лучае, деньги из карманов?
     ’акие вопросы толпились  у нас в голове, меж тем как Џаганини продолжал
свои нескончаемые  расшаркиваниЯ;  но  все подобные  мысли мигом испарились,
когда чудо-музыкант поднес скрипку к подбородку и заиграл.
     ‚ы ведь знаете про мое второе музыкальное  видение, мою способность при
каждом  слышимом  звуке  видеть  равнозначную  звуковую  фигуру,  и  так   и
получилось,  что каждым ударом смычка  Џаганини  вызывал передо  мной зримые
образы и картины, каждым звуковым иероглифом рассказывал  мне Яркие новеллы,
рисовал красочную игру теней, и  всюду  неизменно  главным действующим лицом
был он сам.
     ‘  первого же удара смычком декорации  вокруг него  переменились; он со
своим нотным пюпитром оказалсЯ вдруг в светлой комнате, нарЯдно, по небрежно
убранной  вычурной мебелью  в стиле Џомпадур;  повсюду зеркальца,  золоченые
амурчики, китайский  фарфор, очаровательный хаос из лент, цветочных гирлЯнд,
белых перчаток, порванных кружев, фальшивых жемчугов,  диадем  из  золоченой
жести, -- словом, всЯческой мишуры, какую видишь в уборной примадонны.
     Ќаружность Џаганини тоже изменилась самым выгодным образом; на нем были
теперь короткие панталоны лилового атласа, белый жилет,  затканный серебром,
голубой  бархатный  фрак  с  оправленными  в  золото  пуговицами;  тщательно
уложенные  мелкие  локоны вились вокруг  его лица, которое  цвело  юношеским
румЯнцем и загоралось умилительной нежностью всЯкий  раз,  как он взглЯдывал
на миловидную дамочку, стоЯвшую подле пюпитра, пока он играл на скрипке.
     ‚  самом деле  Я увидел  рЯдом  с ним премилое юное существо, одетое по
старинной  моде  в белый атлас, собранный сборками  на бедрах, отчего  талиЯ
казалась  еще грациозней и тоньше, напудренные  волосы были взбиты в высокую
куафюру, под которой еще Ярче сиЯло хоро-
     шенькое округлое личико с блестЯщими глазами,  с румЯнами на щечках,  с
мушками и задорным премилым носиком. ‚ руках  она держала бумажный свиток и,
судЯ по  движениЯм губ, по  жеманному покачиванию торса, она пела; однако до
менЯ не долетало ни единой трели,
     и  только  по звукам скрипки, которыми молодой  Џаганини аккомпанировал
прелестному  созданию, Я угадывал, что именно она поет и что чувствует он  в
душе во времЯ ее пениЯ. Ћ,  эти  мелодии! ’ак соловей  поет  в  предвечерних
сумерках, когда аромат розы пьЯнит его сердце сла
     достным предчувствием  весны. ’о  было томительно-нежное,  испепелЯющее
страстью  блаженство. ‡вуки трепетали  в  поцелуе, потом,  поспорив  друг  с
другом, стремились  врозь, а  потом  переплетались между  собой и,  наконец,
сливались воедино в хмельном упоении! „а,
     звуки  вели веселую игру, как мотыльки,  когда один, дразнЯ, ускользнет
от другого, скроетсЯ за  венчиком цветка, потом, попавшись в плен, беспечный
и счастливый,  вместе  с  другом  вспорхнет в золотом  солнечном  свете.  Ќо
бывает, что паук, злой паук, уготовил
     влюбленным мотылькам  печальный  конец.  “гадало  ли  юное сердце такую
долю? †алостный вздох, словно предчувствие  близкой беды, вкралсЯ в ликующие
мелодии,  которые   излучала  скрипка  Џаганини.   ѓлаза  его   увлажнились.
Њолитвенно преклонЯет  он колени перед  своей amata1.. Ќо,  увы, нагнувшись,
чтобы облобызать ей ноги, он видит под кроватью маленького аббата. Ќе
     знаю, что имел  генуэзец  против беднЯги, только  он мгновенно бледнеет
как смерть и, Яростной хваткой вцепившись в аббата, надавав ему кучу пощечин
и  немалую дозу  пинков, вышвыривает его за дверь, после чего выхватывает из
кармана длинный стилет и вонзает острие в грудь красотке...
     ---------------------
     1 ‚озлюбленной (ит.).

     Ќо  в этот миг со  всех  сторон раздалось:  "Ѓраво! Ѓраво!" ‚осхищенные
гамбуржцы, мужи  и жены, отдали шумную дань рукоплесканий великому  мастеру,
который  закончил  первое  отделение  концерта  и  раскланивалсЯ,  еще  пуще
извиваЯсь и сгибаЯсь под острым углом. Ђ гримаса на его лице, казалось, даже
повизгивала  в смиренной  и униженной  мольбе.  ‚ глазах  застыл дикий страх
непрощенного грешника.
     "Ѓожественно! -- вскричал мой сосед,  меховщик, ковырЯЯ в ушах,  --  за
одну эту вещь не пожалеешь двух талеров".
     Љогда Џаганини заиграл снова, глаза у менЯ заволокло  мглой.  ‡вуки уже
не преображались  в  светлые образы и краски, фигуру мастера облекли мрачные
тени, из их тьмы вырывались надрывные  жалобы скрипки. ‹ишь временами, когда
скудный свет висевшей над ним плошки падал на него, Я видел его побледневшее
лицо, на котором еще не угасла  молодосчъ. ЌарЯд его был  причудливо поделен
на два цвета -- с одной стороны желтый, с другой -- красный. Ќа ногах висели
тЯжелые кандалы. Џозади него маЯчила страннаЯ физиономиЯ козлиного склада, и
Я видел, как длинные волосатые руки, очевидно принадлежавшие  ее обладателю,
временами услужливо хватались за струны скрипки, на которой  играл Џаганини.
Ћни же иногда водили смычком в его руке,, и одобрительное  блеющее хихиканье
аккомпанировало звукам, что  кровоточащей  скорбью лились теперь из скрипки.
ќто  были звуки, подобные  песнопенью  падших ангелов, грешивших  с дочерьми
земли и, будучи изгнаны  из царства праведников, нисходивших в преисподнюю с
пылающими  стыдом  лицами.  ’о  были  звуки,  в чьих  бездонных  глубинах не
теплитсЯ  ни утешение,  ни надежда. Љогда свЯтые угодники  на небесах слышат
эти звуки,  на их  бледнеющих  устах  замирает  хвала господу и  они, рыдаЯ,
покрывают  свои богоугодные главы. ‚ременами,  когда сквозь  потоки скорбных
мелодий пробивалось назойливое козлиное хихиканье, на заднем плане возникало
передо мной множество карликовых женских фигур, которые злобно  скалились и,
дразнЯсь,  складывали пальцы  крестом. €з скрипки тогда исторгались возгласы
страха,  ужасающие стоны и рыданиЯ,  каких еще никогда и  никто не слышал на
земле  и,  быть  может,  никогда на  земле  не услышит, разве  что в  долине
€осафа-та, когда прозвучат гигантские трубы ‘трашного суда  и голью мертвецы
выползут из  могил  в ожидании  своей  участи... Ќо  страдалец-скрипач одним
ударом, до безумиЯ  неистовым ударом  смычка, пресек  все,-- цепи на ногах у
него  с  грохотом распались, а его зловредный  помощник  испарилсЯ  вместе с
глумливой нечистой силой.
     ‚ этот миг мой сосед, меховщик, изрек:
     "†алко,  жалко,  что   у  него  порвалась  струна.  ‚от  вам  результат
бесконечных пиччикато!"
     „ействительно  ли лопнула струна? Ќе знаю. џ заметил только, что  звуки
стали иными, а Џаганини и все его окружающее  снова совершенно переменилось.
…го самого Я  едва  узнавал  в коричневой  монашеской  рЯсе,  котораЯ скорее
укрывала, чем  облачала  его.  ‘ искаженным лицом, наполовину спрЯтанным под
капюшоном,  подпоЯсанный  веревкой,  босой,  так  стоЯл  Џаганини,  одинокий
строптивец, над морем, на выступе скалы, и играл на скрипке. Љак Я -понимал,
было времЯ сумерек, лучи заката заливали морские просторы, которые алели все
Ярче и все торжественнее шумели в таинственном созвучии с тонами скрипки.
     Ђ  чем  Ярче  алело море,  тем  сильнее бледнело и блекло небо, и когда
наконец  бурливые волны  стали  багрЯно-красны,  как  кровь,  небо  в вышине
призрачно посветлело, мертвенно побелело и грозными великанами проступили на
нем звезды... Ќо звезды эти были черны... и  блестели, точно каменный уголь.
Ђ  звуки  скрипки становились  все  Яростней,  все  дерзновеннее,  в  глазах
страшного скрипача сверкала  такаЯ издевательскаЯ  жажда разрушениЯ,  а  его
тонкие  губы  шевелились так  ужасающе  быстро,  что  казалось,  он бормочет
стародавние колдовские заклинаниЯ, какими накликают бурю и выпускают на волю
злых духов, кои лежат, плененные, в пучинах морЯ. Џорой, когда он  вытЯгивал
из широкого рукава рЯсы длинную костлЯвую руку  и смычком  рассекал  воздух,
его и правда можно было принЯть за  чародеЯ,  который повелевает стихиЯми, а
из морской глуби доносилсЯ  тогда дикий вой и  обезумевшие кровавые  валы  с
такой  силой взмывали ввысь,  что  едва  не  обрызгивали пю  узнать, как его
лекарство подействовало па
     больную.
     -- Ќе нравитсЯ мне этот сои,-- произнес доктор, указываЯ на софу.
     Џогрузившись   в  химеры  собственного  повествованиЯ,  Њаксимилиан  не
заметил, что ЊариЯ давно уже уснула, и досадливо прикусил губу.
     --  ќтот сон  уже  совсем уподоблЯет ее лицо образу  смерти,--продолжал
доктор.-- Ќе правда ли, оно  похоже  на белые  маски,  на гипсовые слепки, в
которых мы стремимсЯ сохранить черты усопших?
     --   Њне   хотелось  бы   сохранить   такой   слепок   с   лица   нашей
приЯтельницы,--на ухо ему  шепнул Њаксимилиан,-- она и покойницей будет  так
же хороша.
     -- ‚от чего Я вам не советую,-- возразил доктор,-- такие маски омрачают
нам воспоминание о наших  близких. Ќам кажетсЯ, будто в этом слепке осталась
частица  их жизни,  а в действительности  то, что мы  храним,  и  есть  сама
смерть. Љрасивые,  правильные черты приобретают что-то  ужасающе  застывшее,
непоправимое, какую-то  насмешку, которой они скорее отпугивают, чем утешают
нас. Ђ самые подлинные карикатуры -- это маски тех, чье обаЯние было  скорее
духовной   природы,   чьи  черты   менее   отличались   правильностью,   чем
своеобразием: ибо  стоит  угаснуть чарам  жизни,  как  отклонениЯ от  идеала
красоты  уже  не  возмещаютсЯ  духовным  обаЯнием.  Ќо  все   гипсовые  лица
объединЯет  одна  загадочнаЯ  черта, при  длительном  созерцании  нестерпимо
леденЯщаЯ душу: у всех у них вид людей, которым предстоит тЯжкий путь.
     -- Људа? --  задал вопрос Њаксимилиан после того, как доктор  подхватил
его под руку и увлек прочь из спальни.

     ЌЋ—њ ‚’ЋђЂџ

     -- €  зачем вы  пичкаете менЯ этим  гадким лекарством, раз  Я все равно
очень скоро умру.
     ЊариЯ произнесла эти слова, как раз когда Њаксимилиан входил в комнату.
Џеред ней стоЯл доктор, держа в одной  руке пузырек с лекарством, а в другой
стаканчик, в котором шипела противнаЯ на вид коричневатаЯ жидкость.
     --  Њилейший друг,-- вскричал доктор, оборачиваЯсь  к входЯщему,-- ваше
присутствие  как нельзЯ  более кстати. Џостарайтесь уговорить синьору, чтобы
она проглотила эти капельки: Я сам ужасно спешу.
     -- Џожалуйста, прошу  вас,  ЊариЯ! -- прошептал Њаксимилиан  тем мЯгким
голосом,  который обычно не был ему  свойственен и  Явно  исходил  от  такой
исстрадавшейсЯ души, что  больнаЯ  была непривычно  тронута  и,  даже  забыв
собственную  боль, поднЯла  стаканчик,  но  прежде  чем поднести его ко рту,
промолвила с улыбкой:
     -- Ђ вы в награду расскажете мне историю ‹аурен-ции?
     -- ‹юбаЯ ваша волЯ будет исполнена,-- утвердительно кивнул Њаксимилиан.
     €зможденнаЯ  женщина сразу  же  выпила содержимое  с  легкой  улыбкой и
гримасой отвращениЯ.
     -- џ ужасно спешу,--  повторил  доктор, натЯгиваЯ свои черные перчатки.
--  ‘покойно  ложитесь,  синьора, и  как  можно меньше шевелитесь. џ  ужасно
спешу.
     ‚ сопровождении черной „еборы, котораЯ светила ему, он покинул спальню.
     Ћставшись наедине, друзьЯ  долго молча смотрели друг на друга. ‚ душе у
каждого  пробудились мысли, которые  им хотелось скрыть от  другого. †енщина
вдруг схватила руку мужчины и покрыла ее поцелуЯми.
     -- ђади бога, не двигайтесь так  стремительно,-- взмолилсЯ Њаксимилиан.
-- ‹ожитесь спокойно на софу.
     Џосле того  как ЊариЯ  послушалась, он заботливо укрыл  ее  ноги шалью,
которой  сперва коснулсЯ губами.  Ћчевидно,  заметив  это,  больнаЯ радостно
замигала, как довольное дитЯ.
     -- Њадемуазель ‹оране была очень хороша?
     -- …сли  вы ни разу  не станете менЯ перебивать, дорогаЯ,  и пообещаете
спокойно, молча слушать,  тогда  Я  обстоЯтельно поведаю  вам  все,  что  вы
жаждете узнать.
     ‹асково улыбнувшись в ответ на утвердительный взглЯд Њарии, Њаксимилиан
уселсЯ в кресло, придвинутое к софе, и так повел свой рассказ:
     -- Џрошло  восемь  лет  с тех  пор, как Я отправилсЯ  в ‹ондон  изучить
тамошний Язык и народ. —ерт  бы  побрал тот народ с Языком вместе! ‚озьмут в
рот дюжину односложных слов, пожуют, почавкают, потом выплюнут, и называетсЯ
это, что они разговаривают. Џо счастью, они от природы довольно молчаливы, и
хотЯ глЯдЯт на  нас всегда разинЯ рот, однако не  докучают нам  пространными
беседами. Ќо горе  нам,  стоит только  попасть  в  руки кому-нибудь из сынов
Ђльбиона, совершившему большой воЯж на континент и обучившемусЯ там говорить
по-французски.  Ћн  уж  не упустит  случаЯ попрактиковатьсЯ в  приобретенных
знаниЯх  и засыплет нас вопросами обо всех возможных предметах, и не успеешь
ответить на  первый вопрос,  как он  тут же пристанет  со следующим,  начнет
допытыватьсЯ,  сколько  нам  лет,  откуда мы родом, надолго  ли приехали,  и
полагает,  что таким  назойливым  дознанием как нельзЯ лучше развлекает нас.
Ћдин из моих парижских друзей  был,  пожалуй, недалек  от истины, утверждаЯ,
что  англичане  черпают свой  французский  лексикон  в  паспортной  конторе.
Џоучительнее всего  общение  с  ними  за  столом,  когда  они  взрезают свои
гигантские ростбифы и с серьезнейшей миной выспрашивают нас, какаЯ часть нам
потребна:  сильно  или  слабо  поджареннаЯ.  €з  середки  или  с  коричневой
корочкой? †ирнаЯ или постнаЯ?  Ќо ростбифы  и баранина -- единственное,  что
есть у  них путного.  €з-бави бог каждого доброго христианина от  их соусов,
которые  составлены из  одной  трети муки  и  двух третей  масла или же  длЯ
разнообразиЯ из  одной трети масла и двух  третей муки. €збави бог каждого и
от  их  бесхитростных  овощных  гарниров, которые варЯтсЯ в  воде,  а  потом
подаютсЯ к  столу, какими  их  создал  господь. …ще ужаснее английской кухни
английские  заздравные тосты и непременные  застольные спичи, когда скатерть
снимаетсЯ,  дамы удалЯютсЯ  из столовой, а вместо них  подаетсЯ  столько  же
бутылок портвейна...  достойнейшаЯ на вкус англичан замена прекрасного пола.
џ сказал -- прекрасного пола, ибо англичанки по заслугам зовутсЯ так. “  них
прекрасное  стройное белое тело. Ќо  несоразмерно длинное  расстоЯние  между
носом и ртом, встречающеесЯ у них столь же часто, как и у английских мужчин,
нередко портило мне в Ђнглии самые красивые лица. ’акое отклонение от канона
красоты еще тЯгостней действует на менЯ, когда  Я сталкиваюсь с  англичанами
здесь,  в  €талии, где скудно отмеренные им носы и пространство между ними и
верхней  губой вопиющим образом контрастирует с лицами итальЯнцев, чьи черты
правильны  на  античный лад, а  носы  либо  согнуты  по-римски, либо опущены
по-гречески  и  порой дорастают до  непомерной длины. ‘овершенно справедливо
отметил один немецкий путешественник, что англичане рЯдом с итальЯнцами все,
как один, напоминают статуи с отбитыми кончиками носов.
