  ‡емлей  и  сделает  ее  алой  далией, но она будет уменьшатьсЯ, пока не
станет жасмином чистейшего пепла.
     Ћгонь,  который  мерит  дремлющую землю большими шагами, как Џророк, не
знающий сна,

     Ћгонь -- Яростный, гибкий и всегда полный силы.

     Џеревод ќ.Ѓрагинской


                             Џохвала камню


     Љамни,  вставшие  на  колени, камни, что несутсЯ вскачь, камни, которые
не желают больше переворачиватьсЯ, как вконец измученное сердце.
     Љамни,  которые  недвижно  лежат  на  спине,  как  мертвые  воины. € не
бинтами перевЯзаны их страшные раны, а чистой, непотревоженной тишиной.
     Љамни,  что  разлетелись  кто куда, и потерЯлись, словно дети: где-то в
горах их брови, а тут, на скамье -- запЯстье.
     Љамни,  не  забывшие свой истинный облик и не потерЯвшие веры в то, что
постепенно они соберутсЯ все вместе и воссоздадут его.
     Љамни  в  сонном оцепенении, они насыщены снами, как перец своей прЯной
сутью,  они  отЯжелели  ото  сна,  как дерево от разросшихсЯ корней. Љамень,
который Яростно сжимает сокровище своего самого глубокого, абсолютного сна.

     Љамни, вставшие на колени, камни несущиесЯ вскачь,
     камни, которые не желают больше переворачиватьсЯ,
     как вконец измученное сердце.

     Љамень   --  подушка  длЯ  €акова,  длЯ  его  могучего  затылка,  камень
истонченный,  поникший  как  цифра  "один", он не знает ни утренней росы, ни
сладкой дремы.
     Љамень  округлый  --  огромное  веко без ресниц, как у старца Њафусаила.
ЉаменнаЯ  вершина,  схваченнаЯ  устрашающими  крюками  мистических Ђнд, она,
точно  пламЯ  без  плЯски, точно застывшаЯ жена ‹отова. ‚ детстве Я о многом
спрашивала  эту  вершину,  но  она так и не ответила ни на один вопрос, да и
сейчас не хочет ответить...
     Љамни,  потрЯсенные внезапным вторжением в их плоть золота или серебра,
камни,  познавшие  боль  глубокого  внезапного  укола  меди,  камни, которые
пришли  в замешательство от миндальных зерен металла, что впились, вонзились
в них, как незримый дротик.

     Љамни, вставшие на колени, камни, что выпрЯмили спину,
     камни, бегущие друг за другом или беспорЯдочной толпой,
     а куда -- не знают сами.

     Љамни,  которые  старше  рек,  с мокрыми осклизлыми боками, будто они --
утопленники.  Ћпутанные  такими  же  никлыми  водорослЯми,  какие налипают к
волосам утопленников.
     Љамни  нежные,  что могут прикоснутьсЯ к человеку с содранной кожей, не
причинив   ему  никакой  боли,  напротив,  они,  точно  материнским  Языком,
осторожно зализывают раны, не знаЯ устали.
     Љамни,  которые  моложе  рек,  разноцветные  камешки, они, будто спелые
плоды, и -- поверьте! -- восхитительно поют!
     Њне  тоже  когда-то было пЯть лет, и однажды Я положила эти камешки под
подушку,  а  они  там  расшумелись, разыгрались, точно стайка детворы, может
водили  хоровод  вокруг  моего сна. —то им мой сон - они делали, что хотели!
Љамешки детства, которые пришли ко мне в постель, чтобы поиграть со мною.
     Љамни,  не  пожелавшие  стать  ни могильной плитой, ни фонтаном, дабы к
ним  не  пристало  ничто  чуждое,  потому как однажды они непременно захотЯт
сказать  что-то важное на своем Языке и совершить какой-то поступок по своей
воле.
     Љамни,   онемевшие  от  того,  что  их  сердце  захлестнуто  непомерной
страстью.   Ћни   и   с  места  не  двигаютсЯ  лишь  потому,  что  страшатсЯ
потревожить, разбудить свое неистовое, головокружительное Ядрышко миндалЯ.

     Џеревод ќ. Ѓрагинской


                               ЃелаЯ сова


     Ћна  всЯ  белаЯ  в  стародавнем  головном  уборе и лапы у нее Янтарного
цвета. Ђ клюв -- стараЯ леди Њакбет, которую одолевают мрачные мысли.
     ‘ову  ужасно  раздражает  дневной  свет: он длЯ нее, что острые осколки
горного  хрусталЯ. Ћт этого безбрежного разлива света, от немолчного гомона,
который  стоит  в Џарке, ее глаза наливаютсЯ кровью, как у разгневанной леди
Њакбет.
     ‚се,  кто  приходит  сюда,  -- говорит она мне, -- не могут понЯть старую
Ѓелую  сову  с  гранатовыми глазами. Ћни пройдут мимо моей клетки, глЯнут на
менЯ  равнодушно  и  скорее  к  этим  оголтелым  попугаЯм  с острова Ѓорнео.
ЋстаньсЯ  они возле менЯ подольше, Я, несмотрЯ на все мои печали, рассказала
бы  им  кое-что  о  Ќочи.  Ћни даже и не подозревают, что это -- удивительнаЯ
страна.  Ќочь,  она как плод, в котором семь разных слоев мЯкоти, а Я сумела
добратьсЯ  до  ее  лилового  миндального Ядрышка пустоты... Ќет, не выразить
словом,  что  такое  миндальный орех Ќочи. ќто он обострил мой слух и сделал
совсем  мЯгким  мое  оперенье.  џ слушаю... џ слышу, как растет шерстинка на
шее  альпаки  и как отвердевают рога черного бизона. џ слышу, как пульсирует
жилка на твоей шее.
     Џрикоснись  ко мне. ’ронь, может поймешь, о чем думает эта тишина. € на
исходе  ночи,  может,  сумеешь  сложить  стихи  -  такие  же нежные, как мой
бесшумный полет.
     Ђ  Я  не  прикоснулась к ней. Џусть у нее соннаЯ пушистаЯ грудка, пусть
всЯ она -- сгусток покоЯ, но Я-то ее знаю, знаю.
     --  ’ы  --  Ѓелый  „емон, и твой полет, точно косой высверк молнии, Я это
видела  однажды  в ночной тьме, потому что и мои глаза краснеют от бессонных
ночей.

     Џеревод ќ.Ѓрагинской


                             џванскаЯ змеЯ


     Ќа  основе џва размЯкшаЯ землЯ пышет жаром, а под деревьЯми, в лесу она
терпко  пахнет  перцем  и  прелым манго. Ќо здесь, в этом унылом зоопарке, у
грЯзи нет запаха.
     ’ам,  на  острове,  Я  не была такой жирной, потому что любила обвивать
стволы  деревьев  кругами,  какие  ловко делает кнутом аргентинский гаучо, и
поутру   легко  душила  в  своих  кольцах  быстроногую  теплую  лань,  чтобы
побыстрее  утолить  голод. ђазве ее сравнишь с этим отвратительным мЯсом, от
которого  только  жиреешь!  Џодумать  -- благородной змее -- ту же падаль, как
старой  гиене!  Ђ  благородство  кобры  --  это  стремительный точный бросок,
верный глаз и золотистые ромбы.
     ’ам,  на  џве, любаЯ женщина отдаст предпочтение не изысканной орхидее,
а  моей  коже,  разрисованной,  как  тыковка.  Љиплинг  тоже любовалсЯ мною,
выслеживаЯ менЯ.
     ‡наешь  ли  ты,  что и другие существа делают себе татуировку по узорам
кобры?  Ђ небо к ночи творит на западной окраине свою кобру, правда, слишком
длинную.
     ‡рЯ  ты  сравнила  ‡емлю  с огрузневшей женщиной, это не так. Ћна зорче
воздуха  и  видит все глазами змей, которых на ней без числа. Ћна рассеивает
взглЯдом  ночную  тьму.  Ћднажды  Ђнаконда Љироги восславит ‡емлю и тогда ты
все  поймешь.  ‡емлЯ  лучше  ‚оды, у которой нет таких совершенных творений,
как ананас и гремучаЯ змеЯ.
     Љак  Я  тоскую  по  Яванским  ночам, наполненным жизнью, когда на землю
падают  плоды, точно тЯжелые капли пота, и не спЯт насекомые, взбудораженные
дурманным ароматом цветов!
     ’ЯнетсЯ  из  џвы  к Ѓразилии -- ты это знаешь? -- волшебный фриз, который
кобры раскрасили длЯ ‡емли алыми и золотистыми красками.
     Ќо  когда Я буду возвращатьсЯ к себе, на џву, мне уже не обвить ловкими
кольцами  этот фриз. Ћт падали, которой менЯ кормЯт, Я состарилась, мой слух
заплыл  жиром  и  огрубел,  как  у  мЯсника.  ‚есна без промелька страсти не
счесывает мою кожу и мой раздвоенный Язык ссыхаетсЯ.
     Љто  знает, быть может однажды, Я все-таки уползу отсюда по „реву Ќочи,
уползу  рывками  по  „реву,  обвитому  Ќочной  тьмою, котораЯ сгущаетсЯ надо
мной, и отправлюсь вниз, к далекому ћгу.

     Џеревод ќ.Ѓрагинской


                                  Љрот


     Љарлик,  что  живет  в  самой  ‘ердцевине  земли,  посулил  ему жену из
подземельЯ.  Љрот решил, что надо поспешить ей навстречу. ‚от откуда взЯлись
эти  подземные  ходы  и коридоры! ќто он рыл и рыл, пока там, под землей, не
получилось  что-то  вроде  дерева  с  раскидистыми  темными  ветвЯми. —ем не
дворец! -- думал он -- тут и сыграем нашу свадьбу!
     ‘амо  собой,  от  постоЯнной пыли и постоЯнной тьмы он постепенно слеп,
но это его не тревожило: ведь будущаЯ супруга -- дочь мрака, а не света.
     €,  само  собой,  в  такой  нетронутой  тишине  слух  его обострилсЯ, а
движениЯ стали точными.
     Ќевеста   не   спешила   к  своему  нареченному,  и  он,  завершив  все
строительные  работы,  не  знал  чем заполнить свободное времЯ. Ћднажды крот
увидел,  как  из  недр ‡емли, словно долгим тЯжелым зевком, подымаетсЯ ночь,
растекаЯсь  по  всем ветвЯм „рева ожиданий. (Џотому что те, кто говорит, что
ночь  спускаетсЯ  с  неба, говорЯт неправду: ночь поднимаетсЯ словно пар, из
самого нутра земли, а уж потом обволакивает ее поверхность).
     Љрот  там,  внизу,  усердно  помогает всем, кто каждые двенадцать часов
творит  ночь,  точно  собирает  огромный  ком  шерсти, настриженной с черной
овцы. ’еперь крот один из лучших мастеров в этом деле!
     Ћн  и  сам,  молодец, использовал эту темную шерсть: сделал себе мЯгкую
шубку,  чтоб  не  набивать  синЯков,  а  главное,  чтоб будущей супруге было
приЯтно его гладить.
     ђазве  кто-нибудь  слышал  его  шаги?  Љогда  наверху  день,  он  снует
туда-сюда  по  галереЯм,  и своими мЯгкими лапками собирает в большой клубок
темноту.  Ђ  с  приходом  вечера подымает его на поверхность земли. € тотчас
возвращаетсЯ  к себе, чтобы поскорее сесть на „рево ожиданиЯ и прислушатьсЯ:
не выехал ли свадебный кортеж из ‘ердцевины земли?
     ѓлупцы  наверху  оценивают крота по своим собственным меркам. Ђ ‚еликий
Љарлик,  что живет в самой ‘ердцевине земли знает: ум во многом определЯетсЯ
умением молчать и никого не торопить.
     ’еперь  у заботливого жениха есть все, кроме обещанной Ќевесты. „линные
галереи  устланы  темными  шкурками  мрака,  они  куда  лучше  шкуры черного
медведЯ.  Ђ  самое  лучшее,  что  ожидает  Ќевесту, -- это нежнейшаЯ пушистаЯ
грудка ее будущего супруга.

     Џеревод ќ.Ѓрагинской


                                 ‡ебра


     ‚  солнечный  полдень она прилегла в зарослЯх и поднЯлась полосатой. …й
было  очень  трудно  свыкнутьсЯ с этим. Ћслы не захотели с ней знатьсЯ. Ћна,
правда,  считала,  что  их  подговорил  один  законченный  осел.  ‹ошадь  ее
оскорбила,  сравнив  с  навесом  из полотна в полоску. Ќе знаЯ, как защитить
себЯ,  она  привела  в  пример  леопарда.  ‚едь  никого  же не возмущает его
пестраЯ шкура!
     Ќашла,  что  сказать!  -- возразили ей. -- “ него все пЯтна округлые, так
бывают раскрашены и фрукты, и животные.
     Ћна  совсем  отчаЯлась,  но  все  же решила потеретьсЯ спиной о корЯвый
ствол,  вспомнив,  как  это делали на ее глазах олени со старыми рогами. Ћна
старалась  изо  всех  сил.  Џустое!  ќта полосатаЯ тканина, похоже, намертво
приросла   к   костЯм.   Љогда  зебра  возвращалась  домой,  ободранный  бок
нестерпимо  болел,  однако  она заглЯнула в тихий водоем. € надо же! Ћна всЯ
лежала  там,  в  воде,  и ее большие полосы расплывались прекрасными темными
складками.
     ‘  того  часа зебра больше всего на свете боЯлась полинЯть. Људа только
не  прЯталась  от  дождЯ!  “паси Ѓог, думала, стать вдруг бурой, как осел. €
перебежав  через  поток  на другой берег, первым делом с тревогой оглЯдывала
свои ноги.
     Ђ  с  той  поры,  как  зебру,  одну-единственную,  вывели  из  загона и
привезли  сюда,  в Џарк, она знает, что черные разводы на ее шкуре -- великаЯ
ценность.
     Ћднажды ей случилось увидеть что-то совершенно необычайное.
     Ћгромное  белесое  небо,  что  висело над Џарком, вдруг затЯнуло серыми
кисейными  лентами,  которые  быстро налились чернотой. ќто было под вечер и
бледное  небо  постепенно  становилось  золотисто-желтым. Џодумать! ќто тоже
была  зебра,  большаЯ  ‡ебра-мать!  ’еперь  есть  кому  оградить  ее от всей
напастей... Ќу что ж такое зебра в этом мире, Ѓог мой?
     --  ‡ебра? -- улыбнулсЯ один шутник, -- да это обыкновенный осел, которого
хозЯин всю ночь полосовал кнутом.

     Џеревод ќ.Ѓрагинской


                           ‡олотистый фазан


     Ћн  сделан  из  золота, из огнЯ, из темной и светлой глины. Ќапрасно он
встрЯхиваетсЯ,   пытаЯсь  собрать  вместе  огнистые  перьЯ  и  расплескатьсЯ
пламенем.
     Ќе  будь  у  него этих белых и черных пЯтен, тотчас вспыхнул бы под ним
миртовый куст, на который он уселсЯ.
     --  ’ебЯ собрали наспех из разных частей! -- говорит ему голубка, считаЯ,
что она -- воплощение цельности.
     --  •орошо,  что  подкрасили  розовым твои лапки, а то была бы похожа на
долгий белесый зевок. ’оска -- смотреть!
     Ћднажды  чьи-то  дети  заговорили при нем о саламандрах -- дочерЯх ЋгнЯ.
”азан  прислушивалсЯ  с большим интересом. Ќо ему -- увы! -- так и не довелось
их  увидеть... ‚от и досадует, глЯдЯ на свою блеклую невзрачную подругу. —то
за морганатическаЯ супруга ему досталась!
     …сли  в  Џарк  когда-нибудь приведут равную ему, -- рожденную от ЋгнЯ, --
он  сразу  обручитсЯ  с  ней  в  сиЯнии  фейерверков  страсти. Ќо прекрасной
саламандры  все  нет  и  нет, и он потихоньку стареет возле своей неказистой
подруги.
     Ќо  вообще-то  фазан  втайне  считал,  что его вниманиЯ достойна только
‚ечернЯЯ  ‡арЯ.  Ћн  не  раз видел, как она, израненнаЯ, всЯ в крови, падала
там,  за  дальними  деревьЯми,  ронЯЯ алое Яйцо, которое растекалось по краю
неба.
     ”азан  негодовал,  глЯдЯ, как она каждый вечер безропотно приносит себЯ
кому-то  в  жертву.  Ќо  однажды  его осенила мысль, что ‚ечернЯЯ ‡арЯ -- его
мать.
     ‘  той  поры  он  всем  сердцем  любит ‡арю, и на исходе днЯ, волнуЯсь,
смотрит на нее сквозь каштаны...
     Ђ  когда  она  падает,  всполошенно  кричит,  будто  рветсЯ подхватить,
спасти окровавленную ‡арю, когда она срываетсЯ с верхушки высокого дерева.
     Ќо   прекраснаЯ   незнакомка,  настоЯщаЯ  Љоролева  –вета,  никогда  не
поднесет  ему  алое  Яйцо,  никогда не положит раскаленный округлый огонек в
глубокое гнездо.
     Љогда  фазан  упрекает  свою  супругу  за  то,  что  она -- всЯ тусклаЯ,
блеклаЯ, та ему тихо отвечает:
     --  Џредставь,  что  с нами бы стало, будь мы оба такими огненными? ’ебе
длЯ  алого  буйства  достанет  одной  твоей  грудки, но временами и ей нужно
остудитьсЯ  возле  менЯ.  Ќе  стать  Я  твоей  супругой,  все курочки вокруг
считали  бы, что ты -- заколдованный, порченный, а глЯнут на менЯ, какаЯ Я, и
безо всЯкого страха подпускают тебЯ, чего им не породнитьсЯ со мною?
     Ѓоже! —то такое этот фазан?
     Љогда-то  –вет,  а  не ”орма главенствовали в нашем мире. € нельзЯ было
на  него  налюбоватьсЯ. Ћн весь переливалсЯ, дробилсЯ разноцветными бликами,
как  море...  Ќо,  вращаЯсь и вращаЯсь, он постепенно остывал. ’еперь оттого
мира   остались  лишь  осколки,  разлетевшиесЯ  в  разные  стороны:  фазаны,
королевские павлины, рдеющие гранаты...
     Ќо  может  статьсЯ, что ’от, кто сотворил –вет, вернет ему главенство в
нашем  мире,  и  тогда  все снова займетсЯ огнем: заалеют лебеди, голубки, и
белый орел. € весь мир обернетсЯ золотистым фазаном с алой грудкой.

     Џеревод ќ.Ѓрагинской


                                   €ва


     ’о,  что Я живу в глубокой печали, -- это выдумка сентиментальных людей.
‚от  тополь,  он устремлен к небесам, ну а Я -- к воде! Њне нравитсЯ, что она
всегда  живаЯ,  что  скользит,  как  ангел  в своем длинном одеЯнии, и что в
прудах ее теплаЯ грудь менЯ согревает.
     џ   погружаю   в   воду  свои  ветви  и  кончиками  пальцев  узнаю  ее,
прислушиваюсь к ней...
     Њолю  вас,  не срезайте мои ветви, что касаютсЯ воды, это же все равно,
как  если  бы  кто-то  вдруг  взЯл  и  оттолкнул  лицо,  которое вы осыпаете
поцелуЯми.
     Џальма,  вскидываЯ  вверх  распахнутые,  счастливые  руки, наслаждаетсЯ
воздухом, а Я -- упиваюсь водою.
     Ћна уходит, уходит, но она -- всегда со мной.
     ‚  ней  живет  мое  дитЯ,  моЯ  дочь -- еще одна ива, только она темнее,
задумчивее  менЯ и Я не вижу ее во весь рост. Ђ порой она вдруг переливаетсЯ
лиловыми бликами...
     Ќаклоните  менЯ  пониже, еще, еще, вот так, чтобы Я могла ее разглЯдеть
всю.  Љак мне мешает моЯ голова, да и воздух -тоже! …сли бы прилечь на гладь
воды,  как  это  делают гибкие травы, и прижатьсЯ к ее щеке, как нимфы, Я бы
стала совсем счастливой.


     Џеревод ќ.Ѓрагинской


                           ЉоролевскаЯ пальма


     “  королевской  пальмы,  Яростно  устремленной  к  солнцу, самый прЯмой
ствол  на  свете. ‹ишь она умеет так наслаждатьсЯ солнечными лучами. ‹ишь ее
оголенный  стан  они так щедро омывают. ‚ полуденные часы кажетсЯ, что это --
огромный пестик, покрытый темно-рыжей пыльцой.
     Џальма  --  точно  венецианский  бокал, из этих, на очень длинной ножке,
которую  венчают  короткие  надрезы.  ‹истьЯ  в самом верху образуют широкую
чашу,  безупречную  и  поразительно чуткую ко всему. ‚етер упоенно слушает в
ней  самого  себЯ.  ‚ременами  раздаютсЯ  сухие хлопки, словно кто-то бьет в
тугие  просоленные  паруса. Џорой в мЯгком ветре возникает немолчный смех, а
то вдруг все наполнЯетсЯ невнЯтным шушуканьем, ропотом женской толпы.
     ‚  затишье,  когда воздух недвижен, пальма покачиваетсЯ медленно, точно
мать,  убаюкивающаЯ  ребенка.  ‚ерхушка  пальмы напоминает мне подол широкой
женской юбки, как многие вещи на свете!

     ђастениЯ  в  известном  смысле  соприродны  людЯм.  ‚от  тополь  --  это
указательный  палец,  подрагивающий  от  нетерпениЯ.  Ђ  Ясень  и  дуб -- это
почтенные  патриархи,  ‚оозы  и  Ђвраамы  с  тысЯчью  ветвей,  от  них ведут
родословие самые разные племена растений.
     Љоролевской  пальме  очень  подходит  ее  название.  ќто  одна из самых
чистых  и  самых  Ясных  форм,  какие  сотворены  на  ‡емле. Џальма вырезана
искуснее других на барельефе любого пейзажа.
     ЉажетсЯ,   что   тропическое   небо  нестерпимо  густой  синевы  широко
простерлось  над  нами  лишь  затем,  чтобы мы увидали "Ѓлагодатную" во всей
красе.  Ќебо,  похоже,  только  повод  длЯ  того, чтобы четче были очерчены,
высвечены ее совершенные линии.
     ‚озле  пальмы  не  должны подниматьсЯ другие деревьЯ. „аже сосны не так
стройны  рЯдом  с нею, даже божественнаЯ араукариЯ что-то терЯет. ‚округ нее
не  следует  расти  кустарнику:  он  мешает  нам  любоватьсЯ  тем,  как  она
стремительно отрываетсЯ от земли, как благороден ее взлет.
     Џо  людскому  невежеству  -  а  оно всегда бестактно -ее часто сажают в
тесной  долине  или  на  склонах  гор. Ќо ей предначертано расти на равнине,
дабы главенствовать в пейзаже и пить солнце, согреваЯ свою нежную шею.
     Ќе  будем  пока  говорить  об ее плодах. „остаточно того, что она дарит
нам  свой  великолепный  силуэт  на  фоне  синевы. Ћна, божественнаЯ, сполна
платит  за  пространство и за воду, которую пьет, ну хотЯ бы потому, что мы,
усевшись  в  ее  тени,  слышим  ее  протЯжный стон в вышине, или потому, что
можем  наслаждатьсЯ,  глЯдЯ,  как  бледнеет вечернее небо, разлившеесЯ за ее
спиной.  Ђ  главное  --  благодарЯ ей мы уразумели, наконец, что прЯмаЯ линиЯ
может быть такой же мЯгкой и пластичной, как изогнутаЯ, криваЯ.
     ‚едь  это она одной линией прочертила в синеве суть нашего молитвенного
упованьЯ,  само  движение его, словом, то, что не может выразить так полно и
убедительно ни гора, ни человек, воздевший руки к небесам.
     Ќекоторые  полагают,  что  именно  море -- есть символ, образ „уховного,
другие  убеждены, что его символизирует гора с подножием и вершиной, котораЯ
уходит  в  небесные  выси.  „а  разве  трепетнаЯ,  ЯснаЯ  по форме пальма не
обладает большим, чем гора и море, правом стать ‡наком „уховного!
     ќто  она,  одним рывком, избавлЯетсЯ от власти земли, причем делает это
легче,  увереннее,  чем  гора, и в то же времЯ не столь резко избывает самое
себЯ.  ќто  она,  пальма,  исправлЯет, облагораживает неправедное варварство
пейзажа.  Ћна  упорЯдочивает  бессмысленную сумЯтицу листьев и приводит их к
истинной  цельности,  к  строгой  гармонии.  †естколистые  заросли, колючки,
искривленные  кустарники,  терзающие  землю,  все  это умЯгчаетсЯ безупречно
чистой линией ее шеи.
     ‘покойное  достоинство  королевской  пальмы  исходит  от  ее  чеканного
совершенства.  (ђазве  не  вправе  наслаждатьсЯ  отдыхом  творенье  природы,
достигшее  совершенства  пропорций?).  ѓлаза  наши отдыхают, любуЯсь ею: они
избавлены  от утомительной усложненности крон, и пока мы смотрим с нежностью
на  это  прекрасное  дерево,  оно  наводит  нас  на  мысль о пути к истинной
полноте  ‚еры,  о  том,  чтобы  мы  подчинЯлись  лишь одному желанию, одному
порыву  и  стремились  к  ‚ысшей  ступени жизни, будто стрела, выпущеннаЯ из
лука.
     Ѓез  зеленого  поющего хохолка она была бы безжизненно холодной. Ќо вон
какаЯ  радость проливаетсЯ из ее зеленой чаши на удивительную твердь ствола!
€  листьЯ,  простертые над нами, любовно касаютсЯ ветра. ЉажетсЯ, что пальма
--  сама  Њысль,  котораЯ  раскрываетсЯ,  ширитсЯ на самом верху... €ли -- это
долгое молчание любви, что под конец взрываетсЯ лавиной слов!
     Џальмовые   рощи   Њексики  и  Љубы...  Ћни  воспеты  всеми  поэтами  и
художниками   этих  стран.  Ћни,  эти  прекрасные  деревьЯ,  тихо  покачиваЯ
ветвЯми,  утешали  в  горе  замученных  рабов  --  индейцев и негров. € своим
неумолчным   стоном   заглушали   стоны  несчастных,  дабы  не  разгневались
жестокосердые хозЯева.
     Њексиканский  индеец любит пальму. Ћн рисует ее на щеке кувшина в своей
ѓвадалахаре.  Ћн  несет  эту  пальму  в  себе. ‚ его ладном теле есть что-то
общее  с  пальмой.  Љ  нему, к индейцу, быть может, в ее спасительной тени и
сошла  столь  поразительнаЯ кротость. € быть может, от этого строгого дерева
ему передалась столь непроницаемаЯ сосредоточенность.
     ЉокосоваЯ  пальма,  как  мудраЯ  богинЯ  Ђфина,  умеет  приносить людЯм
великую  пользу.  Ћна  дает  округлые  светлые  плоды.  ‚ ее кокосовом орехе
слышно  дыханье  живительной  влаги.  Ђ  в  мЯкоти  плода  прЯчетсЯ масло, и
значит,  пальма  может  быть  таким  же  свЯщенным  деревом, как ее сестра --
олива.  ‚добавок  ко  всему,  в  стволе  пальмы настаиваетсЯ мед, негустой и
совсем легкий.
     Ђ  финиковаЯ  пальма, с гроздьЯми плодов истемна желтого цвета пустыни!
‚  ее  плодах сгустилсЯ свет, и пальма ронЯет их с детской безмЯтежностью на
лицо  бедуина,  задремавшего  в  ее  тени. ЂмериканскаЯ пальма достойна быть
Ѓожеством  индейцев. ‘тала же финиковаЯ пальма Џокровительницей арабов! Ќаша
пальма,  будь она богиней, могла бы совершать помазание. …е руки всегда были
бы  наполнены  маслом,  смЯгчающим  раны.  ‹ее бок был бы мучительно насыщен
медом, как словом любви, рвущимсЯ с губ.
     ‚  последний  день  своей  жизни,  человек, исходивший всю ‡емлю, может
сказать:  "џ  видел  самые благородные твореньЯ мира, потому что на мое лицо
пала  однажды  тень  королевской  пальмы  и Я прикоснулсЯ к ее неподвластной
времени шее".

     Џеревод ќ.Ѓрагинской


                          Њагуэй -- американскаЯ агава


     Њагуэй  кажетсЯ мне испариной земли, ее долгим выдохом. ‘ виду он прост
и  необработан,  как  гребень  борозды.  Ђ  создан  упорством  той силы, что
скопилась в его остроконечных листьЯх.
     џ давно воспринимаю растениЯ как выражение чувств самой ‡емли.
     Њаргаритки  -  это  ее  робкие  мечты  о  безгрешности. †асмин -- острое
желание  совершенства.  Ђ  вот  магуэй  --  ее  стихи  об отваге, героические
строфы.
     Њагуэй  рождаетсЯ  и  живет  у самой поверхности земли - щекой к щеке с
бороздой.  Ћн  не  стоит,  выпрЯмившись,  как  свеча мексиканского кактуса -
органе,  а  чуть  клонитсЯ  на  бок  к невозделанной земле, чтобы согреть ее
сыновней любовью.

     Ќет  у  магуэЯ  привычного  стеблЯ  внизу,  который  одухотворЯет любое
растение,  делаЯ  его скорее творением воздуха, нежели земной тверди, и дает
ему  ту  победительную  прелесть,  какой наделена женщина с длинной шеей. Ћн
весь,  как  устойчивый  прочный  бокал,  и  может  вместить в себЯ всю росу,
выпавшую за ночь на равнине.
     ‚  волнах  зноЯ  не  загустевает  сочнаЯ  зелень  его  листьев  и в ней
проступает трогательность луговых трав.
     Ђ  вообще-то  магуэй  дымчато-лилового цвета, который к ночи наливаетсЯ
темнотой.   ‚  мексиканском  пейзаже  главенствуют  эти  темнолиловые  пЯтна
посадок магуэЯ, они как половодье душистых фиалок в далеких горах.
     Њагуэй  длЯ  индейца  --  все равно, что пальма длЯ араба. ќто источник,
кладезь  щедрых  даров.  …го  огромными листьЯми индейцы кроют жилища. Ђ его
волокно  служит  сразу  двум  целЯм. ‚о-первых, оно дает чрезвычайно прочную
нить,  из  которой  плетут  сеть  медового  цвета. €ндеец обычно несет ее на
спине.  ‚о-вторых,  из  нее  получаетсЯ  тончайшаЯ  прЯжа длЯ искусственного
шелка.
     Ќо,  помимо всего, - если магуэю нанести ножевую рану прЯмо в сердце, --
начинает  сочитьсЯ  нектар,  что  загустевает белейшим сахаром. € коль скоро
индеец  --  человек  сломленный,  ему,  как  говорит  Џаскаль о людЯх вообще,
"необходимо  забытьсЯ,  уйти  от  печалей",  длЯ  него эта невиннаЯ жидкость
оборачиваетсЯ   дьЯвольским   напитком,  который  дает  обманную  радость  и
вскипает в нем безумием, дозволЯЯ любить и убивать в едином порыве.
     Њексиканский   магуэй,   убереги   несчастного  заблудшего  индейца  из
великого  рода  ацтеков и майЯ от пьЯного дурмана, таЯщегосЯ в твоем сердце!
„ай  ему  лучше  сотню  листьев  длЯ  кровли, дай канаты и паруса длЯ лодок!
Џусть он отвезет плоды земли своей и станет богаче!
     €  пока  чужие  люди плывут к берегам ’ихого океана, завоевываЯ новые и
новые  рынки,  одари  индейскую  женщину  нежной  лаской твоего шелковистого
волокна,  пусть  она своими руками соткет ткань длЯ свадебного платьЯ. ‘ними
с  индейского  лица  окаменелое  уныние и горестные складки у рта, убери эти
следы векового рабства!

