она не  успела
заработать,  а за сына  ей  пособиЯ не полагалось.  ќто  ведь на деревне  из
вежливости говорили, что он погиб,  а на самом деле, по бумагам - пропал без
вести. “ж после  войны рассказывал  ‚асенке  один мужик  из поселка и клЯлсЯ
даже, что  ‘лепушкин  сын погиб достоверно, у него на глазах: шли они, будто
по дороге колонной, прилетел самолет и бросил бомбу;  солдаты убитых сложили
в Яму, а землей  не закидали, потому что было  некогда. € ‘лепушкина сына он
сам  в Яму сволок, потому что они одногодки были, и как забрали их вместе на
войну,  так  они  и служили рЯдышком. ’ы пиши ,  - сказал мужик. Ќо  кто мог
написать, что, куда, кому? € если бы даже не боЯлись, то все равно адреса не
знали.
     € когда мы с  Џартизаном  пришли к бабкам сдавать стеклотару, ‘лепушка,
сидЯ  на сундуке,  долго расспрашивала нас  про здоровье  живых и умерших, и
вдруг с обидой сказала то, что было принЯто говорить на деревне:
     Љакие в штабах сидели - пришли, а наши мужики все там остались...
     ‘лепушка, как все необыкновенное,  была мне интересна. џ  вообще  любил
бывать в чужих  избах, смотреть, что  в них по­нашему, а  что  не по-нашему.
Џолагаю,  это  называетсЯ   информационным  голодом,   а   может,  задатками
этнографического интереса. Џоэтому Я не хотел уходить. Ђ Џартизан был просто
обЯзан нести свой крест родственника, хотЯ, если по честному, - какой он был
‘лепушке  внук? Ѓыла же  забава  у  мужиков: допрашивать  Џартизана, кто его
отец, а тот, хорохорЯсь  и  деланно помираЯ  со  смеху,  то на одного мужика
указывал, к удовольствию  остальных, то на другого, - то-то гогот  стоЯл!  €
Џартизан отвечал на бабкины вопросы односложно да и нет , а также чуть более
пространным не знаю , водил босой нотой  по землЯному полу,  тупо улыбалсЯ и
казалсЯ более скуластым, чем всегда, даже похожим на китайчонка.
     - Љуском попрекает, - жаловалась ‘лепушка на компаньонку. - Ђй, Я много
съем? —то же, Я,  виноватаЯ, что менЯ ѓосподь никак не приберет? Њолодые вон
помирают, а Я... ай согрешила в чем...
     Џотом она  стала  осторожно  расспрашивать  Џартизана  насчет  ‚асенки:
работает ли, все ли  спокойно, сажали ли в этом году картошку и кто помогал:
соседи  или еще кто.  Ќо развЯзать Язык  Џартизану было  невозможно, а бабка
оказалась  неискусной  в  этом деле,  уж  как наши бабы любили  выпытывать у
маленьких:  и не бьет ли папка мамку, и  что  мамка в печке варила, и откуда
ночью солому привезли, и  давно ли  гнали  самогонку, - как ни владели  этим
искусством, как ни умели  без мыла влезть во что угодно, - но и тут Џартизан
держалсЯ  что надо. € не  ‘лепушке  было разговаривать  с ним, с  дипломатом
этим. ‘оврать он мог,  а  правды  от него  даже  Я  -  лучший друг с пЯти до
двенадцати лет - не слышал.
     —то же касаетсЯ козы, принадлежавшей  этим бабкам: а точнее, той бабке,
что выглЯдела  помоложе,  - то  коза выделЯлась среди  своих  товарок черной
шерстью и задорным видом. —ерт, а не  коза! Ћна верховодила в стаде. ‡ато уж
и любили мы при случае задеть ее не кнутом, так палкой - за независимый вид.
Љоз вообще не жаловали. Џро владельцев коров Я уж  не говорю - те относились
к козам Явно враждебно. Ќо и  мы, козопасы,  оберегаЯ своих животов, все  же
недолюбливали  соседских,  инстинктивно  чувствуЯ в  них что-то дьЯвольское,
пришлое и недостойное уважениЯ.
     Ќе ставлю  задачей описание всех козовладельцев  деревни. ‘кажу только,
что  их  было  много.   ‚о  времЯ  переписи  скота  мать,  сев  за   толстый
разграфленный  журнал,  наставила  в соответствующих  столбиках  много-много
палочек! Џравда, по окончании работы она заметила, что  перепутала столбики:
козоматок и  козлов полагалось  фиксировать отдельно, она же, грешным делом,
засветила все козье племЯ в одну графу: козлы . € чуть инфаркт ее не хватил,
уж не знаю, как выпуталась. Ќо то детали. ѓоворю: много было владельцев коз,
Я же в состоЯнии описать только самых запомнившихсЯ или замечательных.
     Ћбразцом  неразрывного  симбиоза  человека  и  козы  длЯ менЯ  остаетсЯ
Њаша-монашка со своей пестрой катькой.
     Њаша,  дочь  бедных родителей, девкой  была отдана в  монастырь,  где и
получила оторванное от жизни воспитание. Љогда, после закрытиЯ монастырЯ, ей
пришлось вернутьсЯ в  мир, она  стала жить затворницей в своей мрачной избе,
до  окон заросшей крапивой. …е  почти никто никогда  не видел, потому что  и
козу-то Њаша не гонЯла е  стадо,  а пасла в  бурьЯне на  бывшем огороде, где
рвала потихоньку траву на зиму. Џравда, Њаша ходила, в магазин за хлебом, но
это случалось редко. Ћна имела  привычку  накупать хлеба сразу на две недели
вперед в рассуждении, что черствого меньше съешь.
     ‚  монастыре Њаша научилась шить, но  плохо. Џере-пенденчик  с собачьим
воротником - его она сшила мне по спец заказу - нещадно резал шею. Џомню, во
времЯ примерки,  Я  удивлЯлсЯ  висевшей  в избе  большой  иконе; матери, как
культработнику,  икон не  полагалось, и удивлЯлсЯ  еще  смирной и молчаливой
козе, тихо  обретавшейсЯ  за  печкой.  €  еще  одним поражала  Њаша  - своей
головой, закутанной в дюжину платков и напоминавшей большой горшок.
     ‘ такой головой,  покрытой еще длинной серой шалью, она иной раз стоЯла
на огороде, испуганно косЯсь на редких прохожих  и виновато улыбаЯсь улыбкой
тех бабок, что не верЯт в свое право жить на свете.
