тсЯ гуще и пышнее...
     ”ефелов перестал качать  мехи, щипцами, похожими на какую-то диковинную
-  длинную  и губастую -  рыбу, выхватил  из жара  белый,  искрЯщийсЯ  прут,
положил на наковальню. ђезко запахло окалиной, кисловатым  угольным чадом...
€  заиграл, заплЯсал молоток:  ша-ша - по пруту; дзинь  - по  наковальне. Ћт
наковальни  молоток отскакивает мЯчиком,  в  горЯчий  металл влипает  как  в
пластилин. ’ак и  кует  ”ефелов -  ша-ша-дзинь! - ша-ша-дзинь!  - словно  на
барабане  играет...  €  вдруг,  озорно  блеснув  глазами,  -  дзинь-дзинь-ша
-дзинь-ша!
     Џодкова, казалось, была готова, но ”ефелов кинул ее в огонь, разогрел и
пробоем   -   четырехгранным   и   конусообразным   -   пробил  оконца   длЯ
гвоздей-ухналей. Џовертев перед носом,  бросил в лохань с маслом;  зашипело,
зашкворчало, полетел черный пух сажи.
     - ‚от, одна есть...
     Љогда вышли из кузни, воздух показалсЯ сладким и терпким, как  леденец.
€  -  нежный,  тонкий  -  присутствовал  горьковатый дух  лозиновой коры, не
замечаемый раньше, скипидаром исходили свежие, подвЯлые  доски,  сваленные у
стены  конюшни;  сквозь щели черепичной крыши струилсЯ синими ленточками дым
из  кузни. €  разбросанный  хутор,  и голубой лес, залитый солнечным, щедрым
светом,  и  далекие  белые домики  соседнего большого села  -  все  казалось
виденным впервые, как-то по-иному, четко и Ясно...
     ...Ћбкусав клещами копыто, ”ефелов проходитсЯ по нему крупным рашпилем,
придаваЯ Яйцеобразную форму, специальным ножом,  загнутым на  конце, срезает
розовую роговицу,  чистит стрелку; прикладывает подкову  и точными, твердыми
ударами  рогатого молотка  вгонЯет  ухнали;  концы  гвоздей вылезают всего в
сантиметре  выше того места,  где входЯт,  сами собой загибаЯсь, - что очень
удивлЯет  Љолюшка. Ћткусив лишнее, ”ефелов  выравнивает гвозди в  аккуратный
рЯдок.
     -  Ћ! •оть на строевой смотр! - всЯкий раз,  распрЯмлЯЯсь,  говорит он,
любуЯсь работой, и Љолюшок радуетсЯ вместе с ним. ‚се шло хорошо со старыми,
ковавшимисЯ ранее, лошадьми. Ќо  вот попалсЯ молодой жеребчик. Ћн  испуганно
шарахнулсЯ  и захрапел, лишь только ”ефелов тронул копыто.  ‹асково потрепав
по холке, кузнец забормотал  что-то ему на ухо, жеребчик успокоилсЯ,  однако
ноги не дал. - Ќе  хочет коватьсЯ, одер! Ќу что ж... Џокопавшись  в фанерном
сундучке, ”ефелов вынул оттуда  деревЯшку с ременной петлей, ухватил конЯ за
верхнюю   губу,   накинув   петлю,   сильно  закрутил;  деревЯшку,  чтоб  не
раскручивалась, засунул под оброть. †еребчик,  неестественно задрав  голову,
замер на месте. ”ефелов зажал его копыто между колен и стал чистить.
     - „Ядь •виль, ему же больно!
     - Ѓольно?  Ћно,  пожалуй, конечно...  •отЯ скорее -  страшно. Ђ  что  ж
делать? Ќехай терпит.
     - Њожет, не нужно его ковать, а?
     - Љак -  не нужно?  ‚се  копыта побьет.  € так уже - видишь  -  трещины
пошли. —ерез пару недель не наступит.
     †еребчик  от каждого движениЯ ковалЯ  вздрагивал, закатывал глаза, и по
морде  его,  пробив  дорожки  в бархатной шерстке,  текли  прозрачно-голубые
слезы, крупные,  как стеклЯнные  бусы... Љолюшок  погладил конЯ по выпуклой,
влажно-теплой бабке.
     -  Ќу, не плачь... Џотерпи. Ѓудешь в ботинках ходить. Љак у менЯ... - €
показал свою ногу в стареньком сандалике.
     †еребчик перестал всхрапывать  и дрожать:  может, понЯл, о чем  говорил
Љолюшок, может, детский голос успокоил... ”ефелов удивленно покосилсЯ.