     Џеревод ќ.Ѓрагинской


                       ‘трана, где не заходит солнце


     ’ак  случилось,  что  солнечный  закат  вдруг  совершенно  обессилел от
похвал,  которыми  набита  до  отказа  его смешнаЯ сумка из каких-то нелепых
стеклЯшек.
     Љаждый  человек,  который  мнит  себЯ  поэтом,  да и все, кому не лень,
теребили свою душу, пытаЯсь прочувствовать красоту заката.
     ‚  конце  концов  закат  увЯз  в  чем-то  совсем отжившем, и устал, как
чрезмерно захваленные люди.
     Ђ  Я  его  вообще  не  люблю. џ испытываю к нему настоЯщую ненависть за
предательство:  он,  как осьминог, пачкает своей слизью благородную западную
окраину неба и съедает его жизнь.
     џ  ненавижу его косой взглЯд домашней воровки, когда она уводит от менЯ
день,  который  был  мне  верен  и  не  хотел  покидать  менЯ.  Ќенавижу его
молчаливое  коварство, с каким он незаметно сбрасывает свет, лежащий на моих
коленЯх  большим  сиЯющим початком. џ со злостью глЯжу и глЯжу, как он ловко
перескакивает  с  холма  на  холм  ѓреноблЯ.  €х двадцать, этих холмов, нет,
больше,  и  свет  отважный,  свет  совершенный, уходит, оставлЯЯ вместо себЯ
какое-то вдовье творенье -- унылые сумерки.
     Ђ  Я  не  умею  существовать  без  моего  надежного  днЯ. Ќет у менЯ ни
согласиЯ со словом, ни твердой поступи.
     Ќа  смену  ему приходит час, что зовут робким, хотЯ на самом деле -- это
час  предательства,  когда  землЯ  с  ее  четко  означенными  линиЯми, вдруг
становитсЯ  опасной:  она  точно дорога, что еще торитсЯ, она -- непроглЯдна,
как  морское  дно. дерево кажетсЯ пирамидой из морских водорослей, волшебной
сказкой,  а  мой  каменный  дом  --  чем-то неназванным, в его двери никто не
стучитсЯ, потому что он, скорее всего, не существует.
     Људа  же  уходит  этот  –ыган  закатов  с сетью, полной красных рыбок и
Яванских  апельсинов,  которые  Я  так люблю? Ћн показывает нам лишь спину с
метой  обмана,  а  лица  его,  обращенного к западному краю небосвода, никто
никогда не видел.
     Људа же уходит этот человек с лисьим, вкрадчивым шагом?
     Ђ  вдруг  в  страну  сильных  людей,  где непременно найдетсЯ смельчак,
который  повалит  его  наземь,  как  тщедушного  воришку,  и  вонзит  в него
сверкающую  шпагу  „нЯ,  да так, чтобы он не смог двинутьсЯ с места. € тогда
на лицо, которое „ень покрывает поцелуЯми, не упадет даже слабаЯ тень.
     ’ам,  где  этот захваленный закат был побежден, живут стойкие мужчины и
женщины  --  на  них  можно  положитьсЯ,  они  под стать стройному безгорбому
кедру.  Ћни  не  знают,  что  солнце  должно  прЯтатьсЯ,  а,  стало быть, им
неведомо, что такое -- трусливое бегство. € они там живут, живут.
     “  них  профиль  суровых  агав и ни одним из пЯти чувств они ни разу не
почуЯли  запаха  грифов  ‘мерти.  €  глаза  их,  умиротворенные  светом,  не
поглЯдывают опасливо на край небосвода.
     Ќапоенные  тишиной  белого  полднЯ,  они творЯт нескончаемые строки или
ведут долгую борозду.
     Љогда-нибудь  Я,  точно  вор,  за  спиной  другого вора, пойду по следу
этого  жалкого  циничного  заката,  певца сумерек. ‘начала по городу, где он
всегда  сутулитсЯ.  ‡атем  по склонам холмов, где он скачет ловким циркачом.
Ѓуду идти, пока мы не достигнем земли, на которой ему уготован конец.
     ‚  той  стране, где воздвигли, словно прочную башню из серебра и злата,
день  безобманный,  день с лебединой шеей, можно жить, не услышав ни единого
слова  о  ночной  тьме,  котораЯ  размывает  очертаниЯ горы и крадет двери у
дома.
     ‚  той стране исполинского полднЯ у мужчин те же плечи, что и везде, но
они  все-таки  шире,  шире, потому что ничто их не сужает. Ђ у женщины те же
дела,  что  повсюду:  они  лежат  в  подоле  ее платьЯ, но под лучами белого
солнца  кажутсЯ  мраморными  плодами, которые навсегда избавлены от коварной
осени, что приносит одновременно и багрЯнец и червоточинку.

     Џеревод ќ.Ѓрагинской


                      Њексиканский кактус -- органо


     ќтот  кактус,  он  как вопль иссушенной земли, ее Язык, жаждущий влаги.
‡апорошенный  горЯчим  пеплом,  он  не  знает  радости, даже когда растет на
орошаемой равнине. ‚ его упорном бесстрастии сгустилась боль.
     Ћн  похож  на большую восковую свечу, на вскинутую вверх руку, и потому
в нем есть что-то человеческое.
     Ћдинокий  кактус-органо  в  безлюдном  пространстве смотритсЯ исхудалым
аскетом, ушедшим в свои мысли.
     …му  не  дано такого счастьЯ, как бамбуку или тополю, чьЯ листва творит
"смех  ‡емли".  Ћн  не  испытал  той  радости,  какую  приносит живой трепет
листьев,  и  нет  у  него  ветвей,  которые  сошлись  бы  треугольником  длЯ
весеннего птичьего гнезда.

