подгнила,  и  в  каждом Яблоке  есть  червоточина.  ‚ерьте  мне,  если  люди
принуждены работать на научной фабрике и приносить свою  долю пользы прежде,
чем они дозреют, то науке грозит в ближайшем будущем такаЯ же гибель, как  и
невольникам, слишком рано  принужденным работать на этой фабрике. џ сожалею,
что  принужден  прибегать  к  жаргону  рабовладельцев  и  работодателей  длЯ
описаниЯ таких отношений, которые, собственно, должны  мыслитьсЯ  свободными
от  всЯких  утилитарных соображений и жизненной нужды,  но  слова "фабрика",
"рабочий  рынок",  "спрос",  "утилизациЯ"  и  тому подобные  вспомогательные
термины  эгоизма  невольно  просЯтсЯ  на Язык,  когда  приходитсЯ изображать
молодое  поколение ученых.  „обросовестнаЯ  посредственность  становитсЯ все
посредственнее, а наука  в смысле  экономическом  все  полезнее.  ‘обственно
говорЯ, новейшее поколение ученых мудро  только в одном отношении и  в  этом
отношении, пожалуй, мудрее,  чем все  люди  прошлого,  во  всех же остальных
отношениЯх  оно  только,  мЯгко  выражаЯсь,  бесконечно  отлично  от  ученых
прежнего склада.  ЌесмотрЯ  на это,  они требуют себе  почестей и выгод, как
будто государство и общественное мнение были бы обЯзаны считать новые монеты
столь же полновесными, как и старые. ‹омовые извозчики заключили между собой
рабочий договор и объЯвили гениЯ излишним, признав печать его на себе самих,
но  позднейшее  поколение,  вероЯтно,  сейчас  же  заметит,  что  их  здание
представлЯет  собой  груду  свезенного  в кучу  материала,  а  не правильную
постройку. ’ем, кто неутомимо твердит современный боевой и  жертвенный клич:
"разделение труда! плечо  к плечу!",  нужно раз  и навсегда  коротко  и Ясно
сказать:  если вы  хотите  двинуть науку как  можно  быстрее вперед,  то  вы
рискуете  ее очень быстро погубить, подобно тому как у вас погибнет наседка,
если  вы  вздумаете  принуждать  ее искусственными  мерами нести  как  можно
быстрее Яйца. Ћ, конечно, наука в последнее  десЯтилетие изумительно  быстро
шагнула  вперед,  но  взглЯните на ваших  ученых,  этих  истощенных наседок.
Џоистине, они  не похожи  на "гармонические"  натуры; только  кудахтать  они
умеют больше, чем когда-либо, так как они чаще несут Яйца; правда, зато Яйца
делаютсЯ  все  меньше  (хотЯ  книги все  толще).  Џоследним  и  естественным
результатом  такого   положениЯ   вещей   ЯвлЯетсЯ   пользующаЯсЯ  всеобщими
симпатиЯми   "популЯризациЯ   науки"   (нарЯду   с   ее   "феминизацией"   и
"инфантизацией"),  т.  е.  пресловутаЯ  кройка  научного  платьЯ  по  фигуре
"смешанной публики",  чтобы  отличить здесь портновскую деЯтельность отменно
портновским немецким Языком. ѓете  видел в  этом злоупотребление и требовал,
чтобы науки влиЯли на  внешний мир только повышенной действенностью.  “ченым
старших поколений такое  злоупотребление  наукой представлЯлось, кроме того,
по весьма веским причинам делом тЯжелым и обременительным, и  точно так же в
силу весьма  веских  причин  ученые младшего  поколениЯ  относЯтсЯ  к  этому
вопросу  весьма  легко,  ибо  они сами, за  исключением маленького уголка их
знаний, представлЯют  собой весьма смешанную публику,  разделЯющую  также  и
потребности последней. €м стоит  только удобно усестьсЯ,  чтобы открыть этой
популЯрной  смеси потребности и  любопытства  доступ в  скромную  область их
изысканий. € этот-то  простой  акт  удобства они претенциозно  характеризуют
словами:  "“ченый  скромно  снисходит к своему народу",  в то  времЯ  как  в
сущности ученый лишь снизошел  к самому  себе, поскольку он  сам ЯвлЯетсЯ не
ученым, а чернью. ‘оздайте себе истинную идею "народа": она никогда не может
быть слишком  благородной  и  возвышенной.  …сли бы вы  в  самом  деле  были
высокого мнениЯ о народе, то вы были бы милосердны  к нему  и  поостереглись
бы, конечно, предлагать  ему  вашу историческую  "царскую  водку" в качестве
подкреплЯющего  и жизненного напитка. Ќо вы в глубине души весьма невысокого
мнениЯ о нем, ибо не можете  иметь истинного и прочно обоснованного уважениЯ
к его будущему; вы  действуете как  практические пессимисты, Я хочу сказать,
как люди, которыми  руководит предчувствие гибели и которые вследствие этого
сделались апатично-равнодушными к чужому благу и даже к своему собственному.
‹ишь бы землЯ нас носила! € если она не хочет нас больше носить, то и в этом
случае  невелика  беда,  -  так  чувствуют  они  и  ведут  свое  ироническое
существование.


