мали немного позабавитьсЯ:  ибо дерзость маленького червЯка-человека  не
есть ли  самое забавное и самое веселое из  всего  совершающегосЯ на  земной
сцене; но длЯ чего существует отдельный человек - вот что ты должен спросить
у самого себЯ, и если  бы никто не сумел тебе  ответить на это, то ты должен
попытатьсЯ найти оправдание своему существованию, как бы a posteriori, ставЯ
себе  самому  известные задачи, известные цели, известное  "ради", высокое и
благородное "ради".  Џусть тебЯ  ждет  на этом пути даже гибель  - Я не знаю
лучшего  жизненного жребиЯ, как погибнуть от великого и невозможного, animae
magnae  prodigus.  …сли же, напротив, учениЯ  о  верховности  становлениЯ, о
текучести  всех  понЯтий, типов  и  родов, об отсутствии серьезного различиЯ
между человеком  и животным - учениЯ, которые Я  считаю хотЯ и истинными, но
смертоносными,  -  будут  хотЯ  бы   в  течение  одного  человеческого  века
распространЯтьсЯ  среди  народных   масс   с  обычным  длЯ  нашего   времени
просветительским  рвением,  то никто не должен удивлЯтьсЯ  тому,  что  народ
будет   гибнуть   благодарЯ  эгоистической   мелочности   и   эгоистическому
ничтожеству, благодарЯ закостенению и себЯлюбию, предварительно расколовшись
на части  и перестав быть народом; на  место последнего на  арене  будущего,
может  быть,  поЯвЯтсЯ  системы  отдельных  эгоизмов,  будут  образовыватьсЯ
братства  в целЯх хищнической эксплуатации  всех стоЯщих вне братств и  тому
подобные созданиЯ  утилитарной пошлости.  —тобы  расчистить почву  длЯ таких
организаций, нужно только продолжать  излагать историю с точки зрениЯ масс и
старатьсЯ открыть  в  истории такие законы, которые  могут быть  выведены из
потребностей этих масс, т. е. законов  движениЯ низших слоев общества. Њассы
представлЯютсЯ  мне  достойными вниманиЯ  только  в трех отношениЯх:  прежде
всего,  как  плохие копии  великих людей, изготовленные  на плохой бумаге со
стертых  негативов, затем, как противодействие великим людЯм и, наконец, как
орудие  великих  людей; в  остальном же побери  их  черт и  статистика! Љак!
‘татистика, по вашему мнению, доказывает, что в истории есть законы? ‡аконы?
„а, она показывает нам, насколько пошла  и до тошноты  однообразна масса; но
разве действие  сил тЯготениЯ, глупости, рабского подражаниЯ, любви и голода
можно называть законами?  •орошо, допустим это; но тогда мы  должны признать
правильность и  такого  положениЯ: поскольку  в  истории  действуют  законы,
постольку эти законы  не имеют никакой цены, как не имеет никакой цены тогда
и  сама  историЯ. Ќо  в  настоЯщее  времЯ  как  раз  и  пользуетсЯ  всеобщим
признанием тот род истории, который видит в главных инстинктах масс наиболее
важные и значительные факторы истории, а на  всех  великих людей смотрит как
на  наиболее  Яркое  выражение их, как  на  род  пузырьков,  отражающихсЯ на
поверхности воды. Џри  этом масса сама  по  себе должна порождать великое, а
хаос - порЯдок; и в заключение, конечно, затЯгивают гимн  в честь творческих
способностей  масс. "‚еликим"  с этой  точки  зрениЯ  называют все  то,  что
двигало в течение более или менее продолжительного времени  такими массами и
что  представлЯло  собой, как говорЯт, "историческую силу". Ќо не значило ли
бы это умышленно смешивать количество и качество? …сли грубой массе пришлась
по душе какаЯ-либо идеЯ, например религиознаЯ идеЯ, если она упорно защищала
ее  и  в течение веков цепко  за нее держалась, то  следует  ли отсюда,  что
творец данной идеи  должен считатьсЯ в  силу этого и  только  в  силу  этого
великим  человеком?  Ќо  почему,  собственно?  Ѓлагороднейшее  и  высочайшее
совершенно  не  действует на  массы;  исторический  успех христианства,  его
историческаЯ  мощь,  живучесть  и прочность - все это,  к счастью, ничего не
говорит в  пользу величиЯ его  основателЯ, ибо, в сущности,  оно говорило бы
против  него;  но  между ним и тем  историческим  успехом христианства лежит
весьма  земной  и  темный слой страстей,  ошибок, жажды власти  и  почестей,
действующих  и  поныне  сил  imperil  romani, т. е.  тот  слой, от  которого
христианство  получило  земной   привкус  и  земной  придаток,  обусловившие
возможность  его  существованиЯ в  этом  мире  и  как  бы  обеспечившие  его
