        ѓригорий Љанович. Џродавец снов

---------------------------------------------------------------
     &copy; Copyright ѓригорий Љанович <kanovich@012.net.il>
     OCR: David Varshavsky
---------------------------------------------------------------

     Џовесть

        I

     џ  училсЯ с ним  в одном классе,  даже сидел за одной партой у окна, за
которым  своими  шершавыми,  загадочными  листьЯми шелестел  старый  каштан,
высаженный первым директором ‚иленской мужской гимназии Ясновельможным паном
‚ойцехом  Џионтковским  в памЯть о  павших  героЯх польского восстаниЯ  1831
года.  ‚ельможным был  и  сам каштан,  не  похожий на  другие,  шумевшие  по
соседству  деревьЯ, чахнувшие от старости и городской пыли, устало и усердно
оседавшей на ветках. Џод его взъерошенной кроной,  как под сводом костела, с
утра до  вечера  творили свои незатейливые молитвы полуголодные послевоенные
птицы,  привлекавшие  внимание  учеников  больше,  чем  сухие   и  каверзные
уравнениЯ на доске или рассказы о достославных подвигах Ђлександра Ќевского,
наголову разбившего врагов на —удском озере.
     €ногда, особенно по  весне, на подоконник  боЯзливо садились отливающие
глазурью грачи и  молодые  белобокие сороки, выпорхнувшие,  словно крестовые
дамы,  из  какой-нибудь карточной колоды, а в распахнутое  окно самонадеЯнно
залетали  бездумные люмпены-воробьи, которые, шнырЯЯ под партами, выискивали
оброненные  на  пол  хлебные  крошки  и,  долбЯ  непривередливыми  клювиками
нечаЯнное  подаЯние,  в радостном, почти самозабвенном испуге принимались за
ниспосланный  Ѓогом  завтрак.  ‘амые отчаЯнные  из них  затЯгивали,  бывало,
нищенскую трапезу дольше,  чем полагалось,  и,  на  свою беду, оказывались в
огромной клетке, оглушаемой дикарскими криками, топотом ног и треском парт.
     Ќе  знаю  почему,  но  охота  за обезумевшими от страха и безысходности
птахами превращалась в негаданный и греховный праздник, отличный от чинного,
алЯповатого ЏервомаЯ и царственно-холодного ‚еликого ЋктЯбрЯ. Љаждый из нас,
даже тот, кто  слыл тихоней или примерным пЯтерочником, считал длЯ себЯ чуть
ли не за честь  принЯть посильное  участие в этой горЯчившей кровь погоне, в
этой захватывающей, головокружительной ловле,  котораЯ  умерЯла каждодневную
скуку,  навеваемую  однообразными  уроками,  и  как-то  скрашивала привычные
будни, лишенные страсти и неминуемого юношеского безумства.
     Љазалось,  в этом  молодецком гиканье, в  этом охотничьем улюлюканье не
было ничего,  кроме  стеснЯющего  грудь  запретного  желаниЯ выплеснуть свою
тоску по  жизни, котораЯ  не подлежит оценке по  пЯтибалльной системе  и  не
подчинЯетсЯ  учительской  указке,  по  какому-то смутному, врЯд ли до  конца
осознанному бунту против  наскучившей школЯрской действительности, тусклой и
неизобретательной, как  общешкольнаЯ  стенгазета с вытатуированными на самом
верху серпом и молотом.
     ‚  классе  из-за  пернатых, залетевших в  поисках  корма,  не  очень-то
волновались: как бы долго птицы  ни  бились о побеленные к  началу  учебного
года стены,  без  всЯкой фантазии  украшенные  одними  и  теми  же казенными
портретами  бессмертного ‹енина  и  его  не менее  бессмертного  соратника -
товарища  ‘талина, все  равно  вот-вот  откроетсЯ  дверь  и в класс,  как  в
свЯтилище, войдет  наш классный  руководитель  -  учитель  математики  ‚ульф
Ђбелевич Ђбрамский, поправит на горбатом носу старомодное, эсеровское пенсне
и тихим голосом, каким, наверное, говорили в древности  обожаемые им Џифагор
и …вклид, скажет:
     -  ‘ейчас  же  прекратить  безобразие!  ’олько  человеческой  мысли  не
возбранЯетсЯ летать повсюду. „лЯ нее и узилище - небеса. Ќо не длЯ птицы...-
€, переведЯ  взглЯд  на  нашу  парту,  обратитсЯ  к  своему  любимцу  Ќатану
€дельсону, моему однокашнику  и  соседу, смирно сидевшему  у самого окна:  -
€дельсон!... ‚ыпустите,  пожалуйста, пленницу на волю!  Љто  лишает  свободы
других, тот сам когда-нибудь будет наказан кандалами...
     Ќатан  -  лучший  математик  в  классе,  гений, как его  называл  ‚ульф
Ђбелевич,  никогда  не смел  ослушатьсЯ  своего  учителЯ  и  заступника.  Ћн
открывал  окно,  птицы стайкой  выпархивали  из класса, скрывались в  ветвЯх
каштана,  и вскоре до  нашего слуха доносилсЯ их  счастливый  и  беззаботный
щебет. ‚  классе наступала тишина, какаЯ бывала только на уроках Ђбрамского,
строгость которого была  равновелика  его пронзительному, как солнечный луч,
уму,- в „ревней ѓреции  он  был  бы  не наставником двадцати двух увальней и
башибузуков, а вторым  Џифагором  или …вклидом.  ‚ „ревней ѓреции он  бы  не
дрейфил перед нашим  директором Њихаилом  Ђлексеевичем Ђнтоненковым, который
если  и мог чем-то похвастать, так это не тихим умом,  а орденами и медалЯми
на широкой груди, сверкавшими, как елочнаЯ гирлЯнда. „а  и как было  беднЯге
Ђбрамскому не  дрейфить, как  не  боЯтьсЯ,  если историк  Њихаил Ђлексеевич,
знавший  все, шла  ли  речь о том,  что происходило  в ђоссийской  империи в
прошлом  - о  сражении  на  —удском  озере,  о  тайных  сговорах  в  барских
опочивальнЯх,  или  о  том,  что произойдет  на ђуси в обозримые  двадцать -
тридцать лет,  не  раз на педсовете не  то  шутЯ,  не  то на полном  серьезе
поддевал Ђбрамского:
     - „а вы,  ‚ульф Ђбелевич, в этом  своем  пенсне, ну, прЯмо-таки вылитый
‹ев „авидович ’роцкий... Ќе родственники ли вы часом?..
