ћрий Љарабчиевский. ‚оскресение ЊаЯковского

Ћцените этот текст:
ћрий Љарабчиевский. ‚оскресение ЊаЯковского

---------------------------------------------------------------
Origin: http://noskoff.lib.ru
---------------------------------------------------------------

-- ЊаЯковский вот... Џоищем Ярче -- лица - недостаточно поэт красив.--
Љрикну Я вот с этой, с нынешней страницы: Ќе листай страницы! ‚оскреси!

‚‘’“Џ‹…Ќ€…

ЊаЯковского сегоднЯ лучше не трогать. Џотому что все про него понЯтно,
потому что ничего про него не понЯтно.
—то ни скажешь о ЊаЯковском, как ни оценишь: возвеличишь, низвергнешь,
поместишь в середину -- ощущение, что ломишьсЯ в открытую дверь, а
вломившись, хватаешь руками воздух. Ѓесконечно размноженный, он всюду с
нами, тот или иной -- у всех на слуху. Ќо любаЯ попытка сказать и назвать--
кончаетсЯ крахом, потому что всегда остаетсЯ чувство, что упущено главное.
ЊаЯковского лучше не трогать, так спокойней, так безопасней. Ќо тронув,
вспомнив, заговорив -- пусть случайно, в разговоре о другом, мимоходом,--
чувствуешь каждый раз необходимость хоть какую-то мысль довести до точки,
хоть какому-то суждению об этом поэте придать полноту и определенность,
достаточную если не длЯ общего пользованиЯ, то длЯ собственного душевного
равновесиЯ.
ќто чувство и вынуждает рискнуть.
Ќо уж если решитьсЯ говорить о ЊаЯковском, то только будучи абсолютно
уверенным в своей в данный момент беспристрастности. ѓлавное -- это не быть
предвзЯтым. Ќе искать подтверждений -- вот что главное. Ќе иметь никаких
предварительных мнений, никакого счета не предъЯвлЯть, а открыть и читать
стих за стихом, как читают неизвестного ранее поэта, выстраиваЯ тот мир и
тот образ автора, какие выстроЯтсЯ сами собой.
’ак бы требовалось, но так невозможно, к чему притворЯтьсЯ. ЊаЯковский
-- это не просто литературный факт, это часть нашей повседневной жизни,
нашей, как принЯто говорить, биографии. € поскольку мы родились не сегоднЯ,
то могли бы сказать его же словами, что стихи его изучали -- не по
ЊаЯковскому. Њы изучали их по воспитательнице в детском саду, по учительнице
в классе, по вожатой в лагере. Њы изучали их по голосу актера и диктора, по
заголовку газетной статьи, по транспаранту в цехе родного завода и по
плакату в паспортном отделе милиции. € заметим, что никогда, ни в какие годы
наше отношение к этим источникам не вступало в противоречие со смыслом
стихов. Ќе было необходимости умолчаниЯ, не требовалось круто оборвать
цитату, чтоб ограничить ее содержание тем, что полезно вожатой или милиции.
‚ газетах цитируют ведь и Ѓлока. "Ћ доблестЯх, о подвигах, о славе".--
‘тандартный заголовок. ’оже надо было заработать, даетсЯ не всЯкому. €
однако именно это -- не Ѓлок. Џотому что соответствующаЯ строчка Ѓлока, хоть
и состоит из тех же слов, означает иное и звучит иначе. Џотому что она --
часть иного целого, и уже следующаЯ строка, необходимо и естественно ее
продолжающаЯ,-- губительна длЯ газетного заголовка.
‘ ЊаЯковским такого не происходит. Ћн весь -- предшествие и продолжение
не столько даже собственных строк, сколько цитат, из них извлекаемых. Њожем
ли мы об этом забыть, приступаЯ к чтению?
Њы вечно помним Џушкину те два или три стиха да еще три-четыре
странички интимной прозы, где он, как нам кажетсЯ, поддалсЯ не вполне
благородным мотивам. Њы с легкостью проклинаем и с трудом защищаем Ќекрасова
за единственный его подобострастный стишок, сочиненный в минуту страха и
слабости. Њы даже длЯ Њандельштама держим за пазухой (мало ли, авось
пригодитсЯ) тот пЯток неумело нацарапанных отрывков, который под пыткой
вырвала у него эпоха. € вот мы начинаем разговор о поэте, у которого на
десЯток томов такого приходитсЯ едва ли один как будто не этого...
’ут, конечно, с готовностью возникает вопрос об искренности, измене и
верности. ЊаЯковский, допустим, был верен себе в служении злу, а Џушкин,
всегда служивший добру, однажды ему изменил. •ороший повод длЯ разговора о
смысле этих важнейших слов. Ќо об этом, быть может, позже, сейчас интересно
другое. ’о, что мы, совершенно непреднамеренно, поставили рЯдом два этих
имени и тем уже одним в значительной мере предварили оценку.
Џротивопоставили, но это не так уж и важно. ‚едь нельзЯ же противопоставить
Џушкину -- „емьЯна Ѓедного. "Џосле смерти нам стоЯть почти что рЯдом..."
Ќеужели -- пророчество?

‘формулируем самую беспристрастную версию, наиболее популЯрный портрет
героЯ.
Њолодой блестЯщий поэт, человек большого таланта, новатор и реформатор
стиха, бунтарь и романтик, увидел в ђеволюции сначала также романтику, затем
-- объективную необходимость и самоотверженно бросилсЯ к ней в услужение.
Џостепенно он втЯгиваетсЯ в ее круговерть, становитсЯ глашатаем насилиЯ и
демагогии и служит уже не ђеволюции, а власти. ‡десь он растрачивает всю
свою энергию и весь свой талант, попадает в тиски цензуры и бюрократии,
видит несостоЯтельность тех идеалов, которым служил, мучаетсЯ совестью,
мучаетсЯ раскаЯнием, обо всем сожалеет и в полном отчаЯнии кончает жизнь
самоубийством. …ще одна жертва, скажем, сталинских лет...
“ этой картинки странное свойство. ‚ общем она как будто бесспорна,
однако в отдельности каждый пункт, каждаЯ ее деталь под вопросом. ‚опрос не
обЯзательно выражает сомнение, он может лишь требовать разъЯснений, но так
или иначе все утверждениЯ колеблютсЯ и слегка расплываютсЯ, и каждый
отдельный вопрос еще разветвлЯетсЯ и порождает другие, побочные, любой из
которых может, как знать, обернутьсЯ главным. Ќет смысла пытатьсЯ ответить
на них по порЯдку. Џочитаем, подумаем, поговорим -- авось что-то и
проЯснитсЯ.

ѓлава перваЯ. ‹€–ЋЊ Љ ‹€–“

Џервое непосредственное впечатление от чтениЯ раннего ЊаЯковского --
безусловнаЯ исключительнаЯ одаренность автора. Ќет, в этом нас не обманули.
Џеред нами совершенно новый поэт, даже теперь, через семьдесЯт лет, ничего
или почти ничего не утративший от своей новизны и оригинальности, неустанно
изобретательный в обращении с предметом и словом. Ќе только все актуальные
средства, но и отходы поэтического производства, все то, что отброшено
профессиональной поэзией в область любительства и графоманства, используетсЯ
им с неожиданной смелостью и становитсЯ полноправным, необходимым качеством
сильного, насыщенного стиха. …ще даже не Ясно, о чем и зачем, но сразу
ощутима напрЯженность речи, звуковаЯ, ритмическаЯ, эмоциональнаЯ и все
строки пронизывающаЯ энергиЯ.

“бьете, похороните -- выроюсь
Ћб камень обточатсЯ зубов ножи еще!
‘обакой забьюсь под нары казарм!
Ѓуду, бешеный, вгрызатьсЯ в ножища,
пахнущие потом и базаром.

‘транный, принудительный ритм, как бы выкручивающий руки фразе,
усиливает это чувство напрЯженности, создает почти физическое ощущение муки,
едва ли не пытки. „ушевнаЯ мука -- первый личный мотив, на который мы
отзываемсЯ в стихах ЊаЯковского и в подлинность которого не можем не верить.
Њежду тем при сегоднЯшнем внимательном чтении уже с первых стихов выЯвлЯетсЯ
многое, что мешает почувствовать и оценить эту подлинность.
Џрежде всего -- вполне сознательнаЯ, провозглашеннаЯ выраженность
приема, необходимость читательского его использованиЯ и многократного
возобновлениЯ. Џервое чтение-- почти всегда черновое. ’ребуетсЯ вначале
отыскать рифму, оценить, хотЯ бы бегло, степень ее смысловой необходимости,
соответственно расставить акценты в строке, вогнав вылезающие куски, а потом
уже, все это помнЯ, читать набело. —тение ЊаЯковского -- это декламациЯ, где
всЯкое непосредственное впечатление перебиваетсЯ памЯтью о репетициЯх.
Ћттого любой стих ЊаЯковского, даже самый страстный и темпераментный,
остаетсЯ искусным пересказом чувства, но не его прЯмым выражением.
’ак, одновременно с первым восхищением, возникает и наше первое
сомнение: ощущение постоЯнной, необходимой дистанции между тем, что сказано,
и тем, что на самом деле. ќта двойственность-- перваЯ дурнаЯ двойственность,
сопровождающаЯ чтение ЊаЯковского. …сть, однако, и втораЯ, и третьЯ. ‘реди
самых ранних стихов существует один, достаточно часто цитируемый, где, быть
может, всего пронзительней звучит душевнаЯ мука и жалоба:

Љричу кирпичу, слов исступленных вонзаю кинжал в неба распухшего
мЯкоть: "‘олнце! Ћтец мой‘жальсЯ хоть ты и не мучай! ќто тобою пролитаЯ
кровь моЯ льетсЯ дорогою дольней. ќто душа моЯ клочьЯми порванной тучи в
выжженном небе на ржавом кресте колокольни! ‚ремЯ•оть ты, хромой богомаз,
лик намалюй мой в божницу уродца века! џ одинок, как последний глаз у
идущего к слепым человека!

ќто очень талантливые стихи. ‡десь один из тех, скажем сразу, не столь
уж частых моментов, когда хотелось бы соединитьсЯ с автором, пережить его
боль как свою.
•отелось бы -- но никак невозможно, более того -- абсолютно исключено.
Џотому что начинаетсЯ этот стих со строчки чудовищной, от кощунственности
которой горбатитсЯ бумага, со строчки, которую никакой человек на земле не
мог бы написать ни при каких условиЯх, ни юродствуЯ, ни шутЯ, ни играЯ,--
разве только это была бы игра с дьЯволом:

џ люблю смотреть, как умирают дети.

ќто полезно перечитать дважды, чтобы после вернутьсЯ к тому отрывку, к
боли и жалобе. Ќе правда ли, он выглЯдит теперь немного иначе?
Њы вдруг замечаем новую двойственность -- двойную чувственность,
двойную мораль, на которую сперва не обратили вниманиЯ. "’обою пролитаЯ
кровь" -- слезнаЯ жалоба автора, но ведь сам же он только что с таким
сладострастием: "‘лов вонзаю кинжал..." Ђ тогда и порваннаЯ в клочьЯ душа, и
хромой богомаз, и уродец век, и последний глаз, и слепые -- не слишком ли
густо? Ќе слишком ли много членовредительства, чтоб сказать о своем
одиночестве?
Џовторим общеизвестную формулу: ранний ЊаЯковский -- поэт обиды и
жалобы.
‚ чем состоит обида ЊаЯковского? ‚ равнодушии к нему окружающего мира.
Њир живет отдельно, сам по себе, не торопитсЯ прославлЯть ЊаЯковского,
любить его и ему отдаватьсЯ. € за это мир достоин проклЯтьЯ, презрениЯ,
ненависти и мести.

‘вЯтаЯ месть моЯ! ЋпЯть над уличной пылью ступенЯми строк ввысь поведи!
„о краЯ полное сердце вылью в исповеди!

ќти строки, по сути, тавтологичны, потому что свЯтаЯ месть поэта -- это
именно то, чем полно его сердце и в чем состоит его исповедь. Њесть и
ненависть -- "ЉЋ ‚‘…Њ“!" -- так и называетсЯ стихотворение.
ЌеутоленнаЯ жажда обладаниЯ -- вот первоисточник всех его чувств.
‡десь, конечно, на первом плане женщина -- как реальный объект вполне
реальных и вполне понЯтных желаний ("ЊариЯ-- дай!"). Ќо это одновременно еще
и знак, физиологически ощутимый символ отдающегосЯ -- Ќ… отдающегосЯ! --
мира.

‚сЯ землЯ полЯжет женщиной, заерзает мЯсами, хотЯ отдатьсЯ; вещи оживут
-- губы вещины засюсюкают: "цаца, цаца, цаца!"

‹юбопытно, что почти во всех воображенных картинах его будущего
признаниЯ и величиЯ, где сознательно, а где бессознательно, где развернутой
сценой, где одним промелькнувшим словом,-- присутствует этот навЯзчивый
образ ("Џроститутки, как свЯтыню, на руках понесут..."). Ќо все это в
будущем, в светлом далеком завтра. Џока же мир не спешит отдаватьсЯ ни в
виде женщины обобщенной, ни в лице конкретной желанной женщины. Ќе любит, не
отдаетсЯ, не обожает -- значит, должен быть уничтожен! Ќо сначала -- проклЯт
и опозорен, втоптан в грЯзь, изруган, оплеван. € здесь, в ненависти и
проклЯтьЯх, с максимальной, никем не превзойденной силой проЯвлЯетсЯ
подлинный талант ЊаЯковского, его неиссЯкаемаЯ энергиЯ, его неукротимаЯ
изобретательность. €менно здесь, в этой странной и жуткой области, он
достигает самых высоких высот или, если угодно, самых низменных бездн.

’еперь -- клЯнусь моей Языческой силою! -- дайте любую красивую,
юную,-- души не растрачу, изнасилую и в сердце насмешку плюну ей!

…сть одна очень важнаЯ формальнаЯ особенность, роднЯщаЯ эти безумные
строки со строкой об умирающих детЯх: их принципиальнаЯ непроизносимость.
ђазумеетсЯ, читаЯ, мы их произносим, и даже, быть может, достаточно четко и
громко. Ќо Язык наш не может при этом не испытывать неловкости, тЯжести,
сопротивлениЯ, как будто он движетсЯ в налипшем тесте.
"€знасиловать" и "в сердце плюнуть" -- эти действиЯ невозможны в первом
лице, да еще в будущем времени. Њы стараемсЯ поскорей проскочить мимо этих
кошмарных слов -- дальше, в следующую строфу, в свободное пространство
стиха. Ђ там:

‘евы мести в тысЯчу крат жни! ‚ каждое ухо ввой... € т. д.

Ћт обиды -- к ненависти, от жалобы -- к мести, от боли -- к насилию.
’олько между этими двумЯ полюсами качаетсЯ маЯтник стихов ЊаЯковского.
€зредка возникает третий мотив: любовь к неким обобщенным людЯм -- но это
всего лишь промежуточнаЯ точка на пути между ненавистью и обидой, едва
различимый знак той земли, котораЯ заерзает мЯсами, хотЯ отдатьсЯ. ђеальных
же, достоверно существующих точек -- две, только две. „ве точки, два полюса,
две морали. ‚еличайшаЯ в мире боль, когда обидели ЊаЯковского,-- и
физиологическаЯ сладость насилиЯ, когда обижает ЊаЯковский, мстЯ за обиду.
Џричем и то и другое чаще всего выражаетсЯ одними и теми же словами. ќто
как-то само собой разумеетсЯ. ‡десь он не видит противоречий, длЯ него их
просто не существует. Њежду тем самые сильные и Яркие, самые напрЯженные
стихи и поэмы строЯтсЯ на таких, предельно противоречивых, по сути,
несовместимых друг с другом кусках.

‚се вы на бабочку поэтиного сердца взгромоздитесь, грЯзные, в калошах и
без калош. ’олпа озвереет, будет теретьсЯ, ощетинит ножки стоглаваЯ вошь. Ђ
если сегоднЯ мне, грубому гунну, кривлЯтьсЯ перед вами не захочетсЯ -- и вот
Я захохочу и радостно плюну, плюну в лицо вам Я -- бесценных слов транжир и
мот.

ќти мастерские строки звучат энергично и страстно, так и просЯтсЯ в
цитату и выкрик -- если воспринимать их у поверхности смысла и чувства.
‹юбаЯ попытка реализовать этот образ спотыкаетсЯ о несовместимость его
составлЯющих. Ћдно из двух: или нежнаЯ бабочка сердца -- или грубый гунн,
сначала кривлЯющийсЯ, а потом радостно плюющий в лицо. Ђ тогда уж и толпа,
громоздЯщаЯсЯ на бабочку,-- как-то не очень осуществимо.
€ чем они все так противны поэту? ’ем, что на женщине "белила густо", а
у мужчины "в усах капуста"? ќта противность не только неубедительна, она
вообще не свойство объекта. Ћчевидно, что она привнесена, навЯзана автором.
‹юбому, чтоб было легче ненавидеть, можно навесить в усы капусту,
согласимсЯ, это несложно... ‡десь первична, исходна -- ненависть, а все
остальные страшные ужасы -- лишь ее оправдание и иллюстрациЯ.

—ерез час отсюда в чистый переулок вытечет по человеку ваш обрюзгший
жир. Ђ Я вам открыл столько стихов шкатулок, Я -- бесценных слов мот и
транжир.

ЏрЯмолинейнаЯ наглЯдность образа требует и прЯмолинейной реакции.
"Ћбрюзгший жир" -- это те самые люди, которые в данный момент сидЯт в зале и
слушают стихи поэта. ’рудно поверить, чтобы слушать стихи пришли одни лишь
обрюзгшие и жирные. ‡а что ж он их так? Ђ Ясно, за что: за "столько стихов
шкатулок". €м не нравитсЯ, они не любЯт, не обожают, не отдаютсЯ, ерзаЯ
мЯсами. Ђ тогда разговор с ними один: в усы -- капусту, на щеки -- белила,
обозвать вошью и плюнуть в лицо.
€ кстати... "Џлюну в лицо вам", "в сердце насмешку плюну"...
ЋказываетсЯ, не так уж и много этих самых слов, чтобы можно было их
транжирить и проматывать. Ќапример, не любЯщие ЊаЯковского -- это всегда жир
и обжорство, слепаЯ кишка, желудок в панаме -- прототип буржуЯ из окон
ђЋ‘’Ђ, обобщенный образ обидчика... Ќо, пожалуй, интереснее всего другое:
как по-разному оценивает ЊаЯковский одинаковые или близкие слова и образы в
зависимости от того, к кому они относЯтсЯ: к нему ли самому или к кому-то
другому, кого он в данный момент назначает врагом.
‚от он издеваетсЯ над лирическими поэтами: "‚ы, обеспокоенные мыслью
одной -- изЯщно плЯшу ли". € тут же: "невероЯтно себЯ нарЯдив, пойду по
земле, чтоб нравилсЯ и жегсЯ". (Љурсив везде мой.-- ћ. Љ.) Ћн достает из-за
голенища сапожный ножик, чтобы раскроить Ќебо "отсюда до ЂлЯски",-- и
буквально в следующей строфе жалуетсЯ, что "звезды опЯть обезглавили". Ћн
вытаскивает из груди собственную душу, чтоб ее, окровавленную, дать людЯм
как знамЯ (вариант горьковского „анко),-- а чуть позже, через пару страниц,
предлагает сходные украшениЯ, но уже совсем из другой материи:

—тоб флаги трепались в горЯчке пальбы, как у каждого порЯдочного
праздника -- выше вздымайте, фонарные столбы, окровавленные туши лабазников.

“ него -- окровавленнаЯ душа, у лабазника -- окровавленнаЯ туша,
всего-то и разницы. Ќо в первом случае это боль и жертвенность, во втором --
веселье и праздник.

џ выжег души, где нежность растили...

ЏредельнаЯ громкость произнесениЯ маскирует смысл произносимого. Ќа
крике все звучит одинаково, и то ли "да здравствует", то ли "долой" -- не
сразу разберешь, да и нет возможности вдуматьсЯ. Ќо послушаешь раз и другой,
адаптируешь ухо -- и одно серьезнейшее подозрение возникает в сознании и
растет и утверждаетсЯ с каждым стихом. ‚едь если верно, что выжег души... €
если неверно. …сли это всего лишь пресловутый эпатаж, что по-русски, как ни
крути, означает неправду, то и тогда человек, такое повторЯющий, и очень
изобретательно и очень настойчиво, не может быть искренним, говорЯ:

Ќо мне -- люди, и те, что обидели -- вы мне всего дороже и ближе.

џсно, что это только маневр, рассчитанный на потерю бдительности.
ЏоверЯт, а он подберетсЯ поближе -- и плюнет с размаху в лицо, а то и
похуже: возьмет да и тюкнет в затылок кастетом...

2
Ќо еще прежде, чем в нашем сознании утвердитсЯ этот образ губительного
двуличиЯ, мы ощутим другой отталкивающий импульс. ‚ нас сработает как
безусловный рефлекс, инстинкт самосохранениЯ чувств. € не проклЯтьЯ, не
ругань, не эпатаж нас оттолкнут, Ѓог с ним, с эпатажем,-- а тот материал, из
которого сделаны самые Яркие, наиболее выразительные части стихов
ЊаЯковского:
"Ћкровавленные туши", "душу окровавленную", "окровавленный песнЯми
рот", "окровавленный сердца лоскут", "багровой крови лилась и лилась
струЯ"... "“ раненого солнца вытекал глаз", "жевал невкусных людей", "туч
выпотрашивает туши багровый закат-мЯсник", "сочными клочьЯми человечьего
мЯса", "на сажень человечьего мЯса нашинковано"...

Џоэт не человек поступка, он человек слова. ‘лово и есть поступок
поэта. € не только слово-глагол, слово-действие, но любое слово, его
фактура, его полный внутренний смысл и весь объем свЯзанных с ним ощущений.
’е слова, что звучат из уст ЊаЯковского на самых высоких эмоциональных
подъемах его стиха, что бы ни пыталсЯ он ими выразить: гнев, жалобу, месть,
сострадание,-- живут своей независимой жизнью и вызывают то, что и должны
вызывать: простое физиологическое отталкивание. ‚прочем, очень скоро по мере
чтениЯ пропадает и это чувство. Ќагнетение анатомических ужасов не
усиливает, а ослаблЯет стих, вплоть до его полной нейтрализации. € не только
оттого, что притупилось восприЯтие, но еще и от отсутствиЯ однозначной
нагрузки. Ќравственный смысл, психологическаЯ направленность того или иного
кровавого пассажа не есть его собственное внутреннее свойство, а каждый раз
произвольно задаетсЯ автором. Ћтрицательные ужасы "‚ойны и мира",
положительные ужасы "Ћблака в штанах" и "‘та пЯтидесЯти миллионов",
отрицательные, а также положительные ужасы внутри чуть не каждого стиха и
поэмы... “жасы, ужасы...
Ќо и уста, такое говорЯщие, не могут остатьсЯ девственно чистыми. ‡десь
работает закон обратного действиЯ слова. —еловек, многократно и с
удовольствием повторЯющий: "кровь, окровавленный, мЯсо, трупы", да еще к
тому же времЯ от времени призывающий ко всЯкого рода убийству,-- неминуемо
сдвигает свою психику в сторону садистского сладострастиЯ.
‚ раннем, романтическом ЊаЯковском этот сдвиг очевиден.
€менно здесь, на этом сдвиге, в такой романтике, произошла его главнаЯ
встреча с ђеволюцией.

Љо времени пришествиЯ ђеволюции ЊаЯковский, единственный из всех
современников, был уже готовым ее поэтом. € дело тут не в идейной его
подготовленности, котораЯ, кстати, очень сомнительна. Ќикакого марксизма,
никаких социальных аспектов, насыщавших журналы и книги десЯтых годов, мы не
встретим в тогдашних его произведениЯх. „аже слово "пролетарий" или хотЯ бы
"рабочий" -- тщетно искать, он такого как будто не слышал. …го народ --
студенты, проститутки, подрЯдчики. Ќо все это не имеет никакого значениЯ,
здесь важно другое.
Љ семнадцатому году молодой ЊаЯковский оказалсЯ единственным из
известных поэтов, у которого не просто темой и поводом, но самим материалом
стиха, его фактурой были кровь и насилие. ’от, кто на протЯжении нескольких
лет сладострастно копалсЯ голыми руками в вывернутых кишках и отрубленных
членах, был вполне готов перейти к штыку и нагану.
Ќа словах, только на словах. Ќо об этом только и речь.

“ него была удивительнаЯ способность к ненависти. Ћн мог ненавидеть все
и всЯ, от предметов обихода до знаков препинаниЯ ("‘ тех пор у менЯ
ненависть к точкам. Љ запЯтым тоже").
Љаждый новый пункт его автобиографии кончаетсЯ признанием в
какой-нибудь ненависти.
ќта ненависть билась в нем и металась, прорываЯсь то в одну, то в
другую сторону. ‚ этом было что-то несомненно истерическое. ђеволюциЯ
Явилась длЯ ЊаЯковского благом прежде всего в том оздоровительном смысле,
что дала его ненависти направление и тем спасла его от вечной истерики. Ќа
какое-то времЯ он успокоилсЯ, обрел равновесие. Ћн стал ненавидеть только
туда. ‚сЯ энергиЯ была брошена в одну сторону. ЉонцентрациЯ при этом вышла
фантастической, даже длЯ привычного к ЊаЯковскому уха, так что многим
пришлось привыкать заново.

Џусть горЯт над королевством бунтов зарева! Џусть столицы ваши будут
выжжены дотла! Џусть из наследников, из наследниц варево варитсЯ в
коронах-котлах!

Ђ еще ђеволюциЯ дала ему в руки оружие.
ђаньше это были только нож и кастет, теперь же -- самые различные виды,
от "пальцев пролетариата у мира на горле" до маузера и пулемета. Ћн и
пользовалсЯ ими отныне по мере надобности, но всем другим предпочитал --
штык. ќто слово стало как бы материальным выражением его отношениЯ к миру:
"пугаем дома, ощетинЯсь штыками", "штыки от луны и тверже и злей", "встанем,
штыки ощетинивши", "дошли, штыком домерцав", "как штыком, строкой
просверкав"... ђЯд достаточно однообразный, но он продолжаетсЯ в
бесконечность.
‘транно, именно этот рЯд, с повтором простого короткого слова, в
большей мере, чем любые другие страшные ужасы, заставлЯет задуматьсЯ над
вопросом: обладал ли ЊаЯковский воображением, этим первейшим свойством
поэта, то есть попросту видел ли он то, что писал?
ЏредставлЯл ли он, к примеру, в момент произнесениЯ, как работает его
любимый инструмент, как он туго разрывает ткань живота, как пропарывает
кишки, дробит позвоночник?
Њы знаем, что в жизни ЊаЯковский не резал глоток, не глушил кастетом,
не колол штыком. Ћн и на войне-то ни разу не был и даже в партию, как сам
признаетсЯ, не вступил, чтобы не попасть на фронт. Ћн всегда действовал
только пером ("Џерышко держа, полезет с перержавленным"). ’ак, может быть,
это такаЯ система образов и знаменитое "Я хочу, чтоб к штыку приравнЯли
перо" следует прочитывать наоборот? ‚ том смысле, что штык -- это не штык, а
перо, пулемет -- пишущаЯ машинка, а кастет... ну, допустим, сильное слово? €
все это -- только символы?

’еперь не промахнемсЯ мимо. Њы знаем кого -- мети! Ќоги знают, чьими
трупами им идти.

ќто как раз стихи о направлении, о том, что теперь-то оно известно. Ќо
и это не страшно и не буквально. "Ќе промахнемсЯ", "мети" -- все это
символы... Џрекрасно, но что символизируют трупы?

Ђ мы -- не ЉорнелЯ с каким-то ђасином -- отца,-- предложи на старье
менЯтьсЯ,-- мы и его обольем керосином и в улицы пустим -- длЯ иллюминаций.

Ќет, не выходит, не вытанцовываетсЯ. …сть слова, столь сильные сами по
себе, что не могут быть тенью других слов, не могут выражать иные понЯтиЯ,
кроме тех, что положены им от века. ’руп -- это всегда труп, отец -- это
всегда отец, и поэт -- это всегда поэт, человек с гипертрофированным
воображением. ’ак представлЯл ли он себе все то, что писал, видел ли,
допустим, эти самые трупы, ощущал ли чье-то мертвое тело под твердыми
знающими своими ногами? €ли, опЯть же, своего отца, объЯтого пламенем и
бегущего по улице,-- видел ЊаЯковский или не видел?
‘итуациЯ складываетсЯ таким образом, что любой ответ на этот вопрос
губителен длЯ поэта.
…сли самые страшные в мире слова -- это только символы чего-то иного,
более мирного и обыденного, то что означают все остальные? –ена слова в
такой Языковой системе в конце концов свелась бы к нулю.
…сли же значение слов не снижено...
Ќе станем притворЯтьсЯ, будто нам неизвестно, что метафора -- всегда
аналогиЯ. Ќо аналогиЯ предполагает мгновенное равенство, эквивалентность
чувственного восприЯтиЯ. "€дти трупами" не обЯзательно значит идти трупами
-- но нечто столь же жестокое и страшное: убивать много и без пощады, не
жалеЯ, не оглЯдываЯсь, не задумываЯсь. ЏоэтическаЯ метафора тем и отличаетсЯ
от обыденного речевого штампа, что не ЯвлЯетсЯ только тенью реальности, а
имеет собственную живую плоть, вполне реальную в мире воображениЯ. € в этом
смысле "идти трупами" -- это значит именно идти трупами, именно этот,
буквально понЯтый смысл должен рождать необходимое ощущение. Ќапример,
ЊаЯковский говорит:

Љо мне, кто всадил спокойно нож и пошел от вражьего тела с песнею!

‚полне возможно, что это всего лишь аллегориЯ -- жестокой твердости и
верности делу мщениЯ. Ќо аллегориЯ эта начинает работать только с того
момента, как мы вообразим себе живого человека, производЯщего описанные
действиЯ. —еловека, безусловно, ненормального, безумца-садиста: кто иной
станет всаживать нож спокойно, да еще и петь после этого?
€так, если все эти чудовищные строки, непроизносимые слова и
невообразимые картины ЊаЯковский употреблЯет только как символы, только во
втором, переносном значении, уподоблЯЯ их речевому штампу (как говорЯт:
"убийственно красив", "смертельно устал"), если он не чувствует их
собственного жуткого смысла -- то, значит, он человек без воображениЯ и
поэзиЯ -- чуждаЯ ему область.
Ќо если он все это видит и чувствует, если все слова на своих местах и
означают то, что и должны означать,-- то дела обстоЯт, быть может, еще
печальней. ’огда перед нами очень страшный и, вне всЯких сомнений, больной
человек. Џеред нами тот самый садист-параноик, спокойно всаживающий нож по
нескольку раз на дню и шагающий трупами, от тела к телу, распеваЯ свои
сумасшедшие песни...
џ думаю, ни одна из этих гипотез не ложна, но и не верна до конца, и
истина, как это часто бывает и случае жестких альтернатив, помещаетсЯ где-то
в иной плоскости.
‡астывшаЯ детскаЯ обида ЊаЯковского, ненависть к могущим и имущим,
месть не отдающим и не отдающимсЯ -- сплошь и рЯдом действительно несет в
себе черты патологии. Ќо и цена сильных и страшных слов в его поэтическом
мире инаЯ, в общем случае -- более низкаЯ. Ћна снижена, во-первых, частым
употреблением, постоЯнным доведением стиха до выкрика, до предела
слышимости, где и слабые слова звучат как сильные, а сильные уже почти не
выделЯютсЯ. Ђ тогда и сами понЯтиЯ и действиЯ, обозначаемые этими словами,
неизбежно падают в цене и утрачивают присущий им смысл. ‚ этой
неопределенности смысла терЯетсЯ не только читатель, но и автор.

џ не знаю, плевок -- обида или нет?

‚ самом деле, непрерывно плюЯсь, трудно выделить это действие из рЯда
прочих.
Ќо главное все же не в этом. ѓлавное в том, что все без исключениЯ
стихи ЊаЯковского, каждый его образ и каждое слово, существуют в конечном,
упрощенном мире, ограниченном внешней стороной Явлений, оболочкой предметов
и поверхностью слов.
ќто мир геометрических построений, рациональных логических свЯзей и
простых механических взаимодействий.
Ћбладал ли ЊаЯковский воображением? ђазумеетсЯ, и очень мощным. Ќо всЯ
его безудержнаЯ фантазиЯ, как в области изобретениЯ образов, так и в области
слова и словотворчества, удерживалась границами этого мира, его
механическими законами. ‚ этом -- ключ ко всему ЊаЯковскому.

ЏонЯтие поэзии достаточно расплывчато, ее определение нам врЯд ли
доступно. Ќа него мог решитьсЯ лишь молодой Џастернак, да и то в форме суммы
окольных утверждений, не имеющих прЯмого отношениЯ к делу.

ќто -- круто налившийсЯ свист, ќто -- щелканье сдавленных льдинок, ќто
-- ночь, леденЯщаЯ лист, ќто -- двух соловьев поединок. ќто сладкий --
заглохший горох... € т. д.

‘огласимсЯ, так можно до бесконечности.
Љак все великие мировые понЯтиЯ, поэзиЯ не поддаетсЯ определению, но мы
можем попытатьсЯ найти названиЯ хотЯ бы некоторым из ее особенностей, и если
нам повезет, они могут оказатьсЯ главными.
ЋбратимсЯ прежде всего к очевидному: поэзиЯ занимаетсЯ внутренней сутью
Явлений. ‚нешние качества людей и предметов, легко обнаружимые поверхностные
признаки используютсЯ ею лишь как средство и способ длЯ постижениЯ тайного и
скрытого.
Ћднако здесь существенна одна деталь. ‚нешнее не есть конечнаЯ цель, но
оно и не препЯтствие к постижению внутреннего. ‡десь неуместны
геометрические аналогии, потому что внутреннее как предмет поэзии не
содержитсЯ внутри внешнего, а пронизывает его и взаимодействует с ним.
Џоэтическое постижение -- не анатомическое вскрытие, оно происходит не за
счет разрушениЯ оболочки, а за счет активного с ней взаимодействиЯ. ‚еликое
значение поэтического образа, если можно о нем говорить обобщенно, в том
именно и состоит, что с его помощью мы постигаем скрытую суть природы, людей
и событий, никак не нарушаЯ их естественной целостности, не внедрЯЯсь, не
ломаЯ, не убиваЯ.
’ак живет поэзиЯ, так живут поэты.
Ќо не так, совершенно иначе живет ЊаЯковский. ‚осприЯтие мира как
чего-то целостного, пронизанного непостижимой тайной, было напрочь ему
несвойственно. Ћн видел мир как совокупность частей, имеющих определенную
геометрическую форму, механически соединенных между собой и действующих
также по законам механики (абсолютно, кстати, ему неведомым, но как-то само
собой разумеющимсЯ). ‚ этом мире форма всегда снаружи, содержание всегда
внутри. Ћтсюда понЯтно, что надо сделать, чтобы увидеть и постичь
содержание.

„етей (молодые литературные школы также) всегда интересует, что внутри
картонной лошади. Џосле работы формалистов Ясны внутренности бумажных коней
и слонов. …сли лошади при этом немного попортились -- простите!

("Љак делать стихи")

‚нутренности -- это и есть внутреннее. ’ак наивно просто истолковывает
ЊаЯковский и разоблачительно-сложные выкладки своих друзей формалистов. Ќа
таком детски упрощенном представлении основано все его восприЯтие -- и
поэзии, и окружающей жизни.
‘хематически это выглЯдит следующим образом.
Џоэт -- человек, умеющий говорить красиво и интересно. …го форма
изъЯснениЯ -- декларациЯ. Ћн обращает на себЯ внимание, он привлекает к себе
людей, он их убеждает и ведет за собой, куда посчитает нужным (трибун). Ќо
объект его разговора ограничен всем тем, что находитсЯ в поле зрениЯ:
домами, людьми, лошадьми, трамваЯми... ‚се это, в обычном своем состоЯнии,
не представлЯет ни длЯ кого интереса, обо всем этом говорилось тысЯчи раз.
‡начит, надо сделать эти предметы необычными, привлекающими внимание. „лЯ
этого имеютсЯ две возможности:
-- заставить их вести себЯ как-нибудь странно, как им несвойственно от
природы;
-- или же изменить их облик, исказить, деформировать, вплоть до
выворачиваниЯ наизнанку, обнажениЯ внутренностей, отсечениЯ членов.
‚ мире нет ничего иного, только поверхность и внутренность. € всЯкое
целое состоит из частей, каждаЯ из которых, в свою очередь, состоит из
частей и поверхностей. € материЯ бесконечна, как в макро, так в микро... Ќо
это уже далеко и абстрактно, достаточно нескольких звеньев. Ђ чтобы увидеть
нечто новое, надо соединить друг с другом поверхности, раздуть, увеличить до
огромных размеров -- или взЯть любую и разломать, вывернуть, разорвать на
части, обнажить живые влажные внутренности. Ђ еще -- вырвать один из кусков
и поднЯть высоко, так, чтобы всем было видно, как он посверкивает оборванным
краем или Ярко сочитсЯ кровью ("Ѓуду дразнить об окровавленный сердца
лоскут").
€ живое -- неживое, подход одинаковый, разница чисто внешнЯЯ: .

..там, где у человека вырезан рот,-- многим вещам пришито ухо!

’акова в основных чертах эстетика ЊаЯковского. ’ак рождаетсЯ его
гигантизм, гиперболизм, и так же рождаетсЯ анатомизм, страсть к
расчленениЯм, к разъЯтию плоти. Ќа мгновение он достигает эффекта, и порой
даже очень сильного,-- но именно эффекта и лишь на мгновение, пока не
пройдет перваЯ оторопь и страшнаЯ картинка не станет привычной. Ђ тогда
окажетсЯ, что все расчленениЯ лишь подчеркивают поверхностность восприЯтиЯ:
известно, что суммарнаЯ поверхностность частей всегда больше поверхности
целого. € вскрытиЯ, и выворачиваниЯ наизнанку опЯть не дают ничего нового: в
поэтическом смысле внутреннЯЯ поверхность ничуть не содержательнее, чем
внешнЯЯ. Ќо другого пути у ЊаЯковского нет. Џринуждение, насилие -- вот его
метод, здесь сошлись главные черты его личности: детскаЯ месть-обида,
садистский комплекс -- и поверхностно-механическое мировосприЯтие. Ћн
постоЯнно насилует объект, чтоб добыть из него выразительность, и такое же
насилие совершает над словом.
…го виртуозное словотворчество вызвано той же самой причиной, что и
деформациЯ материальных объектов. —увством слова он был наделен
замечательным -- но только в ограниченном, поверхностном слое, доступном
глазу и слуху. Џравильно было бы о нем сказать, что он обладал чрезвычайно
острым, порой гениальным, чувством словесной поверхности.
ќто не значит, что он употреблЯл слова только в их прЯмом, обиходном
смысле. Ќапротив, этого-то он как раз и не делал.

џ знаю силу слов, Я знаю слов набат...

‘илу слов он знал, но не знал их тайны. ‡нал слова, но не знал ‘лова.
Ќабат -- это он понимал, но магии простой человеческой речи длЯ него вообще
не существовало. Ћн не чувствовал в слове его судьбы, не видел в нем свойств
индивидуальности, не доверЯл ему, не признавал за ним никакой свободы. „аже
в самых лучших его стихах, да нет, именно в самых лучших, слова нанизаны на
строку, как на жесткий проволочный каркас, плотно пригнаны и прижаты друг к
другу, каждое -- на специальном месте, строго отведенном длЯ него автором.
Ќи одно не может быть заподозрено в том, что занЯло свое место само, по
вольному выбору. аг влево, шаг вправо невозможен в этой жесткой
конструкции. ’ем, что сопротивлЯлись, свернули челюсть. € от этого слова,
употреблЯемые прЯмо, лишены всЯкого люфта и объема, однозначны и плоски, как
лист бумаги. …динственнаЯ возможность придать им объем -- это употребить их
в переносном смысле, что ЊаЯковский в основном и делает. ЋбразнаЯ плотность
его стихов, их густаЯ метафорическаЯ насыщенность происходит, в сущности, не
от хорошей жизни. ’олько так он и может избежать буквальности. €нтуитивно он
понимает необходимость расстоЯниЯ между словом и понЯтием, но, не признаваЯ
самостоЯтельной жизни слова, его свободного взаимодействиЯ с контекстом,
добиваетсЯ этого расстоЯниЯ искусственно, путем построениЯ сложной
конструкции или с помощью непрерывного притока энергии. “ ЊаЯковского слово
не парит над понЯтием, "как душа над брошенным, но не оставленным телом",--
оно просто приподнЯто и зафиксировано в нужной позиции. Ќет буквальности, но
нет и свободы, и круг возможных ассоциаций так же жестко теперь закреплен за
словом, как в его повседневном употреблении был закреплен за ним его
буквальный смысл. ‚се эти построениЯ, как угодно искусные, лишены
пульсирующего объема, бесконечности ассоциативных ходов. Ћбраз у ЊаЯковского
-- не пучок ассоциаций, а линейный последовательный рЯд, в лучшем случае
разветвленный на два или три заранее заданных направлениЯ. ’емперамент
ЊаЯковского -- строго говорЯ, не темперамент, а энергетическое обеспечение.
ЏостоЯнно чувствуешь жесткость исходной конструкции и принудительность тока
энергии, не дающей строчке упасть на землю. Ћщущаешь общее волевое усилие,
группирующее слова определенным образом, напрЯженность, озабоченность и
несвободу этого формально свободного стиха.
Џосле перерыва, даже недолгого, возникает странное чувство: кажетсЯ,
что если теперь вернутьсЯ к тем же страницам, то прежних стихов там уже не
найдешь. —то все слова, оставшись без присмотра, порвали цепи и разбежались.
’ак оно, в сущности, и происходит, потому что опЯть и опЯть при повторном
чтении необходимо собирательное усилие. ’ЯжелаЯ работа -- читать
ЊаЯковского, труд, утомительный чисто физически, лишенный творчества. ‚сЯ
творческаЯ работа за нас уже сделана автором. Ќам остаетсЯ повторить слово
за словом, в нужном порЯдке, по возможности правильно расставив ударениЯ, и
вообразить в точности то, что ведено.
ЊаЯковский вообще -- поэт без читателЯ. —итатель ЊаЯковского -- всегда
слушатель, даже если он сидит не в зале, а у себЯ дома, с книжкой в руках.
‘тихи ЊаЯковского могут нравитьсЯ, ими можно восхищатьсЯ, их можно любить --
но их нельзЯ пережить, они не про нас. € это, конечно же, не оттого, что
ЊаЯковский пишет всегда о себе, а, напротив, оттого, что о себе он не пишет.
…го стихи всегда декларациЯ, никогда не исповедь. € даже если он
провозглашает: "исповедь!" -- все равно декларациЯ.
€збрав такой декларативный путь, он раз навсегда отказалсЯ от читателЯ,
от партнера по творчеству, от равного себе собеседника. Ћн предпочел
аудиторию. ‹юбую, и даже враждебную.

ќто взвело на ѓолгофы аудиторий Џетрограда, Њосквы, Ћдессы, Љиева, и не
было ни одного, который не кричал бы: "ђаспни, распни его?"

Ќи одного! ќто надо себе представить. Љ кому же он обращалсЯ?
Ћбращение к враждебной аудитории -- вернейший признак иллюзорности
стиха. Ќе бывает поэта без друга-читателЯ, и стихи, грамматически обращенные
к врагу, акустически все равно обращаютсЯ к другу. Ќет поэта без
сочувствующего собеседника, и нет поэзии без читательского сотворчества,
через которое -- и только через него -- происходит ее осуществление.

…сли довести эту мысль до конца, до парадокса, то можно сказать, что
стихов ЊаЯковского вообще не существует в природе, потому что нет и не может
быть такого читателЯ, через которого они могли бы осуществитьсЯ.

‘обственно поэзию нельзЯ опровергнуть, ибо она ни на чем не настаивает.
…е дело -- открытие и констатациЯ, каждый случай длЯ нее -- частный, каждый
акт познаниЯ -- индивидуален. Ћна самодостаточна и самоубедительна.
Џрекрасное должно быть величавым -- именно в этом смысле.
Ќе то поэзиЯ декларативнаЯ. …е удел-- постоЯнные хлопоты, та самаЯ
суета, которой не терпит служенье муз. „екларациЯ берет относительную истину
и утверждает ее как абсолютную. ќто может быть решительно что угодно, общий
концептуальный вопрос или любаЯ бытоваЯ мелочь, важно то, что
декларированнаЯ истина требует постоЯнной заботы и защиты и, будучи однажды
произнесена, никогда не оставлЯет в покое ее автора.
ЊаЯковский декларативен всегда и во всем, от политики до погоды и формы
одежды. € поэтому он никогда не спокоен, а всегда возбужден и насторожен,
пребывает в вечной суете и заботе. ќто безумно занЯтой человек. Ћн не может
позволить себе ни минуты простоЯ, потому что как раз за эту минуту что-то
может подвергнутьсЯ чьему-то сомнению, чье-то убедительное возражение может
остатьсЯ без должного ответа. € приходитсЯ поэту неустанно трудитьсЯ,
выискиваЯ новые доказательства, и вынужден поэт, как осмеЯнный им ученый,
"ежесекундно извлекать квадратный корень".
ќто тЯжелаЯ, хлопотливаЯ -- и сугубо бумажнаЯ работа.
‚от еще один парадокс ЊаЯковского, один из свЯзанных с ним обманов.
“личный горлопан, певец площадных чудес был на самом деле сугубо бумажным
автором.
Ћн провозгласил, он утвердил себЯ поэтом улицы, но и это ведь -- только
путем декларации, неустанно изобличаЯ всех окружающих в том, что они не
знают и не умеют того, что он умеет и знает. ’о была лишь одна, наиболее
легкаЯ, негативнаЯ сторона доказательства ("Ђ вы ноктюрн сыграть могли бы?",
"џзык трамвайский вы понимаете?"). Ќо когда "улица безъЯзыкаЯ", наконец, с
его помощью обрела дар слова, то какой застрЯвший было крик вырвалсЯ из ее
измученного горла? "€демте жрать!" ‘тоило ли стольких хлопот и забот? „а и
что иного, более интересного могла крикнуть эта обобщеннаЯ улица,
улица-символ, улица-категориЯ? Ќа флейте водосточных труб никто не сыграл
ноктюрна, но и ЊаЯковский его не сыграл. ќто было утверждение за счет
отрицаниЯ, спор, выигранный на бумаге, при отсутствии другой стороны, в
одинокой тиши кабинета, и уж после вынесенный -- нет, не на улицу, а в
закрытый, тесный и переполненный, враждебно-дружеский зал-аудиторию.
€звестно, что он часто сочинЯл на ходу, распеваЯ строчки себе под нос,
и лишь после записывала книжку. Ќо это не менЯет дела. ‡а каждым стихом и за
каждой строкой стоит скрупулезный кабинетный труд тЯжкаЯ бумажнаЯ работа. €
даже не так: каждаЯ строка его стиха есть выражение этой работы:

ѓвоздЯми слов прибит к бумаге Я.

џ хочу сказать, что стих ЊаЯковского выражает не столько мысли и
чувства, сколько все те ухищрениЯ и приемы, с помощью которых эти мысли
выражены ’рудом и потом пахнут его строки, потом автора и потом читателЯ: '

џ раньше думал -- книги делаютсЯ так: пришел поэт; легко разжал уста, и
сразу запел вдохновенный простак -- пожалуйста! Ђ оказываетсЯ -- прежде чем
начнет петьсЯ, долго ходЯт размозолев от брожениЯ и тихо барахтаетсЯ в тине
сердца глупаЯ вобла воображениЯ.

ќто детское представление о поэтическом творчестве (сразу запел), то ли
вспомненное, то ли придуманное ЊаЯковским, в конечном счете ближе к истине
чем более позднее взрослое открытие: долго ходЯт.
—то говорить, тЯжел литературный труд Ќо работаЯ, то есть
взаимодействуЯ со словом, доводЯ каждую строку до последнего, до
необходимого и единственно звучаниЯ, поэт как бы проЯвлЯет, проЯснЯет образ,
существовавший до и помимо него, вне зависимости от его усилиЯ. Ћтсюда и
естественность, живаЯ самостоЯтельность готового, написанного стиха, отсюда
и ощущение легкости при чтении ("легко разжал уста").
џ, конечно, имею в виду не смысловую облегченность, но отсутствие
тЯгостной черновой работы с исходным, еще не поэтическим, материалом. ќтой
работы стих не содержит, она остаетсЯ за его пределами. € здесь нет
маскировки, или игры в прЯтки, или иного какого обмана. Џуть к гармонии
всегда мучителен и тЯжек и в значительной степени дисгармоничен.. Ќо он есть
путь, а не цель. Џоэзии нет без поэтического труда, но поэтический труд не
есть поэзиЯ.
ќтой суровой закономерности не знает, не хочет знать ЊаЯковский.
Ћн думает или хочет думать, что поэт, трудЯсь над черновиком, не ищет
истину или гармонию, а, напротив, уже знаЯ, как она выглЯдит, выстраивает
длЯ читателЯ ее портрет, чтоб и ему, читателю, стало Ясно. "ѓлупаЯ вобла
воображениЯ" как раз и занимаетсЯ поиском средств и необходимых строительных
материалов. ”утуристический лозунг "обнажить прием", так охотно подхваченный
ЊаЯковским, происходит именно от этой подмены, от идеи механического
наслаиваниЯ, одеваниЯ, декорированиЯ, маскировки, котораЯ чудитсЯ
ЊаЯковскому повсюду в "классической" поэзии. ‚ действительности подлиннаЯ
поэзиЯ никогда не маскирует и не прЯчет приема, хотЯ и не выставлЯет его
напоказ. Ћна его просто использует. ’руд поэта, конечно же, велик и тЯжек,
но когда стих, наконец, написан, то его ценность в нем самом, а не в
затраченных на него усилиЯх, о которых истинные поэты, как правило, тут же и
забывают.
ЊаЯковский не забывает о них никогда и не дает забывать читателю. Ћн
убежден в самоценности своего труда, в поучительности его длЯ других поэтов.
Ћн списывает с черновика и публично демонстрирует двенадцать вариантов одной
строки, включаЯ самые неуклюжие,-- и делает это, не терЯЯ серьезности, с
гордостью и удовольствием. ‡амечательно при этом, что все варианты
действительно у него записаны. ‡амечательна также его уверенность, что это
именно все варианты...

ѓлава втораЯ. ‘…Љђ…’› ЊЂ‘’…ђЂ

Њастерство ЊаЯковского. ‚ русской филологии эта тема вне конкуренции.
‚рЯд ли о чьем-либо мастерстве писали так много, легко и охотно. Ћн и сам
написал об этом большую статью, терпеливо и подробно, на многих примерах
проследив всю внешнюю, всю очевидную сторону дела.
Ђ ведь он действительно был выдающимсЯ мастером. Џоэтическим приемом
как таковым, самостоЯтельно и осознанно примененным, ЊаЯковский владел в
совершенстве. ‹юбителЯм поэтической атрибутики есть что процитировать в его
стихах. ‡десь, конечно, бывали разные периоды, но если из общей стихотворной
массы выделить все разумно построенное, то можно составить внушительную
книжку, полную стоЯщих плечо к плечу, плотно упакованных аллитераций,
виртуозных рифм, сравнений и метафор.
"џ несколько раз предпринимал труд по перечислению метафор
ЊаЯковского,-- пишет ћрий Ћлеша.-- …два начав, каждый раз Я отказывалсЯ, так
как убеждалсЯ, что такое перечисление окажетсЯ равным перечислению всех его
строк".

Ћлеша, конечно, преувеличивает, он пристрастен и ослеплен любовью. ‚рЯд
ли даже такой специалист, как он, мог обнаружить хоть одну завалЯщую
метафору в таких, например, стихах:

‹учше власть добром оставь, никуда тебе не детьсЯЋто всех идут застав к
‡имнему красногвардейцы.

ђазве только Ћлеша подозревал, что на самом деле красногвардейцы шли от
одной заставы, и считал, что "ото всех" -- это привычный длЯ ЊаЯковского
гиперболизм?..
Ќо, конечно, если не придиратьсЯ к словам, то Ћлеша, в сущности, прав:
ЊаЯковский -- мастер метафоры. ‘ам Ћлеша был тоже мастер метафоры и это
качество ценил в себе выше любых других. ’о есть именно эту способность он и
считал талантом писателЯ.
"џ постарел, мне не очень хочетсЯ писать. …сть ли еще во мне сила,
способнаЯ рождать метафоры?" -- восклицает он в старости. ’акаЯ сила в нем
все же оказываетсЯ, и тут же, на соседней странице, он приводит примеры
вполне употребимых, новых добротных метафор. Ќо книги из них не выходит. Ђ
его единственнаЯ настоЯщаЯ книга хоть и была густо расцвечена метафорами, но
держалась отнюдь не на них, а на чем-то другом: на подлинности чувства, на
движении личности, на простом и точном человеческом слове. € самое главное в
этой книге -- не сравнение женщины с цветущей ветвью или коленок ее с
апельсинными корками, как считает сам постаревший автор, а простые слова об
одиночестве и унижении.
Ќет, Я, конечно, не хочу сказать, что Яркое метафорическое письмо не
может выражать подлинных чувств поэта. Ќо метафора не может быть изобретена
отдельно и навЯзана стиху извне, от автора. ‘ам стих, само движение
поэтической мысли должно производить тот или иной прием с той же
естественной необходимостью, с какой природа воспроизводит самое себЯ.
Џоэтический образ, какими бы средствами он ни был достигнут, возникает с
единственной целью: зафиксировать подлинное ощущение автора. Џередача этого
ощущениЯ читателю -- есть уже второстепеннаЯ функциЯ образа, неизбежное
следствие, но не цель.
“ ЊаЯковского все обстоит иначе. Ќе фиксациЯ и даже не передача, а
сразу мимо и дальше -- воздействие. Ќе забудем: он имеет дело с аудиторией.
‚от он собираетсЯ сообщить аудитории достаточно простую и Ясную мысль:
что он, ЊаЯковский,-- солнце поэзии и что это и почетно и обременительно.
ќтот образ, давно уже ставший готовой словесной формулой, надо как-то
освежить, обновить, обратить на него внимание. —то делает ЊаЯковский? Ћн
выстраивает фантастическую историю о том, как настоЯщее солнце пришло к нему
в гости и произнесло необходимую фразу. ђассказ, за неимением внутреннего
содержаниЯ, ведетсЯ очень подробно и длинно, со всеми глаголами типа
"пошел-пришел, сел-встал". €, конечно же, никакого фантастического мира не
возникает перед читателем, и единственное обоснование любого действиЯ --
безоговорочнаЯ волЯ автора. Џрием настолько принужден, принудителен, что
переход в конце стиха на прЯмую декларацию -- "светить всегда, светить
везде" -- воспринимаетсЯ как Явное облегчение, чуть ли не как глоток
воздуха.
ќтот стих-гипербола, стих-метафора может быть признан частной неудачей
-- но он не станет от этого неудачным примером. Џотому что по такому же
точно принципу строитсЯ большинство метафор ЊаЯковского, в том числе и самые
искусные и Яркие.

Ќе будем торопитьсЯ с возражениЯми. Џопробуем рассмотреть попристальней
две-три из хороших, нет -- из лучших, из самых знаменитых его метафор
Ќапример, вот эту:

‘лышу: тихо, как больной с кровати, спрыгнул нерв. € вот,-- сначала
прошелсЯ едва-едва, потом забегал, взволнованный, четкий. ’еперь и он и
новые два мечутсЯ отчаЯнной чечеткой.

Џеред нами так называемаЯ "развернутаЯ метафора", небольшое сочинение
на тему выражениЯ "нервы расходились" или "нервы расшалились",
употреблЯемого в быту в переносном смысле. Љогда-то это выражение было само
метафорой, останавливало на себе внимание слушателЯ, заставлЯло увидеть
Явление в новом свете.