     …го  зелень  мрачна  и  лишь  на самом верху чуть посветлела от долгого
зноЯ.
     Ћн  смотритсЯ  монахом-отшельником,  равнодушным  к  своей внешности. €
есть в нем спокойное презрение к красе небес, где играют облака.
     …го чеканность подчеркивают четыре продольные борозды.
     Ћргано  исполнен  благородства,  когда  стоит  в  одиночестве, но сразу
что-то  терЯет  в  длинном  рЯду своих собратьев, образующих живую изгородь.
‡десь он в неволе и потому грустит, седеЯ от пыли проезжих дорог.
     Ќо  как  он верно служит людЯм, думаю Я, и проникаюсь к нему нежностью.
Љактус-органо  сторожит  огороды индейцев -- единственное, что у них осталось
от  всех  богатств древних ацтеков. ќти кактусы встают плотной стеной, чтобы
уберечь  маленький квадратик земли бедного крестьЯнина, чьи предки в далекие
времена  владели  бескрайними  просторами.  ’еперь  у него отнЯли почти все,
кроме,  пожалуй,  ‘олнца, его былого божества и тугих ударов ветра -- дыханьЯ
ЉецалькоатлЯ.
     ‡ащищайте,   отважные   кактусы,   верные   кактусы,  вашего  истинного
брата-индейца,  он  такой кроткий, что не может обидеть даже своего врага. €
такой одинокий, как те из вас, что стоЯт на самой вершине холма.

     Џеревод ќ.Ѓрагинской


                ‘лово об алерсе -- чилийской лиственнице


     ќтот  огромный  алерсе,  он,  должно  быть,  видел нас в пору индейской
вольницы,  потом  --  в  колониальном  утеснении,  и  видит теперь во времена
ђеспублики...  „а  и  поди-знай,  какие  еще  перемены  в  нашей истории ему
доведетсЯ увидеть здесь, на земле Џатагонии!
     Њожет,  это  и  есть  тот самый алерсе, которого по велению всемогущего
’оки  взваливали на плечи тем, кто оспаривал право стать касиком. Љак знать,
скорее всего, тот самый...
     ќто  дерево -- чемпион. Ќикто еще не побил три его рекорда. Ќикто его не
превосходит  ни  в  продолжительности  жизни,  ни  в исполинском росте, ни в
альпинизме,  вернее  в андинизме. Ђлерсе достигает шестидесЯти метров, живет
до  шестисот  лет,  как  старец  Њафусаил,  и  прекрасно ладит с высотой три
тысЯчи  метров,  а  его  красноватаЯ  макушка,  точно  пальцем,  отчеркивает
границу, которую заказано переходить деревьЯм.
     Љогда  взбираешьсЯ  взглЯдом  по  его  стволу-колонне к самому верху, в
глазах  начинает  рЯбить.  Ђ  когда  берешьсЯ  считать  его  годы, то и дело
сбиваешьсЯ.  ‚от  уж кто бесспорно одерживает победу в марафонском забеге на
продолжительность  жизни! Ћн, этот ненасытный алерсе, жует и жует столетиЯ с
невозмутимостью Ѓудды и продлевает себЯ во времени.
     Љогда  ботаники  говорЯт  о  нем,  вернее, поют ему хвалу, они с особым
пафосом   расписывают   его   ствол,   награждаЯ  эпитетами  --  "величавый",
"вельможный",   "неповторимый".   €  действительно,  ствол  так  хорош,  что
затмевает  красотой  свою  крону,  да  и  она,  собственно,  вовсе не слепит
барочным каскадом листьев, как некоторые деревьЯ-великаны.
     „ревние  греки,  на  земле  которых  не  было  алерсе,  назвали  бы его
"классическим".   Ѓогословы   восхитились  бы  его  цельностью,  не  задетой
многоликостью Язычества.
     Љак  много  терЯют  разные  деревьЯ  из-за  нелепой сумЯтицы листьев, --
сказал бы алерсе. -- Ђ Я с головы до ног -- един! …дин и в жизни и в смерти.
     …ще  одно  достоинство  алерсе  --  совершенно прЯмой ствол, без единого
изъЯна. ЏрЯмой и все! Ђ
     ‚стречаЯсь  с  облаками, он легко расталкивает их в стороны, рассекает.
ќтот  гигант,  проникающий в небесные глубины, мечтает, чтобы кто-то ласково
погладил  ему  спину,  покрытую  невзрачной,  унылой  шкурой. Ћн страдает от
одиночества,  от  saudade, как сказал бы португалец. ќтот памЯтливый гордец,
этот  исполин,  весь  изрытый  шрамами,  как  Њарафонский вестник, не держит
сердце нараспашку, а упорно хранит все накопившиесЯ тайны.
     …го   пифагорически-прЯмой  ствол,  который  мы  восхвалЯем  неустанно,
выбрасывает  ветви  во все стороны, но они не столь прЯмые, как у сосны, они
чуть  сутулЯтсЯ,  никнут,  и  с  годами  все  заметнее, точь-в-точь, как мы,
потомки  древа  Ђдамова. ђук у него великое множество и они самые разные: от
богатырских до трогательно-нежных, как у младенца €исуса.

