л  запах
типографской краски, исходивший от прекрасной гладкой бумаги,  где  стоЯла
его фамилиЯ, от печатных знаков и фраз, странно и черно заполнЯвших первую
страницу, наизусть помнил начало рассказа, заранее  представлЯЯ,  что  мог
почувствовать человек, прочитав ее после заглавиЯ  "Ћднажды  осенью",  как
казалось ему, дышавшего самым грустным запахом осени: "„ождь шумел в саду,
стучал по крыше, по навесу  крыльца,  ветер  косо  гнал  по  лужам  темные
кораблики  опавших  листьев..."  Ћн  так  неудовлетворенно   работал   над
начальной фразой, уже написав весь рассказ, так длительно отшлифовывал ее,
удлинЯл, сокращал, переставлЯл слова, убирал эпитеты, что она снилась  ему
как сладострастное наказание, как мука, - но в этой муке было наслаждение,
и оно не имело конца, оно не прекращалось.
   ЏокуриваЯ папиросу, будто бы в состоЯнии  рассеЯнной  задумчивости,  он
ждал у киоска того сладкого тщеславного момента,  когда  кто-нибудь  купит
журнал с его рассказом, и про себЯ повторЯл наизусть начальную фразу,  что
должна обЯзательно броситьсЯ в глаза на первой же странице: "„ождь шумел в
саду,  стучал  по  крыше..."   ЉакаЯ   все-таки   это   была   отточеннаЯ,
восхитительнаЯ фраза, заставлЯющаЯ, конечно, читать дальше, не  отрываЯсь,
в особом грустном восторге перед осенними сумерками в маленьком городке на
берегу реки с оголенным октЯбрьским садом.
   ‹ицо старика продавца за стеклом киоска было до унылости будничным,  он
продавал газеты, отсчитывал мелочь  двумЯ  обмотанными  несвежими  бинтами
пальцами, после чего доставал из-под полочки бумажный кулечек и равномерно
жевал, оставлЯЯ на подбородке крошки лимонных вафелек.
   "—то такое? Џочему не покупают журнал? - думал Ќикитин, глЯдЯ  на  вЯло
жующего  продавца,  который,  разумеетсЯ,  должен  был  отлично  знать   о
серьезности и популЯрности толстого журнала и  вышедший  номер  предлагать
каждому. - ‘казать ему о журнале или не сказать?"
   Ћн торчал у киоска минут двадцать, мешаЯ здесь, его толкали,  и  старик
продавец вдруг подозрительно уставилсЯ на него, привстав из-за кип  газет,
спросил скрипуче:
   - Ђ вам что, молодой человек?
   €  тогда  с  запылавшим  лицом  он  взЯл  журнал  со  своим  рассказом,
просмотрел оглавление, полистал, раскрыл  то  место,  где  черным  шрифтом
ударЯла невероЯтной новизной его фамилиЯ, пробежал первые строчки,  сказал
не без деланного удивлениЯ:
   - Ђ, вышел...
   - Љто вышел? Ќовенькое? Ђвтор-то  кто?  -  €,  по-мышиному  похрустываЯ
вафелькой, продавец взглЯнул на фамилию, на  заглавие  рассказа,  точно  в
безрадостную пустыню посмотрел.
   - ќто мой рассказ, - с  насильственным  равнодушием  человека,  который
перекупалсЯ в утомительном сиЯнии славы, сказал Ќикитин, испытываЯ томЯщее
удовольствие от некоторой вопросительности в выцветших глазах продавца.
   - ‚ы автор?.. ‚ы? Џишете? ’ак-та-ак!.. Ќикогда не видел  таких  молодых
авторов... ‚ы, стало быть, писатель? ЏриЯтно видеть...
   - „а, это мой рассказ,  -  повторил  Ќикитин,  нахмурЯсь,  и  полез  за
деньгами. - „айте мне два журнала. ’о есть три журнала, пожалуйста. “ менЯ
нет ни одного экземплЯра.
   Ћн Явно солгал - у него было два авторских экземплЯра, а  ему  хотелось
купить всю стопку вот этих приЯтно отливающих фиолетовыми  обложками,  еще
не тронутых никем журналов, что были в киоске,  купить  с  необъЯснимой  и
алчной жадностью, будто могли они в одну секунду исчезнуть из киосков, - и
тогда не будет печатных доказательств его  авторства,  так  чудодейственно
что-то решившего в его жизни.
   - Џрозаик Ќикитин? ’ы, что ль? Ћпус свой скупаешь? ‡дорово, что ль!
   ‘ильно  окающий  голос  толкнулсЯ   в   затылок   Ќикитина,   прозвучал
бесцеремонно дерзким артистическим  панибратством,  и  он  поежилсЯ,  ловЯ
ладонью высыпаемую ему продавцом сдачу, обернулсЯ, увидел  молодого  поэта
‚асилиЯ ‚ихрова, уже печатавшегосЯ, уже многим известного  в  литературных
кругах. Ѓыл тот ржановолос, широкоплеч, шумен, похож на  молодого  …сенина
не только молочно-здоровой деревенской внешностью,  но  и  манерой  читать
стихи гулким баритоном нараскат: Ќикитин слышал его  раз  на  студенческом
вечере в университете.
   - Џрозаик... ’алантище!..
   ‚ихров,  в  потертом,  помЯтом  пиджаке,   ворот   поношенной   рубашки
распахнут, плохо причесанные волосы спадали на крепкий  лоб,  обрадованно,
подобно веселому сельскому парню в порыве чувств, фамильЯрно  облапил  его
сзади, говорЯ звучным распевом:
   - —итал рассказ, читал, мы с тобой соседи в журнале,  моЯ  баллада  там
напечатана, не прочел? Џрочти! Ђ Я твой опус прочел,  -  хорошо,  здорово!
Љак у тебЯ там? "Ћгоньки шевелились в темноте", что-то вроде  так...  ќто,
брат, прЯмо строка из стихов! ’алантище ты, Ќикитин, прорвешь пелену  и  в
—еховы на белом коне выедешь! Њо-ло-дец, прозаик, мо-ло-дец!
   - ’ы в какую сторону?  -  спросил,  краснеЯ,  Ќикитин  и  покосилсЯ  на
продавца, который пожевывал вафельки, прислушиваЯсь к барабанному баритону
‚ихрова. - ’ы не в центр?
   - ‚ центр так в центр! Џошли. ѓонорарий получил? Ћбмоем? ’вой  рассказ,
первую ласточку, и мою балладу! Џосидим где-нибудь.  Џоговорим  за  жизнь.
Џоедем в Џарк культуры, на чистый воздух! “ тебЯ как  -  дети  не  плачут?
†ена не ждет? ’еща со скалкой не встречает?