Ќо с годами исчезла дистанциЯ между словом и понЯтием, метафора
состарилась и превратилась в речевой штамп. Љазалось бы, длЯ поэзии она
потерЯна. Ќо приходит ЊаЯковский, производит простой анализ, вспоминает
буквальное значение слов и сочинЯет небольшой фантастический рассказ о
бегающих по комнате нервах. ’очно так же, по этой же точно схеме "горЯчее
сердце" и "огонь души" превращаютсЯ у него в реальный пожар с пожарными в
касках. ‡десь же поэт опираетсЯ о собственные ребра, буквально и покорно
реализуЯ выражение "выйти из себЯ": "выскочу, выскочу..."
—то происходит? Џроисходит реализациЯ речевого штампа, возврат ее к
прЯмому буквальному смыслу, то есть окончательное убийство метафоры, но
никак не ее рождение. ‚идимость жизни создаетсЯ краткой агонией. ЋпЯть
разъЯтие плоти, опЯть расчленение трупа! ЊаЯковский верен себе. ‚прочем,
даже порочного сладострастиЯ нет в этой трезвой конторской работе. —итатель
может сам, по желанию, выбрать несколько общедоступных штампов, например,
"кошки на сердце скребут", "сосет под ложечкой", "сошел с ума" -- и
попробовать развернуть их буквальный смысл. Ћн увидит, какое это скучное
занЯтие, как много в нем сухой прЯмолинейной логики, как мало творчества.
ђешение задачи содержитсЯ в условии, и каждаЯ метафора ЊаЯковского
легко раскручиваетсЯ назад, к очевидной исходной точке. ‡десь нет иной,
новой субстанции, иного, невысказанного объема. ќто совсем не та метафора,
что может быть определена только метафорически. ќто просто еще одна
картинка, более ЯркаЯ по сравнению с исходной -- чтобы вызвать более сильное
впечатление, обратить внимание, убедить...
Ќет смысла, да и было бы несправедливым говорить в этой свЯзи о
недостатках ЊаЯковского, о его несостоЯтельности, неполноценности. Ћн
абсолютно полноценен и состоЯтелен в том поверхностно-механическом мире, в
котором живет и действует. Ќо таковы уж свойства этого мира, такова его
ограниченность. ‡десь конструкциЯ -- единственнаЯ реальность, построение --
единственнаЯ форма творчества.
€ поэтому там, где другой поэт скажет просто и предельно кратко: "џ,
как щенок, бросаюсь к телефону на каждый истерический звонок" -- там
ЊаЯковский длЯ своей аудитории вынужден строить целое здание, сочинЯть
фантастическую новеллу, с эстрадными шутками и звуковыми эффектами.

’ронул еле -- волдырь на теле. ’рубку из рук вон. €з фабричной марки --
две стрелки Яркие омолнили телефон. ‘оседнЯЯ комната. €з соседней сонно: --
Љогда это? Ћткуда это живой поросенок? -- ‡вонок от ожогов уже визжит... €
т. д.

’аким ощутимым, зримым трудом даютсЯ ЊаЯковскому эти построениЯ, он так
неохотно с ними расстаетсЯ... € здесь таитсЯ их повторнаЯ гибель.
Џоэтический образ -- Явление парадоксальное, мимолетность -- залог его
долговечности, он остаетсЯ жить и утверждаетсЯ в стихе лишь в том случае,
если вовремЯ снЯт. ЂналогиЯ никогда не может быть полной, и повторнаЯ
эксплуатациЯ образа чревата его разоблачением. Љроме того, езда на образе
очень быстро делает его заезженным, он легко превращаетсЯ в авторский штамп.

Џротиснувшись чудом сквозь тоненький шнур, раструба трубки разинув
оправу, погромом звонков громЯ тишину, разверг телефон дребезжавшую лаву.
ќто визжащее, звенЯщее это пальнуло в стены, старалось взорвать их...

ќто визжащее, звенЯщее это уже было исчерпано до конца двумЯ страницами
раньше. ‘колько еще занимательных историй можно рассказать о телефонном
звонке только длЯ того, чтобы убедить читателЯ, что герой поэмы
действительно влюблен и взаправду взволнован?

Ќадо признать, что и эти сцены написаны на самом высоком техническом
уровне. „вижение стиха строго подчинено необходимому ритму, его энергиЯ
сначала тЯжело нарастает, затем с облегчением прорываетсЯ, затем дробитсЯ и
рассыпаетсЯ, в полном соответствии со смыслом происходЯщего. ќто писал
большой мастер, талант которого в данной области не подлежит никакому
сомнению. € как раз в этих замечательных строчках лучше всего видна
ограниченность и механистичность его приемов. ‚ принципе это ведь та же
историЯ, что и с солнцем, пришедшим в гости, только выстроеннаЯ энергичней и
напрЯженней. Њетафора понимаетсЯ как аллегориЯ, а еще точнее -- как
иллюстрациЯ. …е главнаЯ цель -- наглЯдность. ‘мысл образа состоит не в том,
чтобы ощутить непостижимость чувства (в данном случае -- тревогу поэта о
здоровье любимой), а в том, чтобы свести непостижимое к наглЯдному, к
картинке, к сумме каких-то действий, доступных невооруженному глазу.
‚оображение не проницает оболочку реальности, не выходит в иной,
трансцендентный слой, где возможно целостное восприЯтие мира, а, напротив,
дробит реальность на части, заменЯет ее другой реальностью, еще более
низкого порЯдка, где принципиальнаЯ непостижимость заменЯетсЯ практической
неосуществимостью. ”антазиЯ сводитсЯ к фантастике. ’елефон не может изрыгать
звоночины, которые будут палить в стены, а если сказано, что изрыгает, то
это должно означать такую степень взволнованности автора, которую невозможно
передать словами. Џримерно таков подсознательный ход рассуждений читателЯ.
Џодсознательный. Ђ каков сознательный?
"Џротиснувшись... раструба трубки разинув... погромом громЯ..." ’ри
деепричастиЯ на один глагол. € на каждом -- по нескольку косвенных падежей.
„а два родительных, один на другом... ќти построениЯ не случайны, все они
функционально оправданы и выполнены очень искусно. Ћднако правильное их
прочтение невозможно без обратной грамматической раскрутки. ‘тих сам не
ложитсЯ на слух, он требует синтаксической расшифровки, выЯснениЯ всех
иерархий и свЯзей, только тогда он может быть узнан. ‡начит, опЯть --
механическаЯ работа, предшествующаЯ чувственному восприЯтию. ќта задача
может быть предельно простой, решатьсЯ в два или даже в одно действие, но
она всегда присутствует в стихах ЊаЯковского.
Ќеверно, что ЊаЯковский ломает синтаксис, напротив, он его очень
аккуратно использует. ‘труктура фразы в своей основе остаетсЯ у него
незыблемой. ЌельзЯ же считать разрушением синтаксиса пропуск очевидного
члена предложениЯ или широкое использование инверсии. ЊаЯковский скрупулезно
соблюдает грамматику, как иначе мог бы он опЯть и опЯть собирать вместе все
свои дополнениЯ и деепричастные обороты? Љаждое чтение его стихов -- это
грамматический разбор предложениЯ -- именно отсюда и возникает перваЯ
усталость при чтении.

‚о все концы, чтоб скорее вызлить смерть, взбурлив людей крышам
вровень, сердец столиц тысЯчесильные „изели вогнали вагоны зараженной крови.

Њожно ли воспринЯть эту строфу непосредственно, без грамматического
разбора? Ђбсолютно исключено. „вижение нашей мысли -- именно мысли, не
чувства -- сразу же после чернового прочтениЯ должно происходить в обратном
порЯдке, от последней строчки до первой, то и дело петлЯЯ назад, то есть
вперед, в поисках правильных подчинений. "„изели вогнали вагоны". ‹адно.
‡атем -- непременный родительный падеж, да еще двойной. "‘ердец столиц". Љто
же -- кого? „изели столиц? ’огда что -- сердец? Ќет, дизели сердец, а уж
сердца -- столиц. „альше идет деепричастный оборот, навешенный все на те же
сердец дизели, причем эпитет "тысЯчесильные" их не укреплЯет, а ослаблЯет,
удалЯЯ от подчиненных слов. € все это -- "чтоб скорее вызлить смерть". ќто
надо будет особо иметь в виду при последнем, чистовом прочтении, потому что
рифмуетсЯ слово "вызлить", после него так и проситсЯ запЯтаЯ, а "смерть"
ритмически тЯготеет к следующей строке и оспаривает у дизелей право бурлить
людей...
€так, все грамматические свЯзи как будто выЯвлены, теперь, ни на минуту
о них не забываЯ, мы можем снова прочесть стих целиком. Ќо -- поздно,
слишком поздно, чуть-чуть бы раньше. “же нарушена непрерывность движениЯ,
утрачена непосредственность восприЯтиЯ, растрачены силы -- и не на то, не на
то... ‚ообще прерывность движениЯ, разрывность мысли характернейшее качество
стихов ЊаЯковского. Ќе только слова в отдельной строке, но и любые другие
элементы стиха сцеплены не смысловым и не образным единством, а внешним по
отношению к стиху током энергии. ‘тих ЊаЯковского в принципе фрагментарен.
Ћн всегда состоит из отдельных строф, порой изолированных друг от друга, а
чаще всего и сама строфа строитсЯ по фрагментарно-частушечному принципу.
‚от, к примеру, одна из лучших:

Ђ там, где тундрой мир вылинЯл, где с северным ветром ведет река
торги,-- на цепь нацарапаю имЯ ‹илино и цепь исцелую во мраке каторги.

‡десь совершенно очевидно, что две последние строчки -- основные, а две
предыдущие -- вспомогательные и были сочинены во вторую очередь.
€ дело тут не только в том, что в последних выражено главное действие,
а в первых -- его условие. „ело в том, как они все написаны. ЏонЯтно, что
если в конце строки стоит имЯ собственное, то рифма, как правило,
подбираетсЯ под него, а не наоборот. Ќо как раз "тундрой мир вылинЯл" не
вызывает особого протеста. ‡ато "ведет река торги" -- образ надуманный, и
единственное его назначение -- рифмоватьсЯ с каторгой. € опЯть здесь
требуетсЯ повторное чтение, коррекциЯ, на сей раз -- интонационнаЯ, потому
что сначала мы читаем "река торги" -- два отдельных слова с двумЯ ударениЯми
и даже раздвигаем их принудительной паузой, а уж потом, дойдЯ до конца
строфы, обнаруживаем, что это составнаЯ рифма, возвращаемсЯ и прочитываем
верно: "рекаторги".

€ли даже чуть-чуть иначе. €скусственность двух слов, должных составлЯть
одно, сразу же нас настораживает, мы подозреваем, длЯ чего это сделано, и
осторожно несем эту составную игрушку до конца строфы, хотЯ еще и не очень
уверены, что это вообще следует делать. Ќаконец, версиЯ подтверждаетсЯ, мы
возвращаемсЯ, читаем слитно (при этом строчка терЯет существенную часть
своего и без того зыбкого смысла) и затем перечитываем все сначала...
ђазумеетсЯ, всЯ эта логическаЯ работа происходит гораздо быстрее, чем
здесь описано, с большей долей участиЯ интуиции и чувства грамматики, но
именно грамматики, а не слова и смысла., Ћкончательно расшифровав и уточнив
строфу, мы можем восхититьсЯ искусством автора, но это восхищение чуждо
катарсиса: красота изделиЯ, эстетика вещи...

‹юбопытно, что сам ЊаЯковский выше всего ценил в своем мастерстве то,
что дальше всего отстоит от поэзии: способность изобретать, конструировать,
делать, и никак не выделЯл те редкие моменты, когда ему удавалось
приблизитьсЯ к внутренней сути.
"Ќаиболее примитивный способ деланиЯ образа -- это сравнение" ("Љак
делать стихи"). Њежду тем из всех поэтических тропов именно сравнение
удаетсЯ ему лучше всего, в том смысле, что образ, построенный на сравнении,
хотЯ и не выходит за рамки наглЯдности, имеет все же наибольшую
ассоциативную емкость:

“пал двенадцатый час, как с плахи голова казненного.

€ есть определенный класс метафор, родственных сравнению, произведенных
от него, но порой ушедших так далеко, что это родство едва заметно. џ имею в
виду метафоры, построенные на падежных согласованиЯх" в основном на
родительном и творительном.
"‚ погоне угроз паруса распластал", вместо "угрозы-- как паруса". ќто
снова грамматическое построение, но в нем ЊаЯковский достигает предельной
точности:

‘удорогой пальцев зажму Я железное горло звонка.

Ћднако и здесь конструктивность, формальность мышлениЯ приводит к
многочисленным срывам и сбоЯм. ЏрЯмые сравнениЯ то каламбурно плоски ("‹ежит
себе, сыт, как ‘ытин"), то построены на столь далеких друг от друга
понЯтиЯх, что их сближение невозможно без специальной рассудочной работы. Ђ
тогда и сильнаЯ падежнаЯ метафора выступает уже не как способ видениЯ, а как
хитраЯ изобретательскаЯ уловка. ‚ыигрыш в том, что здесь сравнение не стоит
под прЯмым вопросом читателЯ: "’ак ли -- не так ли?", а становитсЯ
грамматическим свойством предмета, как бы заведомо органическим. ЌесомненнаЯ
и твердаЯ правда синтаксиса выдает себЯ за правду образа.

‚ы прибоЯ смеха мглистый вал заметили за тоски хоботом?

‡десь двойнаЯ или даже тройнаЯ стена родительных падежей, и кому
захочетсЯ ее расковыривать? ‘о временем и этот прием становитсЯ все суше,
все умозрительней:

ќто -- он. џ узнаю его. ‚ блюдечках-очках спасательных кругов.

ѓрамматика уже почти не прикрывает смыслового неприличиЯ, и не надо ни
родительный, ни предложный падеж возвращать в именительный, чтоб увидеть
искусственность всей конструкции. …сли даже принЯть, что спасательные круги
парохода действительно напоминают очки товарища Ќетте, то есть что их на
пароходе два, а не больше, и что расположены они как раз где надо, с учетом
поэтического антропоморфизма,-- все равно ни круги, ни очки не похожи на
блюдечки, уж тут ничего не поделать. €значальнаЯ конструктивнаЯ установка:
"чтобы, умираЯ, воплотитьсЯ в пароходы..." -- потребовала такого именно
образа, и он был выстроен -- именно такой*.
”рагментарность, дробимость всего его творчества приводит к тому, что
чем мельче дробление, тем убедительней и неуЯзвимей часть. Ћтрывок всегда
лучше поэмы, строчка всегда сильнее стиха. € как неразложимаЯ целостность
мира чужда и враждебна его восприЯтию, так и в творчестве его необходимость
построениЯ целого ощущаетсЯ как тЯжкаЯ повинность, как труд, навЯзанный
извне, нежеланный. ЊаЯковский лучше всего -- в короткой цитате, когда нет
этого объединительного усилиЯ. Ќо контекст все же остаетсЯ контекстом. Ќи
один поэтический элемент не может существовать вне общей системы. џркаЯ
строчка, сильный и точный эпитет порой приближают ЊаЯковского к самой
границе его замкнутого мира, но выйти за пределы ему не дано. "‚ыскочу!
‚ыскочу! ‚ыскочу! ‚ыскочу! ђухнули. Ќе выскочишь из сердца!" ‡ато это
тщетное усилие выскочить ощущаетсЯ тем Явственней, чем лучше стих.

Ќе удивительно, что на таком напрЯжении он смог продержатьсЯ недолго.
„ве его первые, лучшие поэмы движутсЯ почти на непрерывном подъеме, и спады
(во "”лейте" более частые) еще вполне перекрываютсЯ силовым полем вершин.
"—еловек" уже гораздо слабее, а "‚ойна и мир" -- откровеннаЯ конструкциЯ,
предшественница будущих агитпоэм. ‚ отдельных стихах он также все более в
последние предреволюционные годы склонЯетсЯ к демагогии и дидактике, от
длинных морализирующих гимнов до скучнейших нападок на братьев писателей.

‚ этом смысле ђеволюциЯ -- и в этом смысле тоже -- Явилась длЯ него
событием желанным, быть может, спасительным. Ћн уже начинал иссЯкать.
Ћграниченный набор деклараций был уже перепет "не раз и не пЯть". ђеволюциЯ
не только влила в него новые силы, добавив к иссЯкавшей внутренней энергии
свою, обобществленную, внешнюю,-- она еще и принесла с собой смену
критериев, так что механическаЯ структура стала единственным образом мира,
насилие -- единственным способом жизни, демагогиЯ -- единственной формой
общениЯ. ‚ этой родственной ему определенности ЊаЯковский, наконец, находит
себЯ. ’ема одиночества надолго исчезает из его стихов, и, что бы мы ни
думали об их качестве, в них впервые возникает чувство равновесиЯ. ђеволюциЯ
заменила ему духовность, дала ощущение абсолюта, без которого он металсЯ от
крайности к крайности. Ќе имеЯ за душой никаких „ругих абсолютов, он принЯл
этот безоговорочно, с первого же предъЯвлениЯ ("Џринимать -- не принимать?
„лЯ менЯ сомнений не было") и верно служил ему до конца своей жизни.

* ЋтвлеченнаЯ заданность этих блюдец косвенно подтверждаетсЯ еще и тем,
что всего через год, в новой поэме, они будут означать не очки, а глаза
любимой: "Ѓольше блюдца смотрЯт революцию". Љак, впрочем, годом раньше,
слегка увеличенные, означали глаза обывателей: "глаза-тарелины"...

ѓлава третьЯ. ЏЋќ‡€џ € ЏђЂ‚„Ђ

‘ первых дней ђеволюции, опьЯненный силой, вливающейсЯ в его ослабевшие
было мышцы, он впадает в какое-то истребительное неистовство. Ћн
подталкивает в спину, понукает, требует, оставлЯЯ позади даже самых крайних
представителей власти и призываЯ к уничтожению даже тех ценностей, которые
были им важны и дороги.

Ѓелогвардейца найдете -- и к стенке, Ђ ђафаэлЯ забыли? ‡абыли ђастрелли
вы? ‚ремЯ пулЯм по стенке музеЯ тенькать. ‘тодюймовками глоток старье
расстреливай!

‡а пЯть лет до этого в Џолитехническом басовитый парень предлагал
уничтожить музеи, "эти гробницы культуры". Љто мог отнестись серьезно? ќто
было безобидное хулиганство, желание обратить на себЯ внимание. ’еперь --
казалось бы, те же слова, но насколько страшнее смысл!

‘тарье охранЯем искусства именем. €ли зуб революций ступилсЯ о короны?
‘корее„ым развейте над ‡имним - фабрики макаронной!

Љаждый из сторонников ђеволюции хотел в ней видеть нечто свое, наиболее
близкое и соответствующее. ЊаЯковский увидел -- массовое убийство,
разрушение, уничтожение, затаптывание. ‚се эти сугубо революционные действиЯ
воспроизводЯтсЯ им в первозданном виде, безо всЯких оговорок и эвфемизмов.
‘озидательнаЯ сторона также наличествует, но она представлена мимоходом и
чисто формально ("’ысЯчи радуг в небе нагаммим..."). „уши он в нее не
вкладывает. ‡ато уж теперь, как никогда прежде, защищенный и легализованный
объективным, общественным смыслом, он откровенно купаетсЯ в сладостных
волнах насилиЯ и захлебываетсЯ ими, выражаЯ бурный восторг:

Џули, погуще! Џо оробелым! ‚ гущу бегущим грЯнь, парабеллум! ‘амое это!
‘ донышка душ! †аром. жженьем, железом, светом, жарь, жги, режь, рушь!

‘амое это! ’о, длЯ чего он пЯть лет топилсЯ. ’о затаенное, сокровенное,
что выплескивалось с донышка его души по частЯм в тех поэмах и многих
стихах, теперь изливаетсЯ целиком и впрЯмую. ’еперь он , получает
возможность и право и использует их на всю катушку, мобилизуЯ весь свой
талант. Ћн стрелЯет, колет, режет и рубит, он размахивает всем, что
попадаетсЯ под руку. ‚се живое вокруг погибает и корчитсЯ в муках. ‘
грохотом рушитсЯ "римское право" и "какие-то еще права". ‡десь же рЯдом
валЯетсЯ апостол Џетр "с проломленной головой собственного собора".
ѓардеробы топчут людей, столы протыкают их ножками. ‚ этой жуткой оргии
уничтожениЯ, в сплетении изуродованных зданий и тел далеко не всегда можно
понЯть, кто же именно должен гибнуть, а кто -- торжествовать победу. Ќо это
и не важно, это и не нужно. ‡десь важен процесс, на него направлено все
внимание и все лучшие чувства автора. € это именно он, автор, наслаждаетсЯ и
торжествует. ђеволюциЯ требует, революциЯ оправдывает-- и он готов, и он
счастлив действовать.
Ћднако ђеволюциЯ в своих декларациЯх была далеко не столь безоглЯдна и
не столь откровенна, как ее поэт. Џопросту говорЯ, никто его не просил.
Ќезачем было вскрывать механизм, разламывать оболочку действиЯ, прорывать
лбом бумагу гуманных декретов и лозунгов. ђеакциЯ власти была целиком
отрицательной.
"ѓолову охватила "150 000 000"... Џечатаю без фамилии. •очу, чтоб
каждый дописывал и лучшил. ќтого не делали, зато фамилию знали все".

Ћн ошибсЯ, это делали. Ќе кто иной, как ‚. €. ‹енин дописал и улучшил
поэму краткой записочкой ‹уначарскому, и теперь они всегда публикуютсЯ
вместе:
"Љак не стыдно голосовать за издание 150 000 000 ЊаЯковского в 5000
экз.?

‚здор, глупо, махроваЯ глупость и претенциозность. Џо-моему, печатать
такие вещи лишь 1 из 10 и не более 1500 экз. длЯ библиотек и длЯ чудаков. Ђ
‹уначарского сечь за футуризм".

Ќет, ни ‹енин, ни ’роцкий, ни ‹уначарский (которого было за что сечь,
кроме футуризма...), ни грозные комиссары —Љ не давили на ЊаЯковского, не
принуждали писать такие, к примеру, строки:

”ермами ног отмахиваЯ мили, кранами рук расчищаЯ пути, футуристы
прошлое разгромили, пустив по ветру культуришки конфетти.

Ѓывшие слушатели университетов -- Љазанского, –юрихского,
Џетербургского -- хоть и были настроены на разрушение, но такую вопиющую
пошлость принЯть не могли. ’роцкий безоговорочно ставил "Ћблако" выше всего
"революционного" ЊаЯковского. ‹енин, меньше знавший литературу, высказывалсЯ
проще и резче: "“словимсЯ, чтобы не больше двух раз в год печатать этих
футуристов". ђазумеетсЯ, и это уже была несвобода, и это уже было давление,
но ведь важно, в какую сторону. ‹итературу, свЯзанную с прежней культурой,
тоже, конечно, давили. Ќо в те первые годы это делалось с большим разбором,
не таким огульным, погромным, громовым нахрапом, каким рвалсЯ действовать
ЊаЯковский. …го же не только не принуждали, но всЯчески сдерживали и
оттаскивали. ђеволюционнаЯ власть, сама не страдавшаЯ излишней мЯгкостью, то
и дело ограждала от его нападок кого-нибудь из представителей старой
культуры, которого еще намеревалась использовать: то ѓорького, то Ѓрюсова,
то Њ•Ђ’, то Ћперу... „аже ‘талин, можно сказать, его не устроил своей
чрезмерной мЯгкостью к классовым врагам.

Ќа ложу в окно театральных касс тыкаЯ ногтем лаковым, он дает
социальный заказ на "„ни ’урбиных" -- Ѓулгаковым.

ќти едкие строки о "новом буржуе" генеральный палач ‘оветского ‘оюза
мог бы вполне отнести на свой счет. €звестно, как нравились ему "„ни
’урбиных", он самолично дозволил их постановку во Њ•Ђ’е и то ли двенадцать,
то ли пЯтнадцать раз смотрел спектакль из своей ложи, "тыкаЯ ногтем
лаковым". € когда, уже после смерти ЊаЯковского, он снизошел до спасениЯ
жизни Ѓулгакову, оградив его от смертельной травли, он тем ограждал его и от
ЊаЯковского, не пропускавшего ни одного театрального диспута без угроз и
проклЯтий в адрес Ѓулгакова *.

…го неистовство вызывало порой удивление даже у друзей и
единомышленников. —то же касаетсЯ аудитории, то не раз ему приходилось
пресекать намеки из зала прЯмым и грозным вопросом:
-- ‚ы хотите сказать, что Я продалсЯ советской власти?!
ќтого, по крайней мере, вслух никто сказать не хотел.
Ќо, добавим, это бы и не было правдой. ЏродалсЯ
ли он советской власти? Ћн действительно получал большие гонорары и в
некотором роде был советским барином: отдыхал в лучших домах отдыха,
беспрепЯтственно ездил по заграницам, снимал дачи, имел домработниц и даже
собственный автомобиль, едва ли не единственный в целой стране. €, .конечно,
это не могло не усиливать его чувства комфортности и соответствиЯ. Ќо какаЯ
это была ничтожнаЯ плата в сравнении с тем, что он сделал сам! Ќикакие
блага, никакие почести, ни те немногие, что воздавались ему тогда, ни даже
те, что воздаютсЯ сегоднЯ, не могут сравнитьсЯ с его страшным подвигом, не
могут служить за него платой.

Ћн дал этой власти дар речи.
Ќе стараЯ улица, а новаЯ власть так бы и корчилась безъЯзыкаЯ, не будь
у нее ЊаЯковского. ‘ ним, еще долго об этом не знаЯ, она получила в свое
владение именно то, чего ей не хватало: величайшего мастера словесной
поверхности, гениЯ словесной формулы.
"’очка пули", "хрестоматийный глЯнец", "наступал на горло", "о времени
и о себе"... ќто ведь в Языке останетсЯ, хотим мы того или нет. Ќо и Язык
партЯчеек и комсобраний, и ужас декретов, и бессмыслица лозунгов -- с такой
готовностью были им воспринЯты и с таким талантом преобразованы, что стали
почти афоризмом, почти искусством. Ќа все случаи советской жизни он создал
пословицу-пустословицу, поразительно соответствующую этой жизни -- не как
поэтическаЯ характеристика, но как обобщеннаЯ словеснаЯ формула,
составленнаЯ из той же материи. Ћтныне любой председатель, любой секретарь
сможет оживить свою речь цитатой: "Љак сказал поэт..." €, казалось бы,
дальше все та же жвачка, та же бессмыслица -- но так искусно организованнаЯ,
что как бы и смысл, и чувство, и строй души...
Ќет, ни за плату, ни по принуждению такого совершить нельзЯ. ќто так
случилось, что выгода в основном совпадала,-- как иначе, если служишь власти
и силе? -- но сама служба не была выбором, а единственно возможным способом
жизни.
Ћн чувствовал двусмысленность своего положениЯ, тому свидетельством
множество оправдательных слов: "Ќе по службе, а по душе", "‚от этой строкой,
никогда не бывшею в найме"... Ћн выстраивает сложные сооружениЯ, чтобы
объЯснить себе и читателю кажущуюсЯ принужденность своего пути.

€ мне агитпроп в зубах навЯз, и мне бы строчить романсы на вас --
доходней оно и прелестней. Ќо Я себЯ смирЯл, становЯсь на горло собственной
песне.

‚ этих крылатых итоговых строчках -- двойнаЯ неправда. Ђгитпроп,
конечно же, был доходней. Ђлександр Ѓлок, всю жизнь "строчивший романсы",
записал у себЯ в дневнике незадолго до смерти: "ЌаучитьсЯ читать
"„венадцать". ‘тать поэтом-куплетистом. Њожно деньги и ордера иметь всегда".
’о есть, иными словами -- стать ЊаЯковским...

Ќо и "себЯ смирЯл" -- тоже неправда. ќто запоздалаЯ рассудочнаЯ
формула, обобщенный ответ на упреки читателей и собственную ностальгию по
юности. ‚едь если наступал на горло собственной песне, то, значит, пел не
свою, чужую! ќтого ЊаЯковский сказать не хотел, он так не считал, и этого не
было. ‚елик соблазн ухватитьсЯ за эту нить, но она заведет нас в тупик, не
стоит. ‘лишком много личной заинтересованности, да попросту слишком много
таланта -- длЯ того, чтобы эти песни были навЯзаны кем угодно, пусть даже
самим собой. € не верность идее в нем поражает, а именно соответствие ей.
Ѓыло много талантливых людей, воспринЯвших идею как благо, но все они против
собственного желаниЯ изменЯли ей в своем творчестве. ’аковы уж свойства
живой души, она не может ужитьсЯ с мертвой догмой, и чем более человек
талантлив, тем больше проЯвлЯетсЯ противоречие. Ѓабель, ‡аболоцкий,
Ѓагрицкий, Џлатонов, ‡ощенко... Њожно продолжить. Џастернак тоже бы хотел,
как ЊаЯковский, и времЯ от времени пробовал. ‚ыходило ходульно и
неестественно, он выдавал себЯ в каждой строфе. ‘лишком много в нем было
живой, отдельной души, слишком много было Џастернака.
‚ ЊаЯковском же -- ЊаЯковского не было, вот и всЯ страшнаЯ тайна.
Џустота, сгущеннаЯ до размеров души, до плотности личности -- вот
ЊаЯковский.

Њилостивые государи! ‡аштопайте мне душу -- пустота сочитьсЯ не могла
бы.

‡а двенадцать лет советской власти ЊаЯковский написал вдесЯтеро больше,
чем за пЯть предреволюционных лет. Ћн был не просто советским поэтом, он в
любой данный момент был поэтической формулой советского быта, внешних и
внутренних установок, текущей тактики и политики. € однако же то главное
дело, которое он ставил себе в заслугу, не было выполнено, не было даже
начато. ‚ремЯ свое он не отразил и не выразил.
‚ 40-- 50-е годы мы страстно читали его стихи, знали наизусть половину
поэм, но что мы знали о времени? ќто теперь мы можем дополнить его строки
тем фоном, тем подлинным вкусом и запахом времени, который нам сообщили
другие.
‚ремЯ выражаетсЯ только через личность, только через субъективное
восприЯтие. Ћбъективного времени нет. ЊаЯковский же... ‘транно произнести.
Њежду тем это очевиднаЯ истина. ЊаЯковский личностью не был. Ћн не был
личностью воспринимающей, он был личностью оформлЯющей, демонстрирующей,
выдающей вовне, на-гора:

џ себЯ советским чувствую заводом, вырабатывающим счастье.

‚ообще наше представление о нем как о личности складываетсЯ из чисто
внешних черт: рост, лоб, глаза, челюсть, взмах руки и громовой голос. Ћн не
был, но он выглЯдел личностью, и гораздо более Яркой, чем личность. Ћбратим
внимание на простую вещь: читаЯ стихи, мы ведь постоЯнно это все
представлЯем, да он и напоминает нам времЯ от времени. Ђ читаЯ любого
другого поэта, до или после? Ќет, конечно же, нет. ’ам мы можем лишь
отдельно припомнить внешность автора, но, читаЯ, слышим скорее себЯ, и это
тем верней, чем субъективней стихи. ‘уть поэзии -- личностное восприЯтие,
слововыражение от него неотрывно, но оно несет подчиненную функцию.
Ћчевидно, что поэзии нет без слова, но качество слова, его адекватность и
даже само его вещество существует лишь в отношении к восприЯтию --
первичному, личностному, субъективному...
ЊаЯковский -- весь -- вне этих категорий. ‘ам он это о себе хорошо знал
и вполне сознательно декларировал:

ЏоэзиЯ -- это сиди и над розой ной... „лЯ менЯ невыносима мысль, что
роза выдумана не мной. џ 28 лет отращиваю мозг не длЯ обнюхиваниЯ, а длЯ
изобретениЯ роз.

Ћн не был поэтом воспринимающим, он был поэтом изобретающим. ’о, что он
сделал,-- беспрецедентно, но все это -- только в активной области, в сфере
придумываниЯ и обработки. ‚се его розы -- изобретенные. Ћн ничего не понЯл в
реальном мире, ничего не ощутил впервые.
…сть большой соблазн сказать (и говорЯт), что он расширил границы
поэзии. ќто, конечно, не так. ЏоэзиЯ осталась там, где была, но он расширил
сферу действий поэта, включив в нее собственно границы поэзии и еще многое
за их пределами. ќтому постоЯнному соотношению: граница -- и то, что вне
ее,-- мы и обЯзаны потоку пустых версификаций, которыми на 4/5 заполнены
тома его произведений. Ћн и в этом, как и во многом другом, уникален, и если
уникальность есть мера гениальности, то прибавим сюда и это обстоЯтельство.
Ћн уникален и неподражаем, и печать его неповторимой личности -- той
самой спрессованной пустоты -- несут даже графоманские строки. Ќо и самые
лучшие, самые личные -- не несут ничего иного. ‚от, казалось бы, крик,
идущий из сердца:

џ -- где боль,-- везде!

Ќет сомнений, это сказал ЊаЯковский, никто не мог бы, кроме него. Ќо
эта строчка ровным счетом ничего не значит. Ќи контекст поэмы, ни общий
контекст ЊаЯковского не дают оснований предполагать, что он чувствует
какую-то боль кроме собственной. € даже независимо от контекста любаЯ форма
такого утверждениЯ: Я сострадающий, Я сердобольный -- работает против его
содержаниЯ и не может быть воспринЯта всерьез. ќто формула, выведеннаЯ не из
собственных ощущений, а из общего, усредненного восприЯтиЯ. Ћн подтвердил
это лет через десЯть, подставив в нее другие координаты:

где пошлость,-- везде!

‡десь в точности та же самаЯ фигура используетсЯ уже в противоположном
смысле, не в страдательном, а в винительном, точнее -- в карательном. —то ж,
можно и так. Ќо теперь она звучит уж совсем двусмысленно, и трудно
удержатьсЯ от пародийного вывода: был везде, где боль, стал везде, где
пошлость... Ќе стоит придавать ему серьезное значение. ЊаЯковский и в
прошлом послужил пошлости, но и в будущем достаточно мучилсЯ собственной
болью.

ќта боль называлась, быть может, не очень красиво: боль детской обиды,
уЯзвленного тщеславиЯ,-- но она болела достаточно сильно, мы это знаем.
‡десь прокол в его душевной пустоте, именно здесь она и сочитсЯ. Њаленький
уголок души, где гнездЯтсЯ боль и обида,-- вот и все живое в большом
ЊаЯковском, остальное-- только пустое пространство, заполненное внешней
энергией. Ќо и это тоже не мало. ќто то, что с ним примирЯет, что делает
возможным разговор с ним и о нем. „ушевнаЯ боль всегда человечна, жалоба --
всегда духовна. †алоба на душевную боль, в конечном счете, всегда --
молитва, потому что кто же может помочь, как не Ѓог?

’ело твое просто прошу, как просЯт христиане -- "хлеб наш насущный
даждь нам днесь".

‡десь цитирование прЯмого адреса -- лишь смущенное прикрытие прЯмого
адреса.

‚от что исчезло из стихов ЊаЯковского после революции -- жалоба. € с
нею -- всЯкаЯ возможность духовности. ’олько два-три раза возникают какие-то
всплески, но они тонут в море коллективной пошлости, заполнЯющей теперь все
свободное пространство его души, всю ее воспринимающую пустоту. Ћбобщенный,
мертворожденный словарь позволЯет лишь угадывать нечто живое и личное. Ћн и
прежде питалсЯ общественным восприЯтием, но тогда оно не было столь
однозначным, в нем было много степеней свободы, и какое-то из направлений
движениЯ могло совпасть с подлинным личным мотивом.
’еперь направление оказалось одно, и личный мотив с ним всегда
совпадал, так что жаловатьсЯ больше было не на что. Ќе на что -- но и нечем.
Њногие из тех, кто любил ЊаЯковского, кому нравилась "удача его
движений", сочли эту перемену изменой. Ќа самом деле измены не было, во
всЯком случае, с его стороны. €зменило или просто -- изменилось, как угодно,
то общественное наполнение, через которое он всегда воспринимал
действительность. ‚сю, в том числе и себЯ самого.
‚ нас стойко сидит представление о том, что дореволюционный,
романтический ЊаЯковский одиноко и мужественно противостоЯл силе, а
послереволюционный -- силе служил. Ќа самом деле этого не было. Ћн никогда
не противостоЯл силе, а всегда противостоЯл слабости. ‘илу же --
использовал. ‘ила застоЯвшихсЯ мышц общества была использована им с огромным
чутьем и талантом в его стратегии и тактике успеха. ‚се шло в дело: и
оранжеваЯ (желтаЯ) кофта, и рост, и голос, и бездарность друзей, и полнаЯ
готовность интеллигенции, к тому времени, говорЯ словами незабвенного
‚енички, достигшей таких духовных высот, что ей можно было с метра плевать в
рожу, и она бы не шелохнулась.

ђадостно плюну, плюну в лицо вам...

ќти стихи он читал, тыча пальцем в конкретных людей в зале и даже плюЯ
с эстрады в первые рЯды, и все это-- при полном доброжелательстве публики.
ѓак что "ѓолгофы аудиторий" следует признать поэтической гиперболой,
выражением скорее его отношениЯ к залу, чем зала к нему.

‚ 13-м году, начинающий поэт, он объездил с друзьЯми пол-ђоссии и
нарвалсЯ лишь на несколько вполне благополучных скандалов. Ћн пишет об этом
времени: "€здатели не брали нас. Љапиталистический нос чуЯл в нас
динамитчиков. “ менЯ не покупали ни одной строчки".

Њожно подумать, у него их были тысЯчи. Њежду тем за весь тринадцатый
год он написал едва ли два десЯтка стихов, и почти все они были изданы.
Ќо сила в то времЯ была слишком аморфна, разлита в атмосфере времени,
чтоб он сам мог ощущать ее направленное давление. Ќе то стало после ЋктЯбрЯ.

ќтот вихрь, от мысли до курка, и постройку, и пожара дым прибирала
партиЯ к рукам, направлЯла, строила в рЯды.

’еперь он мог использовать внешнюю силу, лишь ей служа.
€менно по отношению к этой службе постоЯнно возникает вопрос о его
искренности, возникает опЯть и опЯть, после всех ответов. “дивленный и
расстроенный Џастернак написал ему на подаренной книге:

џ знаю, ваш путь неподделен. Ќо как вас могло занести Џод своды таких
богаделен Ќа искреннем вашем пути?

‡десь вопросительнаЯ, недоумевающаЯ интонациЯ Явно пронизывает всю
строфу целиком и относитсЯ не только ко второй, но и к первой и к последней
строчке. €скренен ли, неподделен ли путь?
‘транный все же вопрос.
Ћтчего он так актуален всегда, когда речь заходит о ЊаЯковском? Ќе
ЯвлЯетсЯ ли сама его постановка свидетельством того, что данное Явление
расположено вне поэтической сферы? —то есть поэзиЯ в конечном счете, как не
точно выраженнаЯ искренность? ‘просите, искренен ли Ѓаратынский? €ли
‹ермонтов -- действительно чувствовал и думал то, что писал, или чувствовал
одно, а писал другое, руководствуЯсь, к примеру, деловыми соображениЯми?
Ќе будем торопитьсЯ с ответом и выводом Џродолжим немного нашу анкету,
продвинем во времени, приблизим к ЊаЯковскому.

€ль Я не знаю, что, в потемки тычась, ‚овек не вышла б к свету темнота,
€ Я -- урод, и счастье сотен тысЯч Ќе ближе мне пустого счастьЯ ста?

€скренний ли поэт Ѓорис Џастернак? „ействительно ли он верил в эту
арифметику, и верно ли, что плакатные "сотни тысЯч" с их опереточным
"счастьем" были ближе ему, чем друзьЯ и родные, чем сто знакомых и
незнакомых, но конкретных живых людей, которые, очевидно, приносились в
жертву, раз возникла такаЯ альтернатива: что ближе, а что не ближе?
’ак можно спросить не об одном Џастернаке, да о нем-то, быть может, в
последнюю очередь, но это и важно и страшно, что даже о нем...

€ разве Я не мерюсь пЯтилеткой, Ќе падаю, не подымаюсь с ней?

—то за странность, чем это таким он меритсЯ? € с каких это пор поэт в
ђоссии стал меритьсЯ чем-то кроме стихов?
‘ каких... „а с тех самых пор. ‘ тех пор, как все критерии сдвинулись с
места и сераЯ муть проникла в самые стойкие, самые заполненные души.
€, читаЯ эти стихи Џастернака, мы не только не торопимсЯ его уличить,
мы просто надеемсЯ, нам хочетсЯ думать, что он неискренен. Ќам хочетсЯ
думать, что он притворЯетсЯ, со скоморошьей буквальностью повторЯЯ привычные
штампы, только длЯ того, чтобы тут же воскликнуть:

Ќо как мне быть с моей грудною клеткой € с тем, что всЯкой косности
косней?

ќто тоже еще немного риторика, но уже переход к самому главному, к
тому, длЯ чего и писались стихи:

Ќапрасно в дни великого совета, ѓде высшей страсти отданы места,
Ћставлена вакансиЯ поэта: Ћна опасна, если не пуста.

€ даже в этой прекрасной строфе, полной сдержанной силы и скромного
достоинства, мы оказываемсЯ перед неминуемым выбором: или две первые
строчки, или две последние. Ђ выбрав последние, должны принЯть, что "великий
совет" и "высшаЯ страсть" -- это тоже скоморошьЯ дразнилка, фига в
кармане...
‚опрос об искренности того или иного художника, безусловно, актуален и
в наше времЯ, а тем более в то, легендарное. Ћднако оценка ответа не всегда
однозначна.
‡ощенко написал о Ѓеломорканале и, говорЯт, сделал это совершенно
искренне. "€ вот, Я делаю вывод: ђоттенберг благодарЯ правильному воспитанию
изменил свою психику и перевоспитал свое сознание и при этом, конечно, учел
изменениЯ в нашей жизни. € в этом Я так же уверен, как в самом себе. €наче Я
-- мечтатель, наивный человек и простофилЯ".
€нтересно, согласились бы зэки ЃеломорстроЯ с такой мЯгкой самооценкой
автора? •орошо хоть он допускает, пусть в негативной форме, саму возможность
какого-то "иначе". ‡начит, была червоточина в его чистой искренности.
’алантливый человек всегда ненадежен, вакансиЯ поэта всегда опасна...
„а, конечно, поэзиЯ и искренность -- это в некотором роде синонимы. Ќо
поэзиЯ не может быть и бесчеловечной. € что тогда лучше -- бесчеловечнаЯ
искренность или человеческое притворство?
€ это еще не последний выбор, здесь есть варианты.
Џроще всего сказать о ЊаЯковском, что он был неискренен. ќто можно
доказать многочисленными примерами, однако это врЯд ли исчерпает вопрос.
„екларативнаЯ поэзиЯ, если признать ее существование, не может быть
искренней в каждый момент, так как руководствуетсЯ не сиюминутным чувством,
а некоторым исходным убеждением, не концепцией, окрашивающей восприЯтие, а
заранее выбранной установкой, предопределЯющей все, вплоть до средств
выражениЯ.
‚спомним, однако, Ђполлона ѓригорьева: "•удожество как выражение правды
жизни не имеет права ни на минуту быть неправдою: в правде -- его
искренность, в правде -- его нравственность, в правде -- его объективность"
(курсив Ђ. ѓригорьева).
џ снимаю вопрос об искренности ЊаЯковского не только потому, что он
неразрешим до конца, но и потому, что его решение -- неплодотворно. џ снимаю
этот проклЯтый вопрос и ставлю вместо него другой: о правде. Ђ на него мы,
по сути, уже ответили

5
‹еонид ђавич, ученик и поклонник, рассказывает: "ЊаЯковский
остановилсЯ, залюбовалсЯ детьми. Ћн стоЯл и смотрел на них, а Я, как будто
менЯ кто-то дернул за Язык, тихо проговорил:
-- џ люблю смотреть, как умирают дети...
Њы пошли дальше.
Ћн молчал, потом вдруг сказал:
-- Ќадо знать, почему написано, когда написано, длЯ кого написано.
Ќеужели вы думаете, что это правда?"

Ќеужели вы думаете, что это правда? ’ак он мог бы сказать о любой своей
строчке, о каждом стихе.
’рудность восприЯтиЯ его стихов есть трудность нахождениЯ соответствиЯ,
фиксации подлинных чувств и оценок. ‡адача эта неразрешима в принципе,
потому что на том конце стиха -- не вожделеннаЯ суть и правда, а произвольно
выбраннаЯ оболочка, то есть снова знак, а не смысл.
ќто был неутомимый дезинформатор. Ќе только истина в высшем смысле, но
простаЯ обыденнаЯ правда факта не имела длЯ него никакого значениЯ. € не то
чтобы он всегда специально обманывал, но просто знать не знал такого
критериЯ. „екларативность и полемический строй стиха чрезвычайно
подчеркивают это обстоЯтельство. Џочти ни одно его утверждение не
выдерживает сопоставлениЯ с реальностью -- ни с реальностью чувства, ни с
реальностью быта, ни с реальностью, им же самим утвержденной в соседних
стихах или даже в соседних строчках.
‹юбил ли он смотреть, как умирают дети? Ћн не мог смотреть, как умирают
мухи на липкой бумаге, ему делалось дурно.
"‚ам, берущим с опаской и перочинные ножи..." Љто поверит, что эти
издевательские строки написал человек, смертельно страшившийсЯ вида крови и
действительно бравший с опаской перочинный нож и даже иголку? Ђ все кровавые
водопады с "сочными кусками человечьего мЯса", как же они? „а точно так же.
ѓрЯзь, пот, слюна, жевотина в изобилии текут по ступенькам его строк, и это
все прекрасно уживаетсЯ с его знаменитым гуттаперчевым тазиком, питьем кофе
через соломинку и мытьем рук после каждого рукопожатиЯ. ’о само по себе, а
это -- само. ’о -- реальность изделиЯ и воздействиЯ, это -- реальность жизни
и быта. ђазные вещи. Ќадо знать, почему написано, когда написано, длЯ кого
написано.

Ћн живет в удивительной семье из трех, на двусмысленном праве, на
странном договоре -- и пишет стихи о неких подонках, "присосавшихсЯ
бесплатным приложеньем к каждой двуспальной кровати".

"Ѓудьте проклЯты! -- искренне кричит он всем сытым в 22-м голодном
году.-- Џусть будет так, чтоб каждый проглоченный глоток желудок жег! —тоб
ножницами оборачивалсЯ бифштекс сочный, вспарываЯ стенки кишок!" ’акаЯ
изобретательность. Ђ на даче в Џушкине устраивает воскресные приемы,
многолюдные, человек на двадцать, и просит домработницу наготовить "всего
побольше".
Ћ своем личном импресарио -- ведь был же у него и такой! -- энергичном,
хватком, напористом, шумном-- он говорит: "Њне рассказывал тихий еврей..."
Ћн изобличает обывательское отношение к власти: "Њы обыватели, нас
обувайте вы, и мы уже за вашу власть" -- и буквально на следующей странице
рассказывает о пресловутом литейщике, который убеждаетсЯ, что власть "очень
правильнаЯ", помывшись в собственной ванне. Џримеров не счесть. Ћтношение к
правде факта и правде слова -- вот, быть может, главный пункт его
соответствиЯ той общественной системе, которой он столь верно служил. ‡десь
эпоха великого словоблудиЯ встретилась со своим великим поэтом и уже не
расстанетсЯ с ним никогда. ЃольшаЯ общественнаЯ неправда отражаетсЯ,
дробитсЯ и преломлЯетсЯ в неправде и двусмысленности его личности.
Ћн прекрасно знал в себе эту двусмысленность и достаточно рано научилсЯ
ее использовать.
‚ статье "Ћ разных ЊаЯковских" (каково название!) он предварЯет
публикацию "Ћблака в штанах" заЯвлением, что это другой ЊаЯковский, не тот,
что известен публике, а если она подумает, что такое-то место в поэме
означает то-то и то-то, так нет, оно означает вот что... Џримечательно, что
возможность истолкованиЯ и даже сильнее -- его необходимость была задана
самим ЊаЯковским, и ведь это при том, что в поэтическом смысле стих его, как
правило, прост и логичен и, за редким исключением, образной расшифровки не
требует.

ќтот камушек покатил литературоведческую лавину. ”ормирование авторской
личности ЊаЯковского происходило в значительной мере за пределами его
стихов, путем присвоениЯ им весовых множителей, путем приданиЯ усиленного,
конкретного смысла одним из его конструкций и приглушениЯ, абстрагированиЯ
других. Ќапример, "душу на блюде несу" -- конкретнаЯ жертвенность, а
"понедельники и вторники окрасим кровью в праздники" -- абстрактный
романтический бунт. ’аким образом, расплывчатость облика работает не во
вред, а на пользу. …сли все, что он говорит,-- это как бы не всерьез, не
вполне так и может означать иное или попросту ничего не означать,-- то
выходит не так уж и страшно. …сли кровожадность -- это только поза, если
орет, но никогда не вцепитсЯ или даже не думает того, что орет,-- так и
пусть себе, чего волноватьсЯ...
ќто было второе важнейшее право (после права на жалобу), которое отнЯла
у него ђеволюциЯ.
Љогда реальные окровавленные туши повисли на реальных фонарных столбах,
когда "серенький перепел" ‘еверЯнин вынужден был навсегда покинуть ђоссию,
опасаЯсь, чтоб в его настоЯщем черепе не кроилсЯ вполне материальный
кастет,-- угрозы и подстрекательские призывы ЊаЯковского потерЯли право на
отвлеченность и символизм. Ќе столько изменилсЯ сам ЊаЯковский, сколько
изменилась цена его слова.

Ђ потом топырили глаза-тарелины в длинную фамилий и званий тропу ‚етер
сдирает списки расстрелЯнных, рвет, закручивает и пускает в трубу.

Љазалось бы, чем эта наглЯднаЯ сценка страшней все тех же лабазников?
Ћтчего мы в таком ужасе от нее шарахаемсЯ и долго потом ощущаем в сердце
мертвЯщий холод? ‚едь тот же автор, та же тема, излюбленнаЯ, привычнаЯ
линиЯ... Ђ разница в том, что теперь за страшным словом стоит подлинное
страшное действие и более того -- уже совершенное! € нет теперь никакой
возможности, ну ни малейшей, перечислить куда-то безумный смысл этих слов,
возвести их в гиперболу, в образ, в прием, черт знает куда, но только
подальше от того единственного, что они означают...
€ все же мы так сразу не можем смиритьсЯ, слишком в нас силен
интеллигент и обыватель. Њы начинаем метатьсЯ и искать окольных путей. Ќе
может быть, говорим мы себе, немыслимо! —тобы русский поэт... неважно какой,
нарушитель там, разрушитель... но есть же границы! —тоб вот так публично
радоватьсЯ массовым казнЯм? € не сочувствиЯ искать длЯ расстрелЯнных, а
звонкой веселой рифмы? Љаких-то тарелин, будь они трижды неладны... Ќет, это
слишком, так не бывает...
€ от одной характерной черты ЊаЯковского, от его комплексующего
сладострастиЯ, мы кидаемсЯ к другой -- к спасительной неоднозначности. Њы
говорим себе: это он так, несерьезно. ќто он врет, как всегда, а сам в
глубине души сочувствует жертвам, как же иначе... Ќо длЯ всех этих постыдных
интеллигентских мыслишек у нас имеетсЯ только одно мгновение, отделЯющее нас
от следующей строфы. ЊаЯковский помнит о своей многоликости и, чтоб не было
пересудов "о разных ЊаЯковских", в ключевых, политически важных случаЯх
спешит поставить точку над i:

‹апа класса лежит на хищнике -- ‹убЯнскаЯ ‹апа —ека.

‡десь уже четко названы исполнители и выражено отношение. Ќо вот,
опЯть-таки не без двусмысленности: трудно отнестись с безоговорочной
симпатией к этой дважды повторенной страшной лапе . € тогда, быть может
снова что-то почувствовав он выражаетсЯ с окончательной определенностью:

-- ‡амрите, враги! Ћтойдите, лишненькие!

Ђ это - как будто специально нам адресовано.

Ћбыватели! ‘мирно! “ очага!

Ќикакого сомнениЯ -- нам!

6
‘траннаЯ губительнаЯ эманациЯ исходит от этого человека. ѓубительнаЯ
прежде всего -- длЯ правды. Ќет таких воспоминаний о нем, нет такого
рассказа о встрече с ним, где бы это не чувствовавалось. “ любых, самых
различных авторов мы обнаоуживаем одинаковое лавирование, ускользание от
прЯмого выбора, потоки поспешных истолкований с Явным давлением на читателЯ.
Ђсеев, ‡елинский, Џерцов, ЉатанЯн... Ѓог с ними со всеми. Ќо другие,
достойнейшие имена покорно становЯтсЯ в этот рЯд, как только приближаютсЯ к
нашей теме.
‡десь, пожалуй, примечательнее всех -- Љорней —уковский.
Ћн был старше ЊаЯковского на десЯток лет и ко времени первого их
знакомства в 14-м году считаЯ вполне авторитетным критиком. € вот как в
1940-м он рассказывает об этой встрече.
"Ћн вышел ко мне, нахмуренный, с кием в руке и неприЯзненно спросил: --
—то вам надо?
џ вынул из кармана его книжку и стал с горЯчностью высказывать ему свое
одобрение. Ћн слушал менЯ не долее минуты и наконец, к моему изумлению,
сказал:
-- џ занЯт... извините... менЯ ждут... Ђ если вам так хочетсЯ похвалить
эту книгу, подите, пожалуйста, в тот угол... к тому крайнему столику...
видите, там сидит старичок... в белом галстуке... подите и скажите ему
все..."
Ћбратите внимание на многоточиЯ, которыми так щедро разбавлЯет
—уковский грубый ответ ЊаЯковского. Ћн поЯснЯет: "ќто было сказано учтиво,
но твердо". ‚идимо, многоточиЯ как раз и должны выражать учтивость.
"Џри чем же здесь какой-то старичок?" -- растерЯнно удивлЯетсЯ
—уковский.
"-- џ ухаживаю за его дочерью. Ћна уже знает, что Я -- великий поэт...
Ђ отец сомневаетсЯ. ‚от и скажите ему.

џ хотел было обидетьсЯ, но засмеЯлсЯ и пошел к старичку".

‡асмеЯлсЯ и пошел. Ћтчего же не обиделсЯ? Ђ потому что он, интеллигент,
в данный момент разговаривал с хамом, а интеллигенту полагалось умилЯтьсЯ
хамству, а вовсе не обижатьсЯ.
‘ таким же умилением рассказывает —уковский о злости, нетерпимости,
высокомерии, каждый раз находЯ такие слова или, по крайней мере, пытаЯсь
найти, чтобы это выглЯдело как достоинство. €, конечно же, неоднократно
проговариваетсЯ.
‚прочем, некоторые из его проговоров только сейчас выглЯдЯт таковыми, а
в момент написаниЯ были тем, что требовалось.
—уковский рассказывает, например, как однажды привел ЊаЯковского к
издателю. …го сестры не понравились ЊаЯковскому, они были "зобастые, усатые,
пучеглазые". „а и сам хозЯин оказалсЯ "белесым и рыхлым". Ќикаких других
отрицательных черт, кроме указанных внешних данных, —уковский не приводит,
но и этих достаточно.
"ЊаЯковский стоЯл у стола и декламировал едким фальцетом". (ђазумеетсЯ,
фальцет в приложении к ЊаЯковскому выступает как чисто положительнаЯ
характеристика.) —то декламировал? Ќу конечно:

Ђ если сегоднЯ мне, грубому гунну...

"‘амаЯ его поза не оставлЯла сомнений, что стоглавою вошью называет он
именно этих людей и что все его плевки адресованы им".
‘транно, плевки в лицо не пришлись по душе "этим людЯм". ‚идимо, они не
были настоЯщими интеллигентами. Ќет, они не плевались и не кричали в ответ,
все же понимали, что стихи есть стихи, но некоторые, если верить —уковскому,
тихо вышли из комнаты. Љорней €ванович, вспоминаЯ об этом, ругает их,
конечно, но как-то дилетантски: "засеменил", "одна из пучеглазых"... „о
ЊаЯковского ему далеко.
"‘лучай этот произошел так давно,-- признаетсЯ —уковский,-- что многие
его детали Я забыл. Ќо хорошо помню главное свое впечатление: ЊаЯковский
стоЯл среди этих людей, как боец, у которого за поЯсом разрывнаЯ граната. џ
тогда почувствовал, что никакие перемириЯ, ради каких бы то ни было целей,
между ним и этими людьми невозможны, что в их жизни нет ни единой пылинки,
которой он не отверг бы, и что ненависть к ним и к их трухлЯвому миру -- длЯ
него не стиховаЯ декларациЯ, а единственное содержание всей его жизни..."

Ќенависть -- единственное содержание жизни... Ќет, —уковский здесь не
продает ЊаЯковского, он ему по-прежнему льстит. Џросто надо учесть, что это
писалось в такие годы, когда из всех человеческих (нечеловеческих) качеств
ненависть имела наивысшую цену.
‘мешно и неприЯтно и страшно наблюдать, как серьезный критик,
культурный человек неуклюже подделываетсЯ под эту эстетику. Ћн делает вид,
что любит ненависть. Ћн пытаетсЯ убедить себЯ и читателЯ, что действительно
считает сиюминутный эффект, бытовое, деловое действие стихов -- высшим
поэтическим достижением. Ћн покорно все далее идет за ЊаЯковским и вместе с
ним утверждает (а может, притворЯетсЯ?), что бывают такие стихи --
обращенные к врагам. Ќе формально обращенные, а по сути -- стихи,
предполагающие враждебную аудиторию, несочувствующего читателЯ, ненавидЯщего
слушателЯ...
ЏритворЯетсЯ -- или так и думает? €скренен ли? -- .все тот же вопрос. €
опЯть обернем его иначе: правдив ли?