        8
     Њожет показатьсЯ странным, но отнюдь  не противоречивым, если Я тем  не
менее приписываю той самой эпохе, котораЯ имеет обыкновение  в такой громкой
и  назойливой  форме предаватьсЯ  беззаботнейшему ликованию по поводу своего
исторического   образованиЯ,   род   иронического   самосознаниЯ,  некоторое
носЯщеесЯ  в  воздухе предчувствие того, что здесь  нет  места ликованию,  и
страх,  что,  может  быть,  близок  конец  всем  наслаждениЯм  исторического
познаваниЯ.  ’акого  же  рода  загадку,  но  только  относительно  отдельных
личностей поставил нам ѓете в своей замечательной характеристике Ќьютона: он
находит в глубине (или,  правильнее, на вершинах)  существа Ќьютона "смутное
предчувствие его неправоты",  как некоторое,  заметное только в определенные
моменты,  проЯвление высшего контролирующего сознаниЯ, достигшего известного
иронического обозрениЯ необходимо присущей ему природы. ’очно так же в более
широко и высоко развитых исторических людЯх мы встречаем часто пониженное до
уровнЯ всеобшего  скептицизма  сознание,  какаЯ  нелепость и предрассудок  -
вера, что  воспитание  народа  должно носить  исторический  по  преимуществу
характер, как это имеет место сейчас; ведь именно наиболее сильные народы, и
притом сильные своими  делами  и подвигами, жили  иначе,  иначе  воспитывали
юношество. Ќо  именно нам  эта нелепость, этот предрассудок и приличествует,
обыкновенно  возражают  скептики, нам,  поздним  пришельцам, нам,  последним
выцветшим  отпрыскам могучих и  жизнерадостных  поколений,  нам,  к  которым
следует отнести пророчество ѓесиода,  что  люди  некогда  будут рождатьсЯ  с
седыми волосами  и что ‡евс истребит  это поколение,  как только в нем  Ясно
обозначитсЯ названный признак. €сторическое образование должно действительно
считатьсЯ родом прирожденного седовласиЯ, и те, кто с  детства носЯт на себе
его печать, вынуждены в  конце концов прийти к инстинктивной вере в старость
человечества;  а  старости  и  приличествует  теперь  стариковское  занЯтие,
именно,  заглЯдывание в прошлое, поверка счетов,  подведение итогов,  поиски
утешениЯ в прошлом в форме воспоминаний,  короче - историческое образование.
Ќо человеческий род крепок и устойчив и не желает, чтобы его рассматривали в
его  развитии вперед или  назад  по тысЯчелетиЯм  или даже сотнЯм тысЯч лет;
другими словами, он вовсе не желает, как целое, подвергатьсЯ рассмотрению со
стороны бесконечно малого атома, точки - отдельного человека. €бо что значат
каких-нибудь несколько тысЯчелетий (или, выражаЯсь иначе, промежуток времени
в 34 следующие друг за другом человеческие жизни, считаЯ по 60 лет в каждой)
и можно ли говорить  в начале такого периода о "юности", а в конце его уже о
"старости человечества"? Ќе скрываетсЯ ли скорее за этой  парализующей верой
в уже начавшеесЯ увЯдание человечества  некоторое недоразумение, выросшее на
почве    унаследованного   от    средних   веков   христианско-богословского
представлениЯ  или  мысли о близком конце мира и о страшном суде? Ќе принЯло
ли это  представление  лишь новую форму под влиЯнием повышенной исторической
потребности в суде, словно наша эпоха последнЯЯ из возможных и сама призвана
организовать  тот мировой  суд над всем прошлым, который  христианскаЯ догма
ожидала  отнюдь не  от людей, а  от "‘ына —еловеческого"? ђаньше это memento
mori,  обращенное  как  к   человечеству,  так  и   к  отдельным  личностЯм,
представлЯло  вечно терзающее  жало  и как бы  острую вершину средневекового
знаниЯ и средневековой  совести.  Џровозглашенный  новейшей  эпохой  в  виде
протеста  лозунг  memento  vivere звучит пока,  говорЯ  откровенно, довольно
робко, произноситсЯ  не полным  голосом и едва ли не заключает в себе что-то
неискреннее. €бо человечество еще прочно сидит  на memento mori и выдает это
обстоЯтельство своей универсальной потребностью  в истории: знание, несмотрЯ
на свой могучий размах, не  сумело еще вырватьсЯ на волю,  глубокое  чувство
безнадежности  еще  осталось и принЯло ту  историческую  окраску,  котораЯ в
настоЯщее времЯ окутывает меланхолической дымкой все наше высшее образование
и воспитание. ђелигиЯ, длЯ которой из всех часов человеческой жизни наиболее
важным  ЯвлЯетсЯ последний,  котораЯ предсказывает прекращение  земной жизни
вообще и заставлЯет всех  живущих жить, так сказать,  в пЯтом акте трагедии,
конечно, пробуждает  глубочайшие  и  благороднейшие  силы,  но она враждебна
всЯкому  насаждению  нового,  всЯкому  смелому  опыту,  всЯкому   свободному
желанию; она противитсЯ всЯкому полету в область неизвестного, так как там у
нее  нет  ни привЯзанностей,  ни надежд;  она миритсЯ с  вновь  возникающим,
только скрепЯ  сердце, чтобы  при  первом  удобном  случае  отодвинуть его в
сторону и принести в жертву, как соблазн  к жизни,  как ложь в оценке бытиЯ.
’о же, что  сделали флорентийцы, когда под впечатлением покаЯнных проповедей
‘авонаролы они  устроили знаменитое  аутодафе из картин, рукописей, зеркал и
масок, готово  сделать христианство с каждой культурой,  котораЯ побуждает к
стремлению вперед и избирает своим девизом упомЯнутое memento vivere, и если
оно  не  может добитьсЯ этого прЯмым путем, без околичностей,  т.  е.  путем
применениЯ силы, то оно достигает все же этой своей цели, действуЯ в союзе с
историческим образованием, по большей  части даже без ведома  последнего, и,
говорЯ затем от его имени, пожимаЯ плечами, отрицает  все вновь возникающее,
стараЯсь  набросить   на  него   оттенок   чего-то  крайне   запоздалого   и
свойственного   эпигонам,  короче  говорЯ,   характер  прирожденной  седины.