     -  Ќет,-  с  достоинством  отвечал  Ђбрамский.-  …врей,  позвольте вам,
многоуважаемый Њихаил Ђлексеевич, заметить, как правило, всегда  похож не на
того, на кого надо.
     ‘  тех  пор  к ‚ульфу Ђбелевичу и прилепилось  небезопасное прозвище  -
’роцкий. ’айком его так называли даже коллеги.
     Љак   и  €дельсон,  ‚ульф  Ђбелевич  родилсЯ  в  ‚ильнюсе.   Ќе   успев
эвакуироватьсЯ,  он попал на  два  года  в гетто,  где  на  ЊЯсницкой  улице
учительствовал в  подпольной  школе  -  преподавал  ту  же, с  таким  трудом
дававшуюсЯ  мне математику.  Ћн  и  там,  невзираЯ  ни  на какие  передрЯги,
отличалсЯ той же дотошностью и педантичностью, был таким же брюзгой -  вечно
на кого-то ворчал, никому не ставил отметки выше четверки, безжалостно карал
за шпаргалки, выгонЯл за любую подсказку из класса. ‚ульф Ђбелевич ревностно
оберегал  свой холостЯцкий  статус, был закоренелым вегетарианцем - даже  за
колючей проволокой он  не изменЯл своим  привычкам: с женщинами  не водилсЯ,
хотЯ доброхоты  и пытались многажды найти ему  подходЯщую  невесту,  ел, как
ребенок,  только кашицы  и  овощи. Ђбрамский был невероЯтно  худ,  но худоба
придавала  ему какую-то  свежесть  и моложавость. ‡имой сорок третьего  года
школу в гетто закрыли, кого-то из учителей увезли навеки в Џонары, а кого-то
отправили в Њайданек и „ахау. ‚ульф Ђбелевич  и в Њайданеке каким-то образом
ухитрилсЯ набрать небольшую группу  подростков,  оставшихсЯ  в  этом  аду  в
живых,  и  при  свете лампочки-доходЯги  истово, с  мстительным наслаждением
принЯлсЯ обучать  их  математическим  премудростЯм. ‚се  учебники долговЯзый
Ђбрамский  знал  назубок, легко сыпал примерами, чертил угольком  на  задней
стенке  шкафа,  принесенного  в барак  со  свалки,  замысловатые  уравнениЯ,
формулы, дроби, недаром же он, сын мебельного фабриканта, окончил с отличием
в начале тридцатых годов университет  не то в Ѓазеле, не то в ‘орбонне. ’ам,
в Њайданеке, он и познакомилсЯ с сиротой Ќатаном €дельсоном, которому, как и
его измученным  голодом и болезнЯми  сверстникам, прикидывавшимсЯ взрослыми,
чтобы выжить, поначалу не было никакого дела ни  до Џифагора, ни до …вклида,
ни до ‹обачевского.
     - “ нас не было ни бумаги, ни карандашей.  Ќо ему они  и не нужны были.
Ћн прекрасно  обходилсЯ  без  них и  того  же  требовал от  нас.  ‘перва  мы
складывали и делили свои лагерные номера на руке, потом по частЯм  возводили
их в квадрат и в куб. ‚ульф Ђбелевич, бывало, поднесет к каждому малахольный
фитилек, агонизировавший под треснутым колпачком лампочки,  вперит  взглЯд в
номер,  зашевелит  губами   и  ждет  ответа.  ‚ременами  казалось,  что   он
ненормальный...  шарлатан какой-то... что придумал эту дурацкую игру  только
ради того, чтобы не думать о смерти, не отчаЯтьсЯ, чтобы, как он говорил, не
оставить  пустыми  свои  ульи  - наши стриженые, запаршивевшие  головы, ибо,
когда умирает мысль, нет никакого смысла жить, даже если жизнь  еще длитсЯ и
длитсЯ. „о сих пор помню его усмешку. "“множение шестизначных чисел помогает
выводить вшей и избавитьсЯ от парши! “множайте, умножайте!"  - передразниваЯ
Ђбрамского через сорок лет в маленьком кафе  над ‘еной, неспешно рассказывал
мне  о  тех  лагерных  уроках  мой   однокашник  Ќатан  €дельсон,  профессор
прославленной ‘орбонны.
     Ћн  глотнул  из  бокала искрившеесЯ  в  вечерних  сумерках  шампанское,
откинулсЯ на спинку  плетеного стула и, близоруко щурЯсь, с какой-то щемЯщей
тоской, не вЯзавшейсЯ с веселым гомоном завсегдатаев  в  миниатюрном,  почти
семейном кафе, продолжал:
     - Ћттуда...  из Њайданека  и мой французский...  ‚ульф Ђбелевич  на нем
говорил  как истый  парижанин. „ва часа в день мы занимались  математикой  и
один час - французским. ‚округ неубранные трупы,  голод,  болезни, смерть, а
он как будто ничего не замечает -  печетсЯ о нашем произношении, о прононсе,
заставлЯет галантно раскланиватьсЯ  друг  с  другом  и  говорить  о красоте,
любви,  об устрицах, креветках, шампиньонах, винах...  €  не смей  перечить.
Њозг   должен-де   работать  с  полной  нагрузкой  назло   всему...   ќто-де
единственное, что  мы можем противопоставить насилию, единственное, что сами
в  этих  условиЯх в состоЯнии защитить и  чем в конечном итоге  можем спасти
себЯ от позора и погибели. —етверо не  выдержали - сбежали... ’рое умерли от
истощениЯ. € трое, в том числе и Я, выжили... ‚ыжили благодарЯ его урокам...
’о  было  учительство не на грани  смерти,  а за  гранью.  …сли бы не он, Я,
наверно, никогда бы не стал тем, кем стал. Ќикогда... € во ”ранцию не поехал
бы...   џ  бы   никуда  не   поехал...  ’орчал  бы   где-нибудь,  прости  за
откровенность, в  ‹итве,  как  ты...  лебезил  бы перед каждым  городовым  и
урЯдником...
     Љак и подобает гостю с другой, давным-давно забытой €дельсоном планеты,
Я слушал его не перебиваЯ,  внимательно, может,  даже подобострастно;  Я  не
спрашивал  его,  что  же вынудило их  после войны  вернутьсЯ  в  "урЯдницкую
‹итву", знал, что и этому рассказу придет черед; €дельсон же подолгу молчал,
поглаживаЯ рукой с  выжженным номером, легко  различимым  в  щедром неоновом
свете,  заливавшем  все кафе, свою благородную,  отороченную седоватым мехом
лысину,  и отрешенно, как будто никого рЯдом с ним не было, смотрел  в окно,
за  которым на пропахшем шампанским и речной прохладой ветру шелестел своими
загадочными листьЯми старый каштан с темной взъерошенной кроной, точно такой
же,  как  в  сорок  восьмом в разоренном  ‚ильнюсе, только без  суматошливой
птичьей возни и щебета.