џ позволю себе привести последний большой отрывок.
ђазговор идет об “олте “итмене. "Ќеплохой писатель",-- снисходительно
замечает ЊаЯковский и начинает выговаривать —уковскому за низкое качество
его переводов. —уковский, естественно, оправдываетсЯ, а затем читает новые
переводы, сделанные, по его мнению, именно так, как требует ЊаЯковский. Ќо
тот опЯть недоволен.
"-- ‘тихи занЯтные,-- сказал он без большого восторга.-- Џрочтите их
„авиду Ѓурлюку. (Ќе правда ли, несколько однообразнаЯ реакциЯ: то старичку,
то Ѓурлюку.) Ќо все же в вашем переводе есть патока. ‚от вы, например,
говорите в этом стихотворении: "плоть". ’ут нужна не "плоть", тут нужно
"мЯсо".-- џ не прижмусь моим мЯсом к земле, чтобы ее мЯсо обновило менЯ.--
“верен, что в подлиннике сказано "мЯсо".
ќто очень удивило менЯ. ‚ подлиннике действительно было сказано "мЯсо".
Ќе знаЯ английского подлинника, ЊаЯковский угадывал его так безошибочно и
говорил о нем с такой твердой уверенностью, словно сам был автором этих
стихов.

’аким образом, начинающий автор, талант которого Я, в качестве
"маститого критика", час тому назад пыталсЯ поощрить, не только не принЯл
моих поощрений, но сделалсЯ моим критиком сам. ‚ голосе его была
авторитетность судьи, и Я почувствовал себЯ подсудимым".
—то нам в этом отрывке? „а много разного. Ќу, во-первых, булыжное
высокомерие ЊаЯковского даже по отношению к “олту “итмену, которому он был
очень многим обЯзан *.
‚о-вторых, детскаЯ легкость приманки -- на что ему еще было клюнуть,
как не на мЯсо, излюбленную стихотворную пищу? € авторитетность судьи -- не
того, кто выносит суждениЯ, а того, кто судит, того, кто засуживает... €,
конечно же, радостное самоуничижение —уковского и готовность быть подсудимым
-- вполне соответствуЯ времени*.
Ќо все это, в тех или иных вариантах, нам было известно и раньше.
ѓлавное не это. Ђ главное то, что Љорней €ванович, большой писатель,
серьезный человек, сообщает нам, что в подлиннике было "мЯсо", а не "плоть",
прекрасно знаЯ (уж тут -- никаких сомнений!), что в английском Языке не
существует двух разных слов длЯ обозначениЯ этих понЯтий! …сть одно слово:
flesh -- мЯсо, оно же плоть.

€ читателю не надо знать английского подлинника и не надо угадывать его
"так безошибочно", чтоб увидеть, что ему попросту дурЯт голову.*

Ќо зачем же так наивно, так по-детски обманывать читателЯ?
џ думаю, —уковский просто не мог иначе. ‚зЯвшись писать о ЊаЯковском,
он автоматически включалсЯ в ту всеобщую систему враньЯ, котораЯ вокруг
ЊаЯковского существовала и непрерывно подпитывалась эманацией его личности.
Њожно даже сказать, что здесь не было обмана, а правдивое существование в
системе лжи. Џотому что и читатель, взЯвшись читать о ЊаЯковском, не ждал от
автора никакой правды, а ждал очередной занЯтной легенды и заранее обещал не
замечать противоречий:

Ђх, обмануть менЯ не трудно! џ сам обманыватьсЯ рад!

* Љогда на одном из таких диспутов критик Ћрлинский сказал
примирительно, что среди присутствующих нет сторонников заколачивании и
гильотины, ЊаЯковский с места выкрикнул: "…сть!.."

* Џозднее он расплатитсЯ с ним до конца: "‚ тесном смокинге стоит
“итмен, качалкой раскачивать в невиданном ритме. €меЯ наивысший американский
чин -- "заслуженный разглаживатель дамских морщин".

* "‚се, что разрушал ты -- разрушалось, в каждом слове билсЯ приговор".
’ак писала как раз тогда о ЊаЯковском Ђнна Ђхматова, живЯ тем, что осталось
от разрушениЯ, в смертельной тоске ожидаЯ приговора сыну...

* Љстати сказать, английский подлинник, так чудесно угаданный
ЊаЯковским, содержит, пожалуй, еще больше патоки, чем забракованный им
перевод, и не дает ни малейших оснований истолковывать слово flesh как
"мЯсо". ‡десь “итмен даже не говорит "прижмусь", он говорит "прикоснусь,
притронусь".

I will not touch my flesh to the earth As to other flesh to renew me. џ
не прикоснусь моей плотью к земле, Љак к другой плоти, чтоб она обновила
менЯ.

‡десь скорее, быть может, уместно "тело", но никак не "мЯсо

ѓлава четвертаЯ. ЃђЂ’њџ-ђЂ‡ЃЋ‰Ќ€Љ€

ђазумеетсЯ, массовость враньЯ о ЊаЯковском объЯснЯетсЯ не только его
личными свойствами. ’о была организованнаЯ сверху кампаниЯ, ее старт был дан
великой резолюцией, а финиша до сих пор не предвидитсЯ. Ќо особенность этой
кампании в том, что объект ее не остаетсЯ пассивным, а активно сотрудничает
с каждым участником, каждый раз оборачиваЯсь под нужным углом.
’ак было не всегда, и в 20-м году, когда тот же —уковский лучше помнил
детали событий, а главное, был чуть более свободен в своих суждениЯх, он
писал о ЊаЯковском несколько иначе:
"Џорою кажетсЯ, что стихи ЊаЯковского, несмотрЯ на буйную пестроту его
образов, отражают в себе бедный и однообразный узорчик бедного и
однообразного мышлениЯ, вечно один и тот же, повторЯющийсЯ, точно завиток на
обоЯх...

‚ самых патетических местах он острит, каламбурит, играет словами,
потому что его пафос -- не из сердца, потому что каждый его крик --
головной, сочиненный, потому что всЯ его пламенность -- деланнаЯ. ќто
‚езувий, изрыгающий вату". ‡десь не только совершенно иное отношение, но и
сам автор -- совершенно иной: легкий, резкий, остроумный -- талантливый.
—уть позднее эта статьЯ о ЊаЯковском вошла в блестЯщую книгу о
футуристах, лучшую и по сей день из всего, что о них написано (и немедленно
оглоушенную бдительным ‹ефом по всем погромным лефовским правилам). ‚ этой
книге —уковский не уничтожает ЊаЯковского, напротив, он настойчиво выделЯет
его талант изо всей компании. Ќо делает он это без всЯкой скованности, еще
не застыв, не оцепенев, еще свободно рассматриваЯ все Явление в целом, а не
глЯдЯ ‚ию прЯмо в глаза...
‘трого говорЯ, уже тогда футуристы были интересны —уковскому лишь как
окружение ЊаЯковского, как его предшествие и фон длЯ его работы. …ще не было
дистанции восприЯтиЯ, необходимой длЯ каких-то общих выводов, но главное
—уковский увидел уже тогда. Ћн увидел, что ЊаЯковский -- "плоть от их плоти.
Ќе будь их, не было бы и его".

2
’рое самых главных, самых деЯтельных и самых шумных поэтов-футуристов,
по отдельности так живо описанных —уковским, сегоднЯ представлЯютсЯ нам
чем-то усредненным, чем-то вроде почетного караула на встрече великого
ЊаЯковского, где мелькают лишь светлые пЯтна лиц и перчаток. Ђ порой и
совсем уж из другой области: вроде урок-телохранителей вокруг большого
пахана... Љто из нас с сегоднЯшнего расстоЯниЯ отличит Љаменского от
Љрученых и обоих вместе -- от Ѓурлюка? Љто, не будучи специально
уполномоченным, добровольно захочет этим занЯтьсЯ? ‘овершенно очевидно, что
те различиЯ, которые нам удалось бы выЯвить, проделав неимоверно скучную
работу, ничего не изменили бы в нашем отношении к этим безвозвратно забытым
авторам.
ЋстаетсЯ •лебников. ’итулованный гений, Џредседатель ‡емного ара,
‚озрождение ђусской ‹итературы (это тоже-- не название процесса, а титул)...
Ћн, конечно же, был одаренным человеком. ‚ его безумном, смещенном с
осей бормотании, то детски наивном, то педантично ученом, проскакивают
поразительно Яркие и точные строки, а порой поэтический объем доходит до
нескольких строф. € все же он не написал ни одного стихотворениЯ и уж тем
более ни одной поэмы.
‚сЯкий текст •лебникова -- это только заЯвка, образец, сообщение о
возможности. Ћн ни к кому не обращен, никуда не движетсЯ и ни к чему не
приходит. ‡наменитое хлебниковское "и так далее...", обрывавшее чуть ли не
каждое чтение,-- это и есть итог и концовка любого стиха.
Ћн обладал оригинальным лингвистическим чутьем, но в стихе оно
проЯвлЯлось всегда рационально, с неуклонной болезненной конструктивностью.
‘амовитость слова, отрыв его от предмета, замена исконных чувственных свЯзей
и органических свойств восприЯтиЯ строгими логическими законами, выводимыми
по аналогии из частного случаЯ,-- все это очень хорошо укладываетсЯ в общую
клиническую картину.
•лебников был одаренным человеком, может быть, даже гениальным
человеком, но такого поэта "•лебников" -- не было. ‚се же есть какаЯ-то
утилитарнаЯ значимость в каждом читательском контакте с поэтом, длЯ чего-то
же мы читаем стихи, что-то такое из них получаем. Ќо что, кроме запоздалого
любопытства или чисто филологического интереса, может заставить нас сегоднЯ
читать •лебникова? Љакой возможен душевный контакт с его непрерывно
распадавшейсЯ личностью?
"•лебников -- не поэт длЯ потребителЯ. …го нельзЯ читать. •лебников --
поэт длЯ производителЯ". ’ак писал о нем ЊаЯковский. ‡амечено удивительно
точно. Ћсобое свойство Языковых открытий •лебникова -- в том, что, не
наполненные живым содержанием, не свЯзанные движением личности, в
собственном контексте они бессмысленны, в лучшем случае забавны, не более.
Ќо зато, усвоенные другими поэтами, переваренные, измененные до
неузнаваемости, как бы сами становЯтсЯ содержанием и новым особым качеством.
€ это тем верней, чем сильней и богаче личность поэта.

Ќе было такого поэта -- "•лебников", но Явление такое, и очень важное,
в русской литературе было и есть.

Ћднако и такого футуриста тоже ведь не было. Ћн даже термина самого не
мог принЯть, и предложенный им неологизм "будетлЯне", несмотрЯ на буквальное
значение корнЯ, всей своей Языковой сутью обращен не в будущее, а в прошлое.
’ак можно сказать обо всем, что он сделал. Ѓыть может, именно потому он так
легко прошел в будущее, а футуристы остались, затерЯлись в прошлом.
…го строки читали с шумных эстрад, его именем подписывали манифесты,
печатали его на обложках сборников -- сам же он был всегда в стороне или
двигалсЯ пассивно в том потоке, куда в данный момент попадал.
•лебников -- одно, футуристы -- другое. ќто очень рано почувствовал
—уковский, это Ясно понЯл ’ынЯнов.
€ если •лебников -- гениальный безумец, аналитик-изобретатель, то
Љрученых -- уже просто скучный обманщик, Љаменский -- пустозвон-балагур, а
„авид Ѓурлюк -- еще и хитрый делЯга. —то же свЯзывало с ними всеми
ЊаЯковского?
‘начала попробуем ответить на вопрос, что свЯзывало их друг с другом.
‚ те веселые годы Ѓурлюк так выражал свое кредо:
"‚се человеческие отношениЯ основаны только на выгоде. ‹юбовь и дружба
-- это слова. ЋтношениЯ крепки только в том случае, если людЯм выгодно друг
к другу хорошо относитьсЯ".

Ѓурлюк уехал в 20-м году. ‚ 22-м умер •лебников. Љ футуристам примыкали
новые люди, футуристы превращались в футуристов-лефовцев, взаимодействовали
с наркомпросом, с пролеткультом, с —ека и с прочими порождениЯми нового
времени, имевшими столь же красивые названиЯ,-- а некий принцип, их
объединЯвший, оставалсЯ незыблемым, хотЯ и скрытым.
Ѓурлюк и Љрученых 13-го года, Ѓурлюк и Ѓрик 16-го года, Ѓрик и
’ретьЯков 22-го, ’ретьЯков и —ужак 24-го... ‚ чем сходство этих людей между
собой? ’олько в одном: в их воинствующей бездарности.
‘ самого начала и до конца литературный союз русских футуристов был
единственным в своем роде профессиональным союзом-- это был союз графоманов.
Ќи один посторонний, то есть талантливый, не мог бы долго существовать
в этой группе. Џастернак, привлеченный личностью ЊаЯковского, которого он
очень высоко ценил, залетел однажды на огонек, едва не сгорел, но вовремЯ (а
лучше бы раньше) спассЯ.
Ќа протЯжении примерно пЯтнадцати лет существованиЯ русских
(московских) футуристов ЊаЯковский был и оставалсЯ лучшим, талантливейшим,
то есть попросту единственным. € это, конечно же не случайно.
Љазалось бы, и прочие литературные группы не слишком изобиловали
талантами. “ имажинистов тоже был только …сенин, все же остальное --
Њариенгоф... Џоэт вообще профессиЯ редкаЯ, и скорее следует удивлЯтьсЯ, что
было их слишком много. Ќо нет, имажинисты -- совершенно другое дело.-
Њариенгоф был, возможно, не талантливей, чем Љрученых, но Њариенгоф
стремилсЯ быть талантливым. Ћн, в отличие от Љрученых не возводил
бездарность в ранг гениальности, не обманывал, не совершал подмены. Ћн
сочинЯл плохие стихи, но он не выворачивал вверх дном критерии, так чтоб эти
стихи считались хорошими. Ћн, быть может, тоже был графоманом, но о нем так
и говорить не хочетсЯ, потому что он не был графоманом воинствующим. Ћн,
скажем, был просто слабым поэтом. Ћн писал в 22-м году:
"’олько академическое мастерство открывает путь изобретательному
моменту в искусстве. Ќоваторское искусство всегда академично... ‘амо понЯтие
движениЯ заключает в себе ранее пройденные этапы, то есть преодоление
культурного наследиЯ..." Њожно подписатьсЯ под каждым словом. ‚ том же 22-м
году Ђлексей Љрученых организует выпуск специальной книжечки, где в четырех
статьЯх рекламируютсЯ его стихи. Ћдна из статей называетсЯ "‘люни черного
гениЯ". „ругаЯ, подписаннаЯ самим Ѓурлюком,-- "Ѓука русской литературы".

"Џосле одеколона и рисовой пудры Ѓальмонта, после нежных кипарисового
дерева (?) вздохов Ђл. Ѓлока -- вдруг

ЋЯзычи менЯ щедро, лЯпач!.."

‚от этот "лЯпач" и решил все дело. Ћн и оЯзычил и надоумил.

Џредставим себе молодых энергичных людей, не обладающих никакими
особыми талантами и мечтающих о всемирной славе.
ќтой славы, по их наблюдениЯм, с минимальной затратой сил и времени
можно достичь в искусстве. Ћсмотревшись, они убеждаютсЯ, что искусство
неохватно велико и пугающе разносторонне. ‘ их способностЯми, каждый из них
это чувствует, можно выскочить разве что маленьким прыщиком на его
бесконечной поверхности. ќто, конечно, никуда не годитсЯ, надо что-то
делать, где-то искать. € они находЯт. €деЯ приплывает к ним из €талии от
благословенного ”илиппо ’омазо Њаринетти. ‚ его футуристическом манифесте
содержалось буквально все, что требовалось, и даже кое-что сверх. Ќи один
манифест русских футуристов не смог провозгласить ничего такого, чего бы в
принципе не было у Њаринетти. € самоценность средств выражениЯ, и
конструктивность восприЯтиЯ мира, и преклонение перед техникой, и
преклонение перед силой, и даже оптимизм как основа мироощущениЯ. Ќо
главное, что подсказал Њаринетти, был единственный способ завладеть миром:
надо вывернуть общественный вкус наизнанку, так, чтобы талант оказалсЯ
бездарностью, а бездарность -- талантом. ќта формула обещала великие блага,
и она, никогда не произнесеннаЯ в чистом и обнаженном виде, Явилась
основополагающим руководством ко всей деЯтельности футуристов. ‚се
дальнейшее естественно и неотвратимо. ќпатаж общества, дискредитациЯ
искусства (старого, то есть, иными словами, всего), а также всех духовных
ценностей, на которых это искусство строилось. ‘начала все они попробовали в
живописи, но там задача оказалась сложнее. ’ам пришлось работать среди
мастеров. Џикассо разрушал, преодолеваЯ, а не обходЯ искусство с левого
фланга. ‘тихотворчество же -- дело узконациональное и гораздо менее четко
очерченное с точки зрениЯ профессионализма.
€так, поход на литературу...
Џозитивный багаж был минимален, хватало двух десЯтков стихотворений на
каждого, трех-четырех пунктов программы. ‡ато длЯ оплевываний и проклЯтий
использовалось все свободное место и все вообразимые средства.
"‚ымойте ваши руки, прикасавшиесЯ к грЯзной слизи книг, написанных
этими бесчисленными ‹еонидами Ђндреевыми. ‚сем этим Љуприным, Ѓлокам,
‘ологубам, ђемизовым, Ђверченкам, —ерным, Љузминым, Ѓуниным и проч. и
проч.-- нужна лишь дача на реке. ’акую награду дает судьба портным.

‘ высоты небоскребов мы взираем на их ничтожество".

Ћчень скоро, буквально за год-полтора, к футуристам пришла искомаЯ
слава. ‘течение обстоЯтельств было идеальное. Џредвоенные годы,
кипение-бурление, всЯ ђоссиЯ разделилась на два лагерЯ, и хотЯ сила
формально на стороне реакции, демократиЯ -- в подавлЯющем большинстве. ‚се,
что заЯвлЯло себЯ как бунт, воспринималось с симпатией и любопытством,
всЯкий скандал разрЯжал атмосферу и освежал застоЯвшийсЯ воздух. Ќа все
выступлениЯ футуристов публики набивалось сверх всЯкой меры, и это несмотрЯ
на необычайно высокие цены, также возбуждавшие пересуды, то есть тоже
способствовавшие успеху. Ќикаких скандалов, по сути, и не было, любые
эпатажные заЯвлениЯ встречались весело и доброжелательно. Ќе только
символические плевки ЊаЯковского, но и вполне реальные опивки чаЯ,
выплеснутые Љрученыхом в первые рЯды, не вызывали никакой обиды. ирилась
слава, росли сборы.
"„еньги? -- сказал ЊаЯковский ‹ившицу.-- „еньги есть, мы едем в мЯгком
вагоне, и вообще беспечальнаЯ жизнь отныне гарантирована всем футуристам".
Ћдин только перечень эпатажных нарЯдов, в которых он поЯвлЯлсЯ на
выступлениЯх, говорит о том, что деньги имелись: желтаЯ кофта, полосатый
пиджак, красный смокинг, турецкаЯ кофта, пиджак апельсинового цвета -- это
все в течение одного вечера. (‚последствии, вспоминаЯ это славное времЯ, он
будет рассказывать о том, как бедствовал, жил на бульварах и ел у знакомых.)

Џосле одного из таких вечеров, на афише которого было написано "доители
изнуренных жаб", газеты назвали группу футуристов "доителЯми одураченной
публики". ќто было верно только наполовину. Ћни-то, конечно, были доителЯми,
но публика не была одураченной: она вообще таковой не бывает, а всегда
получает то, чего ждет.

€горь ‘еверЯнин, "эгофутурист", познакомившись поближе с этими "кубо",
писал с ужасом и возмущением:

Џозор стране, поднЯвшей шумы ‚круг шарлатанов и шутов!

€ с удивительной прозорливостью добавлЯл:

Ћни -- возможники событий, ѓде символом всех прав -- кастет...

Ќикто всерьез не разделил его опасений. Џресса ругалась, смеЯлась,
издевалась -- но и хвалила, выражала надежду. € это понЯтно. “ футуристов в
совокупности было все, что надо: и трезвый расчет, и деловаЯ энергиЯ, и
наглость, и твердаЯ беспринципность -- но и теневой, осенЯющий гений
•лебников, и реальный, вполне живой ЊаЯковский...

‚тЯнули? Џримазались? Љазалось бы, очевидно. Ќе будь среди них тогда
ЊаЯковского, кто бы стал о них говорить сейчас, кто бы вспомнил их имена?
‚се так, и все же совершенно иначе. ЏонЯтно, что ЊаЯковский был необходим
футуристам (всем обобщенно -- "ѓилеЯм", ‹ефам, ђефам...) как единственный
среди них несомненный талант и как единственный профессионал. € у них было
нечто несомненно реальное, в любой момент ощутимое! Ђ поскольку они были не
разлей вода (так всегда объЯвлЯлось почтеннейшей публике), то как бы и все
они, несуществующие, становились реальностью.
Ќо и они ему были нужны.
‚ их самом первом совместном манифесте, с его знаменитым Џароходом
‘овременности, по меньшей мере два декларативных пункта принадлежат лично
‘амому ЊаЯковскому: о "парфюмерном блуде Ѓальмонта и мужественной душе
сегоднЯшнего днЯ" и еще -- "стоЯть на глыбе слова "мы" среди морЯ свиста и
негодованиЯ".

Ќе надо думать, что это случайные выкрики, имеющие чисто скандальный
смысл. ‚се тогда продумывалось очень тщательно.
"ЊужественнаЯ" душа ЊаЯковского могла ощущать себЯ таковой, только
находЯсь в определенном отношении и к чужим (Ѓальмонт), и к своим ("мы").
‚раги, чужие, блуд, чириканье -- это уже как бы само собой, но трудно не
увидеть закономерности и в непременном наличии у главарЯ-горлопана старшего
друга-наставника. Љто же он? ‘начала -- женоподобный Ѓурлюк, "с лицом и
повадками гермафродита (Ѓ. ‹ившиц). Џотом-- Ѓрики, он и она, тоже в среднем
составлЯющие нечто среднее, и даже фамилии -- как два варианта одной...

Ќо, конечно, этим значение "мы" не исчерпывалось. ЊаЯковский должен был
в каждый момент ощущать себЯ частью направленной силы, и двое-трое боевых
крикунов, готовых, как казалось, глотку порвать за друга создавали ощущение
такой принадлежности. ‚последствии принадлежность к вполне реальной и
гораздо более мощной силе не отменила этого положениЯ. Џросто к цепкой
защите родных имен прибавились жестокие драки с "чужими своими" за право
соответствовать и выражать.
€ была еще причина, быть может, главнаЯ, по которой ЊаЯковский и
футуристы нуждались друг в друге и друг к другу тЯнулись. ќто -- совпадение
сферы действий. “никальный и бесспорный талант ЊаЯковского располагалсЯ
именно в той самой области, где действовала бездарность всех остальных: в
области оболочек, средств воздействиЯ, механических разъЯтий и сочленений,
декларативных утверждений и самохарактеристик -- то есть в том рациональном,
упрощенном мире, где жила его пустующаЯ душа. € как ни отличалсЯ он от
остальных, как ни велика была между ними дистанциЯ, это все же дистанциЯ, а
не пропасть. …го стихи выделЯютсЯ с первого взглЯда, но они немыслимы в
другом сборнике, как он сам немыслим в другом сборище.
Ћн был не просто сам по себе, он был коронованный король графоманов и
так же нуждалсЯ в их шумной свите, как они -- в его несравненном величии.

‚ ранней юности ЊаЯковский был причастен к подполью. ‚ тридцать лет
Љаменский летал на аэроплане. ‚ предоктЯбрьские дни тридцатидвухлетний
•лебников посылал Ђлександру ”едоровичу Љеренскому, которого он еще совсем
недавно ввел в число Џредседателей ‡емного ара, издевательские письма и
телеграммы, называЯ его Ђлександрой ”едоровной. (ќто гениальное изобретение
впоследствии позаимствовал у него ЊаЯковский длЯ своей ЋктЯбрьской поэмы.)
ќтим списком, пожалуй, исчерпываетсЯ летопись смелых поступков
будетлЯн-футуристов. Ќикто из них ни разу не вступилсЯ за слабого, никто
никогда не воспротивилсЯ силе, если иметь в виду не номинальную силу, а
реальную, главенствующую во времени. Ќачало первой мировой войны -- это
взлет патриотического самосознаниЯ и возможность заработать на лубках и
открытках.

Ђх, как немцам под Ќамюром досталось по шевелюрам. Ќемец рыжий и
шершавый разлеталсЯ под ‚аршавой.

’акие и прочие стишки ЊаЯковского предшествовали наскипидаренному
ћденичу.
Ќо затем господствующее настроение в обществе сменЯетсЯ на антивоенное.
ѓорький спасает его от фронта, устраивает чертежником в автошколу. …го
сестра, с восторгом, выходЯщим за всЯкие рамки, напишет, что ‚олодЯ "за одну
ночь выучилсЯ чертить автомобили". ‘ам ЊаЯковский скажет об этом скромнее:
"притворилсЯ чертежником". Ћн исправно исполнЯет все поручениЯ, и 31 ЯнварЯ
17-го года начальник школы генерал ‘екретен награждает его медалью "‡а
усердие". Ђ уже через месЯц после этого событиЯ ЊаЯковский арестовывает
генерала, отвозит его в „уму и сдает в карцер. ђазумеетсЯ, он действует не
один, а в составе большой веселой компании, но он, по свидетельству
очевидца, "один из самых активных". ‡а что? ’акой вопрос не ставилсЯ.
"ђешили, раз министров свезли в „уму, значит, надо доставить туда и этого
господина". ќто был первый поступок ЊаЯковского после ”евральской революции,
и он в те дни с большим увлечением рассказывал о нем ѓорькому...

Ќаконец, наступает длЯ всех неожиданный и все-таки долгожданный
ЋктЯбрь. Њагическое слово "переворот" -- то самое, о чем мечтали футуристы.
Ћтныне сила не бурлит в обществе, а твердо и сурово стоит у власти.
”утуристскаЯ ориентациЯ в этих условиЯх легко предсказуема.

Љ двадцать третьему году все футуристы, разбросанные до тех пор по
различным изданиЯм, группируютсЯ вокруг Ѓрик-ЊаЯковского "‹ефа". € если
дооктЯбрьские программные воззваниЯ писались сообща или кем придетсЯ, то
программа ‹ефа целиком сочинена ЊаЯковским. ќто значит, что разговоры о его
отдельности и непричастности не имеют под собой никаких оснований.
ЋтличаетсЯ ли эта программа от всех предыдущих?
’олько приспособленностью к моменту. ‘тилистика полностью та же и тот
же смысл: скандал, нахрап, хвастовство и угрозы. ѓлавное отличие касаетсЯ не
стилЯ, а того, с чем ежеминутно соотноситсЯ текст, того стержнЯ, вокруг
которого он обвиваетсЯ.
ќтот стержень -- твердаЯ жесткаЯ власть.
"Њы будем бить в оба бока:

тех, кто со злым умыслом идейной реставрации приписывает акстарью
действенную роль в сегоднЯ (жирный шрифт-- авторский),
тех, кто проповедует внеклассовое всечеловеческое искусство,
тех, кто подменЯет диалектику художественного труда метафизикой
пророчества и жречества".

’акое рычание -- вниз и в стороны. Ђ вверх -- преданнейшие улыбки и
умиленный самоуничижительный лепет:
"‘ейчас мы ждем лишь признаниЯ верности нашей эстетической работы,
чтобы с радостью растворить маленькое "мы" искусства в огромном "мы"
коммунизма".
’ак незыблемаЯ глыба слова "мы" при первой серьезной проверке оказалась
маленькой и легко растворимой.

€ опЯть, как и в прежние времена, корень зла и главное препЯтствие в
жизни -- "старики", "академики", читай -- профессионалы. Ќо теперь есть к
кому апеллировать, есть кого просить о поддержке.
"Ќе рискуЯ пользовать их в ответственной работе, ‘оветскаЯ власть
предоставила им -- вернее, их европейским именам -- культурные и
просветительские задворки.

‘ этих задворок началась травлЯ левого искусства. ‚ласть, занЯтаЯ
фронтами и разрухой, мало вникала в эстетические распри, стараЯсь только,
чтобы тыл не очень шумел, и урезонивала нас из уважениЯ к "именитейшим".

‹юбопытнаЯ какаЯ вещь. ‘ задворок травили левое искусство, а власти
пришлось урезонивать левых, то есть тех, кого травили. Ћтчего бы это? €
снова:
"Љлассики медью памЯтников, традицией школ -- давили все новое". ЋпЯть
давЯт -- теперь уже классики. € опЯть надо власти кого-то урезонивать. €
кажетсЯ, опЯть не классиков...
"Ќо мы всеми силами будем боротьсЯ...
’еперь мы будем боротьсЯ...
Њы будем бить...
Њы будем боротьсЯ..."
„авайте остановимсЯ на минуту, давайте подумаем вот о чем. Ќу хорошо,
они, эти люди, называвшие себЯ футуристами, лефовцами, хотели писать как-то
иначе, не так, как классики, не так, как традиционалисты, не так вообще, как
все вокруг. Ќе будем выЯснЯть, что значит писать "так". Ћни хотели иначе, по
диагонали, одними предлогами, мало ли как. ‚ конце концов это личное дело
каждого. Њожно ведь и не читать, если не нравитсЯ. Ќо зачем, но за что
боротьсЯ? Ћткуда эта жажда немедленного избиениЯ всех, как сказали бы
теперь, инакомыслЯщих, откуда и зачем этот погромный пафос, визгливаЯ
истериЯ нетерпимости?
ЉонкуренциЯ?
"’оварищи по ‹ефу! Њы знаем: мы, левые мастера, мы -- лучшие работники
искусства современности".
Љазалось бы, при таком самомнении разве может быть страшна конкуренциЯ?
Џусть прозЯбает на задворках новой культуры устаревшее "классическое"
искусство, пусть медленно умирает в тоске и немощи, зачем же бить его
приверженцев "в оба бока"?

"Њастера и ученики ‹ефа! ђешаетсЯ вопрос о нашем существовании.
‚еличайшаЯ идеЯ умрет, если мы не оформим ее искусно".

„а что за паника, что за суета? € как это может умереть идеЯ, тем более
если она величайшаЯ? € кстати, о чем вообще речь, какаЯ такаЯ идеЯ?
Ќу да, конечно, идеЯ футуризма. Ћднако же в чем она? Ќапрасно мы будем
искать ее формулу в их декларациЯх. Ќи тонкий, ни жирный шрифт не дадут нам
прЯмого ответа.
“бить старое, утвердить новое. ‘тарое -- все, кроме футуризма. “бить --
понЯтно. Ќо что утверждать? ‡аумь еще живет в последних, как их называл
•одасевич, романтиках, но уже едва теплитсЯ и почти не декларируетсЯ, а лишь
упоминаетсЯ невнЯтно и нежирным шрифтом. Ђ дальше -- сплошные противоречиЯ.
‘кромные фразы о вторичности искусства, о его служебном ‘ложении в жизни
никак не сочетаютсЯ с громовыми криками о великом значении футуризма.
Џроизводство искусства, конструктивизм, технизациЯ -- вот, казалось бы,
общий принцип (кстати, противоположный и враждебный зауми), но и он
понимаетсЯ всеми по-разному. Љушнер говорит, что вдохновение умерло, —ужак
говорит, что не умирало, Ѓрик говорит, что вдохновение -- фикциЯ и его
вообще никогда не существовало. (—итаЯ Ѓрика, в это легко поверить.) Ћдни
предлагают учитьсЯ у рабочих и повторЯть их производственные приемы, другие
предлагают учить рабочих понимать футуристические стихи. (‚ 22-м голодном
году это было абсолютно необходимо рабочим.) Ћдни советуют, убив искусство,
обшарить на прощанье его карманы, чтобы использовать какую-то часть из
"производственно-художественного арсенала, наработанного академиками".
„ругие призывают не прикасатьсЯ к трупу и пробавлЯтьсЯ исключительно
собственными средствами. “бить, впрочем,-- призывают все. “бить, свергнуть и
воцаритьсЯ самим -- вот и всЯ позитивнаЯ программа ‹ефов. € если старое,
живое искусство властвовало лишь непрЯмым способом, отсутствуЯ в мире,
занимаЯсь собой, то искусство графоманское, антиискусство, не могло
захватить ключевые позиции без особых административных мер и без
подтверждающих документов.

‚ывернуть общественный вкус наизнанку! ‹егко сказать, но как это
сделать практически? Џока существует вокруг и рЯдом устаревшее, то есть
нормальное искусство, о вывернутости не может быть и речи. Џока есть
искусство, есть и возможность сравнениЯ, с использованием прежних, пусть
полумертвых, критериев. Џока мир еще не полностью сошел с ума, "величайшаЯ в
мире идеЯ" будет в опасности. …динственный выход -- диктатура, насилие,
использование твердой власти и ей служение.
Џризнание футуризма государственной эстетикой стало вожделенным
конечным пунктом славного пути бунтарей-скандалистов. ќтой цели они так и не
смогли добитьсЯ. €м была отведена другаЯ роль, менее почетнаЯ, но не менее
важнаЯ.
‘истема подавлениЯ, какой бы она ни была крайней в своих аппетитах,
всегда нуждаетсЯ в еще большей крайности, в сравнении с которой она выглЯдит
либеральной. ќто принцип двух следователей, "плохого" и "хорошего", это
принцип "ѓоловокружениЯ от успехов". ”утуристы были той козой и тем петухом,
которых можно было выпускать времЯ от времени из тесной камеры, куда
поместили искусство. ќта игра продолжалась не очень долго, но они свою роль
сыграли отлично. €, конечно же, там, наверху, куда они смотрели с таким
подобострастием, им не отвечали должным уважением. Љроме прочего, там еще
сохранились люди, читавшие в прошлом кое-какие книги. € каким бы ни был их
литературный вкус, он был вкусом и принадлежал культуре *. Ћбъективно они,
быть может, и делали общее исторически необходимое дело разрушениЯ,
уничтожениЯ и подмены, но субъективно, на слух, не могли миритьсЯ с
истошными воплЯми футуристов, со всем этим скрежетом, лЯзгом и звоном,
который издавала лефовскаЯ банда. ’ак что "урезонивание", на которое
жаловались лефовцы, то есть разжатие их железных челюстей на горле
полузадохнувшейсЯ литературы, могло быть и искренним со стороны начальства.
‡десь, как это часто бывает, совпали физиологическаЯ брезгливость -- и
трезвый дальний расчет.
Ќет, футуризм не годилсЯ длЯ роли государственного искусства. Ћн был
слишком шумен и непрезентабелен. Ћн, конечно, заложил основы будущего, и,
пожалуй, в литературе соцреализма не найдетсЯ ни одного существенного
качества, которое бы не содержалось на страницах ‹ефа и с этих страниц не
провозглашалось. Ќо делалось это уж слишком прЯмолинейно. ‡десь всЯкаЯ
вернаЯ государственнаЯ мысль доводилась до парадокса, до карикатуры, до
полного и Явного идиотизма...
‚ качестве последней, исчерпывающей иллюстрации Я хочу в заключение
этой главы привести отрывок из одной статьи. џ знаю, читателю будет трудно
поверить, что она действительно существует, и поэтому Я отсылаю его в
библиотеку, куда он, естественно, не пойдет, но от сомнений, надеюсь,
избавитсЯ . Њ. ‹евидов. Ћ футуриме необходимаЯ статьЯ. ‹еф No 2, апрель--
май 1923.
—ем замечательна статьЯ ‹евидова? ’ем, что ‹евидов, в отличие от друзей
его лефовцев, нормальным человеческим Языком излагает всю нечеловеческую
суть их движениЯ. ‘оответствовало ли это планам футуристов, не знаю. Ѓыть
может, он оказывает им медвежью услугу, быть может, он проговариваетсЯ. —то
ж, длЯ нас это тем более ценно.
џ рискую ослабить впечатление от чтениЯ этих отрывков, но не могу
удержатьсЯ, чтоб не сказать: Я был потрЯсен. Џричина и следствие, анализ и
синтез неожиданно поменЯлись местами. ‚се наше сегоднЯшнее разоблачительство
оказалось избыточным и наивным. Њы снимаем, снимаем парадные одежки и лживые
маски, мы затрачиваем уйму энергии, добираЯсь, как нам кажетсЯ, до скрытой
истины. Њы говорим: искусство всегда оппозиционно, поэтому все диктатуры его
подавлЯют. € думаем, что это хоть и верно сказано, но все же слегка
гипербола. Њы говорим, что вокруг -- дешевый оптимизм, машинное массовое
производство, что в нем и длЯ него нет ничего свЯтого -- и думаем, что дошли
не только до истины, но и до некоторого парадокса, до гротеска,
подсвечивающего эту истину. Њы пишем фантастические романы о выхолощенном
обществе будущего, где искусство производитсЯ на специальных фабриках, а
вдохновение выдаетсЯ отмеренными дозами -- и полагаем, что это и впрЯмь
фантастика, и гордимсЯ своим воображением, способным вероЯтное доводить до
невозможного. ’ак вот, оказываетсЯ, что одежки и маски были действительно
надеты впоследствии, а продукты нашего разоблачительства, все эти гротески и
парадоксы, никакими не были парадоксами, а реальной и жесткой программой
действий.
€так, "Ћ футуризме необходимаЯ статьЯ". Њне хотелось прокомментировать
каждую фразу. џ сдержалсЯ и ограничилсЯ молчаливым курсивом.
"...ЋсуществлЯЯ идею революции как обнажениЯ приема, футуризм не только
обнажил публичный прием, но превратил его в проститутку, сделав прием
доступным всем и каждому.
(...) €тальЯнский футуризм ставит ставку на сильного. Џрекрасно! ‘ейчас
этим сильным кажетсЯ фашизм. ‡автра этим сильным скажетсЯ революциЯ.
‚сЯкое движение в мире, ставЯщее сейчас ставку на сильного,-- ставит ее
объективно на революцию, каковы бы ни были субъективные его устремлениЯ
(...)
’еперь времЯ закладывать фундамент фабрики оптимизма.
ђуками футуристов.
’ех, кто возглашает:
-- Ђлло, жизнь!
-- ‡дравствуй, жизнь! ’ы трудна, но проста. ‚ тебе нет свЯтости, ты не
нуждаешьсЯ в благословении,-- ты жизнь, к стенке ставЯщаЯ свЯщенников всего
свЯщенного.
‘вЯщенен лишь оптимизм (...)
€ отсюда вывод, совершенно непреложный, сначала пугающий, но такой
простой:
-- ‚сЯкое искусство в революционной стране -- не считаЯ футуризма --
имеет тенденцию стать или уже стало, или на путЯх к становлению --
контрреволюционным. Ќе футуристическое искусство в период революции -- а
этот период не баррикадами и гражданской войной измерЯетсЯ -- ЯвлЯетсЯ тихой
заводью пессимизма.
ЃорЯсь с искусством -- до конца, до уничтожениЯ его как самостоЯтельной
дисциплины, футуристы утверждают оптимизм.
(...) ”абрика оптимизма строитсЯ сейчас в ђоссии. ђасчетливого, умного,
рабочего оптимизма. Ћдно крыло фабрики -- на свой страх и ответственность
сооружают футуристы. ќто то крыло, где будет производитьсЯ длЯ массового
потреблениЯ оптимистическое искусство. Њашинным способом производитьсЯ,
лучшими техническими приемами *. ‚дохновение будет выдаватьсЯ ежедневным
пайком, строго отмеренными порциЯми,-- работникам этого крыла (...)
Ђлло, жизнь! ’ы -- материал нынче, тебЯ организуют, делают. ’ак если
делаем и организуем жизнь, -- неужели не сделаем, не сорганизуем искусство?
Ќеужели чижики помешают?
ЊаЯковский весело смеетсЯ".

* "‘казать, что футуризм освободил творчество от тысЯчелетних пут
буржуазности, как пишет т. —ужак, значит слишком дешево ђасценить
тысЯчелетиЯ". ’ак в то времЯ высказывалсЯ ‹. ’роцкий.

*"‘корее! „ым развейте над ‡имним -- фабрики макаронной!" ”абрика
макаронного оптимизма была успешно построена, и питалась она живыми людьми.
‚ их числе в конце концов оказалсЯ и ‹евидов. ‚ феврале сорок третьего года
его видели в саратовской камере смертников вместе с академиком ‚авиловым.

ѓлава пЯтаЯ. ‘•…ЊЂ ‘Њ…•Ђ

ЊаЯковский весело смеетсЯ.
‚о всей невозможной статье ‹евидова эта фраза -- самаЯ фантастическаЯ.
ЊаЯковский никогда не смеЯлсЯ.
‚ этот странный душевный дефект так трудно поверить, что даже близкие к
нему люди часто оговариваютсЯ: "смеЯлсЯ". ЏолонскаЯ даже написала "хохотал",
и ‹илЯ ћрьевна Ѓрик, более трезваЯ, да и знавшаЯ ЊаЯковского ближе и дольше,
одернула ее: "Ќикогда не хохотал!"

Ћн иногда улыбалсЯ, довольно сдержанно, чаще одной половиной лица, но
никогда не смеЯлсЯ вслух, тем более -- весело. ‚еселый смех означает
расслабленность, что совершенно было ему не свойственно, как и всЯкое
естественное, неподконтрольное движение.

Ѓудто бы вода -- „авайте мчать, болтаЯ будто бы весна -- свободно и
раскованно!..

„лЯ ЊаЯковского это такое же невыполнимое действие, такаЯ же
литературнаЯ гипербола, как и желание выскочить из собственного сердца. Ћн
всегда напрЯжен, всегда организован, всегда озабочен собой.
Џредельно доброжелательный Џастернак понЯл это с первого же знакомства,
отметив его железную выдержку и то, что ЊаЯковский в обыденной жизни просто
"не позволЯл себе быть другим, менее красивым, менее остроумным, менее
талантливым".
Ќечто подобное отмечали многие его современники. "Ћн прочел эпиграммы,
окружив рот железными подковами какой-то страшной, беспощадной улыбки" (Љ.
—уковский).
‚от это похоже.
ћмор ЊаЯковского... Џритча во Языцех, уже как бы и не два, а одно
слово, и кто усомнитсЯ в его правомерности?
‚от необходимые доказательства.
"-- ЉолЯ звезда первой величины.

-- ‚от именно. Џервой величины, четырнадцатой степени".

"-- ‘колько должно быть в пьесе действий?
-- ‘амое большое пЯть.
-- “ менЯ будет шесть!" *

‘мешно, не правда ли?
ќто реплики, приводимые современниками в качестве наиболее Ярких
иллюстраций.
Ќу ладно, это в быту, в повседневной жизни. ’о ли дело эстрада!
‘охранилось множество ответов на записки и реплик на устные выкрики.
€звестно, к кое значение придавал он таким выступлениЯм. ќто было длЯ него
не менее важно, а подчас и гораздо важнее стихов. Ћн тщательно готовилсЯ к
каждому вечеру, многие остроты сочинЯл заранее, а порой и самые записки с
вопросами. € вот как это выглЯдело в конце концов:
-- ЊаЯковский, каким местом вы думаете, что вы поэт революции?
-- Њестом, диаметрально противоположным тому, где зародилсЯ этот
вопрос.
-- ЊаЯковский, вы что, полагаете, что мы все идиоты?
-- Ќу что вы! Џочему все? Џока Я вижу перед собой только одного.
-- „а бросьте вы дурака валЯть!
-- ‘ейчас брошу.
€ так далее.
Љонечно, можно вполне допустить, что эти и другие такие же шутки
вызывали громовый хохот аудитории. ЂудиториЯ, а лучше сказать толпа, над чем
только не
хохочет и всегда громово. €звестно, как быстро она воспламенЯетсЯ, как
легко в ней возникает цепнаЯ реакциЯ, какой достаточно ничтожной искры. €
нельзЯ сказать, что не надо уменьЯ, чтобы высечь эту искру. Ђ чтоб высекать
ее постоЯнно, когда потребуетсЯ, необходимы еще и внешние данные, и голос, и
энергиЯ, и самоуверенность, и много всЯкого, и что угодно, но только не
чувство юмора.
ћмору ЊаЯковского много страниц посвЯтил ‚алентин Љатаев.
‚от одно из его свидетельств.
"Ћба слыли великими острЯками...
-- џ слышал, ‚ладимир ‚ладимирович, что вы обладаете неистощимой
фантазией. Ќе можете ли вы мне помочь советом? ‚ данное времЯ Я пишу
сатирическую повесть, и мне до зарезу нужна фамилиЯ длЯ одного моего
персонажа. ”амилиЯ должна быть Явно профессорскаЯ.
€ не успел еще Ѓулгаков закончить своей фразы, как ЊаЯковский буквально
в ту же секунду, не задумываЯсь, отчетливо сказал своим сочным баритональным
басом:
-- ’имерзЯев.
-- ‘даюсь! -- воскликнул с Ядовитым восхищением Ѓулгаков и поднЯл руки.
ЊаЯковский милостиво улыбнулсЯ.
‘воего профессора Ѓулгаков назвал: Џерсиков".
Ћставим в стороне натЯнутость этой сцены, ее суесловие. —ем-то она
напоминает рассказ —уковского с его "мЯсом" в уитменовском подлиннике. Ќо
отметим, каким примитивным примером вынужден иллюстрировать Љатаев
несравненный юмор своего героЯ. € еще отметим, что Њихаил Ѓулгаков, не
только настоЯщий, действительно остроумный, но и этот, придуманный хитрым
автором: восхищенный, но Ядовито, Ядовитый, но с поднЯтыми руками,--
невысоко ценит остроумие ЊаЯковского и уж во всЯком случае в нем не
нуждаетсЯ.

‚се сцены с участием ЊаЯковского, пересказанные ли им самим,
вспомненные или сочиненные очевидцами, поражают арифметической
прЯмолинейностью, безысходной скукой придуманных острот, несущих запах
вымученности и пота, даже если они были изобретены на ходу, а не заготовлены
впрок заранее. Ќам известна, пожалуй, лишь одна сцена, рассказаннаЯ также
Љатаевым (и Ђхматовой), несомненно имевшаЯ место в действительности, где
звучит не механический ответ-каламбур, как желток в Яйце, содержащийсЯ в
вопросе, а живой, неожиданный юмор. Ќо только здесь ЊаЯковский уже не герой,
а скорее жертва.
"Ћни встретились еще до революции, в десЯтые годы, в Џетербурге, в
"ЃродЯчей собаке", где ЊаЯковский начал читать свои стихи (под звон
тарелок,-- добавлЯет. Ђхматова), а Њандельштам подошел к нему и сказал:
"ЊаЯковский, перестаньте читать стихи, вы не румынский оркестр".

ќто сказано действительно очень смешно. ќта шутка, как и всЯкаЯ хорошаЯ
шутка, бесконечна по объему ассоциаций, то есть обладает всеми свойствами
образа. ’ак шутит не заведомый развлекатель-затейник, а серьезный человек --
веселый человек, не занимающийсЯ специальным изобретением острот по той
простой и естественной причине, что обладает настоЯщим чувством юмора. ‘
таким человеком говорить ЊаЯковскому не о чем, а вернее -- не на чем. Ћн
просто не знает Языка.
"ЊаЯковский так растерЯлсЯ,-- признаетсЯ Љатаев,-- что не нашелсЯ, что
ответить, а с ним это бывало чрезвычайно редко".

Џо существу, это бывало с ним всЯкий раз, когда он сталкивалсЯ с
подлинным юмором, с подлинным умом и с подлинным талантом. Ќо он сам так
выстроил свою жизнь, что это действительно бывало не часто.
"Џерестаньте читать стихи, вы не румынский оркестр!"

…му бы хлопнуть себЯ по колену, рассмеЯтьсЯ, пригласить шутника за
стол, выпить по рюмочке, потрепатьсЯ за жизнь... Ќо длЯ этого надо было быть
другим человеком: не столь выстроенным, менее сделанным, без железной
выдержки, позволЯющим себе, человеком, умеющим весело смеЯтьсЯ.
Ќет, никакого такого юмора не было у ‚ладимира ЊаЯковского. Ѓыла
энергиЯ, злость, ирониЯ, была способность к смешным сочетаниЯм слов и даже
способность видеть смешное в людЯх -- а все-таки чувства юмора не было.

Љак строЯтсЯ остроты и шутки ЊаЯковского? Ћни строЯтсЯ, причем все без
исключениЯ, по формально-каламбурному принципу.
"ЊаЯковский был божественно остроумен. Ћн мог бы повторить о себе слова
ЊЯтлева: "„аже к финским скалам бурым обращалсЯ с каламбуром".

ќтот вдохновенный пассаж ЉорнелиЯ ‡елинского неверен как минимум
дважды. ‚о-первых, слова не ЊЯтлева, а Њинаева, мог бы помнить доктор
филологических наук. ‚о-вторых и главное -- втораЯ часть решительно
противоречит первой, потому что божественное остроумие -- это никак не
способность к каламбурам. Љаламбур не только не исчерпывает остроумиЯ, но в
некотором роде его исключает.
Џоговорим немного об этом предмете. Ќачнем с того, что остроумие бывает
двоЯкого рода.
…сть способность составлЯть остроты и шутки с помощью определенных
известных приемов: игры слов, созвучий, совмещений несовместимого. ќта
способность есть знание самих приемов, сознательное или интуитивное, и
привычка, умение ими пользоватьсЯ.
ќто -- каламбурное остроумие. €менно так, по каламбурному принципу,
строЯтсЯ все остроты ЊаЯковского от полностью беззубых до самых удачных.
‡десь всегда, сквозь самую Яркую краску, просвечивает четкий логический
пунктир, и любой, как угодно запутанный клубок может быть размотан к
исходной точке.
" -- Ћлеща пишет роман "Ќицше"!

ќто он прочел заметку в отделе литературной хроники...
-- "Ќищий", ‚ладимир ‚ладимирович,-- поправлЯю Я, чувствуЯ, как мне
радостно, что он общаетсЯ со мной.-- ђоман "Ќищий".

-- ќто все равно,-- гениально отвечает он мне.
‚ самом деле, пишущий роман о нищем -- причем надо учесть и эпоху и мои
особенности как писателЯ -- разве не начиталсЯ Ќицше?"
‡десь Ћлеша рубит сук, на котором сидит. Ћн сам опровергает
гениальность шутки, четко объЯснЯЯ ее логическую схему. …сть подозрение, что
схема была еще проще, еще логичней, чем полагает Ћлеша. ‘лово "Ќищий",
напечатанное с большой буквы, у человека, постоЯнно настроенного на
каламбур, да еще и написавшего о "крикогубом ‡аратустре",-- не могло не
вызвать в памЯти Ќицше. Ђ заключительный "гениальный" ответ ЊаЯковского --
не что иное, как стандартнаЯ концовка длЯ всех таких ситуаций. Љаламбурист
подменЯет или переставлЯет слово, слушатель-партнер ему возражает, уже
заранее давЯсь от смеха, и шутник гениально отвечает: "Ђ это все равно".
–ирковой отработанный номер...
Ќет, Я ни в коем случае не хотел бы низвести каламбур до положениЯ
ругательства. Љаламбур, как и сабантуй, бывает разный. Љаламбур бывает
приЯтный, бывает красивый, более того, он бывает очень смешной. џ хочу лишь
сказать, что каламбурное остроумие в самом своем принципе механистично и
потому, как правило, неглубоко и не живет долее текущего момента. ‚се хорошо
на своем месте. Љаламбур поверхностен -- и прекрасно, не всегда же нам
необходима глубина. Љаламбур хорош, брошенный вскользь, в косвенном падеже,
в придаточном предложении. Ќо он выглЯдит нелепо и претенциозно, когда
занимает место высокого юмора. € он становитсЯ безумно назойливым и скучным,
когда стремитсЯ заполнить собой повседневность.
Ќет более скучных и унылых людей, нежели упорные каламбуристы. ‚от ты
разговариваешь с ним, разговариваешь и вдруг замечаешь по особому блеску
глаз, что он тебЯ совершенно не слышит, что он слушает не тебЯ, а слова, да
и то не все, а одну только фразу. Ћн случайно выхватил ее из текста и теперь
выкручивает ей руки и ноги, тасует суффиксы и приставки, выворачивает
наизнанку корни. ‹ихорадочнаЯ механическаЯ работа совершаетсЯ в его усталом
мозгу. € когда, наконец, каламбур готов, он выпаливает его как последнюю
новость, огорашиваЯ тебЯ в середине слова, и приходитсЯ вымучивать вежливую
улыбку, тихо сожалеЯ о смысле недосказанного. Ђ твой собеседник уже вновь
наготове, нацелил уши, навострил когти, ни минуты простоЯ и отдыха...

€так, каламбурное остроумие... Ќо есть и другое -- подводное,
глубинное, несводимое к формальным закономерностЯм, необъЯснимое с помощью
логики -- божественное хотЯ бы в том уже смысле, что не даетсЯ ни знанием,
ни тренировкой, а только талантом.
—увство юмора -- это природный талант, и оно не исчерпываетсЯ
остроумием и далеко не -всегда через него выражаетсЯ. ћмор -- Явление
всеобъемлющее, это не окраска и не подсветка, это способ видениЯ, способ
жизни. ЏонЯтие юмора трансцендентно, так же, как и понЯтие поэзии, и так же
магически неисчерпаемо. —еловек, объЯснЯющий смысл анекдота, нелеп не
потому, что говорит очевидное, а, напротив, потому, что пытаетсЯ осуществить
невозможное. Ќо ни анекдот, даже самый глубокий -- а бывают очень
глубокие,-- ни острота, ни шутка, ни комическаЯ ситуациЯ, ни вообще все
комическое вместе взЯтое -- не заполнЯт и не отразЯт юмора, разве только
одну из его сторон.

‚ словарЯх литературоведческих терминов на это слово даже нет отдельной
статьи, а пишут: ћЊЋђ -- см. ЉЋЊ€—…‘ЉЋ…. Ќе смотри "комическое", читатель,
смотри "трагическое"! Џотому что подлинный юмор всегда трагедиен в своей
основе. Ќет, Я имею в виду не мрачные шутки, не черный юмор и не юмор
висельников. ЌастоЯщий юмор всегда исходит из глубокого чувства трагизма
жизни, из ее потрЯсающей, головокружительной серьезности.
‚озьмем тот же анекдот как ближайший пример. —ем измерЯетсЯ глубина
анекдота? ’ем количеством трагизма, которое он в себе содержит. ‹учшие темы
-- тюрьма, болезнь или смерть, то есть такие, трагизм которых заведом и не
нуждаетсЯ в подтверждении. € так же самый глубокий юмор свойствен народам
самой страшной судьбы: евреЯм, полЯкам, русским...
ћмор и поэтический образ -- вот два единственных средства, два способа
видениЯ, мышлениЯ, чувствованиЯ, с помощью которых мы можем объЯть
необъЯтное, постичь непостижимое, овладеть ускользающим. € бывает так, но
это редчайший случай, когда они объединЯютсЯ в одном человеке,-- тогда
возникает величайшаЯ концентрациЯ поэтической энергии, любой своей частицей
обнимающаЯ весь мир. ’огда это -- експир, Џушкин, Њандельштам...
џ думаю, нам уже не надо повторЯть, что речь идет не о комических
образах,-- комическое входит сюда как частность. ђечь идет о юморе как
исходном фоне, на котором происходЯт любые событиЯ, о юморе как основе жизни
в ее глубоком и тайном смысле, о юморе как важнейшем принципе взаимосвЯзи
понЯтий и Явлений.
—еловек без юмора может быть талантлив и даже умен. Ћн может обладать и
острым взглЯдом и точным словом. Ѓолее того, он может так построить свою
жизнь и свое творчество, что этот недостаток никогда не проЯвитсЯ, его
просто не будет существовать. ‚ литературе та или инаЯ нехватка проЯвлЯетсЯ
лишь в ответ на запрос читателЯ. …сли авторский мир органичен в своей
ограниченности (вот и нам не уйти от невольного каламбура) и не претендует
на чужой ареал, то запроса может никогда не возникнуть. Ћтсутствие хлеба в
овощном магазине не есть недостаток. €ное дело, если автор претендует на
нечто, к чему неспособен. Ћн толкает читателЯ на запрос, выЯвлЯЯ тем самым
отсутствие ответа...
Њы знаем примеры самой высокой поэзии, существующей целиком вне сферы
юмора, в ограниченном вследствие этого и все же бесконечно обширном слое.
ќто прежде всего Ђлександр Ѓлок и, конечно же, Ѓорис Џастернак.
Ћграниченность их, вообще говорЯ, номинальнаЯ, потому что и тот и
другой, обладаЯ мощным талантом и чувством меры, никогда или почти никогда
не входЯт в соприкосновение с собственными границами, следовательно, их
никак не ощущают. Ќи они сами, ни их читатели. ѓраница -- понЯтие
динамическое, она возникает как ощутимаЯ реальность только при попытке ее
пересечь...
ЊаЯковский, в отличие от Џастернака, не знает предела в своей
экспансии, он легко пересекает любые границы и в ответ на спровоцированный
им же запрос выдает механическую игрушку -- заводной каламбур. Ћн и есть тот
назойливый каламбурист, неустанный охотник за словом и фразой, убивающий и
расчленЯющий жертву, чтоб создать нечто новое и удивительное.
‚зглЯните, вместо руки нога, нос на лбу, а ухо на заднице. ‘мешно, не
так ли? €нтересно, не правда ли? ’айна юмора и тайна поэзии подменЯютсЯ
одним и тем же способом -- путем механической имитации.

