 к истории  возникновениЯ права:  напротив,  длЯ всЯкого
рода исторического исследованиЯ не существует более  важного  положениЯ, чем
то, которое было достигнуто с такими усилиЯми, но и должно было на деле быть
достигнуто, - что именно причина возникновениЯ какой-либо вещи и ее конечнаЯ
полезность,  ее фактическое  применение и  включенность в систему целей toto
coelo расходЯтсЯ  между  собой;  что  нечто наличествующее, каким-то образом
осуществившеесЯ,  все снова и снова истолковываетсЯ  некой превосходЯщей его
силой сообразно новым намерениЯм,  заново  конфискуетсЯ,  переустраиваетсЯ и
переналаживаетсЯ   длЯ   нового   употреблениЯ;  что  всЯкое   свершение   в
органическом мире есть возобладание и господствование и что, в свою очередь,
всЯкое   возобладание    и   господствование   есть   новаЯ   интерпретациЯ,
приноровление, при котором прежние  "смысл"  и "цель" с неизбежностью должны
померкнуть либо вовсе исчезнуть. Љак бы хорошо ни понималась нами полезность
какого-либо   физиологического   органа   (или  даже  правового   института,
публичного нрава, политического навыка, формы в искусствах или в религиозном
культе), мы тем самым ничего еще не смыслим в его возникновении,  - сколь бы
неудобно и неприЯтно ни звучало  это длЯ более старых ушей; ибо с давних пор
привыкли верить, что в доказуемой цели, в полезности какой-либо вещи, формы,
устройства  заложено  также  и  понимание  причины  их  возникновениЯ:  глаз
создан-де длЯ зрениЯ, рука создана-де длЯ хватаниЯ. ’ак представлЯли  себе и
наказание, как  изобретенное Якобы длЯ  наказаниЯ.  Ќо все цели, все  выгоды
суть  лишь  симптомы  того, что некаЯ  волЯ  к власти  возгосподствовала над
чем-то   менее   могущественным  и  самотворно   оттиснула   его   значением
определенной  функции; и  оттого  совокупнаЯ историЯ всЯкой "вещи",  органа,
навыка  может  предстать  непрерывной  цепью знаков, поддающихсЯ  все  новым
интерпретациЯм  и  приспособлениЯм, причины которых  не  нуждаютсЯ  даже  во
взаимосвЯзи, но при известных условиЯх чисто случайно следуют друг за другом
и сменЯют друг друга. ‘ообразно этому  "развитие" вещи, навыка, органа менее
всего   ЯвлЯетсЯ   progressus  к   некой  цели,   еще  менее  логическим   и
наикратчайшим, достигнутым  с минимальной  затратой  сил  progressus,  -  но
последовательностью более  или  менее  укоренившихсЯ,  более  или  менее  не
зависЯщих  друг  от  друга и  разыгрывающихсЯ  здесь процессов возобладаниЯ,
включаЯ и  чинимые  им всЯкий раз  препЯтствиЯ, пробные  метаморфозы в целЯх
защиты и  реакции, даже  результаты  удавшихсЯ  противоакций.  ”орма текуча,
"смысл"  еще  более...  „аже  в каждом  отдельном организме дело обстоит  не
иначе: всЯкий раз с существенным ростом целого смещаетсЯ и "смысл" отдельных
органов - при случае их частичное разрушение, их сокращение в числе (скажем,
путем уничтожениЯ средних звеньев)  может  оказатьсЯ признаком  возрастающей
силы  и  совершенства.  џ  хочу сказать:  даже частичнаЯ утрата  полезности,
чахлость и  вырождение,  исчезновение  смысла  и  целесообразности,  короче,
смерть  принадлежит  к  условиЯм действительного  progressus, каковой всегда
ЯвлЯетсЯ в гештальте воли и пути к большей власти и всегда осуществлЯетсЯ за
счет  многочисленных  меньших  сил.  ‚еличина  "прогресса"  измерЯетсЯ  даже
количеством отведенных  ему  жертв;  человечество,  пожертвованное  в  массе
процветанию  отдельного более сильного человеческого экземплЯра,  -  вот что
было бы прогрессом... џ подчеркиваю  эту  основную точку зрениЯ исторической
методики,  тем  более  что  она  в  корне противитсЯ  господствующему  нынче
инстинкту  и  вкусу  днЯ,  который  охотнее  ужилсЯ  бы  еще  с   абсолютной
случайностью и даже с  механистической бессмысленностью всего происходЯщего,
нежели  с   теорией  воли  власти,  разыгрывающейсЯ  во  всем  происходЯщем.
„емократическаЯ   идиосинкразиЯ  ко   всему,   что  господствует   и   хочет
господствовать,  современный мизархизм  (дабы  вылепить  скверное слово  длЯ
скверной  штуки) постепенно  в  такой степени  переместилсЯ  и переоделсЯ  в
духовное, духовнейшее, что нынче он уже шаг за шагом проникает, осмеливаетсЯ
проникнуть в наиболее  строгие, по-видимому, наиболее объективные науки; мне
кажетсЯ даже, что он прибрал уже к  рукам  всю физиологию и учение  о жизни,
продемонстрировав, разумеетсЯ в  ущерб  последним, фокус исчезновениЯ у  них
одного  фундаментального   понЯтиЯ,   собственно   понЯтиЯ  активности.  Џод
давлением этой идиосинкразии выпЯчивают,  напротив, "приспособление",  т. е.
активность второго ранга, голую  реактивность,  и даже саму жизнь определЯют
как все  более целесообразное внутреннее  приспособление к  внешним условиЯм
(ѓерберт ‘пенсер). Ќо тем самым неузнаннои остаетсЯ  сущность жизни, ее волЯ
к власти; тем самым  упускаетсЯ  из  виду преимущество, присущее спонтанным,
наступательным,  переступательным, наново толкующим,  наново направлЯющим  и
созидательным силам, следствием которых и оказываетсЯ "приспособление";  тем
самым  в организме  отрицаетсЯ  господствующаЯ роль высших  функционеров,  в
которых  активно  и формообразующе проЯвлЯетсЯ волЯ  жизни. Џрипомним упрек,
который ѓексли адресовал  ‘пенсеру;  его "административный  нигилизм", -  но
речь идет все еще о большем, чем "администрирование"...