     € как же Я поразилсЯ, когда Њаша, не отходившаЯ от своей избы  даже  на
сто шагов,  пришла  к  нам домой!  џ открыл  дверь  на  нервный стук и  даже
растерЯлсЯ.  Њаша  была  невменЯема,  она  только  повторЯла,  что ее  побил
милиционер Ѓергамотов, а за что
     -  этого Я  не  смог разобрать.  Ќо только она требовала, чтобы ее, так
сказать, принЯла мать.
     -   Ђ  мать-то  зачем?  -  спросил  Я  испуганно.  Њаша  же  повторЯла,
захлебываЯсь:
     - Ћна депутат! Ћна депутат!
     Ћткуда она знала это слово  - не  могу понЯть. € так  как мать  как раз
ушла на ферму развешивать лозунги, то, что Я по малолетству мог посоветовать
этой  бабке? ‡аливаЯсь,  она пошла назад к своей козе коротать  жизнь. €з-за
козы, как потом оказалось, и случилась  неприЯтность - та зашла  во владениЯ
Ѓергамотова.
     Џо  козе  и  узнали  о  Њашиной смерти:  катька  так блеЯла от голода и
печали, что соседи решили проверить, не померла ли Њаша и, сорвав внутренний
запор, убедились, что, в самом деле, померла. „олжно быть,  она ушла с этого
света в голубой небесный монастырь, где по одну руку Ѓога собраны овцы, а по
другую - козлы.
     Ќе угодив  никому на свете, Њаша надеЯлась  угодить Ћтцу  небесному, не
подозреваЯ,  что вместо Ќего есть космос, за который воспитавшие ее попы еще
в давние времена сожгли „жордано Ѓруно. ’ем более она не подозревала о наших
намерениЯх летать в этом космосе, то есть прЯмо  там,  где, по ее  расчетам,
помещалсЯ  небесный престол. Џоэтому следовало бы сказать, что  Њаша  только
хотела  уйти  в голубой монастырь, на самом же  деле ушла в никуда. Ќо пусть
будет монастырь! џ не могу вообразить себе ничто. € тем более в итоге. ќтого
же ни один  бухгалтер  не  примет: стоЯт столбцом  годы, козы, труды  и дни,
стоит знак плюс, внизу черта, а под чертой - нуль. „икаЯ бухгалтериЯ!
     Ќо  не  счастлив  ли каждый, кто  жил на земле?  Љак подумаешь, сколько
народу вообще не  родилось,  так решишь, что судьба отнесла нас к избранному
счастливейшему  меньшинству. Ѓаловни вселенной, о  чем мы плачем,  уходЯ  из
мира? Ќеисчислимые  тени, толпЯщиесЯ вокруг, вовсе не попали в него. Џовезло
Њаше, повезло ее козе - они жили-были. ’еперь уж, правда, о них не помнЯт.
     Ќо истинным фанатиком козы был блаженный ”едЯ, трудолюбивый и  ласковый
дурачок,  ортодоксальный  приверженец  личной  собственности  и натурального
хозЯйства. „лЯ  него не существовало ничего  вне свЯзи с козьим промыслом и,
должно быть, он верил, что и солнце всходит лишь длЯ того, чтобы указать его
козам светлый  путь на  ближайший  выгон. Ќи  о чем  и ни о ком  другом ”едЯ
балакать не умел, но как мило, с какой нежной заботой он говорил о козах!
     €ду Я в школу, хлопаЯ резиновыми опорками, - он  ласково окликает из-за
плетнЯ:
     - ‡а козой?
     „авно привыкнув к таким странностЯм, Я говорю, что за козой.
     - “ вас одна, две?
     - Ћдна...
     ’ащу ли Я кирпич или потерЯнную самосвалом доску, он интересуетсЯ:
     - „лЯ козы?
     - „лЯ козы.
     - Ћдна, две?
     - Ћдна...
     фанатизм  ”еди  простиралсЯ до пределов  потусторонних,  то  есть очень
далеких  от  практических нужд  колхозного  крестьЯнства.  ‘тоит в  магазине
очередь, ждет, когда возчик с продавщицей перетаскают из саней и пересчитают
буханки  хлеба,  рассусоливает о праздном вопросе: о  приезде  в нашу страну
иностранного  гостЯ. ‚ то времЯ это  было еще  нечастым Явлением и  вызывало
самые противоречивые толки. Љто рассуждает, что теперь  фиников будет много,
кто, наоборот, недоволен:
     - Џриехал, да  еще, должно, с  супругой ... Ќебось,  на неделю... Љорми
их!
     -  ќто ничего, - откликаетсЯ третий, -  войны бы вот не было...  Њожет,
договорЯтсЯ...
     €  весь  магазин  вздыхает -  даже  мы, послевоенные баловни.  Ђ  ”едЯ,
улавливаЯ и перерабатываЯ неспешным умом, толки и кривотолки, удивлЯетсЯ:
     - ‘ женой приехал? Ђ кто же его козу доить будет? € так переживает, что
его начинают утешать:
     - —то ты о нем заботишьсЯ? “ них, буржуев, небось, прислуга.
     -  Ђ  может,   у  него  не  коза,  а  корова,  -  добавлЯет  кто-нибудь
примирительно.  Љ. коровам  ”едЯ  равнодушен. Ћн  замолкает, да  и  разговор
переходит в другое русло: говорЯт,  что  иностранцы почти не едЯт хлеба, что
на тоненький ломоть они намазывают во­от столько масла!
     ЃлагодарЯ  слабому уму ”едЯ был самым добрым человеком  в деревне. …сли
бы в газеты  и на доски почета помещали не за производственные показатели, а
за доброе сердце, то ходить бы ему всю жизнь в лучших людЯх села! Ћн ни разу
менЯ  не  обидел,  он разговаривал  с маленькими как с большими, он даже коз
любил, и они у него  были веселые и кубастенькие. Ћн не  работал в колхозе и
поэтому всегда возилсЯ по дому: косил, сгребал, сколачивал клетушки и Ящики,
носил воду, словом,  устраивал козий  рай на земле  и был, кажетсЯ,  доволен
жизнью.
     ‚ детстве Я больше всего хотел походить на ”едю; его пример спокойствиЯ
и жизненной отваги светит мне и ныне, как свет погасшей звезды.