   - Ќет, Я один.
   - Џотопали на троллейбусную остановку, —ехов! ѓрех первый рассказ-то не
отметить! —тоб дорожку обмыть и выстелить чистенько, понимаешь  ты.  Ѓелой
скатеркой в славу! Џрозаик, чертище, божьЯ искра у тебЯ, понимаешь ты?
   Ќикитин хорошо помнил, что сначала звенела в  душе  легкаЯ  праздничнаЯ
радость ("наконец-то случилось важное  в  его  жизни,  удивительное!"),  и
оттого, что напоминанием о случившемсЯ лежали рЯдом на столике  журналы  с
его рассказом, и от знойного солнечного июньского днЯ, чудесно сверкающего
в густой листве –ентрального парка, в разноцветных стеклах  летнего  кафе,
куда они зашли в эту дневную пору, и  от  первой  выпитой  рюмки,  приЯтно
затуманившей  нескончаемые  его  муки  работы  по  ночам,  и  оттого,  что
открывалось новое и  прекрасное  в  его  жизни,  он  неизбывно  чувствовал
веселую  доброту,  растроганность,  щедрость,  любовь  ко  всем  людЯм,  к
предметам, к прохладной тени на полу, к жаркому солнцу начавшегосЯ лета, -
на терраску веЯло  запахами  дерева,  пресной  листвы,  нагретым  воздухом
чистеньких и подметенных вокруг кафе аллей.
   Ћн с непроходЯщим наслаждением  слушал  ‚ихрова,  много  говорившего  о
поэзии прозы, о деталЯх рассказа, о боге, который волшебно водит  кончиком
пера   в   магические   мгновениЯ   работы,   о   том,    что    некоторым
фронтовикам-единицам выпала  судьба,  посчастливилось  остатьсЯ  в  живых,
чтобы сказать то, чего другие не  скажут.  €,  слушаЯ  ‚ихрова,  влюбленно
глЯдел в его  здоровое  лицо,  в  искристые  голубые  глаза,  страстные  и
горЯчечные увлеченностью пойманной мысли, на ржаные  волосы,  падавшие  на
лоб,  и  думал,  какой  все-таки  любопытный  парень  этот   ‚ихров,   как
самозабвенно верит в искусство и работу, в кристально отточенное изЯщество
слова, над чем ежедневно мучилсЯ сам. Ћн слушал и укорЯл себЯ за  то,  что
не знал его гак близко раньше, до  этой  встречи,  а  знал  лишь,  что  он
воевал, заканчивал университет,  печаталсЯ  и  слишком  подчеркнуто  окал,
играЯ под простоватого парнЯ.
   ‚ихров произносил тосты за грубую и мужественную прозу, за  женственную
поэзию, за  всю  литературу,  за  ненормальных  человеческих  особей,  так
называемых писателей, которые выдумывают вторую жизнь  божественной  волей
воображениЯ; потом ‚ихров начал читать последние,  еще  не  опубликованные
лирические стихи.  Ђ  Ќикитин  чем  больше  пил,  тем  больше  восторгалсЯ
‚ихровым,  его  талантом,  умом,  душевной  тонкостью  и   после   каждого
прочитанного стихотворениЯ говорил: "‚еликолепно, здорово, отлично!"  -  и
порывалсЯ обнЯть его в  избытке  восхищениЯ  и,  окончательно  покоренный,
раскрытый, обнаженно-добрый, дважды поцеловал его, едва не плача от любви.
   Ќо,  растроганный  наплывом  восторга  и  доброты,  он   с   внутренним
ликованием все времЯ помнил: судьба поставила значительную  и  драгоценную
веху на  нелегком  его  пути.  „а,  начиналась  новаЯ  полоса  его  жизни,
долгожданнаЯ, счастливаЯ;  этот  первый  напечатанный  в  толстом  журнале
рассказ  должны  заметить,  поЯвЯтсЯ  статьи  на  полосах  газет,   мнениЯ
критиков, единодушно  утверждающие  свежий  дар  одними  даже  заголовками
"’алантливый  рассказ"  или  "’алантливаЯ  лирическаЯ  проза".   €   будет
радостное признание, начало  известности,  имЯ  его  откроетсЯ  лучезарной
вспышкой и станет любимым. €  сбудетсЯ  наконец  давнЯЯ  и  лелеЯннаЯ  его
мечта, как бы пришедшаЯ из сладкого сна: он едет в метро,  в  троллейбусе,
случайно бросает взглЯд на девушку, читающую книгу, и видит  свое  имЯ  на
обложке, свои строчки на  страницах,  знакомые  фразы,  его  фразы...  "Ћн
хлопнул дверью и сбежал с крыльца под шумЯщий дождь в  тополЯх..."  "џ  не
встречу, - сказал он грубо. - Џрощай!" - "Ќет, - сказала она  и  погладила
его по плечу. - џ приеду, даже если ты не встретишь..."
   Ћн тоже произносил тосты,  пил,  предлагал  выпить  еще,  слушал  стихи
‚ихрова, умилЯлсЯ и голосом ‚ихрова,  и  его  совсем  на  днЯх  написанной
любовной лирикой, пронзительной, грустной туманностью ощущений двух людей,
его и ее, что расстались осенью на вечернем полустанке, озаренном  тлеющим
над рельсами закатом, думал влюбленно, что  несомненно  и  навсегда  обрел
сегоднЯ  друга,   единомышленника,   одинаково   чувствующего,   одинаково
понимающего, и был одновременно переполнен неизбывной  радостью:  "„а,  мы
сидим здесь, а ведь напечатан мой  рассказ,  и  впереди  еще  много  будет
рассказов!.."


   ‚ этом летнем немноголюдном кафе они сидели до сумерек и не  переставаЯ
читали стихи, с жаром и страстью говорили о вечной  магии  точного  слова.
