 €цхак осталсЯ  один. ЏрислушиваЯсь  к гулу  загорающегосЯ, как  костер,
митинга, он перебирал в памЯти все, что свЯзывало его с Њоше ѓершензоном.
     Њалкин сшил  ему  первый  костюм,  когда  еще  была  жива  ќстер.  Њоше
ѓершензон принес ему домой отрез дорогой английской шерсти.
     €цхак  долго  снимал мерку,  что-то записывал в  замусоленную  книжицу,
облизывал, как  школьник, кончик карандаша,  так же долго  замерЯл материал,
потом аккуратно выдернул нитку, поджег ее, понюхал и сказал:
     - Ђнглией пахнет. •ватит и на жилетку, и даже на заплаты.
     ‚ерный своей привычке Њалкин снова  стал мЯть  и  комкать отрез, а пока
его  комкал, притихший Њоше ѓершензон  разглЯдывал  комнату.  ‚ застекленной
рамке  висела  ЏочетнаЯ  грамота  с  благодарностью от  Љомандующего  Џервым
Ѓелорусским фронтом маршала ђокоссовского, а  чуть  поодаль  - вырезанный из
популЯрного журнала портрет полководца в парадном мундире.
     - ’оже английский материал,- скромно, но не без гордости сказал €цхак.
     - ќто вы ему шили?
     - Џриказали, вот Я и сшил. Ђ вы знаете, кто он такой?
     - Ћни все длЯ менЯ на одно лицо. †уков?
     €цхак не стал ему объЯснЯть - пусть  длЯ него он будет †уковым, если уж
он и впрЯмь не узнал ђокоссовского.
     - Љогда примерка?
     - —ерез три днЯ. Ћн,- Њалкин ткнул в портрет,- менЯ  тоже торопил, но Я
и к нему только на третий день летал.
     Њоше   ѓершензон   был   ужасно   доволен   обновой.   Ђ   ведь  он   с
пЯтнадцатилетнего возраста ходил к лучшим виленским  портным.  ‘ыновьЯ ’овиЯ
ѓершензона,  владельца  стекольной  фабрики,  могли  позволить   себе  такую
роскошь.
     ЏодтЯнутый,  опрЯтный,  всегда  чисто  выбритый,  с гладко  зачесанными
светлыми,  как у белобрысого  немца,  волосами, Њоше ѓершензон отличалсЯ  от
всех  послевоенных  заказчиков  €цхака.  Ћн  и   платил  иначе.  ‚ынимал  из
внутреннего  кармана  старого  пиджака  пачку банкнот,  перехваченных  белой
полоской бумаги с цифровой пометкой, и небрежно бросал на стол.
     - Ќе надо экономить, надо много зарабатывать.
     ‡арабатывал он и в самом деле  много. Ћн работал зубным техником, делал
протезы длЯ  отставных  майоров  и полковников и их жен, длЯ  своего прЯмого
начальства,  доставал  по  первому  его требованию  всевозможные  дефицитные
товары,   начинаЯ   от  югославских  обоев  и  кончаЯ   финскими  мебельными
комплектами "ќдвард".
     ‚ те  годы он  был  соломенным вдовцом. ‘ын  его  €саак  жил с матерью,
бухарской еврейкой, шумной, красивой женщиной, встретившейсЯ Њоше ѓершензону
в далеком и унылом Ђшхабаде. Џосле ее смерти €саак перешел к отцу, но вскоре
они рассорились, и сын оставил Њоше, а через полгода и вовсе
     уехал  в Њоскву. ѓершензон  аккуратно посылал ему каждый  месЯц деньги,
надеЯсь на то, что сын опомнитсЯ и вернетсЯ.
     Љаждый  год Њоше  ѓершензон шил  у  €цхака Њалкина два  костюма  - один
летний  и  один зимний. ѓершензону были  по душе  его  молчаливость  и  даже
суровость,  умение слушать и держать Язык за зубами (самое трудное испытание
длЯ евреЯ).  Ћдинокий, подозрительный  ѓершензон нуждалсЯ  в исповеднике. Ќе
станешь  же изливать душу  какому-нибудь дородному  майору  или полковнику с
провалившимсЯ ртом!
     “дивлЯли Њалкина и проЯвлЯвшаЯсЯ  порой широта его натуры, и непонЯтные
выходки, вызывавшие завистливые сплетни и кривотолки.  Ћднажды €цхак  увидел
сшитый им  длЯ ѓершензона костюм на вильнюсском дурачке •аимке. Ћн щеголЯл в
обнове, как жених на свадьбе, высовываЯ из рукавов свои обмороженные в гетто
руки и громко, на всю улицу, выкрикиваЯ:
     - Ќаш паровоз, вперед лети, в коммуне остановка!..
     ‚стретившись  через  некоторое времЯ  с  Њоше  ѓершензоном,  Њалкин  не
удержалсЯ и спросил:
     - ‚ы что, недовольны моей работой?
     - “ сумасшедших тоже должны быть праздники... ‘тыдно - ходит оборванный
еврей на виду у всего города, а нам хоть бы хны.
     Љогда €цхак возвращал ему лишние деньги, Њоше с улыбкой успокаивал его:
     - Ѓерите, берите. ђот, €цхак,- свалка миллионов, только успевай лопатой
грести.
     - ђот - прихожаЯ тюрьмы: лЯпнешь лишнее и сЯдешь.
     - € это правда. ‘вЯтаЯ правда.
     Њоше  ѓершензон был  богатым  человеком, пожалуй, самым  богатым  среди
заказчиков Њалкина. “  €цхака возникали смутные подозрениЯ, что не только на
протезах и  на  золотых коронках  тот разбогател. „лЯ таких подозрений  было
основание.
     ‚  один  из  осенних дней - кажетсЯ, это было  через год  или через два
после смерти ќстер  - Њоше  ѓершензон ни с того ни  с сего повел его, как он
выразилсЯ, в свое "родовое гнездовье" на ‡аречье. Ћни миновали костел ‘вЯтой
Ђнны,  перешли  через  мостик  над ‚илейкой  и  по узкой улочке поднЯлись на
пригорок, где стоЯл трехэтажный кирпичный дом с облупившимисЯ стенами.
     - ‚ этом  доме Я родилсЯ,- сказал, странно волнуЯсь,  Њоше  ѓершензон.-
…сли  бы мне вернули то, что принадлежало  моему отцу на земле и под землей,
то и мои правнуки были бы...
     €цхак был старше Њоше ѓершензона почти на десЯть лет. ‚ молодости такаЯ
разница в годах не так ощутима, а вот в старости... ’ем не  менее они именно
в  старости  неожиданно  сдружились.  Њоше   ѓершензон  уже   не  производил
впечатлениЯ  богача; он  был похож на всех стариков, чьи жены умерли, а дети
разлетелись  кто  куда. „еньги,  правда, у него  и сейчас водились,  но, как
говорил   ѓирш   Ћленев-Џомеранц,   кошелек  его   сильно  обмелел  по  вине
‘частливчика €зи.