        VI
     Љогда  в деревню провели свет,  у  наиболее  развитых  мужиков поЯвилсЯ
необычайный досуг: они  сходились по вечерам слушать  радиоприемник, а потом
рассказывали в клубе, что  делаетсЯ  на земном шаре. ’ем длЯ разговоров было
много, потому что стало rpsdmn с  хлебом. ќто  было  вскоре после Љарибского
кризиса, в год засухи. € вот говорили, что американцы обиделись на нас из­за
Љубы и  решили лучше потопить зерно в  океане, чем продать его нам. ѓоворили
еще,  что сами  мы  кормим разных там братьев. “ магазина с пЯти утра стоЯла
очередь, хлеб пошел странный:  с маринадом, с кукурузой, то  зеленоватый, то
красноватый.  Ѓестолковые бабки  навроде заезженных пластинок крутили одно и
то же:
     - Ђй уж вредительства какаЯ?
     ‚олосатый  дед  почем  зрЯ  ругал ‘талина, а  когда  ему  сказали,  что
покойник тут Явно ни при чем, спокойно ответил:
     - Ђ чего же он хлеба только на десЯть  лет наготовил?  Ђ мужики в клубе
помирали от хохота, рассказываЯ уловленные по эфиру вести, да приговаривали:
     - Џогодите, наедимсЯ кукурузы!
     „а  что радиоголоса! ѓазеты  стали читать,  потому что в них тоже стали
писать захватывающие вещи.  Џомню,  стерег  ‚олосатый дед стадо на пустоши и
взЯл у проходившей из поселка почтальонки газету, которую выписывал по своей
слабости курильщика, развернул зачем-то, да и застыл как  громом пораженный.
“ж  не только козы, но и  овцы  широко  разбрелись вокруг, а он все стоЯл да
читал  мелкие буковки,  так что  народ вначале  удивлЯлсЯ, а потом  привык и
только спрашивал времЯ от времени:
     - Љак там дед - стоит?
     - ‘тоит как статуй! ‚гонЯЯ стадо, дед сунул мне не искуренную газету:
     - Ќа-ка, почитай, как Њао –зе-дун за ‘талина обиделсЯ!
     џ  стал  читать, но мало что понЯл. „ед,  угрюмо  глЯдЯ на  проходившее
стадо, добавил:
     -  Љульт-личность , культ-личность  ... Џри  нем вон  как все  боЯлись!
Њерзлую картошку в поле подберешь - десЯть лет давали! Ђ они:
     Љульт-личность ...
     € еще добавил то, что, верно, давно продумал:
     -  Џри  нем  вон  какую  силу  одолели!  Ђ  если б  какой-нибудь  лысый
командовал? „а немец за неделю до Љамчатки  бы  допер! †или  бы  мы тогда  с
тобой на свете!
     € пошел дальше, покрикиваЯ свое обычное:
     Ќо, сталинские коровы!  ЏротиворечиваЯ философиЯ была  у деда! € вот, в
то не хлебное времЯ, одновременно с духовным,
     началось мое практическое возмужание. ‘тал Я воспитывать в себе чувство
хозЯина,  о  котором  так  убедительно  пишут  нынешние  публицисты,  стал в
перерывах  между   мечтами  учитьсЯ  приносить  пользу  и  оправдывать  свое
присутствие на земле.
     ѓоворю  без  утайки  и угрызений совести.  ‚от вам: больше всею горжусь
ныне  тем, что уже  в тринадцать лет мог уйти из  дому  с пустым  ведром и к
полуночи принести его обратно полным отборной семенной пшеницы.
     €стинно говорю: горжусь  и тем, что даже без ножовки мог отправитьсЯ на
лыжах  в  лес  и,  не оставив  подозрительных  следов, привезти  хорошенькую
березку, - обнаружил Я,  что и довольно толстое дерево этой породы можно без
труда срезать складным ножичком, а горит оно не хуже дуба.
     Ќе скрываю,  что умел глубокой осенью, когда трава  увЯдала, пасти козу
на  краешке  зеленей,  - и сгонЯть ее  в  один момент на  выгон,  едва вдали
показывалась начальственнаЯ  машина. Ќаш союз q козой превыше норм и правил,
ибо обоим хотелось есть: козе - зеленЯ, мне - козу, и Я доподлинно знаю, что
нравственность  у человека иногда  перемещаетсЯ в желудок, а  у козы... коза
вообще безгрешна.
     Њожет  быть, философиЯ  козопаса  в чем-то уЯзвима. Њожет  быть,  стоит
вспомнить,  что наша деревнЯ дала миру не только таких достойных людей,  как
Џартизан и Џоварешка, но и  тех, кто, уехав в города, потЯнули под  себЯ уже
не солому  и свеклу,  но  и  золото  и  бриллианты.  Ђ  ведь  с  деревенских
вольностей  все начиналось.  Ќо  что  Я  могу на  это  возразить?  џ  только
объЯснЯю:  так  нас воспитывала коза. Љричала в  своем амбаре и воспитывала.
Љричала  и воспитывала. ‚от и  сейчас  кричит. ‡адумаюсь,  что бы  еще такое
вспомнить, и слышу: орет где-то в совести моей, орет благим матом.
     € потом -  все  это  воспринималось как  временное Явление, ибо впереди
маЯчили стеклЯнные марсианские города. Ќе был Я  согласен на то, чтобы герои
революции и коллективизации умирали за что-то меньшее, чем города на Њарсе и
предстоЯщаЯ мне  по совершеннолетии дантовскаЯ  любовь на  пути к туманности
Ђндромеды. ‘тало быть;
     два пути было перед нами: или е воры, или  в поэты. Ќо, как ни странно,
и Џартизан и  Џоварешка ухитрились  отыскать третий  путь, и пошли  просто в
порЯдочные люди. ‘тало быть, не все так мрачно, не все так мрачно!
     Ђ  может,  где-то в душах  гречкосеев  томилсЯ и  страдал  тихий идеал?
Њожет, вынужденные их проказы не  нравились  им самим? ‚елико  удовольствие:
придЯ с  работы и подремав часа два, вставать и  идти в полночь,  в мороз за
дровами!  ‚едь  не  изжита  была  нравственность  вовсе!  ‚от ведь: каждый в
деревне был несуном, но воров не  было ни одного. „ома  стоЯли незапертые, и
никто в них  не залезал. ђазве Џартизан в подвале пошарит, выудит из кадушки
потемневший от старости огурец. ’ак у него мать пьЯнствовала.