("‘лушай,  слушай,  какаЯ  простота  и  гениальность:  "‡везда  печальнаЯ,
вечернЯЯ звезда! ’вой луч осеребрил увЯдшие равнины..." €ли вот: "џ  помню
чудное мгновенье: передо мной Явилась ты..." ќто же с ума сойдешь: "Џередо
мной Явилась ты, как мимолетное виденье, как гений чистой красоты..." Ђ ты
вот вникни только: "ђоссиЯ, нищаЯ ђоссиЯ, мне избы серые  твои,  твои  мне
песни ветровые - как слезы первые любви!"  Ќаписать  такое  -  и  помереть
спокойно  можно!   ‚еликаЯ   литература,   мировые   гиганты!")   ‘порили,
соглашались, перебивали друг  друга,  плакали,  теперь  повторЯЯ  наизусть
волшебные строки любимой прозы ("’амань - самый скверный городишко из всех
приморских городов ђоссии..." -  вот  удивительное  начало  рассказа,  вот
удивительное колдовство настроениЯ! ‹ермонтов бесподобен! Ђ —ехов - как он
умел заканчивать свои рассказы! Џомнишь фразу: "Њисюсь, где  ты?"),  опЯть
произносили тосты,  пили  на  десерт  какой-то  парфюмерно-сладкий  ликер,
запивали его кофе, объЯснЯлись друг другу  в  любви,  клЯлись  в  верности
литературе, глаголу и эпитету, во взаимной  мужской  дружбе  оставшихсЯ  в
живых фронтовиков ("…диницы нас, ‚адим, остались, единицы!")  и,  наконец,
будто вынырнули из тумана, опомнились  -  голубизна  сумерек  сгущалась  в
аллеЯх парка. ђасплатились щедро и  оба  встали  под  насмешливый  шепоток
официантов, - видимо,  несмотрЯ  на  щедрую  широту  платившего  по  счету
Ќикитина (он искренне обиделсЯ, когда ‚ихров полез за деньгами), принимали
их за не совсем нормальных людей: разговор  о  литературе,  крики,  споры,
слезы на глазах и обтрепанные  пиджачки  ЯвлЯли  непонЯтное  и  загадочное
противоречие.
   Ђ  когда  пошли  по  аллее  парка,  подуло  предвечерней  прохладой  по
разгорЯченным лицам, ‚ихров, потный, возбужденный,  широко  расстегнув  на
выпуклой груди рубашку, ржаные волосы прилипли ко лбу, охватил одной рукой
Ќикитина и в хмельном упоении, не в силах остановитьсЯ, улыбаЯсь  чему-то,
начал читать стихи Ѓунина проникновенным, чуть охрипшим голосом.
   "Ћтличные стихи, - думал потрЯсенно Ќикитин,  вслушиваЯсь  в  сниженный
баритон ‚ихрова и вместе слушаЯ счастливо поющую струнку в самом  себе.  -
‚се отлично, и мне не стыдно, что Я немного пьЯн. Ќо почему  мы  встали  и
так рано ушли из такого уютного длЯ разговора кафе?"
   € как-то невозможно было  Ќикитину  подумать  и  согласитьсЯ,  что  вот
сейчас они выйдут из парка в  толпы  прохожих  на  темнеющих  улицах,  где
бледным светом зажигались фонари, и расстанутсЯ,  то  есть  ‚ихров  кончит
читать стихи, перестанет  говорить  об  алмазном  блеске  слова  в  поэзии
Ѓунина, сЯдет в  троллейбус,  уедет  куда-то  на  окраину  Њосквы,  а  он,
Ќикитин, доедет в метро до  Џавелецкого  вокзала  и  за  углом  переулочка
увидит  на  втором  этаже  старого,  облезлого  дома  окно  своей   унылой
комнатенки, пахнущей плесенью и обветшалой, древней мебелью. Ќет, нет,  их
разговор и восторг, их доброту друг к другу, к литературе, ко  всем  людЯм
невозможно было просто так прервать,  закончить:  ведь  все  было  сегоднЯ
необыкновенно!
   - —естное слово, ‚асилий, мне не хочетсЯ домой, и рано  еще,  -  сказал
Ќикитин. - Њожет, пойдем пешком до центра?
   ’огда ‚ихров предложил "на  посошок"  просвежитьсЯ  по  Њоскве-реке  на
водном  трамвайчике,  вечерами  свободном,  не  заполненном   пассажирами,
курсирующем до  Љунцева  и  обратно,  сесть  можно  на  пристани  в  Џарке
культуры, а сойти где-нибудь в  городе,  -  и  Ќикитин  обрадовалсЯ  этому
предложению.
   Ќа речном трамвайчике зашли в буфет, чтобы выпить  по  последней  рюмке
коньЯку,  и  здесь  ‚ихров   донжуански   мигнул   буфетчице,   низенькой,
полногрудой, черноглазой, в накрахмаленном халатике, нараспев прочитал  ей
лирическую строчку из  Ѓлока:  "€  каждый  вечер,  в  час  назначенный..."
Ѓуфетчица захихикала, расставлЯЯ  на  влажном  пластике  рюмки,  кокетливо
повела бровЯми: "‘туденты, видать? ‘типендию получили?  Џразднуете?"  -  а
‚ихров приЯтельски обнЯл Ќикитина и сказал ей, что перед прекрасными очами
прелестной  женщины  молодой,  талантливый  писатель,  и  посоветовал  ему
немедленно подарить, сделать дарственную надпись на экземплЯре  журнала  с
рассказом: "Џусть, ‚адим, читает народ..."
   Ќикитин, сконфуженно переспрашиваЯ ее имЯ, тут же быстро сделал надпись
в журнале под заглавием рассказа и, расплачиваЯсь за  коньЯк,  принЯл  вид
богатого человека, не считающего деньги, не  обратил  вниманиЯ  на  сдачу,
положенную буфетчицей на мокрое блюдечко.
   ‡атем совсем одни они сидели в нижнем, Ярко освещенном салоне, заказали
зачем-то шампанское, снова говорили, читали  стихи,  смеЯлись,  обдуваемые
водЯной прохладой, нефтЯным ветерком в открытые  окна,  за  которыми  шла,
шумела мимо бортов москворецкаЯ  волна;  трЯссЯ  пол  от  глухой  вибрации
винтов, город сдвигалсЯ, поворачивалсЯ куда-то, плыл огнЯми над гранитными
набережными, и спустЯ немного стало в салоне хаотично, уютно и весело.
   Ќикитин был в состоЯнии любвеобильного блаженства (ему  не  жалко  было
снЯть  и  рубашку),  сорил  деньгами,  угощал   шампанским   и   шоколадом
черноглазую  буфетчицу,  ее  помощницу,  сонную  толстую  женщину,  угощал
коньЯком двух парней-матросов с  наглыми  загорелыми  лицами,  то  и  дело
забегавших поглазеть, как гулЯют в салоне два чокнутых человека, ничем  не
похожих на писателей. Ђ буфетчица  не  без  ложной  угодливости  приносила
теперь на подносе  бутылки  прЯмо  в  салон;  Ќикитин  совал  ей  небрежно
скомканные деньги, не спрашивал сдачу, потому что не прекращались тосты за
литературу, за жизнь, за будущее,  за  прекрасных  женщин.  Џотом  ‚ихров,
притомленный несколько, закрыл глаза и, подперев кулаком скулу, попробовал
было затЯнуть густо  и  рокочуще  "€з-за  острова  на  стрежень",  женщины
подтЯнули сначала дружно, но спохватились, зашикали друг на друга  ("’ише,
а то подумают  -  фулиганство!")  и,  хихикаЯ,  стали  показывать  пальцем
наверх, где на открытой палубе сидели, кутаЯсь в плащи, два-три пассажира,
они должны были сойти, кажетсЯ, в Љунцеве.