Џроникнутые горечью  и  глубокомысленно-серьезные размышлениЯ о тщете  всего
земного, о  близости  страшного суда  принЯли  теперь более утонченную форму
скептического  сознаниЯ,  в  силу  которого  быть  знакомым   со  всем,  что
происходило  раньше, хорошо потому,  что все равно уже слишком поздно, чтобы
создать  что-нибудь   лучшее.   ’аким  путем  историческое  чувство   делает
обладателей его  пассивными  и  ретроспективными, и  разве только  в  момент
минутного  самозабвениЯ,   когда  именно  это  чувство   временно  перестает
действовать, страдающий исторической лихорадкой человек становитсЯ активным,
чтобы  сейчас  же  по   совершении   какого-либо  действиЯ  подвергнуть  его
анатомическому  сечению,  задержать  при помощи аналитического  рассмотрениЯ
дальнейшее его влиЯние и препарировать его как  "историю". ‚ этом  смысле мы
еще живем  в  средние века, а  историЯ продолжает оставатьсЯ замаскированной
теологией, так же как  и почтительность, с которой неученый профан относитсЯ
к  касте ученых, ведет  свое происхождение  от  благоговениЯ перед духовными
лицами. ’о,  что раньше  воздавалось  церкви, то воздаетсЯ и теперь,  хотЯ в
более скромных  размерах, науке; но  факт этой жертвы  вообще есть результат
прежнего влиЯниЯ церкви,  а  не современного духа, который  при  всех  своих
других достоинствах отличаетсЯ, как известно, некоторой скаредностью и плохо
знаком с благородной добродетелью щедрости.
     Ѓыть может, этот вывод не понравитсЯ и встретит так же мало сочувствиЯ,
как сделаннаЯ выше попытка вывести избыток истории из средневекового memento
mori, а также  из той безнадежности, с которой христианство в глубине своего
сердца  относитсЯ  ко  всем  грЯдущим  эпохам земного  существованиЯ.  Џусть
попытаютсЯ подыскать на место приведенного объЯснениЯ, принЯтого мною  также
не совсем без  колебании, лучшие объЯснениЯ, ибо что  касаетсЯ происхождениЯ
исторического образованиЯ - и его внутреннего, во всех  отношениЯх коренного
противоречиЯ  духу "нового  времени" и  "современного  сознаниЯ",  - то  это
происхождение должно  быть  в  свою очередь  объЯснено исторически,  историЯ
должна сама разрешить  проблему истории,  знание  должно обратить свое  жало
против  самого  себЯ -  этот  тройной  долг и  есть  императив духа  "нового
времени", если действительно  в последнем  имеютсЯ элементы  чего-то нового,
могучего, жизнеспособного и  изначального. €ли же правы те, которые говорЯт,
что  мы,  немцы,  оставлЯЯ  в  стороне  романские  народы,  во  всех  высших
проЯвлениЯх культуры осуждены быть постоЯнно только  "потомками" потому, что
мы только  и  можем быть  ими; это весьма  спорное положение было  высказано
однажды ‚ильгельмом ‚аккернагелем в такой форме: "Њы, немцы, народ потомков,
мы со  всем  нашим высшим знанием  и даже с нашей  верой  только  наследники
античного  мира; даже  те, кто, будучи враждебно  к этому настроенными, и не
хотели  бы этого,  вдыхают  непрерывно нарЯду с  духом  христианства также и
бессмертный дух  древнеклассического  образованиЯ,  и  если  бы  кому-нибудь
удалось  исключить эти  два  элемента  из  жизненной  атмосферы,  окружающей
внутреннего  человека, то врЯд ли от нее  осталось бы даже столько,  сколько
необходимо  длЯ  поддержаниЯ  духовной жизни".  Ќо  если  бы  даже мы охотно
успокоились на том, что наше  призвание  - быть наследниками древнего  мира,
если бы мы  даже решились неуклонно рассматривать это наше призвание во всей
его  строгости и  величии и в  этой неуклонности видели  бы наше почетное  и
единственное преимущество, то мы тем  не  менее были  бы вынуждены  спросить
себЯ, действительно ли  вечное наше  назначение  должно  заключатьсЯ  в том,
чтобы быть питомцами  древнего мира на его склоне: будет же нам когда-нибудь
разрешено  ставить себе  шаг за шагом  все более  высокие  и  далекие  цели,
когда-нибудь  будет же за  нами признана та  заслуга, что  мы воспроизвели в
себе дух александрийско-римской культуры - и это  благодарЯ нашей склонности
к  универсальной  истории - в таких  плодотворных и грандиозных  формах, что
имеем право теперь,  в  качестве благороднейшей награды,  поставить себе еще
более  грандиозную задачу -  свЯзать себЯ с миром, лежащим за и вместе с тем
над александрийской  эпохой,  и  смело направить свои  поиски за идеалами  в
древнегреческий мир великого, естественного и человеческого. Ќо там мы видим
реальность по существу неисторической  культуры и вместе с тем, несмотрЯ  на
это или скорее  благодарЯ этому, культуры  несказанно богатой  и  жизненной.
…сли  бы  даже  мы,  немцы,  были  не чем иным,  как потомками, мы  могли бы
рассматривать такую культуру как наследство, которое мы должны усвоить себе,
видеть наше величие и гордость именно в качестве потомков.
     ќтим мы хотим сказать одно,  и только  одно,  что  даже столь тЯгостное
иногда представление о себе как об эпигонах может, при  условии широкого его
пониманиЯ, обусловить  как длЯ отдельных лиц, так и длЯ целого народа весьма
важные последствиЯ  и полное  надежды влечение к  будущему именно постольку,
поскольку мы смотрим на себЯ как на наследников  и потомков изумительных сил
классического  мира и  поскольку  мы  в  этом  усматриваем нашу  честь, наше
отличие. Ќо  мы никоим образом не должны смотреть на себЯ как на выцветших и
захиревших  последышей  сильных  поколений,  -  последышей,  ведущих  жалкое
существование  антиквариев  и могильщиков  этих поколений. ’аким  последышам
действительно выпадает в  удел ироническое существование: разрушение следует
за  ними по  пЯтам на  всем  течении их убогого  жизненного странствиЯ;  они
содрогаютсЯ  перед   этим   разрушением,   наслаждаЯсь   прошлым,  ибо   они
представлЯют собой  ходЯчую памЯть, и  в  то же  времЯ их  воспоминание  без
наследников  не имеет никакой цены. Џоэтому в их душе живет смутное чувство,
что их жизнь есть несправедливость,  ибо она не может быть оправдана никакой
грЯдущей жизнью.