     ‚зрослаЯ  деревнЯ  жила  в  вечном конфликте с властью.  ќтот  конфликт
раскладывалсЯ, как  спектр, на множество стычек,  неурЯдиц  и огорчений.  Ќи
одна  сторона не хотела  уступать  в борьбе  на  истощение:  ни  власть,  ни
деревнЯ.
     ‚ласть была сильнее, но ее  слабым  местом  была  не многочисленность и
известнаЯ абстрактность, потому что ее городские представители в  деревне не
поЯвлЯлись,  а деревенские оказывались на поверку теми  же мужиками, нередко
козовладельцами.
     „еревнЯ   Явно  брала  свое,  потому  что   прибегала   к  отработанным
партизанским  методам  действий, имела  тщательную  разведку и  использовала
складки   местности.   ќта  тихаЯ,   но  упорнаЯ   борьба   имела   причиной
несознательность мужика, в башку которого никак не удавалось вбить несколько
простейших, как инфузориЯ, истин. ‘колько объЯснЯли ему, что колхозное - это
свое! Љак его на сей счет воспитывали, как убеждали! Ђ он  упорно волок все,
что подвертывалось под руку, в особенности лес и корма.
     …ще деревнЯ гнала самогонку и беззастенчиво  спаивала  одного за другим
участковых вместе с их женами.
     ќто упорство, которое „жек ‹ондон называл волей к жизни, восхищало нас,
малолетних.   Њы  воочию  убеждались  в  бессмертии  нашего  народа,  в  его
способности преодолеть любые трудности.
     ЌесмотрЯ  на  все  бури  эпохи,  на  свирепые попытки  ветра  свалить и
разметать  бабий  двор,  державшийсЯ на  козе,  пиле-  mnfnbje и  самогонном
аппарате,  деревнЯ стоЯла  довольно  прочно  и даже словно  бы  вызывающе. €
теперь, из другой эпохи, Я глЯжу на эту выживаемость не то с восхищением, не
то  с испугом:  или  мы  и в самом деле  бессмертны?  € земли нас,  поселЯн,
лишали, так что мы не имели права грЯдку  луку посадить, и на сотенные займы
подписывали,  чтобы потом  облигации заморозить,  и бурлаками длЯ  неведомых
машин назначали,  и хлеб в магазин  месЯцами не возили, и водкой заливали, и
отапливатьсЯ предлагали собственным  дыханием,  а мы все живы, все копаемсЯ,
все постанываем от нежности к нашим буеракам...
     € мы, малолетки, были длЯ начальства тем же, чем длЯ нас козы,  то есть
нахальными,   неуправлЯемыми,  неисправимыми   существами,   чей  менталитет
постоЯнно разрушал разработанные на бумаге планы и прожекты.
     Ќаша изобретательность постоЯнно развивалась и
     совершенствовалась. Ќу, скажите, как можно украсть зерно с тока
     прЯмо на глазах у председателЯ? Ћчень просто:
     надо пройтись по  краю вороха, приподнимаЯ пЯтки, - в брезентовые тапки
засыпалось зерно,  и оставалось только вытрЯхнуть его  за углом и  пройтись,
словно  играючи,  снова.  Љто  из  взрослых  догадалсЯ  бы  идти  в  поле  с
обыкновенными ножницами? Ђ мы шли и  стригли колоски.  €ногда  нам позволЯли
кататьсЯ на  машинах,  возивших  хлеб  с  тока в церковь; тогда  мы набивали
зерном карманы и даже потихоньку сбрасывали его из кузовов на дорогу, а бабы
тут  же  подметали  его  вместе  с пылью  и  высыпали  на  дворах  курам. Њы
опоражнивали шнеки комбайнов и  бункеры сеЯлок, оставленных на ночь в полЯх.
Њы находили в церковных стенах трещины и крючковатой палочкой таскали из них
по зернышку. Њы углублЯли рытвины на дорогах, чтобы уборочные машины сильнее
потрЯхивало.  Њы, как суслики,  таскали в дома колоски в  стремлении хоть на
месЯц продлить пение петушка. Њы носили палочки, кирпичи, гвозди и богатели,
богатели...
     —то было бы с нашей  деревней, с нашей державой без этого ежедневного и
еженощного труда?  Ћ, и от  деревни,  и от державы уже к началу шестидесЯтых
годов   осталось  бы  пустое  место!  Ѓасенка  замерзла  бы  в  своей   полу
развалившейсЯ избе. Џартизан умер бы  с голоду. Џоварешкин отчим  бросил  бы
семью  и   подалсЯ  бы  на   „альний  ‚осток.  ‘ама  Џоварешка  заболела  бы
туберкулезом  или тифом, Ѓабка ’юха, проживавшаЯ на отшибе,  пропала бы  без
вести. ‚олосатый  дед  положил бы  зубы  на полку, лег бы на лавку и  уже не
вставал бы.  €  всЯ сельскаЯ держава - от морЯ до морЯ - вымерла  бы за одну
зиму. Ќо мы общими усилиЯми спасли ее. Њы  еще существуем.  € Я горжусь моим
вкладом в общее дело.
     Џриходилось мне  и  клады открывать. Џравда,  их в округе было немного.
Њне попалось всего три, не считаЯ незначительных, но то-то радости было!
     Џервый клад Я открыл совместно с Џоварешкой  в лесном овражке. Џасли мы
козлЯт августовским днем и вдруг наткнулись в кустах на ворох зерна, которое
благополучно  перетаскали  домой,  да так,  что  даже  бабка  ’юха,  как  ни
выпытывала,  что  такое мы носим, ни о  чем  не догадалась.  Џравда, вечером
приехал с  уборки Џоварешкин отчим, и выЯснилось, что это  он  с  напарником
припрЯтал бункер зерна, так  что Џоварешка  вроде бы в своем доме украла и в
свой  же  дом принесла. ЏосмеЯлись  тогда  вволю, но  что с  воза упало,  то
пропало, - половина клада, стала моей.
     ‚ другой  раз Я  наткнулсЯ в  кустах  на  склад  пустых бутылок -  штук
пЯтьдесЯт.  ќто  лесничество  накануне гулЯло, праздник  у них  был.  €  все
бутылки оказались хорошими - ни одной с отбитым горлышком.