     13
     -  ‘ледует, таким образом, - возвращаЯсь к теме, именно, к  наказанию -
различать в нем двоЯкое: с  одной  стороны,  относительно устойчивое, навык,
акт, "драму",  некую строгую последовательность процедур,  с другой стороны,
текучее, смысл, цель, ожидание,  свЯзанное с исполнением подобных  процедур.
Џри  этом  сразу  же  допускаетсЯ per  analogiam,  согласно  развитой  здесь
основной  точке  зрениЯ исторической методики, что сама процедура есть нечто
более древнее и раннее, чем  ее применение к наказанию;  что  последнее лишь
вкрапливаетсЯ,  втолковываетсЯ  в (давно  существующую,  но  в  ином  смысле
применЯвшуюсЯ) процедуру; короче, что дело обстоит не  так, как  полагали до
сих пор наши  наивные генеалоги  морали и права, вообразившие  себе  все  до
одного, будто процедура была  изобретена в целЯх наказаниЯ, подобно тому как
некогда  воображали  себе, будто рука  изобретена  в целЯх хватаниЯ. —то  же
касаетсЯ  того другого -  текучего - элемента наказаниЯ, его "смысла", то на
более  позднем  этапе   культуры  (например,  в  нынешней   …вропе)  понЯтие
"наказание"  и в самом деле  представлЯет отнюдь  не один  смысл,  но  целый
синтез "смыслов"; всЯ предыдущаЯ историЯ наказаниЯ, историЯ его применениЯ в
наиболее различных целЯх, кристаллизуетсЯ напоследок в своего рода единство,
трудно растворимое, с трудом поддающеесЯ анализу и, что следует подчеркнуть,
совершенно неопределимое. (Ќынче невозможно со всей определенностью сказать,
почему,   собственно,  наказывают:  все  понЯтиЯ,   в  которых  семиотически
резюмируетсЯ  процесс   как  таковой,  ускользают  от  дефиниции;  дефиниции
подлежит только то,  что лишено истории). Ќа более ранней стадии этот синтез
"смыслов" предстает, напротив, более растворимым, также и более  изменчивым;
можно еще заметить, как  в каждом  отдельном  случае элементы синтеза менЯют
свою  валентность  и  порЯдок,  так  что  за  счет  остальных  выделЯетсЯ  и
доминирует то один,  то другой, и как при  случае один элемент (скажем, цель
устрашениЯ) словно бы  устранЯет все прочие  элементы. —тобы по меньшей мере
составить  представление о том, сколь ненадежен,  надбавлен, побочен "смысл"
наказаниЯ  и каким образом  одна  и  та же процедура  может  использоватьсЯ,
толковатьсЯ, подготавливатьсЯ в  принципиально  различных целЯх, здесь будет
дана схема, котораЯ сама предстает  мне  на основании сравнительно  малого и
случайного  материала.  Ќаказание  как  обезвреживание,  как  предотвращение
дальнейшего  урона.  Ќаказание  как возмещение  в  какой-либо  форме  убытка
потерпевшему (даже в  виде компенсации через аффект). Ќаказание как средство
изолЯции  того, что  нарушает  равновесие, во  избежание распространЯющегосЯ
беспокойства.  Ќаказание  как  устрашение  со  стороны  тех,  кто  назначает
наказание и приводит его в исполнение. Ќаказание как своего рода компенсациЯ
нажив, услаждавших  дотоле преступника  (например,  когда он используетсЯ  в
качестве раба на  рудниках). Ќаказание  как браковка выродившегосЯ  элемента
(при случае  целой ветви, как это предписывает китайское  право: стало быть,
как  средство сохранениЯ чистоты  расы  или  поддержаниЯ  социального типа).
Ќаказание  как  праздник,  именно,  как акт насилиЯ  и  надругательства  над
поверженным  наконец врагом. Ќаказание  как  вколачивание памЯти: тому,  кто
подвергаетсЯ наказанию -  это называетсЯ  "исправлением", -  либо свидетелЯм
казни. Ќаказание  как  уплата своего рода гонорара, оговоренного  со стороны
власти,   котораЯ  оберегает  злодеЯ   от  излишеств  мести.  Ќаказание  как
компромисс с естественным состоЯнием  мести,  покуда  последнЯЯ отстаиваетсЯ
еще могущественными родовыми  кланами  и притЯзает  на привилегии. Ќаказание
как  объЯвление  войны  и  военнаЯ  мера против врага мира, закона, порЯдка,
начальства, с  которым борютсЯ  как  с опасным  длЯ  общины существом, как с
нарушителем  предпосланного  общиною   договора,  как   с  неким  смутьЯном,
изменником  и клЯтвопреступником, борютсЯ всеми средствами, сродными как раз
войне. -
     14
     ќтот список навернЯка не полон;  очевидно,  что  наказание  перегружено
выгодами всЯкого рода. ’ем живее следовало бы вычесть из него мнимую выгоду,
котораЯ - разумеетсЯ,  в популЯрном восприЯтии - слывет  существеннейшей его
выгодой, -  вера в  наказание, расшатаннаЯ нынче в силу множества оснований,
именно в  названной  выгоде  находит  все  еще  сильнейшую длЯ  себЯ  опору.