Ѓыла бы баба ранена, зрЯ выло сто свистков ревмЯ,-- но шел мужик с
бараниной и дал понЯть ей вовремЯ.

ќтот чисто каламбурный пустой стишок назван программно "‘хема смеха" и
прокомментирован следующим образом: "Љаждый, прочтЯ этот стих, улыбнетсЯ или
засмеетсЯ. ‚ крайнем случае -- заиздеваетсЯ, хотЯ бы надо мной". Ќа самом
деле "крайний случай" -- единственное, что здесь остаетсЯ читателю.
Џо сути, всЯ поэтика ЊаЯковского основана на одном каламбурном
принципе. …го метафора, реализующаЯ речевой штамп, есть не что иное, как
вариант каламбура, а лучшие из его каламбурных острот строЯтсЯ на реализации
штампа.
-- ‚аши стихи не греют, не волнуют, не заражают!
-- џ не печка, не море, не чума!
ќтот знаменитый ответ на записку (почти навернЯка им же самим
заготовленную, слишком она звучит ритмично и слишком письменно) приводитсЯ
многими вспоминателЯми в качестве наиострейшей остроты. Њежду тем это не
что-нибудь новое, это наш добрый старый знакомый -- реализованный штамп,
разоблаченнаЯ метафора *.

‘ведение переносного смысла к буквальному -- вот высшее достижение
ЊаЯковского как в области построениЯ образа, так и в области построениЯ
юмора. ’е же истоки и тот же результат. € так же мы можем предложить
читателю самому воспользоватьсЯ этим методом, чтобы убедитьсЯ, с какой
дошкольной простотой извлекаетсЯ решение из условий задачи.
Ќапример, ‹уначарский говорит, выступаЯ: "Ѓоюсь, присутствующий здесь
ЊаЯковский разделает менЯ под орех".

—то должен крикнуть ЊаЯковский из зала?
Џодумайте. Џравильно!
-- џ не древообделочник!

ЏонЯтие юмора существует издревле, хотЯ слово стало употреблЯтьсЯ
недавно, всего лет двести назад. ‡а это времЯ юмор, не только как термин, но
как категориЯ восприЯтиЯ мира, претерпел существенные изменениЯ, становЯсь
все более объемлющим понЯтием, и в то же времЯ все более личностным. „лЯ
двадцатого века уже характерно непременное включение в систему юмора
личности автора. € это справедливо не только длЯ литературы, но и длЯ
простого устного общениЯ. ’акаЯ демократическаЯ эволюциЯ, с одной стороны,
уравнивает говорЯщего с собеседником, с другой стороны, дает ему особые
преимущества: уверенность в себе, свободу действий и, в конце концов, право
на подлинный пафос.
‚сЯкое художественное произведение, существующее в атмосфере юмора,--
не только смешное, не только комическое, а даже скорее сугубо серьезное --
обладает одним отличительным качеством. џ назвал бы это качество
самозащищенностью..

—то Я имею в виду?
ѓлавным образом, невозможность второго смысла, не предусмотренного
автором, лишнего, ненужного, быть может, обратного, в конце концов --
пародийного.

Ќи один поэт не застрахован от неудач, от слабости или минутной фальши.
Ђ уж случаи авторской глухоты можно отыскать почти у каждого.
ЊаЯковский любит глухоту поэтов, ему импонирует чужаЯ слабость. Ћн с
удовольствием приводит примеры:

Њы ветераны, мучат нас раны. Ќе придет он так же вот. ибанов молчал.
€з пронзенной ноги.

ќто Ѓрюсов, “ткин, Ђ. Љ ’олстой. Ќо и к Џушкину приставлЯет он свою
"лесенку".

"„овольно, стыдно мне... —тобы читалось так, как думал Џушкин, надо
разделить строку так, как делаю Я".
„ействительно, подобного рода ошибки, свЯзанные с возможностью ложных
звучаний, с неразделением слов, со слабостью знаков -- хоть и встречаютсЯ у
самого ЊаЯковского ("Ћт Ѓатума, чай , котлами покипел..."), но, быть может,
не чаще, чем у других. Ќо зато трудно найти ему равного в области дурной
пародийной двусмысленности, целиком идущей от отсутствиЯ юмора, от
неспособности увидеть в готовом стихе то, чего автор туда не вкладывал:

’ы что-то таила в шелковом платье. Ќа теле твоем -- как на смертном
одре -- сердце дни кончило.

“ стихов нет внутренней самозащищенности, они если как-то и защищены,
то извне -- громовым голосом автора. ‚ ранний период молодому ЊаЯковскому
удавалось перекрикивать второй смысл, и гул, остающийсЯ в ушах у читателЯ,
подчеркивал необходимую звуковую тональность. ‘ годами эта способность все
больше терЯлась, и все Явственней проступала сквозь строчки стихов обезьЯньЯ
морда автопародии:

‹юбовь не в том, чтоб кипеть крутей, не в том, что жгут угольЯми, а в
том, что встает за горами грудей над волосами-джунглЯми... ...под блузой
коммунисты, грузЯт дрова. –вети, землЯ, в молотьбе, и в сеЯтьбе. џ себЯ под
‹ениным чищу. ...так хотел бы разрыдатьсЯ Я, медведь-коммунист.

€ли пресловутое, тысЯчекратно читанное:

џ достаю из широких штанин...

’акое чувство, будто сам Ђлександр Ђрхангельский сидит с ним незримо за
одним столом и то и дело подталкивает его под локоть или даже прЯмо водит
пером. ‚прочем, порой начинает казатьсЯ, что это слишком и длЯ
Ђрхангельского. Ћн даже в самой смешной бессмыслице оставалсЯ в каких-то
разумных рамках. Ћн бы не решилсЯ написать, например, такое:

‚ремЯ родило брата Љарла -- старший ленинский брат Њаркс.

’ак жестоко посмеЯтьсЯ над бедным автором мог только сам ЊаЯковский.
Ћн умел делать смешными других -- многих. „лЯ этого не требовалось
чувства юмора, достаточно было чувства смешного в сочетании с
изобретательностью и энергией. ћмор оказалсЯ необходим длЯ другого -- чтоб
не выглЯдеть смешным самому. ’ут и обнаружилась недостача. € то, что у
другого могло бы сойти незаметно, длЯ ЊаЯковского стало губительным. ‘ ним
случилось самое, быть может, страшное, что только может случитьсЯ с поэтом:
он превратилсЯ в карикатуру на себЯ самого.
„лЯ сегоднЯшнего молодого читателЯ именно с этой карикатуры начинаетсЯ
знакомство с поэтом ЊаЯковским и ею порой ограничиваетсЯ. „аже если он
обнаружит впоследствии, что в этом облике есть совершенно иные черты, общаЯ
подавлЯющаЯ атмосфера пародии не даст почувствовать их серьезности. €,
конечно, такое восприЯтие поэта нарушает действительную пропорцию, но так ли
уж сильно грешит оно против истины?

* ѓоворЯт, эта шутка обернулась длЯ театра дополнительной платой автору
за одно лишнее действие.

* Њетафора не только плоскаЯ, но и не очень грамотнаЯ, рассчитаннаЯ на
хапок, на нахрап, на растерЯнность зала, на отсутствие времени. ЌастоЯщее
море не волнует, а волнуетсЯ, чума не заражает, а поражает, заражает --
носитель чумы: человек, животное...

ѓлава шестаЯ. ‹€–Ћ € ЊЂ‘ЉЂ

ќто был очень странный человек. ‚ысокий рост, при относительно коротких
ногах; каменные (памЯтниковые) черты лица, укрупненный нос, укрупненные
губы; далеко выступающаЯ нижнЯЯ челюсть, непреклоннаЯ жесткость которой не
смЯгчалась даже полным отсутствием зубов; большие глаза, временами очень
красивые, большей частью довольно страшные. ‚ его облике было что-то
невсамделишное, какаЯ-то принудительность формы, как бы раздутость. Џожалуй,
он был похож на переростка, как будто мальчику лет тринадцати ввели какой-то
ужасный гормон (есть у ‹. ‹агина такаЯ повесть) и он быстро-быстро
увеличилсЯ в размерах и стал на равных и даже свысока общатьсЯ со взрослыми
дЯдЯми и тетЯми.

‘реди тонконогих, жидких кровью, трудом поворачиваЯ шею бычью, на сытый
праздник тучному здоровью людей из мЯса Я зычно кличу.

Ќа этом образе поэта-великана, обладателЯ физической и духовной мощи,
строилась эстетика ЊаЯковского и на этом держалась его идеологиЯ: сначала --
идеологиЯ разрушениЯ, потом -- идеологиЯ оптимизма. Њежду тем, он не был ни
очень сильным, ни, тем более, физически здоровым. Ћн был просто болезненным
человеком, с юности абсолютно беззубым, с вечно распухшим гриппозным носом,
с больной головой и влажными руками. € тут врЯд ли виновато южное
происхождение и переселение в зимние страны. Ћн постоЯнно простужалсЯ и
болел и в Љрыму, и в …впатории. ЃолеЯ, проЯвлЯл ужасную мнительность, без
конца мерЯл температуру, однажды разбил подрЯд три градусника...
”изически он также был не сильнее среднего мужчины с нормальным ростом.
"’ак что слова его: "‘ удовольствием справлюсь с двоими, а разозлить --
и с тремЯ", эти слова,-- замечает современник,-- надо рассматривать как
поэтическую фигуру".

‘кажем так: и эти слова...
Ќе только в стихах -- в повседневной жизни он редкое слово сказал в
простоте, чуть не всЯкое его проЯвление было фигурой. ‚ его внешности, в
походке, во всех повадках присутствовал непременный театральный эффект,
невзаправдашность, выстроенность, декоративность. „аже постоЯнное его
курение на самом деле курением не было: он, не затЯгиваЯсь, набирал и
выпускал дым. „а и рост его -- 189 см-- не был сам по себе фантастическим.
‚ероЯтно, он был не выше ’ретьЯкова, не намного выше Ѓориса ЏильнЯка. Ќо он
неутомимо играл огромность, убеждаЯ себЯ, читателЯ, зрителЯ...
‚ его общении с людьми, далекими и близкими, не было ни прЯмоты, ни
равенства, он знал лишь покровительство или подчинение.
‚се детские критерии и подростковые страсти сохранились в нем, но
увеличились в размерах и так перешли во взрослую жизнь. Џреклонение перед
любой силой, перед всем крупным и многочисленным; боЯзнь показатьсЯ смешным
и слабым; деление мира на врагов и друзей, на чужих и своих, на наших -- не
наших; жестокость и в то же времЯ плаксивость; ненависть к старшим и страх
перед ними; и наконец, затаенное, застенчиво-наглое, болезненно-изломанное
отношение к женщине.
Љ ЊаЯковскому, как, быть может, ни к кому другому, применим
психоаналитический ключ (пусть это отмычка -- неважно, лишь бы мог
открывать). …сли все истоки поведениЯ и характера взрослого человека
обнаруживаютсЯ в детстве, то насколько же Ярче они должны проЯвлЯтьсЯ у
заторможенного переростка, одаренного к тому же несравненным талантом Яркой
словесной формулировки! Ќе надо быть специалистом и посвЯщенным, чтобы в
настойчивых жалобах гиганта-самца увидеть перевернутые детские страхи.
"ѓолодным самкам накормим желаниЯ, "проститутки, как свЯтыню, на руках
понесут" -- эти построениЯ слишком демонстративны, слишком громки и слишком
нервозны, чтобы означать что-либо иное, кроме тайной неуверенности в себе. Ђ
образ отдающейсЯ -- неотдающейсЯ женщины (земли, славы, толпы и т. л.) и
вовсе не нуждаетсЯ ни в какой расшифровке.

ќту детскую неуверенность ЊаЯковского зорко подметил Ѓенедикт ‹ившиц,
чуть не с первого их знакомства в 13-м году. “же была написана "Љофта фата":
"Џусть землЯ кричит, в покое обабившись: "’ы зеленые весны идешь
насиловать!" ...†енщины, любЯщие мое мЯсо, и эта..." Ќо ‹ившиц, человек
наблюдательный и умный, к тому же хорошо знакомый с психоанализом, обратил
внимание и на то, как ЊаЯковский распевает стихи €горЯ ‘еверЯнина, тогда еще
любимого им поэта, сильно акцентируЯ первую строчку: "‘ тех пор, как все
мужчины умерли...".

‹ившиц пишет:
"‡ачем с такой настойчивостью смаковать перспективу исчезновениЯ всех
мужчин на земле? -- думал Я. Ќет ли тут проЯвлениЯ того, что ”рейд назвал
Selbst-minderwertigkeit,-- сознаниЯ, быть может, только временного,
собственной малозначительности? (...) џ высказал свою догадку ‚олоде -- и
попал прЯмо в цель".
Њожно только изумлЯтьсЯ тому искусству и той активности, с которыми
двадцатилетний ЊаЯковский выстраивал себЯ как личность, и в чужих, и в своих
глазах. ’от небольшой уголок души, где гнездилась его подлиннаЯ боль-обида,
он использует как универсальный источник чувств, сублимируемых в любые
другие виды, так что даже на подмененном мотиве остаетсЯ отпечаток исходной
подлинности. Ќе то ему болит, на что он жалуетсЯ, а совсем, быть может,
противоположное, но закон сохранениЯ, заложенный в нашем сознании, говорит
нам, что исходнаЯ боль существует. Ќа этой подмене все и основано, в этом
смысле, быть может, и "смирЯл" и "на горло", и сами эти строки -- тоже
подмена, с использованием совершенно иной энергии...
Џозднее, в 22-м году, уже несколько успокоившись и утвердившись, введЯ
свою жизнь в определенный ритм, он опЯть возвращаетсЯ к теме любви и женщины
и вновь совершает очередную трансформацию, в соответствии с новым
общественным наполнением. Ћн переводит свою былую обойденность из чисто
чувственного -- в социально-материальное русло. Ќо зато уж теперь он ее
называет. Ћдна подмена введена, но другаЯ отброшена. ЋказываетсЯ, в юности
он не мог любить. Ћн не мог любить, потому что сидел в тюрьме, он не мог
любить, потому что не было денег (?), он не мог любить по тысЯче разных
причин, но зато уж теперь доподлинно Ясно, что он не насиловал зеленых
весен, а вовсе даже наоборот:

Ћ, сколько их, одних только весен, за 20 лет в распаленного ввалено!

’ридцатилетний ЊаЯковский разъЯснЯет двадцатилетнего, опровергаЯ его и
разоблачаЯ. ќто неизбежно: в его мире подмен разъЯснение -- это и есть
разоблачение:

“ взрослых дела. ‚ рублЯх карманы. ‹юбить? Џожалуйста! ђубликов за сто.
Ђ Я, бездомный, ручища в рваный в карман засунул и шлЯлсЯ, глазастый.

’айнаЯ зависть к миру взрослых, которые знают то, чего ты не знаешь, и
могут то, чего ты не можешь, конечно же, существовала у всех. Ќо редко у
кого она так законсервировалась, с такой полнотой перешла в юность и
зрелость. ‡астывший эгоцентризм ЊаЯковского (отметим умиленное "шлЯлсЯ,
глазастый") существовал среди страхов и подозрений. Ћн мог чувствовать себЯ
на высоте и в безопасности, только погружаЯ все окружающее в грЯзь. „а,
любовь доступна взрослым, но у них она -- гадость и мерзость:

ЌажрутсЯ, а после, в ночной слепоте, вывалЯсь мЯсами в пухе и вате,
сползутсЯ друг на друге потеть, города содрогаЯ скрипом кроватей.

’е же самые желаниЯ и страсти у него, у поэта,-- достойны и трогательны
и имеют красивые метонимические названиЯ:

Ќочью хочетсЯ звон свой спрЯтать в мЯгкое, в женское...

…сли прибавить сюда тЯгу к расчленениЯм, навЯзчивую символику замещений
("сплошное сердце, сплошные губы" или подрЯд, буквально в соседних строчках:
"как солдат бережет свою единственную ногу", "как собака... несет
перееханную поездом лапу") и сверх прочего, уже с некоторой натЯжкой, но
тоже пригодное к применению, единственное упоминание в стихах об отце:
"обольем керосином" -- то получим в избытке все необходимое длЯ успешной
работы "венской делегации", как любил выражатьсЯ другой ‚ладимир
‚ладимирович...

„лЯ себЯ же отметим в очередной раз -- изначальный, неизбежный,
последовательный характер подмен и замещений в поэтическом мире ЊаЯковского.
‡десь, в конечном счете, каждаЯ строчка ЯвлЯетсЯ не тем, за что себЯ выдает.
Љаждый раз приходитсЯ помимо стиха, а очень часто вопреки ему конструировать
подлинный предмет и мотив. „ело же это хлопотное и ненадежное. Ќадо знать,
когда написано, длЯ чего, кому, почему и так далее, и кто же все это может
знать? "‚оспаленной губой припади и попей..." Џопей, попробуй...

…сть такаЯ пантомима у ЊарселЯ Њарсо, очевидно, традиционнаЯ в этом
жанре. Ђктер примерЯет различные маски, снимает одну, надевает другую, и
вдруг одна из них, самаЯ неестественнаЯ, приходитсЯ ему настолько впору, что
накрепко прирастает к лицу и никак не снимаетсЯ. Ћн мучаетсЯ, но ничего не
может поделать, его усилиЯ составлЯют жуткий контраст с парадным выражением,
застывшим на маске-лице, и так он и умирает, со сведенными руками, с этой
нелепой гримасой.
‘ самой ранней юности, или даже с детства, ЊаЯковский конструирует себЯ
как личность, непрерывно экспериментируЯ и проверЯЯ результаты. …стественно,
что выход на широкую публику, не абстрактную читательскую, а конкретную
зрительскую, был ему абсолютно необходим. Ћн надевает и примерЯет различные
маски и вместо зеркала смотритсЯ в зрительный зал. ‹ишь по некоторым
переходЯщим признакам можно попытатьсЯ составить представление, что в них
есть от него самого, от его подлинного лица. ‹ица же мы никогда не увидим и
только по аналогии с другими людьми можем предполагать его существование.
‘истема масок, то грозных, то жалобных,-- это и система его личности, и
его поэтическаЯ система. …го многоликость отмечалась всеми. "ЊаЯковский
обладал свойствами многих людей,-- замечает Љ. ‡елинский.-- Љто он? —еловек
с падающей челюстью, ронЯющий насмешливые и презрительные слова? Љто он?
‘амоуверенный босс, безапеллЯционно отвешивающий суждениЯ, отвечающий
иронически, а то и просто грубо?.. ђазным бывал ЊаЯковский... ‘амое сильное
впечатление производило его превращение из громкоголосого битюга,
оратора-демагога... в ранимейшего и утонченнейшего человека... ’аким чаще
всего его знали женщины, которых он пугал своим напором".

Љаким же все-таки его знали женщины, утонченнейшим -- или пугавшим
напором?
„умаетсЯ, не столько напором пугал он женщин (многие сочли бы это за
достоинство), а главным образом неестественностью, дурной, отчуждающей
неожиданностью, резкой сменой настроений и построений. Љак на вращающемсЯ
круге в театре: нажатие кнопки -- и поле битвы с разбросанными там и сЯм
трупами уплывает куда-то влево и вглубь, а перед нами -- уютный домик
рыбака. Ћднако какой уж там уют, после трупов...
€ все же, как это часто бывает, чем пугал, тем и притЯгивал. € не
только и не столько женщин.
…го оглушительное громыхание и снисходительное покровительство; его
заметность в любой среде, театральность, зрелищность его облика; его,
наконец, стойкаЯ слава, менЯвшаЯ лишь Ярлыки и оттенки,-- все это было
источником тЯги, которую испытали самые разные люди. Ќадо было иметь
серьезное предубеждение, какую-то заведомо враждебную позицию или
конкурирующий интерес, чтобы не попасть под его обаЯние. ‚нешнЯЯ
неожиданность поступков и жестов, постоЯнное ожидание этой неожиданности, ну
хотЯ бы реплики или каламбура,-- играли здесь не последнюю роль. €, конечно,
контрастность его поведениЯ резко увеличивала цену и вес всех положительных
проЯвлений. "Ћн к друзьЯм милел людскою ласкою, он к врагам вставал железа
тверже". Џараллель очевидна. Ћ нем будут также писать с умилением, что он
хорошо относилсЯ к друзьЯм, заботилсЯ о матери и о сестрах, любил детей и
животных*. ‹юбое нормальное человеческое движение, пусть представленное в
микроскопических дозах, вырастет в решающую добродетель -- по контрасту со
всем его общедоступным обликом.
‚се рассказы друзей о его повседневных достоинствах насыщены и
исполнены Ярких чувств, все примеры -- убоги и смехотворны.
’ак, доброта (в воспоминаниЯх Ћлеши и Љатаева) иллюстрируетсЯ
предложением денег в долг или вопросом о здоровье по телефону. Њощный
интеллект (в пассажах ќренбурга) подтверждаетсЯ заурЯднейшими разговорами и
уже известным нам ответом на записку: "џ не печка, не море, не чума..."

€ это не только в поздних пересказах, так часто бывало и в жизни. ‹юбой
намек на доброжелательство со стороны главарЯ-демагога был лестен и вызывал
благодарность. ‹юбое живое слово из гипсовых уст воспринималось как подарок
и откровение..
Џросмотрим с десЯток его фотографий, начинаЯ от самых ранних и кончаЯ
последними. Њы увидим, как твердеют его черты, как все меньше остаетсЯ в них
человеческого, подвижного и мимолетного. Џоследовательный монтаж из
портретов ЊаЯковского -- это леденЯщее душу зрелище. Ќа наших глазах живое
лицо подростка, с еще не оформившимсЯ выражением, превращаетсЯ в застывшую
маску переростка. € вот уже от одного снимка к другому только чуть
изменЯетсЯ выражение губ да папироса перемещаетсЯ из угла в угол...

…го портрет не удалсЯ ни одному художнику, а попытки были у самых
именитых. € единственное исключение -- гравюра Њогилевского, ставшаЯ
эмблемой театра на улице ѓерцена. …е успех определилсЯ не столько талантом
автора, сколько исключительным свойством заданиЯ. Њогилевский не пыталсЯ
изобразить лицо, он копировал маску.

* ‚ этом свете заслуживают особого вниманиЯ всЯческие невольные
проговори. Ќапример, стыдливое свидетельство Ђсеева о напрЯженных отношениЯх
ЊаЯковского с сестрами или замечание ‹или ћрьевны о том, что деньги матери
он посылал лишь после неодно-хратных ее напоминаний.

ѓлава седьмаЯ. ЉЌџ‡њ ЌЂЉЂ€„‡…

ЌеподвижнаЯ маска, нарисованные декорации -- таков ЊаЯковский двадцатых
годов и особенно заграничных поездок.

...ночи августа звездой набиты на густо!

ќти строчки восхитили ћриЯ Ћлешу. "ђифма,-- говорит он,-- как всегда,
конечно, великолепнаЯ, только ради нее и набито небо звездами".

€ тут же, как это часто с ним бывает, спохватываетсЯ, чувствуЯ, что
сказал не то. €, как все биографы ЊаЯковского, разрЯжает обстановку за счет
самоуничижениЯ:
"‚озможно, впрочем, что Я педант -- ведь ночь-то описываетсЯ
тропическаЯ, длЯ глаза европейца всегда набитаЯ звездами!"

Ќо со стихами свЯзан какой-то разговор, и Ћлеша не может его не
привести:
"Љогда он вернулсЯ из Ђмерики, Я как раз спросил его о тех звездах. Ћн
сперва не понЯл, потом, понЯв, сказал, что не видел". Ђх, опЯть
спохватыватьсЯ бедному Ћлеше, опЯть выкручиватьсЯ тем же макаром!
"Џожалуй, Я в чем-то путаю, что-то здесь забываю. Ќе может быть, чтобы
он, головою над всеми..."

Ќу, конечно, не может быть! Ђ если Ћлеша помнит именно так, то, значит,
он педант и склеротик, и недостоин, и сам признаетсЯ, и готов подписать
любой протокол...
"Ќе может быть, чтобы он, головою над всеми,-- не увидел, что созвездиЯ
нарисованы по-иному, что звезды горЯт иные!"

Ќет, не длЯ того семь лет ЊаЯковский моталсЯ но заграницам, чтобы
выЯснЯть, какие там иные созвездиЯ.
€ вообще -- не длЯ того, чтобы что-то выЯснЯть. ‘трого говорЯ, все
стихи о загранице он мог бы написать, не выезжаЯ из Њосквы. Џисал же он
когда-то о страшном —икаго и не жаловалсЯ на недостаток информации, и сам
потом утверждал в "Ћткрытии Ђмерики", что —икаго описан им верно. €зготовлЯл
же он бесчисленные плакаты ђЋ‘’Ђ, не видЯ в глаза живого белогвардейца или
даже современного ему крестьЯнина. —то мы знали о ‡ападе до поездок
ЊаЯковского? —то там -- эксплуатациЯ человека человеком, культ чистогана,
мерзость и грЯзь. —то мы узнали из его стихов? —то там действительно
эксплуатациЯ, и мерзость и грЯзь, и культ чистогана. —ем могли бы мы
порадовать наши глаза, уставшие от лицезрениЯ эксплуатации?
Џрогрессивно-освободительными движениЯми и, конечно, техникой, техникой,
техникой, сработанной честными рабочими руками. ’ак оно и вышло в точности.
€ как ночи августа набиты звездой ради рифмы, длЯ формального
соответствиЯ, точно так же набиты чем надо и разделены на необходимые
рубрики все отсеки и закоулки западной жизни. ‚се, что удивлЯло за границей
ЊаЯковского, удивило его еще в Њоскве, все, что обрадовало,-- радовало дома.

Џропер океаном. Џриехал. ‘топЋткрыл Ђмерику в Ќью-‰орке на крыше.
‘верху смотрю: это ж наш Љонотоп! ’олько в тысЯчу раз шире и выше.

‚ этой точной пародии Ђлександра Ђрхангельского не хватает только
одного -- злости. € даже не злости, а злобы.
Њежду тем к середине двадцатых годов, уже изрЯдно устав возвеличивать,
ЊаЯковский за границей пытаетсЯ обрести второе дыхание.

ѓоры злобы аж ноги гнут. „аже шеЯ вспухает зобом ‹езет в рот, в глаза и
внутрь. ЋседаЯ, влезает злоба.

Ќо и в этой злобе, даже в ней, чувствуетсЯ уже что-то ненастоЯщее,
декоративное, бумажно-плакатное. Ќу на что ему, собственно, злитьсЯ?

‚есь в огне. ‘тою на ђиверсайде. ‘боку фордами штурмуют мрака форт.
Ќебоскребы локти скручивают сзади, впереди американский флот.

‘лова, призванные означать враждебность, никак не выполнЯют своего
назначениЯ. "‚есь в огне" -- это просто такое Яркое освещение. ”орды
"штурмуют" -- но, опЯть-таки, мрак. ‹окти же, скручиваемые небоскребами,--
это уж и вовсе что-то надуманное, так можно сказать лишь от чувственной
лени.

Ќет, даже злоба ЊаЯковского неподлинна в этом кошмарном враждебном
мире, из которого он обычно возвращалсЯ домой, лищь "последний франк в авто
разменЯв".
Ћн честно расходует весь набор формальных приемов, давно отработанных
на отечественных объектах: проклЯтьЯ жирным, громление старьЯ, призывы
использовать собор под кино или вбить, раскачав, в мостовые тела
"‚андерлипов, ђокфеллеров, ”ордов"... Ћн даже прибавлЯет нечто новое --
заграничную атрибутику и словарь. ќтот нехитрый прием в путевых зарисовках
используют впоследствии все наши полпреды стиха, от Љонстантина ‘имонова до
ЂндреЯ ‚ознесенского.
ЃеретсЯ любое английское слово, рифмуетсЯ с русским -- и читатель
чувствует, без особых усилий, что он в Ђмерике.

џ злею: "‚ыйдь, окно разломай,-- а бритвы раздай длЯ жирных горл".
„евушке мнитсЯ:
"Њай, Њай горл".

Љак известно, ЊаЯковский Языков не знал и по сноскам-переводам под его
стихами можно составить исчерпывающее представление о его словарном запасе.
џзык его заграничных стихов напоминает Язык "американских русских", которых
он с презрением передразнивает: "џ вам, сэр, назначаю апойнтман. ‚ы знаете,
кажетсЯ, мой апартман?" Џо его же собственному выражению, "в горле
застревают английского огрызки" -- не в том горле, длЯ которого острые
бритвы, а в своем, родном, маЯковском, горле, которое надо беречь от
простуд. Ћн мог бы знать Язык, а мог бы не знать, дело не в этом. „ело в
том, что, декорируЯ стих огрызками английского, он нарушает законы
восприЯтиЯ, а это бы должно было его тревожить.

"‘идишь, глазами буржуев охлопана. —ем обнадежена? „ура из дур". Ђ
девушке слышитсЯ:
"Ћпен, опен ди дор".

’акаЯ сценка. Љазалось бы, неплохо придумано. Ћн, значит, по-русски, а
ей-то кажетсЯ... Ќа самом деле придумано плохо, главным образом потому, что
-- придумано. Ќе может живаЯ американскаЯ девушка думать такими словами,
такими звучаниЯми. ќти построениЯ, с их русской транскрипцией, копирующей
скорее "заграничное" написание, нежели английское произношение, могут
слышатьсЯ только самому ЊаЯковскому. ќто он, а никакаЯ не американскаЯ
девушка, сначала аккуратно построил свое "ди дор", а затем, как обычно,
задним числом, подобрал к нему созвучную русскую фразу с ее глубочайшим
социальным смыслом ("глазами буржуев охлопана").
€нтересно, что механистичность этого приема сохранЯетсЯ при всех
возможных преобразованиЯх. „опустим, он написал бы английские слова
по-английски и без ошибок. ЏрЯмота и поверхностность способа, которым
создаетсЯ "иностранность" обстановки, все равно бы сохранилась. € мало того,
сохранилась бы неестественность. ‚есь фокус, всЯ идеЯ стихотворениЯ в том,
что девушка видит сквозь толстое стекло, как произносЯтсЯ чужие, непонЯтные
слова, а слышит при этом свои, родные. Ќо длЯ русского читателЯ -- все
наоборот. ‚ контексте русского стихотворениЯ думать пли говорить на чужом
Языке может только чужой человек, не мы. Њы не можем воспринЯть чужой Язык
как родной и, значит, никак не можем почувствовать эту американскую девушку,
встать по ее сторону стекла. €, следовательно, опЯть выходит, что эти
американские фразы слышит ЊаЯковский, а не она.

Џушкинский хлебник с его "васисдасом" уместен и замечателен как раз
потому, что эта точнаЯ шутка-метонимиЯ подчеркивает его чуждость, немецкость
в русской среде...
џ так подробно задержалсЯ на этом приеме из-за некоторой формальной его
новизны, а также из-за того, что с первого взглЯда он представлЯетсЯ
наименее уЯзвимым.
€з прочих упомЯну еще один, также сегоднЯ широко применЯемый, который,
по аналогии с кинематографом, Я назвал бы методом блуждающей маски. ‘остоит
он в отождествлении автора с объектом стиха. "џ помню: Я вел ђуставели отой
с царицей ’амарою шашни..." "€ вот, Я меч, Я мститель Ђрсен..." "Џозволь
мне, как немцу, как собственному сыну..."
Џрием этот, особенно в частом употреблении современных преемников
ЊаЯковского, сильно отдает шизофреническим бредом ("џ кубинец, Я ѓойЯ, Я
голаЯ женщина, мне кажетсЯ, сейчас Я иудей" и так далее). Ќо зато он
позволЯет предельно простыми средствами имитировать самые важные вещи: мощь
поэтического воображениЯ и глубину состраданиЯ.

Њногие другие не стоЯт и нескольких слов. Џоэт ездит по заграницам и,
вместе с мыльницей и гуттаперчевым тазиком, таскает с собой набор трафаретов
-- тех же окон ђЋ‘’Ђ с окном в окне -- отверстием длЯ головы. Љак бойкий
провинциальный фотограф, он вставлЯет в них то одно, то другое лицо -- то
француза, то испанца, то американца. Ћдно окно -- длЯ жирного буржуЯ, другое
-- длЯ оглупленного рабочего, третье -- длЯ сознательного активиста. € два
отдельных окна длЯ женщин: длЯ богатой продажной н длЯ честной бедной...
Ќеобходимое соотношение между плохим и хорошим соблюдаетсЯ со скрупулезной
аккуратностью. …сли быстрый поезд -- то "сталью глушит", если Ѓруклинский
мост -- то с него кидались в ѓудзон безработные, а если песнЯ разгонЯет
уныние, то какаЯ это песнЯ в стране джаза? Ќу, конечно, вы уже догадались :
"Њы смело в бой пойдем за власть ‘оветов!"

Ќу скажите честно, надо ли было ехать в Ђмерику, чтоб написать,
например, такое:
"Ђмериканцем называет себЯ белый, который даже евреЯ считает
чернокожим, негру не подает руки; увидев негра с белой женщиной, негра
револьвером гонит домой; сам безнаказанно насилует негритЯнских девочек, а
негра, приблизившегосЯ к белой женщине, судит судом линча, т. е. обрывает
ему руки, ноги и живого жарит на костре".

€так, если что-то и примирЯет с ‡ападом, так это -- техника, техника,
техника.
"‚ы любите молнию в небе, а Я-- в электрическом утюге",-- сказал
ЊаЯковский Џастернаку. ќта фраза призвана служить иллюстрацией его
пристрастиЯ к технике и всЯческим изделиЯм рук человеческих. Ћднако ведь ею
в такой же степени можно иллюстрировать и нелюбовь к природе.
"Ћтец, очевидно, отдернул рукавом ветку шиповника. ‚етка с размаху
шипами в мои щеки. —уть повизгиваЯ, вытаскиваю колючки... ‚ расступившемсЯ
тумане под ногами -- Ярче неба. ќто электричество. Љлепочный завод кнЯзЯ
Ќакашидзе. Џосле электричества совершенно бросил интересоватьсЯ природой.
ЌеусовершенствованнаЯ вещь".

ќти его воспоминаниЯ детства изложены во вполне уже зрелом возрасте, и
здесь не просто красиваЯ фраза, а недвусмысленнаЯ декларациЯ. €, однако, все
это -- как бы следствиЯ, опосредованные, вторичные впечатлениЯ. Џервое же,
что бросаетсЯ в глаза, когда читаешь такие заЯвлениЯ ЊаЯковского,-- его
техническаЯ малограмотность.
Ћн вообще довольно мало знал. Љогда он, то в одном, то в другом месте,
заЯвлЯет о своей нелюбви к книгам, то это не избыточность пресыщениЯ, а
попытка утвердить и возвысить свою недостаточность. ’о он отвергает только
толстые книги, то книги про любовь, то книги про сыщиков, то вообще всю
беллетристику. "—то делать?" длЯ него образец романа. Ћн в упор утверждает
на публичных диспутах, что можно хорошо писать, ничего не читаЯ, и милейший
‹уначарский всерьез и многословно ему возражает. €, конечно, всегда не
просто мнение, не просто позициЯ, но нажим, требованиЯ, проклЯтьЯ, а то и
хуже того.
"Љогда ‚олодЯ училсЯ в пЯтом классе,-- вспоминает его сестра,--
распространение в магазинах и на лотках получили книжки о похождениЯх
английских сыщиков. Њногие ученики 5-й гимназии увлекались этой
литературой... Џо его инициативе был организован поход против этой
литературы. ѓруппа гимназистов под предводительством ‚олоди собирала ее по
всем классам и торжественно предавала огню". ‘обирала... ‘ловно книги там
были рассыпаны. Џредставим себе эту банду подростков во главе с долговЯзым
тЯжелочелюстным ‚олодей, как они шумно врываютсЯ в классы, вырывают из рук у
ребЯт искомые книги (да, наверно, любые, поди разберись на ходу), обыскивают
парты, вытрЯхивают портфели...
Џовзрослев, он уже не сжигал книги, но неприЯзненное к ним отношение
сохранил до конца своих дней.
"Ќикогда ничего не хочу читать... Љниги? —то книги!"
Љак всегда при чтении ЊаЯковского, вооруженные весовыми множителЯми, мы
расцениваем эти строчки как эпатажные, употребленные в каком-то ином смысле,
означающие высшую степень чего-то -- отчужденности, горечи, разочарованиЯ...
Њежду тем здесь один из немногих случаев буквального соответствиЯ смыслу. Ћн
на самом деле ничего не читал. …го "рабочаЯ комната" на ‹убЯнке поражает
отсутствием книг. Ќа вопрос анкеты: "…сть ли у вас библиотека?" -- он
отвечает: "ЋбщаЯ с Ћ. Ѓриком..."

Ќекультурность ЊаЯковского, вообще говорЯ, могла бы быть его сугубо
частным делом, если бы не подрывала в самой основе пафос его антикультурной
позиции. Ћдно дело -- восстание против культуры, другое -- нападение на нее
извне. Ћдно дело -- отрицание культуры человеком, ее усвоившим и ей
принадлежащим, в этом сеть определенное моральное право и бесспорный личный
трагизм. € другое -- отрицание скопом и в массе того, что задето лишь по
поверхности. ‚ его выборе между культурой и цивилизацией, между культурой и
техникой нет не только преодолениЯ и отказа, в этом выборе нет и самого
выбора, по сути, он тривиален.
Ќо и его преклонение перед техникой также основано на незнании, на
поверхностном восприЯтии, на дикарском восторге:

‘мотрю, как в поезд глЯдит эскимос... Ђ если Љавказ помешает --
срыть?.. Ђж за Ѓайкал отброшеннаЯ, попЯтитсЯ тайга...

ЋтрицаЯ культуру и отвергаЯ природу, он в противовес им утверждает то,
о чем имеет лишь самое отдаленное представление...
Њладший современник ЊаЯковского Ђндрей Џлатонов, в отличие от него
хорошо разбиралсЯ в технике. € он действительно ее любил. Ќо он любил не
внешние ее атрибуты, не удобства, ею доставлЯемые, а скрытое изЯщество
инженерных решений, красоту взаимодействиЯ машины и мастера. Њы никогда не
найдем в его произведениЯх ни дикарского восторга перед машиной, ни тем
более противопоставлениЯ машины природе. “ Џлатонова техника предстает как
часть природы, как одно из ее чудесных проЯвлений, ставшее ощутимым и
наблюдаемым благодарЯ искусству и умению человека. Ќо и человек у него --
часть природы, так что никакого противоречиЯ быть не может.
ЊаЯковский не то чтобы любит технику -- он любит блага, ею
доставлЯемые, а ей поклонЯетсЯ как источнику благ. Љрасота техники --
красота пользы. Ќо при этом он не может избежать деталей, технических и
вообще профессиональных, и здесь таитсЯ длЯ него серьезнаЯ опасность. Љак
раз в подробностЯх и деталЯх то и дело проЯвлЯетсЯ его неосведомленность,
хотЯ не всегда ее можно отделить от неосведомленности грамматической.

ђубанок в руки -- работа другаЯ: суки, закорюки рубанком стругаем.

џсно, что строгать можно только доски, суки же и закорюки -- срезать,
состругивать.
€ли другой пример, подмеченный ЉвЯтковским: "Џоэмы замерли, к жерлу
прижав жерло..." -- вместо "ствол к стволу". "Ћчевидно,-- замечает
ЉвЯтковский,-- что поэмы, прижатые заглавиЯми жерло к жерлу, стали бы
стрелЯть друг в друга".
Ћн говорит о движении морских транспортов. "узлов полтораста накручиваЯ
за день", полагаЯ, что узел -- это мера расстоЯниЯ, в то времЯ как это мера
скорости.

€ли снова "Љем быть"... ‚ообще это кладезь. Ћт первой, такой зримо
материальной строчки "“ менЯ растут года" (так и хочетсЯ спросить: откуда?)
до последней, с ее педагогической универсальностью.. Ќо мы-то сейчас о
технике.

’ам - дым здесь - гром ѓро- мим весь дом...

’ак звучно рассказывает поэт маленьким детЯм о заводе, где делают
паровозы. ‚идимо, он надеетсЯ, что им известно еще меньше, чем ему. ‚ рЯде
случаев это, быть может, и так. Ќо зато дети не знают и стихотворческих
тонкостей и не оценЯт полностью рифмующихсЯ строчек: здесь гром -- весь дом.
‚от ћрий Ћлеша, тот бы, конечно, отметил, что только ради этой прекрасной
рифмы и громим мы весь дом. Љакой дом? Ђ черт его знает! ѓромим...
Ћн сам признаетсЯ -- в других стихах, в другое времЯ, длЯ другого
читателЯ: "может, Я стихами выхлебаю дни, и не увидав токарного станка". ќто
не мешает его педагогической работе в области техники и разных производств.
Љлепочный завод кнЯзЯ Ќакашидзе остаетсЯ длЯ ЊаЯковского
подсознательным идеалом и, видимо, источником информации. € если не клепки
длЯ бочек то винты и гайки выступают как единственные реальные детали,
которые он использует по назначению:

џ гайки делаю, а ты длЯ гайки делаешь винты.

‚от, наконец, совершенно безопасные строчки. ‚инты длЯ гаек... —то
может быть проще? ‘топ! „лЯ гаек или длЯ гайки? Ќесколько гаек на один винт
-- это вещь вполне представимаЯ. Ќо несколько винтов длЯ одной гайки?!
Ђх, вы скажете, надоело, оставьте ваши придирки. Ќу это такаЯ
собирательнаЯ гайка, единственное число в значении множественного,
ЊаЯковский его очень часто использует: "звездой набиты", "винты длЯ
гайки"...

Ќе-ет, скажу Я, так не выходит, потерпите еще минутку. ‚ первой строчке
множественное -- это множественное, и во второй винты -- это тоже винты.
‡начение числа определено, и уже не может быть никаких замещений. Ђ поставил
он здесь единственное число все длЯ той же внутренней рифмы, чтоб
винительный падеж множества гаек рифмовалсЯ с родительным падежом одной: Я
гайки -- длЯ гайки. € бросаетсЯ банда винтов-насильников на
одну-единственную бедную гаечку, и все это -- ради прекрасной рифмы. Ќе
такой уж, кстати, прекрасной...

€ коль скоро речь зашла о стихах длЯ детей, то вспомним и некоторые
другие, уже в свЯзи не с машиной, а с поэтической техникой,-- "—то такое
хорошо и что такое плохо?". ‚спомним, к примеру, это название, уместное
разве что в обратном смысле, в каком-нибудь лихом парадоксе •армса. ‚се эти
приторные поучениЯ, стерильные образцы длЯ подражаниЯ, халтурные
согласованиЯ строчек: "это вот", "пишут тут"... Џереросток, так и не ставший
взрослым, он не представлЯл себе иного обращениЯ с детьми, кроме прЯмой
скуловоротной дидактики.
Ћн и взрослых всегда поучал и воспитывал, и со взрослыми читателЯми
обращалсЯ, как с детьми. Љого он только не учил в своей жизни! Ћн учил
поэта, он учил рабочего, он учил крестьЯнина, он учил ученого. ‚ переносном
-- но и в прЯмом смысле. …го чистота и нетронутость в научной области,
естественно, превосходит нетронутость техническую. ќто позволЯет ему с
легким сердцем требовать от неведомой ему науки поменьше заниматьсЯ всЯкими
теориЯми (главное -- поменьше читать всЯких толстых книг), а быть ближе к
жизни и практике:

Ќа книги одни -- ученьЯ не тратьте-ка. Ћбъединись, теориЯ с практикой.

‡амечательно здесь постоЯнство позиции в столь сложном и длЯ многих не
решенном вопросе. Љак будто не прошло пЯтнадцати лет от юношеского "ѓимна
ученому" с его знаменитым квадратным корнем, призванным раз и навсегда
напугать читателЯ своей жуткой оторванностью от жизни,-- до этих зрелых,
заметно усталых, но исполненных все того же детского пафоса строк...

Њежду тем ћрий Ћлеша рассказывает: "Ђвтомобиль он купил, кажетсЯ, в
Ђмерике. ќто было в ту эпоху необычно -- иметь собственный автомобиль, и то,
что у ЊаЯковского он был, было темой разговоров в наших кругах. ‚ том, что
он приобрел автомобиль, сказалась его любовь к современному, к
индустриальному, к технике..."
ќто было необычно, можно поверить. € легко представить себе разговоры
"в наших кругах".
Љонец 28-го года. Ќачало массовых раскулачиваний. Џервые вредительские
дела. ‘оловки переполнены до отказа. •леба не хватает, введены карточки.
Ќадо было очень любить технику и именно той самой любовью, какой любил ее
ЊаЯковский, чтобы именно в это времЯ... Ќет, не в Ђмерике. Ћлеша забыл. ‚
Џариже, который к тому моменту успел смертельно надоесть ЊаЯковскому. Ћн
жалуетсЯ на это в письмах ‹иле и намереваетсЯ ехать на отдых в Ќиццу и
Њонте-Љарло. •лопоты, свЯзанные с покупкой, также отнимают много сил и
времени. Ћн обсуждает в письмах и телеграммах систему, мощность двигателЯ,
цвет и наконец останавливаетсЯ на "сером реношке"...

Љак и в прежние эпатажные времена, он продолжает удивлЯть публику. Ћн
любит путешествовать -- и путешествует, другие не любЯт и сидЯт дома. Ћн
любит технику -- и покупает автомобиль, другие не любЯт и ездЯт в трамвае.
’рамвай -- это разве техника? ќто склоки, это жди, это стой и трЯсись.
’ехника -- то, что создает удобства, комфорт и всЯческую приЯтность. ’ехника
-- это социализм.

Љак будто пришел к социализму в гости, от удовольствиЯ -- захватывает
дых. Ѓрюки на крюк, блузу на гвоздик, мыло в руку и... бултых!

‚от предел мечтаний, вот счастье, вот светлое завтра. Џоэт-бунтарь, не
жалевший сил длЯ борьбы с отжившим старьем, сжигавший книги, крушивший
соборы, расстреливавший картинные галереи, казнивший министров, актеров,
коммерсантов,-- показывает нам, наконец, длЯ чего он все это делал.
Ѓултых!
Ќе надо думать, что этот мещанский рай возник перед ним лишь в
последние годы, в результате общественного разложениЯ. Ћн и в молодости
держал у себЯ перед глазами точно такие картинки:

Њой рай -- в нем залы ломит мебель, услуг электрических покой
фешенебелен. ’ам сладкий труд не мозолит руки, работа розой цветет на
ладони...

€нтересно было бы спросить Ћлешу, как он думает, личный шофер товарищ
ѓамазин тоже служил выражением любви ЊаЯковского к технике? ‚едь, как ни
странно (совсем не странно), ЊаЯковский был абсолютно беспомощен в обращении
с любыми техническими средствами и так-таки и не смог научитьсЯ водить свой
собственный автомобиль.

ќто был очень скучный человек. ’ам, где не было эстрады, аудитории,
состоЯщей хотЯ бы из одного слушателЯ, там, где не было объективно заданного
сценариЯ, театрализованного сюжета отношений,-- там разговаривать с ним было
не о чем, разговаривать было не с кем. ђита ђайт рассказывает, как однажды
несколько вечеров подрЯд пыталась записывать за ЊаЯковским все интересное,
что он выскажет. ‚се вечера он играл в карты, ничего примечательного не
сказал. "‚се осталось в стихах",-- поЯснЯет она. ќто верно в двоЯком смысле.
‚ том, который имеет в виду ђайт, но еще и в том, что ничего кроме ничего
сверх в нем никогда не было. …го внутренний мир вполне соответствовал стихам
любого периода и часто бывал беднее стихов, но никогда не богаче.
‚тораЯ половина его творческой жизни, примерно с 23-го года,-- это уже
окончательно плоский, двумерный, а порой одномерный период, но это не
значит, что вне стихов существовал какой-то объемный подлинник. Џодлинника
вообще не было.
…го космос и ранее был выстроен линейно, путем прЯмого увеличениЯ
размеров обыденных и повседневных предметов. ’еперь же он окончательно
замыкаетсЯ на том, что соответствует ему по степени сложности. ‚ его
абсолютизации руководЯщих установок, стилЯ жизни и отношений, в его
стремлении возвести в ранг вечности эту бренную мешанину понЯтий и слов нет
ни насилиЯ над собой, ни намеренного сужениЯ кругозора. ќто и есть мир
ЊаЯковского, никакого другого не существует. …го собственнаЯ, личнаЯ
бездуховность окончательно, хочетсЯ сказать -- органически -- сливаетсЯ с
коллективной бездуховностью и пошлостью.

Џройдут года сегоднЯшних тЯгот, летом коммуны согреет лета, и счастье
сластью огромных Ягод дозреет на красных октЯбрьских цветах.

Љакому пародисту, какому Ђрхангельскому, какому вообще постороннему
человеку, не содержащему в себе этой пошлой сласти, содержащему хоть
что-нибудь кроме нее,-- по силам такие строки?
’оскливаЯ ограниченность его кругозора еще настойчивей, чем в прЯмых
декларациЯх, бросаетсЯ в глаза в его многочисленных в последнее времЯ
сатирах. ‘атира, еще более, чем апологетика, лишена дистанции восприЯтиЯ. "џ
волком бы выгрыз бюрократизм..." Ќикого не минуют учреждениЯ и чиновники, но
люди обычно живут другим, а туда -- попадают. ЊаЯковский же этим и в этом
живет. “ него бюрократы и те, кто с ними боретсЯ, выступают как величины
одного измерениЯ и, в лучшем случае, равных порЯдков. ‚ конце концов это
приводит к тому, что ЊаЯковский, борЯсь с чиновником, не убивает его, а,
наоборот, утверждает.
Ќо нигде так не проЯвилась его ограниченность и отсутствие всЯкой
духовной опоры, как в изобличении мещанства и быта.
Ћн объЯвлЯет быт своим главным врагом, он раздувает любую мелочь
общежитиЯ до размеров национального бедствиЯ. ‚есь былой пафос борца и
трибуна, всю оставшуюсЯ энергию разрушениЯ он устремлЯет в эту узкую щель.

Ћпутали революцию обывательщины нити. ‘трашнее ‚рангелЯ обывательский
быт. ‘корее головы канарейкам сверните -- чтоб коммунизм канарейками не был
побит.

‚от кто угрожает коммунизму -- канарейки.
(’олько не надо вспоминать о любви к животным. ќто тема других,
отдельных стихов, принадлежность другой маски. Ќадо знать, почему написано,
когда написано, длЯ кого написано. ‚прочем, в ‚одопьЯном у ‹или ћрьевны есть
и канарейка -- подарок ЊаЯковского.)
ќтот страстный призыв: сверните головы! -- прозвучал в 21-м году. —ерез
восемь лет -- та же тема, та же опасность и столь же актуальна. Ќо
прибавилсЯ коллективный опыт. Ћказалось, что лучше сворачивать головы не
канарейкам, а их владельцам: "€зобретатель, даешь порошок универсальный,
сразу убивающий клопов и обывателей".

—то же он сделал, обыватель ЊаЯковского, чем он страшен и чем опасен?
€з потока проклЯтий и общих фраз попытаемсЯ извлечь его страшную вину,
обрекающую его на неминуемую гибель, отдельно от канареек и вместе с
клопами.
"—еловек приспособилсЯ и осел... пережил революцию... завел абажуры и
платьица..." Ќе боретсЯ вместе с "нищим Љитаем", а, напротив, опасаетсЯ
собственных бурь. "Ѓудучи очень в семействе добрым, так рассуждает лапчатый
гусь: "Ѓоже менЯ упаси от допра *, а от ЊЋЏра* -- и сам упасусь".

Ќе правда ли, очень по-человечески рассуждает лапчатый гусь? ‚от за то
его и убей!

Ќе один ЊаЯковский писал о мещанстве, было много разных писателей. €,
конечно, король среди всех -- ‡ощенко. Ќо какаЯ бездна отделЯет его от
ЊаЯковского!
‡ощенковский обыватель показан так, что, кажетсЯ, ни одна деталь не
потерЯна, и в то же времЯ чудесным образом сохранена огромнаЯ дистанциЯ
взглЯда, непрерывнаЯ соотнесенность с миром. —еловек как бы взвешен в
мировом пространстве, оно окружает его со всех сторон, вбирает его в себЯ и
противостоит ему. ‘ам он об этом не имеет понЯтиЯ, тычась в свои примуса и
калоши, но это знает про него автор и постоЯнно ощущает читатель. € от этого
вселенского соотнесениЯ обыватель ‡ощенко еще более ничтожен -- но и
значителен в своем ничтожестве, порой же -- просто величествен. ђазумеетсЯ,
здесь и речи не может быть не только о призыве к уничтожению, но и о простом
осуждении. †изнь не осуждает и не прославлЯет зощенковского героЯ, она через
него осуществлЯетсЯ.
‘овершенно иначе у ЊаЯковского. …го мещанин -- мурло и гад, осужденный
еще до стиха или пьесы (в полном соответствии с юридической практикой
времени). ђазговаривать с ним решительно не о чем, и интересен он лишь как
вредный паразит, разновидность насекомого (недаром -- "Љлоп"), как одно из
препЯтствий на пути настоЯщих людей все к тому же светлому завтра. Ќо и
противостоит ему не ‚селеннаЯ, а вот это самое светлое завтра -- в виде
каких-то больших машин, создающих материальную основу счастьЯ, и зданий,
тоже непременно больших: просторные палаты, белые халаты, светлые окна,
гладкие полы -- что-то вроде санаториЯ длЯ работников –Љ. Њасштаб ничтожный,
по сути -- никакой. Ћсуждение примуса и гитары в пользу трактора и духового
оркестра. —то такое трактор? Ѓольшой примус. —то такое оркестр? ЃольшаЯ
гитара. Ѓольшое мещанство против малого мещанства -- вот и всЯ официальнаЯ
философиЯ ЊаЯковского.

€ здесь происходит неотвратимое, то, чего и следовало ожидать. Џафос
обличениЯ оборачиваетсЯ автопародией, но уже и стилистической и смысловой.
’ам и сЯм карикатуры на мещан и обывателей выглЯдЯт как шаржи на самого
автора, лишь стоит сличить их с соседними строчками или с известными фактами
жизни.
‚от портрет ненавистного мещанина, обвинительнаЯ речь ЊаЯковского:

„авно канареек выкинул вон, нечего на птицу тратитьсЯ. ‘
индустриализации завел граммофон да канареечные абажуры и платьица.

Ђ вот здесь же, буквально через несколько страниц -- его защитительное
выступление:

-- Љупил,-- говорите; Љонешно, да. Љупил, и бросьте трепатьсЯ. „овольно
Я шлепал, дохл да тих, на разных кобылах-выдрах. ’еперь забензинено шесть
лошадих в моих четырех цилиндрах.

‡десь все то же самое, только увеличено. ‚место канареек --
кобылы-выдры, вместо граммофона -- серый "рено". Џримус-- трактор, гитара--
оркестр...*
„а и Џрисыпкин-ЃаЯн в его "Љлопе" -- не раздвоенный ли это образ
автора, с нормативными разговорами о загнивающем ‡ападе и большой тЯгой
загнивать так же? "Љакими капитальными шагами мы идем по пути нашего
семейного строительства! ђазве когда мы с вами умирали под Џерекопом, а
многие даже умерли, разве мы могли предположить, что эти розы будут цвести и
благоухать нам уже на данном отрезке времени? ђазве когда мы стонали под
игом самодержавиЯ..."
Љто это говорит? Љонечно, ЃаЯн, сатирический отрицательный тип. Ќо
обнаружить мы это можем лишь по двум ориентирам, специально вставленным
автором в его речь. ‚ остальном это типичный монолог ЊаЯковского. џ бы даже
сказал, что "розы на данном отрезке" менее смешны и менее пошлы, чем
"счастье сластью огромных Ягод на красных октЯбрьских цветах".
€ уж совсем без всЯких изменений и вставок, с рюмкой в руке и селедкой
на вилке, мог бы произнести ЃаЯн исполненные пафоса строки поэта: "’еперь,
если пьете и если едите, на общий завод ли идем с обеда, мы знаем --
пролетариат победитель и ‹енин -- организатор победы".
Џоразительно, до какой степени ведущие пародийные персонажи ЊаЯковского
похожи на него самого -- характером поведениЯ, кругом интересов, стилем речи
и стилем жизни. Ѓюрократ из бюрократов главначпупс Џобедоносиков --
обнаруживает несомненные черты ЊаЯковского, и не какие-то второстепенные, а
самые важные. ’щеславие, доходЯщее до анекдота, абсолютизациЯ высших чинов и
рангов и всей атрибутики советской жизни, движение "к социализму по стопам
Њаркса и согласно предписаниЯм центра", мешанина из секса и партийной
демагогии. ‚се сходитсЯ, вплоть до отношениЯ к "акстарью" и излюбленных
приемов риторики.
ЊаЯковский. ‘пускалсЯ в партер, подымалсЯ к хорам, смотрел удобства и
мебель... Ќе стиль, Я в этих делах не мастак. Ќе далсЯ старью на съедение.
Ќо то хорошо, что уже места готовы тебе длЯ сидениЯ. …го ни к чему
перестраивать заново -- приладим с грехом пополам... Ђ если и лампочки
вставить в глаза химерам в углах собора...
Џобедоносиков. ’огда, Я думаю, мы остановимсЯ на ‹уе —етырнадцатом. Ќо,
конечно, в согласии с требованиЯми ђЉ€ об удешевлении, предложу вам в
срочном порЯдке выпрЯмить у стульев и диванов ножки, убрать золото,
покрасить под мореный дуб и разбросать там и сЯм советский герб на спинках и
прочих выдающихсЯ местах...
ЊаЯковский. ѓде еще можно читать во дворце -- что? ‘тихи. Љому?
ЉрестьЯнам!
Џобедоносиков. Љто? ђастратчик! ѓде? “ менЯ! ‚ какое времЯ? ‚ то времЯ,
когда...
€ли другой пример "победоносного" стилЯ: "Њногие эстетические места и
вычурности надо сознательно притушевывать длЯ усилениЯ блеска другими
местами" ("Љак делать стихи").
Ђ символическаЯ пантомима в той же "Ѓане", поставленнаЯ угодливым
режиссером,-- разве это не пародиЯ на творчество ЊаЯковского?
‘тоит ли после этого удивлЯтьсЯ, что все его положительные персонажи
выглЯдЯт как двойники отрицательных.
”осфорическаЯ женщина: "џ разглЯдывала незаметных вам засаленных
юношей, имена которых горЯт на плитах аннулированного золота. ’олько сегоднЯ
из своего краткого облета Я оглЯдела и понЯла мощь вашей воли и грохот вашей
бури, выросшей так быстро в счастье наше и в радость всей планеты..."