     Џредставим  себе, что  эти  последыши-антикварии  внезапно  решились бы
заменить  такое  иронически-болезненное  самоограничение  беззастенчивостью;
представим себе,  что  они  зычным  голосом возвестили бы: наше поколение на
вершине своего развитиЯ, ибо только теперь оно обладает знанием о самом себе
и  только  теперь оно  само себе открылось, - и  тогда мы  имели бы зрелище,
которое  могло  бы  прекрасно   проиллюстрировать  загадочное  значение  длЯ
немецкого образованиЯ одной весьма знаменитой  философской системы. џ думаю,
что  в истории немецкой образованности за последнее столетие мы не найдем ни
одного опасного  колебаниЯ или  уклонениЯ,  которое  не  стало  еще  опаснее
благодарЯ  громадному  и  продолжающемусЯ  до  настоЯщей минуты влиЯнию этой
философии, именно гегелевской. Џоистине парализует и удручает вера в то, что
ты последыш  времен, но  ужасной  и разрушительной представлЯетсЯ  эта вера,
когда в один прекрасный  день она  путем дерзкого  поворота  мыслей начинает
обоготворЯть   этого   последыша   как   истинную   цель   и   смысл   всего
предшествовавшего развитиЯ,  а  в  ученом  убожестве  его  видит  завершение
всемирной истории. ’акой способ мышлениЯ приучил немцев  говорить о "мировом
процессе"  и  оправдывать  свою  эпоху как  необходимый результат всемирного
процесса; эта точка  зрениЯ поставила историю на место других духовных  сил,
искусства и религии, как единственную верховную силу, поскольку она ЯвлЯетсЯ
"реализующим самое себЯ понЯтием",  "диалектикой духа  народов"  и  "мировым
судом".
     ќту  понЯтую на  гегелевский  лад  историю  в  насмешку  назвали земным
шествием Ѓога, хотЯ названный  Ѓог есть,  в свою очередь, лишь продукт самой
истории.  Ќо этот Ѓог  стал сам себе прозрачно  Ясным  и понЯтным  в  недрах
гегелевского мозга и успел пройти все диалектически возможные ступени своего
развитиЯ, вплоть до упомЯнутого самооткровениЯ, так что длЯ ѓегелЯ вершина и
конечный  пункт  мирового  процесса  совпали  в  его  собственном берлинском
существовании. Њало того,  ему бы следовало сказать, что все, что произойдет
после него,  в сущности должно  рассматриватьсЯ  только как музыкальнаЯ кода
всемирно-исторического рондо или, еще  точнее, как нечто совершенно ненужное
и лишнее. ќтого  он не сказал, но зато он привил пропитанным его философской
закваской  поколениЯм  то  восхищение перед  "властью  истории",  которое на
практике  постоЯнно   вырождаетсЯ  в  голое  преклонение  перед   успехом  и
идолопоклонство  перед  фактом, длЯ каковой  цели теперь приспособили крайне
мифологическое  и,  сверх  того,  весьма  немецкое  выражение  "считатьсЯ  с
фактами". Ќо кто привык с самого начала  гнуть спину и склонЯть голову перед
"властью истории",  тот  под  конец станет, подобно  китайскому  болванчику,
механически   поддакивать  всЯкой  власти,  будет   ли   то   правительство,
общественное мнение  или  численное большинство, и  двигать  своими  членами
строго  в  такт  с   движениЯми  нитки,   за  которую  дергает  какаЯ-нибудь
управлЯющаЯ им  "власть". …сли  каждый  успех заключает в себе  какую-нибудь
разумную  необходимость,  если каждое  событие есть  победа  логического или
"идеи", тогда нам остаетсЯ  только  стремительно преклонить  колени и в этой
позе пройти всю лестницу  "успехов"!  €  после этого вы говорите, что  времЯ
господства мифологии прошло или что религии находЯтсЯ в состоЯнии вымираниЯ?
‚зглЯните  только на религию  исторического могущества, обратите внимание на
свЯщеннослужителей мифологии  идей  и  их израненные колена!  € разве  мы не
видим, что даже сами добродетели шествуют в свите этой новой веры? ђазве это
не самоотречение,  когда  исторический человек  позволЯет превратить  себЯ в
объективное зеркало? ђазве это не великодушие, когда он отрекаетсЯ от всЯкой
власти на небе и земле,  преклонЯЯсь  в  лице каждой  власти перед властью в
себе? ђазве это не  справедливость, когда он постоЯнно держит в руках  весы,
взвешивающие  власти, зорко  наблюдаЯ, котораЯ, как более  могущественнаЯ  и
тЯжелаЯ,  перевесит  другую?  Ђ  какой  школой благоприличиЯ  ЯвлЯетсЯ такое
отношение к  истории! ‚се рассматривать объективно, ни на  что не гневатьсЯ,
ничего не любить, все понимать - это делает человека столь кротким и гибким;
и даже тогда, когда один из воспитанников названной  школы начинает публично
негодовать и раздражатьсЯ, этому только радуютсЯ, ибо все хорошо знают,  что
это  нужно понимать в смысле артистическом и что это есть  ira и studium и в
то же времЯ вполне sine ira et studio.