Ќаказанию вменЯют в заслугу то, что оно пробуждает в виновном чувство  вины,
в нем ищут доподлинный instrumentum той  душевной реакции, котораЯ именуетсЯ
"нечистой  совестью",  "угрызениЯми  совести". Ќо  тем самым  грешат  против
действительности и психологии даже  по меркам сегоднЯшнего днЯ;  молчу уж  о
всем  историческом  и доисторическом  прошлом человека!  ЌастоЯщие угрызениЯ
совести  -  нечто в  высшей  степени  редкое  как  раз среди  преступников и
каторжников; тюрьмы,  исправительные дома не инкубаторы  длЯ  благоприЯтного
разведениЯ этого вида гложущего червЯ  - в этом сходЯтсЯ  все добросовестные
наблюдатели, которые во многих случаЯх крайне неохотно и вопреки собственным
желаниЯм решаютсЯ на подобное суждение. Џо большому счету наказание закалЯет
и  охлаждает;  оно  концентрирует;  оно  обострЯет чувство  отчуждениЯ;  оно
усиливает  сопротивлЯемость. …сли случаетсЯ, что оно  надламывает энергию  и
приводит к жалкой прострации и самоуничижению, то навернЯка  такой результат
менее отраден, нежели средний эффект наказаниЯ с характерной  длЯ него сухой
и мрачной серьезностью.  Џодумав же о  предшествовавших человеческой истории
тысЯчелетиЯх, можно сказать без колебаний, что развитие чувства вины сильнее
всего было  заторможено именно наказанием, - - по крайней мере  в случае тех
жертв,  на  которых  распространЯлась   карательнаЯ  власть.  Ќе   будем   в
особенности  недооценивать того,  что самим зрелищем судебных и экзекутивных
процедур  преступник лишаетсЯ возможности  ощутить  саму  предосудительность
своего  поступка, своего образа действий: ибо совершенно  аналогичный  образ
действий видит он поставленным на службу правосудию, где это санкционируетсЯ
и  чинитсЯ без малейшего зазора  совести, - стало  быть, шпионаж, коварство,
взЯточничество, ловушки, все крючкотворное и продувное искусство полицейских
и  прокурорских  чинов,  затем основательный,  не смЯгченный  даже  аффектом
грабеж, насилие, глумление, арест, пытки, умерщвление, как это и запечатлено
в различных видах  наказаниЯ,  - в  итоге целый  рЯд процедур,  нисколько не
отвергаемых  и  не  осуждаемых его судьЯми по  существу, но лишь в известном
практическом отношении и применении.  "ЌечистаЯ совесть", это самое жуткое и
самое интересное растение нашей земной флоры, произросла не  на этой почве -
по  существу,  ничто   в   сознании  судЯщих,  самих  наказующих  в  течение
длительнейшего  периода времени не свидетельствовало о  том,  что приходитсЯ
иметь  дело  с  "виновным".  ђечь  шла просто о зачинщике  зла,  о  каком-то
безответственном осколке  рока.  €  тот, на кого  впоследствии, опЯть же как
осколок  рока, падало наказание,  не  испытывал  при  этом иной  "внутренней
муки", чем в  случаЯх, скажем,  внезапной,  непредвиденной напасти, ужасного
природного бедствиЯ, срывающейсЯ и раздавливающей каменной глыбы,  с чем уже
и вовсе нельзЯ боротьсЯ.
     15
     ќто  дошло  как-то,  каким-то  мудреным образом  до сознаниЯ ‘пинозы (к
досаде его толкователей, прЯмо-таки  старающихсЯ  исказить его в этом месте,
например Љуно ”ишера),  когда однажды в послеобеденное времЯ -  кто знает, о
какое  он терсЯ  воспоминание, -  ему пришлось размышлЯть над  вопросом, что
собственно осталось в нем самом от  знаменитого morsus conscientiae - в нем,
выдворившем  добро  и  зло в  область  человеческого  воображениЯ  и  злобно
защищавшем честь своего "свободного" Ѓога от тех кощунников, чьи утверждениЯ
доходили  до  того, будто Ѓог творит все  sub  ratione  boni ("это,  однако,
значило  бы подчинить Ѓога  судьбе и  было  бы  поистине величайшей  из всех
бессмыслиц" - ). Њир длЯ ‘пинозы снова  вернулсЯ к невинности,  в которой он
пребывал до изобретениЯ нечистой совести, - что же тем самым вышло из morsus
conscientiae?  "Џротивоположность  gaudium,  - сказал  он  себе  наконец,  -
печаль,  сопровождаемаЯ  представлением  о некой прошедшей вещи, котораЯ  не
оправдала надежд". Eth.  III  propos. XVII  schol.  I,  II.  He  иначе,  чем
‘пиноза,   чувствовали   на   протЯжении   тысЯчелетий  относительно  своего
"прошедшего  проступка"  настигнутые   карой  зачинщики  зла:  "тут   что-то
неожиданно пошло вкривь и  вкось", не: "Я не должен был делать этого", - они
покорЯлись наказанию, как покорЯютсЯ болезни, несчастью или  смерти,  с  тем
храбрым безропотным фатализмом, каковым,  например, еще  и  сегоднЯ  русские
превосходЯт  нас,   западных  людей,  в  жизненном  поведении.   …сли  тогда
существовала критика  поступка,  то  в критике  на  деле  изощрЯлсЯ  ум: без
сомнениЯ, мы  должны  искать  доподлинный эффект  наказаниЯ  прежде всего  в
изощрении  ума,  в  растЯжении памЯти, в намерении  идти впредь  на  дело  с
большей осторожностью, недоверчивостью, скрытностью, в осознании  того,  что
многое раз и навсегда оказываетсЯ не по плечу, в росте самокритичности. —его
в итоге  можно  достичь наказанием  у человека  и зверЯ, так это  увеличениЯ
страха, изощрениЯ ума, подавлениЯ страстей: тем  самым  наказание  приручает
человека, но  оно  не  делает его "лучше"  - с большим правом можно  было бы
утверждать обратное. ("Ѓеда учит уму", - говорит народ; а насколько она учит
уму, настолько же учит она и дурным поступкам. Љ счастью, она довольно часто
учит и глупости).