Љак будто не существует никакого живого слова, никакого критериЯ,
стоЯщего вне этого плоского мира, вне этого круга понЯтий.

ѓолосует сердце, Я писать обЯзан по мандату долга.

’ак выражает свое подлинное рвение, свой ставший натурой служебный
пафос, поэт Џобедоносиков, он же ЃаЯн, он же ”осфорическаЯ женщина
ЊаЯковский. ‚ прежнее времЯ этот собирательный тип был дебоширом, бунтарем и
громилой -- когда это было выигрышно и безопасно. ’еперь, с той же энергией
и искренностью, его сердце руководствуетсЯ мандатом, выданным на голосование
"за".

’ак что же есть искренность, и что есть подлинность, и что же такое
человеческое сердце? ‚ данной замкнутой системе отношений эти понЯтиЯ
утрачивают всЯкий смысл.

‘тихи, написанные. ЊаЯковским в последние два-три года жизни,-- это, за
очень редким исключением уже не просто автопародиЯ, но тотальнаЯ,
захлестывающаЯ пошлость, поражающаЯ своим непрерывным избытком.

‚ поцелуе рук ли, губ ли, в дрожи тела близких мне красный цвет моих
республик тоже должен пламенеть.

€менно так писал бы Џобедоносиков, если бы он писал стихи. Љто еще мог
увидеть пламенеющий красный цвет, да еще республик, в дрожи тела, а также "в
поцелуе рук"?

Њы теперь к таким нежны -- спортом выправишь немногих,-- вы и нам в
Њоскве нужны, не хватает длинноногих.

Ќе хватает длинноногих, недовыполнен план, кое-какие коротконогие
выправлены, но этого все еще мало, и в соответствии с нуждами народного
хозЯйства длинноногих приходитсЯ выписывать из Џарижа, разумеетсЯ, временно,
пока не будет налажено собственное отечественное производство...

Ђ ведь это письмо ’атьЯне џковлевой, в которую он был как будто всерьез
влюблен и с которой перед тем встречалсЯ ежедневно на протЯжении полутора
месЯцев -- как раз тогда, когда писал ‹иле ћрьевне о Џариже, надоевшем "до
бесчувствиЯ, тошноты, отвращениЯ". Ћн уехал, а она осталась, он тоскует,
ревнует -- казалось бы, все по-человечески. Ќо так прЯмо, без подмены
оснований и мотивов, ЊаЯковский написать не мог. ‹ицемерие? ЋпЯть и опЯть
это слишком простое слово претендует на то, чтобы выразить суть. Ќе
лицемерие, а неправда, маска, личина -- как единственный способ
существованиЯ. € действительное слиЯние личного с общественным -- личной
неправды с общественной пошлостью.

‘тихотворение в этой системе понЯтий выступает как особый вид
дезинформации и не может выражать подлинных мотивов, а может лишь
сублимировать их энергию, переводЯ ее в нечто объективно значимое. "џ не
сам, а Я ревную за ‘оветскую ђоссию". Ђ тогда уже как следствие: не в том
несчастье, что любимаЯ женщина отдаетсЯ другому, а в том, что -- классовому
врагу.

Ќе тебе в снега и в тиф шедшей этими ногами, здесь на ласки выдать их в
ужины с нефтЯниками

ђечь, конечно, не о героических нефтЯниках ЉаспиЯ, а о парижских
нефтЯных магнатах. €менно этим буржуЯм-толстосумам вынуждена -- но не
должна! -- выдавать на ласки свои длинные ноги очаровательнаЯ ’атьЯна
џковлева. „олжна же она выдавать их другим -- кому подскажет классовое
сознание (не ее, конечно, а наше). …сли бы она выдала литейщику €вану
Љозыреву, только что вселившемусЯ в новую квартиру, или тем же рабочим
Љурска, добывшим первую руду, то основании длЯ ревности, этого дворЯнского
чувства, у ЊаЯковского вроде бы не должно было быть. Ќо такаЯ вероЯтность
затуманила бы ситуацию, н он ее не рассматривает. Ћн бросает на полстрофе
частушечный хорей с его пригородной куртуазностью и переходит на резкий
революционный дольник:

€ди сюда, иди на перекресток моих больших и неуклюжих рук.

Ќе будем спрашивать зачем. џсно и так: длЯ выполнениЯ общественного
долга.

Ќе хочешь?

(Ќе хочет!)

ЋставайсЯ и зимуй. € это оскорбление на общий счет нанижем.

’ак все та же подростковаЯ обида на недоданность, выступавшаЯ под
самыми различными масками (вспомним "Ћблако", буквально: "ЊариЯ -- не
хочешь?"), трансформируетсЯ теперь в политический факт, в событие жизни
страны и народа.
’езис о футуризме как государственном искусстве осуществлЯетсЯ им в
одностороннем порЯдке. Ћн не только объЯвлЯет интересы государства (то есть
высшего, недосЯгаемого руководства) своими личными интересами, но и наоборот
-- свои личные нужды трактует как общественное Явление. Џри этом он подробно
документирует свою жизнь, как если бы это была жизнь страны или города. ќто
относитсЯ и к самой главной, единственной, по сути, его привЯзанности.

* „ом предварительного заключениЯ.

*ЊеждународнаЯ организациЯ помощи борцам революции, или. иначе.
ЊеждународнаЯ краснаЯ помощь.

* Ћн пишет в том же стихотворении: "Ќе избежать мне сплетни дрЯнной. Ќу
что ж, простите, пожалуйста, что Я из Џарижа привез ђено, а не духи и не
галстук". ќто-- длЯ массового читателЯ. Ђ вот -- длЯ ‹или, в частном письме:
"џ постепенно одеваюсь... и даже натер мозоли от примерок... ‡аказали тебе
чемоданчик-- замечательный и купили шлЯпы... „ухи послал; если дойдет в
целости, буду таковые высылать постепенно". ’о есть и "рено", и духи, и
галстук, и много всЯкого сверх того...

ѓлава восьмаЯ. ‹ћЃЋ‚њ

Ћтдельное издание поэмы "Џро это" было иллюстрировано фотографиЯми. ќто
были фотомонтажные листы ђодченко с различными изображениЯми ‹или ћрьевны
Ѓрик, вплоть до ее фотографии в пижаме (не более, но по тем временам не
мало).

Ћ причинах такой "раздеваловки" много спорили. џ думаю, что в числе
прочих мотивов здесь была необходимость фиксации. Ћн стремилсЯ закрепить
отношениЯ с этой женщиной чем-то более вещественным и материальным, нежели
собственные стихи. …сть такое чувство, что, несмотрЯ на все декларации,
где-то далеко в глубине души он воспринимал стихи и вообще слова как нечто
непрочное и эфемерное. ”отографиЯ же -- материальна и несомненна, она
настоЯщий документ и памЯтник...

€ вот он выставлЯет свою любовь напоказ, даваЯ читателю -- не только
множеством строк, где громко названо "имЯ ‹илино", но и прЯмыми ее
фотографиЯми,-- даваЯ читателю желанное право: публично и вслух обсуждать
эту женщину, а заодно и его самого, со всей его Явной и скрытой жизнью.
—то же это были за отношениЯ? € ведь не только с ней, но и с нашим
мужем, другом, подчиненным и в то же времЯ начальником, таинственным
бакалавром марксистских наук, которого Ѓог (или „ьЯвол?) послал ЊаЯковскому
в неотлучное приложение к его возлюбленной...

ќто ему, ему же, чтоб не догадалсЯ, кто ты, выдумалось дать тебе
настоЯщего мужа и на роЯль положить человечьи ноты.

Џостепенно привыкаешь к тому, что неправда -- всеобщаЯ повинность его
биографов, как бы клЯтва верности его двусмысленной тени. …стественно, что в
вопросе об отношениЯх с Ѓриками -- отношениЯх действительно запутанных,
двусмысленных, не всегда Ясных и самим действующим лицам,-- все вспоминатели
проЯвлЯют полное единство и дружно заполнЯют любые объемы туманом ничего не
означающих слов.
"Ћн выбрал себе семью, в которую, как кукушка, залетел сам, однако же
не вытеснЯЯ и не обездоливаЯ ее обитателей. Ќаоборот, это чужое, казалось
бы, гнездо он охранЯл и устраивал, как свое собственное устраивал бы, будь
он семейственником. ѓнездом этим была семьЯ Ѓриков, с которыми он сдружилсЯ
и прожил всю свою творческую биографию".

’ак вспоминает Ќиколай Ђсеев, лучший друг и первый приближенный
лефовских лет. „еликатное скольжение по паркету, вкрадчиваЯ ходьба в носках
и на цыпочках... Ќо в этом вкрадчивом, бесшумном скольжении Ђсеев то и дело
помимо желаниЯ наталкиваетсЯ на реальные обстоЯтельства и сразу же ставит в
тупик читателЯ.
—то значит "не вытеснЯЯ и не обездоливаЯ"? ‡начит, мог возникнуть и
другой вариант, более подходЯщий к слову "кукушка"? € как слова "прожил
творческую биографию" могут относитьсЯ к семье и к дому, к чужому или не
чужому "гнезду"? —то же там было на самом деле, с кем он жил "творческую
биографию", с ‹илей ћрьевной или с Ћсипом Њаксимовичем? €ли же семейные
отношениЯ ограничивались длЯ него равным общением с ними обоими? Ќе похоже,
чтоб это было так.

…сли вдруг прокрастьсЯ к двери спаленной, перекрестить над вами
стеганье одеЯлово, знаю -- запахнет шерстью паленной, и серой издымитсЯ мЯсо
дьЯвола.

‚от какое семейное гнездышко охранЯл и устраивал, как свое, ЊаЯковский.
€ в предсмертной записке (к которой мы, конечно же, еще обратимсЯ) он
написал: "ЊоЯ семьЯ -- ‹илЯ Ѓрик", а не ‹илЯ ћрьевна и Ћсип Њаксимович.
„ействительно ли ЊаЯковский нежно и искренне дружил с Ћсипом Ѓриком или это
были иные отношениЯ, более сложные и запутанные, быть может, более деловые?
Џо форме этот наш вопрос -- риторичен и уже содержит в себе ответ.
Ћднако на деле он решаетсЯ не так-то просто.
"„орогой, дорогой ‹илик!", "Њилый, милый Ћсик!..", "–елуй его (Ћсю)
очень...", "Њы" с Ћськой по возможности ходим вместе и только и делаем, что
разговариваем о тебе. (’ема -- единственный человек на свете -- Љиса)..."
‚ этих письмах, с их кокетливо-детскими интонациЯми, с дурашливым
искажением слов, нежность ЊаЯковского распределЯетсЯ чуть ли не поровну.
Ћсип Њаксимович ходит вусмерть зацелованный, причем ЊаЯковский даже
указывает куда: "–елую Ћську в усы". €ли еще лучше: "–елую Ћську в" -- а
дальше многоточие. € лишь спустЯ какое-то времЯ догадываешьсЯ, что рисунок
справа продолжает фразу: что-то вроде губ с чем-то вроде усов...

’олько Ясные количественные указаниЯ дают возможность правильно
распределить его любовь: "–елую 1000 раз тебЯ и 800 Ћську". ‚се же Ћську на
200 меньше...
Ќо все эти поцелуи не проЯснЯют картины, а, наоборот, еще больше
затуманивают. Џотому что суровую дружбу соперников мы еще как-то можем себе
представить, но нежнаЯ любовь любовника к мужу -- это уже нечто
непредставимое, это выше любых возможностей.
‚ небольшой книжечке длЯ детей ‹илЯ ћрьевна рассказывает, как в 20-м
году они, с Ѓриком и ЊаЯковским, поселились в огромной пустой квартире и,
чтобы не отапливать много комнат, жили втроем в одной, самой маленькой. џ
думаю, дети не только старшего, но и по меньшей мере среднего возраста не
могли, читаЯ, не задаватьсЯ вопросом, как же выглЯдело это тройное житье, ну
хотЯ бы кто где спал,-- тем более что ‹илЯ ћрьевна в своем рассказе
акцентирует внимание на ночном времени: как ЊаЯковский встает с постели,
открывает дверь, впускает щенка...
Џовторим еще раз, что в подобных вопросах нет бестактности и
подглЯдываниЯ в замочную скважину. ЊаЯковский сделал все возможное, чтобы
самые интимные детали его жизни могли обсуждатьсЯ как общественные ЯвлениЯ,
как исторические событиЯ, как факты жизни страны. ‘кромные разговоры о
лирическом герое неуместны, когда речь идет о ЊаЯковском. Ќет, это не герой
поэмы, это сам автор, ‚ладимир ‚ладимирович, а это -- его возлюбленнаЯ, ‹илЯ
ћрьевна, а рЯдом -- муж ее, Ћсип Њаксимович. Ћн всегда рЯдом, даже если
отсутствует...

‡лым демоном ЊаЯковского называл его ‹уначарский. Ђ еще
либеральствующий наркомпрос видел в нем средневекового разбойничьего патера,
заранее отпускающего своей лефовской шайке любые, самые страшные грехи... Ќа
всех диспутах, где умеренный ‹уначарский пыталсЯ защитить остатки искусства
от банды воинствующих графоманов, он ощущал присутствие Ћсипа Ѓрика, хотЯ
тот был сугубо кабинетным человеком и предпочитал отсиживатьсЯ дома. ѓромы и
молнии метал ЊаЯковский, однако во всем, что касалось позиции,
направленности, отношениЯ к текущему моменту, Ѓрик, как правило, бывал
определЯющим. ЌезаурЯдность его как идеолога и наставника вполне очевидна.
Ћн был начитан, знал Языки, очень точно чувствовал конъюнктуру и очень ловко
умел ее использовать.
ѓлавный тезис был -- дискредитациЯ искусства и замена его
производством. Љнигу должна заменить газета, на смену картине идет
раскрашенный ситчик. €скусство -- опиум длЯ народа, столь же вреднаЯ
выдумка, как и религиЯ: "Ќадо ежедневно плевать на алтарь искусства".
(Ћчевидно, что в той самой статье ‹евидова изложены основные идеи Ѓрика.)
Џри этом он сыпал марксистскими цитатами-- эту литературу он знал в
совершенстве, по крайней мере такое производил впечатление.

…го фамилиЯ -- Brick,-- безусловно, значащаЯ. Ћн был тем краеугольным
кирпичом, на котором держалось здание ‹ефа и которым, при необходимости,
мозжили головы всем врагам и отступникам. …го влиЯние на лефовцев было
огромным, он умел увлечь каждого в отдельности, сам при этом оставаЯсь
холодным и трезвым. …го раздвоенные водевильные усики невозмутимо
возвышались над всеми страстЯми.
"–елое поколение изломанных людей!" -- в ужасе восклицает художница
‹авинскаЯ, тоже вроде бы жертва идеологии Ѓрика и лефовского образа жизни.
‘трашную картину всеобщего растлениЯ рисует она в рассказе об этом обществе.
‚се лефовцы, по ее представлениЯм, делились на жертв и растлителей. –иничный
врун и соблазнитель Ѓрик, жестокий, фанатичный иезуит ’ретьЯков, пошлый
смердЯковствующий Љрученых...Ќичего свЯтого, никаких принципов, только
конъюнктура и текущаЯ выгода. Њногие играли двойную игру. Џосле полного
распада ‹ефа в 30-м году, когда все остались у разбитых корыт, хитрый Ђсеев
сказал ‹авинской: "‚ы, художники, были дураками. Ќадо было ломать чужое
искусство, а не свое..."
ЊаЯковского ‹авинскаЯ причислЯет к жертвам. ’ак ли это было Ќа самом
деле? Џо-видимому, и так и не так. ЊаЯковский отчасти слушалсЯ Ѓрика,
отчасти делал вид, что слушаетсЯ, и ломал он как раз не свое, а чужое
искусство. …го талант, его слава, его авторитет, его, в конце концов,
профессионализм, единственный в этой славной компании,-- были очевидны всем
и внутри ‹ефа, и, главное, за его пределами, вне стен квартиры в ‚одопьЯном,
в ѓендриковом. Ћн слишком хорошо знал себе цену, чтобы дословно выполнЯть
инструкции Ѓрика и даже -- чтоб дословно их повторЯть. „остаточно сравнить
его собственные выступлениЯ со статьЯми и высказываниЯми Ѓрика. ЊаЯковский,
при всем громыхании, не то чтобы мЯгче, но как-то скругленней, гибче. Ѓрик
-- резок, однозначен, определенен, ему-то терЯть нечего.
"Џушкин не создатель школы, а только ее глава. Ќе будь Џушкина,
"…вгений Ћнегин" все равно был бы написан. Ђмерика была бы открыта и без
Љолумба".

Љто это? Љазалось бы, кто угодно, в том числе ЊаЯковский. ‡вучит вполне
по-нашему, по-лефовски, и нечто подобное повторЯлось едва ли не на каждой
странице журнала. Ќа самом деле именно ЊаЯковский именно так сказать бы не
мог. ‘лишком просто в эту стройную шизофреническую формулу подставлЯетсЯ и
его дорогое имЯ, и заглавие любой из его поэм. Ћн был достаточно трезв и
бдителен, чтобы, активно взаимодействуЯ с Ѓриком, гнуть свою персональную
линию. ‡лой демон не столько соблазнЯл ЊаЯковского, сколько вдохновлЯл его и
питал.

Ќо Ћсип Ѓрик был не только теоретиком, он был еще и писателем,
сочинителем, и как раз его художественное творчество представлЯет длЯ нас
особый интерес. ђазумеетсЯ, не в качестве предмета искусства, а в качестве
особого документа, способного, например, подтвердить или опровергнуть
‹авинскую, а также пролить некоторый свет на его отношениЯ с ЊаЯковским и
‹илей ћрьевной. Ќет, он пишет не документальную прозу, но, как человек
абсолютно и бесповоротно бездарный, переносит впрЯмую в диалоги своих
бумажных героев те "научные" схемы, согласно которым, по его представлениЯм,
должна двигатьсЯ живаЯ жизнь и которым он сам в этой жизни следует.

ѓерой его повести "Ќе попутчица", коммунист и начальник чего-то тов.
‘андраров, влюблЯетсЯ в прекрасную нэпманшу ‚елЯрскую. Ђ его секретарша и
жена тов. Ѓауэр... ‚прочем: "џ не жена, тов. ’арк, -- говорит она его
сопернику по партийной лестнице.-- “ коммунистов нет жен. …сть
сожительницы". ’ак вот, сожительница тов. ‘андрарова тов. Ѓауэр возмущена
предательством своего начальника, то есть мужа, то есть сожителЯ, и
призывает его к порЯдку. Ђ он, в свою очередь, возмущен ее отсталостью в
вопросах морали и вынужден объЯснЯть ей элементарные правила
коммунистического образа жизни:
"Њы ничем друг с другом не свЯзаны. Њы -- коммунисты, не мещане, и
никакие брачные драмы у нас, надеюсь, невозможны?"

"...Ќикакой супружеской верности Я от тебЯ не требую. Ќо делить тов.
‘андрарова с какой-то там буржуазной шлюхой Я не намерена".

‚ дальнейшем муж ‚елЯрской, коварный нэпман, толкает ее на знакомство с
‘андраровым, чтобы использовать этого партийного деЯтелЯ в своих корыстных
нэпманских целЯх. ‚елЯрскаЯ полюблЯет ‘андрарова (тот ЯвлЯетсЯ к ней под
чужой фамилией -- жуть как интересно, просто дух захватывает) и хочет от
него любви и любви, а он все никак, а вместо того учит ее Љоммунизму:
"...…сли бы Я был буржуй, мне было бы наплевать, но Я, к сожалению,
коммунист..."

"Љакой вывод?"

"‚ывод такой: -- либо Я должен сделатьсЯ буржуем, либо вы должны стать
коммунисткой".
‚елЯрскаЯ нехотЯ расстаетсЯ с ‘андраровым, идет к мужу (у буржуев так и
осталось -- муж) и просит достать ей "Ђзбуку коммунизма"...
—то длЯ нас ценно в этой бредЯтине? ‘истема взглЯдов и отношений, а
также система понЯтий и слов. ‡десь неважно, что Ѓрик осуждает, а что
поощрЯет, а важно, на что он обращает внимание, что фиксирует и как
называет. ќто ведь не какое-то воображенное пространство, не плод, допустим,
творческой фантазии, а школЯрски буквальный перенос на бумагу его
представлений о реальном мире. ќто сразу стало Ясно большинству читателей,
тех, кто знал Ѓрика и кто не знал. ‚ысокий правительствующий критик писал:
"Њежду автором и той пошловатой средой, которую он изображает, не
чувствуетсЯ ни вершка расстоЯниЯ".

Џошловатой... ‘лабовато сказано!

‹еф (ЊЂ”, ђеф -- неважно) был одновременно и салоном, и вертепом, и
штурмовым отрЯдом, и коммерческим предприЯтием.
‚ этом свете и следует рассматривать наш треугольник. € трудно здесь
что-либо утверждать с определенностью, но многое становитсЯ допустимым.
Ќапример, некоторое соглашение, долговременный деловой союз, смесь подлинной
страсти, трезвого расчета и взаимовыгодных обЯзательств, чтоб "не вытеснЯЯ и
не обездоливаЯ", то есть чтобы каждый получал свою долю.

Ћтношение к Ѓрикам как к эксплуататорам, державшим в доме раба
ЊаЯковского, ограничивавшим все его свободные движениЯ и выжимавшим из него
все живые соки,-- такое отношение абсолютно несправедливо. ‘ точки зрениЯ
внешнего наблюдателЯ оно, быть может, и выглЯдит так, но внутри -- -
совершенно иначе. ’ам, внутри их жизни, в ‚одопьЯном, в ѓендриковом, он
нуждалсЯ в дружбе Ћсипа Њаксимовича едва ли не так же, как в любви ‹или
ћрьевны, и скорее не мог существовать без них, чем они без него. ’ак что
соотношение числа поцелуев выбрано им не случайно...

‚зглЯните на рукопись любого стиха ЊаЯковского: там нет ни одной
запЯтой (мы же знаем, он их ненавидел). ‚се знаки препинаниЯ в его
произведениЯх, начинаЯ с 16-го года, расставлены Ѓриком. —ерновик всЯкой
новой вещи он прежде всего отдавал Ѓрику: "Ќа, ЋсЯ, расставь запЯтатки".
Љазалось бы, невелика работа, но она лишь одно из проЯвлений того участиЯ,
которое принимал Ѓрик в делах ЊаЯковского*. …го глаз и его рука присутствуют
почти на каждом этапе -- от первого обсуждениЯ идеи и замысла до последней
редактуры и сдачи в печать. ‚о времЯ работы над поэмой "‹енин" ЊаЯковский
едва ли несколько раз раскрыл сочинениЯ ‹енина,-- все необходимые материалы
подобрал длЯ него Ѓрик. Ћни хорошо дополнЯли друг друга, и если Ѓрик не умел
писать, то ЊаЯковский не умел читать. Ќа протЯжении всех пЯтнадцати лет их
дружбы ЊаЯковский пользовалсЯ эрудицией Ѓрика, его умением работать с
книгой, его политическим и редакторским нюхом, его, наконец, спокойной
уверенностью в верном выборе направлений и неизменным чувством своей
правоты. € уж если говорить об эксплуатации, то скорее ЊаЯковский его
эксплуатировал, нежели он ЊаЯковского. Ћтдадим должное Ћсипу Њаксимовичу: он
ведь никогда не претендовал на соавторство, даже там, где имел на это полное
право (например, в сценарии "Њосква горит"), и слава безутешной вдовой
плелась не за ним...
Њожно, конечно, сказать (и говорЯт), что как раз в этом -- в участии и
влиЯнии Ѓрика -- всЯ беда и трагедиЯ ЊаЯковского. —то, не будь Ѓрика, он бы
не соблазнилсЯ, не стал писать агиток и лозунгов, а осталсЯ бы чистым
лириком. ‚ этих спекулЯциЯх столько же смысла (да и вкладывают в них подчас
тот же самый смысл), как в утверждении, что в ђоссии не было б ђеволюции,
если бы не влиЯние инородцев. Ќе будь ’роцкого, ‡иновьева и, допустим,
„зержинского -- мирно бы трудилсЯ русский народ, совершенствуЯ систему
либеральной демократии под отеческим взором царЯ-батюшки и свЯтой
православной церкви. Ќе будь Ћсипа Њаксимовича Ѓрика -- прошел бы ЊаЯковский
мимо революции, не бросилсЯ бы в железные ее объЯтьЯ, а сидел бы где-нибудь
в стороне, пил бы водку с …сениным, вино -- с Њандельштамом и писал об
одиночестве и любви...
‡десь из многих очевидных возражений существенней всех одно: весь
послеоктЯбрьский Ѓрик-ЊаЯковский уже содержитсЯ в раннем Ѓурлюк-ЊаЯковском.
Ќо об этом мы уже говорили, не стоит снова...
Ќет, не только любовь к ‹иле ћрьевне вынуждала ЊаЯковского дружить с
Ћсипом Ѓриком. Ћн сам выбрал себе друга-наставника по своим наклонностЯм и
разумению. ‡лой демон? —то ж, это возможно. Ќо нельзЯ его представить вообще
без наставника, как немыслимо увидеть в этом качестве доброго ангела...

Љак бы то ни было, что бы ни значило, Ѓрики были единственной семьей
ЊаЯковского, со всем тем, что бывает в семейной жизни: ласками и ссорами,
дружбой и враждой, любовью и ненавистью.
—то же касаетсЯ интимной стороны вопроса, то кто, кроме одного из
троих, мог бы внести необходимую Ясность? ‚се прочие окружавшие ЊаЯковского
люди, даже самые-самые близкие, терЯлись в догадках. Ќапример, ‚ероника
ЏолонскаЯ пишет:
"џ никак не могла понЯть семейной ситуации Ѓриков и ЊаЯковского. Ћни
жили вместе такой дружной семьей, и мне было неЯсно, кто же из них ЯвлЯетсЯ
мужем ‹или ћрьевны. ‚начале, бываЯ у Ѓриков, Я из-за этого чувствовала себЯ
очень неловко".

—итатель воспоминаний разделит эти чувства Џолонской и так и останетсЯ
в недоумении и неловкости (кто же ЯвлЯетсЯ?..), если только ему не повезет,
как мне, и в его руки не попадет экземплЯр рукописи с краткими пометками на
полЯх, сделанными рукой самой ‹или ћрьевны:
"”изически Ћ. Њ. не был моим мужем с 1916 г., а в. ‚.-- с 1925 г.".

Џоверим ей, это похоже на правду, да и больше нам никто ничего не
откроет.
‘уществует устный рассказ ‹или ћрьевны (быть может, впрочем, и
записанный ею) как раз об этом 16-м годе: о какой-то веселой компании,
невольной измене, слезах раскаЯниЯ -- и о ровном, спокойном, ласковом голосе
Ѓрика. ќтот голос, лишенный эмоциональных крайностей, мог найти место любой
неуместности и любую катастрофу умел представить как нормальный этап
большого пути. ‘ этого этапа и началсЯ их путь, основанный на взаимном
уважении, а также на полной сексуальной свободе (в которой, впрочем, по всей
видимости, нуждалась только одна сторона). ‚спомним: "—то делать?" -- их
любимаЯ книга...

’ак что, надо думать, ревность ЊаЯковского была лишь вначале направлена
на Ѓрика, что и отразилось во "”лейте-позвоночнике". „а и там, по-видимому,
"настоЯщий муж" -- уже не совсем настоЯщий. ќто скорее объект литературной
игры, обобщеннаЯ точка приложениЯ ревности. ЊаЯковский не мог бы так долго,
нежно и ровно дружить с соперником.
Ћсип Ѓрик был при ‹иле ћрьевне чем-то вроде старшей подруги, товарки,
всегда умиленной и снисходительной. ‚идимо, такой уж он был человек, что его
устраивала эта роль. ђазве стали бы всЯкие нужные люди, в том числе и
высокие грозные гости, регулЯрно съезжатьсЯ на чай к одинокому Ѓрику?
Њежду тем, гости съезжались. ‹илЯ Ѓрик -- переменчиваЯ, умнаЯ, жгучаЯ,
естественнаЯ, как всЯкий избалованный ребенок, во всех своих капризах и
порывах -- была бесспорным центром вниманиЯ. ќто место -- центра -- ревниво
оберегалось и ее близкими, и ею самой. Ќа свет ее глаз, "горЯчих до гари",
мужчины тЯнулись, как мотыльки, и кто знает, какую роль в ее выборе играли
советы доброго друга?
Џо-видимому, после нескольких лет любви ЊаЯковскому отводилась сходнаЯ
роль, и он с этой ролью также смирилсЯ, но, в отличие от Ѓрика, без всЯкой
готовности, далеко не сразу и не мирным путем.
‚ конце декабрЯ 22-го года, вскоре после возвращениЯ из Ѓерлина,
возникает странный разрыв-перерыв в его отношениЯх с Ѓриками. „ва долгих
месЯца он сидит на ‹убЯнке (куда детьсЯ от двусмысленности этого адреса и
всЯкой фразы, его включающей?) под строгим домашним арестом. ‚ыходит только
за папиросами, не звонит по телефону, ни с кем не видитсЯ, сидит, распухший
от детских слез, пишет ‹иле горестные открытки и письма -- и пишет большую
поэму...
—то случилось? Ђ вот, сейчас узнаем. „руг Ђсеев нам, верно, расскажет.
"Ќа пороге 23-го года между ЊаЯковским и ближайшими окружавшими его
людьми (так в носках и на цыпочках именуютсЯ Ѓрики.-- ћ. Љ.) была серьезнаЯ
принципиальнаЯ размолвка. „ело в том, что революционные годы, круто оборвав
все бытовые установки... вновь и наголо вопросы личного устройства...
передоваЯ общественность... волны Ќэпа..."

€ так далее, и так далее, вы не поверите -- семь страниц с цитатами из
разных классиков, вплоть до заметок Љрупской о ‹енине. €, наконец, на
восьмой странице:
"Џо взаимному уговору ЊаЯковский рассталсЯ с самым близким ему
человеком (как же все-таки, с человеком или с людьми?) на определенный,
обоими обусловленный срок -- два месЯца, длЯ того, чтобы пересмотреть свой
внутренний багаж... так как "так жить" становилось немыслимо" (кавычки
Ђсеева).

€так, "серьезнаЯ принципиальнаЯ размолвка" произошла из-за выеденного
Яйца, но -- "по взаимному уговору". Ђ теперь пусть выскажетсЯ ‹илЯ ћрьевна,
предоставим ей слово.
"‹ичные мотивы, без деталей, коротко, были такие: жилось хорошо,
привыкли друг к другу, к тому, что обуты, одеты и живем в тепле, едим вкусно
и вовремЯ, пьем много чаЯ с вареньем. “становилсЯ "старенький, старенький
бытик". ‚друг мы испугались этого и решили насильственно разбить "позорное
благоразумие". ЊаЯковский приговорил себЯ к 2-м месЯцам одиночного
заключениЯ... ‚ эти два месЯца он решил проверить себЯ".

Ћтметим, как тонко выбраны детали комфорта, такие трогательно
безобидные, особенно это варенье... ‡десь все выглЯдит немного иначе, не так
ли?
ЊаЯковский сам себЯ приговорил, сам себЯ оставил без сладкого. € решил
проверить. Ќо только в чем же? ‘может ли не пить чаЯ с вареньем, есть не
вовремЯ и невкусно? €ли, может, и они в эти два месЯца не пили, не ели и
жили в холоде? ђазумеетсЯ, ничего подобного не было. Џринимали гостей,
веселились и пили не только чай.
‚ыходит, быта испугались все трое, а сослали на ‹убЯнку одного
ЊаЯковского, продолжаЯ жить-поживать по-прежнему, а быть может, даже еще
веселее -- без громоздкого, назойливого и мрачного ‚олоди.
Ђ как же "позорное благоразумие"?

‚се это ерунда и неправда.
џсно, что была обида, ссора, было выЯснение отношений, а потом
ЊаЯковского убедили, что это он один во всем виноват и должен один понести
наказание, а заодно и посидеть не торопЯсь, подумать, как будет вести себЯ
дальше. ‚ том, что не было "взаимного уговора", что стороны были
неравноправны, что имелась в виду какаЯ-то вина ЊаЯковского, его
преступление перед ‹илей ћрьевной, неважно, подлинное или мнимое,-- в этом
нет никаких сомнений. ќто Ясно высказано и в поэме, и в письме его,
написанном в те самые дни:
"џ не грожу, не вымогаю прощениЯ..." € там же: "џ вижу, ты решила
твердо..." Ћна решила -- как же иначе! •отЯ, уж верно, не без совета Ѓрика.
€ дальше -- кое-что о причинах: "џ знаю, что мое приставание к тебе длЯ тебЯ
боль". ‚от!
€звестен еще один рассказ ‹или ћрьевны о том, как ЊаЯковский,
вернувшись из Ѓерлина, выступаЯ перед широкой аудиторией, пересказывал
берлинские впечатлениЯ Ѓрика, выдаваЯ их за свои. ‘воих же впечатлений
никаких не имел, поскольку все дни и ночи в Ѓерлине просидел за картами. …го
недостойное поведение глубоко возмутило ‹илю ћрьевну и будто бы послужило
непосредственным поводом длЯ ссоры, или, если угодно, размолвки.
ќто уже больше похоже на правду, это не чай с вареньем. Ќо даже если
повод был именно этот, причина все же в другом. Џричина была -- его
приставание, его требование верности и постоЯнства, то есть тех самых
мещанских добродетелей, от которых, по всем исходным установкам, он должен
был бежать как черт от ладана. ‹егко обличать мещанство массы, каково-то
отказыватьсЯ самому!
Ћн никак не хотел становитьсЯ бриком, сколько его ни ставили. Ћн
требовал длЯ себЯ особой роли и особой доли.
€ давайте сами не будем ничего сочинЯть, давайте обратимсЯ к последнему
свидетельству, самому правдивому из всего, что мы здесь прочитали. Ќе беда,
что это произведение -- художественное, оно художественное, но не очень, не
настолько, чтоб нельзЯ было ничего понЯть. ‡десь вымысел сводитсЯ к перемене
полов и замене возможных обстоЯтельств невозможными, а так, в основном,--
все очень узнаваемо... џ, конечно, имею в виду бессмертную повесть Ѓрика,
написанную, как и поэма ЊаЯковского, как раз в то самое времЯ, по свежим
следам.
"’ы разговариваешь со мной, как с девчонкой, котораЯ до смерти надоела.
…сли Я тебе не нужна -- скажи. ‘делай одолжение. “йду и не заплачу. Ђ вола
вертеть нечего".

"’ов. Ѓауэр -- , не думаю, чтобы такие скандалы соответствовали
правилам коммунистической морали. џ предлагаю временно прервать нашу свЯзь.
Ќадеюсь, вы не возражаете? -- €дите".
‚от и все. —то тут можно добавить? ђазве только то, что "вола вертеть"
-- излюбленное выражение ЊаЯковского...

€, однако же, не следует пренебрегать оговоркой Ђсеева. …сли видеть на
том, другом берегу не одну ‹илю ћрьевну, но обоих Ѓриков (что справедливо
хотЯ бы географически), то исправительно-трудоваЯ отсидка ЊаЯковского
приобретает более широкий смысл. ЌачиналсЯ ‹еф -- и журнал, и группа,--
предприЯтие хлопотное и сложное. Ќадо было слегка придавить ЊаЯковского,
добитьсЯ большего послушаниЯ, чтоб оградить серьезное важное дело от
случайностей, свЯзанных с его импульсивностью и чрезмерно разросшимсЯ
самомнением. Ћн слишком часто забывал о накачках Ѓрика и, как тот выражалсЯ,
"нес отсебЯтину".

28 декабрЯ -- 28 февралЯ. ‘рок был соблюден с нечеловеческой точностью,
вплоть до часов и минут... Ќет, все же было что-то жуткое в тройном союзе..
Џахло, пахло и серой и шерстью паленной...

5
€ странную поэму написал ЊаЯковский за эти два месЯца ссылки в
уединение. Љазалось бы, она действительно "про это", а вчитаешьсЯ --
все-таки больше про другое. Ќедаром ее тема впрЯмую не названа. "Џро что
что, про это?" -- спрашивает автор и слово любовь" подсказанное рифмой,
зачем-то заменЯет многоточием. Ќе затем ли, чтоб допустить возможность и
другого, нерифмованного ответа.
…сли отбросить всю научную фантастику, все картины аллегорических
превращений и многословно реализующие каждый речевой оборот, то останетсЯ
несколько Ярких и крепких кусков, где выражены те же основные мотивы, что и
в дооктЯбрьских стихах и поэмах: обида, ревность и ненависть.
ђевность и ненависть. Ќо к кому ? Ќет более уклончивого произведениЯ,
чем эта, самаЯ конкретнаЯ поэма, изобилующаЯ деталЯми повседневности и
иллюстрированнаЯ фотографиЯми. ’радиционнаЯ маЯковскаЯ, доведеннаЯ здесь до
максимальной количественной концентрации, изливаетсЯ куда-то в абстракцию, в
ничто:

Ќо дыханием моим, сердцебиеньем каждым острием издыбленного в ужас
волоса, дырами ноздрей, гвоздЯми глаз зубом, искрежещенным в звериный лЯзг
ежью кожи, гнева -- брови сборами триллионом пор, дословно -- всеми порами,
в осень, в зиму, в весну, в лето, в день, в сон не приемлю, ненавижу это все

Џо-разному выражал свою ненависть ЊаЯковский, бывало по душе, а бывало
по службе, не всегда эти чувства сливались в одно. Ќо здесь не может быть
никаких сомнений, здесь такаЯ напрЯженность, здесь искренне, по душе, как
никогда -- не приемлет и ненавидит. ’олько что же именно?
Љазалось бы, самое времЯ назвать и вложить в эти последние несколько
слов последний и главный зарЯд, смертельную дозу... Ќо тут он как бы
опоминаетсЯ, останавливаетсЯ, приходит в себЯ и заканчивает вЯло и
разрыхленно, отделываЯсь незначащими, общими словами:

что в нас ушедшим рабьим вбито, все, что мелочинным роем оседало и
осело бытом даже в нашем краснофлагом строе.

Ћбыденщина, мелочинный рой, сердце раздиравшие мелочи... ‚ поэме,
однако, этот повтор столь настойчив, что не может не настораживать. Ќеужели
все-таки чай с вареньем?
—ай не чай, но Ясно, что ответ, адресат должен совпадать с повседневным
бытом и может быть найден только там, где этот повседневный быт
располагалсЯ,-- не на невском мосту, не в придуманном нэповском доме, а в
квартире Ѓриков, на четвертом этаже, несколькими страницами выше.
’ам есть главка, где имеетсЯ все необходимое длЯ полноценной, добротной
ненависти. ЌазываетсЯ эта главка -- "„рузьЯ".

ђита ђайт рассказывает, что встретила ЊаЯковского в те самые дни на той
самой лестнице. „умала, он за ходил к Ѓрикам, оказалось-- нет, не заходил,
лишь стоЯл и слушал.

Ђ вороны гости?! „верье крыло раз сто по бокам коридора похлопано.
ѓорлань горланьЯ, ораньЯ орло ко мне доплеталось пьЯное допьЯна.

ЏьЯное допьЯна. Џить чай перестали и, наказав себЯ перешли на
шампанское. Ќовый, суровый и какой там еще, ну, в общем, коммунистический
быт...
„аже здесь, едва назвав предмет своей ненависти он тут же отступает,
кидаетсЯ в сторону и торопливо размывает изображение, превращаЯ его все в
тот же туманный эвфемизм:

џ день, Я год обыденщине предал...

Ќо уже понЯтно, что обыденщина, квартирошный дымок и ненавистный быт --
это не просто вкуснаЯ еда и теплаЯ ванна, против которых он, честно говорЯ,
ничего не имеет. Џовседневное окружение его любимой. вороны-гости,
друзьЯ-соперники -- вот главное препЯтствие на пути его любви. ќто и названо
всеми нехорошими словами, принЯтыми в то времЯ к употреблению. € самое
страшное, корень трагедии -- в том что ведь и сама любимаЯ -- неотъемлемаЯ
часть всего этого, и если он ни в чем ее не обвинЯет, то только оттого, что
любит:

‘кажу: -- ‘мотри, даже здесь, дорогаЯ, стихами громЯ обыденщины жуть,
имЯ любимое оберегаЯ, тебЯ в проклЯтиЯх моих обхожу.

’рагична, безвыходна любовь ЊаЯковского, неустранимо препЯтствие на ее
пути, по крайней мере в этой, сегоднЯшней жизни. Ќо поэме ЊаЯковского в 23-м
году до зарезу необходим оптимистический выход, без него она состоЯтьсЯ не
может. € ЊаЯковский такой выход находит, убиваЯ себЯ и воскрешаЯ в будущем,
в далеком и замечательном тридцатом веке. ’ам он, может быть, снова встретит
свою любимую: "Ќынче недолюбленное наверстаем..." Ђ препЯтствие? Ђ не будет
никакого препЯтствиЯ. …го, препЯтствие, не воскресЯт:

—тоб не было любви -- служанки замужеств, похоти, хлебов...

‚се, по сути, сказано достаточно Ясно. “бийство соперника (или
соперников), по всей видимости, они сменЯлись достаточно часто) заменЯетсЯ
невоскрешением. ђезультат, в конце концов, тот же самый, но зато -- никакой
уголовной ответственности, ни в житейском, ни в поэтическом смысле.
"‘ тех пор, как все мужчины умерли..." ќта строчка оплеванного им
‘еверЯнина остаетсЯ длЯ него такой же заманчивой и в тридцать лет с той же
силой стучит в его сердце, как стучала в двадцать...

Ћн нравилсЯ женщинам гораздо меньше, чем его менее приметные друзьЯ, и
в сто раз меньше, чем ему бы хотелось.
Ќадо думать, все у него в жизни было: и поклонницы, и почти постоЯнные
романы, но как далеко это было от того, к чему он стремилсЯ! Ћн хотел
всеобщего обожаниЯ, убийства наповал с первого взглЯда, с одного каламбура.
Ћн ведь был пленником больших чисел. Њиллион любовей, миллион миллионов
любЯт. Њежду тем его пугались и с ним скучали. ‚не стихов и карт его как бы
и вовсе не было. € в зрелые годы, как в годы юности, землЯ-женщина
оставалась спокойной и не ерзала мЯсами, хотЯ отдатьсЯ.
Џо-видимому, все же он ЯвилсЯ причиной одной-двух серьезных любовных
трагедий, но и это его мало устроило.
Ћн вообще многим причинЯл боль, но хотел не этого: он хотел обладать.
Ћднако ни одна из его главных любвей: ни ‹илЯ Ѓрик, ни ’атьЯна џковлева, ни
‚ероника ‚итольдовна ЏолонскаЯ -- никогда не принадлежали ему безраздельно.
‚ этом прежде всего заключалсЯ трагизм его жизни.

Џосле "разлада" 23-го года было еще купе на двоих в международном
ночном вагоне, ленинградскаЯ гостиница, московские чтениЯ поэмы и, наконец,
совместнаЯ поездка в џлту. Ќо что-то сдвинулось необратимо, и уже в середине
24-го он объЯвлЯет, что "любви пришел каюк". Ћтныне, или, скажем, с начала
25-го, ‹иле ћрьевне лучше знать, тройственный союз ЋсЯ -- ‹илЯ -- ‚олодЯ
приобретает, наконец, успокаивающую симметрию. ’реугольник становитсЯ
равнобедренным.
‚прочем, какую ни взЯть фигуру, ‹илЯ ћрьевна окажетсЯ на главной
вершине. „о самого последнего днЯ его жизни она была длЯ ЊаЯковского
женщиной номер один, предметом безоговорочного восхищениЯ и неустанного
поклонениЯ. Ћб этом знали решительно все, в том числе и те немногие женщины,
которым судьба его была не безразлична. € это тоже не способствовало их
решимости... Ќо и она зорко берегла свое первенство и, легко относЯсь к его
увлечениЯм, не терпела и намека на нечто всерьез глубокое, на чье-либо
владение его душой и самое главное -- его стихами. ‚ообще в тайных своих
отношениЯх он мог быть свободен и с кем угодно, но на людЯх, публично,
печатно -- не смел ей никогда изменЯть. Џубличное чтение им стихов,
посвЯщенных ’атьЯне џковлевой (неважно кому, важно-- не ей!), навсегда
осталось в ее глазах самой страшной его изменой.
ѓоворЯт, его гибель была воспринЯта ‹илей ћрьевной с искренним
удивлением и огорчением, но без трагизма. Џосле похорон у Ѓриков пили чай,
шутили, говорили о разных разностЯх...
‚скоре она вышла замуж за Џримакова, большого командира и немного
литератора, и признавалась, что абсолютно счастлива с ним. Ђ после того, как
его расстрелЯли,-- за ‚асилиЯ Ђбгаровича ЉатанЯна, писавшего о ЊаЯковском
солидные толстые книги.
€ повсюду, до самой своей смерти в 45-м году. Ћсип Ѓрик, тоже
женившийсЯ, был вблизи нее, опекал, поддерживал, объЯснЯл ей задним числом
все ее поступки*. “дивительнаЯ эта свЯзь между ними продолжалась до самого
его конца, и конец этот был воспринЯт ‹илей ћрьевной как первое подлинное
несчастье. Ћна говорила своей знакомой: "Љогда умер ‚олодЯ, когда умер
Џримаков -- это умерли они, а со смертью Ћси умерла Я".

Ћднако она прожила еще целую жизнь, больше тридцати лет, и умерла
восьмидесЯтишестилетней... Ќет, не старухой. Ћна умерла
восьмидесЯтишестилетней женщиной, покончив с собой из-за несчастной любви!
џ решаюсь уделить этой замечательной женщине еще пару кратких страничек
-- поверьте, она этого стоит.
‹илЯ ћрьевна была умным и тонким человеком и, не в пример Ћсипу Ѓрику,
человеком, одаренным в слове. …е немногочисленные воспоминаниЯ написаны
хорошим русским Языком, просто, точно и даже порой остроумно. Ќо главное в
ней, конечно, не это, главное -- дар быть женщиной. Ќе только в бурные
лефовские годы, но и в старости, и почти до самой смерти она была окружена
мужчинами, и не просто собеседниками, но -- обожателЯми. ’олько роскошь и
богатство могли поспорить с постоЯнством этого окружениЯ. …е дом был
собранием различных коллекций и редких изделий: картины, фарфоровые
масленки, расписные подносы, браслеты и кольца...
Ќа этой эстетской, почти бескорыстной любви к драгоценностЯм, на умении
увидеть прекрасную вещь и безошибочно оценить ее стоимость и сошлись они в
последние годы с предметом ее последней страсти. ќто был известный
кинорежиссер, человек оригинальный и одаренный. Ћн искренне восхищалсЯ
удивительной женщиной, он попросту был от нее в восторге, но, конечно,
полной взаимностью ей отвечать не мог, тем более что к этому времени женщины
-- не только старые, но и молодые -- вообще перестали его интересовать... ‡а
это его, как у нас водитсЯ, арестовали и судили, и четыре года его жизни в
лагере, длЯ него вполне унизительных и нормально тЯжелых, были сказочными в
жизни лагерного начальства. €х бы можно было назвать "французским периодом".
Љофе, коньЯк, шоколад -- все шло прЯмиком из Џарижа, лишь на краткий миг
задерживаЯсь в Њоскве.
Ќаконец, после долгих ее хлопот, его выпустили на год раньше срока.
‹илЯ ћрьевна хорошо подготовилась к встрече. Џрославленной фирме со звучным
названием были заказаны семь уникальных платьев -- очевидно, на каждый день
недели. Ћн приехал -- но только на несколько дней, повидатьсЯ и выразить
благодарность, и уехал обратно в родной город, прежде чем она успела их все
надеть...
—то-то в ней надломилось после этой истории -- сначала в душе, а потом
и в теле. “ себЯ дома, на ровном месте она упала и сломала шейку бедра.
‚ообще говорЯ, в таком возрасте эта травма неизлечима и по большей части
смертельна. Ћднако ее друзьЯ убеждены и сейчас, что она -- поправилась бы и
выжила, если... если бы не любовь. Љаждый день она ждала, что он приедет. Ћн
писал красивые сочувственные письма, и когда ей стало Ясно, что надеЯтьсЯ не
на что,-- она собрала таблетки снотворного, прибавила к тем, что давно
хранила на всЯкий случай, и проглотила их все, сколько нашла.

џ думаю, теперь, после этой краткой новеллы, нам уже не нужно
специальных эпитетов, чтоб почувствовать незаурЯдность этой женщины и
понЯть, как мог наш герой такое долгое времЯ находитьсЯ под неусыпным ее
обаЯнием, в ее почти безраздельной власти.
‚ 16-м году ей было двадцать пЯть, на шестьдесЯт лет меньше, чем в
семьдесЯт шестом. Џредставим себе, как, двигаЯсь обратно во времени,
угрожающе растет ее женскаЯ сила.
ЏосвЯщенные ей "”лейта-позвоночник" и особенно "‹иличка! ‚место письма"
-- это, пожалуй, самое подлинное из всего написанного ЊаЯковским. Ќи
преданность своим, ни ненависть к чужим, ни даже обида на всех и всЯ никогда
не были им столь талантливо выражены. ’олько здесь, в изъЯвлении этой любви,
он порой проницает оболочку слов и прикасаетсЯ к самому настоЯщему. „а, и
это всего лишь фрагменты, и это всего лишь несколько строк, но и это тоже
немало, подите попробуйте...

„ым табачный воздух выел. Љомната -- глава в крученыховском аде.
‚спомни -- за этим окном впервые руки твои, исступленный, гладил. ‘егоднЯ
сидишь вот, сердце в железе. „ень еще -- выгонишь, может быть, изругав. ‚
мутной передней долго не влезет сломаннаЯ дрожью рука в рукав.

Џоразительна эта точнаЯ человеческаЯ интонациЯ -- среди фигур и
рассудочных построений. Љонечно, крученыховский ад и сердце в железе
проглатываютсЯ не без некоторой заминки, это неизбежное у ЊаЯковского
протезирование там, где не хватает собственного органа, но зато две
последних строки безукоризненны, и он сам это очень и очень почувствовал и
даже не решилсЯ дробить их на части.
€ дальше:

‚ыбегу, тело в улицу брошу Я. „икий, обезумлюсь, отчаЯнием иссечась. Ќе
надо этого, дорогаЯ, хорошаЯ, дай простимсЯ сейчас.

‡десь тоже все на удивление по-человечески, и даже "иссечась" не режет
слуха, потому что отчаЯнье -- настоЯщее.

Ќа этом, собственно, стих и кончаетсЯ, дальше -- привычные декорации,
какие-то истории и примеры, какой-то слон, какой-то бык, вперемежку с
романсовыми красивостЯми ("суетных дней взметенный карнавал..."), и только
заключительнаЯ строфа возвращает нас к простоте и правде чувства:

‘лов моих сухие листьЯ ли заставЯт остановитьсЯ, жадно дыша? „ай хоть
последней нежностью выстелить твой уходЯщий шаг.

‹илЯ ћрьевна любила фотографироватьсЯ. …сть одна примечательнаЯ
фотографиЯ последних лет и даже, быть может, месЯцев. –ветнаЯ, но кажетсЯ
черно-белой и только подкрашенной красным. Џотому что никаких иных цветов
нет на ней, только красный и черный. Ћна сидит в красноватом кресле, одетаЯ
во что-то бордово-черное. Ќа заднем плане -- шкаф-секретер темного
красновато-коричневого цвета, и в нем, среди черных и серых корешков,
выделЯютсЯ несколько красных томов ЊаЯковского. ЏрислонЯЯсь к ним, отчасти
их заслонЯЯ, стоит черно-белый портрет последней ее любви. ќто очень
живописный восточный человек с седоватой большой бородой и живыми глазами.
ѓлаза ‹или ћрьевны затенены, погружены в глубокие черные глазницы на
красноватом, с черными впадинами, лице. Ћна причесана гладко, с открытым
лбом, и что самое страшное -- очень похожа на ту далекую, тридцатилетнюю, с
композиций ђодченко. ’олько нет плоти в ее лице, и череп туго обтЯнут кожей,
и во всем ее облике та значительность, какую несут в себе мертвецы. Ќаш
взглЯд, погруженный в эту картинку, введенный в зловещую черно-красную
комнату, постоЯнно занЯт сопоставлением. „ва лица: живое-- там, на портрете,
и мертвое-- в кресле, на переднем плане. ‘таруха, не сумевшаЯ, не захотевшаЯ
состаритьсЯ, перешедшаЯ при жизни в посмертное существование... џмами двух
могил вырылись в лице твоем глаза.
€ когда мы вспоминаем, наконец, ЊаЯковского, нам приходит в голову
любопытнаЯ мысль: о глубоком родстве его с этой женщиной, выЯвленном
полувековой дистанцией. ‚се различиЯ, такие, казалось бы, резкие,
несущественны перед лицом бездны, зато сходство обнаруживаетсЯ решающее. €
не столько в обстоЯтельствах смерти, где оно очевидно и как раз поэтому
может быть оспорено: неудачнаЯ любовь, неотвЯзнаЯ болезнь, в конце концов,
сам факт самоубийства,-- сколько в чертах мировосприЯтиЯ, в отношении к
смерти и старости.

* Љстати, есть серьезное подозрение, что строй "лесенкой" был им
придуман специально длЯ замены традиционной системы пунктуации, которой он
так и не выучилсЯ. Џри наличии знаков, расставленных Ѓриком, эта система
становитсЯ не только ненужной, но и лишней, мешающей чтению. ‚ стихе
ЊаЯковского, построенном "в лесенку", взглЯд, ведомый внутренней ритмикой,
спотыкаетсЯ почти на каждой ступеньке,-- стремитсЯ перепрыгнуть через две,
через три, сгладить их выступы, а лучше вообще -- забыть об их
существовании. Ђ ведь он ввел это новшество в 23-м году, когда "запЯтатки"
уже давно и вовсю расставлЯлись! ‚ чем тут дело? Ќе в том ли, что именно в
это времЯ, в период написаниЯ поэмы "Џро это", возникла возможность остатьсЯ
без дружбы Ѓрика, а следовательно, и- без "запЯтаток", один на один со своим
обнаженным текстом?..

* Џисал он все эти годы не много, но всегда на двести пЯтьдесЯт
процентов соответствуЯ текущей политике. ‘амое крупное его произведение --
народнаЯ драма "€ван ѓрозный", 42-й год. ќта вещь написана стихами и
песнЯми, то есть с ремарками "поет", "запевает". ’ам есть все, что было
необходимо читателю в тот момент и даже еще долго после: справедливый,
строгий, но мудрый царь; его верные соратники, неверные друзьЯ; изменники,
вредители, пацифисты, космополиты; а сверх того -- народнаЯ преданность,
девичьЯ стать, молодецкаЯ удаль, хороводы, хоры, лихие плЯски и лирические
серенады с разнообразными рифмами:

Љраше нет ее на свете. ‚от идет. Џришла. Ќу, спасибо, добрый ветер,
спать тебе пора.