     Љакими устарелыми должны казатьсЯ  мысли, которые  вызывают в моей душе
зрелище такого сочетаниЯ мифологии и добродетели! Ќо мне надо их  как-нибудь
высказать,  и пусть их  осмеивают,  сколько хотЯт. џ бы сказал так:  историЯ
постоЯнно твердит: "так было  однажды", а мораль:  "вы не должны" или "вы не
должны  были бы".  ‘  этой точки зрениЯ историЯ ЯвлЯетсЯ в  действительности
компендиумом фактической  безнравственности. ‚ какую  грубую ошибку впал  бы
тот,  кто  стал бы рассматривать  историю  в  то же времЯ и  как судью  этой
фактической безнравственности!  ’ак, например, тот факт, что  ђафаэль должен
был умереть,  едва  достигнув  36 лет, оскорблЯет наше нравственное чувство:
существо, подобное ђафаэлю,  не должно умирать. …сли же вы хотите прийти  на
помощь истории в качестве  апологетов факта, вы скажете: он выразил все, что
имел  выразить, а если бы  и  продолжал жить, то мог бы постоЯнно  создавать
прекрасное, подобное  прежнему,  а не новую  красоту  и  т. д. Ќо, идЯ  этим
путем, вы становитесь адвокатами дьЯвола и  именно потому, что вы из успеха,
из факта  делаете  себе  идола,  в  то времЯ как  факт всегда глуп и во  все
времена походил  скорее  на тельца, чем  на Ѓога.  Ќо кроме  того, вам,  как
апологетам  истории, служит суфлером также и невежество: ибо  только потому,
что вы не знаете, что представлЯет собой такаЯ natura naturans, как ђафаэль,
вы  можете  оставатьсЯ равнодушным к тому, что  он был и  что его  больше не
будет.  Џо поводу ѓете нас недавно тоже кто-то  хотел просветить, утверждаЯ,
что в  свои 82 года  он уже пережил себЯ;  а  Я все-таки  охотно променЯл бы
целые  возы свежих высокосовременных  жизней  на несколько  лет "пережившего
себЯ"  ѓете,  чтобы быть  еще участником  таковых  бесед, какие вел  ѓете  с
ќккерманом, и чтобы этим способом избавитьсЯ от всех современных поучений со
стороны  легионеров минуты. ‘коль  немногие из  живущих имеют  вообще  право
жить, когда такие люди умирают! —то живы многие и что тех немногих уже нет в
живых, это -  только грубаЯ истина,  т. е. непоправимаЯ  глупость, неуклюжее
"так  уж  заведено", противопоставленное  моральному "этого  не должно  было
быть". „а, противопоставленное моральному! €бо о какой  бы добродетели мы ни
говорили -  о  справедливости,  о  великодушии,  о храбрости,  о мудрости  и
сострадании человека, - везде он добродетелен потому, что он восстает против
этой слепой власти фактов, против тирании  действительного и подчинЯетсЯ при
этом  законам, которые  не  тождественны  с законами исторических приливов и
отливов. Ћн плывет всегда  против исторического  течениЯ, боретсЯ  ли он  со
своими  страстЯми,  как  ближайшей  к нему  формой  окружающей  его  нелепой
действительности, или стремитсЯ быть  честным,  в то времЯ как  вокруг  него
ложь плетет свои блестЯщие сети. …сли бы даже вообще историЯ не представлЯла
собой  ничего, кроме "мировой  системы  страсти и заблуждениЯ",  то  человек
должен был бы так читать ее, как ѓете некогда советовал читать "‚ертера", т.
е. слышать в ней зов: "Ѓудь мужем и не следуй моему примеру!" Љ счастью, она
сохранЯет  и  памЯть  о великих борцах  против истории, т.  е. против слепой
власти действительного, и пригвождает себЯ сама к позорному столбу тем,  что
выделЯет  в качестве подлинных исторических натур именно те натуры, которые,
мало  заботЯсь  о "так  оно  есть",  с  радостной  гордостью  подчинЯют свою
деЯтельность  принципу  "так должно  быть".  Ќе  хоронить  свое  собственное
поколение, но создать новое поколение - вот цель, котораЯ неустанно увлекает
их вперед; и если даже сами они родились последышами -  существует такой род
жизни, который  может заставить забыть это, - грЯдущее поколение будет знать
их только как первенцев.


        9
     Ќе есть ли, быть  может, наше времЯ такой  первенец?  - € в самом деле,
острота   его  исторического  чувства  так  велика  и  выражаетсЯ  в   столь
универсальной и прЯмо безграничной форме, что по крайней мере в этом будущие
эпохи  признают его первенство -  если вообще  эти  будущие эпохи  в  смысле
культурном когда-либо наступЯт. Ќо именно в этом пункте остаетсЯ возможность
тЯжелых  сомнений.  ‚  современном  человеке  рЯдом  с  гордостью  уживаетсЯ
ироническое отношение к самому себе,  сознание,  что  ему приходитсЯ жить  в
историзирующем  и как  бы вечернем  настроении, и  страх,  что он не  сумеет
ничего сохранить  длЯ будущего  из своих юношеских надежд и юношеских сил. ‚
некоторых  отношениЯх  идут  еще  дальше,  вплоть  до  цинизма,   оправдываЯ
исторический ход вещей или даже  всего  мирового  развитиЯ  исключительно  в
интересах современного человека согласно циническому канону: именно так дело
и должно  было  быть, как оно  сейчас происходит, именно  таким, а не другим
должен был  сделатьсЯ  человек, какими  ЯвлЯютсЯ  теперь люди,  против  этой
необходимости никто не должен восставать. Џод спасительную сень  такого рода
цинизма спешит укрытьсЯ тот, кто не может выдержать состоЯниЯ иронии; помимо
этого последнее  десЯтилетие предоставило в  его распорЯжение одно  из своих
лучших изобретений - именно громкую и закругленную фразу длЯ выражениЯ этого
цинизма,  характеризуЯ его своевременное и  не  знающее сомнений отношение к
жизни как  "полное  растворение личности в  мировом  процессе".  ‹ичность  и
мировой  процесс!  Њировой  процесс  и  личность  земной блохи!  Љогда же мы
наконец  устанем  вечно повторЯть эту  гиперболу из  гипербол, твердить  это
выражение: "Њир,  мир, мир", в то времЯ как по совести каждый из  нас должен
был  бы  лишь  повторЯть: "—еловек,  человек, человек!" Ќаследники греков  и
римлЯн?  христианства?  ќто  в глазах  циников  не  имеет  никакой цены;  но
наследники  мирового процесса!  ‚ершины и мишени мирового процесса!  ‘мысл и
разгадка всех загадок становлениЯ, отлившиесЯ в форму современного человека,
этого наиболее зрелого из всех плодов древа  познаниЯ! -  вот что Я  называю
высокоразвитым  самомнением; по этому  признаку  можно узнать первенцев всех
эпох, если бы даже они и Явились  последними.  ’ак далеко еще  не заносилось
никогда историческое  созерцание, даже и тогда,  когда оно  видело  сны; ибо
теперь историЯ  человечества  есть  только продолжение истории  животного  и
растительного  царства;  даже   на  дне  морском  исторический  универсалист
ухитрЯетсЯ  находить  свои  следы в  виде  живой  слизи. …сли мы  удивлЯемсЯ
громадности  пути, пройденного уже  человеком, как некоему чуду, то взор наш
останавливаетсЯ   с  головокружительным   изумлением,  как  на   еще   более
поразительном чуде, на современном человеке, который достиг  того, что может
мысленно  проследить  весь этот путь;  он гордо  стоит  на вершине  пирамиды
мирового процесса; закладываЯ последний, замковый камень своего познаниЯ, он
как бы хочет крикнуть прислушивающейсЯ к  его словам природе: "Њы у цели, мы
- сама цель, мы - венец природы!"