     -  Љаштан,-  сказал €дельсон,  как  учитель  ботаники,  который впервые
привел своих учеников в ботанический сад.
     - „а,- промолвил Я.
     Њне не хотелось мешать ему своей болтовней, Я понимал, что сейчас не Я,
а он должен выговоритьсЯ - господин профессор предупредил же менЯ  незадолго
до того, как мы отправились в кафе,  что  сегоднЯ не жди спуску,  сегоднЯ мы
будем вдвоем сидеть до утра, а потом до заката,  а потом снова до утра, пить
шампанское, есть всЯкие французские  Яства, смотреть на звезды и вспоминать,
вспоминать, вспоминать...
     - †аль только одного... Ћчень жаль,- продолжал €дельсон.
     џ не сразу смекнул, чего именно ему жалко - то ли своей промчавшейсЯ  в
послевоенной ‹итве юности,  бедной  и  неуютной; то ли нашего учителЯ ‚ульфа
Ђбелевича, гроб  которого в весеннюю  литовскую  землю опустили другие, а не
он, Ќатан, его любимец и последнЯЯ надежда; то ли  менЯ, приехавшего по  его
милостивому  приглашению  в  несравненный,  легендарный  Џариж,  безвестного
провинциального  сочинителЯ,  застрЯвшего навеки на другой, вымокшей в крови
планете.
     Ќатан снова  погладил  свою лысину  - на сей  раз  тем же жестом, каким
когда-то зачесывал наверх  густую черную чуприну,  вызывавшую зависть у всех
его однокашников, с которыми он когда-то охотно и без риска заключал пари на
то, что  бесследно спрЯчет в волосах  десЯть авторучек производства  фабрики
имени ‘акко и ‚анцетти.
     - †аль, окно, смотри, открыто настежь, но наши птицы в него уже никогда
не залетЯт. Ќикогда.
     ЊенЯ  приЯтно  удивило,  что €дельсон  еще  бойко, без  всЯкой  запинки
говорит  по-русски,  хотЯ  в его  речи  нет-нет да  проскальзывал  уральский
говорок,  приобретенный  в  —елЯбинском  политехническом  институте, где  по
окончании ‚иленской мужской гимназии  Ќатан  училсЯ на факультете прикладной
математики. •отЯ ‚ульф Ђбелевич и подготовил его к поступлению  в Њосковский
университет и  уверЯл,  что €дельсон на вступительных  экзаменах  получит по
всем предметам пЯтерки, Ќатана туда не принЯли. „обрейший Ђбрамский, который
жил среди формул, лишенных каких-либо общественных преимуществ, и уравнений,
годных,  как ему казалось,  на все времена, упустил из виду  главный и самый
трудный экзамен - национальность. …го-то €дельсон и не сдал.
     ‚ вечернем мареве от искрившегосЯ, как шампанское, воздуха отслаивались
все новые  подробности о  прошлой  жизни,  и  она, эта далекаЯ от  парижских
набережных  и  звезд жизнь,  дробилась,  делилась на отдельные, не свЯзанные
между собой отрезки, петлЯла  застигнутым  гончими  зверьком во все стороны,
заметала следы.
     €дельсон  по-мальчишески  упивалсЯ свободой,  заказывал одно  блюдо  за
другим  и  все времЯ  -  ни дать  ни взЯть русский  купчина  -  терзал  менЯ
вопросом:
     - Џочему ты так мало ешь? Ќе стеснЯйсЯ! ‡аказывай, что хочешь! ‚  ‹итве
таких кушаний днем с огнем не найти.
     Џо правде говорЯ, никаких  особых деликатесов Я  и  не жаждал, гурманом
никогда не был, пить остерегалсЯ (мало не умел, а много, да еще за границей,
побаивалсЯ);  мне  вполне  хватало  соседства  Ќатана;  этого  удивительного
парижского неба в  звездах,  как в орденах; этого  незлобивого шума в кафе и
громкого смеха незнакомой женщины с кроной мЯтежных  каштановых - надо же! -
волос.
     ‡аглЯделсЯ на нее и задумчивый €дельсон.
     -  ѓосподи, какое наслаждение, когда с тобой  рЯдом  смеющаЯсЯ женщина,
пусть и  чужаЯ! -  выдохнул он.-  Ђ ты уже, небось, напрочь  о  таких  вещах
забыл?..
     - Ћ каких вещах?
     - ‡абыл, как смеетсЯ любовь...
     ЊенЯ выручил официант, который бесшумно,  на  цыпочках подошел к нашему
столику и по-французски что-то шепнул Ќатану на ухо.
     - €звини, пожалуйста. Њне кто-то звонит.
     €дельсон  встал  и,  дружески  помахиваЯ  рукой  посетителЯм,  юркнул в
служебную дверь.
     џ осталсЯ один, корЯ себЯ  за то, что ни  разу за весь  день не спросил
его о семье, о жене  и  детЯх и, может, внуках. ‘транно было, что и он о них
ни словом  не обмолвилсЯ -  отвез менЯ на своем кремового цвета "Џежо" прЯмо
из  аэропорта Ћрли  в ‹атинский квартал, на ђю „екарт,  устроил в гостиницу,
скорее  напоминавшую  католический  монастырь, чем  постоЯлый двор, заставил
взЯть двести франков на  мелкие, как он объЯвил, расходы и, шлепнув по щеке,
укатил то ли в свою ‘орбонну, то ли еще куда.
     ‚ремЯ  шло,   €дельсон   к  столику  не  возвращалсЯ,  и  Я  начал  уже
беспокоитьсЯ, не случилось ли с ним чего. Ѓыло в моем  беспокойстве и что-то
неприличное: а  вдруг  Ќатан не  придет  и  мне,  безъЯзыкому, безденежному,
придетсЯ рассчитыватьсЯ за все это роскошество  -  за это шампанское, за эти
устрицы,  за этот  сногсшибательный  сыр - камамбер  (тут двумЯ сотенными не
обойдешьсЯ).
     Љ счастью, непристойнаЯ моЯ растерЯнность длилась недолго; снова громко
и  заразительно  за   соседним  столиком   засмеЯлась   француженка;   снова
заколыхалась, задымилась, как прЯнаЯ сигарета, ее каштановаЯ крона, и в этом
колыхании, в этом дыму было что-то умиротворЯющее, обнадеживающее, и Я вдруг
по-дурацки  улыбнулсЯ  не то  ей, не то своему  страху,  а тут пришел  и сам
€дельсон, сиЯющий лысиной, излучающий уверенность.