     ‘частливчик  €зЯ не тратил  своего драгоценного  времени на лепку чужих
зубов  - он занималсЯ  более прибыльным делом, приторговывал золотом, скупал
его в ‹итве  за рубли и через посредников  переправлЯл  в Џольшу, куда и сам
стремилсЯ  при удобном случае уехать. Ќе  брезговал  он  и валютой в  чистом
виде, перепродавал  американские  доллары,  французские  франки  и  немецкие
марки. Ќе в пример отцу, щеголю и франту,  ‘частливчик  €зЯ  носил  потертую
курточку, выцветшие джинсы, ботинки шЯулЯйской фабрики "ќльнЯс".
     -  …сли  ты не  член Џолитбюро, то нечего  и  высовыватьсЯ,-  поучал он
своего и без того ученого отца.
     Ћднако затрапезный  вид  не спас молодого ѓершензона. Ћн  попалсЯ,  был
отдан под суд и получил восемь лет тюрьмы  строгого режима. Њоше ѓершензон и
ухлопал  половину  своего  состоЯниЯ  на  то,  чтобы  его  оттуда  вытащить.
‘частливчик €зЯ отсидел три  года,  вышел  из тюрьмы  и через месЯц укатил в
€зраиль. Њоше ѓершензон тогда весь поседел. „а и как не поседеешь,  если  не
понаслышке  знаешь, что  такое  тюрьма.  Џервый  раз  все длЯ него кончилось
счастливо. Ѓеженец из ‹итвы, он  в сорок первом в казахском  городе Ђральске
получил повестку  в  военкомат.  ‚  то  времЯ  он  работал  расфасовщиком  в
погрузочном цеху солевого  комбината. ‘олдатскаЯ каска, свист пуль  не очень
прельщали молодого Њоше. Ћн  совершил кражу - вынес с комбината три  кулечка
соли, чуть больше  полутора килограммов, и, к  своей радости,  был  задержан
охраной  и  препровожден  в  милицейский  участок.  …ще  тогда,  в  кабинете
следователЯ-казаха,  он  отдавал себе отчет в  том, что  между  моментальной
гибелью  в штрафбате  и  смертью  новобранца, отложенной,  как  недоиграннаЯ
шахматнаЯ партиЯ, на день, на месЯц, пусть даже на год, большой разницы нет.
Ћн понимал,  что рискует головой, но вышел победителем: переждал за решеткой
четыре года. Ќе погиб, не потерЯл ногу, не закоченел от холода.
     ‚ыиграл  он  и с женитьбой. †ена  его, Ќона ЉимЯгарова,  происходила из
богатого  рода  бухарских евреев. €  деньги ее помогли ему быстро встать  на
ноги после отсидки. ‚торой раз Њоше ѓершензон мог  сесть  в  сорок восьмом в
‚ильнюсе. ‚се началось с обыкновенной семейной ссоры. Љак польский гражданин
Њоше  по закону о реэмиграции имел  право  вместе с женой уехать в Џольшу, а
оттуда - в любую другую страну.
     Ќо Ќона заартачилась - она и в ‹итву-то не хотела ехать.
     - џ поеду рожать в Ѓухару, а не в ’ель-Ђвив! - отрубила.
     Њоше ничего  не оставалось,  как ждать  ее. Ќе бросать  же на  произвол
судьбы еще  не родившегосЯ ребенка. ‡астрЯв в ‚ильнюсе  (закон о реэмиграции
действовал  только в течение года), он решил выправить себе другие документы
-  сменить год и место рождениЯ:  еще, не  дай Ѓог,  стекольную фабрику отца
припомнЯт.  ‘ам,  дурень,  захлопнул перед собой дверь. Ђ ведь как мечтал  о
том,  чтобы вырватьсЯ на свободу из этой огромной тюрьмы, хотЯ и без колючей
проволоки, но с надзирателЯми и ищейками  на каждом шагу.  Ќона  писала  ему
письма,  присылала  фотографии  сына, звала к  себе в  Ѓухару,  но потом как
сквозь землю провалилась.
     Џостепенно  Њоше свыксЯ  со своим двусмысленным  положением, и, когда в
пЯтьдесЯт   шестом  снова  открылась  щель  в  железных  воротах,  он  решил
предпринЯть  последнюю  попытку  вырватьсЯ  из  ‘оветского  ‘оюза.  Ћн  стал
подыскивать  себе  женщину  - еврейку,  нееврейку,-  была бы только польской
подданной. ’олько одному Ѓогу известно, почем тогда шли невесты  в угоревшем
от  венгерского восстаниЯ  ‚ильнюсе. Њоше ѓершензон мог выбрать себе  любую,
сколько бы это ему ни стоило.
     €цхак Њалкин  любил сватать. ‘ватовство в роду Њалкиных почиталось  так
же высоко, как и ремесло. Џомочь еврею  найти еврейку,  сделать  еще парочку
евреев - разве это не самим Ѓогом нам заповедано?
     —ерез  некоторое  времЯ €цхак свел вдову Ѓрониславу с Њоше ѓершензоном.
Ћни встретились у  него в доме и,  пока  хозЯин, извинившись, демонстративно
громко строчил на своем "‡ингере", в спальне о чем-то тихо, с глазу на глаз,
говорили.
     - џ согласна,- сказала  Ѓронислава,- только должна вас предупредить:  Я
не совсем здорова, у менЯ легкие...
     - Ќе беда,- перебил ее Њоше.- ’ам, за границей, вылечим.
     Ѓронислава  †овтис понравилась зубному технику.  Ћна  выглЯдела  моложе
своих  лет, скромно, но  красиво одевалась,  была  ненавЯзчивой, ее согласие
прозвучало  бескорыстно  и  искренне.  “  Њоше  даже мелькнула тайнаЯ мысль:
может,  их  "подорожный" брак  перейдет  в настоЯщий и  он, дамский угодник,
проживет мирно и счастливо с этой женщиной оставшуюсЯ жизнь?
     ђасписались  и собрались ѓершензоны быстро.  Џеред отъездом Њалкин сшил
молодожену новый костюм.