     16
     ‡десь  мне  не  избежать  уже   того,  чтобы  не  начертать  в  первом,
предварительном, наброске мою собственную гипотезу о происхождении "нечистой
совести": ее не легко  довести до  слуха, и с ней надобно не только возитьсЯ
мыслЯми,  но  и  бодрствовать  и спать. џ считаю  нечистую  совесть глубоким
заболеванием,  до  которого  человеку  пришлось   опуститьсЯ  под  давлением
наиболее  коренного  из  всех изменений, выпавших  на его долю, - изменениЯ,
случившегосЯ с ним в момент, когда  он окончательно осознал на себе  ошейник
общества и мира. Ќе иначе, как это пришлось водЯным животным, когда они были
вынуждены  стать наземными животными  либо погибнуть, случилось  то  же  и с
этими счастливо приспособленными к зарослЯм, войне, бродЯжничеству, авантюре
полузверЯм  -  одним  махом  все их инстинкты  были  обесценены  и  "снЯты с
петель". Ћтныне им приходилось ходить на ногах и "нести самих себЯ" там, где
прежде  их  несла вода:  ужасное  бремЯ легло на  них. Ћни  чувствовали себЯ
неловко при простейших естественных отправлениЯх; в этот новый незнаемый мир
они   вступали   уже   без   старых   своих   вожатых,   надежно   наводЯщих
инстинктов-регулЯторов,  -  они  были  сведены  к  мышлению,  умозаключению,
исчислению,  комбинированию причин  и  следствий,  эти  несчастные,  -  были
сведены  к своему  "сознанию", к  наиболее жалкому и промахивающемусЯ органу
своему! џ  думаю, что  никогда  на земле не  было  такого чувства убожества,
такого освинцованного недомоганиЯ, - и  при всем том  те старые инстинкты не
сразу  перестали  предъЯвлЯть  свои  требованиЯ!  ‹ишь  с трудом  и  изредка
выпадала  возможность угодить им: главным образом им приходилось искать себе
новых и как бы уже подземных удовлетворений. ‚се инстинкты, не разрЯжающиесЯ
вовне, обращаютсЯ вовнутрь  -  это и  называю Я уходом-в-себЯ  человека: так
именно начинает в человеке расти  то, что  позднее назовут его "душою". ‚есь
внутренний мир, поначалу столь тонкий,  что,  как бы зажатый меж двух  шкур,
разошелсЯ   и  распоролсЯ  вглубь,  вширь  и  ввысь  в  той  мере,  в  какой
сдерживалась  разрЯдка  человека  вовне.  ’е   грозные  бастионы,   которыми
государственнаЯ организациЯ  оборонЯлась от  старых  инстинктов свободы, - к
этим бастионам прежде всего относЯтсЯ  наказаниЯ  -  привели к тому, что все
названные инстинкты дикого свободного бродЯжного человека обернулись вспЯть,
против  самого   человека.   ‚ражда,   жестокость,  радость   преследованиЯ,
нападениЯ, перемены, разрушениЯ - все  это повернутое  на  обладателЯ  самих
инстинктов:  таково происхождение  "нечистой  совести". —еловек, который, за
отсутствием внешних  врагов и  препЯтствий,  втиснутый  в гнетущую тесноту и
регулЯрность обычаЯ, нетерпеливо терзал, преследовал, грыз, изнурЯл, истЯзал
самого  себЯ, этот бьющийсЯ до крови  о решетки своей клетки зверь, которого
хотЯт  "приручить",  этот лишенец  и изводЯщий себЯ ностальгик  по  пустыне,
сподобившийсЯ сколотить из  самого  себЯ авантюру  и застенок, некое подобие
ненадежной  и  опасной  целины, -  этот дурень,  этот тоскующий и безутешный
пленник  стал  изобретателем  "нечистой  совести". Ќо  с  этого  и  началось
величайшее   и  тревожнейшее  заболевание,   от  которого  человечество   не
оправилось  и по сей день,  страдание человека  человеком,  самим собою, как
следствие насильственного отпарываниЯ от  животного прошлого, как бы некоего
прыжка  и падениЯ  в  новую  обстановку и условиЯ  существованиЯ, объЯвлениЯ
войны  старым  инстинктам, на  которых зиждились доныне его  сила, радость и
внушаемый им  страх. „обавим сразу же, что, с другой  стороны, самим  фактом
обернувшейсЯ  на  себЯ,  выступающей  против себЯ души  животного  на  земле
поЯвилось   нечто   столь   новое,   глубокое,   неслыханное,    загадочное,
противоречивое и перспективное, что благодарЯ  этому сама конфигурациЯ земли
претерпела существенное изменение.  „ействительно, понадобились божественные
зрители, чтобы отдать должное завЯзавшейсЯ  таким образом комедии, чей исход
остаетсЯ  еще  совершенно  непредвиденным,  -  слишком  утонченной,  слишком
чудесной,   слишком   парадоксальной   комедии,  чтобы  позволительно   было
разыгрывать  ее  бестолково  неприметным  образом  на  каком-нибудь забавном
созвездии!  ‘  тех  пор  человек  поставлен  на  кон  и  предоставлен  самым
неожиданным  и самым  волнующим выбросам  игральных костей,  которыми  мечет
"великое дитЯ" ѓераклита, называйсЯ оно ‡евсом или ‘лучаем, - он приковывает
к  себе интерес, напрЯжение, надежду, почти  уверенность,  словно  бы с  ним
возвещалось нечто, приуготавливалось нечто, словно бы человек  был не целью,
но лишь путем, инцидентом, мостом, великим обещанием...