ѓлава девЯтаЯ. Ѓ…‘‘Њ…ђ’€…

‹илЯ Ѓрик умерла задолго до собственной смерти и, быть может,
действительно вместе с Ћсипом Ѓриком. ќто общий удел всех лишенных
способности старитьсЯ. Ѓыть старым дано далеко не всЯкому, доживающему до
преклонного возраста, но лишь тем, кто живет естественной жизнью,
соответствуЯ, а не противЯсь времени.
Љазалось бы, ЊаЯковский -- иное дело, он ведь прожил ни много, ни мало
на полстолетиЯ меньше. Ќа самом деле различие чисто формальное. ќто различие
способов самоутверждениЯ и, соответственно, различие масштабов времени.
ЋставаЯсь всю жизнь переросшим застывшим подростком, он состарилсЯ уже к
тридцати годам. ‚се стихи после поэмы "Џро это", а в большой степени и сама
поэма, написаны уже как бы на выдохе, на остатках растворенного в крови
кислорода. "‚о весь голос" -- последний выплеск, агониЯ, вступление не в
поэму, а в смерть. € не только потому, что так реально случилось, а по
смыслу и строю самой этой вещи, завершенной по всем Ђристотелевым канонам,
не требующей ни предшествиЯ, ни продолжениЯ и содержащей в себе всего
ЊаЯковского, все его ничтожество и все величие...

Ќо задолго до этого, в тридцать лет, после поэмы о воскрешении,
началось его посмертное существование. Ћн безумно не хотел, он не умел
стареть, он всегда проклинал, презирал старость: "“ менЯ в душе -- ни одного
седого волоса..." Ќо сначала проклинал, а потом -- заклинал: "Ќет, не
старость этому имЯ..." -- и ведь это всего лишь на тридцать первом году!

„а и все бесчисленные убийства в его стихах и поэмах -- не есть ли это
вытесненный страх смерти? Ћн говорил другим, что страшитсЯ не смерти а
старости, в этом был некоторый эстетизм. Ќа самом деле он безумно страшилсЯ
того и другого. Ћн спассЯ от фронта, отказалсЯ от дуэли* , бесконечно
заботилсЯ о своем здоровье, и брезгливость его была не одним лишь рефлексом,
но в значительной степени боЯзнью заразитьсЯ.
‘прашиваетсЯ, кто не боитсЯ смерти, но редко у кого этот страх
приобретает такой болезненный, параноидальный характер.
Ћдно из главных противоречий его жизни состоЯло в том, что, смеЯсь над
непостижимым и вечным, плюЯ, юродствуЯ, издеваЯсь, он именно этого --
непостижимого и вечного -- больше всего страшитсЯ и желает. Џоставив рацио,
разум, расчет, материальную ощутимость и пользу в основу своей громогласной
религии, он, как и многие подобные люди, остаетсЯ в душе -- не верующим, нет
-- но мнительным и суеверным дикарем, заклинающим все силы природы, чтоб
спастись от неминуемой смерти. Ћн использует все способы, какие знает,--
просьбы, молитвы, проклЯтьЯ, лесть -- чтобы уговорить, заговорить вечность.
Ћн обращаетсЯ то к Ѓогу, то к ‚еку, то к Ќауке, он обращаетсЯ
непосредственно к людЯм будущего -- и в то же времЯ опасаетсЯ любого
ничтожества и спешит нейтрализовать любую конкуренцию, где бы она ему ни
почудилась. Ћн декларирует всесилие произносимых им слов -- а в душе
постоЯнно в нем сомневаетсЯ и вынужден непрерывно его подтверждать. …го
гложет сомнение в самоценности слов, безличных, хоть даже и им придуманных,
в их способности утвердить его имЯ в грЯдущем. ‹юбой, даже деформированный
им, Язык, даже стих, состоЯщий из одних неологизмов, кажетсЯ ему чересчур
анонимным. € он вводит прЯмо в стихи это имЯ, так, чтобы оно мелькало
повсюду: в заглавии, в тексте, в рифмованной подписи...
Ќо и этого всего ему мало, мало. Ћн опасаетсЯ, что завоеванные им
позиции никогда не будут достаточно прочными, пока они располагаютсЯ в
области духовного, в этой странной, зыбкой, чуждой ему стране. ‡десь все
неуловимо и ненадежно, и то, что сегоднЯ гранит и мрамор, завтра, может
быть,-- дым и труха.
€ он обращаетсЯ к самому верному -- к реальному-материальному
граниту-мрамору (он же бронза, он же чугун).
Ќе было в русской литературе, да, думаю, ни в какой иной, другого
писателЯ, столь же поглощенного идеей рукотворного памЯтника. ђазве только
ѓоголь, в безумной тоске, потерЯвший всю свою былую тонкость, написал
однажды: "‡авещаю не ставить надо мною памЯтника" -- да и то был жестоко
спародирован „остоевским. Ќо и он, не требуЯ, а отказываЯсь, имел в виду
памЯтник над могилой ("надо мною"), но уж никак не скульптуру на площади.
ЊаЯковский же бредит именно площадью. Ћн не может примиритьсЯ с поэтической
традицией и предоставить черни заботу о регалиЯх, о грЯдущем распределении
чинов и рангов. “ж ломать традицию, так до конца, здесь она ему, быть может,
наиболее ненавистна. Ћн сам себе и поэт, и чернь.

Њне бы памЯтник при жизни полагаетсЯ по чину. ‡аложил бы динамиту --
ну-ка, дрызнь!

„инамиту -- это, конечно, кокетство или, если угодно, образ. Ќо вот
"полагаетсЯ по чину" -- это серьезно.

Ћн не кричит в стихах: "Џоставьте мне памЯтник!" Ћн тоже отмахиваетсЯ,
ему не надо. Ќо что поделать, если чин таков, что хочешь не хочешь, а
полагаетсЯ.
‡десь он напоминает скорее не ѓоголЯ, а его карикатуру, ”ому Ћпискина,
пародийность которого так зорко увидел ћрий ’ынЯнов.
"Њне наплевать на бронзы многопудье, мне наплевать на мраморную слизь.
‘очтемсЯ славою -- ведь мы свои же люди,-- пускай нам общим памЯтником будет
построенный в боЯх социализм".

ќтот монолог в устах ЊаЯковского звучит почти как цитата.
"-- Ћ, не ставьте мне монумента! -- кричал ”ома,-- не ставьте мне его!
Ќе надо монументов! ‚ сердцах своих воздвигните мне монумент, а более ничего
не надо, не надо, не надо!"
Ќо стихи одно, а жизнь другое, и, как часто бывает у ЊаЯковского,
действительное его отношение к предмету выражаетсЯ не в стихах, написанных
всегда длЯ того-то и того-то, а в частных разговорах и публичных спорах.
‡десь он никогда не говорит "наплевать", здесь одно упоминание слова
"памЯтник" вызывает в нем почти религиозный восторг, и сам он никогда не
упускает случаЯ лишний раз произнести это вожделенное слово, как бы и
вправду заклинаЯ пространство и времЯ.
"Ѓросьте вы ваших Ћрешиных и Љлычковых,-- сказал он однажды …сенину.--
—то вы эту глину на ногах тащите?" -- "џ глину,-- ответил …сенин,-- а вы --
чугун. €з глины человек сделан, а из чугуна что?" -- "Ђ из чугуна,--
воскликнул ЊаЯковский,-- памЯтники?"

Љогда иссЯкает бойцовский запал, когда исчерпаны все каламбуры,
заготовленные на неделю вперед, когда лучшие, отборнейшие остроты
разбиваютсЯ о скептицизм собеседника,-- ему остаетсЯ самый убедительный и
самый вещественный аргумент.
-- ‚от на этом месте,-- говорит он многократно и в самых различных
местах,-- прЯмо на этом месте мне будет поставлен памЯтник.

€ он оказалсЯ прав: памЯтник был поставлен. ‡аслуженно ли? Љонечно,
заслуженно. Ќезаслуженно памЯтников не ставЯт.

2
"Ќепримиримые враги ЋктЯбрЯ, его тайные недоброжелатели и противники,
пробравшиесЯ в партию и вне ее, всЯчески отравлЯли жизнь ЊаЯковскому..."

’ак в 39-м году сокрушаетсЯ друг Ђсеев. Ќо конец его истории
оптимистичен.
"Ќо сталинские слова прозвучали, и никто не отнимет славы и чести у
лучшего, талантливейшего поэта нашей эпохи!" (курсив Ђсеева).

‡десь уместно вспомнить, когда впервые прозвучали эти знаменитые слова.
’о была личнаЯ резолюциЯ на письме ‹или ћрьевны Ѓрик, посланном ‘талину в
конце 35-го года. ‚ этом письме, написанном, как всегда, достойно, просто и
Ясно, ‹илЯ ћрьевна жаловалась, что великий поэт, отдавший свой талант
революции, не признан обществом, в достаточной мере не издан и не увековечен
должным образом. € вождь самолично красным карандашом черканул: "Ћбратить
внимание... Ѓыл и остаетсЯ... Ѓезразличие...-- преступление". € даже так:
"…сли понадобитсЯ моЯ помощь, Я готов. Џривет! €. ‘талин".

—его-то он вдруг залюбил ЊаЯковского, очевидно, настал подходЯщий
момент. ќто понЯли, должно быть, и Ћсип Њаксимович с ‹илей ћрьевной.
Љонечно, он больше любил мертвых. Ќо ведь не всех, далеко не всех.
Њногие мертвые до сих пор не полюблены, многие даже не похоронены, и тени их
в официальной вселенной еще долго будут скитатьсЯ, ожидаЯ погребениЯ...
‚ождь народов был капризен и своенравен, и кто знает, какие именно
строки убедили его в разгар после-кировских оргий в актуальности и пользе
данного поэта.

ђазве в этакое времЯ слово "демократ" набредет какой головке дурьей

Њожет быть, эти?
€ли более конкретные и энергичные:

Џлюнем в лицо той белой слЯкоти, сюсюкающей о зверствах —ека!

‘корее всего и те, и эти, и еще сотни и сотни прочих, если он
потрудилсЯ прочесть. …сть у ЉатанЯна забавный рассказик, называетсЯ
"‘талинские лозунги". ’ам он прослеживает на протЯжении нескольких лет почти
буквальные совпадениЯ строк ЊаЯковского с печатными высказываниЯми вождЯ...

—ерез десЯть дней после письма Ѓрик в редакционной статье газеты
"Џравда" ЊаЯковский был торжественно объЯвлен великим поэтом революции.
Џоэтом резолюции, по меткому выражению …. ѓ. ќткинда. Ќе просто чернь, но
ѓлавнаЯ чернь, ѓенеральнаЯ -- одобрительно махнула рукой. € пошла машина,
завертелись колесики. „ве волны двинулись почти одновременно: волна страха,
смертей и несчастий, неслыханных даже длЯ этой страны,-- и волна посмертной
славы ЊаЯковского.
"‚ этой, второй своей, смерти он неповинен".

Џастернак верен своей любви и по-своему, по-пастернаковски прав.
Ќо мы-то не свЯзаны никакими личными чувствами и можем позволить себе
признать: конечно, повинен.
ќто перваЯ, физическаЯ смерть ЊаЯковского Явилась неожиданностью и
несчастьем, втораЯ -- была им хорошо подготовлена. € была она в наших глазах
не смертью, а желанным вторым рождением.
‹юбопытна эволюциЯ официальных ведомств, к которым относили ЊаЯковского
вожди. ‹енин обращалсЯ к наркому просвещениЯ, ‘талин -- к куратору
госбезопасности: "’оварищ …жов, очень прошу..." ђазумеетсЯ, дело не в одном
ЊаЯковском, так менЯлась подчиненность литературы, однако обратим внимание
на то, какие взаимно обратные роли должны были по отношению к нему играть
эти ведомства. ‹учезарный наркомпрос призывалсЯ усмирЯть и давить, будущий
шеф ЌЉ‚„ -- поощрЯть и возвеличивать. € это почти не вызывает у нас
удивлениЯ. Љак будто само собой разумеетсЯ, что в качестве доброй феи
ЊаЯковского выступает главный чекист и никто другой. …сть такие стишки --
"‘олдаты „зержинского":’ебе, поэт.

’ебе, поэт, тебе, певун, какое дело тебе до ѓЏ“?

€ дальше певун отвечает, какое дело.

…сть твердолобые вокруг и внутри -- зорче и в оба, чекист, смотри!

Љазалось бы, нет никакого резона всерьез воспринимать эти служебные
строчки как выражение действительного настроениЯ автора. Ќо тут важен
словарь. ’вердолобые -- это ведь несогласные, упорствующие в особом,
ошибочном мнении, двух толкований здесь быть не может. ќпитет этот далеко не
случаен, он уже употреблЯлсЯ ЊаЯковским прежде и именно в этом смысле.
"—тобы вздымаемые против нас горы грЯзи и злобы оборотил рабочий класс на
собственных твердолобых". Ђ это значит, что функции —ека-ѓЏ“ он понимал Ясно
и трезво, без всЯкой ложной романтики.

Ѓыть может, это звучит прЯмолинейно, но присутствие ѓЏ“ за его спиной
на протЯжении последнего десЯтилетиЯ ощущаетсЯ почти непрерывно. џ бы даже
сказал, что всЯ его огромнаЯ фигура постоЯнно говорит об этом присутствии.
Ќе один раз на публичных выступлениЯх, прочтЯ про себЯ записку, он
объЯвлЯет: "Ђ на это вам ответит ѓЏ“!" € в стихах, когда не хватает пороху
длЯ эффектной концовки, он обращаетсЯ к помощи грозных органов, справедливо
полагаЯ, что достаточно одного лишь их упоминаниЯ, чтоб считать законченным
любой разговор*.

‡десь можно возразить, что стихи-то дрЯнь, эти, да и все им подобные,
не надо бы их вообще упоминать. Ќадо брать поэта в его удачах... —то ж, на
протЯжении всей этой книги мы честно старались рассматривать лучшее или, по
крайней мере, то, что считалось лучшим в каждый период. Ќо в данном случае
как раз наоборот, в проходном тексте наглЯднее видно, каким материалом
заполнЯет автор пустоты своей души. Њы видим, что карательнаЯ интонациЯ
всегда на случай у него под рукой.
€, конечно, интерес к карательным органам не был чисто академическим. “
него было много друзей-чекистов, разумеетсЯ, самых высоких рангов. Љак
правило, он получал их из вторых рук, от вездесущего Ћсипа Ѓрика, и в случае
каких-либо разногласий они бы скорее принЯли сторону Ћсика, но в мирное
времЯ охотно дружили с ЊаЯковским. ‚се они любили литературу (уже тогда!),
многие пописывали. —уть не на каждом собрании ‹ефа присутствовал кто-нибудь
из этого ведомства. ѓода с двадцать седьмого они стали ходить уже пачками:
близкие друзьЯ, просто знакомые, поклонники ‹или ћрьевны...*
Ћдному из таких друзей, комиссару “краинского ѓЏ“ ‚. Њ. ѓорожанину и
посвЯщено стихотворение "‘олдаты „зержинского". ‘ ним вместе ЊаЯковский
путешествовал по югу, с ним в соавторстве написал сценарий-- о наглых
происках английской разведки... (ќтот опыт ѓорожанин использует по-своему,
когда вскоре, еще при жизни ЊаЯковского, будет сочинЯть сценарий процесса
над ведущими украинскими интеллигентами.)
…сть у ЊаЯковского и личное оружие, и, конечно, право на его ношение,
которое надо возобновлЯть ежегодно. …го друзьЯ из ѓЏ“ приезжают к нему в
гости на дачу и там учат его стрелЯть. …сть стихи и об этом:

ЏолЯна -- и ливень пуль на нее. Ћгонь отзвенел и замер, лишь
вздрагивало газеты рванье, как белое рваное знамЯ.

€ если правда, что в судьбе поэта ничто не случайно, то прибавим сюда
еще и адрес, навсегда соединившийсЯ с его именем:
‹убЯнскаЯ площадь, ‹убЯнский проезд.
Људа? Љ ЊаЯковскому, на ‹убЯнку...
Ђ среди его друзей-чекистов ѓорожанин был даже не самым важным. ‘амым
важным и самым страшным, и, быть может, в то времЯ длЯ целой страны, был,
конечно же, џков Ђгранов -- один из высших чинов ѓЏ“, начальник секретного
политотдела, в будущем -- первый заместитель џгоды.
‘писок его заслуг бесконечен. Ћн руководил пытками
матросов-кронштадтцев, он лично приказал расстрелЯть ѓумилева (так что счеты
с литературой имел особые) ; потом его назначат расследовать дело Љирова, и
он пересажает пол-‹енинграда, и подготовит дело ‡иновьева -- Љаменева, и
принесет еще столько всЯческой пользы, что даже после смещениЯ џгоды, при
…жове, сохранит свое положение.
Ќо пока в свободное от службы времЯ (а может, и нет, как раз в
служебное?) он регулЯрно ходит на чаепитиЯ в ѓендриков, дружит с Ѓриком, а
больше с ‹илей ћрьевной, не забывает нежно любить ЊаЯковского -- тот ласково
называет его "Ђграныч" -- и беседует с ними о разных разностЯх. €звестно,
что он был близким другом и многолетним соратником ‘талина. “ж не он ли
впоследствии, в тридцать пЯтом, подсунул нужные строки под грозный ноготь,
под жирный палец?..

€ вот чугунно-бронзовый идол на гранитно-мраморном пьедестале
становитсЯ уже почти осуществленной реальностью.
Ќо все эти хлопоты -- сами по себе, а червь сомнениЯ точит и точит *.
—ервь сомнениЯ точит, и можно сказать, что всЯ деЯтельность по возведению
памЯтника происходит уже слегка по инерции, с заметным оттенком отчаЯньЯ.
…му достаточно рано открылось, что памЯтник не избавит от физической смерти,
что она все равно наступит -- и навсегда. € вот он мечетсЯ в этом детском
кошмаре -- нелепо, не по возрасту, не по росту, но что поделать, от себЯ
никуда не уйдешь.
Џотому что бессмертие длЯ ЊаЯковского -- это не отвлеченный фигуральный
термин, не слава, пусть даже и материализованнаЯ; бессмертие -- это не
умирать самому, это жить физически, жить вечно, вот таким живым, как
сейчас...
"Ќо за что ни лечь -- смерть есть смерть. ‘трашно -- не любить, ужас --
не сметь".

€ ему остаетсЯ только одна лазейка, в которую он устремлЯет свою
надежду:

‚ижу, вижу, Ясно, до деталей. ‚оздух в воздух, будто камень в камень,
недоступнаЯ длЯ тленов и крошений, рассиЯвшись, выситсЯ веками мастерскаЯ
человечьих воскрешений.

ќти строки воспринимаютсЯ сегоднЯ как горькаЯ шутка, как подсвеченнаЯ
иронией откровеннаЯ фантастика. Ќо ведь эта же тема проходит сквозным
пунктиром почти через все его крупные вещи: "‚ойна и мир", "—еловек",
"Љлоп", "ЃанЯ"... —то это значит? Ќеужели они вправду был так наивен, что
верил в научное воскрешение, в какую-то рассиЯвшуюсЯ мастерскую с тихим
большелобым химиком?
„ействительно ли верил -- это трудный вопрос, он смыкаетсЯ с вопросом
об искренности ЊаЯковского и не может быть решен до конца. ‚ данном случае
можно утверждать одно: что такаЯ вера, а точнее сказать, такое суеверие --
вполне в его духе, то есть хорошо ему соответствует.

Ћн был человеком без убеждений, без концепции, без духовной родины.
„екларируЯ те или иные крайности, он ни в чем не мог дойти до конца и вечно
вынужден был лавировать. Ћн провозглашает цинизм своей эстетикой, цинизм и
пренебрежение чьим-либо мнением -- и стремитсЯ любым способом покорить
аудиторию. Ћн напрочь отвергает литературу -- и делает все, чтобы в ней
остатьсЯ. ‘воей религией он объЯвлЯет всеобщее братство -- а служит зыбкой
догме сегоднЯшнего днЯ, на глазах ускользающей из-под ног...
€ так же колеблетсЯ у него под ногами зыбкаЯ почва его атеизма.
€звестно, какую силу, какое спокойствие дает ‚ера истинно религиозным
людЯм. Ќо странным образом такую же силу (такую ли, меньшую -- кто измерит?)
дает подлинный Ђтеизм -- не пожалеем и длЯ него прописной буквы. Џотому что
бывает пошлое безмыслие -- э, какой там Ѓог! -- а бывает стойкаЯ
убежденность, трезвый вывод рационального ума. € более того, этот вывод
бывает выстрадан: хорошо-то вам с Ѓогом, а вот попробуйте так!
‚ера или безверие -- не столько вопрос убеждений, сколько состоЯний и
душевных свойств. (џ, конечно, сейчас беру две крайности, два идеальных
случаЯ: несомненной, честной, искренней веры и честного, искреннего
невериЯ.)
‚ерующего примирЯет с жизнью ее мимолетность, бренность ее реалий и в
то же времЯ присутствие в ней несомненных длЯ него признаков Ѓога: Љрасоты,
Џоэзии, ђазума.
Ђтеист примирЯетсЯ с жизнью иначе, через сознательное восприЯтие ее
трагизма. Ћн переживает жизнь как высокую трагедию и приходит к выводу, что
только потому она и прекрасна. †изнь принадлежит к высокому жанру, и за эту
высоту приходитсЯ расплачиватьсЯ.
Љаждый человек боитсЯ смерти, но верующий принимает ее как должное,
потому что она -- лишь краткое страдание, лишь переход в иную, лучшую жизнь.
Ќо и атеист принимает смерть без протеста, потому, во-первых, что она
неизбежна, и еще потому, что -- необходима. € здесь, пожалуй, сходЯтсЯ пути
подлинного атеиста и подлинного верующего. ќта встреча прекрасно выражена в
гимне ‘мерти Ѓаратынского:

Ћ дочь верховного ќфира! Ћ светозарнаЯ краса! ‚ твоей руке олива мира,
Ђ не губЯщаЯ коса. Ќедоуменье, принужденье -- “словье лучших наших дней. ’ы
всех загадок разрешенье, ’ы разрешенье всех цепей.

‚ерующий черпает силы длЯ жизни из своей прЯмой приобщенности к Ѓогу --
через молитву, знамениЯ, ощущение благодати, но более всего -- через
гармонию мира.
Ђтеист не знает, отрицает Ѓога, но черпает силу из того же источника --
чувства приобщенности к мировой гармонии.
’ак, видимо, и должно осуществлЯтьсЯ на деле мирное сосуществование
идей, или, вернее, различных душевных состоЯний, различных мироощущений.
Ќо всЯ эта идиллиЯ летит к чертЯм, как только тот или иной лагерь
присваивает себе эпитет "воинствующий". ‚оинствующий атеист, воинствующий
христианин... ‡десь они опЯть становЯтсЯ сходны, но уже как сходны любые
крайности. € неважно, вера, неверие -- путь один. ‘уета проповедничества,
скука, дидактики, страх принуждениЯ, ужас погрома... ‚се сплетаетсЯ в
какое-то жуткое месиво, в безумный кошмар нетерпимости. ‚ промежутках
наступает похмелье, произносЯтсЯ дежурные оправданиЯ. “ одних это называетсЯ
-- бес вселилсЯ, попутал дьЯвол, у других -- неизбежные издержки и досадные
перегибы.

ЊаЯковский был воинствующим атеистом, и воинственность его всегда
налицо, но вот сам атеизм -- вызывает сомнениЯ. …го атеизм -- не итог, не
вывод, в нем не чувствуетсЯ никакого пути.
‚ нем нет обоснованности, убежденности, а отсюда-- спокойствиЯ и
достоинства. ЊаЯковский не столько отрицает существование Ѓога, сколько
пытаетсЯ его оскорбить, оплевать, унизить и тем уничтожить.
Ћн жестоко обижен: ему недодали женщин, денег и славы.
€ вот он бегает, мечетсЯ под огромным небом, и кричит, и плюетсЯ, и
трЯсет кулаками, и угрожает то ножом, то кастетом. Ќо никто не боитсЯ его
угроз, никто их всерьез не принимает. € он, при всем своем значительном
росте, выглЯдит мелко и суетливо. ‘то семьдесЯт или сто девЯносто
сантиметров -- с высоты небес ведь одно и то же.

ќй вы! Ќебо? ‘нимите шлЯпу! џ иду! ѓлухо.

‚о всем этом сквозит неуверенность, пробиваетсЯ страх. ‚ его
богохульстве ощутим порог, который он нерешаетсЯ переступить, и вовремЯ сам
себЯ притормаживает.

Џустите! ЊенЯ не остановите. ‚ру Я, вправе ли, но Я не могу быть
спокойней.

‡десь "пустите" звучит как "держите крепче". …го бунт против Ќеба -- не
бунт, а мелкий дебош и уж совсем не отрицание Ѓога.
ђазумеетсЯ, Я не хочу сказать, что ЊаЯковский был верующим человеком.
Ќо он и не был настоЯщим атеистом. „а, он был слишком рационален и выстроен,
чтоб ощутить сверхъестественную тайну бытиЯ. Љ тому же вера никак не
сочеталась бы с избранной им системой масок, с маской сначала циничной,
потом -- респектабельной. Ќо при этом еще он был слишком поверхностен, чтоб
поднЯтьсЯ до подлинного атеизма.
€ веры нет, и невериЯ нет, и тогда остаетсЯ одно: суеверие. €звестно,
как болезненно он был суеверен *. Љроме множества традиционных примет, он
придумывал еще и свои собственные, обожал всЯческие совпадениЯ и пугалсЯ
всЯческих совпадений.

Ќо главное суеверие ЊаЯковского не было личным его изобретением, а
ЯвлЯлось достоЯнием общества: вера в науку.

…сть любовь к науке -- и вера в науку, это совершенно разные вещи. …сть
любовь к поиску и эксперименту, к красоте построений, к таинству творчества.
…сть, наконец, восхищение Ясностью мысли, преклонение перед силой духа и
разума. Ќо есть наивное, провинциальное, а точнее, дикарское суеверие: вера
во всемогущество ученых, в бесконечные возможности научного метода.
"Њожет ли Ѓог создать камень, который он не сможет поднЯть?" -- этот
древний парадокс не ставит в тупик наукопоклонников. Ќаука прежде всего
может, а там разберемсЯ, что это еще за такое дальнейшее "не".

ЊаЯковский отказалсЯ от веры в Ѓога, унизил ее в меру своих
возможностей -- и осталсЯ без всЯкого утешениЯ, один на один со своим
переростковым страхом. Ќе мог же он всерьез утешатьсЯ грЯдущим братством
народов -- это был материал длЯ стихов и плакатов, тема и средство общениЯ с
аудиторией, длЯ себЯ же любимого требовалось нечто иное. € он кидаетсЯ в
наукопоклонство. Џросветительский тезис о том, что религиЯ всегда возникает
из суевериЯ, порожденного страхом и неосведомленностью, как нельзЯ лучше
подходит к ЊаЯковскому.

—то мне делать, если Я вовсю, всей сердечной мерою, в жизнь сию, сей
мир верил, верую.

—то это значит -- верить в сей мир и сию жизнь? Ћн подробно объЯснЯет
это в следующей главке, котораЯ так прЯмо и называетсЯ -- "‚ера". ‚ера
ЊаЯковского, бог ЊаЯковского -- это не просто мир или жизнь, это такой
особый Ќ€€, институт воскрешений, с тихим химиком. (Џочему не инженером, не
математиком? € еще -- назойливаЯ параллель: "ђассиЯвшись, выситсЯ веками..."
—то это? Ђ вот: "‚ расступившемсЯ тумане -- Ярче неба..." Ќу разумеетсЯ. ‚се
тот же клепочный завод незабвенного кнЯзЯ!)
„ва дела, две миссии, две ипостаси есть у всемогущей божественной
науки: во-первых, через технику, создавать комфорт и удобства; во-вторых,
через черт его знает что, через химию, что ли,-- воскрешать из мертвых.
Џримечательно, что поэму "Џро это" он писал под впечатлением не только
разрыва с ‹илей, но еще и слухов о ’еории относительности. ‘мешно и нелепо,
а подумать -- естественно. Ћн ведь слышал только то, что хотел услышать. ‚
его представлении всЯкое открытие приносит пользу в одном из двух
направлений. ’еориЯ относительности не создавала прЯмых удобств --
следовательно, работала на бессмертие.

ђассказал ему о ней ђоман џкобсон, ненадолго приехавший из …вропы, он
же был свидетелем его восторгов. "џ совершенно убежден,-- воскликнул
ЊаЯковский,-- что смерти не будет! Ѓудут воскрешать мертвых! џ найду физика,
который мне по пунктам растолкует книгу ќйнштейна. ‚едь не может быть, чтобы
Я так и не понЯл. ("Ќе может быть, чтобы он, головою над всеми...") џ этому
физику академический паек платить буду..."

ђазумеетсЯ, после всех расспросов он осталсЯ при своем мнении.
Љаково же должно было быть его первое действие в свЯзи с открывшейсЯ
перспективой? Ќу конечно, придумывание вывески, лозунга, заодно
подтверждающего ранг и чин. Ћн решает срочно дать радиограмму ќйнштейну:
"Ќауке будущего -- от искусства будущего".

ђадиограммы он так и не дал, но с идеей письма ќйнштейну носилсЯ долго
и, быть может, к счастью длЯ себЯ, не послал. Ћн бы узнал, чего доброго, что
проблема долголетиЯ мало волнует ќйнштейна, что тот не сомневаетсЯ в
собственной смерти и не надеетсЯ на воскрешение и даже, быть может, хотЯ и
любит науку, но верит скорее все-таки в Ќечто „ругое...

Ќаукопоклонство как форма суевериЯ, как альтернатива религиозной вере
возникло задолго до ЊаЯковского и ЯвлЯет собой предмет коллективного
творчества. Ќо частнаЯ идеЯ о научном воскрешении, хотЯ и она не принадлежит
ЊаЯковскому, имеет все же одного конкретного автора.
џ, конечно, имею в виду ЌиколаЯ ”едорова. Ћ ”едорове многие сейчас
говорЯт и пишут. € едва ли не каждый упоминает ЊаЯковского как главного
поэтического выразителЯ его главной философской идеи. Џоэтому стоит, быть
может, и нам уделить воззрениЯм ”едорова чуть больше вниманиЯ, чем
полагалось бы в книге о другом предмете и другом человеке.
”едоров никогда не отрекалсЯ от Ѓога, он во всех своих основных
построениЯх исходил как будто из христианской догматики, из православной
концепции троицы. Ћднако при этом он так прагматически истолковывал эту
концепцию, так безоговорочно изгонЯл из нее всю ее мистическую основу, что в
конце концов оставлЯл одну оболочку, заполненную крайне-позитивистским и уж
никак не христианским содержанием.
„лЯ него существовало только дело, только действие и только с
единственной целью: воскрешение предков. ‚сЯкаЯ приверженность
трансцендентному осуждалась как вреднейшее суеверие, осуждались даже ученые
мира, все скопом -- за недостаток веры в силу науки.
”едоров, в отличие от ЊаЯковского, не занималсЯ вопросом собственной
смерти, но ненавидел смерть как общественное Явление. Џафос Ѓаратынского был
ему чужд, как был ему чужд любой артистизм, любой парадоксальный,
нетождественный подход. „лЯ него польза равнЯлась пользе, вред равнЯлсЯ
вреду. Ћн был человеком сильной воли и прЯмого, в упор, анализа. ‘мерть есть
величайшее в мире несчастье, главнаЯ беда и причина бед, следовательно,
главнаЯ задача человечества, да попросту единственнаЯ его задача -- это
борьба со смертью. ‘о смертью вообще как Явлением природы. —еловечество
обЯзано бросить на это все силы и всю энергию -- именно все и всю, без
остатка, буквально, без оговорок. ‚се должны проникнутьсЯ любовью к "отцам",
чувством неоплатного долга перед ними. Ћн будет оплачен только их
воскрешением. ‚сю современную человеческую деЯтельность, за исключением
разве добычи хлеба, ”едоров объЯвлЯет подменой, развратом, кощунством. ‚сЯ
промышленность -- порнократическаЯ служба, все искусства -- производство
мертвых идолов, "живых лишь в воображении городского идолопоклонства".
Ћн проклинает, ненавидит жизнь в городах и всЯкую городскую
деЯтельность, но еще более -- всю живую природу, все спонтанное,
естественное, неподконтрольное. "Џрирода есть слепаЯ сила, несущаЯ в себе
голод, Язву и смерть". Џрирода всегда, во всех проЯвлениЯх глубоко враждебна
человеку и обществу, и ее надо не просто использовать, но покорить,
подчинить, подавить... Џреобразовать до неузнаваемости. ‘топроцентнаЯ
регулЯциЯ природы человеком есть залог всеобщего воскрешениЯ. Љак оно
конкретно произойдет, с помощью какого "тихого химика", ”едоров, конечно,
сказать не мог. Ќо знаменитый тезис ”охта о том, что мысль относитсЯ к
мозгу, как желчь к печени, был ему чрезвычайно близок. Ћн и повторЯл его
почти буквально, развиваЯ и доводЯ до конечного вывода. Ћрганизм -- машина,
сознание -- продукт, соберите машину, и сознание к ней возвратитсЯ. ѓлавное,
”едоров был убежден, что решение задачи возникнет само, если люди поймут,
что дело воскрешениЯ предков -- это их единственное общее дело, перестанут
растрачивать свою энергию на гарантии в будущем и комфорт в настоЯщем и всю
ее обратЯт в прошлое. Ћб аскетической жесткости этих требований можно судить
хотЯ бы уже по тому, что комфортом он считал любую личную собственность,
даже на книги, даже на идеи. „аже энергиЯ, уходЯщаЯ на продолжение рода, да
не даже, а в первую очередь она, должна быть направлена вспЯть, на предков.
"ђодотворнаЯ сила есть только извращение той силы жизни, котораЯ могла бы
быть употреблена на воскрешение жизни разумных существ". (‡десь нельзЯ опЯть
не вспомнить “олта “итмена: "‡апружены реки мои, и это причинЯет мне
боль..." ‚се реки, и прежде всего те, что имеет в виду “итмен, должны были
быть запружены, чтоб вертеть колеса "общего дела".)
”едоров обладал необычайной памЯтью, о его эрудиции ходили легенды. ’ем
более замечательно, что все его тезисы, все его конструктивные "научные"
сентенции предстают как почти неизменные цитаты из чеховского "Џисьма к
ученому соседу".

-- “венчавшийсЯ блестЯщим успехом опыт произведениЯ искусственного
дождЯ посредством артиллерийского огнЯ или вообще огненного боЯ, посредством
взрывных веществ, дает новое назначение войску.
-- •леб есть сила, и всЯкаЯ деЯтельность человеческаЯ, умственнаЯ и
физическаЯ, есть проЯвление этой силы.
-- Џри регулЯции же метеорического процесса сила получаетсЯ из
атмосферы.
-- ‘новидениЯ должно причислить отчасти к болезненным ЯвлениЯм, отчасти
к праздной жизни. Ћни составлЯют проЯвление тех сил" которые не перешли в
работу...
Љонечно, сегоднЯ об этом учении нельзЯ говорить на полном серьезе.
“лыбка -- не обЯзательно едкаЯ, даже необЯзательно снисходительнаЯ, пусть
доброжелательнаЯ, пусть умиленнаЯ,-- но какаЯ-то улыбка должна смЯгчить
неправдоподобную жесткость этих конструкций. ’огда же, в конце прошлого
века, множество умных и тонких людей поначалу отнеслось к учению ”едорова с
серьезным вниманием. „аже „остоевский не избежал. (Ћн, первый увидевший
бесовщину, увидел одну, и глаза закрывал на другую, и сам проповедовал
третью...)
Љонечно, мир, построенный ”едоровым, не только смешон и детски наивен.
Ћн поражает широтой замаха, он красив и страшен, как „антов ад, он почти
величествен. Ќо, как всЯкий проект общественного спасениЯ, скорее все-таки
страшен.
Ћн страшен прежде всего -- несвободой. ”едоров не был настолько наивен,
чтобы полагать, что люди, все без исключениЯ, добровольно примут его проект.
€ однако он требовал всеобщего участиЯ. …стественно, что все его
практические замыслы, если можно, конечно, их так назвать, основывались на
первоначальном принуждении, на рабском-- он так и выражалсЯ -- труде, со
временем переходЯщем в труд добровольный. ‚ообще идеЯ личной свободы
представлЯлась ему одной из самых вредоносных западных выдумок. Ћн говорил
об этом впрЯмую: "Ћсвобождение личности есть только отречение от общего дела
и потому целью быть не может, а рабство может быть благом, вести к благу".
‘ожалел об отмене крепостного права и введении дворЯнских вольностей.
‚сеобщаЯ воинскаЯ повинность выступает в рамках его философии как главный
способ объединениЯ людей и направлениЯ их сил на общее дело. Џримечательно,
как при всем своем пацифизме ”едоров любит слово "армиЯ". ѓлавный
практический его инструмент -- это "единаЯ армиЯ народов, производЯщих
исследованиЯ и опыты" *

‚ообще многие его декларации, не только по смыслу, но даже по форме,
удивительно напоминают постановлениЯ и лозунги недалекого грЯдущего времени.
"‘олнечнаЯ система должна быть обращена в единую хозЯйственную силу..."
Џри таких хозЯйственных вселенских масштабах он был не только
воинствующим патриотом, но убежденным и, как во всем, жестким проводником
имперской идеи. ‚се русское хорошо, все плохое -- не русское. ‚ ђоссии даже
запустение кладбищ -- вполне простительнаЯ случайность, на ‡ападе ухаживание
за могилами -- отвратительнаЯ "полицейскаЯ выправка и желание подбелить
смерть". Њало того. Ћказалось, что русскаЯ имперскаЯ политика счастливым
образом совпадает с целЯми общего дела. ђоссиЯ, видите ли, в своей экспансии
осуществлЯет великую миссию "собираниЯ", что впоследствии обеспечит
использование армий народов длЯ уничтоже... то есть покорениЯ природы и
всеобщего поголовного воскрешениЯ.

ђазумеетсЯ, в нем не было и тени юмора. „аже ‹ев ’олстой в сравнении с
ним -- шутник и затейник. (Ћн однажды пошутил, что если быть
последовательным, то уж надо бы сжечь и все книги. ”едоров затрЯссЯ от
злости, заболел и едва не умер.) ‚сЯкий, кто не разделЯл его взглЯдов, в
лучшем случае становилсЯ ему безразличен, в худшем -- вызывал его ненависть.
’ак перестал длЯ него существовать быстро опомнившийсЯ „остоевский
("мистик,-- говорил о нем презрительно ”едоров,-- убежденный в существовании
каких-то иных миров..."). € так в настоЯщего врага превратилсЯ ’олстой,
отказавшись занЯтьсЯ проповедью общего дела...
ЏримирЯет с ”едоровым только то, что его идеЯ, помимо его желаниЯ,
просто внутренне рассчитана на неосуществление. ‚едь он не только не
отвечает, но, по сути, и не ставит главных вопросов: каким образом и что же
дальше.

ќто встают из могильных курганов, мЯсом обрастают хороненные кости...

Ќу восстали мертвые, расселись в Љосмосе, как птицы на ветках, и что же
теперь им делать? ‘нова заниматьсЯ любовью и искусством, воссоздавать
уничтоженную культуру, лишь в музеЯх сохранившую свои атрибуты? Ќо какую,
какого же века? €ли процесс воскресениЯ бесконечен и во всем обозримом нами
будущем все новые и новые поколениЯ должны подниматьсЯ из тихих могил -- длЯ
чего? -- длЯ того, что Ќиколай ”едоров именует жизнью: длЯ бесполого,
безликого существованиЯ во вселенском концлагере? „а, в концлагере убивают,
а здесь воскрешают. Ђ не все ли равно? ”едоров живой, ненавидЯщий смерть,
решил величайший вопрос бытиЯ не только за живых -- он решил и за мертвых. Ђ
ведь он их не спрашивал. Ђ быть может, длЯ них, длЯ мертвых, воскреснуть, да
еще длЯ такой замечательной жизни, какую он им уготовил,-- сто раз
мучительней и страшней, чем длЯ нас умереть?..

6
Ќо длЯ ЊаЯковского учение ”едорова было просто незаменимой находкой.
Ћно соответствовало почти по всем показателЯм. Ћно импонировало и его
механицизму, и нелюбви к природе, и нелюбви к свободе, и наукопоклонству, и
другим суевериЯм, и близоруко-умиленной модели будущего. Џочти все здесь
должно было прийтись ему впору, даже, как это ни странно, аскетизм. Ќет, он
сам, конечно, не был аскетом, далеко нет, он любил комфорт (с гневом
отказывалсЯ от гастрольной поездки, если не было билета в международном), но
идеЯ аскезы ему нравилась, и он постоЯнно в нее играл. Ќе только ненависть к
собственности (чужой), но и настойчивые напоминаниЯ о своем
бессребреничестве и неустанные клЯтвы в бескорыстии -- все это работало на
романтический образ "не длЯ денег родившегосЯ".
ђазумеетсЯ, он не читал ”едорова ("на книги одни ученьЯ не
тратьте-ка!") и о работах его узнал понаслышке. •удожник —екрыгин пересказал
ему вкратце основные "научные" положениЯ. Ќо большего ему и не требовалось.
Ћтныне он стал убежденным и страстным приверженцем новой веры, стал, подобно
”едорову, в научных слухах ловить совпадениЯ и подтверждениЯ и слух о ’еории
относительности воспринЯл именно в этом качестве *. …го склонность к
фантастике как методу творчества в данном случае совпала со свойствами темы,
и из поэмы в поэму стал путешествовать заманчивый образ: научно,
марксистски, материалистически воскресающего человека.

Ќадо признать, что в интерпретации ЊаЯковского этот проект терЯет часть
наукообразиЯ, иллюзию последовательности и завершенности, но и терЯет вместе
с тем почти всю свою жесткость. ’а самаЯ, совершенно необходимаЯ улыбка
возникает в его произведениЯх не только впрЯмую, в виде легкой иронии, но и
косвенно, как литературнаЯ условность. ‚не зависимости от формы
произведениЯ, оно заЯвлено как художественное, и, следовательно, даже в
самой прЯмой декларации остаетсЯ место длЯ символа и аллегории. „а и
некоторые конкретные положениЯ смЯгчены за счет "научной" обоснованности.
Ќет всеобщего переключениЯ творческой энергии, ее хватает и на то, и на это,
и на любовь, и на работу по воскрешению, и работой этой занимаютсЯ не все
подрЯд, а только специальные ученые-химики. Ќо главное -- воскрешают тоже не
всех, а только немногих. ’ак что никакого такого равенства не соблюдаетсЯ в
коммунистическом раю ЊаЯковского, во всЯком случае по отношению к мертвым.
Ќо какой же принцип, какой критерий принЯт в этом совершенном мире, в
этом, наконец-то достигнутом, светлом завтра? ‚едь речь идет не о раздаче
похлебки и даже не о присуждении чинов и регалий. Ќичего себе выбор:
воскрешать -- не воскрешать!
„авайте мы на минуту притворимсЯ, что не помним, не читали поэмы
ЊаЯковского. „авайте попробуем сами придумать, какое качество он мог
предложить длЯ отбора людей. Љакой человек из нашей паскудной эпохи может
подойти длЯ золотого века? „обрый? Ќевозможно себе представить, такого
эпитета нет в словаре ЊаЯковского. “мный? “ж это, казалось бы, ближе. Ќо
нет, тоже никакой вероЯтности. ќта характеристика -- длЯ вождей.
’алантливый? Њожно не комментировать. Џод неусыпным надзором Ѓрика это слово
могло быть употреблено разве что насмешливо-иронически.
‘овершенно очевидно -- и нечего тут гадать,-- что никакое душевное,
вообще никакое внутреннее качество неуместно в системе оценок ЊаЯковского.
…го критерий может быть только внешним:

Ћна красиваЯ -- ее, наверно, воскресЯт. Ќедостаточно поэт красив...

Ќо красота или даже красивость -- это, в конце концов, человеческие
качества, в которых, если очень захотеть, можно увидеть и образ добра. ‚
дальнейшем он отказываетсЯ и от этого, ограничиваЯсь социально-обобщенными
категориЯми. ‚ пьесе "ЃанЯ", где, кстати, идеЯ воскрешениЯ окончательно
терЯет поэтическую неопределенность, овеществлЯЯсь в уэллсовской
(эйнштейновской?) машине времени и тем переходЯ обратно в "научный" ранг,--
в этой пьесе в далекое коммунистическое будущее переносЯтсЯ уже энтузиасты и
труженики, а за бортом остаютсЯ бюрократы, подхалимы и прочие классовые
враги.

‚ этом смысле "Љлоп" стоит особнЯком. ‡десь, как это часто бывает с
ЊаЯковским, он бессознательно пародирует сам себЯ, пародируЯ и свои
суевериЯ. ‡десь не только разогревание замерзшего пьЯницы, к которому
сводитсЯ воскрешение, но и весь научно-технический прогресс и все
социалистическое будущее. ‚спомним хотЯ бы зал заседаний, где вместо людских
голосов -- радиораструбы и механические руки длЯ голосований... …стественно,
что в современных постановках на ‡ападе в этой пьесе все так и трактуетсЯ:
будущее -- как пародиЯ на социализм, а изобличаемый отсталый Џрисыпкин --
как единственный живой человек. Ќо это уже дела режиссерские, у нас заботы
иные. Ќе будем путать трактовку -- и замысел, пародию -- и автопародию.
€рониЯ ЊаЯковского в адрес будущего -- это всего лишь доброжелательнаЯ
усмешка, а живое, человеческое в Џрисыпкине -- результат безуспешной борьбы
его автора со всем человеческим.

Ќо главное расхождение ЊаЯковского с ”едоровым-- в вопросе
направленности и объекта. Џреданность предкам, любовь к отцам -- ничего
нелепее длЯ него не придумать. …го взглЯд был направлен исключительно в
будущее, прошлое начиналось с него самого. ”едоров был наивен и нетерпим, но
его искренность и самоотречение бесспорны. Љоллективизм ”едорова фанатичен и
подлинен. Љоллективизм ЊаЯковского -- демагогичен, это способ воздействиЯ,
способ общениЯ и в конце концов -- способ прожить, путь к психологическому
благополучию. Љак выражаетсЯ его герой-двойник: "џ всегда говорил, что лучше
умереть под красным знаменем, чем под забором".

* ‘ Ђ. ќ. Ѓеленсоном, редактором альманаха "‘трелец".

* Ќапример, "‘тих резкий о рулетке и железке"; "“дел поэта -- за
ближнего болей. Џредлагаю как-нибудь в вечер хмурый придти ѓЏ“ и снЯть
"дамбле" -- половину играющих себе, а другую -- Њ“ђу". ќто 22-й год. Ђ еще
недавно, в 1915-м... ’аких сопоставлений великое множество, но они неизменно
забавны. "Ђ Я вчера, не насилуемый никем, просто снЯл в "железку" по шестой
руке три тысЯчи двести со ста". ‘нимал он и в 22-м не меньше, но и тогда и
теперь хорошо знал, "когда написано, почему написано, длЯ кого написано"...

* …сенину приписывают такую эпиграмму: "‚ы думаете, кто такой ЋсЯ Ѓрик?
€сследователь русского Языка? Ђ он на самом-то деле шпик и следователь
‚—Љ"...

* џ подумал сейчас, какую славную метафору, на добрый десЯток строк,
мог бы развернуть ЊаЯковский из этого червЯ.

* ‚ы скажете: как Џушкин. џ отвечу: не так, иначе! "Ћт примет ничего,
кроме вреда, нет". “же в том хотЯ бы решающаЯ разница, что Џушкин не писал
сатирических стихов с такими названиЯми.

*. ќта часть его проекта почти сбылась. Њиллион триста тысЯч начных
работников в одной лишь отдельно взЯтой стране -- чем армиЯ, если угодно,
народов?

* Ђнонимность большинства прижизненных работ ”едорова тоже, видимо,
произвела на него впечатление. Ќе отсюда ли идеЯ публиковать "без фамилии"
"150 000 000"?

ѓлава деcЯтаЯ. ‘Њ…ђ’њ

€ вот человек, смертельно страшащийсЯ смерти и всего, что может ее
приблизить, громогласно провозгласивший своей религией продление и
возобновление жизни,-- пишет за два днЯ прощальную записку и стрелЯет себе в
сердце. € его нет...
Њы читаем историю с известным концом, и конец этот маЯчит у нас перед
глазами, и смещает акценты, и круто менЯет ракурс. ‚сЯкаЯ жизнь завершаетсЯ
смертью, но не всЯкаЯ -- насилием над собой. Ћн это сделал и оставил нам
чувство несчастьЯ и мучительный вопрос "почему?". ’очка пули в его конце
есть точка под вопросительным знаком, длЯ него -- конец, а длЯ нас -- начало
бесконечных споров и домыслов. џ даже допускаю, что этот вопрос был с самых
первых страниц единственным, всерьез занимавшим читателЯ, и он терпел все
прочие наши рассуждениЯ ради единственного ответа. ђазумеетсЯ, он будет
разочарован: такого ответа нет и не может быть. Ќет ответа, заключенного в
одной фразе, не нуждающегосЯ ни в каких уточнениЯх, не доступного никаким
возражениЯм. ЊотивациЯ -- вообще загадочнаЯ вещь, а тем более мотивациЯ
такого поступка, а тем паче совершенного таким человеком.
‘амоубийство -- почти всегда неожиданность. ‚рЯд ли кто-нибудь всерьез
мог предполагать, что Њарина –ветаева повеситсЯ, и тем более -- когда и где
именно. Ќо коль скоро это произошло, каждый, кто знал ее жизнь, характер,
стихи -- мог бы назвать не одну, а несколько причин, любой из которых было
бы достаточно. ‘амоубийство ЊаЯковского всех застало врасплох, в том смысле,
что никто не мог назвать ни одной причины, и поэтому каждый называл
несколько, объединЯЯ вместе все неприЯтности, какие только приходили в
голову. Ќо и вместе они не становились причиной.
Ќеуспех выставки, отсутствие Ѓриков, замужество џковлевой, разрыв с
ђефом, провал "Ѓани", наконец, грипп...
Џомню, в школе, когда учитель литературы упоминал об этом пресловутом
гриппе, мы переглЯдывались и кивали: ну Ясно, сифилис! (’ем более, что
недавно прочли, ничего не понЯв, стихотворение с таким названием.) Љто же
станет всерьез говорить о гриппе как о причине самоубийства!
€ хотЯ сифилиса уж наверное не было, нельзЯ не признать, что в этих
подозрениЯх, не в сути их, а в самом наличии, есть своЯ закономернаЯ логика.
ќто логика личности ЊаЯковского, его двойственности, его вросшей маски и
неправды каждого его проЯвлениЯ, вплоть до самого страшного и трагического.
—то школьники,-- образованные взрослые люди, самые талантливые из
взрослых людей пали жертвой этой неправды.
ЃеднаЯ, удивительнаЯ –ветаева, с присущей ей искренностью и страстью,
но и с присущей лишь ей любовью к лингвистике, бросила в мир слова о
самосуде, о суде поэта над собой как единственно возможном суде над поэтом.
Њного позже Ѓорис Џастернак повторил этот возглас почти дословно, а ћрий
Ђнненков даже припомнил фразу, будто бы сказанную ему ЊаЯковским перед
последним отъездом на родину. ‚ том смысле, что, мол, тебе хорошо, ты
остаешьсЯ в Џариже, а мне вот надо туда, к ним...
Џрав Ѓулгаков: кто пишет сентиментальней, чем женщины? ђазве что
некоторые мужчины.
“мный злой •одасевич никого не убедил: он был хоть и умный, но злой.
ђомантическаЯ покаЯннаЯ версиЯ была принЯта большинством голосов. ‚ общем
случае это выглЯдело следующим образом.
‚еликий поэт, целиком и навек отдавшийсЯ власти, всегда ощущавший
полное с ней совпадение -- в стиле речи и стиле жизни, в дальней цели и
сегоднЯшней пользе, в подходе к событиЯм и методе действий (вариант: никогда
не согласный полностью, всегда метавшийсЯ между искренней лирикой и
вынужденной службой текущей политике),-- этот человек вдруг видит, что все
не то. —то не то? Ђ все. Ќу, к примеру, нет свободы печати и слова, и вообще
не соблюдаютсЯ права человека. € выходит, что он жестоко ошибсЯ, что всЯ его
жизнь и всЯ работа -- насмарку и, более того, он причастен и значит,
повинен. € ему просто ничего не остаетсЯ, как, раскаЯвшись, произнести себе
приговор...
ќта легенда -- хороший пример отвлеченных умозрительных построений,
перенесений на далекий чуждый объект собственных жизненных установок.

‡аЯвим сразу: в данном пункте мы должны решительно отмежеватьсЯ от всей
либеральной интеллигенции и присоединить свой одинокий голос к голосу
государственной критики.
Ћн не мог разочароватьсЯ в окружающей жизни, потому что не знал никакой
другой. Ћн был плотью от плоти этой реальности, ее отношений, ее Языка,
круга ее интересов. …е правда была его единственной истиной, и как бы он мог
ее изобличить, никогда не выходЯ за ее пределы?
Џоездки на ‡апад ничего не менЯли, магический круг был очерчен в
Њоскве, и там же был задан угол зрениЯ. € как не видел он под этим углом
тропических звезд, так и не мог увидеть ничего такого, что бы привело его к
независимым выводам. Ѓолее того. ЏостоЯннаЯ зависимость от внешней силы,
наполненность ею нигде так не чувствовалась им, как на ‡ападе. ’ам шумный
успех его выступлений и лекций, каждый раз словно возрождавший заново
золотые дни футуризма,-- этот успех действительно был не одной лишь личной
его заслугой -- но триумфом великой страны, ее гордого имени. ‡десь как раз
тот самый редкий случай, когда пышнаЯ официальнаЯ формула, за вычетом
кое-каких деталей, в основе своей соответствует истине.

Џараллель между ЊаЯковским и …сениным, выводимаЯ множеством западных
критиков из основной "покаЯнной" легенды, служит лучшим ее опровержением.
…сенин -- тот действительно пыталсЯ себЯ сломать, приспособить, вогнать
в железную схему. “ него не вышло. Џотому что, при всех своих ужасных
качествах, он был прежде всего живым человеком. Ћн действительно и отчаЯлсЯ,
и раскаЯлсЯ, и измучил близких, и измучилсЯ сам. Ќо его мука и его раскаЯние
очень слабо вЯзаны с общественной ложью. ‚нутренний мир длЯ него был важнее
внешнего. ќта власть была ему не по сердцу, но и он ей был не по зубам. „а,
он ломал себЯ и пристраивал, но делал это всегда неуклюже и с какими-то
постоЯнными проговорами. ‚спомним хотЯ бы стихи о преемниках ‹енина:

…ще суровей и угрюмей Ћни творЯт его дела...

€, конечно, велик соблазн утверждать, что его погубили государство и
общество, однако это и здесь не так. …му было плохо по разным причинам, и по
этой, в частности, тоже. Ќо главный его конфликт заключалсЯ внутри него. ‚
конце концов, в …вропе и Ђмерике он пьЯнствовал, дралсЯ и дебоширил и впадал
в отчаЯнье не меньше, чем в ђоссии. Ћн нес свою трагедию в собственной душе.
€ в его стихах последних лет, и, особенно, в его последней поэме все это
есть: и тоска, и раскаЯние, и почти ежедневное прощание с жизнью. ‡ато
здесь, в отличие от всего, что производил ЊаЯковский, нет ни врагов, ни
житейских тЯгот, ни жалоб на чью-то несправедливость. „аже краткаЯ
характеристика места действиЯ: "этот человек проживал в стране самых
отвратительных громил и шарлатанов" -- дана лишь как общий фон, а отнюдь не
в оправдание собственной вины. ќто был действительно суд на собой, вот тот
цветаевский самосуд, ей бы такое сказать про …сенина -- в самую было бы
точку.
ЊаЯковский же сам был всегда схемой, на любых взлетах оставалсЯ
конструкцией. € наличие руководЯщей догмы эту конструкцию только усиливало,
сообщало ей необходимую жесткость. ќто был его главный внутренний стержень,
негнущийсЯ позвоночник „уши. ’а самаЯ флейта...
‘овесть, а тем более муки совести вообще не входили в эту систему,
раскаЯние было чуждым, инопланетным понЯтием. ’о есть слово такое уже
начинало звучать, но означало оно не душевную муку, а признание своей вины
перед властью и в прессе сопровождалось словами "лицемерное" и
"чистосердечное".

…го боль -- всегда была болью обиды, никогда не болью раскаЯниЯ.
ђазочарование? Ќо в чем же именно? ‚ чем бы мог разочароватьсЯ неустанный
певец несвободы, всю жизнь призывавший давить, пресекать, устранЯть? ‚ том,
что это действительно делалось? €ли вдруг осмотрелсЯ (в отсутствие Ѓриков) и
решил: многовато? Ђ сколько хотел? € с какого момента, с какого количества,
после какого мероприЯтиЯ? —то тут гадать -- не было этого. џ не верю тем
немногим запоздалым свидетельствам, где он предстает сокрушенным скептиком,
и, даже если б они были верны, не вижу смысла в противопоставлении
нескольких невнЯтно пробормоченных слов -- всему тому, что мы знаем о нем с
достоверностью, что наполнЯло всю его жизнь до самых последних дней.
Ќигде -- ни в стихах последних лет, ни в статьЯх, ни в выступлениЯх, ни
в частных письмах -- нет ни намека на разочарование, а тем более какое-то
чувство вины.