устойчивость.  ‚еличие не  должно зависеть  от  успеха; и „емосфен  завоевал
величие, хотЯ он и не  имел успеха. Ќаиболее  чистые и наиболее искренние из
последователей христианства  всегда относились скептически  к  его  светским
успехам, к  его так  называемому  "историческому влиЯнию" и скорее старались
парализовать их развитие, чем способствовать им; ибо они обыкновенно ставили
себЯ вне  "мира  сего"  и не  заботились  о  "процессе  христианской  идеи";
благодарЯ этому они в большинстве случаев и остались совершенно неизвестными
и  безымЯнными  в  истории. €ли,  выражаЯсь по-христиански:  владыкой мира и
вершителем успеха и  прогресса ЯвлЯетсЯ  дьЯвол; он есть истиннаЯ  сила всех
исторических сил и  так  будет, в сущности, всегда, хотЯ это, может быть,  и
покажетсЯ  весьма  обидным длЯ  эпохи, котораЯ  привыкла преклонЯтьсЯ  перед
успехом  и исторической  силой. ќта эпоха приобрела  большой навык  именно в
искусстве  давать  вещам новые имена  и даже  дьЯвола  ухитрилась  окрестить
наново.  Ќесомненно,  мы  переживаем  час великой  опасности:  человечество,
по-видимому, весьма близко к открытию той истины, что  рычагом  исторических
движений всегда служил эгоизм отдельных лиц,  групп или масс; в то  же времЯ
это открытие отнюдь не возбуждает ни в ком тревоги, напротив, оно возводитсЯ
в степень закона: эгоизм да будет  нашим богом.  ЋпираЯсь на эту новую веру,
мы собираемсЯ с полнейшей сознательностью возвести здание будущей истории на
фундаменте эгоизма, но только этот эгоизм должен быть  эгоизмом разумным, т.
е.  таким, который сам на себЯ налагает известные ограничениЯ, чтобы прочнее
укрепитьсЯ  в  своих  позициЯх,  и  который  изучает историю именно  с целью
узнать,  что  представлЯет  собой  эгоизм  неразумный. ’акого  рода  занЯтие
историей научило нас, что в  образовавшейсЯ мировой системе эгоизмов на долю
государства  выпадает  особаЯ  миссиЯ: оно  должно стать  покровителем  всех
разумных  эгоизмов длЯ того, чтобы оградить  их  при помощи своей военной  и
полицейской  силы от ужасных взрывов  неразумного эгоизма.  „лЯ той  же цели
неразумным и потому опасным народным и рабочим  массам тщательно прививаетсЯ
историЯ,  и именно  историЯ животного  царства и  историЯ  человечества, ибо
известно, что  даже  крупица  исторического образованиЯ  в состоЯнии сломить
силу  грубых и  тупых  инстинктов  и  страстей  или  направить  их  в  русло
утонченного эгоизма. In summa: современный  человек,  говорЯ словами ќ.  фон
ѓартмана, "озабочен устройством  здесь, на своей земной  родине, удобного  и
комфортабельного  жильЯ, имеющего в виду будущее". ќтот  же  самый  писатель
называет  подобную  эпоху  "возрастом возмужалости  человечества"  как  бы в
насмешку над тем, что теперь  называетсЯ "мужем", словно под этим  последним
словом   понимаетсЯ  только  "трезвый  себЯлюбец";  совершенно  так   же  он
предсказывает, что за этим  возрастом возмужалости  наступит соответствующий
возраст старости, также,  очевидно, только длЯ  того, чтобы  посмеЯтьсЯ  над
нашими  современными  старцами,  ибо  он  не  раз  упоминает  о  той  зрелой
созерцательности, с которой они  "оглЯдываютсЯ назад, на бурные  треволнениЯ
прожитых годов,  и понимают  всю  тщету прежних ложных целей их стремлений".
Ќет,  зрелому возрасту  этого  лукавого  и исторически образованного эгоизма
соответствует  такой  старческий   возраст,  который  с   отвратительной   и
унизительной жадностью цеплЯетсЯ  за жизнь,  а затем последний акт,  которым
"заканчиваетсЯ эта  странно  изменчиваЯ  историЯ,  второе детство, полнейшее
забвение, лишенное зрениЯ, зубов, вкуса и всего".
     ‚се равно, угрожает ли  нашей  жизни и нашей культуре опасность от этих
беспутных,  лишенных  зубов  и  вкуса  старцев  или от так называемых  мужей
ѓартмана, будем зубами отстаивать  против тех и других права нашей молодости
и неустанно защищать в нашей молодости будущее от покушений этих иконоборцев
будущего.  Ќо  в  этой  борьбе  нам  предстоит  сделать  еще  одно  особенно
неприЯтное наблюдение,  а  именно, что излишества исторического чувства,  от
которых страдает современность, умышленно поощрЯютсЯ и поддерживаютсЯ, с тем
чтобы использовать их в известных целЯх.