   € в наркотическом  угаре  разговоров,  в  непрекращающемсЯ  возбуждении
Ќикитин времЯ  от  времени  не  особенно  отчетливо  слышал  голоса  среди
накуренного, оголенно освещенного салона, видел незнакомые лица, женские и
мужские, недоверчиво удивленные его щедростью, неблизкие ему, неинтересные
("Џочему эта буфетчица хихикает поминутно и  морщит  губы,  и  поглЯдывает
как-то намекающе? €  почему  у  нее  красивые  глаза  и  какой-то  плоский
некрасивый рот?"), и тогда притупленный укол мутного  стыда  ("—то  же  со
мной происходит? ‡ачем Я это делаю?") словно отрезвлЯл его.
   ’олько в двенадцатом часу они сошли  с  трамвайчика  вблизи  кинотеатра
"“дарник", и  Ќикитин,  еще  не  остывший,  еще  расслабленный  всем  этим
необычным днем и необычным вечером, начал убеждать  ‚ихрова,  что  посадит
его в такси, не пойдет домой, пока не  проводит  его  до  такси...  €  они
двинулись к стоЯнке по набережной в  сторону  Ѓалчуга,  спотыкаЯсь,  часто
останавливаЯсь  возле  каменного  парапета,  чтобы  закурить  (курили   же
беспрерывно) и до конца  высказать  свою  расположенность  друг  к  другу,
найденное единство душ и еще раз напомнить о том, что  обЯзательно  должны
встречатьсЯ.
   €м повезло: зеленый  огонек  такси  одиноко  замерцал  на  повороте  из
провала ЏЯтницкой, приближаЯсь к стоЯнке около моста, они заорали  "але!",
замахали   руками,   машина   затормозила.   Ћни   по-братски    обнЯлись,
расцеловались   -   и   Ќикитин   вдруг   осталсЯ   один,   неуспокоенный,
взбудораженный, казалось,  вмиг  мелькнувшими  часами  разговоров,  питьЯ,
курениЯ, единомыслиЯ, восторженных открытий, и вроде сейчас ему не хватало
чего-то.
   Ќа Ћвчинниковской набережной, напротив кинотеатра "‡арЯ", без зажженных
реклам, по-ночному темного, на углу пригашенной ЏЯтницкой, редко желтеющей
верхними  окнами,  сидела  на  парапете  под  фонарем  группа  парней,  и,
вероЯтно,   после   киносеанса,   они,   посмеиваЯсь,    переговаривались,
поплевывали с ленцой в черно-маслЯнистую воду Љанавы;  один,  сутуловатый,
крЯжистый, в коротеньком пиджачке,  мотаЯ  широкими  брюками,  как  бы  от
нечего делать, длЯ собственного развлечениЯ, выбивал чечетку на тротуаре.
   - ќй, друг, нет закурить?
   Џарень этот свистнул, завидев на набережной одинокого Ќикитина, и когда
тот, слегка пошатываЯсь, подошел, охотно протЯгиваЯ пачку ("Џожалуйста!"),
парень   беззастенчиво,   стремительно    подцепил    ногтЯми    сигарету,
поинтересовалсЯ, кивнул на остальных:
   - ‚сем даешь? “ всех кончилось, пусто у нас, кореш...
   - „а, да, конечно, закуривайте, ребЯта.
   …го обступили, толкаЯсь, и потЯнулись к  пачке,  быстрые  пальцы  жадно
выдергивали сигареты; под светом фонарЯ окружили его чужие лица,  молодые,
настороженные, чудилось, не доверЯющие его щедрости, но оттого,  что  было
сегоднЯ в Џарке культуры и в светлом салоне речного  трамвайчика,  оттого,
что сегоднЯ свершилось в его жизни, он, рассовываЯ в руки парней сигареты,
улыбалсЯ им, говорил с наивной широтой счастливца:
   - ЉакаЯ же это ерунда, ребЯта! „огадываюсь - нет денег на сигареты. ‚се
мне знакомо. “ менЯ бывало - ни копейки.
   - —то? - спросил  крЯжистый  парень,  подозрительно  ощупываЯ  Ќикитина
остро-раскосыми глазами. - —то сказал?
   - џ очень хочу купить вам всем  сигареты,  ребЯта,  ведь  Я  знаю,  что
такое, когда  нет  ни  копейки,  -  сказал  Ќикитин,  киваЯ,  подхваченный
соучастливой добротой к ним и ничуть не разочарованный этой встречей,  где
нужна  была  его  помощь,  на  этой  затихшей  до  рассвета  ЏЯтницкой,  с
потушенными рекламами  маленького  кинотеатра  "‡арЯ",  в  синевато-летней
прозрачности ночи. "„а, да, - подумал он, - мне не хочетсЯ идти  домой.  џ
могу хоть целую  ночь  бродить  по  Њоскве,  встречать  поздних  прохожих,
закуривать, знакомитьсЯ, разговаривать с ними, вот как  с  этими  парнЯми.
Љак это прекрасно - знакомитьсЯ с людьми!"
   - ‡наете что? - сказал Ќикитин дружелюбно и просто. - …сли "Ѓалчуг"  не
закрыт, пойдемте в ресторан, купим  сигарет,  какого-нибудь  вина  выпьем,
поговорим... •отите, ребЯта?
   - ‡а чей  счет?  Љто  платить  будет?  -  спросил  крЯжистый  парень  в
коротеньком пиджачке, но подумал и сейчас же  толкнул  кого-то  в  сторону
ресторана "Ѓалчуг" за мостом. - „уй туда!
   ‘разу  двое  парней  бросились  через  пустынный  мост   к   ресторану,
светившему сквозь зашторенные окна; и видно  было,  как  застучали  они  в
задребезжавшую на всю улицу стеклЯнную дверь, затем поЯвилась  за  стеклом
фигура швейцара, донеслись требовательные голоса: "Ћткрой, папаша!"  -  но
дверь не открылась, темнаЯ фигура швейцара исчезла, после  чего  двое  эти
вернулись; один из  них  возбужденным  шепотом  сказал  что-то  крЯжистому
парню, и тот, хмыкнув, свинцово  уперсЯ  глазами  в  переносицу  Ќикитина,
спросил, растЯгиваЯ слова:
   - ’ы, фраер! ‡нал, что "Ѓалчуг" закрыт?
   - †аль. —то ж, очень жаль, - разочарованно сказал Ќикитин и вздохнул, -
а мне хотелось, ребЯта...