Ќе тешьсЯ, товарищ, мирными днЯми-, сдавай добродушие в брак. ’оварищ,
помните: между нами орудует классовый враг.

’акие призывы с подробными инструкциЯми, как распознать кулака и
вредителЯ под личиной благонамеренного гражданина, писались им не в 18-м
году, а в зрелом и близком 28-м. Ђ еще ближе, в 29-м,-- "подлинному фронту
купе и кают" -- умиленный гимн свободно путешествующего, обращенный ко всем
безвылазно сидЯщим. Ђ еще -- несмолкающий крик души: "долой из жизни два
опиума -- бога и алкоголь!" ‚от что тревожит его в это чудное времЯ. (Ќе
тревожит? ‚рет? ќто не возражение. Њы всегда довольствовались тем, что
имеем.) €, наконец, одно из самых последних:

ќнтузиазм, разрастайсЯ и длись фабричным сиЯнием радужным ‘ейчас
подымаетсЯ социализм живым, настоЯщим, правдошним.*

‚ начале ЯнварЯ 30-го года он заЯвлЯет на публичном собрании: "’о, что
мне велЯт, это правильно. Ќо Я хочу так, чтобы мне велели". ќто почти точное
повторение его недавних стихов: "џ хочу, чтоб в конце работы завком запирал
мои губы замком".
‚ конце ЯнварЯ его приглашают (велЯт) читать "‹енина" в Ѓольшом театре.
Ћн счастлив, волнуетсЯ, возбужден: "Џолитбюро будет... ‘талин будет...
Џожалуй, самое ответственное выступление в жизни". —тение проходит с большим
успехом, в правительственной ложе долго аплодируют.
‚ феврале он составлЯет список приглашенных на выставку и первыми
вносит членов политбюро и прочих руководЯщих товарищей.
20 марта выступает по радио с чтением антирелигиозных стихов.
7 апрелЯ подписывает письмо "Љ писателЯм мира" -- по поводу злобных
выпадов римского папы, публично заЯвившего, что в ‘‘‘ђ подавлЯют культуру и
религию.
‚едет переговоры о поездке в колхоз, планируемой на конец апрелЯ, и
только еще не может решить, ехать ли ему с писательской группой или одному к
‚иктору Љину, который шлет ему настойчивые приглашениЯ из района сплошной
коллективизации...
Ђ 11-го не ЯвлЯетсЯ на выступление, 12-го пишет свое письмо, а 14-го
утром, едва закрылась дверь за Џолонской, несомненно знаЯ, что она еще
рЯдом, услышит, вернетсЯ,-- левой рукой, ведь он был левша... хотЯ правой,
возможно, было удобней...
€так, перед нами два варианта: или коренной пересмотр позиций
совершилсЯ буквально за два-три днЯ, или причина совершенно в другом.
Џричина, конечно, в другом. ‚от последнее, предсмертное письмо ЊаЯковского,
давайте перечтем его, самое времЯ.

‚‘…Њ!
‚ том, что умираю, не вините никого и пожалуйста не сплетничайте.
Џокойник этого ужасно не любил. Њама, сестры и товарищи, простите -- это не
способ (другим не советую), но у менЯ выходов нет. ‹илЯ -- люби менЯ.
’оварищ правительство, моЯ семьЯ это -- ‹илЯ Ѓрик, мама, сестры и
‚ероника ‚итольдовна ЏолонскаЯ. …сли ты устроишь им сносную жизнь --
спасибо. Ќачатые стихи отдайте Ѓрикам, они разберутсЯ.
Љак говорЯт --

Љак говорЯт --
"€нцидент исперчен", любовнаЯ лодка разбилась о быт. џ с жизнью в
расчете, и не к чему перечень взаимных болей, бед и обид.

‘частливо оставатьсЯ.
‚ладимир ЊаЯковский. 12.1V.30 г.’оварищи вапповцы -- не считайте менЯ
малодушным. ‘ериозно -- ничего не поделаешь. Џривет.
…рмилову скажите, что жаль -- снЯл лозунг, надо бы доругатьсЯ. ‚. Њ.
‚ столе у менЯ 2000 руб.-- внесите налог. Ћстальные получите с ѓ€‡а. ‚.
Њ.

„ва совершенно различных чувства, два разных страха возникают при этом
чтении.
Џервый страх очень слабо свЯзан с содержанием, а скорее -- с целью,
местом и временем. Ћн всеобъемлющ, и он заведом и с готовностью заполнЯет
собой любое случайное слово. —еловек собираетсЯ умереть -- это очень
страшно. € он говорит об этом-- неважно что, но сознательно обговаривает
обстоЯтельства, готовит себе эту казнь... “ж куда страшней?
Ќо есть и второй страх, не менее страшный. ќто страх невстречи,
непопаданиЯ, страх соскальзываниЯ в пустоту.
…го тогда почувствовали очень многие, даже Ѓедный „емьЯн бормотнул в
некрологе о "жуткой незначительности" письма. „ело, конечно, не в
незначительности, дело в подлинности и соответствии, то есть в том, во что
мы каждый раз упираемсЯ, пытаЯсь понЯть ЊаЯковского. ЏоследнЯЯ записка,
предсмертный выкрик -- здесь, казалось бы, невозможны никакие подмены, это
может крикнуть лишь сам человек, его подлиннаЯ суть, его нутро... Ћказалось
-- нет, нечто другое. "Ђлександр €ванович, Ђлександр €ванович?.. Ќо никакого
Ђлександра €вановича не было".
Љонечно, можно сказать иначе, что и в этом есть определеннаЯ
последовательность, он до конца осталсЯ верен себе. Џусть так, но только
себе -- не подходит. Ќет такого себЯ, нет такого џ, не может быть такого
живого человека (тогда ведь еще живого...). ‚ерность же маске, а точнее,
системе масок... —то ж, если эта формула не бессмысленна -- пусть остаетсЯ.
‚есь шлак эпохи, мусор повседневности выражен в этом страшном письме.
"…рмилов... вапповцы... доругатьсЯ..."

‡аседательский юмор, конторские хлопоты. Ћн все оставлЯл на своих
местах, ничего в этом мире не рушил.
"’оварищ правительство... если ты..." ’акаЯ подчеркнуто фамильЯрнаЯ
форма, стиль показного партийного равенства.

Љ кому конкретно он обращаетсЯ? Љ бывшему наркомпросу ‹уначарскому,
только что снЯтому со своего поста за то самое либеральное "луночарство"
столько раз клейменное ЊаЯковским? €ли к предсовнаркома ђыкову, уже
выразившему публично лицемерное раскаЯние и готовому передать свой
отЯжелевший портфель сопЯщему рЯдом Њолотову? €ли прЯмо к ‘талину? “ж он-то
незыблем. Ќо тогда бы он должен был выразитьсЯ иначе, ну хотЯ бы "товарищ
–Љ", как написал позднее один из его преемников. €ди это такаЯ обобщеннаЯ
фигура, означающаЯ "товарищ советскаЯ власть"? Ќо ведь речь идет не о
символе веры, здесь вполне конкретнаЯ деловаЯ просьба: устроить сносную
жизнь семье, то есть попросту распределить наследство...
—то гадать, мы никогда не выЯвим правды, потому что нет ее в этой
записке, как не было в нем самом.
‚се не то, чем кажетсЯ, и не то, что есть, за одной подменой стоит
другаЯ, и даже предсмертные стихи -- не предсмертные, а взЯты из черновика
поэмы, с наспех замененной, обобщающей строчкой: "џ с жизнью в расчете, и не
к чему перечень..." ’ак возникла эта мало понЯтнаЯ взаимность болей, бед и
обид -- с жизнью. ‚ оригинале было чуть-чуть по-иному, что длЯ стиха всегда
означает -- совершенно иначе:

“же второй. „олжно быть, ты легла. ‚ ночи Њлечпуть -- серебрЯной Ћкою.
џ не спешу, и молниЯми телеграмм мне незачем тебЯ будить и беспокоить. Љак
говорЯт, "инцидент исперчен", любовнаЯ лодка разбилась о быт. ‘ тобой мы в
расчете, и не к чему перечень взаимных болей, бед и обид.

ќто написано летом 29-го, обращено скорее всего к Џолонской *, и
взаимность здесь даже очень к месту, она подчеркивает равновесный характер
стиха и, в сочетании с массовым каламбуром (исперчен) и с канцелЯрским
неологизмом (Њлечпуть), выражает спокойную констатацию, пусть горькую -- но
не трагедию.
‚ апреле тридцатого ему внезапно потребовалось совершенно иное
содержание. € он заменил три коротких, но решающих слова...
’ак что ни письмо, ни стихи в письме не дадут нам никаких положительных
сведений о подлинном душевном состоЯнии автора, не говорЯ уже о причинах,
его побудивших.
‡десь, конечно, самое времЯ признать чрезмерность и суетность наших
претензий, их оскорбительный прагматизм. Ћн ведь был никому не обЯзан. „аже
если он сам вполне осознавал причины и побудительные мотивы,-- с какой стати
он должен был их объЯвлЯть? „лЯ нашего комфорта, длЯ душевного спокойствиЯ,
длЯ удобства наших построений и выводов? Ћн уходил один, он отказывалсЯ от
мира и имел право не сентиментальничать с ним, не изливать душу, не
раскрыватьсЯ. ‚ этот миг он, быть может, впервые в жизни имел полное
моральное право на презрение, на плевок, на отмашку. Ќо вот этого-то он как
раз и не сделал! ‹адно, пусть не исповедь, не раскрытие, пусть любаЯ
отписка, чтоб только не сплетничали, но уж тогда и не вапповцы, и не
…рмилов, и не старый отрывок, перелицованный по случаю, как бездушнаЯ, но
еще пригоднаЯ вещь...

€ однако же он застрелилсЯ, уж тут без обмана. Ћн написал "умираю" -- и
действительно умер, и эта страшнаЯ правда в данный момент важнее длЯ нас
всех прочих неправд и подмен. Ђ причина... …сли мы не будем чересчур
прЯмолинейны и не станем требовать сейчас, немедлЯ, краткой и исчерпывающей
формулировки, то, быть может, нам удастсЯ что-то понЯть и хотЯ бы
приблизительно представить то состоЯние, в котором он жил последние
несколько дней. ‡десь главное -- не гнатьсЯ за новизной, не боЯтьсЯ
повторить известное.

Ќеуспех выставки, отсутствие Ѓриков, замужество џковлевой, разрыв с
ђефом, провал "Ѓани", наконец -- грипп...

3
"‚ том году великий поэт был окружен врагами, которые давили, сжимали в
психологические тиски (многого мы не знаем), и самоубийство 14 апрелЯ-- это
убийство".

’ак пишет ‹авинскаЯ.
—то же это были за такие враги, кто именно, если верить ‹авинской, да и
многим другим, почти дословно ее повторЯющим, убил ЊаЯковского?
‚ообще говорЯ, окруженность врагами не должна была его чересчур
травмировать. Ћн всю жизнь воевал с бесчисленными врагами, действительными,
а по большей части мнимыми -- это был его способ существованиЯ. ‚ этом он,
как, быть может, ни в чем другом, был слепком со своего государства.
Љ марту -- апрелю 30-го года число его литературных врагов, и верно,
увеличилось на много единиц за счет перехода в эту категорию почти всех
бывших друзей. Љаждый новый раскол лефовской группы кое-что добавлЯл к этому
списку, но решающими Явились два событиЯ: выставка и его вступление в ђЂЏЏ.
Ћн придумал устроить персональную выставку -- рефовцы требовали
коллективной. ‘перва как будто все утрЯслось, в декабре на юбилейном вечере
в ѓендриковом было общее веселье с дурашливыми здравицами, с комсомольскими
играми, с переодеваниЯми, с шампанским, которое, по требованию юбилЯра, все
приносили с собой. (‘трого-настрого было предупреждено, чтоб не ЯвлЯтьсЯ по
двое с одной бутылкой, а нести по штуке на каждого.) ђазвесили афиши,
транспаранты и ленты. „ружно спели кантату на стихи Љирсанова:

Љантаты нашей строен крик, Ќаш запевала -- ЋсЯ Ѓрик. ‚ладимир
ЊаЯковский, ’ебЯ воспеть пора. Ћт всех друзей московских “ра, ура, ура!

‡агадывали шарады, изображали картины, делали шуточные доклады. Ќе
меньше вкуса и не больше пошлости, чем на любом другом лефовском вечере. Ќо
любопытны некоторые детали. Њейерхольд, кроме обЯзательного шампанского,
приказал еще доставить на квартиру Ѓриков театральные костюмы и маски.
Љаждый выбрал по вкусу и соответствию. ЊаЯковский нацепил козлиную маску,
сел верхом на стул и громко серьезно блеЯл. …го приветствовало сборище
рЯженых.
…динственным непереодетым оказалсЯ Џастернак, зашедший после давнего
разрыва, чтобы поздравить и выразить искреннюю дружбу, за что был изгнан с
позором, в слезах и без шапки. "Џусть уйдет...-- мрачно сказал ЊаЯковский,
снЯв козлиную маску и оставшись в своей.-- Ћт менЯ людей отрывают с
мЯсом..."

Ђ через месЯц на официальное открытие выставки не пришел уже ни один из
рефовцев, кроме разве что Ћсипа Ѓрика, и никто, кроме кловского,-- из
старых друзей. ‘ мЯсом или без мЯса -- оторвались все.
8 февралЯ тот же самый Љирсанов (ура, ура!) напечатал в газете гневную
отповедь другу-предателю: "Џемзой грызть, бензином кисть облить, чтобы все
его рукопожатьЯ со своей ладони соскоблить?" (17 апрелЯ он же на траурном
митинге со слезами на глазах читал с балкона "‚о весь голос". ’акие это были
люди, гвозди бы делать. Џредседательствовал в похоронной комиссии Ђртемий
•алатов, за десЯть дней до того приказавший вырвать портрет ЊаЯковского из
всего тиража журнала "Џечать и революциЯ".)
Ќо ни друзьЯ, обернувшиесЯ врагами, ни враги, превратившиесЯ в
настороженных друзей, даже в совокупности еще не составлЯли тех страшных
"психологических тисков", о которых пишут биографы. € те, и другие были
только следствием, послушным, хотЯ порой искаженным, отражением процессов,
более мощных и более общих.

Џоследний год жизни ЊаЯковского был переломным в истории государства.
…го значение трудно переоценить, здесь возможны только превосходные степени.
‚ величайшей стране величайшаЯ власть в истории концентрируетсЯ в руках
величайшего в мире подонка. Ѓолтуны-конкуренты под его гипнотическим
взглЯдом с Яростью набрасываютсЯ друг на друга, плюютсЯ, кусаютсЯ и грызутсЯ
насмерть. ‘ позором выслан обессилевший ’роцкий -- такой умный, такой
начитанный, такой грозный, такой изощренный... „ышат на ладан ђыков и
’омский. Ѓухарин колотит себЯ кулаком в грудь, каЯсь в своих пацифистских
бреднЯх. ЌачинаетсЯ сплошнаЯ коллективизациЯ и двадцать пЯть тысЯч городских
надсмотрщиков * призваны обеспечить порЯдок на сельских плантациЯх. Џереход
к новейшей социальной формации совершаетсЯ и в капитальном строительстве, и
пунктиры на месте будущих каналов уже готовы превратитьсЯ в жирные линии,
досыта напитавшись чем надо.

ЏерваЯ сталинскаЯ пЯтилетка начинает свое победное шествие, параллельно
с базисом формируЯ надстройку. Ќаконец-то фантастические тезисы
Ѓрика-‹евидова обретают реальную силу, становЯтсЯ руководством к прЯмым
действиЯм, и не в частном случае, а в масштабе целой страны. ‚сЯкое
искусство -- контрреволюционно. ‹евидов добавлЯет "не футуристическое", но
это, когда-то Яркое, слово давно уже увЯло, пожухло и осыпалось. ‚сЯкое!
€дет процесс усреднениЯ, унификации, перехода к взаимозаменЯемости. ‹юбаЯ
выступающаЯ из рЯдов голова должна быть приплюснута или откушена. Љто-то
приседает, кто-то тЯнетсЯ вверх. € вот -- перед нами ЊаЯковский. —то будем
делать?

Ќет, конечно, любому руководству понЯтно, что здесь и речи быть не
может о противостоЯнии или даже о недостаточно твердом стоЯнии за. ќта
сторона и не обсуждаетсЯ, вопрос совершенно в другом: как в эпоху сплошной
коллективизации поступить с этим Ярким человеком, на которого указывают
извозчики на улице, имЯ которого из уст в уста передают по тротуарам
прохожие, с человеком, который и ростом, и голосом, и каждым словом, пусть
даже буквально повторенным вслед за газетной статьей, мгновенно выделЯетсЯ в
любой толпе? —то с того, что он непрерывно клЯнетсЯ в верности и доказывает
эту верность всеми доступными средствами, если сам факт его существованиЯ в
новой, унифицированной системе отношений есть вопиющее нарушение порЯдка и
строЯ? Ћн слишком громок, слишком заметен и назойлив и в любой случайный
момент маЯчит в поле зрениЯ власти. ‹юбаЯ общественнаЯ ахинеЯ, вложеннаЯ в
его громовые уста, приобретает печать его мастерства и пусть внешние, но
Явные черты искусства. € при этом всегда-то он лидер, всегда великий и самую
унизительную шестерочью службу исполнЯет с таким гордым и важным видом, как
будто сам же ее длЯ себЯ придумал. Њежду тем как и лидером, и великим при
жизни мог быть отныне только один человек. (Џортрет, вырванный из журнала,
сопровождало приветствие ЊаЯковскому, где было и это слово -- "великий".
…сть свидетельство, что именно оно послужило главной причиной.)

‚ середине декабрЯ в "Џравде" публикуетсЯ директива –Љ "Ћ
единоначалии", а уже 21-го, в пЯтидесЯтилетие,-- первый беспрецедентный
захлеб всех газетных полос, с многочисленными подписЯми именитых будущих
смертников, со стихами †арова и „емьЯна Ѓедного. (‘лавословных стихов
ЊаЯковского -- нет, но нет и ничьих других, кроме этих. ‘лавить в одах не
партию, не –Љ, а конкретного, вот этого живого человека -- тогда еще было
внове. …ще помнили о "ленинской простоте", еще звучали в ушах слова о
ничтожной роли личности и истории. ЌоваЯ эпоха только начиналась, и пророков
она выбирала сама, в соответствии с собственной сутью... Ђ стихи ЊаЯковского
"„аешь материальную базу" поЯвЯтсЯ позже, 27-го, рЯдом с речью вождЯ о
ликвидации кулачества, законом о выселении нетрудового элемента и сообщением
о расстреле попов-поджигателей.)
Ћчень похоже, что именно с этого времени у самого высокого руководства
или даже у самого-самого высокого окончательно утвердилось мнение, что
ЊаЯковский, такой, как есть, не нужен больше, а порой даже вреден.
Њожно возразить, что ведь были и другие поэты, не менее талантливые и к
тому же не столь безоглЯдно верные. Ќу так в том-то и дело! Ђхматова не
обижалась на звание попутчика, не называла себЯ пролетарским поэтом, не
спорила о месте в рабочем строю и не нарушала никакого строЯ. Ћна была в
стороне, сама по себе, на своем одиноком месте. „о нее еще очередь могла
дойти, но не в этот бурный реконструктивный период.
ЊаЯковский же всегда был ихним, своим, строевым, бритоголовым, рЯдовым,
беспрекословным -- и в то же времЯ вечным главарем-заводилой, непременным
генералом-классиком, не то чтобы нарушающим строй, но всегда выделЯющимсЯ из
строЯ. €менно в этой, своей, адекватной себе системе он изжил себЯ, он стал
анахронизмом, он всем, в конце концов, надоел...
’ут бы нам, кажетсЯ, самое времЯ продолжить братание с Џерповым-Ђсеевым
и с авторами гневных статей в "Ћгоньке", повторив вслед за ними: началась
травлЯ. Ќо это была бы неправда. ’равили -- действительно, как собаками
дичь,-- представителей "новобуржуазной" литературы и некоторых "примкнувших
к ним попутчиков": ЏильнЯка, —уковского, Ѓулгакова, ‡амЯтина, Њандельштама,
Џлатонова... ЉаждаЯ статьЯ об их произведениЯх, любое выступление (в том
числе и ЊаЯковского) было науськиванием и доносом. ЊаЯковского же никогда не
травили, зачем “чинЯть, не было этого. …го достаточно много ругали, в
основном, конечно, рапповские критики, но в эти последние месЯцы жизни -- не
больше, чем в предыдущие. Ћн привык к ругани, он в ней существовал, от нее
отталкивалсЯ и ею питалсЯ. —то же изменилось? Ђ изменилось то, что теперь за
той же самой руганью, а еще больше за молчанием, промалчиванием -- он
почувствовал ледЯное дыхание власти. ‘толь любимые им законы диалектики
начинали работать против него. "‘тар -- убивать, на пепельницы черепа!"
‚ремЯ солистов и лидеров кончилось, наступала эпоха комсомольских хоров. Ћн
подлежал придавливанию и обмЯтию, надо было превратить его в
‘ветлова-Љирсанова или сбросить (бросить?) с парохода современности.

€ конечно, запрет на выезд в Џариж (тут снова у нас -- братание) был
очень серьезным, быть может, переломным моментом. Ќеважно, какаЯ из версий
верна: Ѓрики надавили на своих чекистов или сами чекисты подсуетились (тоже,
надо полагать, не без ведома Ѓриков) -- важно, какое сильное действие оказал
этот факт на его состоЯние и на отношение к нему окружающих *.

„евЯть раз он пересекал границу ‘оюза, легко планировал все
путешествиЯ, договаривалсЯ о встречах и выступлениЯх, назначал заранее число
и месЯц -- получение визы на выезд было длЯ него простой формальностью, как
длЯ жителЯ какой-нибудь ‹атвии. € вот впервые -- отказ. Ќедоверие власти!
Ќичего страшней нельзЯ было придумать. ’а самаЯ объективнаЯ внешнЯЯ сила,
котораЯ наполнЯла его многие годы, придаваЯ ему объем и устойчивость,
теперь, казалось, его покидала, уходила в невидимый какой-то прокол. Ћн стал
заметно терЯть форму, опадать, как воздушный шар.
Ћн мечетсЯ в поисках компенсации, опровержениЯ, подтверждениЯ и еще
чего-то, что вернуло бы ему направленность -- и придумывает юбилейную
выставку как своеобразный памЯтник при жизни -- по чину, то есть
подтверждающий ранг и чин *. (Ќенависть ко всЯческим юбилеЯм, неоднократно
им провозглашеннаЯ, противоречит этой идее не больше, чем все остальное --
всему остальному.). Њногословно, нервно и не очень уверенно объЯснЯет он
друзьЯм необходимость выставки, втайне еще надеЯсь, что все так и бросЯтсЯ
помогать ему в этом государственном деле. Ќичего подобного не происходит.
„рузьЯ поначалу еще кривЯт рты, изображаЯ одобрительные улыбки, но
ѓлавискусство, ”Ћ‘Џ и прочие органы откровенно изъЯвлЯют свое равнодушие, а
то и прЯмое неодобрение. Џосле долгих хлопот удаетсЯ выбить небольшое
помещение и гораздо меньше денег, чем требуетсЯ. Ћн вкладывает собственные
деньги, сам прибивает плакаты, клеит и красит. ђедакции газет не высылают
вырезок, пресса дружно молчит об открытии, приглашены руководители страны и
партии, а не приходЯт даже знакомые. ‚се расползаетсЯ. ЏопулЯрность его еще
велика, рЯдоваЯ публика ходит активно, но мало ему от этого радости. Њало
радости. Ћн, величайший поэт массы, знает лучше, чем кто бы ни было, что
никакой массы, в сущности, нет, что масса -- фикциЯ, отвлеченный термин,
атрибут демагогии, не более... ‚от если бы те, что в Ѓольшом театре,
буквально несколько человек, аплодировавших ему из правительственной ложи,
еще недавно, еще в Январе, он так поверил, так обнадежилсЯ... Ќо нету чудес
и мечтать о них нечего. …сть только масса ненужных людей и книга записей с
дурацким списком профессий: работница, врач, глухонемаЯ, гравер, точильщик,
лишенец, повар...
€, конечно, все это переплетаетсЯ, так что не найти ни концов ни начал,
с неудачами в литературной работе. ‡а год после возвращениЯ из Џарижа он
написал с десЯток проходных стихов и одну неудачную пьесу. Џьеса неудачнаЯ,
ему это Ясно, в разговоре с немногими оставшимисЯ доброжелателЯми он это с
горечью признает. ‚ ней есть два-три живых персонажа, несколько Ярких и даже
блестЯщих острот, но все это тонет в общей ходульности текста, в стерильной
пустоте положительных образов и главное -- в отсутствии драматургии. ЊесЯцы
вынужденной, тЯжкой работы, когда он сам сажал себЯ под арест, задавал себе
уроки на каждый день или просил об этом Џолонскую,-- всЯ эта каторга была
напрасной. € сейчас же самофиксациЯ, ранг: не вышел из него ни Њольер, ни
хотЯ бы ќрдман, которому он мучительно (и справедливо) завидует.
Ќикогда еще отсутствие в нем духовной основы не проЯвлЯло себЯ так
вещественно и страшно, как в этот последний год. ‚озможности комбинаторики
давно исчерпаны, механический-геометрический ќвклидов мир приходит в упадок,
выскребываетсЯ до дна, иссЯкает необратимо.
"€списалсЯ!"
Ћн остро реагирует на каждый выпад, на каждый слушок. Ћн ругаетсЯ,
объЯснЯет, оправдываетсЯ. € единственнаЯ его несомненнаЯ удача -- "‚о весь
голос" -- несмотрЯ на вернувшуюсЯ было энергию и прежнее виртуозное
мастерство, звучит как заЯвление в высшие органы, как развернутое
самооправдание.

‚ этих условиЯх вступление в ђЂЏЏ нельзЯ рассматривать как случайность.
‚ декабре 29-го года "Џравда" публикует директивную статью, где содержатсЯ
уже все основные принципы будущей унификации литературного процесса.
„альнейшее обострение классовой борьбы, необходимость консолидации и так
далее. Џочти сразу после этого мудрый Ѓрик начинает сближение с Ђвербахом.
ЊаЯковский сначала сопротивлЯетсЯ, но потом, по-видимому, соглашаетсЯ, что
из всех "перевалов", "рефов" и "кузниц" ђЂЏЏ -- единственнаЯ литературнаЯ
группа, пользующаЯсЯ доверием власти и пригоднаЯ длЯ того, чтобы стать
основой союза писателей. ‘ам Ѓрик поначалу, как всегда, остаетсЯ в тени и
выталкивает на манеж ЊаЯковского. —то-то будет? €х совместный с ‹илей отъезд
в ‹ондон (опЯть -- ровно на два месЯца!) -- это не только заслуженный отдых
от почти непрерывных истерик друга, но и, видимо, способ выждать и оценить
обстановку.
‚ эти дни как раз открываетсЯ конференциЯ Њаппа, и ЊаЯковский выступает
на каждом заседании, громит аполитичное искусство. Ћн предельно, в меру
оставшихсЯ сил, стремитсЯ соответствовать всей атмосфере. Ћн ссылаетсЯ на
слова товарища Њолотова, он повторЯет фигуры обвинительных заключений, он
направлЯет весь полемический пыл на то, чтобы решительно соглашатьсЯ, он
жует в точности ту же жвачку, что и все остальные, даже в слове, даже в
построении фразы не позволЯЯ себе никаких маЯковских штучек.
Ђ в цирке репетируют водЯную феерию по его сценарию, где кулак,
иллюстрируЯ бухаринскую ересь, норовит мирно врасти в социализм, но тонет в
бурных водах пЯтилетки...
Ќо рапповцы принимают его сдержанно, а феерию ругают на худполитсовете
за недостаток положительных героев (в цирке!).

‚ ‹енинграде, куда перевозЯт выставку, перепутаны часы на афише, и даже
масса дезинформирована и почти не ходит. ЊаЯковский простужен, слабеет,
хрипит, он впервые в жизни пускает петуха на публичном чтении, и врач
говорит ему, что дело плохо, что надо было в молодости ставить голос, прежде
чем занЯтьсЯ такой сугубо актерской работой...
Ђ ѓлаврепертком тормозит "Ѓаню", и когда ее, наконец, выпускают на
сцену -- неотвратимый провал в ленинградском "Ќародном доме" словно бы
переползает следом за автором, тут же кинувшимсЯ обратно в столицу, и
повторЯетсЯ в Њоскве у Њейерхольда. ‚се к одному!
Ќикаких специальных нападок нет, то, что потом назовут нападками,-- это
всего лишь несколько критических фраз в большой -- о другом -- статье
…рмилова. Ќо есть равнодушие, кое-где, быть может, подчеркнутое. € это
гнетет его пуще любых нападок. Ћн психует, он заводитсЯ от каждой мелочи и
преувеличивает каждую мелочь, и терЯет силы, и терЯет голос и остатки
уверенности в себе.
Ќаконец, последнЯЯ каплЯ в море общественных бед: выступление в
Џлехановском 9 апрелЯ.
’рудно сказать, действительно ли в этом зале было больше враждебных
голосов, чем когда-либо прежде. ‹авут успокоил бригадника ‘лавинского, что
так уже бывало и все обходилось, ЊаЯковский всегда побеждал. Ќо на этот раз
не обошлось, не могло обойтись. Ћн пришел на выступление, готовый к
разгрому, и был разгромлен.
Ќе было ни заранее заготовленных шуток, ни рождаемых на ходу
каламбуров. Ѓыл мрачный, бесконечно усталый, совершенно больной человек, не
всегда понимавший, что происходит в зале,-- и тупаЯ молодежнаЯ аудиториЯ,
новое пролетарское студенчество, толпа начетчиков и зубрил, пришедших
специально пошуметь, побазарить, размЯтьсЯ после непривычной умственной
работы по изучению основ политэкономии.
“ж они повеселились!
‚се перевернулось с ног на голову. Ћн оказалсЯ сам одной из тех жертв,
которых обычно так безошибочно выбирал в толпе любого состава, длЯ того
чтобы в этих чувствительных точках пронзить аудиторию, пришпилить к стульЯм
и раз навсегда над нею возвыситьсЯ. …му продемонстрировали его же оружие,
ему вернули его приемы: и вопросы с заранее известным ответом, и ответы, не
свЯзанные с вопросами, и уничижительные клички, и нахрап, и перекрикивание
-- весь демагогический арсенал, вплоть до самого последнего аргумента:
незримого образа грозных органов...

‘ам себЯ насадивший на дурацкий крючок "понЯтности массам", он теперь
извиваетсЯ в немыслимых конвульсиЯх, стремЯсь принЯть такое положение, чтоб
не чувствовать в себе этой чуждой стали, чтоб была не боль, а, напротив,
одна приЯтность. "ЏонЯтно?" -- спрашивает он аудиторию. Ћна отвечает: "Ќет,
не понЯтно!" -- Љрючок врезаетсЯ. Ћн срочно читает другой отрывок, подходит
к нему с другого бока, объЯснЯет, акцентирует, задыхаетсЯ. "Ќу, теперь
понЯтно?" -- "Ќе-а, и щас непонЯтно!" -- "Ќу как же, товарищи, не может
быть, поднимите руки, кому мои стихи понЯтны".-- Џоднимают лишь несколько
человек из зала, самых сердобольных...
Џредставим себе этот жуткий вечер: тусклый свет, почти полумрак,
бесконечно его раздражавший, давивший на психику; на сцене -- мечущийсЯ
ЊаЯковский, с трудом преодолевающий спазмы в горле; в аудитории --
насмешливый рев и гогот, да два испуганных доброжелателЯ (один из которых
ничего не находит лучше, как показать ему в перерыве тот самый вырванный из
журнала портрет), да полное отсутствие содержаниЯ во всем, что, в истерике,
в спокойной ли злобе, выкрикивают два враждующих лагерЯ: сцена -- и зал. ‚се
какое-то словно нарочно придуманное, и даже главным заводилой зала служит
крикун по фамилии Љрикун...
†аль нам ЊаЯковского?
ЏризнаемсЯ: жаль смертельно. ЏеречтЯ столько его стихов, повторив
столько им сказанных фраз, проследив столько поступков и фактов жизни,
невольно чувствуешь себЯ соучастником и испытываешь не только вполне
естественную авторскую нежность к герою, но и простое сочувствие к человеку
очень талантливому, не очень счастливому и вот попавшему еще и в такую
беду... ‡десь, впрочем, соединЯетсЯ сразу многое. € то, что мы знаем, чем
все это кончитсЯ и то, что, видЯ его мучениЯ, все готовы забыть и начать
сначала, и то, что нам уже и самим надоело вскрывать и разоблачать, и
сейчас, глЯдЯ на эту эстраду, чувствуем вдруг: не по нам эта шапка... € уже
все то объективно ужасное, что он, конечно же, сделал, как бы отделЯетсЯ от
его фигуры и уплывает в аудиторию сливаЯсь с ее идиотским гоготом. € хочетсЯ
нам вскочить и воскликнуть -- не в зал, а куда-нибудь туда, за
кулисы-"Ћтпустите его! ќто ведь только подросток ќто же вечный
несовершеннолетний, он больше не будет Ћтпустите его, ну хотЯ б на поруки,--
к маме, к Ѓрикам к друзьЯм -- если есть, если могут быть у него друзьЯ "
Ќо такой возможности нам не представитсЯ мы можем только смотреть и
слушать. —то же он читает всей этой своре, хрипЯ и едва не плача? "€ жизнь
хороша, и жить хорошо, а в нашей буче..." ’ак он пытаетсЯ их убедить в своей
нужности длЯ них и полезности так он учит их понимать себЯ.

Ќаглей комсомольской Ячейки € вузовской песни наглей, Џрисевших на
школьной скамейке “чить щебетать палачей.

‚от какие стихи пришлись бы длЯ этого случаЯ. Ќо их написал не он, а
другой, совершенно другой поэт
Ќет, уж, видно, была здесь своЯ неизбежность своЯ особаЯ, страшнаЯ
логика.

Љакой-нибудь изобразитель, —есатель колхозного льна, —ернила и крови
смеситель - „остоин такого рожна...

Ћн начал спокойно, хоть и устало, с бесспорной тирады: "ЉолоссальнаЯ
индустриализациЯ ‘оветского ‘оюза уничтожит всЯкую меланхолическую лирику!"
а закончил растерЯнными самооправданиЯми, упреками залу, истерикой и
немотой. ќто можно было предвидеть заранее. ‘оревнование в преданности и
верности не могло быть выиграно отдельной личностью, даже такой, как он. …го
выигрывала усредненнаЯ масса, безъЯзыкаЯ уличнаЯ толпа, специально
построеннаЯ и организованнаЯ. “лица все же присела и заорала. Ќо только не
голосом ЊаЯковского, а чьим-то более соответствующим. € от этого ора он сам
онемел и в ужасе бежал, забыв свою трость, чего прежде с ним никогда не
случалось.

Љрепко держа все это в уме, нам и следует двигатьсЯ дальше.
†енщины.
‡а три последних года их было три, тех, что вызывали серьезные
намерениЯ, и волновали они не только его, но, именно ввиду серьезных
намерений, и бессменную владелицу его души, "царицу ‘иона евреева".

‹егче всего обошлось с Ќатальей Ѓрюханенко. €х роман как-то очень
естественно перешел в деловые, дружеские, редакционно-издательские
отношениЯ. "ѓлаз в ѓосиздате останавливать не на ком, кроме как на товарище
Ѓрюханенко".

‘ ’атьЯной џковлевой все оказалось сложнее и гораздо глубже задело всех
участников.
‚ первом посвЯщенном ей стихотворении он и с ней пытаетсЯ, как с
Ѓрюханенко, по-простому, по-пролетарски: "џ эту красавицу взЯл и сказал: --
правильно сказал или неправильно? -- џ, товарищ,-- из ђоссии, знаменит в
своей стране Я, Я видал девиц красивей, Я видал девиц стройнее..."
Ћказалось, сказал неправильно. Ћказалось -- она не "товарищ".

‘орок дней осенью двадцать восьмого были радостны и до предела
насыщены, но уже весной двадцать девЯтого он очень Ясно осознает, что и
здесь, фатально, в который раз, он -- не единственный. Ћн, конечно, знал об
этом и раньше, но, как всегда, каждый раз заново, надеЯлсЯ на подавлЯющее,
уничтожающее, захватывающее действие своего обаЯниЯ. Љак всегда, ошибсЯ.
"“ менЯ сейчас масса драм,-- пишет ’атьЯна матери.-- …сли бы Я даже
захотела быть с ЊаЯковским, то что стало бы с €лей, и кроме него есть еще
двое. ‡аколдованный круг".

Ќа самом деле -- даже два заколдованных круга, и в одном она, а в
другом -- он. Џотому что и она постоЯнно чувствует, что, при всех его
неистовых призывах и клЯтвах, ежедневных цветах, телеграммах и письмах,
место Џервой женщины, властительницы, остаетсЯ занЯтым в его душе.
"‚се стихи (до моих) были посвЯщены только ей. џ очень мучаюсь всей
сложностью этого вопроса".
Ћднако властительница и сама не на шутку встревожена. ’акого серьезного
увлечениЯ в его жизни, пожалуй, не было. Ћна осведомлена обо всех
подробностЯх (ќльза ћрьевна ведет прЯмой репортаж). ‚ письмах к ней
ЊаЯковского об этом -- ни слова, но есть неожиданнаЯ дружескаЯ просьба:
отправить деньги некоей женщине в Џензу (сестре ’атьЯны). ‚озвращаетсЯ он из
Џарижа тоже какой-то иной, более независимый и отчужденный, с новыми мыслЯми
и заботами: письма в Џариж, переводы в Џензу и эти ужасные, не ей
посвЯщенные, публично прочитанные стихи... „а и приехал он только на два
месЯца, проследить за постановкой "Љлопа", и уезжает обратно наутро после
премьеры. ќто уже 29-й, февраль. Ћттуда, из Џарижа, он с наивной хитростью
усыплЯет бдительность своей повелительницы: "€ в Ќиццу, и в Њоскву еду,
конечно, в располагающем и приЯтном одиночестве". Ћн опЯть возвращаетсЯ на
времЯ, только до осени. Џишет письма, получает письма, шлет телеграммы... €,
видимо, в этот последний период до него доходит не все, что отправлено. —ьЯ
инициатива и кто здесь действовал, ѓЏ“ или лично ‹илЯ ћрьевна? €звестно лишь
(свидетельство ђиты ђайт), что после смерти ЊаЯковского все письма к нему
’атьЯны џковлевой были сожжены ‹илей ћрьевной -- лично...
€ еще одна важнаЯ инициатива исходит также от Ѓриков. ‚ мае 29-го года
Ћсип Њаксимович знакомит его с ‚ероникой Џолонской. ќто был безошибочный
шаг. Ћчень красиваЯ, очень молодаЯ и, по-видимому, очень простаЯ н
искреннЯЯ, она сразу влюбила в себЯ ЊаЯковского и после неизбежной первой
оторопи, привыкнув, привЯзалась к нему сама.
ЌачинаетсЯ его двойной роман: в письмах -- с џковлевой, в жизни -- с
Џолонской.
"Џо тебе регулЯрно тоскую, а в последние дни даже не регулЯрно, а
чаще". ’ак он пишет џковлевой в те самые дни, когда уже регулЯрно (и чаще) у
него бывает ЏолонскаЯ.

‚ июле он, как всегда, уезжает на юг, там нервно ждет писем от
џковлевой, шлет ей тревожные телеграммы, но там же, в •осте, встречаетсЯ с
Џолонской, и, когда они расстаютсЯ на времЯ, он и ее засыпает телеграммами.
(’ак что те самые спорные строки "Я не спешу и молниЯми телеграмм..." могли
действительно относитьсЯ и к той, и к другой.)

Ћсенью он хлопочет о поездке в Џариж, очевидно, длЯ того, чтобы
вернутьсЯ обратно с џковлевой,-- а Џолонскую нежно любит, называет
"невесточкой" и строит с ней планы на будущее.

ЏоследнЯЯ телеграмма џковлевой отправлена 3 августа, а последнее письмо
-- 5 октЯбрЯ, уже после запрета на выезд *. Ћна еще там немного сомневаетсЯ,
еще ожидает его приезда, а уже до нее доходЯт слухи, что он собралсЯ
женитьсЯ. Њожно только догадыватьсЯ, кто эти слухи приносит, но они ведь не
слишком далеки от действительности. ’ак что его неприезд в Џариж она
воспринимает как добровольный, тем более что, поживЯ на ‡ападе, люди быстро
забывают, что такое запрет...

‚ Январе он узнает о ее замужестве и, действительно, очень переживает,
но сразу же требует от Џолонской узаконить их отношениЯ. ("ќта лошадь
кончилась,-- успокоил он ‹илю,-- пересаживаюсь на другую".)
€ вот тут-то пора сказать о главном. ‚сЯ беда в том, что ‚ероника
‚итольдовна -- и она, ѓосподи, и она! -- не принадлежала одному ЊаЯковскому,
а была ведь женой другого (џншина). Ћна хорошо относилась к мужу и никак не
решалась открытьсЯ. ‚се это по-житейски очень понЯтно. Ќо понЯтно и то, что
ЊаЯковскому в их отношениЯх, в этих вырванных у внешней жизни часах, в
необходимости, едва получив, отдавать -- виделсЯ какой-то неизбежный рЯд,
страшнаЯ, тЯготеющаЯ над ним закономерность, вечное проклЯтье необладаниЯ.
ЏолонскаЯ никак не разводитсЯ с џншиным, ЏолонскаЯ не хочет оставить
театр -- это факты не ее, а его биографии, еще и еще одно подтверждение
вечного заговора обстоЯтельств, всегдашней его обделенности. Ћн лихорадочно
мечетсЯ в поисках выхода из этой, как кажетсЯ ему, ловушки, он то клЯнетсЯ
ей в вечной любви, то угрожает ей, оскорблЯет, оплевывает. Њучает ее,
изматывает себЯ, а тут еще, действительно, непроходЯщий грипп и прочие
сопровождающие обстоЯтельства... Ћн доходит до того в последние дни, что в
любом окружении, на любой площадке, будь то ресторан, квартира друзей или
даже собственнаЯ его комната, чувствует себЯ, как на той эстраде в
Џлехановском: везде ему чудЯтсЯ насмешки, враждебность, унижение. Ћн, такой
сильный, такой наполненный, такой всегда великий и гордый, теперь бессилен,
пуст и смешон. ‘мешон! -- вот самое страшное, вот катастрофа. 12 апрелЯ он
составлЯет меморандум, в котором по пунктам, канцелЯрскаЯ душа, набрасывает
план разговора с Џолонской, решительного и последнего. ’ам дважды
повторЯетсЯ это слово: "Я не смешон при условии наших отношений" и еще:
"нельзЯ быть смешным!" ’ам же он записал о самоубийстве: "џ не кончу жизни,
не доставлю такого удовольствиЯ худ. театру". Ѓред, безумнаЯ смесь понЯтий,
в общем-то свойственнаЯ ему от природы, но в эти последние несколько дней
ставшаЯ сутью существованиЯ.
ЏолонскаЯ в ужасе и отчаЯнии, она просит его обратитьсЯ к врачу,
отдохнуть, расстатьсЯ на какое-то времЯ -- все это лишь усугублЯет его
безумие. Ќепрерывные скандалы, страшные сцены, то садистские, то
мазохистские приступы... Џеред нами совершенно больной человек. Ќо не
временно, как считает ЏолонскаЯ, а больной постоЯнно, больной всегда,
переживающий резкое обострение, дошедший теперь до крайней черты.

5
"Њысль о самоубийстве,-- пишет ‹илЯ ћрьевна,-- была хронической
болезнью ЊаЯковского, и, как каждаЯ хроническаЯ болезнь, она обострЯлась при
неблагоприЯтных условиЯх... ‚сегдашние разговоры о самоубийстве! ќто был
террор".

Ћднажды (по другой версии -- дважды) он уже стрелЯлсЯ в молодости.
’огда, если верить его рассказам, пистолет дал осечку, и он не стал
повторЯть. ‚ этот раз он тоже -- вынул обойму и вложил только один патрон.
Ћн еще надеЯлсЯ выжить...
ѓде-нибудь в случайной компании, за картами, совершенно на ровном
месте, он вдруг слегка отворачивалсЯ в сторону, хлопал в ладоши и произносил
чуть ли не радостно: "Љ сорока застрелюсь!" (Љогда был моложе, называл
другую цифру: "Љ тридцати пЯти -- обЯзательно!") ‡десь, конечно, проЯвлЯлсЯ
его страх перед старостью, которой он боЯлсЯ еще больше, чем смерти, но была
здесь и стойкаЯ навЯзчиваЯ идеЯ, уже потерЯвшаЯ исходные корни, лишеннаЯ
причинного рЯда:

Ђ сердце рветсЯ к выстрелу, а горло бредит бритвою...

‚се упоминаниЯ в стихах о самоубийстве давно уже собраны вместе и много
раз перечислены. Ќо есть и другие, не менее частые:

...Я увенчаюсь моим безумием... ...уже наполовину сумасшедший ювелир...
...от плача моего и хохота морда комнаты выкосилась ужасом. ...на сердце
сумасшедшего восшедших цариц... ...да здравствует -- снова -- мое
сумасшествие!.. ...пришла и голову отчаЯньем занавесила мысль о сумасшедших
домах.

Љонечно, всегда готово возражение, что это поэтические фигуры, не
более. Ќо ведь с таким же успехом можно сказать, что и те, самоубийственные
строки -- тоже фигуры. Њы знаем теперь, что это не так, что это не только
так.

€ по камнЯм, острым, как глаза ораторов, красавцы-отцы здоровых томов,
потащим мордами умных психиатров и бросим за решетки сумасшедших домов!

Ћткуда такой кровожадный счет психиатрам?
ђазговор о психическом здоровье поэта -- штука тонкаЯ и обоюдоостраЯ.
‹егко ли здесь отделить черты патологии от характера личности и характера
деЯтельности? €звестно, что вообще к людЯм искусства врачи применЯют иные
критерии и рамки нормы длЯ них существенно шире. Ђ иначе -- кого из русских
писателей мы могли бы назвать нормальным? € здесь ЊаЯковский не исключение,
а лишь подтверждение закономерности.
"џ не помню ЊаЯковского ровным, спокойным,_ говорит ЏолонскаЯ.-- €ли он
был искрЯщийсЯ, шумный, веселый...-- или мрачный и тогда молчащий подрЯд
несколько часов. ђаздражалсЯ по самым пустым поводам. ‘разу делалсЯ трудным
и злым".

"Љакой же он был тЯжелый, тЯжелый человек!" -- вторит ей ќльза ’риоле.
Ћписав несколько безумных скандальных выходок, она поЯснЯет: "ђассказываю об
этих незначительных случаЯх оттого, что характерна именно их
незначительность, способность ЊаЯковского в тЯжелом настроении натЯгивать
свои и чужие нервы до крайнего предела..."

†изнь его и близких к нему людей отЯгчалась еще ведь и рЯдом
странностей, ни одну из которых мы, конечно, не можем назвать болезнью, но
которые в общем создавали свой нездоровый фон.
ЊаниЯ чистоты, боЯзнь заразитьсЯ.
ЊаниЯ преследованиЯ, боЯзнь воров и убийц.
€похондриЯ, мнительность -- все эти бесконечные градусники.
ЊаниЯ аккуратности: педантично раскладывал вещи, каждую на свое
непременное место, безумно злилсЯ, если что-то оказывалось не там, где
положено.
‘юда же можно отнести (а можно выделить особо) вечные занудливые
придирки ко всЯкому обслуживающему персоналу, от ссор с собственными
домработницами -- до вызова директоров ресторанов и писаниЯ длинных
обстоЯтельных жалоб.
€, наконец, самое главное: навЯзчиваЯ мысль о самоубийстве, усиленнаЯ
страхом смерти и старости, бесконечно опаснаЯ сама по себе,-- смертельнаЯ на
всем этом фоне.
‚се обстоЯтельства последних месЯцев и особенно последних апрельских
дней были словно специально сведены и направлены на то, чтобы усугубить его
болезнь.
…го состоЯние ухудшаетсЯ на глазах. ђезкаЯ, полЯрнаЯ смена настроений
становитсЯ все более и более частой, вот уже и по нескольку раз на дню,--
как будто чьЯ-то нетерпеливаЯ рука все быстрее прокручивает фильм его жизни,
торопЯсь увидеть конец...
‹юбого дополнительного препЯтствиЯ в этом состоЯнии было достаточно,
чтобы оказатьсЯ последним толчком. ’аким препЯтствием стал отказ Џолонской
(бросить театр, не ехать на репетицию, остатьсЯ немедленно и навсегда в этой
комнате, сейчас же объЯвить мужу и т. д.).
…го меморандум ("не кончу жизни"), все его поведение в это утро говорЯт
о том, что, даже написав письмо, он еще не принЯл твердого решениЯ. ‹илЯ
ћрьевна свидетельствует, что подобные письма он писал уже не один раз.
ЏолонскаЯ могла согласитьсЯ и остатьсЯ, пистолет мог не выстрелить, кто-то
мог помешать -- и все бы опЯть обошлось. Ќо только думаетсЯ, на этот раз--
ненадолго. “ него уже не было сил уцелеть, он был обречен.

ЏолонскаЯ едва притворила дверь, как раздалсЯ выстрел. ‚ернувшись, она
застала его еще живым, он еще пыталсЯ поднЯть голову...
Џервыми набежали чекисты, благо бежать им было ближе других, на ‹убЯнку
с ‹убЯнки. Џервый снимок -- распластанного на полу ЊаЯковского -- Ђгранов
лишь однажды показал лефовцам чуть ли не из собственных рук. ’ело сейчас же
перенесли в ѓендриков, комнату опечатали, и даже ‹илю ћрьевну туда допустили
гораздо позже.
Ѓыл понедельник. Ѓрики приехали во вторник 15-го на четверг назначили
похороны. ЊаЯковскому по чину полагалсЯ орудийный лафет, но ввиду
самоубийства его посмертно понизили и выдали простой грузовик. ’атлин обил
его железом, Љольцов сидел за рулем ‚се речи естественно, были-- "о разных
ЊаЯковских" точнее говорЯ, о двух. Ћдин был великий поэт революции (после
смерти это уже разрешалось), оптимист и непримиримый борец, другой --
слабый, больной человек подменивший первого. ђасходились только в вопросе,
на сколько времени: на месЯц, на несколько дней, на миг... ‚се были в
общем-то правы „емьЯн написал в газете: "—его ему не хватало?" -- и тоже был
прав.
Ќаследство -- поначалу, видимо, скромное но обещавшее разрастись до
солидных размеров -- поделили между семьей ЊаЯковских и ‹илей ћрьевной.
Ћтныне сноснаЯ, даже очень сноснаЯ жизнь им была гарантирована.
Ђ длЯ бедной Џолонской "товарищ правительство" не без помощи ‹или
ћрьевны, обернулось суровым кремлевским чиновником с хорошей фамилией
ибайло. Ћн предложил ей путевку в дом отдыха. Ћна отказалась.

* Ћтметим вскользь "фабричное сиЯние" -- клепочный завод, неотвЯзный
образ, бессмертный кнЯзь Ќакашидзе.

* „аже здесь мнениЯ разошлись. ‹илЯ ћрьевна утверждает, что обращено к
ней, ‹авут думает, что к ’атьЯне џковлевой, а ЏолонскаЯ приводит слова
ЊаЯковского: "ќти стихи -- Ќорочке". Џо-видимому, права ЏолонскаЯ, но сам
факт спора очень показателен.

* 27,5 тысЯчи, план, как всегда, перевыполнен, так что правильнее было
бы их назвать "двадцатисемисполовинойтысЯчники".

* Џримечательно, что этот отказ на выезд, упоминаемый множеством
мемуаристов, аккуратно обходЯт в своих воспоминаниЯх и ‹илЯ ћрьевна, и ќльза
ћрьевна.

* ‚се -- подмена в этом удивительном мире, и даже сам юбилей не
взаправдашний, а придуманный, чисто декоративный, как, впрочем, и предыдущий
-- "дювлам", "„венадцатилетний юбилей ‚лад. ЊаЯковского". Џервые
профессиональные стихи написаны им семнадцать лет назад, но он вспоминает
сидение в Ѓутырках, подтЯгивает его к литературной работе и берет за точку
отсчета. Ћ его мотивах Ћсип Ѓрик писал впоследствии с наивным цинизмом:
"‚олодЯ видел что всЯкие рвачи и выжиги писательские живут гораздо лучше,
чем он-- спокойней и богаче. Ћн не завидовал им, но он считал, что имеет
больше их право на некоторые удобства жизни, а главное, на признание".

* ‘транный все же запрет. Њог ли кто-нибудь из начальства всерьез
опасатьсЯ, что он не вернетсЯ? ‘просим иначе: мог ли он не вернутьсЯ? Ќет,
безусловно нет. ќтого у него и в мыслЯх не было. ’е редкие критические
замечаниЯ, которые он, возможно, позволил себе во времЯ предыдущих поездок,
мог позволить себе в частном разговоре любой советский чиновник. ‡ато он --
повторим еще и еще -- прекрасно понимал, что вне этой системы, какой бы она
ни была и какой бы ни стала, вне этой единственной своей принадлежности, он
вообще не существует как поэт и личность. "џ ни одной строкой не могу
существовать при другой власти, кроме советской власти. …сли вдруг историЯ
повернетсЯ вспЯть, от менЯ не останетсЯ ни строчки, менЯ сожгут дотла". ќто
и подобные ему заЯвлениЯ тонут в общем потоке демагогии, но они-то как раз
соответствуют истине. Љонечно, Ђгранов мог им не поверить и никак не
выделить. Ћднако запрет на загранпоездку мог быть и не свЯзан ни с каким
недоверием. ‚озможно, это было просто лишение милостей, перевод в более
низкий, менее громкий рЯд. € наконец -- личнаЯ инициатива Ѓриков по чисто
личным мотивам...

ѓлава одиннадцатаЯ. ‚Ћ‘Љђ…‘…Ќ€…

€так, обстоЯтельства, приведшие ЊаЯковского к гибели, наблюдаемы и
вполне поддаютсЯ названию. €, однако же, отодвигаЯсь во времени, Явственно
чувствуешь, как все они стЯгиваютсЯ в одну роковую точку, и словно бы видишь
ту самую руку, крутЯщую фильм. € совсем уже странное возникает чувство: что
рука эта не вполне враждебна ЊаЯковскому, что жизнь его в последние месЯцы
была ускорена, сжата во времени, специально длЯ того, чтоб во всю длину
распрЯмитьсЯ в ином существовании.
ЊаЯковский умер ровно в тот самый момент и в точности той единственной
смертью, какаЯ была необходима длЯ его воскресениЯ. џ, конечно, имею в виду
не физический акт, но посмертную жизнь его произведений, его имени и его
рабочего метода.
‚ыполним контрольное упражнение: представим себе, что он прожил еще лет
пЯть или шесть. Њы увидим, что каждый последующий момент его вероЯтной
физической жизни несет в себе серьезную опасность длЯ жизни посмертной.
Џрежде всего: что бы он мог еще написать? ‘ъездив в колхоз с писательской
группой, он бы выстроил такую страну Њуравию, что не только "Њарш
двадцатипЯтитысЯчников", но и "150000000" показались бы детской игрой. Ђ
ведь дальше -- голод 32-го, Ѓеломорканал 34-- го и множество прочих славных
событий. Ћн, по точному выражению Њихаила Љольцова, "каждый день дышавший
злобой этого днЯ", нагрузил бы тома своих произведений таким непомерным
грузом, что они бы, глЯдишь, и раздавили в конце концов весь хрупкий слой
сегоднЯшнего сочувствиЯ. € давний романтический ЊаЯковский, даже без наших
наблюдений и выводов, стал бы распадатьсЯ на глазах у читателей, как
распалсЯ, следов не найти, романтический ѓорький...

Ќо добавим ему от щедрот своих еще два-три года физической жизни.
Ћпасность, до глупости очевиднаЯ, возникнет уже с другой стороны. „аже мирно
и тихо женившись на Џолонской, живЯ в кооперативной квартире (на которую он
еще успел записатьсЯ), окончательно приглушив темперамент и голос, став
заурЯдным литературным совслужащим (каким он уже, по сути, и стал) -- он бы,
надо думать, был все равно уничтожен, если не за былую свою заметность, то
уж точно -- за чекистские свЯзи *. Ѓрики ведь уцелели только благодарЯ его
славе, он же сам уцелел -- только благодарЯ своей смерти.

€ казалось бы, такой мученический конец мог еще более, чем
самоубийство, способствовать полноте и длительности его посмертного
существованиЯ. „лЯ другого это бы, может, и так, длЯ него -- иначе.

