерть.
Ќад €цхаком  смеютсЯ, когда  он говорит, что даже от ее  брани пахло маком и
корицей.
     —то с того, что у них не было детей.  Њало ли у кого на белом свете нет
детей!  Ѓеда,  когда король и королева бездетны  - у них обЯзательно  должны
быть наследники. € потом, что такое  вообще  дети? ‚ещи, взЯтые  на времЯ  в
долг: сына  одалживаешь у невестки, а дочь -  у  зЯтЯ.  Ћтдал -  и  не проси
обратно. „аже если те  их вернут, то ты  получишь их  не такими,  какими они
были.
     - Ћ  чим  пан  тэраз  мисле?  - неожиданно  и,  как €цхаку  показалось,
чересчур кокетливо спросила пани ‡офьЯ.
     - Ћ жене. Ћ первой жене,- поправилсЯ он.
     - Џан ее любил? Ћна давно умерла?
     -  Ћна никогда  не  умрет.  Њы только что вошли  во  двор  синагоги.  ‚
местечке над ‚илией. Њы там с ней под хупой стоЯли.  Џани что-нибудь слышала
про хупу?
     - ’ак,-  не задумываЯсь, ответила уборщица.- џ сама мечтала о хупе.- €,
как бы испугавшись своего признаниЯ, продолжала: - Џану подобенсЯ польки?
     …му было неловко от ее вопроса. ‹истьев за ночь намело в  Ѓернардинском
саду уйму  - ветер озоровал до утра. Џани ‡офьЯ хоронит их каждый день: она-
могильщик облетевших листьев,-  либо закапывает их, либо сжигает на пустыре.
Ћн  в детстве слышал,  что  когда придет  ЊессиЯ, то из  могил  восстанут не
только  люди, но и животные,  оживут  увЯдшие растениЯ,  воскреснут  опавшие
листьЯ. ‚етер,  который всегда  возвращаетсЯ на круги своЯ, развесит их там,
где  сорвал,  и  все  снова  встретЯтсЯ:  и  листьЯ,  и  ветер,  и одноногий
парикмахер  Ќатан ѓутионтов,  и  ќстер,  и грамотей  Њоше ѓершензон, и рабби
Њендель,  и  пани  ‡офьЯ,  и все  братьЯ  Њалкины,  и  обретшаЯ  памЯть  ‹еЯ
‘тависскаЯ,- и все начнетсЯ с начала, с первого крика, с колыбельной...
     - Ќех пан не муве, же не подобенсЯ. ‚ам они завше были до густу. ”ремде
вайбер - зисе вайбер (чужие женщины - сладкие женщины).
     - ’ы говоришь по-еврейски? - остолбенел €цхак.
     -  Ђ  бисэлэ,- сказала  пани ‡офьЯ и показала  ему  кончик заскорузлого
мизинца.
     - Љто тебЯ научил? Њожет, отец был евреем?
     - Ћтец был подпоручиком в Ђрмии Љрайовой, а мать - учительница польской
гимназии.  ‹учшаЯ учительница,  пан Њалкин,-  любовь. Њой џцек называл  менЯ
ночной еврейкой,- сбивчиво, почти захлебываЯсь, прошептала пани ‡офьЯ.
     - ЌочнаЯ еврейка? - пробормотал в замешательстве Њалкин.
     ‚первые за тридцать  пЯть  лет  ему  захотелось затЯнутьсЯ  дымком.  Ћн
оглЯделсЯ,  метнул взглЯд  под  скамейку,  увидел смЯтый  окурок,  устыдилсЯ
своего  желаниЯ  и снова  уставилсЯ  на  пани  ‡офью. Ќа  вид  ей  было  лет
шестьдесЯт, не больше.  Љрашеные, словно остекленевшие волосы,  напоминавшие
жнивье, не молодили  ее, а старили. Џродолговатое,  еще миловидное лицо было
вспахано  преждевременной  старостью:  неровные бороздки  морщин тЯнулись по
щекам вниз, к полным затаившейсЯ страсти чувственным губам, которые она то и
дело покусывала от волнениЯ.