     Ќа  любой  из своих законных территорий, алерсе, этот статный красавец,
упиваетсЯ  светом,  прохладой  и  простором.  Ђ  если у нас, в Џатагонии, он
начинает  вдруг  разнеженно  покачивать  головой  в  облаках,  это  вовсе не
баловство,  не  игра.  …му не достает жизненно необходимого света под нашими
чилийскими небесами.
     €  ботаники  и  дровосеки твердЯт о непомерных притЯзаниЯх алерсе, его,
мол,  ничем  нельзЯ  ублажить,  ему  всегда  мало света, он, мол, один хочет
владеть  всеми  лучами  солнца...  €  впрЯмь,  он,  как жестокосердый касик,
истреблЯет  все  растущее  по  соседству, чтобы утолить голос своих корней и
зелень  ветвей. Ђлерсе сражаетсЯ за свет, как германский варвар. Ћн, похоже,
не  растет,  а  как  утопающий,  отчаЯнно  вскидывает  руки,  чтобы глотнуть
воздуха.  €  всех,  кто мешает этому зеленому ’оки прыгнуть в небесную чашу,
он  постепенно  изводит,  уничтожает, пока вокруг этого титана не образуетсЯ
свободнаЯ площадка, которой он владеет безраздельно.
     ‘адовники  всегда стараютсЯ образумить нуворишей, которые по невежеству
надеютсЯ  приручить  алерсе, -- и как можно скорее -- в своих садах и садиках.
ЏустаЯ  затеЯ!  ќто  же  все  равно,  что возмечтать о флагманском корабле в
пруду...
     "Ћн  у вас заболеет, -- говорЯт они. -- ќто дерево уничтожает все вокруг,
а здесь его съест гриб или облепЯт гусеницы".
     ’щеславному  богачу  все равно придетсЯ оставить мечтаниЯ о собственном
‘оборе.  € напрасно он вздумал подчинить своей воле могущественного феодала,
который не желает ввести в такие жалкие ворота конЯ в дорогом убранстве.
     Ђ  как  настойчиво  требует  это дерево прохлады! € чем суровее климат,
тем  больше  в  нем  жизни  и  победного  торжества. Љолкий игольчатый холод
бодрит  его,  как  оленЯ.  €,  точно  из морды оленЯ, вылетает из его ветвей
парок,  когда  после  недельных  дождей встает солнце и сбрасывает вниз весь
застоЯвшийсЯ туман.
     Ќаше  могущественное  дерево  приживаетсЯ  по своей снисходительности в
разных  местах,  но царством своим оно сделало самые удивительные территории
земного  шара. Ћно торжественно сказало -- "„а!" -- ЂлЯске и Џатагонии, северу
…вропы, Љарпатам, Японскому архипелагу и свЯщенным ѓималаЯм.
     Ќу,  а  если  мы встретим алерсе на средних широтах, где ему все чуждо,
то  увидим,  что  он,  этот  ловкий  фокусник, проделывает трюк с долготой и
высотой:  влезает себе на самый верх и только там соглашаетсЯ стать приемным
сыном  всего  краЯ.  ‚озможно,  андские лестницы разрешили б этому смельчаку
подыматьсЯ еще выше, до ледЯного лезвиЯ навахи, котораЯ горЯчит кровь.
     ‡рЯ  на  лесопильнЯх  о  нем  говорЯт  небрежительно,  свысока называют
"дурным".  Ќа  добром  холоде его древесина делаетсЯ слишком тугой, плотной.
Ќо  она  может  быть и неподатливой, и мЯгкой. Ђлерсе, собственно, двуличен,
как  многие  из  нас,  что  тут  сказать...  Џри  своем  могучем сложении он
остаетсЯ гибким и это его свойство высоко ценЯт строители.
     Ќаш  смелый  "Ђделантадо"  устанавливает  границу  длЯ  всех альпийских
деревьев.  ’ам,  где  алерсе остановилсЯ, ни одно из деревьев-альпинистов не
сделает  и  полушага  вперед...  ’ам заканчиваетсЯ восхождение всех хвойных,
дальше  белеют  лишь  голые вершины. „остигнув предела, дерево усмирЯет свой
характер, становитсЯ ниже ростом, чем отставшие от него собратьЯ.
     Њы,  чилийцы,  попадаЯ  в  Љаутин  или  в  ‹ьЯнкиуэ, ждем -- не дождемсЯ
встречи  с  араукарией,  и  можем равнодушно пройти мимо алерсе, не замечаЯ,
что  ноги  наши  утопают  в  мЯгком  ковре его пахучих иголок. ќто похоже на
глупую  партию,  когда  "жертвуют  королем,  чтобы  взЯть  ферзЯ".  ‚едь наш
вылощенный   горделивый  алерсе  вполне  может  померЯтьсЯ  достоинствами  с
"чешуйчатой"  араукарией,  и  говорить  ей  "ты",  ведь  они  --  соседи и, в
сущности, одного ранга.
     Љогда  на самом верху эти деревьЯ случайно стоЯт римской фалангой, наши
глаза  перескакивают с одного на другое, и мы не можем решить какое из них --
лучше.  Ђ  нам  в  ответ  доноситсЯ  их недовольный гул. Џотому что здесь не
существует ни "лучше" ни "хуже", а есть лишь одно слово -- "разные".
     ‚едь Ћтцу-алерсе самой природой велено отличатьсЯ от Њатери-араукарии.
     ‚  этом  патрицианском  сословии,  которое мы зовем "хвойные", мало кто
играет   второстепенную  роль.  Џочти  все  --  высокого  рода:  кедры,  ели,
араукарии,   сосны,   и  не  случайно  эта  каста  вправе  гордитьсЯ  своими
богатырЯми, какие бывают лишь у славЯн и саксов.
     Љогда  мы  не  мешаем  им  жить сообща, в согласии, как наказал Ѓог, то
есть  единым  лесом,  тогда  это  чудо  из  чудес.  Љолонны алерсе похожи на
крестоносцев  или  тамплиеров,  а  самый величественный -- это ђичард ‹ьвиное
‘ердце.  Ћн  -зримое воплощение одиночества. ќтим мистическим одиночеством Я
наслаждалась  в самой глубине Џатагонии раза два, не более, и среди великого
множества  всего,  что хранитсЯ на дне моих глаз -- не только к радости, но и
к  досаде,  --  у  менЯ  есть  нечто  самое дорогое. ќто -- собравшиесЯ вместе
красавцы-алерсе  с  их  мЯгкой,  прохладной  и  таинственной  тенью. Љогда Я
попадаю  в  тропики  или  на сухие земли кастильской Њесеты, да еще живу там
подолгу,  Я  вынимаю  из  груди  пригоршню  этого  зеленого  сумрака,  этого
сурового  вольного  дыханьЯ,  знаЯ,  что  оно защитит менЯ от света, который
тиранит и слепит.
     Џатагонский  Ћтче,  мой  верный покровитель, твоЯ душистаЯ смола уже не
снимет  боль  в  моих  плечах,  уже  не излечит глаза, которые там, в родных
краЯх,  были  свежими бороздами и умели любить твой падающий отвесно взор, --
этот сладостно-зеленый удар кинжала.

     Ђпрель 1945 г.

     Џеревод ќ.Ѓрагинской


                                   ‹одки


     ‹юди  сделали лодки. Ќо лодки, коснувшись воды, осмелели и освободились
от власти людей.
     …сли  вдруг  морЯки  не  захотЯт никуда плыть -- ну мало ли что? - лодки
обрежут все канаты и уйдут сами - вольные и счастливые.
     ЊорЯки  верЯт  простодушно, что им повинуютсЯ все лодки, все корабли, а
меж тем, они сами в их власти.
     ‹одки  будоражат,  тормошат  людей,  которые прохлаждаютсЯ на берегу, и
те, в конце концов, уходЯт в море.
     ‚ообще-то,  суда  спешат  пристать  к берегу, лишь затем, чтобы забрать
душистые  плоды  -- ананасы, финики, золотые бананы. Њоре-океан, как властный
любовник,  нетерпеливо ждет, когда поднесут ему благоуханную свежесть ‡емли,
которую с жадностью будут вдыхать волны, подымаЯсь во весь рост.
     ‘  той  поры,  когда  лодки  сдружились  с  живой  водой,  в  их  душах
проснулось  непокорство.  €м нравитсЯ обманывать капитанов и делать вид, что
они  подчинЯютсЯ их воле. Ђ сами так и норовЯт уплыть туда, где море густеет
от тритонов и встает темно-зеленой стеной из грозных щитов.
     Љапитаны  никогда  не  могут