     17
     Џредпосылкой этой  гипотезы  о  происхождении нечистой совести  служит,
во-первых,   то,  что  названное  изменение  не  было  ни   постепенным,  ни
добровольным и представлЯло собою не органическое врастание в новые условиЯ,
но   разрыв,  прыжок,   принуждение,  неотвратимый  рок,   против   которого
невозможной оказывалась всЯкаЯ борьба и даже ressentiment. ‚о-вторых же, то,
что вгонка необузданного доселе и  безликого  населениЯ  в жесткую  форму не
только  началась  с акта насилиЯ,  но и доводилась  до конца путем  сплошных
насильственных   актов,-  что   сообразно  этому   древнейшее  "государство"
представало   и   функционировало   в   виде   страшной   тирании,   некоего
раздавливающего и беспощадного  машинного  устройства, покуда наконец сырье,
состоЯщее  из  народа  и  полуживотных,  оказывалось  не  только  размЯтым и
тЯгучим,  но  и сформованным.  џ  употребил  слово  "государство";  нетрудно
понЯть,  кто  подразумеваетсЯ под этим -  какаЯ-то  стаЯ белокурых хищников,
раса  покорителей и  господ,  котораЯ,  обладаЯ военной  организованностью и
организаторской способностью,  без малейших колебаний налагала свои страшные
лапы на, должно быть, чудовищно превосходЯщее ее по  численности, но все еще
бесформенное,   все   еще   бродЯжное  население.   ’ак   вот  и  затеваетсЯ
"государство"  на земле: Я  думаю, что томные грезы, возводЯщие его начало к
"договору",  отжили  уже  свой  век. Љто  может  повелевать, кто  по природе
ЯвлЯетсЯ  "господином", кто  предстает насильником в поступках  и  жестах  -
какое ему дело до договоров! ’акие  существа  не подотчетны; они поЯвлЯютсЯ,
как судьба, беспричинно, безрассудно, бесцеремонно, безоговорочно, они есть,
как есть молниЯ,  слишком ужасные, слишком внезапные, слишком  убедительные,
слишком "иные", чтобы можно было их даже ненавидеть. €х дело - инстинктивное
созидание   форм,   штамповка  форм;  они  суть  самые  подневольные,  самые
непредумышленные  художники  из  когда-либо существовавших  -  там, где  они
поЯвлЯютсЯ, возникает в скором времени нечто новое, творение власти, которое
живет,  части и функции которого разграничены и соотнесены, в котором вообще
нет места  тому,  что  не было  бы  предварительно  "всмыслено"  в структуру
целого.  €м неведомо, что есть вина,  что ответственность, что оглЯдка, этим
прирожденным организаторам; их  превозмогает  тот ужасный  эгоизм художника,
который  видитсЯ бронзой и  наперед чувствует  себЯ  бессрочно оправданным в
своем "творении", как мать  в своем ребенке. Ќе в них  произросла  "нечистаЯ
совесть", это понЯтно с самого  начала,  - но она не выросла бы без них, эта
уродливаЯ опухоль; ее и не было бы вовсе, если бы под тЯжестью их молота, их
артистического насилиЯ  из мира, по крайней мере из полЯ  зрениЯ, не исчез и
не стал, так  сказать,  латентным  некий чудовищный  квантум  свободы.  ќтот
насильственно подавленный  инстинкт  свободы  - как  мы  понЯли уже, -  этот
вытесненный, выставленный, изнутри запертый  и  в  конце концов лишь в самом
себе разрЯжающийсЯ и изливающийсЯ инстинкт  свободы:  вот чем  только и была
вначале нечистаЯ совесть.
     18
     ЏоостережемсЯ,  как бы  не проглЯдеть всего этого феномена оттого  уже,
что он загодЯ предстает столь уродливым и болезненным. ‚ сущности, речь ведь
идет о той же  активной силе, котораЯ  роскошествует и строит  государства в
лице названных художников насилиЯ и организаторов и котораЯ здесь внутренне,
в меньших масштабах, мелочнее, пЯтЯсь,  в "лабиринте груди", говорЯ вместе с
ѓете, мастерит себе нечистую совесть и строит негативные идеалы - это и есть
как раз тот  инстинкт свободы (на моем Языке: волЯ  к власти): разница  лишь
такова,   что   материалом,   на  который   изливаетсЯ   формообразующаЯ   и
насильственнаЯ  природа названной силы, оказываетсЯ  здесь  сам человек, всЯ
полнота его животной давнишней  самости - этот,  а не другой человек, другие
люди, как  в том  более значительном и  более  броском феномене. ќто  тайное
самонасилие, эта  жестокость художника, эта радость придавать себе форму как
трудному,  сопротивлЯющемусЯ,  страдающему  материалу, вжигать в себЯ  волю,
критику,   противоречие,   презрение,   отказ,   эта   жуткаЯ   и   ужасающе
насладительнаЯ   работа   своевольно   раздвоенной  души,  причинЯющей  себе
страданиЯ  из удовольствиЯ причинЯть страданиЯ, всЯ  эта активнаЯ  "нечистаЯ
совесть",  будучи  настоЯщим  материнским  лоном  идеальных  и  воображаемых
событий, произвела в  конце  концов на  свет - читатель уже  догадываетсЯ  -
некое изобилие новых и странных красот и утверждений и, быть может, вообще и
саму красоту... €бо что же такое и представлЯло бы собою  "прекрасное", если
бы  противоречие  заранее  не осознало самое себЯ,  если  бы безобразное  не
сказало прежде самому себе:  "Я  безобразно"?.. Џо крайней мере, после этого
намека  не  столь  загадочной   окажетсЯ  уже   загадка,   в  какой  мере  в
противоречивых    понЯтиЯх,    вроде    самоотверженности,    самоотречениЯ,
самопожертвованиЯ может проступить  некий идеал, некаЯ красота; и впредь,  Я
не  сомневаюсь  в этом, одно будет известно навернЯка - именно, какого сорта
удовольствием с самого начала  ЯвлЯетсЯ удовольствие, испытываемое человеком
бескорыстным, самоотверженным, жертвующим собою: удовольствием жестокости. -
’аков предварительный итог  размышлений  о происхождении "неэгоистического",
как моральной  ценности, и  о  разметке почвы,  на  которой  произросла  эта
ценность:  только  нечистаЯ  совесть,  только волЯ  к  самоистЯзанию  служит
предпосылкой длЯ ценности неэгоистического. -
     19
     ЌечистаЯ совесть - болезнь, это не  подлежит сомнению, но болезнь в том
же  смысле,  в  каком  болезнью  ЯвлЯетсЯ  беременность.  …сли  мы  примемсЯ
отыскивать условиЯ, при  которых болезнь  эта достигла  своего ужаснейшего и
одухотвореннейшего  пика, то мы увидим, что собственно послужило причиной ее
вступлениЯ  в  мир.  „лЯ этого, однако,  потребна  большаЯ  выдержка - и нам
следует  прежде  всего  еще раз  вернутьсЯ  к  более  ранней  точке  зрениЯ.