     Ќа ней было грубое  платье, какие  обычно  носЯт  больничные санитарки.
„ешевый ситец облегал ее еще задорные груди и бедра. …динственным украшением
были большие цыганистые серьги, от которых исходило неверное сиЯние.
     - ЌастоЯщее его имЯ было ‰осель. ‰осель Љопельман. Њожет, слышали такую
фамилию?
     Ќа своем веку  €цхак не раз слышал фамилию  Љопельман. Ћдин  из  них  -
сержант ‡елик Љопельман - погиб  под Ђлексеевкой. альнаЯ пулЯ попала ему  в
голову,  когда  он, хлебаЯ  солдатский борщ, рассказывал возле полевой кухни
про  хелмских  глупцов. Њертвое  лицо было  растЯнуто  в  улыбке. …го  так и
похоронили.
     Њалкин смотрел на нее  и диву давалсЯ. Ќадо  же,  ходит рЯдом  с  тобой
человек, ты каждый день  видишь  его, но знать не знаешь, ведать не ведаешь,
кто  он  и  что он.  ’о  ли свЯтой,  то ли  мерзавец, то ли  мученик,  то ли
мучитель. ‚се  у  него как бы под замком - стучись не стучись, ни за  что не
откроет. —то говорить о других, если  к самому себе до гробовой доски  ключа
не подберешь, а, не ровен час, откроешь и содрогнешьсЯ.
     - „нем  Я  была полькой... работала посыльной в  тогдашнем  магистрате,
всЯкие  бумажки  разносила.  Ђ  ночью...  ночью  бегала  в гетто,  к  своему
‰оселю-џцеку.  „ура  была,  ох, какаЯ дура!  - едва  сдерживаЯ  скорые бабьи
слезы, сказала она.
     - ѓде же вы встретились?  - осторожно спросил €цхак, боЯсь отпугнуть ее
своим любопытством.
     - ‚ гимназии.
     Њалкин вытаращил на нее глаза.
     - Ќас до войны учила моЯ мама.
     ќстер  с  порога  местечковой  синагоги  смотрела, как €цхак  (ѓосподи,
неужели он такой старый?) ворковал  с  чужой женщиной на скамейке под липами
Ѓернардинского сада, и безропотно ждала,  когда он откроет дверь в молельню.
Џусть   ќстер  не   ревнует.  Њинуло   то   времЯ,  когда  на   него,   даже
семидесЯтилетнего,  заглЯдывались  молодухи. ‚  семьдесЯт лет  он еще крепко
держал иголку  в руке, одевалсЯ, как  иностранец,  посмотришь - залюбуешьсЯ.
Џрошли  те   деньки,  когда  он  спиной  чувствовал,  кто  за   ним  идет  -
женщина-огонь или женщина-пепел.
     - џ,  наверное,  вам  голову задурила,- пробормотала пани ‡офьЯ.- ‚ы не
поверите, но Я никогда об этом не рассказывала.
     €цхак  понимал,  что  ей  хотелось  излить  душу. ‚  самом  деле,  кому
расскажешь  о  ‰оселе-џцеке, если не еврею? —то  длЯ  другого слова "гетто",
"немец", "полицай"? Њесто жительства, национальность,  должность. Џани ‡офьЯ
жаждала  погретьсЯ  у чужого  костра, подбросить в  него  свою чурку.  Љогда
вокруг  стужа,  каждый может кинуть свое  полено в огонь и протЯнуть над ним
руки.
     - Њы ютились на чердаке... Ќа углу Љонской и ђудницкой... ‚ голубЯтне.
     - ‚ голубЯтне? - изумилсЯ €цхак.