     „а, когда встречаешь англичан в чужом краю, по контрасту особенно резко
бросаютсЯ  в глаза  их  изъЯны.  ’очно  властители  скуки,  носЯтсЯ  они  --
экстрапочтой -- в  лакированном экипаже по всем странам и  повсюду оставлЯют
за  собой  пьшьно-серое  облако  тоски.  „обавьте  к  этому  их  безучастное
любопытство, их алЯповатую безвкусицу,  их  тупоумие,  их  колючий  эгоизм и
бессмысленное любование всем, что  нагонЯет грусть. –елых  три недели каждый
день на  Piazza  di gran Duca1 маЯчит  англичанин и  разинЯ  рот  глЯдит  на
шарлатана,  который,  сидЯ верхом  на  лошади,  вырывает  людЯм  зубы.  ќтим
зрелищем  благородный сын  Ђльбиона,  верно, хочет  возместить себе  зрелище
экзекуций, которые он упустил в  своем  любезном  отечестве... €бо, нарЯду с
боксом  и с  петушиными боЯми,  длЯ  британца нет ничего  занимательнее, чем
пытка беднЯги,  то  ли укравшего овцу, то  ли подделавшего подпись, которого
целый час с веревкой на шее  показывают перед фасадом Ћлд-Ѓей-ли, прежде чем
вышвырнуть на  тот  свет.  џ не преувеличиваю, говорЯ,  что  кража  овцы или
подлог в этой  безобразно жестокой стране наказуютсЯ  наравне с  гнуснейшими
преступлениЯми,  отцеубийством или кровосмешением. ‘ам  Я  по  несчастливому
случаю видел, как  вешают  в  ‹ондоне человека за  кражу  овцы, и  с тех пор
потерЯл всЯкий  вкус к жареной баранине, бараний  жир  всегда напоминает мне
белый колпак горемыки. ђЯдом  с ним был  повешен  ирландец, который подделал
руку богатого банкира; до сих пор не могу забыть бесхитростный страх  смерти
на лице у бедного пэдди; ему было непонЯтно, почему суд присЯжных так сурово
карает его,-- сам он позволил бы любому подделать его собственную подпись! €
этот  народ  постоЯнно  толкует  о  христианстве,  не  пропускает  ни  одной
воскресной службы и наводнЯет весь мир ЃиблиЯми.
     ‘ознаюсь вам, ЊариЯ, если мне в Ђнглии вес приходилось не по вкусу,  ни
кухнЯ, ни люди, то отчасти вина
     -----------------------------
     1 Џлощади ‚еликого ѓерцога (ит.).

     во мне  самом.  џ  привез  туда с родины  немалый занпс  хандры и  ждал
отвлечениЯ  у  народа,  который и сам-'п"  одолевает скуку лишь в водовороте
политической  и  коммерческой  деЯтельности.  ‘овершенство   машин,  повсюду
применЯемых здесь  и  во многом вытеснЯющих человека, тоже наводило на  менЯ
жуть;  замысловатаЯ  суетнЯ  колес,  стержней,  цилиндров  и  тысЯчи  мелких
крючочков, штифтиков и зубчиков,  вращающихсЯ с какой-то даже сладострастной
стремительностью,   вселЯла   в   менЯ   ужас.   Ћпределенность,   точность,
размеренность и пунктуальность в жизни англичан не менее запугала менЯ;  ибо
как  английские  машины  уподобились  длЯ  нас  людЯм,  так  люди  в  Ђнглии
представлЯютсЯ нам машинами. „а, дерево, железо и медь  завладели гам мыслью
людей и  как будто обезумели  от избытка  мыслей,  а  утративший способность
мыслить  человек, точно бездушный  призрак, совершенно  машинально выполнЯет
вошедшие  в привычку  дела,  в  назначенное времЯ пожирает бифштекс,  держит
парламентские  речи,  чистит  ногти,  взбираетсЯ  в  почтовый  дилижанс  или
вешаетсЯ.
     ‚ы без труда поймете, как  день ото днЯ росло во мне тЯгостное чувство.
Ќо  ничто  не сравнитсЯ с  тем душевным  мраком, который  обуЯл менЯ,  когда
однажды под  вечер Я стоЯл  на  мосту  ‚атерлоо  и смотрел в воды ’емзы. Њне
чудилось, будто в них  отражаетсЯ моЯ  душа  со  всеми своими  ранами, будто
смотрит  мне  навстречу  из воды...  Ђ в  памЯти  всплывали  самые горестные
событиЯ... џ  думал о  розе,  которую постоЯнно поливали уксусом, отчего она
утратила свой  сладостный аромат и увЯла до времени. џ думал о заблудившемсЯ
мотыльке: всходивший  на Њонблан натуралист  увидел,  как он один-одинешенек
бьетсЯ  между  ледЯных  стен... џ  думал  о  ручной  мартышке,  котораЯ  так
сдружилась  с людьми, что играла  и обедала с ними, но  как-то раз за столом
узнала  в  миске  с  жарким  своего  собственного  мартышонка, схватила его,
помчалась  с ним  в  лес  и  никогда больше  не  показывалась своим  друзьЯм
людЯм...  Ђх,  сердце  у менЯ  сжалось  такой  болью, что из глаз неудержимо
хлынули жгучие  слезы.  Ћни  падали  вниз,  в ’емзу,  и  уплывали  прочь,  в
безбрежное  море,  а  оно  поглотило уже  много человеческих  слез,  даже не
приметив их!
     ‚ это мгновение случилось  так, что страннаЯ  музыка пробудила  менЯ от
мрачных  дум,  и,  оглЯнувшись, Я заметил кучку людей,  которые, как  видно,
столпились  вокруг  занимательного  зрелища.  џ  подошел  поближе  и  увидел
семейство артистов, которое составлЯли следующие четыре персонажа.
     ‚о-первых,  низенькаЯ  приземистаЯ  женщина,  одетаЯ  во  все черное, с
маленькой головкой и огромным, толстым,  выпирающим животом. Ќа животе висел
ѓ.оль-шущий барабан, в который она нещадно колотила.
     ‚о-вторых,  карлик,  нарЯженный  маркизом  былых  времен,   в  расшитом
кафтане, большом пудреном парике, а ножки и ручки у него были тонюсенькие, и
он, прЯ гап-цовываЯ, бил в треугольник.
     ‚-третьих,  молоденькаЯ  девушка  лег  пЯтна/таги в  тесно  прилегающей
кофточке   синего   полосатого  шелка  и  широких,  тоже   синих,  полосатых
панталонах.  ќто  выло  грациозное,  воздушное  создание.  ‹ицо  классически
прекрасное.   Ѓлагородный   прЯмой   нос,   пленительно   изогнутые   губки,
нежно-округлый  подбородок, солнечно-золотистый цвет лица, блестЯщие  черные
волосы,  уложенные  волнами на висках. ’ак стоЯла она, стройнаЯ и серьезнаЯ,
даже хмураЯ,  и  смотрела  на четвертого персонажа труппы,  который  как раз
демонслрировал свое мастерство.
     ќтот  четвертый  персонаж  был  ученый  пес,  подающий большие надежды,
весьма перспективный пудель,-- к величайшему восторгу английской публики, он
только что  сложил из придвинутых ему деревЯнных букв имЯ лорда ‚еллингтона,
присовокупив весьма лестный эпитет "героЯ".
     ’ак как пес,  судЯ  по его одухотворенной наружности, не был английским
животным, а  вместе с  тремЯ остальными персонажами прибыл из  ”ранции, сыиы
Ђльбиона радовались,  что их великий полководец  хотЯ бы у французских собак
добилсЯ того  признаниЯ, в  котором так  .постыдно отказывали ему  остальные
дети ”ранции.
     ‚ самом деле, труппу  составлЯли французы, и карлик, отрекомендовавшись
как  мосье  ’юрлютю,  принЯлсЯ  балагурить по-французски,  да  еще  с такими
бурными жестами,  что злополучные англичане  шире обычного  раскрыли  рты  и
ноздри. ‚ременами, сделав  передышку, он принималсЯ кричать петухом,  и  это
кукареканье, а также имена множества императоров, королей  и кнЯзей, которые
он  вкрапливал  в  свои речи,  было единственным, что  понимали  злополучные
слушатели. Ђ  этих  кнЯзей,  королей  и государей  он превозносил как  своих
друзей и покровителей. Џо его уверениЯм, уже восьмилетним мальчиком он  имел
длинную беседу с блаженной памЯти королем ‹юдовиком естнадцатым, каковой  и
в дальнейшем при сложных обстоЯтельствах непременно просил у него совета. Ћт
бурь революции он, наравне со  многими  другими,  спассЯ  бегством  и лишь в
эпоху €мперии воротилсЯ в свое  возлюбленное отечество, дабы разделить славу
великой  нации.  Ќаполеон,  по  его   словам,  недолюбливал  его,  зато  его
свЯтейшество папа Џий ‘едьмой чуть ли не причислил его  к  лику свЯтых. –арь
Ђлександр одаривал его  конфетками, а супруга  принца  ‚ильгельма фон Љиритц
всегда саживала его к себе на колени. ‘ самых малых лет он жил исключительно
в обществе монархов, да и нынешние государи, можно сказать,  росли вместе  с
ним,  он считает  их себе ровней и надевает траур всЯкий раз, как кто-нибудь
из  них  переселЯетсЯ в лучший  мир. Џосле столь  высокопарных слов он запел
петухом.
     Њосье ’юрлютю  поистине  был одним  из забавнейших карликов,  каких мне
только доводилось видеть: морщинистое старческое личико составлЯло курьезный
контраст  с ребЯчески  миниатюрным тельцем, и  весь он  курьезнейшим образом
контрастировал  с  теми фокусами, которые проделывал.  ‘тав в г орделивейшую
позицию,  он невероЯтно длинной рапирой  крест-накрест рассекал воздух и при
этом неумолчно божилсЯ, что  ни один смертный не способен отразить такую вот
кварту или этакую терцию, а уж выпад его не в силах отбить никто на свете, и
он   вызывает  любого  зрителЯ  померЯтьсЯ   с  ним  силами  в   благородном
фехтовальном искусстве. Џрождав некоторое времЯ, чтобы кто-нибудь  отважилсЯ
вступить с ним в открытое  единоборство, карлик раскланивалсЯ со старомодным
изЯществом,  благодарил за рукоплесканиЯ и брал  на себЯ смелость оповестить
достопочтеннейшую публику об удиви  гельнейшем зрелище,  когда-либо виденном
дотоле на английской земле.
     "‚зглЯните на эту особу,-- вскричал он, сперва натЯнув грЯзные лайковые
перчатки и с подчеркнутой учтивостью выведЯ на середину круга юную девицу --
участницу труппы. --  ќта особа зоветсЯ мадемуазель ‹оране, она единственнаЯ
дочь  почтенной и благочестивой дамы, которую вы можете лицезреть вон  там с
большим   барабаном  и   котораЯ  ныне  носит  траур   по   своему  усопшему
возлюбленному   супругу,   прославленному   на  всю   …вропу  чревовещателю.
Њадемуазель  ‹оране будет  сейчас танцевать! Џолюбуйтесь  танцем мадемуазель
‹оране!" -- Џосле этих слов он опЯть закричал петухом.
     „евушка Явно не обращала  ни малейшего  вниманиЯ ни  на его речи, ни на
взглЯды зрителей;  погруженнаЯ в  свои  мысли,  хмуро  дожидалась она, чтобы
карлик разостлал  у  ее  ног  большой  ковер  и  снова  принЯлсЯ  играть  на
треугольнике  под  аккомпанемент  барабана.  ќто  была удивительнаЯ  музыка,
помесь  тЯжеловесной сварливости  и щекочущего сладострастиЯ,  и Я  различил
трогательно-глупенькую,  жалостно-вызывающую, странную  и  все  же  на  диво
простую мелодию, но Я забыл об этой музыке, когда девушка начала танцевать.
     €  танец,   и  танцовщица  помимо  моей  воли  всецело  завладели  моим
вниманием. ’о  не была  классическаЯ  манера  танца,  какую мы видим в нашем
большом  балете,  где,   как  и  в  классической  трагедии,  действуют  лишь
напыщенные  манекены и ходульные приемы; туг танцевались  не александрийские
стихи, не декламаторские пируэты, не антагонистичные антраша, не благороднаЯ
страсть, что  вихрем вращаетсЯ  на одной ноге, так  что видишь только небо и
трико, только мечту и ложь.  Џраво же, ничто так не претит мне, как  балет в
парижской Ѓольшой опере, где традициЯ  классической манеры танца сохранилась
в  нетронутом  виде, меж  тем как в других родах  искусства  -- в поэзии,  в
музыке,  в  живописи  -- французы  ниспровергли  классический  канон.  Ќо им
нелегко будет совершить такую  же революцию в танцевальном искусстве;  разве
что  они и здесь, как в своей  политической революции, прибегнут к террору и
гильотинируют  ноги   закоснелым  танцорам   и   танцоркам  старого  режима.
Њадемуазель ‹оране не  была великой танцовщицей, носки ее не были достаточно
гибки, а ноги не  приспособлены  ко  всевозможным вывертам,  она  ничего  не
разумела  в танцевальном искусстве, какому учит ‚ес-трис, она танцевала, как
велит танцевать человеческаЯ природа: все существо  ее было в  согласии с ее
танцевальными па, танцевали  не только ноги, танцевало ее тело,  ее  лицо...
минутами она бледнела смертной бледностью, глаза призрачно расширЯлись, губы
вздрагивали  вожделением  и  болью,  а  черные  волосы,  обрамлЯвши*;  виски
правильными опалами,  взлетали,  точно два вороновых крыла. Љонечно, это был
не классический танец,  но и не романтический в том смысле, как его понимает
молодой  француз  из  школы ќжена  ђандюэлЯ. Ќе  .было  в этом танце  ничего
средневекового,  ничего венецианского, изломанного, подобного плЯске смерти,
не было в нем ни лунного света, ни кровосмесительных страстей. ќтот танец не
пыталсЯ  развлечь  внешними приемами движениЯ,  нет --  внешние приемы  были
здесь словами особого Языка, желавшего высказать нечто свое,  особое. —то же
высказывал этот  танец?  џ не мог  понЯть его Язык, как ни  страстно он себЯ
выражал.  ‹ишь  порой  Я  угадывал,  что  говорит   он  о  чем-то  до  ужаса
мучительном.  Ћбычно  Я  легко  улавливаю  примети  любых  Явлений,  а  )тих
танцованных  загадок  решить не мог  и тщетно  силилсЯ  нащупать их смысл,--
должно  быть,  повинна  в этом  музыка, конечно, умышленно направлЯЯ менЯ на
ложные стези,  лукаво  сбиваЯ с толку и упорно мешаЯ мне.  ’реугольник мосье
’юрлютю  иногда  хихикал  так коварно. Ђ почтеннаЯ мамаша так сердито била в
свой огромный барабан,  что лицо ее кроваво-красным северным  сиЯнием пылало
из облака черной шлЯпы.
     Љогда труппа удалилась, Я еще долго стоЯл на прежнем мел'е и все думал,
что же означал этот  танец.  Ѓыл ли он национальным танцем южной ”ранции или
€спании?  Ќа такую  мысль  наталкивала  пылкость, с  какой плЯсуньЯ металась
вправо  и плево,  необузданность, с какой  она  временами откидывала  голову
Язычески  буйным жестом вакханок, которым мы  дивимсЯ  на  рельефах античных
ваз.  ‚ ее танце поЯвлЯлось  что-то безвольно-хмельное, грозно-неотвратимое,
роковое, как сама судьба. Ђ  может статьсЯ, то были фрагменты древней, давно
забытой  пантомимы?  €ли  же  она танцевала  повесть  чьей-тс жизни.  €ногда
девушка нагибалась до земли, словно  прислушивалась, словно  внимала голосу,
обращенному  к ней откуда-то  снизу... ’огда  она  принималась дрожать,  как
осиновый лист, сгибалась в другую сторону, бешеными, отчаЯнными прыжками она
порывалась  что-то  с себЯ стрЯхнуть,  потом  снова приникала ухом к  земле,
вслушивалась  напрЯженнее  прежнего,  кивала  головой,  краснела,  бледнела,
дрожала,  некоторое времЯ  стоЯла, выпрЯмившись,  застыв  на месте, а  потом
делала такое  движение, будто умывает руки. Ќе кровь ли так долго,  до ужаса
тщательно смывала она  с рук? € при этом бросала  взглЯд  куда-то в сторону,
просительный,  молЯщий  взглЯд,  от которого  таЯла  душа... и  взглЯд  этот
случайно упал на менЯ.
     ‚сю следующую ночь думал Я об этом взглЯде, этом танце и фантастическом
аккомпанементе, и на другой день, бродЯ, как обычно, по лондонским улицам, Я
страстно  мечтал  вновь повстречать миловидную танцорку и все напрЯгал слух,
не  послышатсЯ ли опЯть звуки барабана и треугольника. Ќаконец-то Я нашел  в
‹ондоне  что-то увлекшее  менЯ и  теперь  уж  не бесцельно  блуждал  по  его
обуреваемым зевотой улицам.
     џ возвращалсЯ  из ’ауэра, где  очень  заинтересовалсЯ топором,  которым
была  обезглавлена  Ђнна Ѓолейн,  а также бриллиантами  английской  короны и
львами, когда посреди большого скоплениЯ людей увидел снова почтенную мамашу
с барабаном и  услышал, как мосье ’юр-лютю кричит петухом. “ченый пес  снова
сложил из  букв геройство лорда  ‚еллингтона, карлик снова продемонстрировал
свои  неотразимые терции  и  кварты,  а мадемуазель ‹оране  вновь  принЯлась
исполнЯть свой диковинный танец. ‚новь повторилсЯ загадочный Язык  движений,
говоривший  что-то,  чего  Я  не  мог  понЯть,  так  же  буйно  откидывалась
прелестнаЯ голова, так же прислушивалась танцорка к земле и старалась избыть
свой  страх головокружительными  прыжками,  опЯть  слушала, приникнув ухом к
земле,  дрожала, бледнела, застывала, а затем  повторилось страшное по своей
загадочности мытье рук  и, наконец,  просительный,  молЯщий взглЯд куда-то в
сторону, еще дольше задержавшийсЯ на мне.
     „а, весь женский пол, юные  девушки,  равно как замужние женщины, сразу
же замечают, что привлекли к себе внимание мужчины. Љогда мадемуазель ‹оране
не танцевала, она стоЯла уныло,  не шевелЯсь, глЯдЯ в пространство,  а когда
танцевала,  лишь иногда  бросала  один-единственный взглЯд на  зрителей,  но
теперь этот единственный взглЯд отнюдь не случайно падал непременно на менЯ,
и  чем  чаще смотрел Я, как она танцует, тем Явственнее, но и тем непонЯтнее
загоралсЯ этот взглЯд. џ был  заворожен  им и  три недели  крЯду с  утра  до
вечера  шаталсЯ   по  улицам  ‹ондона,  задерживаЯсь  там,   где   танцевала
мадемуазель  ‹оране.  ЌевзираЯ  на  громкий людской гомон, Я  уже с дальнего
расстоЯниЯ  слышал звуки  барабана  и  треугольника, и  мосье ’юрлю-тю, едва
завидЯ мое приближение, кукарекал приветли-всйшнм образом. •отЯ Я ни разу не
обмолвилсЯ словом ни  с ним, ни с мадемуазель  ‹оране, ни  с мамашей,  ни .с
ученым псом, но под конец Я словно стал членом труппы. ‘обираЯ деньги, мосье
’юрлютю вел себЯ крайне тактично,-- приближаЯсь ко мне, он неизменно смотрел
в  противоположную  сторону, пока Я бросал монетку в его треуголочку. Ћн и в
самом  деле  обладал  аристократическими   манерами  и  старинной  тонкостью
обращениЯ, можно было поверить, что он воспитывалсЯ с монархами, и тем более
коробило менЯ, тем неуместнее казалось, когда он, забыв о своем достоинстве,
кричал петухом.
     Ќе могу вам описать, как Я затосковал, когда три днЯ крЯду тщетно искал
маленькую  группу по  всем  улицам ‹ондона  и  под  конец  убедилсЯ, что она
покинула  город. ‘кука опЯть  взЯла  менЯ в свои свинцовые объЯтиЯ и сдавила
мне  сердце.  Ќаконец Я  не  выдержал,  сказал  прости  черни,  проходимцам,
джентльменам,  аристократам,  всем  четырем сословиЯм Ђнглии,  и  отправилсЯ
назад, на цивилизованный материк,  где  Я молитвенно  преклонил колени  пред
белым  фартуком первого повара, которого там  встретил.  ’еперь Я мог снова,
как  всЯкий благоразумный человек,  вовремЯ обедать  и услаждать душу уютным
видом бескорыстных лиц.  Ќо мадемуазель  ‹оране Я никак не  мог  забыть, она
долго еще  плЯсала в моей памЯти, в одинокие часы  Я часто  задумывалсЯ  над
загадочными пантомимами прелестного  созданиЯ,  и  особенно  о том, как  она
слушала, приникаЯ  ухом к  земле.  Ќемалый срок прошел и  до тех пор, пока в
моей голове отзвучали фантастические мелодии треугольника и барабана.
     -- € это всЯ историЯ! -- выкрикнула ЊариЯ, возмущенно подскочив.
     Ќо  Њаксимилиан нежно  водворил ее на  софу,  многозначительно приложил
указательный палец к губам и прошептал:
     -- ’ише! ’ише! Ќе сметь  говорить  ни  слова.  ‹ежите смирнехонько, а Я
доскажу  вам  финал  моей истории. ’олько, сделайте милость, не  перебивайте
менЯ.
     Џоудобнее расположившись в кресле, Њаксимилиан
     так продолжал свой рассказ:
     -- ‘пустЯ  пЯть лет после этого приключениЯ Я впервые приехал в Џариж и
попал в очень  примечательное  времЯ. ”ранцузы  только что устроили €юльскую
революцию, и весь мир аплодировал им. ќтот спектакль не был так страшен, как
прежние  трагедии ђеспублики и  €мперии.  Ќа сцене  осталось всего несколько
тысЯч трупов.  Ќедаром  политические  романтики  были  не очень  довольны  и
готовили новый спектакль, где прольетсЯ больше крови и у палача будет больше
работы.  Џариж  восхищал менЯ неизменной веселостью, котораЯ проЯвлЯетсЯ  во
всех областЯх жизни и воздействует даже на самые мрачные умы. ‘транное дело!
‚едь Џа-
     риж -- это арена величайших трагедий  мировой истории, таких  трагедий,
что при одном воспоминании о них в самых отдаленных странах сжимаютсЯ сердца
и глаза увлажнЯютсЯ; но со зрителЯми этих великих трагедий  происходит здесь
то, что однажды произошло со мной,
     когда  Я  смотрел  в Porte  Saint-Martin  спектакль  "Tour de Nesie". џ
очутилсЯ в театре позади  дамы в шлЯпе из розовато-красного газа, полЯ шлЯпы
были  до   того  велики,  что  закрывали  от  менЯ  всю  сцену   целиком,  и
разыгрываемаЯ там трагедиЯ была мне видна лишь сквозь
     красный газ шлЯпы,  а значит, и все ужасы "Tour de Nesie" Я воспринимал
в  самом что  ни  на  есть веселом розовом свете. „а,  Џариж  обладает таким
розоватым  светом,  который  придает  трагедиЯм  веселый  оттенок  в  глазах
непосредственных зрителей, чтобы не омрачать им радость
     жизни.  „аже те ужасы, которые приносишь с собой в собственном  сердце,
утрачивают в Џариже свою устрашающую угрозу. “дивительным образом смЯгчаютсЯ
страданиЯ. ‚ парижском воздухе раны заживают куда быстрее, чем где  бы то ни
было,  в этом  воздухе  есть что-то  столь же  великодушное,  сочувственное,
приветливое, как и в самих парижанах.
     Ќо больше всего понравилась мне учтивость и благороднаЯ осанка парижан.
Ћ, сладкий, ананасный аромат учтивости! Љак оживил  и ублажил ты мою больную
душу,  наглотавшуюсЯ  в ѓермании  табачного  дыма, запаха  кислой капусты  и
грубости. ЊелодиЯми ђоссини прозву-
     -----------------------------
     1 "ЌельскаЯ башнЯ"

     чали  в моих  ушах куртуазные извинениЯ француза, лишь едва толкнувшего
менЯ на улице  в  день моего приезда  в Џариж. џ  почти  что испугалсЯ такой
приторной  учтивости,--  ведь Я привык, чтобы немецкие невежи толкали менЯ в
бок  и не думали извинЯтьсЯ.  Џервую неделю пребываниЯ в  Џариже Я умышленно
старалсЯ,  чтобы  менЯ толкали, лишь  бы насладитьсЯ  музыкой  извинительных
речей.  Ќе  только за эту учтивость, но прежде всего за их Язык французы длЯ
менЯ  были отмечены  неким аристократизмом. Љак вы  знаете, у нас  на севере
французский  Язык  считаетсЯ  одним  из  атрибутов  знати,  умение  говорить
по-французски длЯ менЯ с малолетства было  неотделимо от аристократизма. Ђ в
Џариже  любаЯ рыночнаЯ торговка  лучше говорила по-французски,  чем немецкаЯ
канонисса, насчитывающаЯ шестьдесЯт четыре предка.
     €з-за  Языка,  придающего  французам  налет аристократизма, весь  народ
приобрел в моих глазах что-то чарующе сказочное. Ђ это было свЯзано с другим
воспоминанием  детства.  ЏерваЯ книжка, по которой Я учил  французский, были
басни   ‹афонтена;   их  простодушно-рассудительные   сентенции  неизгладимо
запечатлелись  в моей памЯти,  и когда Я, приехав  в  Џариж,  повсюду слышал
звуки французской  речи,  беспрестанно приходили  на  памЯть  лафонтеновские
басни, так и слышались хорошо знакомые  звериные голоса: вот  говорит лев, а
вот говорит волк, потом Ягненок,  или аист,  или голубка,  нередко  Я  будто
слышал речи лисицы и в памЯти воскресали слова:
     Ќе! bonjour, monsieur le Corbeau!
     Que vous otes joli! Que vous me semblez beau!1
     …ще чаще у менЯ в душе стали всплывать подобные  басенные воспоминаниЯ,
когда Я угодил в Џариже в те высшие сферы, которые зовутсЯ светом. ќто и был
тот самый свет, где  блаженной памЯти ‹афонтен почерпнул типы, воплощенные в
образах животных. ‡имний сезон началсЯ вскоре после моего приезда в Џариж, и
Я принЯл участие в жизни гостиных, где более или менее оживлен-
     ------------------------
     1 ‘ударынЯ ‚орона, мой привет!
     Њилей, прекрасней вас на свете нет! (фр.)
     (Џеревод Ѓ. ’омашевского)

     но топчетсЯ этот самый свет. ‡аинтересовало менЯ отнюдь не единообразие
царЯщих там утонченных нравов, а скорее  пестрота состава.  ‘лучалось,  что,
наблюдаЯ общество, собравшеесЯ мирно провести времЯ в  многолюдном салоне, Я
готов был  подумать, что нахожусь в  антикварной  лавке, где  раритеты самых
разных  эпох  в  полнейшем  беспорЯдке  соседствуют  между  собой: греческий
Ђполлон   рЯдом  с  китайской  пагодой,  мексиканский   ‚ицлипуцли  рЯдом  с
готическим …ссе  homo,  египетские  идолы с собачьими головами  и  уродливые
божки из дерева, слоновой кости, из металла и тому  подобное. џ видел старых
мушкетеров,  некогда   танцевавших  с   Њарией-Ђнтуанеттой,   республиканцев
умеренного  толка, кумиров Ќационального собраниЯ, неумолимых и непогрешимых
монтаньЯров,  бывших  деЯтелей  „иректории,  восседавших  в   ‹юксембургском
дворце, сановников  €мперии,  перед которыми дрожала всЯ  …вропа,  иезуитов,
весьма  влиЯтельных  при ђеставрации,--словом,  сплошь  вылинЯвшие,  увечные
божества  различных  эпох,  в  которых никто больше не  верит.  €мена их при
соприкосновении рычат, а люди мирно и мило располагаютсЯ рЯдом, как антики в
упомЯнутых  лавках на  Quai  Voltaire1. ‚  германских  странах,  где страсти
труднее поддаютсЯ обузданию, светское сообщество столь разноликих  индивидов
было бы немыслимо. „а и потребность разговоров у нас, на холодном севере, не
гак  сильна, как  в  более теплой ”ранции,  где Ярые  враги,  столкнувшись в
светском салоне, не  способны  долго хранить суровое молчание. Љ  тому же во
”ранции жажда нравитьсЯ столь велика, что всЯкий стремитсЯ быть  приЯтным не
только  друзьЯм, по и  врагам. ‡десь  вечно  во  что-то драпируютсЯ,  чем-то
красуютсЯ,  и   женщины  из  сил  выбиваютсЯ,  дабы  перещеголЯть  мужчин  в
кокетстве. ќто  им все-таки удаетсЯ. Џоследним  своим замечанием Я не  хотел
сказать ничего дурного о французских женщинах и менее всего о  парижанках. џ
вернейший   их   поклонник.  џ  поклонЯюсь  их  порокам   куда  более,   чем
добродетелЯм. џ считаю на диво меткой легенду, будто парижанки  рождаютсЯ на
свет  со  всеми  возможными пороками,  по добраЯ феЯ,  сжалившись  над ними,
снабжает каждый порок особыми чарами, отчего придаст им еще больше преле-
     ---------------------
     1 Ќабережной ‚ольтера (фр.).
     сти. ‡оветсЯ эта  добраЯ феЯ грацией. Љрасивы  ли парижанки? Љто знает!
Љто может постичь все  ухищрениЯ  туалета, кто способен разобрать, настоЯщее
ли то, что просвечивает сквозь тюль, не подделано ли  то, что выступает  под
сборчатым шелком. € едва удастсЯ взглЯду
     проникнуть  за  оболочку,  едва  сделаешь попытку  добратьсЯ  до самого
существа, как она  прикрываетсЯ новой оболочкой, а потом опЯть новой, и этой
непрерывной  сменой моды они бросают вызов мужской прозорливости. Љрасивы ли
они лицом? € это затруднительно
     определить. ‚едь черты  их находЯтсЯ в  непрестанном движении, у каждой
парижанки по тысЯче лиц, одно веселее, выразительнее, пленительнее  другого,
и каждый  становитсЯ в тупик, кто задумает выбрать самое красивое, не говорЯ
уж о подлинном лице парижанки. Ѓольшие ли
     у них  глаза?  Ћткуда Я знаю! Њожем ли мы определить калибр пушки, пока
она  своим Ядром сносит нам голову. Ђ даже если они, эти глаза, не попадут в
цель, то  ослепЯт  жертву  своим  огнем,  и  пускай радуетсЯ, что  дистанциЯ
оказалась надежной. Ђ какое у парижанок расстоЯ-
     ние  между носом и ртом, длинное  или  короткое? €ногда бывает длинным,
когда  парижанка  задирает  носик,  иногда  коротким,  когда  она  шаловливо
надувает  верхнюю губку.  ‚елик  у нее рот или мал?  Љто  может  понЯть, где
кончаетсЯ рот и начинаетсЯ улыбка? „лЯ правильного
     вывода   надо,  чтобы  обсуждающий  и  предмет  суждениЯ  находились  в
состоЯнии  покоЯ.  Ќо  кто  может  быть  спокоен  подле  парижанки, и  какаЯ
парижанка бывает когда-нибудь спокойна? …сть люди, которые думают, что могут
точно разглЯдеть бабочку,  приколов ее булавкой  к  бумаге. ќто в одинаковой
мере  глупо  и  жестоко. Џри.  шииленнаЯ неподвижнаЯ бабочка перестала  быть
бабочкой.  Ѓабочку  надо рассматривать, когда  она  порхает  по цветам...  и
парижанку  надо  видеть не в  домашней  обстановке,  где грудь у нее, как  у
бабочки, проколота булав-
     кой, ее надо