   - ‚рал, бухарик? - со  злой,  игривой  нежностью  выговорил  парень  и,
откинув  пЯтерней  лохматые  волосы,  будто   хотел   ударить,   подмигнул
остальным, стоЯвшим молчаливой группой. -  “гощать  хотел,  а  денег  нет!
„енег-то у тебЯ - ни копьЯ!
   Ќикитин смотрел на скуластое лицо его,  не  ощущаЯ  опасности,  как  не
ощущают боли  или  насмешки  сверх  меры  счастливые  люди,  и  было  лишь
непонЯтно, даже оскорбительно ему подозрение в обмане.
   - Ќет, - сказал он искренне. - ’ы напрасно... деньги у менЯ есть.
   - ‚решь, нету у тебЯ грЋшей! Ђ ну покажи! - угрожающе  и  требовательно
крикнул парень - и в этом резковатом "а ну" зазвучала нотка жесткой  силы,
и еще нечто хищное, ночное возникло  в  раскосых  глазах,  в  широких  его
скулах.
   € Ќикитин, уже трезвеЯ от его недоброго взглЯда, от  этого  неприЯтного
голоса, увидел, как группка парней, исподлобно наблюдаЯ за ними, чуть-чуть
зашевелилась под фонарем и замерла в  напрЯжении.  "‘ейчас  что-то  должно
случитьсЯ", - подумал  Ќикитин,  разом  почувствовав  сквозной  холодок  в
груди, и, понимаЯ глупость положениЯ и не понимаЯ того,  что  он  зачем-то
вроде бы должен оправдыватьсЯ перед парнем, усмехнулсЯ обиженно ему.
   - ’ы большой чудак, Я вижу, - сказал Ќикитин, нащупал в заднем  кармане
скомканные деньги, наугад вынул новенькие пЯтьдесЯт рублей и показал их. -
Ќет, Я хотел с вами, ребЯта...
   ‚ ту же секунду рука парнЯ крючкообразно мелькнула  впереди,  движением
защитительного инстинкта Ќикитин отдернул свою руку, пальцы  парнЯ  успели
вцепитьсЯ в  край  пЯтидесЯтирублевки,  рванули  к  себе,  выхватываЯ  ее,
послышалсЯ звук разрываемой купюры, и парень торопливо отступил на  шажок,
выговариваЯ хриплой задышкой:
   - Ђ ну, отдай всю бумагу, бухарик! Ћтдай сюда!
   Џозже, вспоминаЯ ту ночь, Ќикитин  думал,  что  если  бы  тогда  парень
спокойно попросил у него денег -  пЯтьдесЯт  или  сто  рублей,  то  он  не
отказал бы ему и был бы, наверное, доволен, совершив пьЯный акт добра.  Ќо
было иначе.
   - ‡ачем же? - шепотом выговорил Ќикитин, сначала не  сообразив,  почему
парень не попросил  у  него  деньги,  а  злобно,  несправедливо  попыталсЯ
вырвать их, и мгновеннаЯ знойнаЯ волна темной жути, слепЯщей  ненависти  к
этому парню, к его коротенькому пиджачку, к раскосым воспаленным глазам, к
каждому его отвратительному жесту опалила Ќикитина; он договорил, заикаЯсь
даже:
   - ’ут вас шестеро... а Я с тобой хочу  дратьсЯ,  п-парень!  Ќу  что  ж,
д-давай!..
   €, готовый дратьсЯ, сунул клочок денег в карман, стиснул кулаки, шагнул
вперед отрешенно.
   - Ќе подходи, падло! џ  сифилитик!  Ќе  подходи!  -  взвизгнул  парень,
исказив рот не то судорогой испуга, не то изумлением  при  виде  внезапной
отрешенности Ќикитина, и, отхаркнувшись, плюнул; плевок не  попал  в  лицо
Ќикитина, белым пЯтном прилип к груди, и  только,  как  в  тумане,  уловив
узкие глаза парнЯ, Ќикитин кинулсЯ к нему и с  ненавистью  и  наслаждением
ударил его в костистый, лЯзгнувший  челюстью  подбородок,  в  мокрый  рот,
захрипевший заглушенным криком. Ќо сзади что-то черно  и  сильно  оглушило
его по голове, фонарь  качнулсЯ  вбок,  мостоваЯ  жестко  царапнула  щеку,
замелькали, хрипЯ, вскрикиваЯ, тени над ним,  забегали  вокруг,  заскакали
ноги, по-звериному пронзил его чей-то голос: "‚ печенку бей, в печенку!" €
он, чувствуЯ острые удары ног  под  ребра,  под  грудь,  охваченный  одной
сумасшедшей и  мстительной  мыслью:  "ЏоднЯтьсЯ,  лишь  бы  поднЯтьсЯ!"  -
рванулсЯ с земли, упираЯсь в асфальт  двумЯ  руками,  неимоверным  толчком
вырвалсЯ из топота, толчеи окружавших  его  ног,  метнулсЯ  вправо,  влево
среди полубезумных,  почти  нечеловеческих  лиц,  объединенных  одинаковым
оскаленным волчьим выражением,  будто  возбужденных  видом  крови.  €  без
ощущениЯ боли ударов, подчинЯЯсь незнакомой, взорвавшейсЯ в  нем  дикости,
крича неистово и страшно: "’русы! ‘волочи!" - моталсЯ в окружении тел, бил
по этим ненавистным лицам, нагибаЯсь,  выворачиваЯсь,  едва  не  падаЯ  от
бешено вложенной в сжатые до онемениЯ кулаки силы, как  обреченный  дорого
отдать  свою  жизнь.  ‚  то  же  времЯ,  безобразный,  наверно,   упоением
неистовства, он, еще одержимый памЯтью зрениЯ, лихорадочно искал  взглЯдом
лицо широкоскулого парнЯ, стараЯсь прорватьсЯ лишь к нему, но тот возникал
и пропадал за чьими-то спинами,  плечами  и  там  пронзительно  вскрикивал
подсказывающим голосом: "Ќа землю его, на землю!"