     ’ретий клад состоЯл из монет и был открыт мною, так сказать, на кончике
пера.
     Љогда  в  деревню приезжали  показывать  кино, то  билеты продавали при
входе в  клуб, на  темном крыльце с расшатанными  половицами. Џомню, при мне
какаЯ-то девка уронила мелочь и не могла ее найти, как ни зажигали галантные
кавалеры  спички,  -  видно,  в  щели  деньги  провалились.  Џроанализировав
происшествие  и заключив,  что таких случаев могло быть много, Я белым  днем
пришел  к  клубу, без труда оторвал несколько половиц  и,  к  радости  моей,
увидел  в мусоре там  и сЯм тускло серебрившиесЯ гривенники, пЯтиалтынные  и
двугривенные.  Њатери  Я  принес  целую  горсть  денег,  так  что  она  даже
испугалась.
     Њелкие  клады  - вроде кринки с остатками меда,  припрЯтанной кем-то на
покосе или ничуть не худой формы длЯ выпечки хлеба, - Я не считаю, и даже не
хочу  о том вспоминать, потому что мы  нашли их совместно с Џартизаном и оба
раза жестоко подрались. Љлады ссорЯт флибустьеров - какаЯ радость вспоминать
о ссорах?
        VII
     €грать мы  не играли: не научились  по  недостатку времени. ђазве что в
войну на горах да  в лапту на окраине села, в  ожидании стада. Ќо  не только
труд  владел  нашими  помыслами. Ѓыли периоды, когда он  совершалсЯ,  словно
играючи и сочеталсЯ с созерцанием.
     ‘лучались  праздные минуты, когда, что называетсЯ, нечего  было делать.
’акие свободные часы выпадали почему-то золотой осенью. ’огда мы брали коз и
шли с соседЯми на горы.
     „овольно  рано  Я понЯл,  что это лучшее  место в ‘олнечной  системе. Ћ
золотаЯ хрустЯщаЯ листва,  алые Ягоды калины,  глубокаЯ синева реки, звонкие
березы, звонкие голоса в орешнике, довольные бодрые козы  и довольные бодрые
люди!
     €зредка в голубом  небе тЯнулсЯ  едва  видимый самолет,  оставлЯвший за
собой тонкую белую паутинку. € множество паутинок летело  вокруг нас: то шло
переселение маленьких паучков, этого крохотного  народца, путешествующего на
своих  нитЯх в поисках зимних  квартир.  Ђ  как  шуршала огненнаЯ листва под
веселыми ногами,
     как  радостно  трещали   сухие   сучьЯ,  которые  мы   выворачивали   и
разламывали,  как иной  раз  легко  подавались  под  топором трухлЯвые  пни,
которые мы складывали  в  мешки и уносили домой  на  топку! ЏойдЯ  в школу и
узнав стихи Њайкова  про  осень, Я  еще сильнее полюбил эти хрустальные дни,
эти бодрые минуты:
     Љроет уж лист. ‡олотой.
     ‚лажную землю в лесу.
     ‘мело топчу Я ногой
     ‚ешнюю леса красу.
     џ только чуть спотыкалсЯ на слове влажную , - по  влажной земле лист не
шуршит,  нет, землЯ была  звонкой, твердой, чуть  подмороженной,  во  всЯком
случае  -  сухой. Ќо как верно сказано про  радость листьЯ ногой загребать !
’ем более что мы действительно загребали, набивали ими  мешки - на подстилку
поросенку, на утепление двойных зимних рам. ‚олокли сухой хворост, пользуЯсь
тем, что его еще  не засыпало  снегом. ќто разрешалось. Ѓывало, пускались на
хитрость:  ошкуривали снизу березки,  чтобы к  следующей зиме они засохли на
корню,  -  сухостой   тоже  не  возбранЯлось  носить  из  лесу.   Ѓорьба  за
выживаемость изощрила наш  ум настолько, что мы, кажетсЯ, не пропали бы даже
на необитаемой планете. € уж  во всЯком случае в  роли  ђобинзона, хотЯ бы в
джунглЯх прЯтались лесники, сторожа, милиционеры и каннибалы.
     Ђ бывшей кормилице ‡евса тем более было славно. Ћна же по родной стихии
гулЯла, по  лесу,  и  вспоминала полузабытые ею названиЯ  былок  и кореньев,
которые и добывала зубом и копытом.
     Ђ  что, если, нюхаЯ  белоголовник, она неслышно беседовала с последними
осенними  эльфами  или, скрывшись в орешнике,  успевала  переброситьсЯ парой
фраз  с невысоким кустарниковым лешим, который навернЯка вертелсЯ где-нибудь
поблизости? Ћдин раз Я,  бредЯ за козой и козлЯтами, вдруг увидел, что среди
них  спокойно  сидит на  тропинке  стройнаЯ  красиваЯ  лиса  - она  небрежно
оглЯнулась  на  менЯ и вновь  стала  наблюдать  за  козами,  которые даже не
обратили на нее вниманиЯ. €ли сделали вид, что не  обратили, а на самом деле
обменЯлись новостЯми?
     “ козы навернЯка была тайнаЯ жизнь, о которой  мне нечего  сказать.  Ќу
откуда, допустим, брались ее козлЯта?  ‚едь не ветром надувало.  Џочему иной
раз она приходила из  стада задумчивой, а иной раз веселой,  почему в  стаде
она постоЯнно гулЯла бок о бок с ’юхиной козой - дружили они, что ли?
     Ќо пусть она носила, в себе  свои тайны, - в такие дни на золотых горах
все мы были дружны - люди и звери.
     Ђ под горами непоколебимо стоЯла красотища; на той же стороне реки весь
день  распахивал картошку  неизвестный  мужик, с утра до заката через каждые
полторы минуты вскрикивавший на всю округу:
     Ќо, мерин!
     ’ревога закрадывалась  в нас при мысли  о  зиме! Ќо,  палка за  палкой,
потихоньку  забивали   мы  угол  амбара  хворостом,   создаваЯ   минимальный
неприкосновенный  запас.  €  радовало  нас  изобилие  земли:  терн,  рЯбина,
шиповник,   Яблоки,  мелкие   пЯтнистые  груши   -  все,   чем  дарила   нас
снисходительнаЯ природа,  все  остатки  ее  былой  роскоши, последние  крохи
существовавшего когда-то золотого века, что по научному называетсЯ, кажетсЯ,
неолитом.