     - „ела, заботы,- пропел он.- џ ведь не только профессор ‘орбонны...
     € осексЯ.
     ќто  полупризнание менЯ  смутило,  но  Я  счел за  благо  ни о  чем  не
допытыватьсЯ.   …сли  Ќатан  захочет  -  сам  расскажет,   нечего   лезть  с
расспросами.
     Ћн  сел,  придвинул к  себе  бокал,  взЯлсЯ  двумЯ  пальцами  за тонкий
стеклЯнный стебелек, покрутил в руке, потом пригубил и сказал:
     -  Џора, пожалуй, съездить  в ‚ильнюс...  ђаньше... до  ѓорбачева Я  не
решалсЯ...  кагэбе-шмагэбе...  Ђ  сейчас,  пожалуй,  пора...  ‚  сентЯбре  в
‘токгольме  конгресс.  Ћттуда   до  ‚ильнюса   рукой   подать...  ѓрешно  не
воспользоватьсЯ случаем...
     - Џриезжай... ЋбЯзательно... ђады будем... ’оже закатим пир горой.
     - ђазве, кроме тебЯ, там кто-нибудь еще из наших однокашников осталсЯ?
     - ЉолЯ...
     - ЉолЯ Њукомолов?
     - „а... „олгое времЯ был народным судьей.
     - €шь ты - народным? Ћн что, народ судил?
     - ‹учших представителей,- пошутил Я.
     - —то ж, давай выпьем за Љолю...
     Ћн  снова  пригубил бокал, вынул  из  кармана шелковый  платочек, вытер
губы.
     - Џервым делом, когда приеду,  отправимсЯ с  тобой в школу... ‘Ядем  за
парту, откроем окно, навернем бутербродики с сыром "атас"...
     - "етос",- поправил Я его.
     - Ђх, да, "етос"... оброним на  пол хлебные крошки... дождемсЯ,  когда
затрещит звонок на перемену, выбежим,  лысые старички,  развалины  с учеными
степенЯми,  процветающие доходЯги, во двор... Ђ  когда вернемсЯ, будем сломЯ
голову гонЯтьсЯ за бедными воробышками...
     Ћн замолк,  прислушалсЯ,  как  будто  тщилсЯ  различить  в  гомоне кафе
чириканье,  хлопанье крылышек, но чем больше прислушивалсЯ,  тем  задумчивей
становилось его продолговатое лицо  с глубокими  складками у губ  и ножевыми
отметинами времени - морщинами на высоком смуглом лбу.
     ’ихо звучала  гитара; маленькаЯ певица, похожаЯ на непревзойденную ќдит
Џиаф, в длинном,  почти монашеском платье, как воробьиным крылышком, хлопала
своим прокуренным, берущим за душу сопрано.
     €дельсон, видно, ждал,  что Я  на  это  скажу,  но Я  долго  не решалсЯ
заговорить.  Џриедет  - сам все увидит.  Ќе стоит его  разочаровывать. Џусть
себе до прилета  в  ‚ильнюс думает,  что все там осталось, как прежде. Џусть
тешит себЯ тем, что окно в шестой класс после  его эмиграции  почти тридцать
лет  не закрывали,  что своими загадочными  листьЯми как  ни в чем не бывало
шелестит каштан, что полуголодные птахи (птицы никогда сытыми не бывают, ибо
парение абсолютно противопоказано сытости) залетают в класс...
     - Џервым делом, Ќатан, ты, наверно, поедешь к ‚ульфу Ђбелевичу...
     - Ћн когда умер?
     - ‚ восемьдесЯт седьмом...
     - „а  будет благословенна его памЯть... џ писал ему, посылал  с оказией
лекарства, но  он  мне ни разу не ответил. ЃоЯлсЯ,  наверно... ‚се вы там до
единого были запеленуты в страх... € сейчас - при ѓорбачеве - вы еще из этих
железных  пеленок  не  выросли...  Ђ окно  в  класс, как Я понЯл  из  твоего
молчаниЯ, наверно,  замуровали навеки...  €  каштан  срубили... € ни  одного
воробышка вокруг... ’ак или не так?
     - ’ак... Ќа месте нашей гимназии - здание  –Љ... „ом высшей власти,- на
всЯкий случай объЯснил Я ему...- Ђ наш каштан...- € тут Я запнулсЯ.
     - ѓовори, говори, раз начал,- невесело подбодрил он менЯ.
     -  Ќет больше нашего каштана. ‘пилили и пустили на растопку. € воробьев
там в помине нет...
     -  Ќе  кормит  их партиЯ? - €дельсон пыталсЯ  улыбнутьсЯ,  но  лицо его
исказила горькаЯ клоунскаЯ гримаса.
     - “ нее и без них уйма нахлебников.
     џ  пыталсЯ свернуть  разговор  и перейти  к чему-то  другому;  некстати
похвалил певицу, терзавшую своим меланхолическим пением наши сердца, но он и
ухом не повел,  сидел,  вперившись в  звезды,  и  о чем-то  печально,  почти
мучительно  размышлЯл.  ‚печатление было такое,  будто  ему  сообщили  не  о
срубленном каштане, высаженном Ясновельможным паном ‚ойцехом Џионтковским, а
о  разорении единственной,  свЯзывающей с  родиной ниши, куда он,  столько в
жизни повидавший, преуспевший на чужбине, нет-нет да мысленно залетал, чтобы
почистить  свои  перышки,  вольно  и  бездумно  пощебетать,  высидеть,   как
птенчика, свою искалеченную, но прекрасную юность.
     - ’ы всегда всем правду-матку, как говорЯт русские, в глаза режешь? - џ
замЯлсЯ.- ‚сем? - упорно домогалсЯ ответа €дельсон.
     - ‘тараюсь по  мере возможностей не  лгать... —его-чего, а лжи,  как ты
знаешь, мы налопались досыта.
     - Ђ Я, представь себе,  и тут  частенько привирал... особенно в  первые
годы  моей  учебы в ‘орбонне... ќто  давало  небольшой,  но ощутимый  доход.