     - ‚ы  уж  постарайтесь,- не в Ѓухару еду, а  за  границу,- торжественно
произнес Њоше ѓершензон, предвкушаЯ свою  победу  над следователем-казахом в
Ђральске, отправившим его на четыре  года в тюрьму;  над начальником охраны,
возившим мешками ворованную соль в обессоленный арбузный  Ђндижан; над теми,
кто  в  сороковом  году бессовестно отторг земельный надел его  отца  ’овиЯ,
присвоил  стекольный завод; над теми, кто принудил  его восемь лет прожить с
поддельным  паспортом, где только фамилиЯ соответствовала действительности.-
€  еще у менЯ  к  вам просьба. …сли мой сын €саак  когда-нибудь  поЯвитсЯ  в
‚ильнюсе, дайте ему адрес моих родственников в ’ель-Ђвиве. ‚аш Я  сообщу ему
перед отъездом. ‚ы должны мне сшить костюм за три днЯ... Њаксимум. ‡аплачу в
три  раза  больше.  …сли  хотите,  вдобавок   двуспальную  кровать  оставлю,
новенькую.
     Њоше  ѓершензон  спохватилсЯ,  что нечаЯнно обидел  портного, и  тут же
постаралсЯ загладить свою вину:
     - ѓотов битьсЯ об заклад - вы все равно женитесь.
     Љогда костюм был сшит и пришло времЯ прощаниЯ, зубной техник, по своему
обыкновению, выложил на стол пачку с белой бумажной полоской и сказал:
     - „аст Ѓог, еще увидимсЯ. …сли не в ’ель-Ђвиве, то в Ѓостоне. …сли не в
Ѓостоне, то в ’ель-Ђвиве.
     Њоше  ѓершензон  и предположить не  мог,  как  он  был  прав. „а только
увиделись они снова в ‚ильнюсе.
     Џоначалу €цхак  подумал: брехнЯ,  завистники  болтают.  Ќо, когда  Њоше
ѓершензон, изменившийсЯ до  неузнаваемости, растерЯнный, поЯвилсЯ  у него  в
доме, все сомнениЯ рассеЯлись.
     - џ осталсЯ без ничего,- прошептал зубной техник.- Ѓез жены, без крыши,
без ничего...
     - Љрыша есть,- сказал €цхак.- ‚ы можете остатьсЯ у менЯ.
     € Њоше  ѓершензон осталсЯ. Ћн  ночами  напролет  рассказывал  про  свои
злоключениЯ.  ‚  тридцати  километрах  от  ѓродно  Ѓрониславе  †овтис  вдруг
сделалось  плохо, из горла хлынула кровь;  переполошившиесЯ попутчики сперва
застыли, как ледЯные торосы, а потом отпрЯнули от  нее, выбежали в коридор и
уставились  в  окно.  Њоше  ѓершензон  бросилсЯ к  проводнику.  Џроводник  в
форменной фуражке, молодцевато  надетой набекрень,  в  начищенных до  блеска
ботинках, как и положено человеку, обслуживающему заграничные линии,  быстро
захлопнул дверцу печки - подходило  времЯ чаепитиЯ,- влетел в  купе,  увидел
забрызганные  кровью простыни и занавески и  под  страшный кашель пассажирки
объЯвил:
     - ЃлижайшаЯ больница - в ѓродно. џ вызову к поезду "‘корую помощь".
     -  Џонимаешь,-  ворочаЯсь с  боку  на  бок,  жаловалсЯ  Њоше  ѓершензон
€цхаку,- все, что Я задумал, в одну минуту полетело в тартарары. Ќе о ѓродно
же Я мечтал. Ђ тут - слезай с поезда, мотайсЯ по больницам. ЊенЯ такаЯ обида
разобрала  - на себЯ, на судьбу, на нее, не сказавшую мне правды. …сли бы  Я
знал, что у нее скоротечнаЯ чахотка... Ќадо же, чтобы такаЯ мне попалась!
     - ќто Я виноват, сват неудалый...
     - ќто проклЯтаЯ советскаЯ власть виновата - держит нас всех в клетке, и
не смей высовыватьсЯ. € горе тому, длЯ кого клетка -  колыбель. Ђ на тебЯ Я,
€цхак, не в  обиде. € на нее  не  в обиде. џ сам задурил ей голову со  своим
отъездом.
     Џроводник  принес  ведро  воды, половую  трЯпку, снЯл с  себЯ форменную
фуражку, китель и принЯлсЯ  смывать кровь.  Љогда  уборка была закончена, он
помог  Њоше  ѓершензону  уложить жену,  сбегал к  бригадиру,  притащил  кучу
лекарств. ЌапичканнаЯ ими, Ѓронислава забылась тЯжким и неверным сном. ‹егли
и попутчики.
     Њоше ѓершензон выскользнул в коридор  и  прислонилсЯ лбом к запыленному
оконному стеклу,  за  которым  проплывали  хаты с  облысевшими  от  старости
соломенными крышами.
     Њоше ѓершензон  отгонЯл  от  себЯ дурные мысли. Ћн все  еще  верил, что
Ѓронислава дотЯнет  до границы, а там все другое - и коровы на лугу, и птицы
в  небе,  и  люди на земле.  ’олько бы  поскорей пересечь вожделенную черту,
только бы сойти  с этого  поезда,  где  каждый -  еще  пленник, еще раб, еще
подневольнаЯ  скотина.  Љонечно, и  Џольша дерьмо, но из этого  дерьма  куда
легче выбратьсЯ.
     ѓосподи, ѓосподи,  он  никогда не желал ни одной женщине столько добра,
сколько Ѓрониславе,-  ни  Ќоне, ни родной матери, никому! Џусть живет до ста
двадцати. Ћн  согласен  женитьсЯ  на  ней  по-настоЯщему,  взЯть с  собой  в
’ель-Ђвив, устроить свадьбу с хупой, только бы она жила. Ћн, Њоше ѓершензон,
не зверь,  и у него есть сердце - не все в  нем выжжено и не все испоганено.
Ћн  за Ѓрониславу помолитсЯ, вспомнит  давно забытые молитвы, будет твердить
их всю ночь, весь день, всю жизнь.
     Њоше  ѓершензон стоЯл  у  окна и, воровато оглЯдываЯсь на купе,  шептал
полузабытые  библейские стихи.  Ћн  просил ѓоспода, чтобы поезд летел сквозь
ночь, как  легкокрылаЯ птица, молил, чтобы они миновали  проклЯтую  границу,
чтобы в коридоре поЯвилсЯ полЯк-пограничник - ЊессиЯ в конфедератке.
     Ћн  обещал ‚севышнему,  что, как  только переберетсЯ  в €зраиль, станет
примерным  евреем  -  мужем  и отцом,  что  больше  никогда  никого не будет
обманывать, ни у кого не будет красть, перестанет ловчить и лицемерить, даже
если придетсЯ закончить  земной путь в нищете и безвестности. „а, его брак -
обман, его  паспорт - подделка, но он  не птица небеснаЯ, не  вольный ветер.
ќто длЯ них нет ни границ, ни пограничников с автоматами и овчарками.
     Љак  бы  повинуЯсь  желанию  Њоше  ѓершензона,  поезд  и впрЯмь  набрал
скорость. Ћн летел, рассекаЯ темноту и возвещаЯ гудками желанное избавление.
Њоше подкидывал в паровозную топку свои надежды, желаниЯ, обиды, утраты. Ћни
сгорали,  но он снова и снова  подкидывал их, как уголь.  ќтого  углЯ у него
было несметное множество.
     ‚  сознании  вдруг всплыли  слова  сумасшедшего  •аимки:  "Ќаш паровоз,
вперед лети, в коммуне остановка..." Њоше безотчетно повторЯл:
     - Ќаш паровоз, вперед лети, в ‚аршаве остановка...
     ЏовторЯл,  всЯкий  раз заменЯЯ  города: в ‚ене остановка,  в  Џариже, в
’ель-Ђвиве...  ’олько не  в ѓродно, только не в ѓродно, выстукивали  колеса,
стучало в висках и эхом отдавалось в сердце. Ќо как раз в ѓродно и случилась
остановка.
     Ќаступило утро. Њоше по-прежнему стоЯл у окна.
     - —ай будете пить? - услышал он хрипловатый басок проводника за спиной.
     - ‘пасибо, Я-то нет, но, может, Ѓронислава...
     Џроводник вошел в купе, поставил на столик два стакана длЯ попутчиков и
один длЯ Ѓрониславы. ‚ышел он  не сразу, подошел к Њоше, тронул его за плечо
и сказал:
     - Њне кажетсЯ, что чай вашей жене уже не нужен.
     “голь в топке догорел. Ќадежд не осталось, а на одних утратах далеко не
уедешь.
     ‘анитары  вынесли на носилках Ѓрониславу †овтис из вагона и погрузили в
машину.  Њоше  ѓершензон сидел рЯдом  с молоденькой медсестрой-белоруской, и
невольные, непрошеные слезы катились по его  лицу.  …му было жаль себЯ, жаль
Ѓрониславы, хотЯ  мертвых  чего жалеть,  мертвым надо  завидовать  -  смерть
честнее жизни, подложной смерти не бывает.
     Ћн не знал, что делать. Џосле недолгих, обжигавших  стыдом  раздумий он
решил  предать  покойницу земле тут, на земле Ѓелоруссии. Ѓронислава †овтис-
не ѓирш Ћленев-Џомеранц, ей все равно, где лежать.
     Ћднако похоронить Ѓрониславу †овтис  в чужом городе, к  тому  же теперь
подданную другого государства,  оказалось не так-то  просто.  Њоше ѓершензон
напрочь забыл, что в ‘оветском ‘оюзе в чужом городе пришельца без разрешениЯ
нельзЯ не только похоронить, но и принЯть на ночлег. ‚се мольбы,  все намеки
на  то,  что  он в  долгу  не  останетсЯ,  не  помогли.  ‚ласти ѓродно  были
непреклонны и твердили в  один  голос: "Ћчень сожалеем,  но отправлЯйтесь на
свое кладбище".
     „ва днЯ промыкалсЯ Њоше ѓершензон в ѓродно, пока не нанЯл грузовик и не
вернулсЯ в ‚ильнюс. "Ќа свое кладбище!"  ђазве скажешь им,  что шестаЯ часть
‡емли, которую они захапали,- сплошное кладбище, где без  их  согласиЯ ты не
волен ни  жить, ни умереть. ‚озвращение обернулось еще одной бедой: на  него
пригрозили донести родственники Ѓрониславы †овтис. ђазгневанный Њоше сначала
послал их к чертовой матери, но те были не из робкого десЯтка.
     - Ќе выложишь кругленькую сумму - сЯдешь.
     Љак умудренный жизнью  человек, Њоше ѓершензон  назубок  знал  основной
закон  социализма  -  лучше  заплатить,  чем  сесть.  € заплатил.  Ќо  те не
унимались.  ’ого,  что  он  отсыпал,  было  длЯ  них  мало.  Љогда  от  него
потребовали дополнительную  дань, купил  билет на ‚аршаву и исчез из города.
Ќа границе, видно, по доносу у  него отнЯли визу, снЯли с поезда и отправили
обратно в  ‚ильнюс. Ћн получил два года  тюрьмы за  попытку, как значилось в
приговоре,  незаконного  перехода  государственной границы.  ‚олЯ  его  была
подорвана, но не сломлена: он не  отказалсЯ от своей затеи, продолжал ходить
по канату  над  одной  шестой ‡емли и верить в то, что не упадет и  все-таки
вырветсЯ
     из клетки.
     ‚ыйдЯ из тюрьмы, Њоше ѓершензон еще больше сблизилсЯ с  €цхаком. ‡убной
техник поверЯл ему свои тайны,  а тайн  у него  было  хоть отбавлЯй. Ќет  на
свете более тЯжкой ноши, чем знать все о себе и о других...
     ‘ Љафедральной площади доносилсЯ  гул митинга.  ђечи ораторов то и дело
прерывались ликующими кликами:
     - Lie-tu-va! Lie-tu-va!
     ‚ Ѓернардинском саду,  кроме  Њалкина, не было  ни души.  Ќа опустевшие
скамейки тихо падали листьЯ,  звезды и призраки. Џризраков было  больше, чем
звезд, и одним из них был Њоше  ѓершензон. Ќадо будет завтра навестить  его,
подумал €цхак. Ћн не любил ходить в больницы, а уж в ту, где угасла ќстер, и
подавно.  Ђ  сейчас, сейчас надо постаратьсЯ вздремнуть. Ќо  разве при таком
ликовании, при таком оре подремлешь?
     €цхак Њалкин  закрыл глаза  и вдруг  услышал топот молодого норовистого
конЯ, увидел себЯ, такого же молодого и норовистого;  бойко вскочил в седло,
пришпорил конЯ, и конь понессЯ  через  годы, как через луга, через беды, и в
его ликующем ржании слышалось само будущее. Љонь летел, как на гербе, как на
знамени, которому он, €цхак Њалкин, присЯгал в далеком двадцать
     третьем, и топот его копыт сливалсЯ с радостными возгласами:
     - ‹ие-ту-ва! ‹ие-ту-ва!
     —ем дальше  конь  летел, тем смутнее проступал на фоне вечереющего неба
силуэт всадника,  пока он наконец не слилсЯ с закатным маревом. €цхак  видел
вороного, но уже без всадника...

        ѓ‹Ђ‚Ђ …‘’Ђџ

     Ћтгостило лето, шло к концу  и гостевание осени.  ‘тоЯла  короткаЯ пора
предзимьЯ  - с  заморозками поутру  и с  журавлиным  курлыканьем  в полдень.
Џрощальные  клики  журавлей, о  которых, как  и  о  цветах  и насекомых,  он
ничегошеньки  не  знал, наполнЯли  его  душу странной  тревогой, приводили в
несоразмерное с  их отлетом  волнение.  Ќу чего он,  собственно,  волнуетсЯ?
“летЯт и прилетЯт. ’ак было и так будет. Ќо, как Њалкин себЯ  ни уговаривал,
чем дальше,  тем больше его томило расставание с  птицами.  €цхаку казалось,
что с каждым днем какаЯ-то злаЯ и неведомаЯ сила выкорчевывает,  выпалывает,
опустошает его деревьЯ,  его полЯны, его небо. €счезают цветы, улетают птицы
и  насекомые,  уходЯт навеки  люди.  ‚се  уходит.  ’олько он,  €цхак Њалкин,
неизвестно до какого срока прикован к этой парковой скамейке.
     Ќе потому ли, глЯдЯ на  загадочный журавлиный клин, Њалкин испытывал не
только волнение, но и непонЯтную сладостную зависть. ‚от и нам бы так, ловил
он себЯ на мысли, провожаЯ взглЯдом журавлиную стаю. ‘обратьсЯ  всем вместе:
и Њоше  ѓершензону, и  ѓиршу Ћленеву-Џомеранцу, и  Ќатану  ѓутионтову с  его
упрЯмицей Ќиной, и ночной  еврейке пани  ‡офье,  и  ему,  €цхаку Њалкину,  и
другим - в ‹итве еще  наберетсЯ  по  крайней мере  тысЯча ненужных евреев! -
собратьсЯ  и  взмыть  вверх,  а  взмыв,  выстроитьсЯ  в  клин  и  улететь  в
теплые-нетеплые  страны,  не имеет значениЯ, в какие,  ибо они  нигде уже не
приземлЯтсЯ, а  будут  летать над  землей, пока не  рухнут вниз, курлыкать и
созывать своим курлыканьем всех ненужных евреев. ‚сех и отовсюду - из …вропы
и Ђмерики, ‘еверной  и ћжной, из Ђзии и даже  Ђфрики (бродит же какой-нибудь
ненужный  еврей  и  по  джунглЯм). ‚от  это  был  бы клин! ‚сем клинам клин!
—еловечество задирало  бы голову  и,  обалдев,  повторЯло бы: "…вреи  летЯт!
…вреи! Љ чему бы это?!"
     -  Ќичего  из твоей  затеи  все  равно  не  вышло бы,-  захихикал  ѓирш
Ћленев-Џомеранц,-  потому что каждый еврей в вожаки лезет. ’олько поднимемсЯ
в небо, и начнетсЯ тарарам: Я...  Я... € никуда мы не  улетим - ни на юг, ни
на север.
     - Ђ зачем ненужным евреЯм вожак? - потерЯнно спросил Њалкин.
     - ‡атем, чтобы быть первым ненужным, главным ненужным.
     Ќеуютно чувствовал €цхак в последнее времЯ и тут, в облюбованном парке,
на персональной,  как он  шутил,  скамейке. Њоше ѓершензон лежал в больнице;
Ќатан  ѓутионтов сидел целыми  днЯми  дома  и сторожил Ќину,  чтобы  та,  не
приведи  ѓосподь,   без  него  не   сбежала   в   свою   Ѓалахну;  у   ѓирша
Ћленева-Џомеранца  были гости:  приехали  на родные  могилы ’ростЯнецкие  из
веции  - как ни крути, а безопасней и куда  дешевле, чем  в гостинице; пани
‡офьЯ как сквозь землю провалилась.
     ‚ глубине души Њалкин холил надежду, что их товарищество не развалитсЯ,
что  все еще, даст Ѓог, восстановитсЯ.  Њоше ѓершензон после операции выйдет
из больницы и  снова будет  приезжать  по вечерам  в  парк и  развозить их в
ранних сумерках по домам.
     Џридет в парк и Ќатан ѓутионтов  - никуда не денетсЯ. ‘торожить женщину
-  это все равно, что к ветру охранника приставить. „а  и потом, какой резон
Ќине стрекача давать? ѓутионтов не так уж в землю обетованную и рветсЯ. …го,
€цхака,  два  днЯ  не  было,  а когда  пришел,  липа  так  расшумелась,  так
зашелестела, что у  него слезы  на глазах выступили. Њалкин сидел, осыпанный
листвой, и не стрЯхивал ее. Џрохожие смотрели на него как на чокнутого, а он
продолжал  неподвижно сидеть, боЯсь лишитьсЯ  благодати,  нарушить  какую-то
свЯзь  между ним и ‚севышним, ЯвившимсЯ  ему на мгновение в  виде  старой  и
великодушной липы.
     џвитсЯ  и взбалмошный ѓирш  Ћленев-Џомеранц.  Џроводит  своих  шведских
гостей,  взыщет с  них  дань за могилу  и  за  квартиру,  пропустит свои сто
пЯтьдесЯт граммов и  пожалует сюда. Ћн, €цхак,  недавно здорово ему помог  -
саженцы длЯ него достал, молодые дубки. …здили аж за Ќеменчине, в  лесхоз, к
имкусу (Њалкин  с ним вместе  в ‹итовской дивизии служил). имкус и деревца
дал, и  грузовик, водитель  чуть  ли  не  до самых рвов  их  довез.  Џравда,
поначалу €цхак даже пожалел, что,  откликаЯсь  на  просьбу ѓирша о саженцах,
вспомнил своего однополчанина - директора лесхоза.
     - Ђ что, если нас с тобой схватЯт, поволокут куда следует, а саженцы  -
в костер?
     - џ им такой  костер устрою, век помнить будут. Ќа всю  …вропу, на весь
мир!  Ќи  лечь  с родными нельзЯ,  ни высадить в  памЯть  о них какое-нибудь
дерево, из их же лесов, их же дерево.
     - ‘ажай где угодно, но только не там.
     -  Ђ  Я хочу там. Џонары  принадлежат  мне.  Ќе  ‹итве.  Њайданек -  не
польскаЯ землЯ. „ахау - не немецкаЯ, Ѓабий џр - не украинскаЯ. Ђ наша. € что
хотим, то и можем на ней делать. ѓде это слыхано, чтобы за  посадку деревьев
в  кандалы  заковывали!  Џусть  только  попробуют  выкорчевать! -  пригрозил
неизвестно  кому флейтист.- џ к каждому деревцу приколочу медную табличку  и
укажу на ней имЯ и фамилию. Џусть растут мои сестры и братьЯ, пусть на ветру
развеваютсЯ волосы моей матери ‡латы, и пусть ветер обвевает, как листьЯ, не
вырванные  негодЯЯми клочьЯ черной  бороды моего отца Ђрона.  ќто все, что Я
при  жизни могу длЯ них сделать. …сли бы Я  был, как џша •ейфец, и имел хотЯ
бы  миллион, Я каждому из них воздвиг  бы памЯтник: кому из мрамора, кому из
бронзы, а родителЯм  - из чистого золота. Ќо  Я полунищий  пьЯнчужка.  Њожет
быть,  когда мы  встретимсЯ,  они менЯ  простЯт  за  все  мои  грехи.  Ђ  мы
обЯзательно встретимсЯ. € скоро. ‡аждались они менЯ...
     ѓирш Ћленев-Џомеранц не может не прийти в парк. ‘камейка под липами длЯ
него, как и длЯ них длЯ всех,- и  колыбель, и гроб, и кара, и благословение.
„оллары ’ростЯнецкого  не отлучат  его от друзей. ЋбъЯвитсЯ и ночнаЯ еврейка
пани  ‡офьЯ. „олжна  объЯвитьсЯ.  …сли, конечно, жива. …е голуби до сих  пор
кружатсЯ над его головой, до сих пор - страшно кому-нибудь признатьсЯ -  она
ему снитсЯ. Џочти  сорок лет  €цхак прожил без снов о женщинах,  и  вдруг на
тебе:  не  ќстер  снитсЯ, не  ”рума, а  влетевшаЯ в его жизнь, как  голубь в
голубЯтню, полька  с  крашеными  волосами.  ђаньше с ним  такого не  бывало.
‘нилось  всЯкое: и братьЯ ѓилель  и  Ђйзик, и  маршал  ђокоссовский,  и даже
пленный  немец - портной  из  Њюнхена (ах, какой  это был портной!) по имени
‡игфрид, но чтобы женщина, одна и та же, не сестра, не жена!
     ѓосподи,  ѓосподи, чем  только не  напичкан человек! Џоди пойми, чего в
нем больше. Ќаверное,  грехов, ибо безгрешных  радостей на свете не  бывает.
ђазве сама радость - не грех? ђазве можно  радоватьсЯ,  когда  рЯдом  кто-то
рвет на себе волосы?
     €цхак искал длЯ каждого, кто подолгу не приходил в парк, оправданиЯ. Ћн
и  сам стал приходить сюда реже. €  причиной тому были не  проливные осенние
дожди,  не утренние  заморозки,  не  участившиесЯ митинги и  суровые,  почти
Языческие  шествиЯ  к  башне  ѓедиминаса, возвышавшейсЯ над городом в  своем
горделивом  спокойствии. Џричина была  в нем  самом:  несмотрЯ на недюжинное
здоровье,  каким  всех  Њалкиных  наградила  природа, €цхак  стремительно  и
неумолимо  старел. ирокаЯ и бессмысленнаЯ двуспальнаЯ кровать не  отпускала
его и, как живаЯ,  нашептывала: "‹ежи,  лежи..." Џорой он  сдавалсЯ, зарывал
тЯжелую голову в  подушку, пахнувшую детством, бабушкой, ощипывающей в сенЯх
прирезанных  гусей.  ‡апах  убаюкивал,  возвращал туда,  где во  дворе стоЯл
колодец с огромной  бадьей, полной чистой воды, светлых надежд и чистого, не
замутненного никакими смертЯми и потрЯсениЯми времени. ‚ыпьешь и будешь жить
вечно, времЯ впитаетсЯ в твою плоть. ‚ такие дни его нет-нет да и охватывало
постыдное  отчаЯние:  а может,  он  зрЯ утруждаетсЯ, может,  вообще  незачем
ходить  в  этот  парк  ненужных  евреев?  Ќо не  проходило и  часа,  как  он
раскаивалсЯ  в своем  малодушии,  отгонЯл  от  себЯ  мрак,  прорубал  в  нем
расщелину  и  высовывал через нее голову к  сумеречному, навевавшему  печаль
осеннему свету, разлитому в Ѓернардинском саду.
     Ќисколько  не переоцениваЯ своего  значениЯ, он  тем не менее  понимал,
что, выйди он из игры, она закончитсЯ  и больше уже никогда не возобновитсЯ,
никто никогда ни одной карты в руки не возьмет. Џока он, €цхак,  сюда ходит,
она  будет продолжатьсЯ и  банк  будет расти.  ‚  отличие от жизни  -  самой
крупной  и до самоубийства азартной игры - в  их игре нет ни победителей, ни
побежденных. ’ут банк не сорвешь, будь у тебЯ на руках даже все козыри. ’ам,
в той  кровавой  и  беспощадной игре,  ѓирш Ћленев-Џомеранц  -  безумец,  не
признающий  никаких  законов  и  правил,  зарвавшийсЯ  шулер,  пытающийсЯ на
родстве  с мучениками нажить посмертный капитал и выделитьсЯ среди других, а
тут  он - чистаЯ душа, чуть ли  не  праведник. ’ам Ќатан ѓутионтов - калека,
базарный цирюльник,  а  тут  - подвижник  и мудрец, готовый жертвовать собой
ради любви и дружбы.
     ‚  раздумьЯ  Њалкина вдруг  вторгсЯ цокот  женских  каблучков.  Ћбычно,
услышав их расстрельную дробь, €цхак даже головы не поднимал, но на сей раз,
повинуЯсь какому-то нахлынувшему  любопытству, он изменил  своей привычке  и
увидел  приближающуюсЯ  к  скамейке, заметенной  отлитыми  в  дешевое золото
листьЯми,  женщину,  затЯнутую в  кожаную,  поблескивающую  чешуей  юбку;  в
голубой блузке со стоЯчим, словно  парус, воротником;  с клипсами-бабочками,
застывшими на мочках ушей.
     Ћна  шла к  нему,  крутЯ  тугими  бедрами, и только по  ее  раскованной
походке,  по  тому,  как она в такт шагам размахивала своими  по-крестьЯнски
крепкими  руками, не вЯзавшимисЯ с  ее франтоватым видом, €цхак  узнал в ней
ночную еврейку пани ‡офью. Џани ‡офьЯ положила на  скамейку изЯщную сумочку,
наклонилась к Њалкину и бесцеремонно, но искренне чмокнула его в щеку.
     - Џшепрашем, Я пану без дозволенЯ квЯт намалевала.
     - ’о ниц. Ќиц. ’аки квЯт не зашкодзи.
     - Ќиех пан правду повиедзе - пан тенскновал?
     €цхак стушевалсЯ.
     - Ђ Я тенскновала... џк коханка! - рассмеЯлась она.
     Џани  ‡офьЯ   опустилась  на  скамейку,  прижалась  плечом  к  старику,
помолчала,  потом  протЯнула  руку  к  сумочке,  вынула  из   нее  маленькую
коробочку, перевЯзанную подарочной ленточкой, и положила Њалкину на колени.
     - ’о, пан Њалкин, мой малюткий презент пану.
     Њалкин не притронулсЯ к подарку, на  памЯть ему приходили все праздники
в его жизни, начинаЯ с детства и кончаЯ старостью. €х было очень немного,  и
растроганный €цхак повторЯл их про себЯ, как детскую считалку.
     Џани  ‡офьЯ  молчала  вместе с ним и  что-то сама  вспоминала  - может,
своего  отца-подпоручика,  может, ‰оселЯ-џцека,  может,  старика раввина  на
Љонской,  говорившего ей:  "џ сделаю из тебЯ настоЯщую еврейку, если нас  не
передушат, как  кур. Њы будем  с  тобой  по субботам  читать ’ору - в шаббат
нельзЯ заниматьсЯ любовью. ’вой ‰осель это  знает... ‘танешь еврейкой, и  мы
поставим хупу назло Ђману..." Љак она его  боЯлась, что он ее немцам выдаст.
Ќо тот, кто верит, никогда не предаст того, кто любит.
     -  џ выезжам до Џольски. Ќа стале. Ќеочикиване  отчималем майонтек. ‚уй
змарл  и  зоставил  вшистко:  дом,  пинендзи, землю,  навет езоро  з рыбами.
‡апрашам пана на гефилте фиш.
     Ћн  по-прежнему  глЯдел вдаль,  напрЯгаЯ  глаза и стараЯсь  отгадать ту
тайну, которую ему,  €цхаку, завещал при рождении ѓосподь Ѓог. ‘ейчас, когда
он и сам  стал похож  на не  разгаданную доселе даль,  он,  кажетсЯ,  понЯл:
никакой отдельной тайны нет. …сть одна, всех объединЯющаЯ  и всех разводЯщаЯ
тайна.  € тайна  сиЯ - человек. Љто он, €цхак Њалкин? Љто она, пани ‡офьЯ, у
которой он даже не успел спросить фамилию?  Љем были те, что были  до нас, и
кем будут те, кто придет вслед за нами?
     Ћн  действительно был  рад  за  нее, неожиданно  получившую  завещанное
дЯдей,  тоже  подпоручиком, как и ее отец, наследство: фольварк где-то между
‘ейнами и Ђвгуставой. ’еперь она проведет в покое и холе остаток своих дней-
может, оборудует на чердаке  голубЯтню, купит  венских голубей и перед  сном
будет слушать их  сладострастное воркование, которое сорок с лишним лет тому
назад сводило  ее  с ума,  а может, забудет своего  ‰оселЯ-џцека. ‡абудет  и
выйдет замуж за какого-нибудь крепкого, но неимущего мужика.
     ’а,  прежнЯЯ  пани ‡офьЯ с ободранной метлой и поделенной  надвое,  как
черствый ломоть хлеба, жизнью была  Њалкину ближе  и родней, чем представшаЯ
перед ним дама в цокающих туфельках, в юбке чуть ли не из крокодиловой кожи.
     €цхак ждал от  нее не подарков, не театральных поцелуев, не рассказов о
красотах польской природы. Ћн надеЯлсЯ услышать что-то другое. —то ему белые
лебеди?  —то ему  благовонный  жасмин?  Ћн  надеЯлсЯ,  что  она  вернетсЯ  с
‰оселем-џцеком  и все они вместе отправЯтсЯ туда, на Љонскую,  на чердак. Ќо
пани ‡офьЯ  туда,  кажетсЯ, не спешила.  Њалкин  по себе знал: мертвые живы,
пока  к  ним  спешат. Џотому ќстер  жива.  Џотому и  братьЯ Ђйзик  и  ѓилель
расстрелЯны, но не мертвы.
     €цхака  угнетала перемена  в ней, хотЯ он и  не осуждал  ее. Љаждый сам
выбирает свой чердак, свой пруд и  - если  ѓосподь удостоит такой  милости -
свою  могилу.  Ќе  было в  их отношениЯх  того,  что  было  прежде:  теплоту
подменила учтивость, поЯвилась столь не терпимаЯ им неправдивость. Ќет, нет,
такой пани ‡офье он не мог признатьсЯ в том,  что она ему снилась. Ќикогда в
жизни!   Џочувствовала  и  она  какую-то  в  прошлом  не   свойственную  ему
замкнутость.
     - Џо цо пан Њалкин не хце попатшичь на муй презент? - напрЯмик спросила
она, заставив его смутитьсЯ.
     €цхака  поразила  ее прЯмота, от которой сквозило неподдельной болью, и
он  засуетилсЯ,  стал  неуклюже  развЯзывать ленточку, заглЯнул в коробочку,
достал из нее крошечный медальон, раскрыл его и застыл в недоумении.
     - ’вой братик? - выдохнул  он,  глЯдЯ на старинную фотографию, где  был
изображен чернЯвый мальчик лет десЯти с вьющимисЯ локонами и высоким лбом.
     - Ќет,- ответила она.- “ менЯ не было ни братьев, ни сестер.
     Џани  ‡офьЯ  хотела,  чтобы он сам догадалсЯ. …го  догадливость  только
умножит ценность подарка.
     Ќа минутку старику подумалось,  что он зрЯ ломает себе голову, что пани
‡офьЯ  просто привезла ему на памЯть из Џольши симпатичную безделушку, но по
тому,  как новоиспеченнаЯ богачка ждала ответа, по тону,  каким вела допрос,
по глазам, внезапно  округлившимсЯ и странно,  почти враждебно заблестевшим,
он смекнул, что мальчик с вьющимисЯ локонами ей ближе, чем брат.
     - Ќеужели?  - прошептал он, и в его шепоте смешались и благодарность, и
удивление, и раскаЯние.
     -  ’аким  он пришел в первый класс гимназии... Ќи у кого так  не вились
волосы, как у него. Ќи у кого не было таких  черных глаз - две спелые вишни.
Њама его называла Љопель.  џцек Љопель - на польский манер.  —тобы  дети  не
дразнили. Џоэтому-то она нас рЯдом и посадила... на первой парте... напротив
Џилсудского... Ћни оба все времЯ глЯдели друг другу в глаза.
     €цхак молча слушал ее, не выпускаЯ из  рук медальона, изредка бросаЯ на
фотографию любопытный  взглЯд, и  во  встречном  взглЯде юного  ‰оселЯ-џцека
ЉопелЯ  складывалась  огромнаЯ  слеза,  в  которой отражались  первый  класс
виленской  польской  гимназии,  пышные   усы  маршала  Џилсудского,  ЃольшаЯ
синагога,  монашки  в  черных   непроницаемых  одеждах,  спешащие  к  „ухову
Њонастырю,  молодцеватые  хасиды   в   высоких,  отороченных  мехом  шапках.
Љазалось, слеза вот-вот выкатитсЯ и потечет по Ѓернардинскому саду, потом по
всем местечкам ‹итвы, опустевшим,  очищенным от  ‰оселей, потом,  одинокаЯ и
все увеличивающаЯсЯ, минуЯ бдительную стражу, хлынет  и в Џольшу, а оттуда в
…вропу  и через Ђтлантический  океан в Ђмерику.  “видев ее, сохранившиесЯ  в
мире  евреи наденут тфилин, откроют молитвенники и примутсЯ читать те главы,
которые полны Ярости и скорби.
     ‘пасибо пани ‡офье.  ‘пасибо. Ћн теперь не расстанетсЯ с ‰оселем, будет
с ним повсюду ходить, сидеть тут, на скамейке, в Ѓернардинском саду, слушать
шелест  листьев...  и  если  кто-нибудь  - ѓирш  Ћленев-Џомеранц,  или  Њоше
ѓершензон, дай  Ѓог  ему  здоровьЯ, или неравнодушный к чужим  тайнам  Ќатан
ѓутионтов  -  спросит €цхака,  кто этот  юнец  в  гимназическом  кителе и  в
форменной фуражке с кокардой, то в ответ услышит:
     - Њой сын ‰осель.
     € в  этом не будет  никакого враньЯ. ђазве  те, кто  погиб в отроческом
возрасте в  Џонарах, не его, оставшегосЯ неведомо  за какие заслуги в живых,
дети?  ђазве  не имеет  он  права  посмертно  усыновить  их?  €  потом,  чем
‘частливчик  €зЯ  ѓершензон  или  ‹ариса  отличаютсЯ  от его  ‰оселЯ?  Ќатан
ѓутионтов,  горЯчий  отец,   назвал   их  бумажными   детьми,   в   основном
существующими на страницах писем и на цветных фотографиЯх.
     …сли любопытные не отвЯжутсЯ,  будут донимать его расспросами о ‰оселе:
мол, откуда взЯлсЯ и где он сейчас? - то €цхак сразит их таким ответом:
     - Ќезаконнорожденный сын. †ивет с матерью в Џольше.
     Њожет  же и у  него,  Њалкина,  быть какаЯ-нибудь тайна,  скрытый грех.
ѓрехи красЯт мужчину не меньше, чем шрамы.
     -  Ћт џцека тилько и зосталось: два здейенце.  ‚енце  ниц,- без ложного
страдальчества сказала пани ‡офьЯ.
     Ћна говорила  быстро, без  пауз,  громче обычного,  но ей казалось, что
€цхак  не слушает ее, думает о чем-то своем, никакого касательства к  ней не
имеющем. ‚се старики думают только о себе. „аже к смерти они относЯтсЯ как к
своей собственности.
     Ћтрешенность  Њалкина коробила  ее, но пани ‡офьЯ  старалась  не выдать
своего недовольства,  корила  себЯ за  простодушие и доверчивость. Ќу с чего
взЯла, дура, что этому портнЯжке,  от избытка  скуки обласкавшему  ее  своим
вниманием, так уж  важна историЯ ее жизни? ‚ глубине души он, видно, считает
ее обыкновенной шлюхой,  пытающейсЯ выдать  свое  распутство  чуть ли  не за
подвиг. € все-таки пани ‡офьЯ отказывалась верить в то, что он мог о ней так
подумать.
     - Њам виеле клопот с  министерством справ вевнетшних,- как ни  в чем не
бывало сказала пани ‡офьЯ.- Ѓендзем в ‚ильне йешче два тигодни.
     -  †аль...-  несколько  раз  кашлЯнув,  хрипло  произнес   Њалкин.-  Њы
собирались принЯть вас в свой клуб.
     -  ’ак? - Ћна  не могла взЯть  в толк, о каком клубе идет  речь,  но  и
возражать не думала.
     - ‚ клуб ненужных евреев,- поЯснил €цхак и, перемежаЯ свою речь кашлем,
принЯлсЯ ей объЯснЯть, в чем дело.
     - ’о пиенкне... то цудовние...- пропела пани ‡офьЯ.- Џан  Њалкин стание
гвЯздорем, Як ѓрегори Џек...
     Ћна  без тени сомнениЯ  выразила свое  согласие примкнуть  к ним  и  со
свойственной  ей  горЯчностью  и  увлеченностью  обрисовала  будущее  клуба,
который  должен, по  ее  мнению,  из еврейского  стать  международным  и  из
местного-  всемирным. Ќенужных людей на белом свете хоть пруд пруди. €х куда
больш

        ѓ‹Ђ‚Ђ ‘…„њЊЂџ

     ‚се  зимы Њалкин проводил дома. …сли и выходил,  то только в сквер, где
соседские мальчишки лепили снежных баб или с искусственной горки наперегонки
спускались  на саночках на  скользкую, закованную  в лед  площадку.  €ногда,
увидев €цхака из окна, к нему присоединЯлсЯ Њихаил ђубинов, усатый  учитель,
попавший в  сорок  первом  под ђигой в плен и с  тех  пор выдававший себЯ за
азербайджанца. ‘вое еврейство он упорно отрицал и после войны,  хотЯ оно уже
не каралось смертью, и продолжал жить в плену.
     - ‚се мы  живем  в плену,-  уверЯл еврей-азербайджанец Њалкина.- Љто  у
жены...  кто у любовницы...  кто у начальства... ѓосударство -  не что иное,
как необъЯтный лагерь пленных.
     ‚ свои  почти  что семьдесЯт лет он занималсЯ йогой, стоЯл по утрам  на
голове,  сосредоточенно  медитировал и всех пламенно уверЯл, что именно она,
йога, спасет человечество от полного одичаниЯ. Ќе коммунизм, не  капитализм,
не панисламизм, не сионизм.
     - …сли  бы человечество хоть раз в  неделю стоЯло на голове, то  в мире
порЯдка было бы намного больше.
     Њалкин же придерживалсЯ того мнениЯ, что, как бы человечество ни стоЯло
- на  голове ли, на ногах ли,-  порЯдка в мире не прибавитсЯ,  пока  водитсЯ
такой зверь, как человек.
     ‚зглЯды их разнились,  но  их  объединЯло  вдовство и  морозы.  Ѓывало,
ђубинов вечерком позвонит, справитсЯ о здоровье €цхака или  даже заглЯнет на
чаек. “  евреЯ-азербайджанца было два сына, но, то ли  оттого,  что  они  не
стоЯли на голове,  то ли оттого,  что  с  самого утра прикипали к рулю своих
"‚олг" и мчались зарабатывать деньги, ђубинову-старшему было с ними скучно.
     - ‚  плену, в  плену...- вздыхал сосед €цхака.- Љак хорошо, что хоть от
денег мы с вами свободны.
     -  Ћт этого свободны,-  не желаЯ терЯть зимнего собеседника, поддакивал
Њалкин.
     ЏотерЯешь  и на  всю зиму  останешьсЯ в одиночестве, живого  голоса  не
услышишь.  Ќатан  ѓутионтов  до  вес