     Ќадменный  европеец  девЯтнадцатого столетиЯ, ты  неистовствуешь!  ’вое
знание  не  завершает  природу,   а,  напротив,  убивает  твою  собственную.
‘опоставь  хоть  однажды  высоту  твоего познаниЯ с  глубиной твоей немощи в
действии. –еплЯЯсь за  солнечные лучи знаниЯ, ты,  правда, поднимаешьсЯ  все
ближе к небу, но  также  и  спускаешьсЯ  в  хаос. ’вой  способ передвижениЯ,
именно, карабкание  вверх по лестнице  знаниЯ,  ЯвлЯетсЯ длЯ  тебЯ  роковым;
основа и почва ускользают из-под твоих ног куда-то в неизвестное; жизнь твоЯ
лишаетсЯ  всех точек  опоры и  держитсЯ  только на паутинных  нитЯх, которые
рвутсЯ при каждом новом усилии твоего познаниЯ. - Ќо не стоит больше тратить
по этому поводу серьезных слов, когда можно сказать нечто веселое.
     Ќеистово-необдуманное  раздробление   и  разрушение  всех  фундаментов,
растворение их в непрерывно-текучее и расплывающеесЯ становление, неустанное
расщепление  и  историзирование всего прошлого современным человеком -  этим
большим  пауком-крестовиком в центре всемирной  паутины - пусть  занимают  и
озабочивают  моралиста,  художника,   верующего   и   даже  государственного
человека; нас  же  пусть сегоднЯ позабавит все это, созерцаемое в  блестЯщем
волшебном  зеркале философа-пародиста, в голове которого наше времЯ дошло до
иронического  отношениЯ  к  самому себе,  и притом  Явно  "до  нечестивости"
(говорЯ по-гетевски). ѓегель где-то поучает нас, что  "когда дух делает  шаг
вперед, то философы  двигаютсЯ  вместе с ним":  наша эпоха сделала такой шаг
вперед в направлении иронического самопознаниЯ и - глЯди-ка! ќд. фон ѓартман
очутилсЯ тут как  тут и  создал  свою знаменитую философию  бессознательного
или,  говорЯ  точнее,  свою  философию  бессознательной  иронии.  ђедко  нам
случалось  встречать  более  забавную  выдумку  и  более  удачные  образчики
философского  плутовства, чем в  сочинениЯх  ѓартмана;  кто  не уЯснил  себе
процесса  становлениЯ  или   не  освободилсЯ  внутренне  от  него  благодарЯ
ѓартману, тот действительно  созрел длЯ прошедшего времени.  Ќачало  и  цель
мирового  процесса,  от  первого  недоумениЯ  сознаниЯ  и до  его  обратного
погружениЯ в ничто, вместе с точно  формулированной задачей нашего поколениЯ
по  отношению  к  мировому  процессу,  все  это  изображено  с  точки зрениЯ
бессознательного, в котором  столь остроумно найден источник  вдохновениЯ  и
которое  освещено  каким-то  апокалиптическим  светом,  все подделано  столь
искусно  и  с такой  искренней  серьезностью, как  будто  это  действительно
серьезнаЯ философиЯ,  а не философиЯ  в шутку,  и  все  это, взЯтое в целом,
заставлЯет  видеть в  авторе  первого  философского  пародиста  всех времен;
принесем  ввиду этого жертву на его  алтарь, пусть этой жертвой изобретателю
истинного универсального лекарства  будет локон - воспользуемсЯ украденным у
лейермахера выражением восхищениЯ. €бо, в самом деле, какое лекарство может
быть  действительнее  против  избытка   исторического  образованиЯ,  как  не
гартмановскаЯ пародиЯ на всемирную историю?