—естно признатьсЯ,  Я, бедный эмигрант, человек без всЯких  свЯзей,  никаким
заработком не  гнушалсЯ - развозил  на  мотоцикле пиццу,  сторожил  склад  с
рулонами туалетной  бумаги, пока один наш землЯк менЯ не выручил - предложил
мне то,  что сейчас Я предлагаю тебе: ходить по домам и рассказывать богатым
старикам-литвакам  за   определенную  мзду  о  покинутой  ими  ‹итве.  €   Я
согласилсЯ.  Њне  за  вечер  платили  сто...  сто   пЯтьдесЯт  франков...  в
зависимости  от  того,  к  кому  попадешь...  Ћдин  старикашка,  помню,  так
растрогалсЯ, что выписал чек на целую тысЯчу...
     - Ќичего себе работа...
     - Ђ что? џзыком молоть... оздоровительные коктейли из слов готовить. ’ы
с  этим справишьсЯ  лучше  менЯ. Џотом  еще  какую-нибудь  книжку  напишешь.
Љлиентов хоть отбавлЯй. џ буду, так сказать, твоим импресарио. ‹адно?
     - џ подумаю,- уклончиво промолвил Я, заинтригованный его предложением.
     - “верЯю тебЯ: искусное вранье,  смесь правды с вымыслом, небылицы, сны
порой ценЯтсЯ  дороже, чем лекарство,- продолжал он.- Ќу, чего ты, например,
добилсЯ тем, что не  задумываЯсь бухнул: каштан срубили...  окно  замуровали
навеки?.. Ђ мог ведь ради всех свЯтых  соврать: наш каштан,  €дельсон, слава
Ѓогу, цветет, зажигает каждый год свои свечи; окно расширено, и воробьи, как
и прежде, устраивают под партами драки...  Њне, милый,  уже за шестьдесЯт...
Ќе помчусь же Я в ‚ильнюс проверЯть, правду ты сказал или надул менЯ... Ђ ты
- "здание  –Љ"...  "пустили на растопку".  ЌостальгиЯ, брат, совсем неплохой
товар. ‚от почему перед тем, как  ты приехал  в Џариж, Я тут, уж прости, без
твоего ведома кое-что придумал. ђабота, как видишь, не пыльнаЯ, но доходнаЯ.
Ђ главное,  гуманнаЯ... Џонимаешь, гуманнаЯ. ‹юди  устали  от правды. Џравды
сейчас столько же, сколько дерьма.  Ђ ведь, согласись,  она  унижает, ломает
человека,  приносит  ему  только  страданиЯ.  Ќет  ничего  на   свете  более
разочаровывающего,  чем  правда.  Љороче говорЯ,  Я поделилсЯ с тобой  своей
идеей... Љогда-то  Я опробовал ее  на  себе.  …сли  не будешь артачитьсЯ, то
вернешьсЯ в ‹итву не только с новыми сюжетами, но и с полным кошельком... ’ы
слушай,  слушай  и на рожон не лезь!..  Љак учили нас в  ‘оюзе, любаЯ работа
почетна.
     - € все-таки что же, если не  секрет, Я должен буду делать? - спросил Я
почти раздраженно.
     - Ћтвечать на вопросы, вовремЯ и кстати кивать головой, кое-что по ходу
дела присочинЯть...
     џ  не мог  взЯть в толк,  с  кем  он без моего  ведома договорилсЯ, но,
верный  своему  правилу не перебивать, внимал  ему  с напускной покорностью,
мужественно  борЯсь с  шебуршавшей  в  душе обидой.  Ќо почему он все  времЯ
обрывает разговор на самом интересном месте?
     - € с каким мастодонтом ты уже договорилсЯ?
     -  ’ерпение,  мой  друг, терпение.  Ќичего  от  тебЯ  не  скрою...  Љак
математик,  Я  всегда  стремлюсь  не  к  максимально  скорым  ответам,  а  к
максимальной пользе.
     Њежду  тем  началсЯ  разъезд посетителей  -  замолкла  гитара,  певица,
путаЯсь  в своем  длинном платье, как рыба  в сетЯх,  жеманно  склонилась  в
прощальном  поклоне, подавальщики с  редкой элегантностью прЯтали  в  карман
чаевые и уносили на подносах объедки.
     - Џоехали,- сказал €дельсон и по-юношески  вскочил с плетеного  стула.-
Ќе забудь свой плащ. ”рансуа! - крикнул он гардеробщику.- Џлащ господину...-
Ћн назвал мою фамилию.
     џ накинул на плечи свою  давнюю заграничную  -  гэдээровскую - покупку,
кивком поблагодарил седовласого,  похожего  на  маршала ”оша гардеробщика  и
забралсЯ в "Џежо".
     -  ‡апомни  этот адрес...  ’ы  можешь приходить сюда и без  менЯ, когда
только пожелаешь... ‚се предупреждены и за все заплачено на неделю вперед...
‚ыбирай в  меню все, что твоей душе угодно... ‚о что ткнешь пальцем, то тебе
и принесут на блюдечке с золотой каемочкой. ‚ случае чего позови ”рансуа. Ћн
сын русского дворЯнина, переведет. ‘покойной ночи!

        II

     ‘покойной ночь не  была. Ќе потому, что в  гостиницах без снотворного Я
вообще не засыпал, а  потому, что нечаЯннаЯ после  долгой разлуки встреча  с
€дельсоном,  его предложение пристроить  менЯ к  какому-то делу, требующему,
как и писательство, вымысла,  спасительной, с  отрыжками правды,  лжи, сбили
менЯ с  толку.  џ  не гадал и не  чаЯл, что  не  пройдет и днЯ,  как все мои
привычные представлениЯ о Ќатане как о  человеке не от мира сего, чуть ли не
подвижнике, всецело  погруженном  в  свою  науку  и  с  каким-то  жертвенным
упорством и стойкостью избегающем всЯких житейских удовольствий и искушений,
вдруг скукожатсЯ, почти рухнут. ‘ самого начала, когда его лысина  сверкнула
за стеклЯнными дверЯми аэропорта Ћрли, что-то в нем менЯ насторожило,  но  Я
не придал этому никакого значениЯ, шутка ли - с  той поры, как  мы последний
раз  с  ним  виделись,  прошла  целаЯ  вечность.  Ќасторожила  менЯ  не  его
изменившаЯсЯ внешность,  хотЯ и она ошеломила менЯ, ибо никак не вЯзалась  с
давно и  прочно созданным  мной  образом. €дельсон производил впечатление не
рыцарЯ науки, корпЯщего над  разгадкой каких-то сложных  и  запутанных  тайн
‚селенной, а  вполне  заурЯдного делового господина, скорее коммивоЯжера или
страхового агента,  чем солидного  ученого. Џоражала и  его  одежда - на нем
были короткаЯ, плотно облегающаЯ талию джинсоваЯ куртка и такие же брюки; он
носил  большие  солнцезащитные  очки,  какими  обычно пользуютсЯ  гонщики  и
альпинисты (как позже выЯснилось, Ќатан на самом деле любил совершать лыжные
восхождениЯ в горы). Ќад  головой у него  покачивалсЯ бумажный плакатик,  на
котором каллиграфическим почерком, крупными буквами, как на  надгробии, была
выведена его фамилиЯ - €дельсон, видно, Ќатан не доверЯл ни  своей, ни  моей
памЯти.  „а  это было  и  неудивительно. Џосле стольких лет немудрено  и  не
узнать друг друга.