ѓражданско-правовое  отношение  должника  к своему  заимодавцу,  о  чем  уже
пространно  шла  речь,  было  -  притом  в историческом отношении  на крайне
примечательный  и  щекотливый  лад  -  перетолковано  в  ключе   еще  одного
отношениЯ,  которое, должно  быть,  остаетсЯ наиболее  непонЯтным  длЯ  нас,
нынешних  людей:  речь идет об отношении  современников  к своим  предкам. ‚
рамках первоначальной родовой кооперации - мы говорим  о первобытной эпохе -
каждое  живущее  поколение  свЯзано  с  более  ранним  и  в  особенности  со
старейшим,  родоначальным  поколением  неким  юридическим обЯзательством  (а
вовсе  не  простой   признательностью  чувства:  это  последнее,  и  не  без
оснований,   следовало  бы   вообще  поставить  под   вопрос  на  протЯжении
длительнейшего периода истории  рода человеческого). ‡десь  царит убеждение,
что  род  обЯзан своей  устойчивостью  исключительно  жертвам и  достижениЯм
предков -  и что следует оплатить это  жертвами же и достижениЯми: тем самым
признают за собою долг, который постоЯнно  возрастает  еще и оттого, что эти
предки в  своем посмертном  существовании в качестве могущественных духов не
перестают  силою  своей  предоставлЯть  роду  новые  преимущества и  авансы.
Ќеужели же  даром? Ќо длЯ  того  неотесанного и "нищего  душой"  времени  не
существует   никакого  "даром".   —ем   же  можно   воздать   им?   †ертвами
(первоначально на пропитание, в грубейшем смысле), празднествами, часовнЯми,
оказанием почестей,  прежде  всего послушанием,  -  ибо  все  обычаи, будучи
творениЯми предков, суть также их уставы  и повелениЯ. „остаточно ли им дают
во всЯкое  времЯ? - это  подозрение остаетсЯ и растет:  времЯ от времени оно
вынуждает к большому выкупу оптом, к какому-то чудовищному возвращению долга
"заимодавцу"   (скажем,  пресловутым  жертвоприношением  первенца,   кровью,
человеческой  кровью  во всЯком случае).  ‘трах  перед родоначальником и его
властью,  сознание задолженности ему, согласно этого  рода логике, неизбежно
возрастает  в такой же точно мере, в какой  возрастает власть самого рода, в
какой  сам род предстает все  более победоносным,  независимым,  почитаемым,
устрашающим. Ћтнюдь  не  наоборот! Љаждый  шаг  к упадку рода,  все  беды  и
злополучиЯ, все признаки вырождениЯ, наступающего  распада, напротив, только
уменьшают  страх  перед духом его  основателЯ  и  постепенно сводЯт  на  нет
представление  о   его  уме,  предусмотрительности  и  наличной  мощи.  …сли
помыслить себе  этот неотесанный род  логики в его крайних последствиЯх,  то
прародителЯм  наиболее  могущественных  родов  приходитсЯ  в  конце  концов,
подчинЯЯсь  фантазии  нарастающего  страха,  самим  вырастать  в  чудовищных
масштабах   и   отодвигатьсЯ   во   мглу   божественной   злокозненности   и
невообразимости - прародитель  под  конец преображаетсЯ в бога.  Њожет быть,
именно  здесь  таитсЯ  происхождение  богов,  происхождение, стало быть,  из
страха!.. € кто счел бы нужным добавить:  "но также из благочестиЯ!" -  едва
ли смог бы выдержать поверку своей правоты наиболее продолжительным периодом
человеческого  рода,  его  доисторическим   прошлым.  ’ем   легче,  конечно,
выдержать эту  поверку промежуточным периодом, когда формируютсЯ благородные
поколениЯ  - те  самые,  которые  действительно  с  лихвой  отплатили  своим
созидателЯм, праотцам (героЯм, богам) всеми  свойствами,  проЯвившимисЯ  тем
временем в них самих, - благородными свойствами. Џозже мы еще  бросим взглЯд
на  овельможивание  и  облагораживание  богов  (что,  конечно,  не  ЯвлЯетсЯ
причислением их "к  лику свЯтых"); нынче же  проследим покуда до конца  весь
этот ход развитиЯ сознаниЯ вины.
     20
     Љак  учит  историЯ,  сознание  задолженности божеству никоим образом не
прекращаетсЯ   даже  после  упадка  основанной   на  кровном  родстве  формы
организации  "общины";  аналогично  тому, как  человечество унаследовало  от
родовой   знати   понЯтиЯ  "хорошо"  и  "плохо"   (вместе  с   его  коренной
психологической  тЯгой  к  учреждению  табелей  о рангах),  оно  получило  в
наследство нарЯду  с родовыми и  племенными  божествами  также и  тЯжесть не
оплаченных  еще  долгов  и  стремление к их  погашению.  (Џереходную ступень
образуют те обширные  популЯции рабов и крепостных, которые приноровились  -
принудительно ли, подобострастно ли и через mimicry -  к культу богов  своих
господ:  от них затем и  разливаетсЯ это наследство во все стороны.) —увство
задолженности   божеству   не   переставало   расти  на  протЯжении   многих
тысЯчелетий,  и притом все в той  же  пропорции,  в какой росло на  земле  и
взмывало вверх понЯтие Ѓога и ощущение Ѓога. (‚сЯ историЯ этнической борьбы,
побед, примирений,  слиЯний,  все,  что предшествует окончательной  иерархии
народных   элементов   в  каждом  великом  расовом  синтезе,   отражаетсЯ  в
генеалогической  неразберихе их  богов, в  сагах об их  борениЯх,  победах и
примирениЯх;  переход  к  всемирным империЯм сопрЯжен  всегда с  переходом к
всемирным божествам;  деспотизм своим превозмоганием независимого дворЯнства
всегда   также   расчищает   путь   какому-либо   монотеизму).   ‚осхождение
христианского  Ѓога,  как  максимального  Ѓога,  достигшего  пика  градации,
повлекло за собою и максимум чувства вины на земле. „опустив, что мы наконец
вступили в  обратное  движение,  позволительно было  бы  с  немалой степенью
вероЯтности заключить из  неудержимого упадка веры в христианского Ѓога, что
уже и  теперь  в человеке налицо  значительный спад  сознаниЯ вины; в  любом
случае не следует  исключать шанса, что полнаЯ и совершеннаЯ  победа атеизма
смогла  бы  освободить  человечество  от всего  этого  чувства задолженности
своему  началу, своей causa prima. Ђтеизм  и нечто  вроде второй  невинности
свЯзаны друг с другом. -
     21
     ‘казанное вкратце и вчерне  относитсЯ к свЯзи понЯтий  "вина", "долг" с
религиозными  предпосылками:  Я  умышленно  не  затронул  покуда  собственно
морализации  этих понЯтий (смещениЯ их  в совесть,  точнее смешениЯ нечистой
совести с понЯтием  Ѓога) и  даже в конце предыдущей  главки высказывалсЯ  в
таком ключе, словно  бы этой морализации  и  не  было вовсе,  а  значит так,
словно бы названные понЯтиЯ впредь неизбежно близились к концу с устранением
их предпосылки - веры в  нашего "заимодавца", Ѓога. ђеальное положение вещей
до  ужасного  расходитсЯ  с этим.  ‘  морализацией понЯтий вины и  долга, со
смещением  их  в нечистую  совесть предпринЯта, собственно  говорЯ,  попытка
обратить вспЯть направление только что описанного развитиЯ, по меньшей  мере
амортизировать  его  движение:  именно  теперь  должен  был  раз и  навсегда
пессимистически  закрытьсЯ шанс на окончательную  уплату,  теперь должен был
взглЯд  безутешно отскочить  рикошетом  от  железной  невозможности,  теперь
должны были эти понЯтиЯ  "вина" и "долг" обернутьсЯ вспЯть - против кого же?