     €ли  это  было  минимальное подаЯние  природы  длЯ того,  чтобы  мы  не
замерзли  в  зимнюю  лють и  продолжали  существовать в  каких-то ее неЯсных
целЯх?  Ќе так ли, как мы, жили все сущие  на земле: и муравьи, сновавшие со
своими соломинками,  и ежик, несший  гриб,  и суслики, прЯтавшие уворованное
зерно в Ямках на краю полЯ?
     - Џридет, -  свистели  они, - времЯ темное, времЯ ураганное, сорветсЯ с
небесного  хрусталЯ солнце  и потонет  в небесных снегах, загудЯт  столбы от
мороза, пушечными выстрелами отзовутсЯ в чащах дубы, - не все переживут сие,
не все!
        VIII
     „а,  зимы  были  сущим наказанием,  и никто  заранее  не  мог  сказать,
переживет ли он морозы и снегопады или нет.
     ’олько  одна  зима  оказалась  совсем не страшной и  даже  веселой.  Џо
крайней мере, таковой она запомнилась моему несмышленому сердцу.
     ’ут   придетсЯ  поЯснить,   что   в   нашей   округе  властвовал  очень
добросовестный лесник  - настоЯщий  энтузиаст  своего  дела. Љак ни заметали
порубщики следы на снегу макушками дубков:
     как ни  затаптывали  их  при  подходе  к избам  - он  умело  разыскивал
нарушителей.  Љак ни  надеЯлись бабы на  густой  туман  или метель, но и при
такой погоде лесник умел подсиживать их в кустах на обочине  дороги Љонечно,
не все его боЯлись. €ных он не трогал, потому что были же в колхозе, сильные
мира сего. Ќо безмужних бабенок, у которых мужики погибли на войне или, того
худее, умерли от ран, наплодив предварительно детей... о, их он умел хватать
за жабры! Ќедаром порубщицами, отправлЯвшимисЯ по ночам в лес, была  сложена
молитва:
     ‚олк, волк, стань к  лесу  зубами, а ко мне м... Љоторую они  же быстро
переиначили:
     ‹есник, лесник, стань к лесу зубами... Ќа бабий крючок его и подловили.
Њорозной  ночью он услышал в лесу  нахальный стук  топора и, выглЯнув  из-за
елки, увидел  при свете луны двух закутанных в шали  баб; повалив с  шумом и
треском один дубок, они рубили другой. ‹есник  смело  вышел из  чащи и начал
арестовывать  силосниц,  которые на поверку оказались  переодетыми мужиками;
они  спокойно дали  ему в зубы, сбили с ног, сорвали полушубок,  привЯзали к
дереву ременной веревкой и, не проронив ни единого слова, неузнанные, канули
в ночь.
     “тром кто-то  ехал на санЯх,  услышал в  лесу не  то вой, не то хрип, и
отвЯзал лесника,  но  тот уже был не  работник. ‹ето  еще проползал,  харкаЯ
кровью, а  к осени кончилсЯ. ‡амену ему сыскали не скоро, и воцарилось у нас
полное лесное безвластие,  как до  прихода ђюрика с нарЯдом. Ћсенью, правда,
наезжали из  лесничества  с проверками, а уж  зимой, когда замело  дороги...
зимой мы вполне усвоили, что такое демократиЯ.
     Ќепривычно и весело было ходить в лес  белым днем с пилами и  топорами!
Ќепривычно было рубить орешник и целые дубки  не торопЯсь, не  молЯсь и даже
не оглЯдываЯсь?
     Ђ непролазный снежный лес,  по  которому  раньше  только  изредка вилсЯ
чей-нибудь полузапорошенный след, -  как он изменилсЯ!  ’ропинки были набиты
до блеска, они бежали из  деревни, перебирались через снежный вал на опушке,
шнырЯли вниз и  разбегались, путались, сливались друг с другом подобно ходам
лабиринта. ‹ес походил на внезапно окоченевшее ураганное море: снежные бугры
перемежались  впадинами,  и  хорошо  было гулЯть вверх-вниз, вправо-влево по
блестевшим от солнца дорожкам!  € как было  весело в  этом  лесу,  устланном
макушками и  сучьЯми, где  в  кустах то  и  дело слышались мужичьи,  бабьи и
детские  голоса,  визжала  пила, стонал топор, трещали  ветви  и  раздавалсЯ
гомерический смех дровосека! „убки нам были не особенно под силу, но макушек
от  спиленных мужиками вполне хватало,  -  до чего же весело было  тащить их
домой и ничего, ничегошеньки не боЯтьсЯ!
     ‚ деревне радостно дымили трубы. Џечи топили по два раза в день - утром
и вечером. ‘огрелись в печурках  наши кошки, просохли наши валенки; мужики и
строевого леса запасли: загородку поправить либо крышу подлатать. †изнь моЯ!
‡ачем ты не подарила мне другой такой  зимы?  ‡ачем  вЯкнула районнаЯ газета
заметочкой под названием  ‘пасти лес ?  € прислали нового  объездчика, и лес
спасли, а мы стали спасатьсЯ своими силами, прежним манером - уходЯ в ночь и
метель и твердЯ известное заклинание.
     Џо  прошествии той зимы,  весной, Я впервые испытал странное  ощущение,
готовившее  менЯ  к будущему  небытию: вдруг, в  апрельский  вечер, все тело
сковало,  поЯвилась тихаЯ ноющаЯ боль в  суставах, словно  холодела кровь  и
застывали жилы.
     Ќа следующий вечер,  когда  мы угонЯли с гор  скот,  моЯ коза  внезапно
чего-то испугалась или просто решила порезвитьсЯ  и бросилась вниз по склону
вместо того, чтобы идти на деревню. Љак Я ни звал ее, как ни бегал за  ней -
она  и не думала слушатьсЯ.  ’ак постепенно мы очутились внизу, на приречном
лугу.
     ђебЯта стоЯли наверху и потешались надо мной. Џотом им наскучило, и они
погнали своих  животов по домам, а Я все пыталсЯ  завернуть козу обратно или
поймать ее за рога. ’ак, по  лугу, по вЯзким зеленЯм Я бежал до  самой реки,
где козе уже некуда было деватьсЯ.
     € в тот же момент, когда Я настиг ее, Я почувствовал неведомое  ребенку
томление в  ногах и жаркое, удушливое сердцебиение. ‚ глазах стало темно,  и
вообще Я почувствовал себЯ так худо, что только и дал козе два пинка сапогом
в брюхо; к тому же она выворачивалась, и Я боЯлсЯ ее упустить.
     џ долго стоЯл, задыхаЯсь,  но не  выпускаЯ  козу, пока не  отдышалсЯ, а
потом медленно потащилсЯ с нею в гору, и скоро забыл об этом случае.
     Ќо днЯ через три,  когда на  горах  мы  играли в  лапту и прыгали через
костер, Я внезапно задохнулсЯ от  острой  боли в сердце, и на следующий день
пожаловалсЯ матери.
     џ  знал,  что  она будет  недовольна, но это  новое неприЯтное ощущение
почему-то тревожило и угнетало менЯ.
     Њать сказала: пройдет.
     Ќо ничего не проходило.
     “же в начале  лета, после третьей  или четвертой моей жалобы, она вдруг
вздохнула,  опечалилась, решилась,  зачем-то  тепло одела  менЯ  и  повела в
медпункт  - в  ту пору в  нашей деревне  еще  был  медпункт,  это  потом его
ликвидировали  в  целЯх  экономии.  Њедичка  послушала мое  сердце,  смерила
температуру, ничего не нашла и спросила:
     Љогда болит?
     Џо вечерам.
     ќто на закате кровь остывает. Ќичего страшного, “ всех так бывает.
     џ обрадовалсЯ, а мать повеселела.
     ѓода  через два у нас в  школе  случилась проверка из  больницы; стараЯ
врачиха вдруг уставилась на менЯ сквозь очки и строго спросила:
     Ђнгины были?
     Ѓыли, - ответил Я.
     —асто? ‘колько раз?
     џ и сосчитать не мог: сколько помню себЯ, все болел ими беспрерывно.
     Ђ ну скажи а-а-а .
     ‡аглЯнув ко мне в рот, она заключила:
     ’ак и есть,  гланды увеличены.  ‘ердце не болит?  ‘остоишь  на  учете у
ревматолога?
     €збави  Ѓоже,  Я  никогда  не  состоЯл  ни  на  каком  учете —то  такое
ревматолог, не знал,  тем более что мы были  разделены расстоЯнием в сорок с
лишним  километров:  он работал себе в городской  больнице, а Я пас козлЯт у
себЯ в деревне.
     Љто такой ревматолог и что значили мои неотчетливые, но противные боли,
Я узнал несколькими годами позже, когда внезапно потерЯл сознание в  душной,
битком  набитой электричке. Ќо к тому времени  Я уже училсЯ  в довольно-таки
престижном вузе, студенты  которого были приписаны даже не к  районной,  а к
спец поликлинике,  где больных не  только пропускали по конвейеру,  но могли
даже выслушать и просветить. Ђ Љолька, Џартизанов старший брат, умер от того
же самого: нес с гор, в страшную пургу, дубок, и упал, не дошел  до  дома, -
клапаны  отказали.  Ќашли его  через неделю под снегом, и в тот  день, когда
принесли домой оттаивать, его жена разрешилась первенцем,  - так уж повелось
в их роду, рожать с опережением графика.
     џ тоже чуть было не загнулсЯ из-за  метели, прЯмо в избе. Ќадо сказать,
что когда  мне  исполнилось  пЯть  лет,  мать потерЯла право отказыватьсЯ от
долгих  командировок и, если ее посылали  на несколько  дней в город слушать
какие-нибудь доклады и прениЯ, она приказывала  менЯ и козу соседЯм. ‚ такие
дни мы неплохо существовали, но  однажды  мать  уехала всего  на один  день,
никому не поручив менЯ, но вечером не вернулась.
     “же  когда  она  уходила,   порошила  мельчайшаЯ   легкаЯ  метель,  так
называемаЯ  мельница,  забивавшаЯ  снегом  все щели,  а  к  обеду  сделалась
настоЯщаЯ тьма. ‘нег валил ураганом, железо на крыше гремело и скрежетало, и
что хуже всего  -  ветер переменилсЯ,  подул  прЯмо в окна, а это был  очень
плохой ветер,  потому  что, во-первых, он  быстро выдувал из  избы тепло,  а
во-вторых, печка от него дымила. ‚прочем, печкой мы по привычке звали плиту,
- настоЯщие  русские печи уже все в деревне разломали, потому что с дармовым
лесом  стало  совсем худо и  потому также,  что  стали  продавать  привозные
толстые дрова и уголь, которые в русских печах не горЯт.
     ‚етер коваными  сапогами ходил по  крыше, свистел  е  трубе  и  в щелЯх
дощатого фронтона, а в остальном  стоЯла безлюднаЯ, жуткаЯ тишина. џ сидел у
печи,  погруженный  в сомнамбулическое состоЯние, вперЯЯсь взглЯдом  в  одну
точку и зачем-то все представлЯл себе, как в эти часы  снег сыплет  на горы,
на дикие груши, на страшные  овраги, со  всех сторон подступавшие к деревне,
на  саму деревню,  на  позабытое  ею бесхозное,  жалкое кладбище... ‚  окнах
клубились сумерки; становилось совсем темно.
     ‚резалась в памЯть глухаЯ ночнаЯ тоска, как будто вновь  Я осознал себЯ
в мученической  муке: во тьме на раскаленных кирпичах, средь жаркого трЯпьЯ,
сдавленный  чужими  телами, задыхающийсЯ  от нехватки  воздуха, от  тоски  и
неизвестности, не  знаЯ, придет ли новый  день и что значит все  это  земное
существование,  бремЯ которого  Я обречен нести.  Ќет, не было в этот раз ни
духоты,  ни  жара.  Ќаоборот, было  очень холодно,  да и сознание  мое,  уже
окрепшее, довольно успешно боролось  с нескончаемым временем и одиночеством,
но тоска  - тоска была та  самаЯ, доисторическаЯ, непреходЯщаЯ, разлитаЯ  во
всем мире. „олго Я ждал, когда придет мать, - она не раз задерживалась то на
собраниЯх, то  просто  на ночной работе.  Џодумалось мне  случайно, что она,
приехав из  города  в поселок,  заблудилась на пути к деревне,  что ее волки
съели, - но что Я мог поделать? Љозу и кур она перевела на период крещенских
морозов из амбара в сени, где было вроде бы  потеплее; Я вынес в сени лампу,
задуваемую  рвавшимсЯ  в  щели  ветром, и  насыпал  курам холодной  толченой
картошки, а охрипшей от крика козе бросил небольшую охапку пересохшего сена;
снегу ей в угол намело, и в питье она не нуждалась. Џотом Я вернулсЯ в избу,
погасил лампу и лег, прижимаЯсь к катастрофически остывавшей плите.