Ћбраз ЊаЯковского как поэта и личности всегда складываетсЯ из двух
частей: из читательского восприЯтиЯ, своего и чужого -- и из совокупности
всех проЯвлений его официального признаниЯ. Ќет, это не обычное
взаимодействие собственного и привнесенного, это не тынЯновский "Џушкин в
веках" -- Явление действительно чуждое, внешнее, пусть с трудом, пусть не
всегда до конца, но хотЯ бы в принципе отделимое от живого поэта.
ђукотворный памЯтник ЊаЯковскому -- обобщенный, Ѓесплановый, всематериальный
-- есть неотторжимаЯ, едва ли не главнаЯ, часть его совокупного образа, его
собственное центральное требование к жизни, наполнение жизни, смысл
существованиЯ. ‹ишить его посмертный образ всего того, что в нем составлЯет
памЯтник,-- значит говорить о другом человеке и другом поэте, о таком из
"разных ЊаЯковских", которого не было.

‘трашное уничтожение властью, ничего существенного не изменившее в
посмертной поэтической судьбе Њандельштама и даже, быть может, прибавившее
что-то ЏильнЯку или Ђртему ‚еселому,-- было бы губительным длЯ ЊаЯковского.
Љак губительным было бы смещение назад, допустим, к двадцать третьему году,
к последним из самоубийственных строчек ("прощайте, кончаю, прошу не
винить"), оно также лишило бы его памЯтника -- он бы просто не успел его
заслужить.

‘емь последних тучных лет его жизни, семь тощих лет его творчества, эти
семь отчасти уже посмертных лет -- длЯ того специально и были назначены.
ќтот словно бы творческий замысел внешних сил по отношению ко всей судьбе
ЊаЯковского наполнЯет его жизнь странным и жутким значением.

†изнь поэта, естественно и очевидно, завершают его последние стихи.
‘мерть может застать человека в любом состоЯнии, но смерть поэта с
удивительной точностью останавливает его перо на нужных словах, таких, чтобы
после служили ключом и символом.
"€нцидент исперчен" -- последние стихи, переписанные рукой ЊаЯковского,
но сочинены они на много месЯцев раньше. Џоследние написанные им стихи --
это или "Њарш двадцати пЯти тысЯч" ("‚раги наступают, покончить пора с их
бандой попово-кулачьей"), или, быть может, "’оварищу подростку" ("Њы
сомкнутым строем в коммуну идем и старые, и взрослые, и дети. ’оварищ
подросток, не будь дитем, а будь-- боец и деЯтель!"). —то ж, мы, конечно,
могли бы сказать, что как раз эти стихи хорошо выполнЯют выпавшую им роль --
ключа и символа. Ќо тогда перед нами -- карикатура, не портрет, не облик, в
конечном счете -- не жизнь. ‚се это в значительной мере соответствует
истине, и однако же хотелось бы думать, что не только жизнь ЊаЯковского, но
и наш разговор о нем заслуживает более серьезного завершениЯ.

€ поэтому мы, в полном соответствии с нашим предметом, повторим
подмену, уже ставшую традиционной, и лишим последние стихи ЊаЯковского ранга
последних стихов. ‚ этот ранг, давно и вполне заслуженно, возведена его
последнЯЯ поэма.
‚ступление в поэму "‚о весь голос" -- это квинтэссенциЯ всего его
творчества, сгусток его поэтической личности или того, что ее заменЯло. €,
конечно, главнаЯ тема этой предсмертной вещи -- заклинание далекого
прекрасного будущего, утверждение своего живого присутствиЯ в нем, то есть
снова, так или иначе -- своего воскресениЯ. ‚ыпишем несколько с детства
заученных строк:

‘лушайте, товарищи-потомки, агитатора, горлана-главарЯ.
‡аглуша поэзии потоки, Я шагну через лирические томики, как живой с
живыми говорЯ. џ к вам приду в коммунистическое далеко не так как
песенно-есененный провитЯзь. Њой стих дойдет через хребты веков и через
головы поэтов и правительств. Њой стих дойдет, но он дойдет не так, не как
стрела в амурно-лировой охоте, не как доходит к нумизмату стершийсЯ пЯтак и
не как свет умерших звезд доходит. Њой стих трудом громаду лет прорвет и
ЯвитсЯ весомо, грубо, зримо, как в наши дни вошел водопровод, сработанный
еще рабами ђима.

Љак бы мы ни относились к содержанию этих стихов, мы не можем не
признать их поразительной силы, их абсолютной словесной слаженности.
Ѓезошибочно верно выбраны в поэме все интонационные переходы, все акценты
расставлены с безоговорочной точностью, достойной великого мастера. џркость
словесных формулировок доведена до высшего пилотажа, почти все они сегоднЯ
входЯт в пословицу.
…динственнаЯ дань "научной фантастике" -- развернутое сравнение стихов
с войсками, но и этот кусок энергичен и не слишком длинен. Ћднако же давайте
здесь остановимсЯ, проЯвим некоторую тенденциозность, благо это нам не
впервой. „авайте ухватимсЯ за этот недлинный хвостик и вытащим кое-что
покрупнее.

’олько ли "к жерлу прижав жерло" -- невозможный, неосуществимый образ?
Ђ само по себе "жерло заглавий"? Ђ "кавалериЯ острот" -- вообразима ли она?
„а и весь строчечный фронт, так красиво словесно построенный, выстраиваетсЯ
ли в реально зримую картину?

Ќе выстраиваетсЯ, но самое главное, что этого словно бы и не надо. ‚сЯ
эта часть поэмы ЊаЯковского -- лучший пример виртуозной демагогии,
мастерской подгонки под заранее заданный, чисто умозрительный, вполне
бумажный шаблон.

‚ исходном пункте -- старый наш друг речевой штамп. Ќадо было показать
аудитории (настоЯщей? будущей?), что стихи -- боевые. ‡начит, естественно,
страницы -- войска, рифмы -- пики и тому подобное.

Џоиск соответствующих аналогий -- вот задача, которую выполнЯет стих, а
подогнанные под исходную задачу аналогии не могут быть точны и единственны.
€х необЯзательность очевидна. Џики рифм и кавалериЯ острот могли быть пиками
острот и кавалерией рифм, от этого мало бы что изменилось. Ќа одной странице
строки -- железки, на другой -- линии войск, строчечный фронт. Љак свЯзать?
Ђ никак, не берите в голову, все это только слова. "‚ курганах книг,
похоронивших стих, железки строк случайно обнаруживаЯ..." Џомню, в детстве,
специально заучиваЯ эти, бесконечно любимые мной стихи, Я никак не мог
заставить себЯ раз навсегда разобратьсЯ и не путатьсЯ в родительных падежах.
‚ курганах книг, в курганах строк, железки строк, железки рифм... ’олько
взрослаЯ трезваЯ логика позволЯет, и то без особой уверенности, расставить
все эти слова по своим местам.
„вигаЯсь в обе стороны от этого центра, к концу и началу поэмы, мы
обнаружим другое, не столь Явное, но более важное противоречие, лежащее в
основе всей маЯковской поэтики.
Ћ чем, собственно говорЯ, поэма? Ћна -- об авторе. ‚ ней сосуществуют
две параллельные темы: грЯдущее заслуженное воскрешение -- и развернутаЯ
самохарактеристика, котораЯ и делает его заслуженным.

"‚ы, возможно, спросите и обо мне". Џотомки мало что знают о поэте, его
стихи им неизвестны или недостаточны, и вот поэт вынужден сам рассказывать,
кто он такой и чем занималсЯ. ќто с одной стороны. Ђ с другой: "заглуша
поэзии потоки... как живой с живыми..." ‘тих войдет в грЯдущую жизнь, станет
обиходным и нужным. Ќо тогда -- наденьте очки-велосипед, все в порЯдке, и не
о чем беспокоитьсЯ. Љазалось бы, так, и, однако, чуть дальше возникают те
самые курганы книг, похороненные в них стихи и железки строк, лишь случайно
обнаруживаемые в общей окаменелой куче. ‡начит, что же, стих не прорвет
громаду лет и хребты веков? Ќачинаем заново. ‘лавы нет-- и не надо,
признаниЯ нет -- и пускай. Џускай нам общим памЯтником будет. “мри, мой
стих, как рЯдовой, безымЯнный. Ќо если так, если автор примирилсЯ и с этим,
-- зачем же тогда тЯнутьсЯ и превышатьсЯ и вздымать выше всех голов
партийные книжки? ‡ачем на самом высоком пафосе выкрикивать немыслимое
"–е-Ља-Ља", заклинаЯ этим гортаным клекотом не только будущее, но и
настоЯщее?
‚сех этих взаимоистребительных зигзагов было бы более чем достаточно,
чтоб дискредитировать, разодрать на части, уничтожить любое произведение. Ќо
удивительным образом длЯ ЊаЯковского они остаютсЯ вполне безопасными, ибо
касаютсЯ лишь тех понЯтий, которые чужды его системе: чувства реальности,
чувства факта, наконец -- действительной мотивации.

‘амое поразительное в этой поэме -- то, что в мире оболочек она
совершенна. Ѓолее, чем какое-либо другое произведение, она наводит на мысль
о "нечеловечьей магии", о некоей сверхъестественной силе, наполнЯющей пустые
исходно слова. Ќедаром ћрий ’ынЯнов, острый читатель, заметил как раз в
свЯзи с этой вещью, что стихи ЊаЯковского были "единицами скорее мускульной
воли, чем речи". Ќи образный, ни смысловой подход не выЯвЯт главного в
поэме: направленного, мощного потока энергии, почти не свЯзанного с
содержанием слов, а как бы проносЯщегосЯ над ними и захватывающего все, что
попадетсЯ в пути. ќто уникальное произведение, где каждаЯ строчка крылата и
нет ни одной правдивой, производит жуткое впечатление.

Ќад бандой поэтических рвачей и выжиг...

’ак и видишь, как он, воскресший в будущем, тЯжелый, мрачный, не
знающий смеха, огромный как кустодиевский большевик, давЯ и расшвыриваЯ
поэтов, пробираетсЯ к какой-то трибуне, непременно высокой и рассиЯвшейсЯ
неживым хирургическим светом, и вверх-вниз и вперед-назад движетсЯ огромнаЯ
челюсть.
Џомилуй Ѓог, уж не сам ли дьЯвол и есть?
Ќе в первый раз, вслух или мысленно, произносим мы это слово. —то оно
означает в нашем контексте? ЌаполнЯетсЯ ли каким-то конкретным живым
содержанием или остаетсЯ простым ругательством, обобщенным выражением
отталкиваниЯ, неприЯтиЯ?

‚рЯд ли возможен серьезный и однозначный ответ на этот вопрос. Њежду
тем, охотников обсудить его найдетсЯ сегоднЯ немало.

3
Ќовое религиозное возрождение, которое мы как будто вокруг наблюдаем,
не столько приобщило нас к истинной вере(какова она, истиннаЯ ?), сколько
вернуло нам бога и дьЯвола(особенно дьЯвола!) в качестве универсальных
средств выражениЯ. Њы вновь получили удобный инструмент, легко приложимый к
любой ситуации, к любой судьбе, будь то человек или целый народ. ќто --
дьЯвол, говорим мы уверенно, а это -- не дьЯвол. Ђ вот это -- не дьЯвол, но
кое-что в нем от дьЯвола. € все становитсЯ на свои места, все неЯсное
обретает Ясность, больше нечего выЯснЯть, больше не о чем спорить.
‡аманчиво, верно?

–еликом переведенный на эти рельсы, разговор о нашем герое катилсЯ бы
сам, без всЯких усилий, и занЯл бы несравнимо меньше места и времени.
Љонечно, сейчас, уже после всего, что сказано, даже краткое изложение этой
версии будет выглЯдеть цепью ненужных повторов. Ќо коль скоро мы тронули эту
тему, позволим себе небольшую избыточность, назовем хотЯ бы несколько
главных из рЯда очевидных ориентиров.
€так, дьЯвол. Ђнтипоэт. ЊиссиЯ его в этом мире -- подмена. Љультуры --
антикультурой, искусства -- антиискусством, духовности -- антидуховностью.
Ѓыл избран подходЯщий молодой человек: тщеславный, с неустойчивой
робкой душой, но с высоким ростом и сильным голосом, то есть резко
выделЯющийсЯ по внешним данным. ‡а сто лет до того держателем высшего дара,
носителем божественного огнЯ, ЯвилсЯ человек ниже среднего роста, со
смешной, по сути дела фамилией. „лЯ дьЯвольского замысла была необходима
ЯркаЯ, заметнаЯ издали оболочка и такое же Яркое, значащее имЯ.
‘начала его лишь направлЯли и подпитывали. Ћтсюда, с одной стороны,
огромнаЯ энергиЯ, с другой -- еще живое выражение лица, без улыбки, но
все-таки живое, не маска. Џозднее, допустим, к 15-му году, состоЯлась
окончательнаЯ передача его души в чертово ведомство.

Џодмена -- цель, но она же и средство. Џоэтому подмена всегда неполнаЯ.
Ќикакое человеческое восприЯтие не справилось бы с откровенной имитацией,
лишенной всего человеческого. € вот ему оставлЯют любовь к женщине, обиду и
душевную боль. Џризывы к надругательству над всем, что свЯто,
уравновешиваютсЯ героической демагогией: "„ушу вытащу, растопчу, чтоб
большаЯ..." (‚ то времЯ он еще часто употреблЯл это слово, но всегда только
в механическом смысле, как отдельный, вынутый из тела предмет.)

„альше идет соблазнение женщиной, кровавый договор... классический ход,
отработанный на протЯжении многих столетий, 17-й год, хаос, катастрофа, все
перевернуто с ног на голову, а у новой власти, у механического общества --
уже свой готовый великий поэт. Џоэт, которого признает Ѓлок, уважает
ѓорький, прославлЯет –ветаева...
Ћн честно отрабатывает каждый пункт договора, он проЯвлЯет
фантастическую трудоспособность, с пользой расходуЯ каждый квант сообщенной
ему энергии. Њенее чем за десЯть лет он успевает вывернуть наизнанку любой
аспект окружающей жизни, снабдив его Яркой привЯзчивой формулой.
Љ середине двадцатых годов из его души почти полностью вытеснЯетсЯ все
человеческое -- и в это же времЯ ему начинают постепенно уменьшать подачу
энергии, вплоть до полного ее перекрытиЯ. „ело сделано, он больше не нужен и
со временем будет лишним.
Ћднако его заслуги были отмечены.
…му был сообщен последний импульс, чтоб он мог написать последнюю
поэму. Ќе поэму даже, а только вступление, но в этом как раз и главный
подарок. Ћн был просто спасен, убережен от поэмы. ‡ато всЯ подареннаЯ ему
энергиЯ сконцентрировалась в этом небольшом отрывке и достигла такой степени
плотности, что источник ее почти очевиден.
"‘ хвостом годов Я становлюсь подобием чудовищ ископаемо-хвостатых..."
Ќаконец -- последнЯЯ страшнаЯ милость, дарованнаЯ ему низшими силами:
за великие труды и верную службу ему даровали трагедию. …го жизнь, все более
к этому времени становившаЯсЯ похожей на пошлую историю, неожиданно длЯ всех
завершилась трагедией, в подлинности которой никто не мог сомневатьсЯ. €з
чиновничьих склок, из халтурных страстей тридцатого советского года был
переброшен незримый мост в романтическое бунтарское прошлое. ‘амоубийство
примирило с ним многих и многих и окрасило в цвет высокой трагедии каждую
строчку его стихов и каждый его поступок. Ћн получил все возможные виды
памЯтников, миллионные тиражи, многотомные исследованиЯ. Џо всему миру
оплеванные им интеллигентики ползают на коленЯх с лупой в руках над каждой
им написанной буковкой. „оговор был выполнен до конца. € как знать, не
входил ли в него еще пункт о реальном физическом воскрешении -- не в том же,
конечно, буквальном виде, но, допустим, в слегка измененном? ’огда и это
будет исполнено, у них без обмана. ‚от только дождутсЯ подходЯщих событий,
чтоб не так, не зазрЯ...
Њы даже могли бы предположить, слегка продолжив эту игру, что чудесное
воскресение ЊаЯковского уже имело место в советской реальности, столь
богатой всЯкими чудесами. Џроизошло это, разумеетсЯ, в виде фарса и сразу в
трех ипостасЯх. ’ри поэта: …втушенко, ‚ознесенский, ђождественский. Љаждый
из них ЯвилсЯ пародией на какие-то стороны его поэтической личности.
ђождественский -- это внешние данные, рост и голос, укрупненные черты
лица, рубленые строчки стихов. Ќо при этом в глазах и в словах -- туман, а в
стихах -- халтура, какую разве лишь в крайнем бессилии позволЯл себе
ЊаЯковский.

‚ознесенский -- шумы и эффекты, комфорт и техника, и игрушечнаЯ,
заводнаЯ радость, и такаЯ же злость.

…втушенко -- самый живой и одаренный, несущий всю главную тЯжесть
автопародии, но зато и все, что было человеческого...

‚се они примерно в одно времЯ прошли через дозволенное бунтарство,
эстрадную славу, фрондерство, полпредство. ‚се, впрочем, в соответствии с
собственным жанром, намного пережили возраст ЊаЯковского и, будем надеЯтьсЯ,
проживут еще долго и окончат жизнь без трагедий. Ќи обостренного чувства
слова, ни чувства ритма, ни, тем более, сверхъестественной энергии
ЊаЯковского -- этого им было ничего не дано. Ќо они унаследовали
конструктивность, отношение к миру как к оболочке, отношение к слову как к
части конструкции, отношение к правде слова и правде факта как к чему-то
вполне длЯ стиха постороннему. Ћни возродили кое-что из приемов:
положительную самохарактеристику, блуждающую маску, дидактику... € еще из
предыдущей своей инкарнации они заимствовали одну важнейшую способность: с
такой последней, с такой отчаЯнной смелостью орать верноподданнические
клЯтвы, как будто за них -- сейчас на эшафот, а не завтра в кассу...

’ак, ведомые логикой личности ЊаЯковского, мы становимсЯ объектом его
же пророчеств: "Џрофессора разучат до последних нот, как, когда, где Явлен.
Ѓудет с кафедры лобастый идиот что-то молоть о богодьЯволе,. ‡аметим,
однако, сходство идиота с воскрешающим химиком: тот тоже лобастый...

Ќу конечно же, мы не можем такой подход принЯть за серьезное средство
анализа. € вообще спекулЯтивнаЯ эта конструкциЯ нам хорошо и давно знакома.
Ћна ведь есть не что иное, как все та же развернутаЯ метафора, буквально
преследующаЯ нас по пЯтам. Љрайние иррациональные понЯтиЯ используютсЯ лишь
как прикрытие метода. € так же мы поиск точного имени заменЯем готовым
прозвищем, кличкой.
Ќо ведь прозвище тоже -- оно подходит не всЯкому. ‡десь же есть
ощущение, что очень подходит и даже как будто бы объЯснЯет. Ќе оттого ли
это, что странность судьбы ЊаЯковского и впрЯмь выходит за рамки
человеческой странности, а его недосказанность как поэта располагаетсЯ
совершенно в иной сфере, нежели то, что мы зовем поэтической тайной?..

‡десь, однако, нам следует остановитьсЯ. ‚се-таки область
потустороннего остаетсЯ за пределами нашей системы понЯтий, а если и
соприкасаетсЯ с ней, то лишь самым краем, той очевидной периферией, что
доступна любому непосвЯщенному.
‚ этих условиЯх смерть героЯ, даже такого бессмертного, немедленно, или
почти немедленно, обрывает
сюжет повествованиЯ. Љонец жизни -- конец движениЯ, что бы там еще ни
говорилось после. € если наш разговор не окончен, если есть необходимость
его продолжить, мы должны примиритьсЯ с тем, что он будет статичен -- или
подчинен другому ритму, другой мелодии. ќто тем более справедливо, что тема
посмертной судьбы ЊаЯковского неизбежно переходит в тему других поэтов, то
есть в тему их большей или меньшей причастности к тому, что составлЯло его
суть как поэта.

‘уществует взглЯд, согласно которому наши самые главные желаниЯ всегда
исполнЯютсЯ. ’олько каждый раз силы судьбы, ловко пользуЯсь нашим
несовершенством: неточностью слов, несходством критериев,-- выдают нам то,
чего мы просили, но не то, чего ждали.

ЊаЯковский получил свое воскресение, но не в федоровском "научном"
смысле, не путем синтеза нужных молекул и наращиваниЯ мЯса на мертвые кости
(кстати, сожженные в крематории -- соответствовало ли это его убеждениЯм?).
Ћн получил вожделенное свое воскресение в той предельно осуществимой форме,
какую допускают законы жизни и смерти по отношению к поэту и человеку. Ќо
при этом выбор инварианты, то есть тех основных, определЯющих качеств,
которые бы дали возможность говорить не о воздействии, а именно о
воплощении, был сделан судьбой по собственному ее разумению, без
дополнительных вопросов к заказчику. Ћн писал прошение на имЯ химика:
"заполните сами..." ‚озможно, скорый ответ из будущего не показалсЯ бы ему
целиком положительным. Ќо мы-то, глЯдЯ со стороны и отчасти уже из этого
будущего, Ясно видим исполнение его желаний. „ругой вопрос -- насколько это
нам по душе...

–ветаева написала о ЊаЯковском: "первый в мире поэт масс". Ћна,
конечно, повторила (или предварила) расхожий штамп. Ћднако из этих уст все
звучит иначе, из этих рук хочетсЯ все принЯть. ‡адумываешьсЯ: как знать,
может, и здесь есть своЯ правда. Џоэт масс -- не обЯзательно поэт длЯ масс,
но поэт, отразивший какие-то стороны массового сознаниЯ, вобравший,
сгустивший и сконцентрировавший ее, массы, способ отношениЯ к миру.
‹юбопытно, что после сигнала сверху первым воплощением ЊаЯковского, пусть
формальным, но зато легко узнаваемым, была именно масса -- масса пишущих.
‚недрение его имени в газеты и радио, включение произведений в школьные
программы привело к быстрой переориентации графоманского, или, скажем,
любительского потока. Њасса пишущих очень скоро обнаружила, что писать под
ЊаЯковского" интересней и легче, чем под Ѓлока или …сенина, особенно если
сатиру и юмор и прочую гражданскую лирику. ‚нешнЯЯ стихотворнаЯ атрибутика
была здесь выражена Ярче и четче, вместе с тем неравностопный размер
избавлЯл, как казалось, от необходимости точной подгонки строчек, давал
ощущение размаха и свободы. Ћтсутствие чего-то кроме, чего-то сверх
чувствовалось в гораздо меньшей степени, чем в имитациЯх классического метра
и строЯ. € вот стенгазеты всей страны, а затем и редакции газет и журналов
заполнЯютсЯ строчками, разбитыми в лесенку, составными рифмами, звучными
суффиксами и осторожными неологизмами. Ќарод пишет о несданных зачетах, о
недовыполненных обЯзательствах, о врагах народа, о бодрости духа и о прочих
важных проблемах днЯ...
Џолноценных, профессиональных воплощений пришлось еще дожидатьсЯ долго,
длЯ них нужна была смена поколений. Ќо характер их можно было предсказать
заранее по прижизненному влиЯнию ЊаЯковского, а вернее, по прижизненному его
внедрению в творчество разных поэтов. ‚недрение это было всегда тем сильнее,
чем больше обнаруживалось совпадений, и тем губительней, чем талантливей был
поэт:
„лЯ Ђсеева, Љирсанова, ‘ельвинского и прочих близость к ЊаЯковскому
была безусловным благом. Ћни отточили свое мастерство, они оценили вкус
профессии, узнали во всех деталЯх, "как делать стихи".
Љрупной дозой ЊаЯковского в разное времЯ облучились и большие поэты:
Џастернак, ‡аболоцкий. „оза, по счастью, оказалась не смертельной и лишь
способствовала поэтическому иммунитету.
Џастернак, однако долгое времЯ находилсЯ в критическом состоЯнии.

...что ты не отчасти и не между прочим ‘егоднЯ с рабочим,-- что всею
гурьбой Њы в боги свое человечество прочим, ’о будет последний решительный
бой.

‚ этом лефовском шедевре его еще нетрудно узнать. …сть стихи того же,
лефовского времени, где он менее узнаваем:

“местно ль песнею звать содом, “своенный с трудом ‡емлей, бросавшейсЯ
от книг Ќа пику и на штык? ("Ќо землю, которую завоевал...")

‹есенка здесь, признаюсь, моЯ, но стихи -- действительно Џастернака.
‘ейчас нам уже нелегко представить, насколько серьезной была ситуациЯ.
"Љогда Я узнал ЊаЯковского короче, у нас с ним обнаружились
непредвиденные технические совпадениЯ, сходные построениЯ образов, сходство
рифмовки. џ любил красоту и удачу его движений. Њне лучшего не требовалось".
‹учшего не требовалось!
Ќе опомнись он вовремЯ (а лучше бы раньше), не было бы у нас
Џастернака, а было бы полтора ЊаЯковских или, скажем, 1,75, если за четверть
признать Ђсеева.
‘фера совпадений очерчена им очень точно: совпадениЯ преимущественно
технические и лежат в области построений. Џастернак, в отличие от
ЊаЯковского, не разламывал, не расчленЯл реальности, он строил с помощью
"бога детали" ее целостный образ. Ќо образ этот он именно строил,
конструировал и в -- том совпадал с ЊаЯковским. ‚ этих точках они
зацеплЯлись намертво, и ЊаЯковский, как человек более сильный во всех
зримых, внешних проЯвлениЯх, неуклонно втЯгивал в себЯ Џастернака. Њы должны
быть по гроб жизни благодарны Ѓрикам и всей лефовской веселой компании за
то, что они оттолкнули, исторгли из себЯ его чуждую душу, вместо того чтоб
навек ее поглотить.

‚се изменЯетсЯ под нашим ‡одиаком, Ќо Џастернак осталсЯ Џастернаком.

ќта эпиграмма Ђлександра Ђрхангельского звучит сегоднЯ как вздох
облегчениЯ.

€ был еще один большой поэт, в одиночку получивший в полном объеме то,
что, быть может, причиталось нескольким. ќтот не спассЯ, не уберегсЯ.
‚ернее, не убереглась...
„лЯ Њарины –ветаевой "ранний" и "зрелый" периоды разделЯютсЯ не
ђеволюцией и даже не отъездом на ‡апад. ѓраница проходит в промежутке, через
стих "ЊаЯковскому". ђазличие периодов -- принципиальное, и это при том, что
двух разных людей в ней не было. –ветаева раннЯЯ, –ветаева позднЯЯ, молодаЯ,
зрелаЯ или стареющаЯ -- это одна и та же женщина, удивительна в ней как раз
неизменность и верность себе. ‡десь все всегда на крайнем пределе:
предельнаЯ страсть, предельнаЯ искренность, предельнаЯ боль и горечь. Љак ни
относитьсЯ к стихам –ветаевой, она вечно останетсЯ самой трогательной, самой
больной, всем нам болЯщей, фигурой в русской поэзии. Ћна, в отличие от
ЊаЯковского, всегда подлиннаЯ, всегда единственнаЯ, с открытым, вернее
сказать, обнаженным (порой до назойливости) лицом.

Ќо одно совпадение существовало, и оно оказалось решающим. ќто,
конечно, роковаЯ заданность, изначальнаЯ конструктивность мышлениЯ и
особенно -- отношениЯ к слову. ‚ ранний период конструктивный стержень еще
перекрываетсЯ, обволакиваетсЯ естественным ритмом и строем речи. ‚
дальнейшем этот стержень послужил крючком, за который из гармонических струй
ее вытащили на твердую жесткую палубу. ‘кажем, на палубу ледокола:

‘егоднЯ -- смеюсь! ‘егоднЯ -- да здравствует ‘оветский ‘оюз! ‡а вас
каждым мускулом „ержусь и горжусь: —елюскинцы -- русские!

Ќасколько иначе звучала эта тема у другой, ранней –ветаевой: "Њне имЯ
-- Њарина, мне дело -- измена, Я бреннаЯ пена морскаЯ"! Њежду этими
периодами -- водораздел, он Ясно обозначен и громко назван.

Џревыше крестов и труб, Љрещенный в огне и дыме, Ђрхангел-- тЯжелоступ
-- ‡дорово, в веках ‚ладимир!

ќто сильные, точные, крепкие стихи, но отчего же их всегда так грустно,
так страшно читать? Ћттого, что после них -- потоп. Џосле них начинаетсЯ
совсем инаЯ –ветаева, не столько выражающаЯ себЯ через слово, сколько слово
насилующаЯ, терзающаЯ, чтоб оно ее, будь оно проклЯто, выразило. ЌадоевшаЯ
ей "уступчивость речи русской" сменЯетсЯ войной не на жизнь, а на смерть.

‚сЯкое истинное новаторство есть нарушение только длЯ косной традиции,
по отношению же к законам природы, гармонии, восприЯтиЯ, творчества -- оно
всегда лишь более точное их соблюдение. …сть одно, диктуемое этими законами,
необходимое качество стиха, без которого он распадаетсЯ: самочитаемость.
‘тих может быть как угодно сложно устроен, но он должен читатьсЯ сам, без
помощи внешних приемов, не содержащихсЯ внутри просодии. ’акие приемы, не
доверЯЯ стиху, всегда навЯзывают ему актеры, и то же самое бывает с поэтами,
если их умозрительнаЯ установка не укладываетсЯ в гармонический строй, не
сживаетсЯ с жизнью слова.

—тоб высказать тебе... „а нет, в рЯды € в рифмы сдавленные... ‘ердце --
шире?

’ак жалуетсЯ (и не раз) Њарина –ветаева на стесненность стихотворной
формы, на ограниченность ее возможностей. ‚се эти рифмы, строфы -- только
помеха на пути свободного изъЯвлениЯ чувств. € она права. Ћна права правотой
человека, изъЯснЯющегосЯ, а не живущего стихом.

Ћщущение искусственности поэтической речи, вообще говорЯ, не признак
слабости, скорее даже наоборот. Ћно стоит того, чтобы быть преодоленным
гармонией. Ќо только в этом единственном случае оно имеет право на
существование, вернее, на предшествование творчеству. Ћднако в стихах
зрелой, второй –ветаевой оно не предшествует, а сопутствует и почти всегда
остаетсЯ в остатке. ђационально, умозрительно построенный стих не вмещает в
себЯ полноты авторских чувств, он давит их принудительным ритмом,
ограничивает необходимостью рифмовки, постоЯнно идет не в ногу с автором.
‘амочитаемость напрочь ему не свойственна, она длЯ него губительна. Ѓудучи
прочтен сам по себе, он не только не выразит того, что надо, но не дай Ѓог
добавит еще и лишнего... € вот автор начинает его усмирЯть, скручивать,
давить на каждое слово, чтоб оно выражало не то, что выражает, а подлинные
чувства и мысли. (…ще раз заметим, что у –ветаевой мысли и чувства всегда
подлинные и только стих уж так неудобно устроен...) ќто делаетсЯ с помощью
переносов фраз, обрывов строки, выделений курсивом, но более всего --
различными знаками. ‘тихотворение становитсЯ целой пьесой со сложной
системой знаков-ремарок, число которых порой превышает количество слов.
—тение превращаетсЯ в разыгрывание спектаклЯ. ќто действие, утомительное длЯ
читателЯ и унизительное длЯ поэта, поглощает все силы и все внимание, не
дает почувствовать собственно стих. Ќо не это ли и требовалось?
—итатель ни на минуту не оставлен в покое, он должен следить, он должен
произносить, одни слова громче, другие тише, и опЯть громче, и еще громче, и
сделать паузу, и оборвать вовремЯ... € все эти сложные внешние действиЯ
призваны или заменить недостающие, или приглушить нежелательные собственные,
внутренние свойства стиха.

Piccicato'ми... ђазрывом бус! Џаганиниевскими "добьюсь!"
Ћпрокинутыми... Ќот, планет -- ‹ивнем! -- ‚ывезет!!! -- Љонец... Ќа-нет...

‚ этих стихах, даже разбитых в маЯковскую лесенку (на сей раз уже
автором), ни одно слово не живет само по себе, каждое сжато или растЯнуто,
вздернуто или приплюснуто. Ђ называютсЯ стихи всего лишь "ђучьи". € они о
ручьЯх.
ђазумеетсЯ, и во втором цветаевском периоде есть свои несомненные
взлеты. ‚ременами она вдруг как бы просыпаетсЯ от страшного сна, где все,
как и полагаетсЯ в страшном сне, подчинено несуществующим закономерностЯм и
изливаетсЯ в свободном, живом стихе. Ћднако и здесь результат стиха -- не
зримый или звучащий образ, а звучнаЯ формула, афоризм, порой достаточно
громкий и Яркий, но не знающий эха и последействиЯ...

Ћт этой, выматывающей силы и нервы, неблагодарной борьбы со стихом она
с облегчением уходит в вольную прозу. …е достижениЯ здесь бесспорны. ‡десь
она умна, артистична, щедра и богата. Џроза –ветаевой-- это подвиг, вполне
достойный ее нищей мучительной жизни. Ќо и здесь обнаруживаетсЯ водораздел
между органическим и конструктивным, хотЯ, возможно, и не столь однозначно
отнесенный ко времени. Џожалуй так, что временнаЯ рамка очерчивает скорее не
момент написаниЯ, а предмет разговора: человека, событие. ’ам, где предмет
определен и Ясен, то есть, как правило, в прошлом и давнем, проза –ветаевой
точна и насыщенна. ’ам же, где предмет не особенно четок, где нет
необходимости, а есть лишь повод,-- там опЯть совершаетсЯ насилие над
словом, там слово подменено словами, там фразой, абзацем, страницей
подменЯетсЯ мысль. ‡аведеннаЯ ею пружина речи каждый раз должна раскрутитьсЯ
до конца. ‚место самочитаемости - самораскрутка, механическаЯ ее модель. Ќи
один период не может кончитьсЯ, пока не будут перечислены и как-то
использованы все однокоренные слова или все, допустим, слова с данной
приставкой. ’айное, глубинное родство -- слов и слов, слов и понЯтий --
заменЯетсЯ поверхностным, механическим -- грамматическим их родством.
ќта лингвистическаЯ карусель превращает картину мира в мелькание
звуков, кружит голову, выматывает CHJpJ, ничего не дает душе.
"ЊаЯковского долго читать невыносимо от чисто физической растраты.
Џосле ЊаЯковского нужно долго и много есть".
ќти точные слова первой, богатой –ветаевой можно с успехом отнести к
ней же бедной, второй.

”ормальное сходство ее стихов этого, второго периода со стихами
ЊаЯковского бывает почти дословным.

Џожарные! -- душа горит! Ќе наш ли дом горит? „о эйфелевой рукою
Џодать! Џодавай и лезь. Ќе хочу в этом коробе женских тел †дать смертного
часа! џ хочу... € т. д.

Ќо поразительней всего это сходство там, где дело касаетсЯ социальной
тематики. ‡десь и пафос тот же, и те же картинки, даже нечто вроде
окровавленных туш.

Џоспешайте, сержанты резвые! Џолотеры купца зарезали. Џолучайте, чего
не грезили: Џолотеры купца заездили. ("Ќо-жи-чком на месте чик лю-то-го
помещика")

€ та же, не дающаЯ покоЯ, ненависть к сытым и толстым, и изобличение
мещанского быта, вплоть до многострадальных перин, и та же вечнаЯ жалоба на
бедность и обойденность. ђазница только в том, что –ветаева не ездила в
международных вагонах, а на самом деле, в реальной жизни - была до конца
своих дней голодной и нищей. Ќо тем более, но именно поэтому декоративный
нарЯд ЊаЯковского выглЯдит на ней неуклюже, с чужого плеча, тем нелепей
звучит его суетное обличительство. ‘опоставление почти всегда не в пользу
–ветаевой. €бо, отдадим должное ЊаЯковскому, он предъЯвлЯет то, что имеет, а
имеет он только маску. “ –ветаевой же всегда из-под маски стиха выглЯдывает
подлинное ее лицо, единственно нам интересное. Ћтсюда неотвЯзное побуждение:
отодвинуть маску, отбросить стих, разглЯдеть знакомые живые черты...

Ћна любила ЊаЯковского и Џастернака, Џастернак был ей кровным,
предельно близким, едва ли не слившимсЯ с ней, так ей казалось, но при этом
он был слишком закрытым, герметичным и как пример -- безопасным. ЊаЯковский
всегда оставалсЯ далеким и в то же времЯ -- на виду, на ладони. € так был
велик подспудный соблазн, так Явственен путь...

‚ ней было достаточно много мужского, она тоже порой чувствовала себЯ
грубым верзилой, ломовиком, таким же архангелом-тЯжелоступом... ЌельзЯ не
заметить что эти стихи -- и о ней самой.

Џотому и не влиЯние -- а внедрение, неотвЯзное присутствие ЊаЯковского
в чуждой ему душе другого поэта. —уждой -- а все же в чем-то важном сходной
и родственной...

Ћ ЊаЯковском и Џастернаке она написала в прозе -- живо, кратко и точно.
Ќо, называЯ характерные черты каждого" словно бы не заметила -- и не
заметила, и конечно бы ни за что не признала,-- что сопоставлЯет не эпос и
лирику, а поэзию -- и непоэзию. Џричем делает это так энергично, что порой
хочетсЯ вступитьсЯ за ЊаЯковского. Ќо примечательней всего критерий
сходства.

"Њы подошли к единственной мере вещей и людей в данный час века (1932
г.-- ћ. Љ .): отношению к ђоссии. ‡десь Џастернак и ЊаЯковский --
единомышленники. Ћба за новый мир..."

Ћт такого текста уже недалеко до челюскинцев, и да здравствует, и все
это -- путь из Џарижа в Њоскву и дальше -- в —истополь и …лабугу...

‚ам -- просветители пещер -- Џризывное: ‘‘‘ђ,-- Ќе менее во тьме небес
Џризывное, чем: SOS.

’ак способ выражениЯ -- через конструкцию, через лозунг и декларацию --
становитсЯ способом восприЯтиЯ времени, способом пониманиЯ мира (нового).
‡дорово, ‚ладимир!

6
€ сегоднЯ, кроме трех пародийных поэтов, есть по Љрайней мере один
серьезный -- быть может, вообще самый серьезный , -- в творчестве которого
по высшему разрЯду, на уровне, о котором только мечтать, -- возродилсЯ?
воскрес? воплотилсЯ? -- живет ЊаЯковский.
€осиф Ѓродский.
Џервое побуждение при этом имени -- отвергнуть не только прЯмую
преемственность, но вообще какое бы то ни было сходство.

—уждый суетного самоутверждениЯ, всегда стоЯвший сам по себе, никогда
никому не служивший, изгой и изгнанник -- Ѓродский по всем ориентирам жизни
и творчества уж скорее противоположен, чем близок ЊаЯковскому. Љультура и
революциЯ, прошлое и будущее, человек и государство, Ѓог и машина, наконец,
просто добро и зло -- все эти важнейшие мировые понЯтиЯ в системах Ѓродского
и ЊаЯковского имеют противоположные знаки.

Ќо разве система взглЯдов определЯет поэта? ‚ этом деле главное --
творческий метод, способ восприЯтиЯ мира и его воссозданиЯ.

—то ж, казалось бы, и тут -- никаких параллелей. ’радиционно
уважительное обращение со словом, нерушимый классический метр, спокойное,
без разломов, движение, где самый большой катаклизм -- перенос строки,
скромнаЯ, порой нарочито неточнаЯ рифма. —то общего здесь с ЊаЯковским?

Ќо в том-то и дело, в том-то и фокус, что Ѓродский -- не подражатель, а
продолжатель, живое сегоднЯшнее существование. ќто совершенно новый поэт,
столь же очевидно новый длЯ нашего времени, каким длЯ своего ЯвилсЯ
ЊаЯковский. ЊаЯковский обозначил тенденцию, Ѓродский -- утвердил результат.
’олько Ѓродский, в отличие от ЊаЯковского, занимает не одно, а сразу
несколько мест, потому что некому сегоднЯ занЯть остальные.

Ѓродский не только не в пример образованней, он еще и гораздо умней
ЊаЯковского. —то же касаетсЯ его мастерства, то оно абсолютно. Ѓродский не
обнажает приема, не фиксирует на нем внимание читателЯ, но использует весь
запас поэтических средств с хозЯйской, порой снисходительной уверенностью.
‚се ладитсЯ у него в руках, ничто не выпирает, не падает на пол, и даже,
казалось бы, вовсе пустые строки оказываютсЯ необходимыми в его контексте,
несущими свой особый зарЯд. ‚осхищение, уважение -- вот первое чувство,
возникающее во времЯ чтениЯ Ѓродского и всегда остающеесЯ при нас. ‚торое --
то, что возникает после, а вернее, то, чего после не возникает.

‘тихи Ѓродского, еще более, чем стихи ЊаЯковского, лишены образного
последействиЯ, и если у ЊаЯковского это хоть и важный, но все же побочный
результат конструктивности, то у Ѓродского -- последовательный принцип. ‘илу
Ѓродского постоЯнно ощущаешь при чтении, однако читательскаЯ наша душа,
жаждущаЯ сотворчества и очищениЯ, стремитсЯ остатьсЯ один на один не с
продиктованным, а со свободным словом, с тем образом, который это слово
вызвало. € мы вновь и вновь перечитываем стих, пытаЯсь вызвать этот образ к
жизни, и кажетсЯ, каждый раз вызываем, и все-таки каждый раз ЋстаемсЯ ни с
чем. Ќас обманывает исходно заданный уровень, который есть уровень разговора
-- но не уровень чувства и ощущениЯ.

…сть нечто унизительное в этом чтении. ‘остоЯние -- как после раута в
высшем свете. ’о же стыдливо-лестное чувство приобщенности неизвестно к
чему, то же нервное и физическое утомление, та же эмоциональнаЯ пустота.
’рудно поверить, что после того, как так много, умно и красиво сказано, --
так и не сказано ничего.

Џриходилось ли вам обращать внимание, как тЯжело запоминаютсЯ
эти'стихи? Њало кто знает Ѓродского наизусть и только тот, кто учил
специально. ќто оттого, что внутреннЯЯ логика образа почти всюду подменЯетсЯ
внешней логикой синтаксиса. "—асть речи" называетсЯ книга Ѓродского и так же
-- сборник, ему посвЯщенный. ќто грамматическое название, конечно же, дано
не случайно. Ќо, быть может, было бы еще точнее -- "—лен предложениЯ".
Џотому что, при всем внимании к слову, не слово составлЯет у Ѓродского
основу стиха, и не строчка, и даже не строфа -- а фраза. Ќаиболее Ярко этот
принцип проЯвлЯетсЯ там, где одно предложение тЯнетсЯ через несколько
искусно построенных строф, но он, как правило, сохранЯетсЯ и в самых
коротких стихах. Ќеизменно соблюдаемое расстоЯние между ритмическим и
синтаксическим строем и дает мгновенное чувство глубины и объема,
пропадающее после чтениЯ. Ћттого, кстати, большие стихи, из строфы в строфу
переносЯщие фразу, выглЯдЯт всегда значительней и глубже. ”раза может и не
быть формально четко очерченной, а существовать как некаЯ недоговореннаЯ в
строфе, никак не договоримаЯ мысль. Ћна переливаетсЯ, переливаетсЯ, каждый
раз сливаЯсь еще с одной каплей, вызываЯ томительное ожидание, что вот-вот
прорветсЯ свободным потоком и станет Ясно, куда и зачем. Ќо в конце так и
остаетсЯ лежать ртутным выпуклым озерцом на дне последней строфы.
Ћчень талантливый человек Ѓродский.
‘аднит в груди от его стихов.
Ѓыть может, такие стихи писал бы Ћнегин, когда бы преодолел тошноту к
труду. Ќо конечно -- до того, как влюбилсЯ в ’атьЯну...

Љстати, об Ћнегине. ‚от одно не доказательное, но любопытное совпадение
-- стиль передразниваниЯ классики, вплоть до рифмовки.
ЊаЯковский:

„ескать, муж у вас -- дурак и старый мерин, џ люблю вас, будьте
обЯзательно моЯ. џ сегоднЯ утром должен быть уверен... € т. д.

Ѓродский:

Ћднако, человек, майн либе геррен, Ќастолько в сильных чувствах
неуверен, —то поминутно лжет, как сивый мерин... € т. д.

Њожно выстроить и другие цепочки, демонстрирующие прЯмое сходство.
Ќапример, вот эту:

„ней бык пег, Њедленна лет арба. Ќаш бог бег. ‘ердце наш барабан.
ЊаЯковский Љаждый пред Ѓогом наг †алог наг и убог ‚ каждой музыке Ѓах ‚
каждом из нас Ѓог €бо вечность -- богам. Ѓренность -- удел быков... Ѓогово
станет нам ‘умерками богов. Ѓродский *

ђазличие или даже противоположность смысла не играют здесь существенной
роли. ѓораздо важнее интонациЯ, ритмика, отношение к слову, к материи стиха
и просто -- к материи. ‚ажно то, что и на этот раз мы имеем дело с оболочкой
сути, с заключенной в искусный сосуд пустотой. Ќо если пустующаЯ душа
ЊаЯковского еще имела свой болевой центр, времЯ от времени в стихах
проЯвлЯвшийсЯ, то теперь отпала необходимость и в этом. Ќовое времЯ, новые
песни. ќпоха ЊаЯковского лишь декларировала отказ от высоких и сильных
чувств, новаЯ эпоха его осуществила. ‘егоднЯ, когда, совсем наоборот,
декларируетсЯ верность нравственной и культурной традиции, глубина подмены
достигла предела. Ќе только положительные моральные ценности, но как бы и
сама реальность жизни становитсЯ неким фантомом. €з всех жанров остаетсЯ
один только жанр: пародиЯ. ‘егоднЯ все прозаики пишут памфлеты и фарсы, все
поэты -- иронические изложениЯ, где всЯкое подлинное чувство взЯто в
кавычки. ‚се кривлЯютсЯ, дразнЯтсЯ, даже самые серьезные держат наготове у
кончика носа растопыренные пальцы рук. € уже неЯсно, что пародируетсЯ:
реальнаЯ жизнь, или та литература, котораЯ прежде ее выражала, или та, что
могла бы сегоднЯ выразить... …сли раньше критерии были сдвинуты, то теперь
они обойдены стороной. € €осиф Ѓродский -- сегоднЯшний лучший,
талантливейший, из читательских, не из чиновничьих рук принимающий свой
бесспорный титул, -- свидетельствует об этом лучше и талантливей всех.

‘ одинаковой серьезностью -- и несерьезностью, с той же грустью и той
же иронией, с тонкостью, с неизменным изЯществом он пишет о смерти пойманной
бабочки, о смерти женщины (нет, не любимой, просто той, с которой
когда-то... неважно), наконец, о смерти маршала †укова и еще наконец -- о
смерти Њарии ‘тюарт. “мно и искусно ведомаЯ фраза разветвлЯетсЯ, сходитсЯ по
всем грамматическим правилам и кончаетсЯ там, где поставлена точка.
‘трашно.
Љакой там Ћнегин, скорей электронный мозг. "“слуг электрических покой
фешенебелен..."
‘ам процесс движениЯ в пространстве и времени, именно как физическаЯ
категориЯ, очень занимает Ѓродского. ‚се свои эвклидовы оболочки до него
исчерпал, выскреб ЊаЯковский. Ќо Ѓродский и здесь идет дальше него, он
строит, уже вполне сознательно, в заведомо искривленном и бесконечном
пространстве. Ћднако провозглашеннаЯ им бесконечность лишь снаружи кажетсЯ
таковой. ‚зЯтаЯ на вкус, на поверку чувством, она обнаруживает Явную
ограниченность. „а это и признаетсЯ порой в открытую.

†ить в эпоху свершений, имеЯ возвышенный нрав, к сожалению, трудно.
Љрасавице платье задрав, видишь то, что искал, а не новые дивные дивы. € не
то чтобы здесь ‹обачевского твердо блюдут, но раздвинутый мир должен где-то
сужатьсЯ, и тут -- тут конец перспективы.

Ѓесконечность находит предел в знаменательной точке. „альше
действительно двигатьсЯ некуда. Љонец перспективы.
Ќеуклонный процесс рационализации, отчуждениЯ мастерства от души
художника происходит сегоднЯ в новейшей русской поэзии. †ивое присутствие в
ней ЊаЯковского утверждаетсЯ не столько его многотрудным стихом, сколько
активной жизнью той новой эстетики, которой он был носителем и
провозвестником.

Ќеуклонный процесс рационализации, отчуждениЯ мастерства от души
художника происходит сегоднЯ в новейшей русской поэзии. †ивое присутствие в
ней ЊаЯковского утверждаетсЯ не столько его многотрудным стихом, сколькко
активной жизнью той новой эстетики, которой он был носителем и
провозвестником.
€роническаЯ маска вместо самовыражениЯ, грамматическаЯ сложность вместо
образной емкости, и в ответ с читательской стороны -- восхищение виртуозной
техникой речи вместо сотворчества и катарсиса... Џохоже, что этот путь --
магистральный, и в стихах ведущих, лучших поэтов, именно лучших, быть может,
великих, ЯркаЯ поговорочнаЯ точность формулы целиком заменит глубинную
точность слова и образа. ЏонадеемсЯ, что этого не будет. Ѓоюсь, что будет.

ЊаЯковский -- как засасывающаЯ воронка, всЯкое сближение с ним
губительно. „аже трагическаЯ его судьба есть великий соблазн и растление
душ, доказательство того, что можно упорно, убежденно, талантливо служить
подмене и при том оставатьсЯ уЯзвленным и обделенным, то есть заслуживающим
безусловного сочувствиЯ. Ђ сочувствие строгих границ не имеет. ‹егко ли
щедрому читательскому сердцу заставить себЯ остановитьсЯ вовремЯ и сменить
сочувствие на неприЯтие? € вот слова, произнесенные когда-то на высшем
пафосе, а теперь годные лишь длЯ анекдотов -- длЯ горьких анекдотов о
горьком времени, -- слова эти в устах современного интеллигента,
сочувственно читающего ЊаЯковского, вновь обретают долю былой реальности, и
уже они длЯ нас не вполне анекдот, а и пафос, и как бы времЯ, и отчасти --
истина...
Ћтношение к ЊаЯковскому всегда будет двойственным, и каждый, кто
захочет облегчить себе жизнь, избрав одного ЊаЯковского, будет вынужден
переступить через другого, отделить его, вернее, отделЯть постоЯнно, никогда
не забываЯ неблагодарной этой работы, никогда не будучи уверенным в ее
успехе.
Ђ тогда -- не верней ли вообще отказатьсЯ от выбора?

‚ладислав •одасевич в жестоком своем некрологе объективно во многом
несправедлив, но субъективно вполне может быть понЯт. Ћн писал не статью, он
произносил заклинание, своеобразное "чур менЯ?". ‚ другое времЯ Ѓорис
Џастернак -- по-своему, деликатнее, мЯгче, глуше, мучась совестью -- сделал
то же самое. ЏритЯжение к ЊаЯковскому рано или поздно вызывает отталкивание
-- как естественный и очень понЯтой защитный рефлекс.
€ однако, тем более, страшной серьезности его как ЯвлениЯ уже никто не
в силах оспорить.
‚ сущности, он совершил невозможное. „ействуЯ в бесплодном,
безжизненном слое понЯтий, общаЯсь лишь с поверхностным смыслом слов, с
оболочкой людей и предметов, он довел свое обреченное дело до уровнЯ самой
высокой поэзии. Ќе до качества, нет, здесь предел осталсЯ пределом, -- но до
уровнЯ, считаЯ геометрически. …го вершина пуста и гола, не сулит взглЯду ни
покоЯ, ни радости, -- но она выше многих соседних вершин и видна с большего
расстоЯниЯ.
’ак будет всегда, хотим мы того или нет. ‚ этом исключительность
ЊаЯковского, его странное величие, его непоправимаЯ слава.

Њосква, 1980-1983

ЏЋ‘‹…‘‹Ћ‚€… Ђ‚’ЋђЂ

Љнигам, как и живым людЯм, свойственно изменЯтьсЯ во времени. џ писал
эту книгу семь лет назад, в те годы, когда было ничего нельзЯ и поэтому
хотелось всего сразу. ’еперь, когда многое стало можно, что-то в ней,
вероЯтно, выглЯдит лишним, чрезмерным или, наоборот, очевидным. ‚о всем ли Я
сам, на семь лет постаревший, согласен с автором? ђазумеетсЯ., нет. ‘егоднЯ
Я написал бы эту книгу иначе. “ж наверное, она была бы трезвее, добрее,
сдержанней, выверенней, справедливей -- и ближе к тому, чему-то такому, что
принЯто называть объективной истиной. Ќо сегоднЯ Я не стал бы писать эту
книгу, Я сегоднЯ написал бы совсем другую -- и скорее всего, о другом...

Љонечно, книги должны печататьсЯ вовремЯ. Ќо ведь Я и не рассчитывал на
публикацию дома и даже эту воспринимаю сейчас как неожиданность и подарок.
„а и, строго говорЯ, семь лет не срок (Я, конечно, имею в виду -- длЯ
книги), и если в ней что-то устарело, отпало, то, значит, оно того и стоило.
Ѓудем надеЯтьсЯ, что кое-что все же осталось.

џ старалсЯ не врать ни в одном факте, ни в факте жизни, ни в факте
творчества, ну а трактовка... да что ж трактовка? ”илологиЯ -- такаЯ
страннаЯ вещь, что любое высказанное в ней положение может быть заменено на
противоположное с той же мерой надежности и достоверности. Љак длЯ кого, а
длЯ менЯ лично она убедительна лишь в той степени, в какой сама ЯвлЯетсЯ
литературой.
џ ничего не абсолютизирую и заранее приветствую всех оппонентов и не
глЯдЯ принимаю любые доводы. Ќо хотел бы отвести лишь одно обвинение, уже
прозвучавшее в зарубежной критике: обвинение в ненависти к ЊаЯковскому.
џ думаю, каждый, кто прочел книгу внимательно, убедилсЯ, что именно
этого нет и в помине; что жесткость и даже порой жестокость автора к своему
герою вовсе не означает ненависти к нему. ђазве жесткими и суровыми мы
бываем лишь с теми, кого ненавидим?
џ, конечно, не стану всерьез утверждать, что "любовь" -- единственно
верное слово, которое исчерпывающе описывает мое отношение к ЊаЯковскому. Ќо
если перечислить по мере важности все оттенки того непростого чувства, какое
испытывает автор к герою, то и это слово займет свое место и даже, может
быть, не последнее.

‚от, пожалуй, то главное, что на прощанье мне хотелось сказать
читателю. ‚се прочее -- в книге.
Ђпрель, 1989 г.

* ‘егоднЯ все шире расходитсЯ версиЯ, что так оно и случилось тогда, в
апреле тридцатого. —то предсмертное письмо - подделка Ѓрика.а Џолонскую
вынудили написать, как надо, и слова "самоубийство-- это убийство" следует
понимать буквально... џ, конечно, ни секунды не сомневаюсь в способности и
готовности наших доблестных органов во все времена совершать подобные
подвиги. €, однако, уверен, что в данном случае они ни при чем. Ќет,
ЊаЯковский не был убит, он убил себЯ сам. Ђргументов достаточно, и внешних и
внутренних. Џрежде всего - никому тогда это было не нужно. Ћн никому не мог
помешать, он был болен, сломлен, слаб и податлив. ‡нал же... если что-то и
знал, то очень немногое, убирать именно его не могло быть резона, а на
всЯкий случай, впрок - не пришло еще времЯ. € его самоубийственный настрой
накануне, и естественность, ожидаемость такого конца, та давнЯЯ тЯга... Ќо
главное - тексты. Ћсип Ѓрик мог, допустим, подделать почерк, но уникальный
слог ЊаЯковского, его голос, который, при всех придирках, мы, конечно же,
Явственно слышим в его письме ,- Ћсип Њаксимович подделать не мог бы. Ќет,
невиновен! Ќо и простодушные записки Џолонской не были написаны по заказ у,
уж хотЯ бы потому, что никакому заказчику они, такие, не была выгодны, а еще
потому, что в письменном тексте нельзЯ сымитировать простодушие, как нельзЯ
сымитировать литературный талант.
€ последнее. ‚ случае убийства ЊаЯковского непременными свидетелЯми или
даже соучастниками должны были быть по крайней мере четыре человека (не
считаЯ соседей): Ѓрики, ‹авут и ‚ероника ЏолонскаЯ. Ќи один из них (считаЯ
соседей) не был впоследствии ни устранен, ни хотЯ бы посажен. џ думаю, это
обстоЯтельство, почти невероЯтное, лучше всего опровергает любые детективные
версии.

* Џромежуток между этими звеньЯми хорошо заполнЯет –ветаева:

Ћстановить не мог Њир менЯ, €бо единый вырвала „ар у богов - бег.

* Џромежуток между этими звеньЯми хорошо заполнЯет –ветаева: Ћстановить
не мог Њир менЯ, €бо единый вырвала „ар у богов - бег.
Last-modified: Mon, 23 Sep 2002 13:44:06 GMT
Ћцените этот текст: