 в угол,  неотступно  ощущаЯ  спиной  тот
живой   и   останавливающий   взглЯд   неподвижной   тьмы,   как    взглЯд
человеческий...
   Ћн всю ночь не мог заснуть, при зажженном свете  ворочалсЯ  на  диване,
вставал, снова ходил, дышал на прохладе около окна, приоткрытого в потемки
сада, принимал валерьЯновые капли и  вновь  ложилсЯ  с  давЯщим  комком  в
горле, вспоминаЯ фразу одного знакомого пожилого художника, сказанную  ему
в дни утраты сына: когда мы умрем, мы будем ходить, двигатьсЯ  друг  возле
друга, но мимо, все мимо живых, никогда не встречаЯсь, не узнаваЯ  их,  не
видЯ один другого - по иной синусоиде времени.
   €, вспоминаЯ его слова, он зажмуривалсЯ, испытываЯ недавнее  угрожающее
чувство, когда подымалсЯ из низины - неуловимый взглЯд в спину, - и  думал
о себе, о жене, здоровых, живущих на земле, уже без сына два месЯца, а  он
там, один,  беспомощный,  в  своих  белых  чулочках,  со  своим  щебечущим
голоском, со сладким запахом легких льнЯных волосиков,  ушедший  в  вечный
холод, темноту, в иную синусоиду времени, котораЯ проходила все мимо, мимо
них, никогда не  встречаЯсь.  Ћн  плакал  в  ту  ночь;  губы  его  помнили
маленький ледЯной треугольник рта сына в стужий февральский день, и памЯть
не выпускала слабо просачивавшийсЯ сквозь неприкрытые ресницы  голубоватый
блеск его глаз, недавно Ярких, веселых, детски-восторженных...
   "’огда Я потерЯл половину жизни. Ќе тогда ли ушла прочность истины?"


   Ќа следующий день, весь разбитый бессонницей, мучаЯсь головной болью  и
болью  в  сердце,  он  спустилсЯ  на  солнечную,  свежую,  еще  наполовину
затененную веранду, где  жена,  чуточку  заспаннаЯ,  с  повЯзанными  сзади
волосами, молча готовила завтрак (она  мало  говорила  после  случившегосЯ
несчастьЯ), поцеловал ее, как обычно, в край  подставленных  губ,  сказал:
"„оброе утро..." - задержал дольше обычного руку  на  ее  плече  и  тотчас
увидел на поднЯтом лице жены отсвет мелькнувшего страха: "’ы  плохо  спал?
ЋпЯть? —то, что у тебЯ?" Ћна спросила:
   - Љак ты себЯ чувствуешь?
   - ‚се в порЯдке, - ответил он свое обычное,  предупредительное,  однако
Явно фальшивЯ, и, чтобы не лгать сейчас, уйти от  встревоженных  вопросов,
от спрашивающего вниманиЯ ее глаз, сошел по ступенЯм  в  сад,  апрельский,
уже тепло меж сквозной молодой зелени осиЯнный солнцем, ходил бесцельно по
траве, под росистой прохладой Яблонь, стоЯл под нежно зазеленевшей листвой
берез, откуда скворцы посылали в  чистый  утренний  воздух  сладко-медовые
кольца звуков - фю-и-ить, - будто зыбкие круги расходились  по  прозрачной
воде. Ќо эта спокойнаЯ радость весеннего утра не  успокоила,  прогулка  не
развеЯла его, и потом, за завтраком, не выдержав молчаливого  беспокойства
жены, он все же неожиданно длЯ себЯ солгал ей,  что  целую  ночь  работал,
чтобы не упустить настроение, сказал и пожалел об этом.
   Ћна догадалась:
   - ‚адим, ты обманываешь менЯ? џ заходила в кабинет. ’ы  не  написал  ни
строчки. џ знаю, о чем ты думал.
   - „а, - проговорил он, хмурЯсь, - никак  не  могу...  Њожет  быть,  нам
уехать куда-нибудь месЯца на три? Ѓросить все к черту - и уехать...
   Ћна наливала ему кофе и, не долив, как-то обессиленно уронила  кофейник
на  подставку,  опустилась  на  соломенный  стул  и,   отворачиваЯ   лицо,
заплакала:
   - Ѓоже мой, боже мой, с ним ушло все.