     ‚орочаЯсь с боку  на бок  в постели  в дешевой  монастырской гостинице,
где,  кроме  кафельного туалета  в старческих венозных синЯках  и капризного
душа, из которого хлестала либо горЯчаЯ, либо холоднаЯ  вода, никаких других
удобств не было, Я до  боли в зрачках  глЯдел на  потолок и рисовал взглЯдом
того, прежнего €дельсона.
     Џо старинному,  облупившемусЯ потолку,  как  по  коммунальной кухне  на
проспекте ‘талина в ‚ильнюсе,  расхаживала моЯ мама, боготворившаЯ €дельсона
(ну, как же: если бы не  он, то мыкатьсЯ бы ее сыночку в одном классе по два
года) и всегда приглашавшаЯ сироту на субботний обед.
     ‚от  и сейчас Я увидел, как она на потолке накрывает белой  праздничной
скатертью стол,  как  ставит  дымЯщийсЯ  чугунок  с  нашим  любимым блюдом -
флойменцимесом - тушеной морковкой с черносливом, и услышал, как без всЯкого
стеснениЯ  принимаетсЯ  пилить  менЯ   за  мою  неважнецкую  успеваемость  и
губительную длЯ еврейского народа леность.
     - ‘кажи, Ќатанчик, почему мой шлимазл у тебЯ списывает задачки, а не ты
у него? Џочему ваш премудрый ‚ульф вызывает в школу и устраивает взбучку мне
или лейме, а не твоей тете Ѓрайне?.. “ него что  -  не такаЯ голова, как  у
тебЯ? Ћн что, тупица?
     - ѓолова такаЯ же, …вгениЯ ‘еменовна,- поддев вилкой сливу, выдавливает
застенчивый  €дельсон.- Њожет,  у  него  даже  лучше моей.  Љакие  он  стихи
пишет!..
     - ‘тихи, стихи,-  передразнивает его  моЯ мама на потолке.- ‡ачем еврею
стихи? ’ы можешь мне, сердце мое,  сказать: зачем евреЯм стихи? —то, без них
на  свете  прожить нельзЯ?  џ же вон прожила, родители мои  прожили... дед и
баба  тоже... Њы ни  одного стиха сроду  не знали.  € что, умерли? Џусть  их
русские пишут. €м все можно.
     - Ќу, как же...- робко возражает €дельсон.
     - …вреЯм, Ќатанчик, только две вещи нужны: здоровье и деньги. Џравильно
Я говорю?
     -  Џравильно,- кивает €дельсон. Љогда тебЯ ждут еще три блюда:  куринаЯ
шейка, суп с  галками  из мацы и тейглех  - медовые  прЯники -  на закуску,-
спорить с хозЯйкой накладно: недодаст или недольет.
     - Ђ у  моего  Џушкина-мушкина,  если  дело  так  пойдет  и дальше,  ни
здоровьЯ, ни денег не будет.
     ђисунки на потолке сменЯлись со скоростью мысли, сливаЯсь, накладываЯсь
друг  на  друга.  Ћни то вспыхивали,  как на экране,  то тускнели, неуловимо
смешивались  с  тем, что было  в келье  рЯдом с  ними, но что не трогало мою
душу, не имело длЯ  менЯ ровным счетом никакого значениЯ,-  с маленьким, как
Ящик,  поставленный на  попа,  письменным столом,  с  настольной лампой  под
абажуром,  смахивавшей  на  нахохленного  попугаЯ,  с  морским  побережьем в
застекленной рамке на стене.
     џ торопил утро,  хотЯ и  не представлЯл  себе, чем завтра займусь, куда
пойду, с  кем  встречусь, но утро словно глумилось  над  моей торопливостью,
оттЯгиваЯ свой приход и обрекаЯ менЯ на еще более томительное ожидание.
     €ногда Я  закрывал  глаза  и, чтобы приманить  сон, принималсЯ считать:
один,  два, три... сорок... семьдесЯт пЯть... сто двенадцать...- но сбивалсЯ
со счета  и  снова  вперЯл взглЯд то  в  приморский  пейзаж на  стене,  то в
потолок, творивший химеры и кишевший полузабытыми образами.
     —аще других там  возникали мама,  ‚ульф Ђбелевич Ђбрамский, однокашники
на школьных танцульках и, как ни странно, похороны. ‚прочем, в возникновении
похорон ничего странного не было.  ‚  ту пору, когда с каштана,  высаженного
Ясновельможным  паном  Џионтковским,   в  шестой  класс   гимназии  залетали
доверчивые птицы, Я еще понЯтиЯ не имел, что есть такой возраст - умиральный
и  что  он когда-нибудь наступит. ‚озраст,  когда хоронишь  своих близких  и
когда твои друзьЯ хоронЯт тебЯ.
     „о утра было по-прежнему далеко.
     Џотолок  в  монастырской гостинице на  тихой  ђю „екарт творил  чудеса:
плодил евреев.
     Ќатан  €дельсон  стоит  в  сторонке  от  гроба, установленного в  нашей
квартире на  проспекте ‘талина, и  нервно  жует  свои толстые  губы.  Ќа его
чуприне  красуетсЯ  ермолка.  џ впервые  вижу его в таком головном уборе. Ћн
издали смотрит на стол, где недвижно лежит моЯ мама, и, наверно,  вспоминает
ее флойменцимесы, рубленую печенку, куриные  шейки, ее  тейглех,  имбирь, ее
ворчливую, кошерную доброту.
     - ђадуйсЯ,- говорит он на обратном пути.
     џ вздрагиваю. ЉакаЯ уж тут радость?
     - ђадуйсЯ! - повторЯет он.- џ, например, не знаю, где лежит моЯ мама...
€ никогда уже этого не узнаю...  и ее  могиле  никогда  не поклонюсь... Ђ ты
знаешь...- Ќатан  замолкает и через мгновение  произносит: - Њы к ней вместе
будем приходить. ‹адно?
     - ‹адно.
     - ’ы как к своей, и Я как к своей...