‘омнений нет:  прежде всего  против "должника", в  котором  отныне  нечистаЯ
совесть  приживаетсЯ,  въедаетсЯ,  распространЯетсЯ  и полипообразно  растет
вширь  и вглубь,  покуда наконец  с нерасторжимостью  вины не  зачинаетсЯ  и
нерасторжимость искуплениЯ, мысль о ее неоплатности (о "вечном  наказании"),
- но  под конец даже против  "заимодавца", будут ли при этом думать  о causa
prima человека, о начале рода человеческого, о родоначальнике его, свЯзанном
отныне  проклЯтием  ("Ђдам", "первородный грех",  "несвобода воли"),  или  о
природе, из  лона  которой вышел человек и в  которую отныне  влагаетсЯ злой
принцип ("очертовщление природы"), или  вообще о существовании, обесцененном
в самом себе (нигилистический разрыв с ним, тоска по Ќичто или тоска  по его
"контрасту", по  ино-бытию,  буддизм  и  сродни  ему),  -  пока мы  разом не
останавливаемсЯ  перед  парадоксальным  и  ужасным  паллиативом,  в  котором
замученное человечество обрело себе временное облегчение, перед этим штрихом
гениЯ  христианства:  Ѓог, сам жертвующий собою во искупление вины человека,
Ѓог,  сам  заставлЯющий  себЯ  платить  самому  себе,  Ѓог,  как единственно
способный искупить в человеке  то, что в самом человеке стало неискупимым, -
заимодавец, жертвующий  собою  ради своего должника, из любви (неужели в это
поверили? - ), из любви к своему должнику!..
     22
     ‚озможно,  уже угадали, что  собственно  свершилось со всем  этим и под
этим: свершилась  волЯ к самоистЯзанию,  та впалаЯ  жестокость приученного к
интимности,  спугнутого  в  самого  себЯ  зверочеловека, запертого  в  целЯх
приручениЯ  в  "государство", изобретшего  нечистую  совесть, дабы причинЯть
себе  боль, после  того  как был заткнут естественный выход этой хронической
болечесотки,   -  свершилсЯ  человек  нечистой  совести,   который  завладел
религиозной  предпосылкой,   дабы   возогнать  свой  самотерз  до  ужасающей
выносливости  и  остроты. ‚ина  перед Ѓогом, эта  мысль становитсЯ  длЯ него
орудием  пытки.   Ћн  схватывает  в  "Ѓоге"  предельные  контрасты,  которые
измышлЯет на  потребу  собственным  и  неотторжимым  животным инстинктам, он
перетолковывает сами эти животные инстинкты в вину перед Ѓогом (как  вражду,
восстание,  бунт  против "ѓоспода",  "Ћтца", предка  и первоначала мира), он
впрЯгает себЯ в противоречие "Ѓог" и "„ьЯвол", он выбрасывает из себЯ всЯкое
отрицание самого себЯ, природы, естественности, фактичности своего существа,
представаЯ    неким    утверждением,    чем-то    существующим,    телесным,
действительным, Ѓогом, свЯтостью Ѓожьей,  судом  Ѓожьим, палачеством Ѓожьим,
потусторонностью,  вечностью,  мукой  без  конца,   адом,   несоизмеримостью
наказаниЯ и  вины. ќто своего рода  исступленность воли в  элементе душевной
жестокости, решительно  не имеющаЯ равных  себе: волЯ  человека  чувствовать
себЯ  виновным и негодным  вплоть до неискупимости,  его волЯ  считать  себЯ
наказанным, хотЯ и наказание никогда не могло бы быть эквивалентно вине, его
волЯ заразить и отравить подоплеку  вещей проблемой  наказаниЯ и вины, чтобы
раз и навсегда отрезать себе все пути из этого лабиринта  "навЯзчивых идей",
его  волЯ водрузить идеал  - идеал "свЯтого Ѓога" - и  перед  лицом его быть
осЯзаемо уверенным в своей абсолютной недостойности. Ћ,  эта безумнаЯ жалкаЯ
бестиЯ   человек!  „о  каких  только   затей  не  додумываетсЯ  она,   какаЯ
противоестественность,  какие пароксизмы  вздора, какаЯ  бестиальность  идеи
вырываютсЯ наружу, стоит лишь  чуточку воспрепЯтствовать ей быть  бестией на
деле!..   ‚се  это  интересно   как  нельзЯ,  но  и   полно   такой  черной,
беспросветной,  энервирующей  тоски,  что  следует  насильно возбранЯть себе
слишком  долго  вглЯдыватьсЯ в эти пропасти. ‡десь, что  и говорить,  Явлена
болезнь, ужаснейшаЯ болезнь из всех бешенствовавших до сих пор в человеке, -
и кто в состоЯнии еще слышать (но в наше времЯ не имеют уже ушей длЯ  этого!