     ЏользуютсЯ  же  ими как  средством, чтобы  привить юношеству этот столь
тщательно повсюду насаждаемый эгоизм зрелого возраста; ими пользуютсЯ, чтобы
побороть  в юношестве естественное  отвращение к этим излишествам при помощи
нарочитого  научно-магического   освещениЯ,   в  котором  изображаетсЯ  этот
мужественный  и  в то  же времЯ  недостойный мужчины  эгоизм. „а,  мы хорошо
знаем, к каким результатам может привести  чрезмерное  преобладание истории,
мы слишком хорошо это знаем; оно  может  в корне подрезать  наиболее могучие
инстинкты   юности:   юношеский  огонь,   юношеский   задор,  способность  к
самозабвению и  к любви, охладить пыл  присущего ей чувства  справедливости,
подавить или оттеснить  на  второй  план  упорное  стремление  к  медленному
созреванию,   посредством   противоположного  стремлениЯ   возможно   скорее
сделатьсЯ готовым, полезным и продуктивным, привить Яд сомнениЯ ее юношеской
честности и смелости  чувства; более  того, историЯ может  лишить юность  ее
лучшего преимущества - ее способности  проникатьсЯ глубокой верой в  великую
идею и претворЯть ее в недрах своего существа в еще более  великую идею. ‚се
это может натворить известный избыток истории, мы это видели;  и именно тем,
что она путем постоЯнного  искажениЯ горизонтов  и  перспектив и  устранениЯ
предохранительной  атмосферы не позволЯет человеку чувствовать и действовать
неисторически. Ћт безграничных горизонтов он обращаетсЯ тогда к самому себе,
в свою  узкую,  эгоистическую  сферу,  в  которой  он  неизбежно  завЯнет  и
засохнет; может быть, ему удастсЯ таким способом достигнуть благоразумиЯ, но
ни в  коем случае  мудрости. Ћн доступен  убеждению,  он умеет  считатьсЯ  с
обстоЯтельствами и приспособлЯтьсЯ к ним,  хорошо  владеет  собой, смекает и
умеет извлекать  выгоду  длЯ себЯ  и длЯ  своей партии  из чужих  выгод  или
невыгод;  он  утрачивает  совершенно ненужную  способность стыдитьсЯ и таким
путем,  шаг  за  шагом,  превращаетсЯ  в  гартмановского  зрелого  "мужа"  и
"старца". Ќо это  и есть то, во что он должен превратитьсЯ, именно в  этом и
заключаетсЯ смысл предъЯвлЯемого теперь с таким цинизмом требованиЯ "полного
растворениЯ  личности  в  мировом  процессе"  - ради цели  последнего, т. е.
спасениЯ  мира,  как  нас уверЯет шутник ќ.  фон ѓартман. Ќу, волЯ-то и цель
этих гартмановских "мужей" и "старцев" едва ли заключаетсЯ в  спасении мира,
но, несомненно, мир был бы ближе ко спасению, если бы ему удалось избавитьсЯ
от этих мужей и старцев. €бо тогда наступило бы царство юности. -


        10
     “помЯнувши здесь о юности, Я готов воскликнуть: землЯ! землЯ! „овольно,
слишком довольно этих  страстных  исканий  и  блужданиЯ  по чужим незнакомым
морЯм! ’еперь виднеетсЯ наконец вдали берег;  каков бы ни был этот берег, мы
должны  к  нему  пристать,  и  наихудшаЯ   гавань  лучше,  чем  блуждание  и
возвращение   в  безнадежную,  скептическую   бесконечность.   Ѓудем  крепко
держатьсЯ на обретенной земле, мы всегда сумеем найти потом хорошие гавани и
облегчить потомству возможность пристать к ним.