     …сли бы мы захотели выразить без прикрас  то, что ѓартман возвещает нам
с высоты своего  окутанного курениЯми треножника бессознательной  иронии, то
мы должны  были бы сказать: он возвещает нам, что наше времЯ именно  таково,
каким оно должно было быть, чтобы человечество  вдруг почувствовало,  что  с
него  решительно  довольно  такого  существованиЯ, чему  мы от всего  сердца
верим. ’о ужасное закостенение нашего  времени, то  беспокойное постукивание
костЯми,  которое  „авид   траус  в  своей   наивности  изобразил  нам  как
прекраснейшую  действительность,  у  ѓартмана  находит  свое  оправдание  не
только, так сказать,  сзади, ex causis efficientibus, но даже и спереди,  ex
causa finali;  этот шутник  рассматривает нашу эпоху  в  свете днЯ страшного
суда, причем оказываетсЯ, что она очень хороша именно длЯ того, кто сам ищет
возможно острых страданий  от неудобоваримости жизни и  кто ждет не дождетсЯ
наступлениЯ  страшного суда. Џравда,  ѓартман называет  возраст,  к которому
теперь приближаетсЯ человечество, "возрастом возмужалости", а таковым, с его
точки зрениЯ,  должно считатьсЯ то счастливое состоЯние,  когда господствует
только одна "золотаЯ посредственность"  и когда искусство делаетсЯ тем,  чем
примерно  длЯ  "берлинского  биржевика ЯвлЯетсЯ  вечером  фарс",  когда "нет
спроса на  гениев, потому что это равносильно было  бы метанию  бисера перед
свиньЯми  или  же  потому  что  наша  эпоха  шагнула через  стадию,  которой
приличествовали   гении,  к  более  важной  стадии",  именно  к  той  стадии
социального развитиЯ, в которой каждый работник "благодарЯ рабочему времени,
оставлЯющему ему достаточный досуг длЯ его интеллектуальных  запросов, может
вести  комфортабельное   существование".   Ђх,   шутник  из   шутников,   ты
высказываешь страстное желание  современного  человечества, но тебе в  то же
времЯ известно, что за призрак угрожает человечеству в конце этого  возраста
его возмужалости как результат  такого интеллектуального развитиЯ до золотой
посредственности - именно отвращение. ‘овершенно Ясно,  что сейчас положение
дел крайне неутешительно, но что в  будущем  будет еще хуже: "антихрист  все
шире  и  шире  раскидывает  свои  сети",  но  так  должно быть,  так  должно
происходить и впредь,  ибо тем  самым  мы  находимсЯ  на  вернейшем  пути  к
отвращению от всего  существующего. "Џоэтому  вперед по пути  процесса жизни
без колебаний, как работники в вертограде ѓосподнем, ибо только один процесс
сам по себе может нас привести к спасению!"
     ‚ертоград ѓоспода! Џроцесс! Љ спасению! ђазве в этих словах не видно  и
не  слышно   голоса   исторического  образованиЯ,   знающего   только  слово
"становитьсЯ",  умышленно   замаскированного   уродливой   пародией  и   под
прикрытием нелепой маски рассказывающего о себе самые невероЯтные  небылицы!
€бо  чего,  в сущности,  требует от работников в  вертограде ѓосподнем  этот
обращенный к ним лукавый  призыв? Љ какой работе во имЯ неустанного движениЯ
вперед  призывает их?  €ли, формулируЯ тот же  вопрос  иначе: что еще  нужно
сделать  исторически образованному человеку, фанатику процесса, плывущему  в
потоке  становлениЯ  и  уже  захлебнувшемусЯ  в  нем,  чтобы  собрать  жатву
отвращениЯ, этот  драгоценнейший  плод вертограда ѓосподнЯ? - …му ничего  не
нужно предпринимать, а только продолжать жить, как он жил раньше, продолжать
любить то, что он любил, продолжать ненавидеть то,  что он ненавидел до  сих
пор, и продолжать  читать  газеты,  которые  он читал  до сих пор;  длЯ него
существует лишь один  грех - жить иначе, чем он жил до сих пор. Ђ как он жил
до сих пор, об этом нам говорит с лапидарной Ясностью та знаменитаЯ страница
с напечатанными крупным шрифтом тезисами, по поводу которых всЯ  современнаЯ
образованнаЯ  чернь впала в  слепой  восторг и восторженное бешенство, ибо в
этих тезисах она  усмотрела оправдание своему собственному существованию,  и
притом оправдание  с какой-то  апокалиптической точки  зрениЯ. €бо от каждой
отдельной  личности   наш   бессознательный   пародист   требовал   "полного
растворениЯ личности в мировом процессе ради конечной цели последнего, т. е.
спасениЯ  мира"  - или, еще Яснее  и  прозрачнее: "“тверждение воли к  жизни
провозглашаетсЯ нами как единственно правильный предварительный принцип: ибо
только путем  полного слиЯниЯ личности с жизнью и ее страданиЯми, а не путем
малодушного самоотречениЯ личности и удалениЯ от света может быть что-нибудь
сделано  длЯ мирового процесса"; "‘тремление к отрицанию индивидуальной воли
так  же глупо и бесполезно, как  самоубийство,  или,  может  быть,  даже еще
глупее"; "ЊыслЯщий читатель  поймет  и без дальнейших  указаний, какую форму
должна получить основаннаЯ  на этих принципах  практическаЯ философиЯ  и то,
что такаЯ философиЯ должна влечь за собой не разлад, а примирение с жизнью".