- ), как среди воцарившейсЯ ночи мученичества и абсурда звучал крик о любви,
крик  тоскливейшего восторга, спасениЯ в  любви, тот отворачиваетсЯ, объЯтый
непобедимым  страхом... ‚ человеке так  много ужасного!..  ‡емлЯ  слишком уж
долго была домом длЯ умалишенных!..
     23
     ‘казанного раз и навсегда достаточно о происхождении "свЯтого  Ѓога". -
—то  концепциЯ  богов  сама  по себе  не  обЯзательно должна  вести к  порче
фантазии,  которую  мы  вынуждены  были  на  миг  представить  себе,  -  что
существуют  более  благородные  повадки  обращениЯ с вымыслом богов,  нежели
самораспинание  и  самоосквернение   человека,  по   части  коих   последние
тысЯчелетиЯ  …вропы добились своего  мастерства, - в этом,  к счастью, можно
еще  убедитьсЯ  с  каждого  взглЯда,  брошенного  на  греческих  богов,  эти
отображениЯ благородных и суверенных людей,  в которых  животное, таЯщеесЯ в
человеке, чувствовало себЯ  обожествленным  и  не  терзало самого  себЯ,  не
свирепствовало против самого себЯ! ќти  греки длительное  времЯ пользовались
своими богами как  раз длЯ того, чтобы не подпускать к себе близко "нечистую
совесть",  чтобы  наслаждатьсЯ  свободой своей души:  стало быть,  в смысле,
обратном тому, во  что употребило  своего Ѓога  христианство. Ћни заходили в
этом весьма далеко, эти  роскошные и исполненные львиной храбрости сорванцы;
и  не  какой-нибудь авторитет, а  сам  гомеровский ‡евс  дает  им там и  сЯм
понЯть, что они слишком легкомысленно относЯтсЯ к делу. "‘транно!" - говорит
он однажды - речь идет о случае ќгиста, весьма скверном случае -
     ‘транно, как смертные люди за все нас, богов, обвинЯют!
     ‡ло от нас, утверждают они; но не сами ли часто
     ѓибель, судьбе вопреки, на себЯ навлекают безумством?
     ѓомер, "ЋдиссеЯ"
     Ќо в то же времЯ здесь слышно и видно, что и этот олимпийский зритель и
судьЯ далек от того, чтобы невзлюбить их за это и быть о них дурного мнениЯ:
"что  за сумасброды!" -  так  думает он, взираЯ на  злодеЯниЯ смертных,  - а
"сумасбродство", "безрассудство", толику "чокнутости" допускали в  себе даже
греки  наиболее сильного и отважного  времени  в качестве причины  множества
скверных и гибельных вещей - сумасбродство, не грех! понимаете ли  вы это?..
Ќо даже и эта чокнутость была проблемой:  "а как она возможна?  откуда могла
она  собственно  возникнуть  в  таких  головах,  как  наши,  у   нас,  людей
благородного  происхождениЯ,  счастьЯ,  удачливости,  изысканного  общества,
аристократичности, добродетели?" - так на протЯжении столетий спрашивал себЯ
благородный  грек при  виде  каждой  непонЯтной  ему  мерзости  и злодеЯниЯ,
которыми бесчестил  себЯ один  из равных  ему. "…го,  должно быть,  одурачил
бог", - говорил он себе наконец, покачиваЯ  головой...  ќта увертка  типична
длЯ  греков... ’аким вот  образом  служили тогда боги  длЯ  того,  чтобы  до
известной степени оправдывать человека и в дурном; они служили причиной зла:
они  брали  на себЯ в то времЯ не наказание,  а - что гораздо благороднее  -
вину...
     24
     - џ  заканчиваю тремЯ  вопросительными знаками,  это  вполне  очевидно.
"‚оздвигаетсЯ ли здесь по сути идеал или разрушаетсЯ?" - так, может статьсЯ,
спросЯт  менЯ...  Ќо  достаточно ли  вы  спрашивали  самих себЯ, как  дорого
оплачивалось на земле воздвижение  всЯкого идеала?  ‘колько действительности
должно  было  быть  очернено и недопонЯто ради  этого, сколько освЯщено лжи,
сколько сбито с толку совести, сколько всЯкий раз пожертвовано "Ѓога"? —тобы
можно было воздвигнуть свЯтыню, нужно разбить свЯтыню: это закон -  покажите
мне  случай, где он  не  был  исполнен!.. Њы,  нынешние  люди, мы  предстаем
наследниками  целых  тысЯчелетий вивисекции совести и жестокого  обращениЯ с
животными  в  самих себе: в этом наша  длительнейшаЯ выучка,  возможно, наше
художество,  во  всЯком  случае  наша  истонченность, избалованность  нашего
вкуса. ‘лишком долго смотрел  человек  "дурным глазом" на свои  естественные
склонности, пока наконец они не породнились в нем с "дурной  совестью". ‘ама
по себе была бы возможна и обратнаЯ попытка - но у кого достанет на это сил?
- именно, породнить с нечистой совестью неестественные  склонности, все  эти
устремлениЯ  к  потустороннему, противочувственному,  противоинстинктивному,
противоприродному, противоживотному,  короче, прежние идеалы,  ЯвлЯющиесЯ  в
совокупности жизневраждебными и мироклеветническими. Љ кому обратитьсЯ нынче
с такими  надеждами и  требованиЯми?.. ќто  значило бы - восстановить против
себЯ как раз  добрых людей; к тому же,  как и полагаетсЯ, тЯжелых на подъем,
смирившихсЯ, тщеславных,  экзальтированных, уст