   Ќо когда на счастливый миг (это был  счастливый  миг!)  он,  задыхаЯсь,
слыша, как трещит на нем пиджак, разрываемый  в  разные  стороны  крючьЯми
рук, сквозь удары и пинки прорвалсЯ к парню, тот издал устрашающий  взвизг
горлом, отступаЯ вдоль парапета набережной к мосту, и тут словно бы вокруг
образовалась  пустота,  прекраснаЯ,  справедливаЯ  пустота,  теперь  никто
почему-то уже не мешал им, а парень отходил по  мосту  боком  и  спешащими
рывками вытаскивал что-то из кармана брюк, и вдруг блеснул  длинной  иглой
распрЯмленный складной ножичек с серебристым тоненьким лезвием. €  странно
было - этот стальной блеск ножичка не вызвал у Ќикитина страха,  наоборот,
его  слепо,  неудержимо  и  Яро  кидала  к  парню  какаЯ-то  разжатаЯ   до
беспамЯтства пружина ненависти, которую ничем не мог в себе сдержать, и он
упоенно, молитвенно, как в бреду, шептал:
   - Ќу, отлично, теперь мы один на один... ’еперь Я узнаю, стрелЯл ли  ты
когда-нибудь по танкам... ("‡ачем Я говорю это? Џочему это Я говорю?")  Ћ,
теперь все будет как надо, трусливаЯ ты сволочь... ’акие и в  войну  были!
Ћ, такие, как ты, были еще в „ревнем ђиме... ("Љакой ђим? ‡ачем?") Ќу  что
ж, ты или Я?.. Џосмотрим! ’ы или Я?..
   - Ќе подходи-и! ‘ердце проколю!  -  заревел  горловым  голосом  парень,
исступленно  трЯсЯ  лицом,  так  что  волосы  забили  по  вискам  его,  и,
прижавшись боком к перилам моста, остро выставил кулак с" посверкивающим в
нем прЯмым лезвием.
   „олжно быть, так озверело,  устрашающе  и  утробно  кричал  первобытный
человек, встречаЯ черной ночью сильного врага  мужского  рода  близ  своей
пещеры, замахнувшись, нацелЯсь смертельно-угловатым камнем, чтобы  сделать
прыжок и раздробить череп самцу чужого племени. Ќо пещеры не было, не было
первобытного человека, была спЯщаЯ ЏЯтницкаЯ, закрытый ресторан  "Ѓалчуг",
мост через Љанаву, широкоскулый, с омерзительно разбитым  носом  парень  и
он, Ќикитин, неузнаваемо окровавленный, истерзанный, в разодранных пиджаке
и рубахе, глотавший кровь, наполнЯвшую рот, готовый в бешенстве и  правоте
бить, ломать, разрушать,  защищать  себЯ,  свою  наивность  и  что-то  еще
нематериальное, оскорбленное,  раздавленное,  но  все-таки  в  те  секунды
Ќикитин уже не был Ќикитиным, а это придавало пещерно-дикое безумие  тому,
что он делал тогда...
   - •очу, чтобы ты все запомнил, сволочь!.. Ќет, Я этого не хотел!.. Ђ вы
шестеро на одного... Ќет, нет, не в деньгах дело! -  одеревенелыми  губами
шептал бредово Ќикитин, подступаЯ к парню, к напрЯженно  подрагивающему  в
его кулаке тоненькому, как игла,  лезвию.  -  Ќу,  спрЯчешь  нож?  €ли  не
спрЯчешь? ‘прЯчешь? €ли?..
   - Ќе ле-езь! Џроколю мошонку, падло! - опЯть взревел парень первобытным
голосом угрозы и страха.
   €  в  следующий  миг  Ќикитин  почувствовал  -  по  левой  кисти  болью
скользнуло  горЯчее,  твердое,   шатнулись   впереди   выкаченные   злобой
воспаленные глаза парнЯ, черно открытый, сипом дышащий  рот,  на  короткий
момент увидел кровь на левой кисти, тотчас  понЯл,  что  парень  задел  ее
ножом,  и,  отклонЯсь,  изогнувшись,  правой  рукой  ударил  его  снизу  в
подбородок, услышал животный взвизг, выкрик ругательства,  и  опЯть  перед
ним  промелькнуло  полосами  измазанное  по  скулам  красным  лицо  парнЯ,
выкаченные из орбит глаза,  и  он  снова  ударил  по  близкому,  влажному,
отвратительному лику, с мстительным сладострастием вкладываЯ в  эти  удары
нечто жгучее, клокочущее в его душе, кипЯщее и невыкипающее.
   Џотом сзади что-то тЯжкое и темное обрушилось на него,  резким  толчком
свалило с ног, и посреди суматошного топота вблизи головы, пинков, свиста,
сквозь звон, заложивший  уши,  дошли  до  сознаниЯ  два  неЯсных  вскрика,
похожих почему-то на два обрывка ваты, летЯщих по воздуху:
   - ухер! ухер! - € показалось ему: странно опустело везде,  и  нависла
над ним тЯгуче звенЯщаЯ тишина.
   ’огда он вскочил, выплевываЯ кровь, шатаЯсь от чугунного шума в голове,
но его властным охватом стиснул  со  спины  какой-то  незнакомый  человек,
говоривший ему: "’ихо, тихо!" - и, как в другом мире, увидел  он  парнЯ  у
перил моста. …го держали за  плечи  два  милиционера,  жирные  размазанные
полосы обезображивали его широкий нос, его скулы; ножа  не  было.  Џарень,
обессиленно вырываЯсь, дергаЯсь, не говорил, а выкашливал горлом:
   - ел домой, а он прицепилсЯ, гад!.. ЏьЯнь проклЯтаЯ! ел домой,  а  он
деньги стал требовать, гад!
   Ђ Ќикитин еле стоЯл, покачивалсЯ на  ослабевших  ногах,  не  было  силы
сказать ни единого слова, он только улыбалсЯ страшной улыбкой.
   ‚ милиции, куда привели их, парень рыдающим голосом  кричал,  повторЯЯ,
доказываЯ, что он шел из кино домой,  а  та  вон  проклЯтаЯ  пьЯнь  начала
приставать, полезла по его  карманам  и  вырвала  деньги,  полсотни,  -  и
истерическими жестами  показывал,  каким  образом  все  было:  выворачивал
наизнанку карманы и потрЯсал перед дежурным  порванной  пЯтидесЯтирублевой
бумажкой. Љапитан, брезгливо-суховатый, широколобый, глЯнул  из-за  стойки
взором  внимательной  подозрительности,  взЯл  обрывок  пЯтидесЯтирублевки
("Ќ-ну-ка...") и положил на стол. Ђ  Ќикитин,  усаженный  милиционером  на
крепкую, обшарпанную скамью, смотрел на  парнЯ,  вспоминаЯ  его  ощеренное
лицо в момент плевка ("џ сифилитик!"),  его  хрипевший  злобой  и  страхом
окровавленный рот во времЯ драки на мосту ("‘ердце проколю!") - и едва  не
плакал от бессилиЯ и ненависти: им не дали додратьсЯ один на один, там, на
мосту, кто-то из тон стаи по-темному, по-трусливому нанес ему удар  сзади,
свалил наземь, подставив ногу, и сейчас,  вот  тут,  в  милиции,  где  без
какого-либо сочувствиЯ  не  могло  быть  пониманиЯ  ни  одной,  ни  другой
стороны,  невозможно  было  бы  даже  рассказать,  объЯснить  подробности,
причины всего, что произошло на набережной. ‚ыкрики парнЯ, его  объЯснениЯ
- "пьЯный псих, бухарик", приставал,  требовал  деньги  и  затем,  получив
отказ, полез по карманам, чему доказательство - разорваннаЯ купюра, -  это
еще чем-то могло приблизитьсЯ к видимости правды, но то, что мог  и  хотел
бы объЯснить  Ќикитин,  выглЯдело  необыденным,  из  рЯда  вон  выходЯщим,
ненормальным, а значит, затушевывало истину или ЯвлЯлось неправдой.
   "‚едь сегоднЯ, именно сегоднЯ произошло главное  в  моей  жизни,  и  Я,
наверное, был счастлив, если это и есть счастье,  и  просто  мне  хотелось
быть добрым ко всем на свете и к этим незнакомым парнЯм, которых  случайно
встретил..."
   "’о есть как это добрым? Љонкретнее".
   "Ќу, у менЯ были деньги, а у  них  не  было  сигарет,  и  мне  хотелось
угостить их. „а, купить сигарет, посидеть с ними и поговорить".
   "Ќочью? ‘ незнакомыми людьми? ‘ какой целью?".
   "‚ы понимаете - мне хотелось быть добрым. ‘о всеми. ђазве с вами  этого
не бывает?".
   "Њы, гражданин, все должны  быть  добрыми.  Ќо  по  какой  причине  вам
захотелось их угостить? „а какое вам дело до них? ‚ы  кого-нибудь  из  них
знали?"
   "Ќе знал. Ќо разве это имеет значение?"
   "Љороче говорЯ, гражданин, вы пьЯны были - так шли бы домой спать.  ’ак
ведь нормальные люди поступают".
   "Ќормальные - да".
   "Ђ вы что, на учете в психодиспансере?  Њожет,  у  вас  контузиЯ  после
войны?"
   "Џока нет, хотЯ контузиЯ есть..."
   "ѓде вы работаете?"
   "‘ейчас нигде. „ома. ‚ернее, снимаю комнату".
   "Љак так нигде не работаете? Џолучаете военную пенсию?"
   "Ќет, не получаю. Џосле университета работал в газете, потом  ушел.  Ќа
что живу, трудно объЯснить. Џродал шинель,  сапоги,  офицерский  компас...
—то еще? „а, нагрудный знак "ѓвардиЯ" обменЯл на ботинки. ‚ернее,  подарил
его своему однополчанину, у которого два года назад украли  в  поезде  все
документы, знаки и ордена вместе с одеждой.  Ђ  он  мне  купил  и  подарил
ботинки".
   "‡начит, вы проживаете без определенных занЯтий и без трудовых  средств
к существованию? ’ак надо понимать?"
   "Ќе совсем так. ‘редств у менЯ почти нет. Ќо Я работаю целый день...  с
утра и до вечера. € ночью. —асто ночью. Џочти всегда  ночью.  “  менЯ  нет
сна. ‚ы знаете, как работал „остоевский или Ѓальзак?  Ђ  ’олстой,  ”лобер,
ђенар? ‚ы читали "„невники" ђенара?"
   "‘тыдно вам! ‚ы мне зубы не заговаривайте. Њы знаем, кто такой ’олстой,
разбираемсЯ. „умаете, милициЯ,  так  здесь  шухры-мухры,  ушами  холодными
хлопают. ‚он как - ’олстого выдвинул. ‚опрос Ясный и конкретный - так  чем
вы занимаетесь? ђод занЯтий?"
   "—ем Я занимаюсь? ђод занЯтий? •орошо, постараюсь ответить. џ с утра до
вечера и ночью ищу фразу, нужную фразу и часто не  нахожу...  Ќо  Я  хочу,
больше всего в жизни хочу, чтобы люди смеЯлись, грустили, плакали над моим
словом. Џодождите, какую  же  глупость  Я  вам  говорю!  џ  другое  должен
объЯснить. Џосмотрите, посмотрите же на парнЯ. Љак он великолепно лжет! ‚о
имЯ чего? Ћн не напоминает вам €уду €скариота?  Ќе  напоминает  вам  моего
командира орудиЯ Њеженина, в которого Я стрелЯл в сорок пЯтом  году  и  не
убил?"
   ќтот диалог, проскользнувший в  разгорЯченном  мозгу  Ќикитина,  только
померещилсЯ ему, как во сне, и, зажимаЯ носовым платком поцарапанную ножом
кисть,   он,   сразу   отрезвленный    новой    душной    болью,    увидел
порочно-враждебные глаза парнЯ, возмущенно  и  подобострастно  говорившего
что-то возле стойки, гнусные темные разводы вокруг его глазниц и разбитого
носа. Џотом увидел под направленным брезгливым взглЯдом дежурного свой  до
неузнаваемости  растерзанный  пиджак,  который  с  трусливым  наслаждением
стайного превосходства недавно рвали на нем чужие руки (как  будто  знали,
что это единственный его пиджак), представил себЯ  в  нелепой  реальности,
избитого,  грЯзного,  и  все  свои  воображаемые  объЯснениЯ  насчет  рода
занЯтий, одержимости ’олстого и  ђенара,  насчет  исканиЯ  слов,  любви  и
доброты, - и странный, всхлипывающий звук, похожий не то на смех, не то на
задушенные  в  горле  рыданиЯ,  услышал  он.   €   со   стыдом   удивилсЯ,
почувствовав,  что  с  ним  происходит  что-то   сумасшедшее,   никак   не
подчиненное его воле, - неподвластный сладкий злорадный смех,  неудержимые
рыданиЯ душили его, распирали грудь. € он, задохнувшись, глотаЯ этот  смех
и  рыданиЯ,   видел   в   середине   серой,   текучей   пустоты   поднЯтое
приказывающе-властное, сухое лицо дежурного,  свой  раскрытый  паспорт  на
смешно, по-школьному залЯпанном клЯксами столе, подле  чернильницы,  рЯдом
чье-то удостоверение,  видимо,  парнЯ,  на  удостоверении  смЯтый  обрывок
пЯтидесЯтирублевки и, стиснув зубы, с ужасом подумал: "—то  это  со  мной?
ЉакаЯ-то истерика - хочетсЯ плакать и смеЯтьсЯ... Ќикогда этого со мной не
было! ђасшатались нервы, Я собой не владею?  ’олько  бы  не  этот  стыд...
перед ними, на глазах у них...".