     ‚  глазах  рЯбило  от  темноты,  от  безуспешных  попыток  хотЯ  бы  на
час-другой забытьсЯ коротким заЯчьим сном, чтобы назавтра не зевать на миру,
не  валитьсЯ  с  ног  при  людЯх.  Ќо,  видно,  нет   на  свете   будильника
безжалостней, чем мысль.
     ЋтчаЯвшись   одолеть  бессонницу,  Я  зажег  свет   и  принЯлсЯ  ходить
взад-вперед  от  дверей до  забранного  в  решетку оконца.  Њои шаги оживили
тишину,  от вспыхнувшего огнЯ ночника вдруг  встрепенулсЯ и  прилепившийсЯ к
стеклу  Ѓог  весть  как  попавший  сюда мотылек,  в келье стало  одним живым
существом,  не нарисованным воображением,  больше.  Њотылек  заметалсЯ между
прутьЯми решетки, пытаЯсь вырватьсЯ  прочь. ЌаблюдаЯ  за его  бессмысленным,
обреченным полетом, Я открыл  форточку  в надежде  на то,  что он вылетит из
кельи, но он продолжал  метатьсЯ,  и в его метании было  что-то  такое,  что
роднило нас в этом прекрасном чужом городе.
     Љогда ходьба наскучила, Я сел за стол, на котором чернел проспект отелЯ
с  кратким описанием его славной истории, восходившей чуть ли не ко временам
‹юдовиков, и уставилсЯ на пустое морское побережье в стеклЯнной рамке.
     Ќасладившись морским  воздухом и ночным  шумом волн, Я выдвинул верхний
Ящик стола, вытащил  оттуда  ютЯщеесЯ  во многих гостиницах  мира  ‘вЯщенное
писание на французском и английском Языках и принЯлсЯ листать  приложенные к
нему карты древнего €зраилЯ с €ерусалимом и •евроном, ‚ифлеемом и Ќазаретом.
Ќе прошло и четверти часа, как их сменил ‚ильнюс, а праведников и  апостолов
- ‚ульф  Ђбелевич Ђбрамский и  тот же Ќатан €дельсон, приславший через моего
приЯтелЯ, знаменитого литовского певца, гастролировавшего во ”ранции, нашему
учителю три пакетика с дорогими и редкими лекарствами.
     -  ќто вам,  ‚ульф  Ђбелевич, от  Ќатана,- говорю Я, входЯ в  палату  и
протЯгиваЯ посылочку.- Џокажите их своему доктору.
     Ђбрамский приподнимает голову с подушки, подтЯгивает под белую простыню
ноги, глЯдит на  менЯ из-под пенсне, с которым ни на минуту не расстаетсЯ, и
тихо произносит:
     -  ‘пасибо... ‡начит, он получил мое  письмо... Ќо  Я у него  ничего не
просил... только  написал, что  и как... Ѓоюсь,  что его  лекарства  уже  не
помогут.
     - ‚ы поправитесь,- неуверенно возражаю Я.- €, Ѓог даст, еще встретитесь
с €дельсоном. ‘ейчас перестройка... ЋткрываютсЯ ворота...
     -  Џерестройка, ворота...- хмыкает он.- ђазве можно латать то, что надо
выбросить на свалку?  - ‚ульф Ђбелевич вдыхает впалой грудью теплый палатный
воздух  и  продолжает:  -  †аль,  конечно, что  €дельсона  не  будет  рЯдом,
когда...- Ћн обрывает фразу, как провод.- Ќо Я сам виноват.- Ђбрамский снова
делает долгую и  томительную паузу.-  ‡а день до того, как пришли  русские и
освободили  нас из  лагерЯ,  он уговаривал,  просто умолЯл менЯ податьсЯ  на
‡апад...  Ќо  Я, идиот,  наотрез  отказалсЯ...  ЊенЯ  тЯнуло  обратно...  на
родину...  в ‹итву... Ѓудь,  дружок,  добр - открой  форточку!  —то-то очень
душно...
     џ открываю форточку; в палату струитсЯ вечернЯЯ прохлада.
     -  €  что менЯ,  спрашиваетсЯ,  тЯнуло?  ђодственники?  џ  нашел только
братские могилы. ‘тарые мои  ученики?  €х  почти  всех до единого  извели...
ѓрифельнаЯ доска, у которой  Я  простоЯл до  войны двадцать  лет? ‘  нее все
стерли: Язык, числа, имена.  ’ак что же?  —то? ’ы писатель, тебе-то положено
знать, что...
     - Ђ вы... ђазве вы не знаете?
     - Ќе знаю. ‘ недавних пор Я стал сомневатьсЯ, есть ли вообще правильные
ответы, кроме одного-единственного: жизнь равнЯетсЯ смерти...
     ‚ульф Ђбелевич замолкает,  протирает простыней пенсне, водружает его на
переносицу и смотрит на менЯ так, как если бы Я не у больничной койки сидел,
а, растерЯнный от своего беспробудного невежества, торчал у  классной доски,
переминаЯсь с ноги на ногу.
     - „а  ладно, не будем...- Ћн сгребает с тумбочки  пакетик с лекарством,
вслух  прочитывает  на  французском  Языке название.- ‚идно,  большие деньги
выложил...
     - ѓлавное, чтоб помогло.
     - ‘пасибо...- Ђбрамский супит брови.- Ђ Я, честно говорЯ, думал, из вас
никакого толка не  будет... Џомните, как вы орали:  "Ђтас, ’роцкий идет!" Ќе
вы ли  с ”айном  на  менЯ карикатуры малевали?  ‚место  головы  десЯтикратно
увеличенное пенсне, длинное, худющее  туловище  и надпись:  "‚ульф  вышел из
пункта  "Ђ" в пункт "Ѓ", но  завтра, к  нашему сожалению, вернетсЯ..." ’огда
это было ужасно смешно, поверьте, Я сам хохотал над этим, а теперь... ’еперь
уж действительно Я скоро покину пункт "Ђ", но из пункта "Ѓ"  уже не вернусь.
’ретий как-никак инфаркт.
     - Ќу, что вы! - пытаюсь Я утешить его.
     - …сть одно  уравнение, которое каждый решает  самостоЯтельно и решениЯ
ни у кого не списывает. Љак там у вашего собрата по перу: "Љаждый умирает  в
одиночку".- Ћн садитсЯ, подбирает под себЯ ноги по-турецки, взбивает подушку
и  кладет  ее  на колени.- …сли  вы когда-нибудь  встретитесь с  €дельсоном,
скажите ему, что было времЯ - уже после нашего возвращениЯ из лагерЯ,- когда
Я хотел его усыновить. Ќо убоЯлсЯ: а вдруг поднимет на смех? Љак вы думаете:
ему бы разрешили приехать на похороны, будь он моим приемным сыном?..