     ЊыслЯщий читатель поймет  это; и  как могли не понЯть ѓартмана! € сколь
бесконечно  забавно, что его неправильно понимали! € находЯтсЯ люди, которые
говорЯт,  что  современные  немцы  очень  проницательны?   Ћдин  прЯмодушный
англичанин  констатирует  у  них отсутствие  delicacy  of perception и  даже
осмеливаетсЯ утверждать,  что "in  the  German  mind there  does seem to  be
something  splay,  something  blunt-edged,  unhandy   and  infelicitous"   -
согласилсЯ ли бы с этим великий немецкий пародист? •отЯ,  по его объЯснению,
мы и  приближаемсЯ к "тому идеальному состоЯнию,  в котором человеческий род
будет сознательно творить свою историю", но совершенно Ясно, что мы довольно
далеки от  того еще более  идеального  состоЯниЯ, когда человечество  сможет
вполне  сознательно прочесть книгу ѓартмана. Љогда же такое  времЯ наступит,
то ни один человек не сумеет произнести без улыбки  слова "мировой процесс",
ибо  при этом он непременно  вспомнит о том времени, когда евангелие-пародиЯ
ѓартмана    воспринималось,    впитывалось,     оспаривалось,    почиталось,
распространЯлось  и  канонизировалось  со  всей  простоватостью  упомЯнутого
german  mind  или даже,  по выражению ѓете,  с "гримасничающей  серьезностью
совы".  Ќо мир должен идти вперед, а  то  идеальное состоЯние, о котором шла
речь выше,  не  может  быть создано грезами, оно  может лишь быть  добыто  в
борьбе  и завоевано, и  путь к  спасению, к  избавлению  от  мнимой  совиной
серьезности  лежит  через веселую жизнерадостность.  ќто будет такое  времЯ,
когда  люди  станут  благоразумно  воздерживатьсЯ  от всЯких  конструктивных
предположений насчет  мирового  процесса или  даже  истории  человечества, -
такое времЯ, когда в центре вниманиЯ будут  уже не массы,  а снова отдельные
личности, образующие род моста через необозримый  поток  становлениЯ. €  эти
личности  не представлЯют собой звеньев какого-нибудь процесса, но живут как
бы одновременно и вне  времени благодарЯ  истории, котораЯ делает  возможным
такое сотрудничество;  они составлЯют  как бы республику гениальных людей, о
которой где-то рассказывает  опенгауэр: один великан окликает другого через
пустынные промежутки времени,  и  эти беседы исполинов духа продолжаютсЯ, не
нарушаемые резвой суетой шумного поколениЯ карликов, которые копошатсЯ у  их
ног. ‡адача истории заключаетсЯ в том, чтобы служить посредницей между  ними
и  этим путем снова  и  снова способствовать созданию великого и  давать ему
силы.  Ќет, цель  человечества не может лежать  в  конце его, а только в его
совершеннейших экземплЯрах.
     Ќа это,  правда, наш  комик со своей  достойной  удивлениЯ диалектикой,
котораЯ в  такой же  степени неподдельна, в какой ее поклонники  заслуживают
удивлениЯ,  возражает  нам: "’ак же мало, как с понЯтием развитиЯ совместимо
было бы допущение бесконечной продолжительности мирового процесса в прошлом,
ибо в этом случае все мыслимые формы развитиЯ были бы уже осуществлены, чего
мы,  однако, не  видим (каков  хитрец!), столь  же мало можем  мы  допустить
бесконечное  продолжение  процесса  в  будущем;  оба  эти  допущениЯ были бы
равносильны упразднению  понЯтиЯ развитиЯ в направлении к определенной  цели
(еще раз -  каков  хитрец!) и уподобили  бы мировой процесс  работе  „анаид.
ЏолнаЯ  же  победа логического  над нелогическим  (о, хитрец  из  хитрецов!)
должна  совпадать  с  окончанием  мирового процесса во времени, т. е. с днем
страшного суда!" Ќет, Ясный и насмешливый  дух, пока нелогическое продолжает
властвовать так же, как сейчас, пока,  например, о "мировом  процессе" можно
при всеобщем одобрении  рассуждать так, как ты  рассуждаешь,  день страшного
суда еще  далек: ибо на этой земле еще слишком светло и радостно, еще цветут
некоторые иллюзии вроде, например, иллюзии  твоих современников относительно
тебЯ, мы  еще  недостаточно  зрелы длЯ того, чтобы быть  снова низринутыми в
твое ничто: ибо мы  верим в то, что здесь  на земле  станет еще веселее, как
только начнут правильно понимать тебЯ, о непонЯтый  Ѓессознательный. …сли же
все-таки отвращение  с силой овладеет человечеством, как ты это предсказывал
твоим читателЯм, если твоЯ характеристика современности и  будущего окажетсЯ
правильной  -  а  никто  ведь  не  относилсЯ  к  ним с  таким  презрением  и
отвращением,  как  ты,  -  то Я  готов голосовать  вместе с  большинством  в
предложенной тобой форме  за то, чтобы твой  мир погиб в ближайшую субботу в
12 часов ночи; и принЯтый нами закон  пусть заканчиваетсЯ такими  словами: с
завтрашнего днЯ времЯ  больше не существует и ни одна газета не будет больше
выходить. Ќо может быть, ожидаемого действиЯ не последует и наше голосование
будет  напрасно:  ну,  тогда  у  нас во всЯком  случае  останетсЯ достаточно
времени длЯ следующего интересного эксперимента. ‚озьмем весы и  положим  на
одну чашу гартмановское Ѓессознательное, а на другую - гартмановский Њировой
процесс. …сть люди, которые полагают, что чаши весов будут в равновесии: ибо
в  каждой  чаше мы  имели бы по  одному  одинаково плохому слову  и по одной
удачной шутке. - Љогда все поймут, что ѓартман шутил, то  уже никто не будет
говорить о "мировом процессе" ѓартмана  иначе как только в шутку. € на самом
деле, уже давно  пора пустить в ход  против излишеств исторического чувства,
против  чрезмерного  увлечениЯ  процессом  в  ущерб  бытию  и жизни,  против
необдуманного отодвиганиЯ всех перспектив все имеющеесЯ в нашем распорЯжении
оружие  сатирической  злости;  а  творцу  философии  бессознательного  нужно
поставить в неумирающую заслугу,  что  он первый живо  почувствовал  все  то
смешное, что свЯзано с представлением "мирового процесса", а еще живее сумел
дать  это почувствовать  своим  читателЯм при  помощи  нарочитой серьезности
своего   изложениЯ.  „лЯ   чего  существует  "мир",   длЯ  чего   существует
"человечество" -  этим  мы пока заниматьсЯ  не  станем, разве только  мы  бы
взду