   - ’ак это было, гражданин Ќикитин? - зашелестевшим серым песком  достиг
его слуха голос дежурного.  -  ‚ы  в  сильно  нетрезвом  состоЯнии,  почти
невменЯемом, как видно и сейчас, пытались  вырвать  у  гражданина  ЊилЯева
деньги. ’ак это было?
   - „а, да... - выдавил Ќикитин, и  опЯть  рыдающий  смех  вытеснилсЯ  из
горла, слезы катились у него по щекам.
   - ‚ерните разорванную купюру ее владельцу.
   - „а, да, владельцу... пожалуйста...
   ђешенными  движениЯми  беспристрастной  правоты  крепкие   крестьЯнские
пальцы дежурного, отмеченные  фиолетовым  городским  пЯтнышком  чернил  на
суставе, неторопливо положили на удостоверение обрывок отданной  Ќикитиным
пЯтидесЯтирублевки поверх  другого  обрывка,  захлопнули  удостоверение  и
протЯнули его суетливо перегнувшемусЯ к столу парню.
   - ‚озьмите, гражданин ЊилЯев, свои  деньги.  ‚  банке  обменЯют.  €так,
гражданин Ќикитин, у менЯ несколько вопросов длЯ протокола.
   "’олько бы сдержатьсЯ... ’олько бы не это удушье... џ  унижаю  себЯ.  џ
выговорить слова  не  могу.  —то  же...  —то  же  это  со  мной?..  Љак  с
неврастеником. Ќа фронте, если бы  такое  с  моим  солдатом  случилось,  Я
перестал бы верить в него", - говорил себе Ќикитин, давЯсь подступающим  к
горлу комом горького смеха, металлическим вкусом слез, и, чтобы  не  видно
было  мучительно-судорожных  глотаний,   отвернулсЯ,   сотрЯсаЯсь   словно
позывами тошноты.
   - ‡а решетку таких прЯтать надо, пьЯнь рваную!.. Ќаблюет он еще  у  вас
тут... - с дозволенным превосходством  и  подобострастием  защищенного  от
насилиЯ сказал парень и, как хозЯин, узнавший свою вещь, поглЯдел  на  обе
половинки пЯтидесЯтирублевки, затолкал их вместе с удостоверением в карман
коротенького пиджачка, вновь заискивающе посуетилсЯ около  стойки.  -  Њне
идти, товарищ капитан? џ ведь рабочий человек, Я ведь завтра  в  утреннюю.
Ќе как другие...
   € здесь все разжалось в Ќикитине. Џарень стоЯл  в  двух  шагах,  вблизи
деревЯнного барьера, скулы маслЯно лоснились, вспухший, осиненный рот  зло
и  победно  ощеривалсЯ,  выказываЯ  мелкие  зубы.  €  не  слова  его,   не
подобострастный тон, не заискивание перед дежурным,  а  эта  торжествующаЯ
победу гнусность, раскрытаЯ ухмылкой, на какую-то долю секунды  нарисовала
в воображении Ќикитина картину иного торжества, о котором  он  даже  и  не
подумал тогда на набережной, когда увидел нож в руках парнЯ: да, да,  этим
ножом, если бы успел,  он  "проколол"  бы  и  сердце  распЯтого  на  земле
Ќикитина и, не задумываЯсь, выколол бы глаза с этой же ухмылкой победившей
трусости.
   - Ђ где же твой нож? - выдавил шепотом Ќикитин и, точно в беспамЯтстве,
захлебываЯсь смехом и плачем, ринулсЯ  на  парнЯ,  увертливо  отскочившего
назад, - кулак достал лишь его плечо, жилистое, костистое. Ќо, отскакиваЯ,
парень не удержалсЯ на ногах, потерЯв равновесие, хлестко ударилсЯ  спиной
и затылком о стену и тут же с  хрипЯщим  взвизгом  подскочил  к  Ќикитину,
которого уже не без крутой силы схватили за руки  два  милиционера,  снова
потащив на скамейку, и не ударил, а по-рысьи изловчилсЯ страшными твердыми
ногтЯми окарЯбать лицо Ќикитина от бровей до щек, целЯ, видимо, в глаза, и
крик его бритвенным лезвием резанул по слуху:
   - ‚идели? ‚идели?.. Ћн с ножом на менЯ!.. Ќож он в Љанаву  выбросил!  ‚
Љанаву, гад, выбросил!
   „ежурный длинными прыжками выбежал из-за барьера,  заученным  движением
поймал, завел обе руки парнЯ на поЯсницу и так повел его к  двери,  гневно
приказываЯ милиционерам:
   - Ћбоих посадить! ’олько не вместе. џсно? Ћбоих!
   —аса через полтора в сумрачное помещение, насквозь  пропахшее  нечистым
бельем, где на исцарапанной надписЯми скамье, морщась,  вздрагиваЯ,  лежал
Ќикитин, вошел милиционер и строго  потребовал,  чтобы  тот  умыл  лицо  и
следовал за ним. Ќикитин умылсЯ под краном  милицейской  уборной,  вытерсЯ
носовым платком, и его вторично привели в комнату дежурного.
   €, еще переживаЯ чувство  унижениЯ  при  воспоминании  о  душившем  его
неподвольном полусмехе-полурыдании  в  присутствии  милиционеров,  Ќикитин
вдруг с удивлением и  тревогой  увидел  возле  барьера  дежурного  пожилую
сухонькую  женщину,  бледную,  перепуганную,  в  старомодной   шлЯпке,   в
стареньких туфельках, она смотрела на него взглЯдом беспомощного ребенка и
повторЯла почти шепотом:
   - ‚адим Ќиколаевич, ‚адим Ќиколаевич, что с вами?
   ќто была его квартирнаЯ хозЯйка ЊариЯ Џавловна ‘тешнова, у  которой  он
снимал комнату, вдова профессора-историка, умершего в  войну,  -  существо
доброе, стеснительное, краснеющее от любого грубого слова,  -  и  Ќикитин,
соображаЯ, зачем, каким образом она оказалась здесь, мгновенно  представил
ее глазами свое разбитое, наскоро умытое лицо, донельзЯ разорванный пиджак
и глухим голосом спросил дежурного, длЯ чего в милиции ЊариЯ Џавловна.
   - ‚ызвал.  Џо  домашнему  телефону,  который  вы  сообщили,  -  ответил
дежурный мрачно. - ‚от ваш квартирант, ЊариЯ Џавловна. •орош? Ђ?
   - џ? ‚ам? „ал телефон? —то за ерунда! - не понимаЯ, сказал  Ќикитин.  -
Ќикогда! џ вам не давал никакого телефона!
   - —то,  что  с  вами,  ‚адим  Ќиколаевич,  что  с  вами?  -  растерЯнно
выговорила ЊариЯ Џавловна и присела на