     € вдруг над его  головой, над  Ѓернардинским садом затрепыхали крыльЯми
голуби  его местечка. ‘таЯ висела над его седыми  взлохмаченными патлами, не
уплывала,  как облако, не  таЯла, и €цхак видел крылатый полог так же зримо,
как крону липы над скамейкой.
     - Џервые полгода мы были все вместе,-  журчало контральто  пани ‡офьи.-
џ,  ‰осель и они... ѓолуби. „ом с голубЯтней  принадлежал  пану варцбанду,-
объЯснила  она   обескураженному  Њалкину.-   Џан  варцбанд  был   завзЯтым
голубЯтником.  Љогда  џцек  был  студентом,  он  работал на его кондитерской
фабрике и приносил мне конфеты.
     €цхак боЯлсЯ,  что  она не успеет закончить рассказ  до  прихода Ќатана
ѓутионтова,  а уж при  любезнейшем,  рожденном как будто только длЯ поклонов
ѓирше  Ћленеве-Џомеранце  и  вовсе   рта  не  раскроет.  Ќо  она  никуда  не
торопилась.  Ќе  будь  над  ней начальства,  пани  ‡офьЯ  рассказывала бы  и
рассказывала.
     - Ќу что ж ты замолчала? - поторопил ее Њалкин.
     - ‘ейчас, сейчас! ‘ вами можно говорить обо всем.
     - ‘ мертвыми можно говорить о чем угодно,- подтвердил €цхак.- Ќет более
благодарных слушателей, чем мертвые.
     - „а какой же вы мертвый! ‚ы еще о-го-го! Њы еще вас женим.
     Њалкин почувствовал, как стыдным румЯнцем залило его лицо.
     -  ‚ы только ничего не подумайте. џ  знаю, сейчас  на  вас,  евреев,  у
бабонек  спрос,  как  на французские  духи.  ‚сем хочетсЯ  отсюда вырватьсЯ,
уехать куда глаза  глЯдЯт.  Ђ то хотЯ бы после  их смерти  ордер на квартиру
отхватить. Ќо вы не подумайте ничего... “ менЯ своЯ крыша: комната и кухнЯ в
старом
     городе.
     - „а Я ничего и не думаю,- не очень твердо произнес €цхак.
     - ‚от и чудненько,- сказала  пани ‡офьЯ.- џ совсем о другом. Љто бы мне
объЯснил, почему Я  так ненавижу голубиное воркование, но и жить без него не
могу? - вдруг призналась она.
     - ’ы сама, наверное, знаешь лучше всех, почему.
     Џани ‡офьЯ закусила губу. Ћна сидела в прежней позе, опершись о черенок
метлы, как о земную ось,  и вокруг него, замусоленного, захватанного руками,
вращалась  всЯ  ее жизнь,  вращались  ее  беспечные детство  и  молодость, о
которых €цхак  ничего не знал, кроме того,  что отец у нее служил в какой-то
Ђрмии Љрайовой; вокруг черенка  вращались полЯки и  литовцы, немцы  и евреи,
венские голуби и  опавшие  листьЯ,  вращались  серые  казенные  зданиЯ,  над
которыми реЯли в разные времена разные флаги-штандарты; вращались чиновники,
исполнЯвшие волю четырех ненавидевших друг друга  властей и похожие друг  на
друга, как ржавые прутьЯ в железной ограде.
     €цхак терЯлсЯ в догадках, почему она столько и  с такой  настойчивостью
рассказывает о голубЯх, пусть даже и привезенных из ‚ены, почему растЯгивает
свое короткое горестное  удовольствие. ‚прочем, разве Ќатан ѓутионтов и Њоше
ѓершензон, ѓирш  Ћленев-Џомеранц и он, €цхак Њалкин,  не занимаютсЯ тем  же?
ђазве по  глоточку,  по  капельке не пьют  ту же  благословенную, сладостную
отраву?  ’олько отними у них стакан, и на свете  не  сыщешь несчастнее  их -
смерть  покажетсЯ  им  избавлением.  €х  держат  не  лекарства,  прописанные
докторами, не письма, наспех написанные из заморского раЯ, а эта отрава. „ай
только им лизнуть  Языком прошлое, их грехи, кажущиесЯ  сейчас добродетелью,
их добродетель,  кажущуюсЯ сейчас греховной, дай  им  войти дважды,  трижды,
тысЯчу раз в ту же реку, не  стопой, а их любовью и их верой. ‚едь вера сама
по себе река, орошающаЯ все пустыни во все времена.  ѓосподи, подумал  €цхак
Њалкин, как много вокруг несчастных, как много вокруг обиженных!
     -  Џрошлое,- сказал вдруг €цхак вслух,- погреб, где даже камень кажетсЯ
застывшим бабушкиным  вареньем. ‚от почему  - может, Я ошибаюсь  - ты до сих
пор не можешь спуститьсЯ со своей голубЯтни на землю.  ‚от почему и над моей
головой летают и духи, и птицы, и вурдалаки с ведьмами, и Я летаю с ними.
     - € џцек приходит ко мне, вырывает ведро и метлу, берет менЯ под ручку,
и мы идем в  ресторан -  в "Ќерингу" или в "џнтарь" у  вокзала. Њы садимсЯ в
углу, напротив  оркестра,  все  глазеют  на нас: какаЯ  пара!  ’олько сосед,
заезжий  немец, хватив лишку,  говорит: почему  у  вашего кавалера  на груди
желтаЯ лата?
     Џани ‡офьЯ снова прослезилась. ‘ердце €цхака  сжималось от жалости. …му
было  невдомек,  почему  длЯ исповеди  она выбрала  его, а  не грамотеЯ Њоше
ѓершензона или ѓирша Ћленева-Џомеранца. ’от,  глЯдишь, не только бы выслушал
ее, но и на флейте сыграл бы про несчастную любовь.
     - џ  боЯлась,  что вы скажете: выдумала. ‚едь все с  какой-нибудь целью
можно  придумать.  ‚сЯ  жизнь -  выдумка. Џридумывают те,  кто  внизу, кто в
пропасти, кто день-деньской в грЯзи. Ћни  и ѓоспода Ѓога придумали. ‚от если
бы он жил тут, среди вони  и  копоти,  крови и дерьма, разве мы молились  бы
ему? Џрости и помилуй? - Џани ‡офьЯ перекрестилась.
     - ђазве любовь - дерьмо? ђазве печаль - дерьмо? ђазве листьЯ - дерьмо?
     -  Џан  Њалкин! Џан Њалкин! Љакой  вы...  -  она не  знала, какое слово
подобрать,- ребенок...
     Џтицы удивились их молчанию и сами притихли.
     - џцек тоже был как ребенок. Ќедоверчивый ребенок. Џан Њалкин, что- все
евреи такие недоверчивые?
     - Љогда тебЯ три тысЯчи лет  бьют  и в хвост и в гриву, от такого битьЯ
доверчивым не станешь. “ менЯ уже времени не осталось ни длЯ доброты, ни длЯ
злости.
     - „олго  еще Я тебЯ  буду ждать? -  обрушилсЯ на  €цхака далекий  голос
ќстер.
     Ћн не мог ей объЯснить, что пани ‡офьЯ  еще недосказала ему историю про
голубей  и про  своего  возлюбленного. ќстер  слыхом не слыхала ни про  пана
варцбанда, ни про ночную еврейку.
     - Љаждый вечер  џцек  ждал менЯ в подворотне,- не  замечаЯ  странного и
непонЯтного волнениЯ Њалкина,  продолжала пани ‡офьЯ.- ћркну  в  темноту-  и
через пЯть минут уже на чердаке.
     €цхак  слушал  ее рассеЯнно,  в  ушах все  еще звучал строптивый  голос
ќстер, но пани ‡офьЯ не унималась.
     -   —ердак   тесный,  словно   кельЯ,-   с   нескрываемым  пылом,   как
провинциальнаЯ актриса,  рассказывала она.-  Ќа  одной половине -  огромнаЯ,
купленнаЯ в ‚ене клетка... Љормушки.
     ђассказчица перевела дух,  глухо кашлЯнула, достала сигарету,  чиркнула
зажигалкой, закурила.
     - „ым вам не мешает?
     - Ќет. џ махорочник с дореволюционным стажем.
     - Џервым делом џцек открывал дверцу  и насыпал  в кормушку раскрошенный
хлеб - четверть  буханки, не меньше. Џотом  Я менЯла в поилке воду. ‡а сутки
они выпивали почти  что литр. Џан варцбанд велел поить их чистой водой,  от
ржавой, мол, у них портитсЯ желудок.  •м, за окном облавы, стрельба, смерть,
а он печетсЯ о голубиных желудках. Ѓывало,  поедЯт и давай хлопать крыльЯми,
давай ворковать, сердито и  сладострастно. ‘амые отчаЯнные вырываютсЯ, когда
открываешь  дверцы, и,  пока их не  выловишь, перелетают  с балки  на балку.
•орошо еще,  что дом стоЯл во дворе, вдали  от  патрулей. ‚ы же  знаете, как
было:  куры  ферботен,  индюки ферботен, утки ферботен, даже кошки ферботен.
…сли бы не џцек, все было бы кончено  в первую ночь.  Ћн умел с ними ладить.
‘ам был голубем и их уговаривал по-голубиному.
     -  Џростите, вы  не  подскажете,  как пройти на  площадь ѓедиминаса?  -
раздалсЯ вдруг фальцет раннего прохожего.
     - ЏрЯмо по той вон аллее,- процедила пани ‡офьЯ.
     - ‘пасибо,- словно окурок, бросил прохожий и исчез.
     - Џан Њалкин, вы не поверите, но  первое времЯ Я стыдилась раздеватьсЯ.
Џотом привыкла. "‚ыпусти их  на волю, пока  они нас не погубили,-  умолЯла Я
его,- твои же  сородичи с удовольствием купЯт. ѓолубиное мЯсо - кошерное". Ђ
џцек: "Ќет и нет. —то Я скажу пану варцбанду, когда он вернетсЯ?" Ђ Я  ему:
"Џан варцбанд  никогда не вернетсЯ, никогда. ’вои родители вернулись?  ’вои
братьЯ вернулись?"
     Ћна вдруг осеклась, воровато оглЯнулась и прошептала:
     -  €дет! ‚аш приЯтель, пан ЌаЂтан.- Ћна произносила его имЯ с ударением
на первом слоге.
     - ‘лава Ѓогу, слава Ѓогу! - обрадовалсЯ Њалкин,  но радость его не была
такой искренней, как  обычно. Њог бы ѓутионтов прийти и попозже.  Џани ‡офьЯ
недолюбливает  его  и  потому сегоднЯ  больше  рассказывать  не  будет.  —то
поделаешь:  Ќатан - парикмахер, а парикмахер на всех смотрит свысока. „а это
и понЯтно - у них в руках не иголка, а бритва.
     -  ‡дравствуйте, здравствуйте,- пропел ѓутионтов.- ЉакаЯ парочка - гусь
да гагарочка.
     Љак всЯкий еврей,  Ќатан  любил выражатьсЯ поговорками, но  пользовалсЯ
ими невпопад.
     Џани ‡офьЯ быстро встала и откланЯлась.
     - „овидзенЯ, пани  ‡офьЯ,  довидзенЯ,- пробасил  ѓутионтов.- ’иха  вода
бжеги рве.
     - „овидзенЯ,- из приличиЯ произнес €цхак и обратилсЯ к своему другу:- џ
уже не знал, что и подумать.
     -  Љто рано  встает, тому  Ѓог подает. ‚от он мне и подал новую заботу.
„жеки заболела. Џришлось везти ее к ветеринару.
     - Ќу что он сказал?
     - Ќа всЯкую старуху бывает проруха. ‚елел завести новую.
     —то Я  тут  разболталсЯ, корил себЯ  €цхак.  ЊенЯ же ќстер  ждет. Ќо до
местечковой синагоги снова было полвека.
     Џани ‡офьЯ обернулась и победоносно поднЯла вверх метлу. Њалкин помахал
ей рукой.  Ќадо  созвать  большой хурал,  подумал он,  и  принЯть ее  в наше
братство. ‚  братство ненужных  евреев, ночных  или дневных, не важно каких.
ѓолоса  ѓутионтова  и  ѓирша  Ћленева-Џомеранца  - у  него  в  кармане.  Џод
сомнением только грамотей Њоше ѓершензон. € все-таки большинство будет "за".
Ђ с большинством - пусть и ненужных евреев - не считатьсЯ нельзЯ.

        ѓ‹Ђ‚Ђ ‚’ЋђЂџ

     -  •лебом  пахнет,- растерЯнно  сказала  ќстер,  когда  €цхак,  оставив
наконец пани ‡офью и своего друга Ќатана ѓутионтова, подошел к синагогальной
двери.
     ЊолельнЯ  была  и  впрЯмь продута  горЯчим хлебным  сквознЯком.  ‘вежим
хлебом пахло от  облупившихсЯ, давно  не беленных стен, от черепичной крыши,
на которой  вместе с воробьЯми и воронЯтами  сидели,  как  €цхаку казалось в
детстве,  смирные ангелы, дожидавшиесЯ чьей-нибудь души, чтобы подхватить ее
и  унести  на  белых   свадебных  крыльЯх  к  ‚семогущему  из  всемогущих  и
‘праведливейшему из справедливейших.
     ‘вежим  хлебом  пахло  от  чахлых,  страдавших  какой-то   таинственной
болезнью  кленов, под  которыми, не чинЯсь,  на  виду у отмолившихсЯ  евреев
мочились   завсегдатаи   корчмы  братьев   Ључинскасов.   ‚озмущенные  евреи
требовали,  чтобы  бургомистр  распорЯдилсЯ спилить  эти  клены,  и, получив
отказ, грозились их срубить сами, но так и не отважились  - негоже, дескать,
размахивать  топором на чужой  земле. ‡аведенным тестом,  казалось, пропахли
даже весенние  лужицы, сверкавшие неподалеку от синагоги на солнце. „а и оно
само как бы уподобилось круглому караваю, заброшенному в небо.
     - Џахнет,- мечтательно произнес €цхак.
     - •орошо еще хлебом, а не  конской мочой! - раздраженно бросила ќстер.-
Ќемцы в синагогах лошадей держали.
     Ќастроение  у  €цхака  вдруг сломалось. —увство  странной приподнЯтости
сменилось  печалью, запах хлеба вытеснилсЯ запахом беды, случившегосЯ с ними
несчастьЯ.  €цхака  охватило желание повернуть назад, добратьсЯ  до вокзала,
дождатьсЯ поезда  и, плюнув на все,  вернутьсЯ в ‚ильнюс,  как будто никогда
ничего и никого  не  было. Ќемецкие самолеты и танки; бравые землЯки в белых
повЯзках, согнавшие полместечка в рощицу, высаженную беглым русским барином;
хлебопекари,   дружно  выполнЯющие  пЯтилетку   там,  где  пек   свои  хлебы
милосердный, справедливый, безжалостный и ничему не научившийсЯ Ѓог евреев,-
их не прогонишь из памЯти, как пернатых с крыши: они не оголодавшие  воробьи
и не крикливые во