   - ‹ида, - сказал он, - нам надо держатьсЯ... обоим.
   - „а, да, нам надо держатьсЯ, - говорила она,  прикладываЯ  салфетку  к
носу. - Ќо - как? Љак? џ уже всего боюсь. џ стала всего боЯтьсЯ. Џосле его
смерти. ‘трах от какой-то  неопределенности,  страх  одиночества.  џ  даже
боюсь поздних телефонных звонков, когда  тебЯ  нет.  Њне  везде  мерещитсЯ
опасность. Џрости, Я не знаю, что со мной, но Я теперь боюсь за  тебЯ.  ’ы
работаешь без режима, не спишь... џ умолЯю тебЯ не  курить.  €ли  поменьше
курить... ’ы стал седеть, у тебЯ стали совсем седые виски.
   - ‘о мной все будет в порЯдке, - повторил он. - ‚ моем возрасте  седеют
многие.
   Ћна вытерла салфеткой нос, долила ему кофе,  слегка  прижалась  влажной
щекой к его виску, сказала тихонько:
   - Љогда Я была беременна €горем, Я смотрела только на красивых  женщин.
•отела, чтобы он был красивым и чтобы у него были такие глаза, как у тебЯ.
€ у него были такие глаза, как у тебЯ. ‚адим, за что же мы  наказаны  так?
Љому же зло мы с тобой сделали? Џочему судьба выбрала нас?
   - ‹ида, - сказал он, - чем  больше  мы  будем  говорить  об  этом,  тем
тЯжелее будет.
   Ћна согласилась, закивала.
   - „а, Я хотела бы, чтобы ты сейчас не работал, полежал, почитал. “ тебЯ
усталый вид, ‚адим. € машину сегоднЯ поведу Я.
   Ћн чувствовал себЯ нездоровым, не стал возражать, когда в  полдень  она
сама вывела машину из гаража, села  за  руль,  а  позже,  едва  за  дачным
поселком на жарковатом шелестЯщем шоссе развернулись весенние дали, они не
вспоминали об утреннем разговоре, не обмолвились ни словом  и  всю  дорогу
ехали, объединенные этим  сознательным  молчанием,  изредка  вопросительно
взглЯдываЯ друг на  друга.  €  только  километрах  в  пЯти  от  Њосквы,  в
последней деревне, куда вплотную, белеЯ из-за липового  парка,  подступали
прЯмоугольными  башнЯми  новые  окраины  города,  она,  непонЯтно  почему,
остановила  машину  вблизи  железной  ограды,  через  которую  видны  были
раскрытые двери маленькой работающей здесь  церкви,  огоньки  мерцающих  в
сумрачной ее глубине свечей, серые старушечьи  затЯнутые  платками  головы
перед папертью, и сказала тоном виноватой решенности:
   - Џрости, ‚адим, Я зайду. џ давно хотела сюда зайти.
   -  ‡ачем?  -  спросил  он,  охолонутый  мыслью  о  каком-то   состоЯнии
сумасшествиЯ, подчинившего и его и ее, и тут же договорил глухо: - •орошо,
Я подожду. •орошо, иди.
   - џ не верю в бога, ‚адим, но  Я  хочу  зайти,  прости,  пожалуйста,  -
проговорила она и взЯла  сумочку  с  сиденьЯ.  -  ’ак  нужно,  Я  поставлю
свечку... нашему мальчику.
   Ћн ждал ее более получаса, терпеливо сидЯ в  нагретой  солнцем  машине,
слушаЯ отдаленными раскатами, подземным речитативом гулко завывающий голос
свЯщенника под таинственными сводами церкви, тепло  расцвеченной  свечами,
где должна была загоретьсЯ и свечка €горю, и  духота  горЯчего  железа  на
солнцепеке, наплывы в этой жаре великолепиЯ  неземного  голоса  сдавливали
сердце - оно спотыкалось, замираЯ в пустоте, и не хватало  воздуха,  нечем
было дышать. Ћн достал  валидол  и,  посасываЯ  его  мЯтный  лекарственный
холодок, увидел, как она вышла, опустив  бледное  лицо,  на  ходу  раскрыв
сумочку, начала торопливо раздавать монеты, несколько смущенно  вкладывать
их в ковшиком протЯнутые покорные старческие ладони - и  после,  садЯсь  к
рулю, сказала ему, глЯнув заплаканными глазами:
   - Џрости, милый, Я заставила тебЯ ждать. џ  не  смогла  быстро...  -  €
заговорила в грустной задумчивости: - Љак это возвышенно звучит:  "–ерковь
•ристова, церковь во  •ристе,  церковь  во  имЯ  •риста",  или  вот:  "ќта
беспокойнаЯ грешнаЯ землЯ", "блаженной памЯти Џетр", жаль, что никогда  не
учила церковнославЯнский Язык. Љакие высокие и печальные древние слова!
   Ќо она, видимо, говорила не совсем то, о чем  думала  в  церкви,  а  он
догадывалсЯ, что она, не  веруЯ,  хотела  почувствовать  там,  подавленнаЯ
испытанием, которое жестоко, неожиданно и беспощадно послала им судьба. Ћн
молчал. Ћна же, чуть клонЯ голову, долго возилась с сумочкой,  застегивала
и расстегивала ее на коленЯх, словно бы не могла сосредоточитьсЯ, не могла
понЯть, зачем и куда им нужно было ехать в  машине.  €,  выпустив  наконец
сумочку и еще не включив мотор, она опЯть посмотрела на него  растерЯнным,
возвращающимсЯ из запредельного небытиЯ взглЯдом, - глаза дрогнули,  резко
расширились, пропускаЯ внутрь настигший страх.
   - ‚адим, у тебЯ болит? Ќе проходит? - € поспешно вытащенным  из  рукава
платочком обтерла пот слабости на его висках, говорЯ  шепотом  собственной
муки: - Ќу зачем ты скрываешь от менЯ? ‘пазма? Ќу отдай мне свою боль, мой
родной, если можно, отдай... ‹учше бы у менЯ это было, лучше бы у менЯ!..
   - ‹ида, Я просто плохо спал ночь, - сказал он, до хрипоты  терЯЯ  голос
от знобЯщей нежности к  ней,  от  этого  отрешенного  порыва  родственного
соучастиЯ, и так благодарно, исступленно,  ласково  поцеловал  ее  руку  с
забыто зажатым платком, как  никогда  не  делал  даже  в  первые  годы  их
знакомства.


   "Ћна, ‹ида, хотела взЯть мою боль. Ђ Я... џ хотел взЯть другую  боль  -
боль ќммы. € тоже в машине  поцеловал  ей  руку.  —то  значит  взЯть  боль
другого? ќто сумасшествие, это трудно понЯть разумом. Ќо,  может  быть,  в
этом и есть самое человеческое, самое главное, что  живет  где-то  в  нас?
‚ина перед чужой болью? џ впервые почувствовал  это  очень  давно...  Ѓыла
весна в дачном немецком городке, и было Ясное утро, и был конец  войны  во
всем, когда погиб ЉнЯжко.
   Љто же сказал, что человек может  быть  счастлив  только  тогда,  когда
станет бессмертен? Ќо какой здесь смысл? Џознать  великую  тайну  жизни  и
смерти - как познать? ‡начит, найти невозможное, крайнее...  исчерпать  до
дна все страданиЯ, сомнениЯ, поиски, борьбу и лишить людей  самого  смысла
жизни, а значит  -  и  временной  радости  преодолениЯ.  „а,  да,  в  этом
непреложнаЯ суть. Ћтними этот импульс - и люди превратЯтсЯ  в  муравьев  и
проклЯнут свое бессмертие. ’ак,  может  быть,  смерть  -  высшее  познание
последней истины? ЉакаЯ знакомаЯ мысль... —ьЯ мысль? Ќе  все  ли  равно...
Ќет, человек  полностью  счастлив  тогда,  когда  овладевает  непостижимой
тайной, перестает боЯтьсЯ смерти. € тогда он не думает о прожитой жизни  и
не задумываетсЯ, что такое счастье. Ђ дальше, дальше? Љак  только  человек
начинает думать о том, что  он  счастлив,  сразу  же  возникает  мысль  об
опасности потерЯть счастье - и он уже несчастлив. Џочему Я думаю об  этом?
џ был счастлив? Љогда? Љакие-то  секунды,  минуты,  часы,  которые  Я  мог
вспомнить как лучшие мгновениЯ своей жизни. „етство? Њолодость? Ќо  война,
война... Ќеужели подлинное и то, что навсегда утрачено? ‘транно  -  терЯЯ,
человек  обретает  ощущение   неповторимости   прожитого,   и   соединение
утраченного и настоЯщего  рождает  особую  радость.  Њожет  быть,  попытка
возвращениЯ к прошлому - защитнаЯ реакциЯ? Ќеужели прошлое - это тоска  по
тому, чего нельзЯ повторить и вернуть, как  первую  любовь,  как  когда-то
залитый солнцем паром среди полуденной райски теплой  реки,  запах  дегтЯ,
лошадей, прогретого зноем  сена  в  телегах,  стоЯвших  на  пароме,  этого
необыкновенного  кусочка  детской  благодати,  и  ощущение  того   берега,
зеленого, обетованного, пахнущего медовым летним  счастьем?  „а,  был  тот
берег... Ћн не  раз  снилсЯ  мне,  он  повторЯлсЯ  лишь  во  сне  с  такой
нереальной счастливой грустью, что Я просыпалсЯ утром со стиснутым горлом,
с желанием задержать в сознании золотую  Явь  детства,  испытанную  и  уже
где-то потерЯнную. € Я, вспоминаЯ сны, хотел ощутить, поймать одно: именно
здесь есть свЯтой, сокровенный и великий закон человеческой  жизни,  закон
надежды, веры в то, что ничто не исчезает бесследно.  ‡акон,  обманывающий
физическую  смерть  каждого,  надежда  на  то,  что  все  вечно...   Љакое
наслаждение думать и понимать многое, что стал  чувствовать  после  сорока
лет... какое наслаждение в самой этой мысли... Њожет быть, мысль  идет  из
прекрасного мира снов? Ќо почему так болит сердце? ѓде мы? ‚ самолете?  Ќе
помогает  валидол.  џ  не  рассчитал,  надо  было  нитроглицерин...  Љакое
наслаждение в самой мысли. € какой был вскрик: "‚адим, ‚адим!" €ли это  мы
с ‹идой в машине... отъезжаем от того парка, от той  церковной  ограды,  и
она платочком вытирает мне лоб: "Ћтдай мне свою боль..." - и от руки ее  и
платочка пахнет чем-то нежным, родственным... как летнее утреннее  сено...
ѓде Я? ѓде Я?.."


   ‘ трудом очнувшись, он  различил  однотонный  пониженный  гул  моторов,
увидел в пригашенном свете салона спинку откинутого впереди кресла,  слева
- спЯщего, скрестившего  руки  на  животе  ‘амсонова  и,  потираЯ  сердце,
наклонилсЯ к иллюминатору. ѓде-то посреди высот, уйдЯ назад, светила луна,
и в голубовато-фиолетовой мути над невидимой землей висело, неслось  хищно
искривленное гигантское крыло самолета, крыло  современного  птеродактилЯ,
фантастической летучей мыши, пожирающей пространство. ‘амолет сигналил, на
плоскости вспыхивал и гас розовый отблеск, и по стеклу  иллюминатора,  как
импульсы по экрану осциллографа, стремительно  скользили  линии,  оставлЯЯ
тонкий  горизонтальный  след,  -  наверное,  это  были  мельчайшие   капли
конденсированного холода.
   "‘мысл существованиЯ человечества, будущее человечества знаете в чем? -
почему-то вспомнил Ќикитин спор со знакомым молодым физиком год  назад.  -
‘мысл - в ускорении движениЯ,  в  завоевании  всего  космоса,  а  потом  -
вселенной Ќо в теории относительности есть  одна  загадка:  если  скорость
превысит скорость света, то куда  приведет  нас  беспредельно  увеличенное
движение - в будущее или прошлое? Џредставьте, что это забросит нас не  на
Њарс, а вернет в эпоху Љиевской ђуси".
   "‡ачем человеку вселеннаЯ и зачем ЉиевскаЯ ђусь? „лЯ чего? “ него  свой
берег, счастливый, разделенный и несчастный..."
   €, закрываЯ глаза, он представил, как, должно быть, холодно  сейчас  за
металлическим корпусом самолета, оторванного от земли, в безмерной пустыне
одиночества, в  высотах  непробиваемой  зловещей  тьмы,  представил  будто
навсегда потерЯнную там, внизу, пылинку планеты, оставленной, оскорбленной
людьми, и еще почувствовал, что не хочет расставатьсЯ с  прошлым,  земным,
что оно сейчас живет в нем сильнее, материальное, прочнее, чем  настоЯщее,
-  и  радостные  осколочки,  подобно  сновидениЯм,  прошли  перед  ним   с
пронзительной, как боль, Ясностью настоЯщего.
   € сначала он увидел ночь, темные сырые полЯ, свежим холодком  несло  от
раскрытых дверей сеновала, и там уже чуть наливалсЯ синью, холодел воздух,
с последней силой горели над лесом низкие созвездиЯ, и  холодела  трава  к
рассвету, потом,  как  когда-то  в  детстве,  возник  перелесок,  веселый,
насквозь солнечный, ветер тЯнул  по  вершинам  осин,  лепечущих,  игривых,
сверкающих листвой, и где-то далеко позади этих летних полей и перелесков,
за которыми  изредка  погромыхивало  (эту  неохватимую  даль  он  особенно
мучительно ощущал), был город, утонувший во вьюжных  сумерках,  и  снежный
дым окутывал трамваи  и  фонари  в  глубине  переулков,  и  где-то  орудиЯ
двигались под весенним солнцем посреди мокрых полей, и  лейтенант  ЉнЯжко,
зеленоглазый, легкий, стройный, как лозинка, шел вместе с ним,  Ќикитиным,
сбоку  орудий,  переставлЯЯ  узкие,  залЯпанные  грЯзью  сапожки,  и  была
благостно освещеннаЯ закатом стена дома, увитаЯ плющом, и золотой  коготок
мартовского  месЯца  блестел,  задевал  за  черепичные   крыши   немецкого
фольварка, и вставала тихаЯ зарЯ в аллее ’рептов-парка, и порхала  бабочка
по комнате, наполненной светоносным утром и  прохладой  сада,  и  холодные
губы ќммы, и синЯЯ радостнаЯ прозрачность  глаз,  устремленнаЯ  в  белизну
потолка, и опЯть теплаЯ вода  полуденной  реки,  приЯтный  запах  лошадей,
дегтЯ, сладкого сена на  телегах,  и  тот  берег,  зеленый,  таинственный,
прекрасный, обещавший ему всю жизнь впереди...
   Ѓоль в сердце была такой режущей, такой невыносимой, обливала его таким
колючим ознобом,  что  он  застонал,  сделал  толчок  рукой,  хватаЯсь  за
подлокотник, открыл глаза, увидел черное звездное  небо  вверху  и  черное
звездное небо внизу, к которому была вытЯнута  из  плоскости  нога  шасси,
самолет по-прежнему упорно сигналил красными вспышками нижнему небу, и  он
успел подумать:
   "Ќеужели здесь? Ќеужели?"
   € тут же он  смутно  услышал,  как,  проснувшись  от  сбавленного  гула
моторов, от его стона, вскинулсЯ в своем  кресле  ‘амсонов,  еще  невнЯтно
понимаЯ, что случилось, затормошил его с испугом, цепко и резко дернув  за
плечо, вскрикиваЯ охрипшим после сна голосом:
   - ‚адим, ‚адим! ’ы - что?..
   "Љто это звал менЯ  так  недавно?  -  отдаленно  мелькнуло  в  сознании
Ќикитина. - †ена? ќмма? ѓде? Љогда? ќто все прошлое? Џочему  оно  жило  во
мне? џ все времЯ возвращалсЯ туда? Ђ как же ‹ида? Љак же она?.."
   € уже без боли, прощаЯсь с самим собой, он медленно плыл на пропитанном
запахом сена пароме в теплой полуденной воде, плыл, приближалсЯ и никак не
мог  приблизитьсЯ  к  тому  берегу,  зеленому,  обетованному,  солнечному,
который обещал ему всю жизнь впереди.

   1970-1974