     •олодное, едва брезжившее утро застало менЯ в совершенно остывшей избе;
замерзла даже лапша, стоЯвшаЯ на столе  в кастрюле. ‚ьюга по-прежнему гудела
как оглашеннаЯ, вверху - слышно было сквозь потолок - еще скрежетал какой-то
цеплЯвшийсЯ за  крышу железный лист.  Ќадо было хозЯйствовать. Ќемножко дров
от вчерашней растопки лежало у  плиты, немножко Я разыскал тонких, остальные
наколол  тупым,  вихлЯвшимсЯ на  древке  топором.  ‚ыгреб  из  плиты  совсем
холодную золу, вынес ее в ведре из дома,
     -  и едва ступил на  порог,  как зола шлейфом полетела по ветру, осыпаЯ
свежий  снег и тут же перемешиваЯсь с ним.  Џотом Я открыл трубу,  понемногу
закрывавшуюсЯ  мной  накануне.   ‚  печь   потЯнуло  сильным  сквознЯком.  џ
порадовалсЯ тЯге, заложил срубом дрова, сунул под них смЯтую газету и поджег
ее.
     ѓазета прогорела, но дрова,  видно,  были  все же  толсты  или  слишком
запорошены снегом, они не загорелись, а только чуть затлели. ‘нова и снова Я
подсовывал газеты, а потом, смекнув,  подлил под них керосину. Ћт первой  же
спички он  буйно фыркнул,  и  тут же, до смерти напугав менЯ,  сквозь огонь,
поднимаЯ золу,  на менЯ  метнулось из печи что-то серое,  клубЯщеесЯ - то ли
домовой,  то ли еще кто.  Ќо Я  быстро опознал нашу  кошку,  видать, пока  Я
выносил золу, она забралась в печь и пыталась уловить ее тепло.
     ...Љогда в печи остались только синие огоньки, Я оставил  зазор в трубе
на волосок и  стал  играть с кошкой, котораЯ  к  тому  времени  согрелась  и
повеселела.  Ќо  кошка малость  спустЯ стала мЯукать  и  рватьсЯ  в  сени. џ
отогнул  край  старого одеЯла, которым была завешена от  холода дверь,  снЯл
крючок и выпустил ее, а сам стал скучать.
     ‘мерть моЯ стоЯла где-то  рЯдом, за спиной, - если бы Я прислушалсЯ, то
услышал бы ее дыхание. Ќо детство беспечно, оно  не знает, что смерть  ходит
по  тем  же дорожкам, что и люди.  € Я даже не испугалсЯ, когда мое сознание
постепенно прекратилось - не знаю, на сколько часов.
     џ  вернулсЯ  в  мир  в полубреду: на  холоде, во  мраке менЯ  тормошили
какие-то крикливые люди, а Я лежал на осыпанной снегом земле и ничего не мог
сообразить.
     Њать,  оказываетсЯ, никак не могла приехать из города,  потому что даже
трактора не ходили, но утром дозвонилась до правлениЯ, а оттуда неспешно, по
цепочке, весть о моем  одиночестве передали  соседЯм,  а они пошли смотреть,
жив  Я  или уже в небесные херувимы  определилсЯ. ‚ окна  менЯ  не  увидели,
постучали - Я  не открыл, тогда  они с полчаса митинговали у избы и решились
ломать дверь, запертую изнутри на вертушку.
     ‘ломав же, увидели, что Я лежу в сенЯх на  снегу в глубоком обмороке, а
рЯдом лежит и греет менЯ коза.
     Љак Я очутилсЯ в сенЯх? Ќе могу сказать. Њного раз мы угорали и дома, и
в  школе, и отлично  знаю,  что  угарный  газ  усыплЯет коварно и незаметно.
Ќаверное, все же Я почувствовал в полусне опасность и инстинктивно выполз на
свежий воздух,
     ЊенЯ кое-как привели в чувство, но стоЯть на ногах Я
     не  мог и не говорил ничего. Ђ еще гудел пульс, и виски ломило так, что
голова  трещала.  € когда менЯ  несли -  на  закорках,  кажетсЯ -  все времЯ
кружилась и  задиралась кверху землЯ, а на  место земли  перемещалось небо в
рваных тучах. € мне  казалось, что Я вот-вот  в  него  улечу.  ‚низу, из-под
менЯ, слышались голоса соседок:
     Љ кому же понесем-то?
     Ћй, Я бы  взЯла, да  только  что хлебы  испекла, хлебный  дух  в  избе,
очнетсЯ - станет хлебца просить...
     ’ут Я даже возмутилсЯ, потому что  никогда ничего не просил, и привычки
такой не имел, - но небо и землЯ еще раз  поменЯлись местами,  и Я  временно
полетел в черное небытие.
     ЋчухалсЯ Я на чужой печке за чужой занавеской, из-за которой мне подали
немного молока  в  незнакомой голубой  чашке:  видно,  бабы догадались  козу
подоить. € ветер  гудел в трубе не по­нашему, но снег уже не  падал с неба -
об этом  Я догадалсЯ  по  стоЯвшему на стене оранжевому  зайчику заходившего
солнца.  Љ  ночи,  когда   приехавшаЯ  мать   повела  менЯ  домой,  высыпали
космически-холодные, грозные звезды.
        IX
     Ћдноземцы не отличались фантазией. Љоров они называли  Њилками, Џочками
и  Љрасавками,  поросЯт -  ‚аськами  да Њашками,  козлов и коз - Ѓорьками  и
Љатьками,  кошек   -  Њурками,  а  овец  никак  не  называли.   Ќаша   коза,
следовательно,  была  Љатькой,  но если  говорить  точнее, то мне  привелось
пережить  трех коз. Ѓыли, выходит, …катерины ЏерваЯ,  ‚тораЯ и ’ретьЯ. †изни
их мало чем различались, но начало и конец у каждой был свой, и  мне хочетсЯ
вкратце запечатлеть  длЯ  потомства  их  биографии  -  хотЯ  бы  из  чувства
благодарности.