     Ћпасно и полно тревог  было это плавание. Љак  далеки  мы теперь от той
спокойной  созерцательности, с  которой мы наблюдали начало  плаваниЯ нашего
кораблЯ!  €сследуЯ  шаг  за  шагом опасности истории,  мы  увидели, что сами
подвергнуты в наисильнейшей степени  всем этим опасностЯм; мы носим на самих
себе  следы тех страданий, которые выпали на долю людей новейшего  поколениЯ
вследствие  избытка  истории, и именно  это  исследование, чего Я  отнюдь не
намерен  скрывать  от себЯ,  носит  вполне  современный  характер,  характер
слабовыраженной индивидуальности, проЯвлЯющейсЯ в неумеренности его критики,
в  незрелости его человечности, в частом  переходе от  иронии к  цинизму, от
самоуверенности  к  скептицизму. € все-таки  Я полагаюсь на ту вдохновлЯющую
силу, котораЯ,  как гений, направлЯет мой  корабль. €  все-таки Я верю,  что
юность направила менЯ на  истинный путь, заставив  менЯ протестовать  против
исторического образованиЯ  современного юношества и заставив менЯ требовать,
чтобы  человек прежде  всего  училсЯ  жить и  чтобы, только научившись жить,
пользовалсЯ историей - исключительно длЯ целей жизни. Ќужно быть юным, чтобы
понимать  этот  протест,  более того:  при преждевременном седовласии нашего
теперешнего  юношества  нельзЯ  быть  достаточно юным, чтобы  почувствовать,
против  чего,  в  сущности,  здесь направлен  протест. џ прибегну  к  помощи
примера.  Ќе  далее  как столетие  тому  назад  в  известной части  молодого
поколениЯ ѓермании пробудилось естественное  тЯготение к тому, что  называют
поэзией. Њожно ли заключить отсюда, что поколениЯ, жившие до этого времени и
в это самое времЯ, никогда не заикались об этом роде искусства, внутренне им
чуждом  и  неестественном  с  их точки  зрениЯ? Ќапротив,  мы  знаем как раз
обратное: что эти поколениЯ по мере своих  сил размышлЯли, писали, спорили о
"поэзии" посредством  слов о  словах,  словах,  словах. Ќо такое наступающее
пробуждение известного слова к жизни вовсе не влекло за  собой  исчезновениЯ
самих сочинителей слов; в известном смысле они живы еще и  поныне; ибо если,
как говорит ѓиббон,  не  требуетсЯ  ничего, кроме времени,  хотЯ  и  многого
времени,  длЯ того чтобы  погибла известнаЯ эпоха,  то точно так же не нужно
ничего, кроме  времени, хотЯ  и гораздо большего времени,  чтобы в ѓермании,
"этой стране постепенности", исчезло навсегда какое-либо  ложное понЯтие. ‚о
всЯком  случае  понимающих поэзию людей теперь  найдетсЯ, пожалуй, на  сотню
больше, чем  столетие  тому назад;  может  быть,  через сто лет найдетсЯ еще
сотнЯ людей, которые за это  времЯ научатсЯ понимать,  что такое культура, а
также и то, что у  немцев нет до  сих  пор никакой культуры, как  бы  они ни
распространЯлись и ни важничали на сей счет. €м столь  распространеннаЯ ныне
удовлетворенность  немцев  своим  "образованием" будет  казатьсЯ в такой  же
степени невероЯтной и такой же  нелепой,  как нам -  некогда  общепризнаннаЯ
классичность ѓотшеда  или возведение ђамлера в  сан немецкого  Џиндара. Ћни,
может быть, придут к выводу, что это образование  есть только известный  вид
знаниЯ  об образовании,  и  к  тому же  совершенно ложного и  поверхностного
знаниЯ.  ‹ожным же и поверхностным оно  должно считатьсЯ  именно потому, что
противоречие   между   жизнью  и  знанием  принималось   всегда  как   нечто
естественное   и   не   замечалось   наиболее   характерное   в  образовании
действительно  культурных народов  Явление,  а  именно  что  культура  может
вырасти и  развитьсЯ лишь на почве жизни, в то времЯ как она у немцев как бы
прикреплЯетсЯ  к жизни вроде  бумажного цветка к торту или, подобно сахарной
глазури, обливает снаружи  торт  и потому  должна всегда оставатьсЯ лживой и
бесплодной. Ќемецкое же воспитание  юношества опираетсЯ именно на это ложное
и  бесплодное  представление о культуре:  конечной целью  его, понимаемой  в
чистом  и высоком смысле,  ЯвлЯетсЯ вовсе не свободный человек культуры,  но
ученый  человек  науки,  и  притом   такой  человек  науки,  которого  можно
использовать возможно раньше и который отстранЯетсЯ от жизни, чтобы возможно
точнее  познать  ее; результатом такого  воспитаниЯ с общеэмпирической точки
зрениЯ ЯвлЯетсЯ историческо-эстетический  филистер образованиЯ, умный  не по
летам  и  самонадеЯнный болтун  о  государстве,  церкви  и искусстве,  общее
чувствилище  длЯ тысЯчи  разнообразных ощущений, ненасытный желудок, который
тем не менее  не  знает, что такое настоЯщие  голод и жажда. —то воспитание,
поставившее   себе  подобные   цели  и   приводЯщее  к  таким   результатам,
противоестественно,  это  чувствует  только  тот,  кто  еще окончательно  не
сложилсЯ под влиЯнием его, это чувствует только инстинкт  юности, ибо только
она  сохранЯет  еще  инстинкт  естественного,  который это воспитание  может
заглушить лишь при помощи искусственных и насильственных мер. Ќо кто, в свою
очередь,  пожелал  бы  боротьсЯ  с  таким  воспитанием,  тот  должен  помочь
юношеству сказать свое  слово, тот должен  путем  уЯснениЯ  понЯтий осветить
путь  длЯ бессознательного протеста  юношества  и  сделать последний  вполне
сознательным  и смело  заЯвлЯющим  свои  права. Љаким  же способом  он может
достигнуть этой не совсем обычной цели?
     Џрежде всего путем разрушениЯ известного предрассудка  - а именно, веры
в необходимость вышеуказанной воспитательной операции. ‘уществует же мнение,
что  невозможна  никакаЯ инаЯ  действительность,  кроме  нашей  современной,
крайне убогой, действительности. …сли  бы кто-нибудь вздумал  проверить этот
факт на литературе,  посвЯщенной высшему школьному образованию и  воспитанию
за  последние  десЯтилетиЯ,  то  он  был   бы  неприЯтно  удивлен,  заметив,
насколько,  при  всей  неустойчивости  предположений  и  при  всей   остроте
противоречий,  однообразны  господствующие  представлениЯ  о  конечной  цели
образованиЯ,  насколько  единодушно  и  решительно  продукт  предшествующего
развитиЯ - "образованный человек", как его теперь понимают, - принимаетсЯ за
необходимое  и  разумное  основание  всЯкого дальнейшего воспитаниЯ.  €  это
единодушие  нашло  бы себе выражение, вероЯтно,  в следующей формуле: "ћноша
должен начать  с науки об образовании, но не с науки о жизни и уж  ни в коем
случае не с  самой  жизни или  жизненного  опыта". ќта  наука об образовании
внедрЯетсЯ  к тому же  в  головы  юношей  как историческое  знание;  другими
словами, головы их начинЯютсЯ невероЯтным количеством понЯтий, выведенных на
основании  весьма  отдаленного знакомства с  эпохами и народами прошлого, но
отнюдь не на основании  прЯмого наблюдениЯ над жизнью. ‘трастнаЯ потребность
юноши   узнать   что-нибудь  собственными  силами,   страстнаЯ   потребность
чувствовать,  как  внутри его  зреет  стройнаЯ и  живаЯ  система собственных
переживаний, - эти потребности всЯчески стараютсЯ  в нем  заглушить и как бы
опьЯнить, пробуждаЯ в нем соблазнительную, но ложную уверенность, что  можно
в течение немногих лет  переработать  в  себе  важнейшие  и замечательнейшие
результаты опыта  прошлых  эпох, и притом  величайших из  эпох.  ќто тот  же
претенциозный  метод,  в  силу  которого   наши  молодые  художники  изучают
искусство  в  музеЯх и галереЯх вместо того, чтобы изучать  его в мастерских
великих художников, и прежде всего в  единственной в  своем роде  мастерской
единственной великой мастерицы - природы. Љак будто  поверхностной  прогулки
по владениЯм истории достаточно длЯ того, чтобы перенЯть у прошлых времен их
приемы и уловки  и усвоить себе их жизненные итоги! €ли как будто сама жизнь
не  есть известное  ремесло,  которое  мы  должны  основательно и  неустанно
изучать и, не щадЯ усилий,  упражнЯтьсЯ в  нем, если мы не хотим,  чтобы  им
завладели дилетанты и болтуны!
     Џлатон думал, что первое  поколение его нового  общества (в совершенном
государстве) должно быть воспитано  при помощи могучей вынужденной лжи; дети
должны быть воспитаны в уверенности, что они уже раньше жили под землей, как
бы в  состоЯнии сна, где  их лепил и формовал по своему усмотрению фабричный
мастер природы.  Ќемыслимо  поэтому  восставать против  прошлого!  Ќемыслимо
противодействовать   делу   богов!   ‘ледующее   правило   должно  считатьсЯ
ненарушимым законом природы: кто  родилсЯ философом,  тот сделан из  золота,
кто родилсЯ  стражем,  тот сделан из серебра,  а  ремесленник - из железа  и
сплавов. Љак  невозможно,  говорит Џлатон, сплавить  вместе эти металлы, так
невозможно  будет когда-либо  уничтожить кастовое  устройство  и  перемешать
касты  друг  с  другом;  вера  в  aeterna veritas  этого  устройства  и есть
фундамент  нового  воспитаниЯ и вместе с тем нового государства.  ‘овершенно
так же  верит  и  современный  немец в  aeterna  veritas своего воспитаниЯ и
своего  вида  культуры;  и  все-таки  эта  вера  погибнет,  как  погибло  бы
платоновское  государство, если бы  необходимой лжи  была  противопоставлена
необходимаЯ истина: у немца нет своей культуры, ибо он  не может обладать ею
благодарЯ  своему воспитанию.  Ћн хочет цветка без корнЯ и  стеблЯ, и  хочет
поэтому  его  напрасно.  ’акова  простаЯ  истина,  неприЯтнаЯ  и  неизЯщнаЯ,
настоЯщаЯ необходимаЯ истина.
     Ќо  в  этой  необходимой  истине  должно  быть  воспитано  наше  первое
поколение; ему,  разумеетсЯ, придетсЯ в особенности сильно страдать  от нее,
ибо оно должно при помощи ее само себЯ  воспитывать,  и притом воспитывать в
себе в борьбе с  самим собой новые привычки  и новую природу взамен старой и
первоначальной природы и привычек,  так что оно могло бы сказать самому себе
на  староиспанском  наречии: "Defienda  me Dios de my"  -  да  защитит  менЯ
ѓосподь от менЯ самого, т. е. от уже  привитой мне воспитанием природы.  Ћно
должно усваивать себе эту истину  каплю  за каплей,  как горькое и противное
лекарство,   и  каждый  отдельный  член  этого  поколениЯ  должен   решитьсЯ
произнести над  самим  собой  тот  приговор,  с которым  ему  легче было  бы
примиритьсЯ,  если  бы  он  относилсЯ  вообще  ко  всей  эпохе:  у  нас  нет
образованиЯ,  мы  непригодны  длЯ  жизни, мы не способны правильно  и просто
смотреть   и   слушать,  нам   недоступно  счастье   обладаниЯ  ближайшим  и
естественным,  и  до  настоЯщего  времени  мы  не  заложили даже  фундамента
культуры,  ибо сами  не  убеждены в том,  что мы  живем настоЯщей жизнью. Њы
распались на мелкие  куски,  мы в  нашем целом разделены  полумеханически на
внутреннее и  внешнее,  мы засыпаны понЯтиЯми,  как  драконовыми  зубами, из
которых вырастают  понЯтиЯ-драконы;  мы страдаем болезнью слов,  не  доверЯЯ
никакому собственному ощущению, если оно еще не  запечатлено в форме слов; в
качестве такой мертвой и в то  же  времЯ жутко шевелЯщейсЯ фабрики понЯтий и
слов Я, может быть, еще имею  право сказать о себе самом: cogito,  ergo sum,
но не vivo, ergo cogito. ‡а мной обеспечено право на пустое "бытие", а не на
полную  и  цветущую  "жизнь";  мое первоначальное  ощущение служит  мне лишь
порукой  в  том,  что Я ЯвлЯюсь  мыслЯщим, но не в том,  что Я ЯвлЯюсь живым
существом, порукою в том, что Я - не animal, а разве только в крайнем случае
- cogital.  Џодарите мне сначала жизнь, а Я уж создам вам из нее культуру! -
’ак восклицает  каждый  отдельный  член этого первого  поколениЯ, и все  эти
отдельные  личности  имеют  возможность  узнать  друг  друга  по такому  вот
восклицанию. Ќо кто подарит им эту жизнь?
     Ќе Ѓог  и  не  человек, а только  их собственнаЯ юность:  снимите с нее
оковы, и вы  вместе с  нею освободите и жизнь. €бо  она только  до  поры  до
времени скрывалась  в темнице,  она еще не засохла и не завЯла -  об этом вы
можете спросить самих себЯ.
     Ќо  она больна, эта освобожденнаЯ от  оков жизнь, и  ее нужно лечить. “
нее  множество недугов,  ее заставлЯют  страдать  не  только воспоминаниЯ  о
прежних  оковах,  но  и  новаЯ  болезнь,  котораЯ нас здесь главным  образом
интересует,  -  историческаЯ болезнь.  €збыток истории подорвал пластическую
силу жизни, она не способна больше  пользоватьсЯ прошлым как здоровой пищей.
Ѓолезнь  ужасна, и  тем не менее  если бы природа не  наделила  юность даром
ЯсновидениЯ, то никто  бы не знал, что это болезнь и  что рай здоровьЯ  нами
утрачен. ’а же самаЯ  юность при помощи  все того же спасительного инстинкта
природы угадывает, каким образом мы могли бы завоевать  обратно этот рай; ей
известны бальзамы  и лекарства против исторической  болезни, против  избытка
исторического: как же называютсЯ эти лекарства?
     Џусть не удивлЯютсЯ, это  названиЯ  Ядов: средства против исторического
называютсЯ  неисторическим и  надисторическим.  ќти термины возвращают нас к
исходным пунктам нашего исследованиЯ и к их спокойствию.
     ‘ловом "неисторическое" Я обозначаю искусство и  способность забывать и
замыкатьсЯ  внутри известного ограниченного горизонта;  "надисторическим"  Я
называю  силы,  которые  отвлекают наше  внимание от  процесса  становлениЯ,
сосредоточиваЯ  его  на  том,   что   сообщает  бытию  характер   вечного  и
неизменного, именно на искусстве и религии. Ќаука - ведь о Ядах говорила бы,
конечно,  она - видит  в этой  способности, в этих  силах враждебные  силы и
способности:  ибо она  считает только  такое исследование  вещей  истинным и
правильным  и, следовательно, научным,  которое  видит всюду  совершившеесЯ,
историческое  и  нигде  не  видит  существующего,  вечного;  она  живет   во
внутреннем противоречии с  вечными силами искусства и религии точно  так же,
как она ненавидит забвение, эту смерть знаниЯ,  как она стремитсЯ уничтожить
все ограничениЯ горизонтами и  погружает  человека в бесконечно-безграничное
световое море познанного становлениЯ.
     Љак  может  он   жить  в  нем!  Џодобно  тому  как  при  землетрЯсениЯх
разрушаютсЯ и пустеют города и человек лишь боЯзливо и на скорую руку строит
свой дом на  вулканической  почве,  так жизнь колеблетсЯ  в  своих устоЯх  и
лишаетсЯ силы  и  мужества,  когда под воздействием науки сотрЯсаетсЯ  почва
понЯтий, отнимаЯ у человека фундамент, на котором покоитсЯ его уверенность и
спокойствие, а также  веру в  устойчивое и вечное. „олжна  ли господствовать
жизнь над познанием,  над наукой  или познание над жизнью? ЉакаЯ из двух сил
есть   высшаЯ   и  решающаЯ?   Ќикто  не  усомнитсЯ:  жизнь   есть   высшаЯ,
господствующаЯ сила, ибо  познание, которое уничтожило  бы жизнь, уничтожило
бы вместе с нею и само себЯ. Џознание предполагает жизнь и поэтому настолько
же   заинтересовано   в  сохранении   жизни,   насколько   каждое   существо
заинтересовано  в продолжении  своего  собственного  существованиЯ.  Џоэтому
наука нуждаетсЯ в высшем надзоре и контроле; рЯдом с наукой возникает учение
о  гигиене  жизни,  а  одно  из  положений  этого  учениЯ  гласило  бы  так:
неисторическое    и   надисторическое    должны    считатьсЯ   естественными
противоЯдиЯми  против  заглушениЯ жизни  историческим,  против  исторической
болезни. Џо всей вероЯтности, мы,  больные историей, будем страдать также  и
от противоЯдий.  Ќо то обстоЯтельство, что противоЯдиЯ  также  причинЯют нам
страданиЯ,  не может  считатьсЯ  аргументом против  правильности  избранного
метода лечениЯ.
     € вот в этом-то Я и  усматриваю  миссию того  юношества,  того  первого
поколениЯ  борцов  и  истребителей  змей,  которое  идет  в авангарде  более
счастливого и  более прекрасного образованиЯ и человечности,  не получаЯ  от
этого  грЯдущего счастьЯ  и будущей  красоты  ничего,  кроме многообещающего
предчувствиЯ. ќто юное поколение будет одновременно страдать и от болезни, и
от противоЯдий, и  все-таки оно имеет  больше  прав говорить о  своем  более
крепком здоровье  и  более естественной природе, чем  предыдущие поколениЯ -
поколениЯ образованных  "мужей"  и "старцев" современности.  ЊиссиЯ  же  его
заключаетсЯ в  том, чтобы подорвать  веру в  понЯтиЯ,  которые  господствуют
теперь  относительно "здоровьЯ"  и "образованиЯ", и  возбудить  ненависть  и
презрение к  этим чудовищным  понЯтиЯм-ублюдкам; и наивернейшим  показателем
более прочного здоровьЯ этой молодежи должно служить именно то, что она  длЯ
обозначениЯ  истинной  своей  сущности  не  находит подходЯщего понЯтиЯ  или
партийного термина  в  обращающейсЯ в  современной  публике монете слов  или
понЯтий,  а  только  в  каждую  удачную минуту своей  жизни  сознает в  себе
действие  живущей  в ней боевой отборочной и  рассасывающей  силы  и  всегда
повышенного чувства жизни.  Њожно оспаривать, что эта молодежь  уже обладает
образованием - но какой молодежи это могло бы быть поставлено в упрек? Њожно
обвинЯть  ее в  грубости и неумеренности  - но  она еще недостаточно стара и
умудрена  опытом,  чтобы  сдерживать  свои порывы;  да, прежде  всего ей нет
никакой  надобности  лицемерно претендовать  на  законченное  образование  и
защищать его, ибо она имеет право на все утешениЯ  и преимущества юности,  в
особенности  на преимущество смелой  и не знающей колебаний честности  и  на
утешениЯ воодушевлЯющей надежды.
     џ  знаю, что длЯ всех живущих такой  надеждой эти обобщениЯ  понЯтны  и
близки  и их  собственный  опыт даст им  возможность претворить  их в личную
доктрину;  остальные же,  быть  может,  не  увидЯт в этом пока ничего, кроме
покрытых блюд, смогших бы, пожалуй,  оказатьсЯ и пустыми, покуда они однажды
не изумЯтсЯ и не увидЯт  собственными глазами, что блюда полны  и что в этих
обобщениЯх заключались  уложенные и сжатые  нападки,  требованиЯ,  жизненные
инстинкты и страсти, которые,  однако,  не  могли  долго лежать  под спудом.
ЋтсылаЯ  подобных  скептиков к  выводЯщему  все на свет Ѓожий  времени,  Я в
заключение обращаюсь к этому кругу уповающих, чтобы показать им символически
ход и течение их исцелениЯ, их избавлениЯ от исторической болезни и вместе с
тем их собственную историю вплоть до момента,  когда они настолько оправЯтсЯ
от болезни, что смогут снова занЯтьсЯ историей  и под верховным руководством
жизни использовать прошлое в троЯком смысле: монументальном, антикварном или
критическом.  ‚  этот момент они будут  невежественнее наших  "образованных"
современников,  ибо  они многое  забудут и даже потерЯют всЯкую охоту вообще
интересоватьсЯ  тем,  что  эти  образованные  хотели  знать   прежде  всего;
отличительными их  признаками, с точки  зрениЯ образованных,  будут  служить
именно их  "необразованность", их равнодушие  и замкнутость по отношению  ко
многому окруженному громкой славой и даже к некоторым хорошим вещам. Ќо зато
они  станут в этом конечном пункте своего лечениЯ  снова людьми и перестанут
быть  человекоподобными агрегатами, -  а это есть  нечто!  ‚  этом заключены
надежды!  Ќе радуетсЯ  ли  при такой перспективе  сердце в вашей  груди, вы,
уповающие?
     Ќо  как  мы  достигнем  этой  цели?  -  спросите  вы.  „ельфийский  бог
напутствует  вас в  самом  начале  вашего  шествиЯ  к  этой цели изречением:
"Џознай самого себЯ". ќто труднаЯ заповедь:  ибо названный бог "не  скрывает
ничего и не возвещает ничего, он только показывает", как сказал ѓераклит. Ќа
что же он указывает вам?
     ‚   продолжение  столетий  грекам  грозила  та  же  опасность,  которой
подвергаемсЯ мы, именно, опасность погибнуть от затоплениЯ чужим и прошлым -
"историей". Ћни никогда не жили в гордой изолированности;  их "образование",
напротив,  в  течение   долгого  времени   представлЯло   собой  хаотическое
нагромождение чужеземных, семитических, вавилонских,  лидийских,  египетских
форм и понЯтий, а религиЯ их изображала настоЯщую битву богов всего ‚остока;
совершенно  так  же, например,  как теперь "немецкое  образование" и религиЯ
ЯвлЯют  собой  хаос  борющихсЯ  сил  всех чужих стран и  всего  прошлого.  €
все-таки  эллинскаЯ  культура не  превратилась  в  простой агрегат благодарЯ
упомЯнутой аполлоновской заповеди. ѓреки постепенно научились организовывать
хаос; этого они достигали  тем, что  в согласии с дельфийским  учением снова
вернулись к самим себе, т. е. к своим истинным потребностЯм, заглушив в себе
мнимые потребности. ќтим  путем  они снова вернули себе обладание собой; они
не  оставались  долго  переобремененными  наследниками  и   эпигонами  всего
‚остока;  они  сумели даже после тЯжелой борьбы с  самими собою стать  путем
применениЯ  на  практике  этого  изречениЯ  счастливейшими  обогатителЯми  и
множителЯми унаследованных сокровищ,  первенцами и прообразами всех грЯдущих
культурных народов.
     ‚от символ длЯ каждого из нас: он должен организовать в себе хаос путем
обдуманного  возвращениЯ к своим  истинным потребностЯм. …го честность,  все
здоровое и правдивое в его натуре должно  же когда-нибудь  возмутитьсЯ  тем,
что его  заставлЯют постоЯнно  говорить с чужого  голоса,  учитьсЯ  по чужим
образцам и  повторЯть за  другими; он  начинает тогда понимать, что культура
может стать чем-то большим, чем простой декорацией жизни, т. е., в сущности,
лишь  известным способом  маскированиЯ  и прикрытиЯ,  ибо  всЯкое  украшение
скрывает украшаемое. ’аким образом, длЯ него раскрываетсЯ  истинный характер
греческих  представлений о культуре  - в  противоположность романским,  -  о
культуре как  о  новой  и улучшенной  Physis,  без разделениЯ на  внешнее  и
внутреннее,   без  притворства   и   условности,  о  культуре   как   полной
согласованности  жизни,  мышлениЯ,  видимости  и  воли. ’ак научаетсЯ  он на
основании  собственного  опыта понимать, что грекам удалось одержать  победу
над  всеми  другими культурами благодарЯ более высокой силе  их нравственной
природы  и  что  всЯкое  умножение  правдивости  должно   служить   также  и
подготовлению и развитию истинного  образованиЯ,  хотЯ бы  эта правдивость и
могла  при  случае  причинить серьезный  ущерб  столь  высоко  ныне  ценимой
образованности, хотЯ бы  она и повлекла за  собой падение целой декоративной
культуры.

        ЉЋЌ…–