     џ по-дурацки киваю головой.
     - ќто, конечно, глупо, но мне очень хотелось  бы, чтобы  он шел за моим
гробом, хотЯ Я  не хотел бы,  чтобы он увидел  менЯ мертвым... џ и  живой не
красавец...
     Ќочь,  подхлестываемаЯ моей  бессонницей, шла  на  убыль  - темно-синее
сукно небосвода медленно и  неохотно  выцветало, в  коридоре гостиницы на ђю
„екарт звЯкнуло ведро  - видно,  проснулась уборщица-арабка,  но прибавление
света  снаружи не увеличивало  его внутри  - менЯ  по-прежнему  угнетала моЯ
раздвоенность, Я,  как тот  мотылек, металсЯ между стенами, между городами и
странами; в крохотный номер  гостиницы из  вечного  пункта  "Ѓ"  возвращалсЯ
‚ульф  Ђбелевич  Ђбрамский, как будто  не  было похорон,  тЯжелого  дубового
гроба,  за  которым  шли  все оставшиесЯ  в ‚ильнюсе отличники и  двоечники,
которых  он  учил  и  которые  еще не  успели  эмигрировать в благословенную
Ђмерику,  прощенную ѓерманию или уехать  на  историческую родину в  €зраиль;
напротив постели вырастал тенистый каштан,  и, дожидаЯсь утра и защищаЯсь от
соблазнов, которыми кишел Џариж, от незаслуженной доброты своего однокашника
Ќатана  €дельсона  и  от  собственной  неприкаЯнности,  Я  терпеливо собирал
каштаны  и вылущивал  из их  скорлупы  спелые воспоминаниЯ.  ‚  моей  голове
смешивалось  все:  от  послевоенных  дармовых  пончиков,  которые гимназисты
получали  на завтрак, до  устриц и креветок в кафе на  набережной  ‘ены;  от
зычного голоса нашего гимназического маршала Њихаила Ђлексеевича Ђнтоненкова
до  разжалованного  ЋктЯбрьской  революцией  в  гардеробщики  потомственного
дворЯнина месье ”рансуа; от моей мамы, пекущей на ђош •ашана на коммунальной
кухне пирог с  божественной корицей, до уборщицы-арабки с  мусорным ведром в
руке и с наемной улыбкой на лице.
     џ и сам не заметил, как перед самым  рассветом уснул,  сидЯ  за столом.
Њне снилсЯ ‚ильнюс,  сорок  восьмой год, перваЯ мужскаЯ гимназиЯ, наш класс,
выходивший окнами в облюбованный  птицами и пьЯницами сквер; в классе только
двое:  моЯ  мама  и вместо  строгого  ‚ульфа  Ђбелевича сошедший  с портрета
генералиссимус  €осиф  ‚иссарионович ‘талин в парадном  мундире  и фуражке с
позолоченным ободком.  Њама держит на  коленЯх большую эмалированную миску с
маковыми пирожками, испеченными к празднику Џурим, и с обожанием смотрит  на
вождЯ и учителЯ. ‘нЯв с миски чистое льнЯное полотенце, она протЯгивает свои
дары державному грузину:
     - “гощайтесь, дорогой €осиф ‚иссарионович. €сконное еврейское кушанье -
гоменташи.  €ли  уши  Ђмана,  который, как и немцы, хотел извести наш народ.
‘ама пекла. “гощайтесь!
     ѓенералиссимус погружает  свою величественную руку  в  миску, выуживает
оттуда пирожок с маком, обнюхивает его, как усатый кот, и подносит к губам.
     - ‚кусно! - хвалит он маму, вгрызаЯсь в печиво.
     Ќо ей такой похвалы мало,  ей нужна другаЯ. Ќе о ее удивительном умении
печь, а о сыне - начинающем русском стихотворце.
     - Љушайте на здоровье! - тараторит она.- џ вам еще испеку... Ђ стихи вы
любите?
     - ‹юблю,- отвечает владыка.- Љто же их не любит?
     - ‘ын мой пишет стихи. ‚ы случайно в газете не читали?
     - Ќет.- Ќа многомудром челе ‘талина залегает  глубокаЯ хмураЯ складка.-
Ђ в какой, уважаемаЯ, газете? Ћбо мне тысЯчи стихов сложено...
     - ‚ "Џионерской правде". Ќа первой странице, где соединЯютсЯ пролетарии
всех стран...  ЌазываетсЯ  "„омик  в  ѓори". Џро  вас... про вашу  родину  -
ѓрузию... Ћчень хорошие стихи... Ѓудет времЯ, прочтите!
     - ЋбЯзательно прочту.- ‘талин снова запускает руку в миску, достает еще
один  пирожок,  надкусывает  пожелтевшими  от курева  зубами; мама,  застыв,
смотрит ему  в  рот - она верит (кому верить, если не ему?), что он и впрЯмь
прочтет, что с трибуны ЊавзолеЯ  объЯвит на всю страну, на весь мир, какой у
нее  сын, не тупица и не ленивец, а  известный писатель, и тогда не  страшно
будет  умереть,  тогда  даже глинЯный холмик на кладбище  покажетсЯ  маковым
пирожком.
     -  Њама!  -  стыдЯсь ее беспардонной  просьбы, ее  унижениЯ,  ее любви,
закричал  Я, и  собственный крик разбудил менЯ, как  заливистое  кукареканье
петуха;  Я открыл глаза, отрЯхнул  с себЯ,  словно брошенный в студеную воду
щенок, липкие клочьЯ нелепого сна, ведь Я о ‘талине и о своем  стихотворении
вроде бы и помнить-то не помнил.
     “тро. ‘лава Ѓогу, утро.
     ‘корей  под душ!  џ втиснулсЯ в безбожно тесную,  как  газоваЯ  камера,
душевую, встал под жестЯной, как бы изъеденный червЯми, груздь, и из каждого
его отверстиЯ на менЯ  вдруг  низверглась  холоднаЯ,  освежающаЯ  благодать.
‘труи хлестали в лицо, и Я постанывал от удовольствиЯ.
     Ќо благодать, видно,  на  то и благодать, что  нисходит редко, а уходит
быстро.
     ’ак случилось и со мной. џ снова - уже при дневном свете - почувствовал
что-то похожее  на  тревогу, и снова  сомнениЯ,  которые  одолевали  ночью и
которые вместе с усталос