     Љогда жара становитсЯ липкой, а воздух редким, Љолюшок доит козу Њашку,
привЯзанную в конце огорода, пьет теплое, чуть горьковатое от полыни, густое
козье  молоко  и идет в  сад. ‘ад оцепенелый  и  будто  вспотевший  от зноЯ:
вишневаЯ кора в натеках клеЯ,  на листьЯх маслЯнистаЯ пленка. Љолюшок стучит
палкой по деревьЯм, распугиваЯ скворцов, кормЯщихсЯ незрелой черешней, - ему
все кажетсЯ, что наглые скворцы обижают сереньких славок. Ћсторожно подходит
к черносливу.  ’ам  у него  давние приЯтели  - муравьи, дружный,  загадочный
народец. Ќа черносливе,  по тонким, верхним его веткам, у муравьев настоЯщаЯ
ферма.  ’олько   вместо  коров  -  коричневатые,  пузатые  тли.  Ѓесконечной
вереницей поднимаютсЯ неутомимые труженики, разбегаютсЯ по веткам - каждый к
своем  "стаду", спускаютсЯ  медленно,  отЯжеленные, и ковылЯют  -  почему-то
боком - к большому трухлЯвому пню... Њонотонно жужжит  сонный шмель, столбом
толкутсЯ мошки, а муравьи - знай себе работают.
     “важает  Љолюшок  муравьев  и  стараетсЯ  не  причинЯть  им  зла,  даже
ненароком:  уверен, что  они такие  же люди, только  маленькие  и  на нас не
похожие. Ћн садитсЯ на  корточки  и  долго  вслушиваетсЯ, надеЯсь распознать
муравьиные  тоненькие  голоса  во  вселенском  шуме  сада...  ЏочесываЯсь от
укусов,  разочарованно отходит  в другой  конец  сада,  ложитсЯ навзничь  на
старую материну фуфайку. Љругом таинственно  шуршит трава,  тоненько  пахнет
прохладной,  спеющей  землЯникой,  в  носу  свербит  от  крапивной,  обильно
летающей  пыльцы,  -  а  Љолюшок лежит,  смотрит  сквозь  смеженные  веки  в
бельмастое, выгоревшее  небо; долго  смотрит,  напрЯженно... €  раздвигаютсЯ
ветки,  и пропадает все кругом - сад, млеющий, распаренный, хутор с дворами,
огородами  и  жителЯми,  всЯ  землЯ  пропадает, -  остаетсЯ  лишь  небо, что
разверзлось необъЯтной бездной. € кажетсЯ Љолюшку, что вот-вот  оторветсЯ он
и полетит, полетит в белесое пространство. ‚ ушах стучит, трещит, -  и вдруг
из  шумов,  из хаоса  звуков - сначала еле слышно,  робко,  потом все четче,
смелее, Явственней  - рождаетсЯ музыка,  чуднаЯ, торжественнаЯ,  неземнаЯ...
„ве  прохладные  капли - отрезвлЯют. “тираЯсь, Љолюшок крутит  головой, ищет
тучу. Ќо дождем и  не пахнет: то с лозин,  что опоЯсывают  сад, порыв  ветра
сорвал "слезы". Ђ "плачут" лозины к зною...
     ‘ работы Ќюрица возвращаетсЯ навеселе.  ЌеприЯтна и мерзка пьЯнаЯ баба,
даже  если это роднаЯ  мать!  ‡агребаЯ  пыль  разбитыми башмаками, идет она,
выписываЯ кренделЯ,  что-то бессвЯзно  бормоча и  напеваЯ. Џлатье, еще утром
такое  красивое, теперь  поблекло,  висит  на ней,  как  на вешалке, волосы,
которые мать  каждое утро тщательно  расчесывает,  откровенно  любуЯсь  ими,
сбились черными жирными куделЯми...
     Ќюрица  останавливаетсЯ  у соседского  палисадника  -  там  копаетсЯ  в
грЯдках  Ђксютка,  жена   ”ефелова,  -  долго  смотрит,   соображаЯ  что-то,
пренебрежительно хмыкает.
     - €шь,  отвернулась...  ‡ад свой кобылЯчий  отклЯчит...  € никто ее  не
подкует... –веточков насажала. ЉультурнаЯ! „очка у них на инженера учитсЯ  -
нос задрала... ‡аканчивает Ќюрица всегда одним и тем же:
     - ‡авидки берут, что весело живу, - да?
     ‚ыговорившись, победно шествует домой. Љолюшок  слышит из  сараЯ,  куда
всЯкий  раз  прЯчетсЯ  от  пьЯной  матери,  как  она  зовет  его,  -  но  не
откликаетсЯ:  опЯть  будет тискать  и реветь,  а потом  рассердитсЯ, что  не
плачешь с ней  вместе, и поколотит.  Ќюрица дает уткам мешанки  (Љолюшок уже
кормил, но эти  обжоры все  равно сшиблись, как в рукопашной), ругаЯсь  и  с
досадой  пинаЯ, если  птица попадает под ноги, идет в хату. Љакое-то времЯ и
оттуда доноситсЯ ее хриплый голос, потом стихает.
     —аса  через   два-три  Ќюрица   просыпаетсЯ  -  лицо   помЯтое,   глаза
прозрачно-лиловые, телЯчьи  - и  молча,  почти автоматически  готовит  ужин.
‚стречаЯсь с Ђксюткой - на огороде или у колодца, - виновато спрашивает: - џ
тут... ничего не буровила?
     - „а нет... ничего... - прЯчет глаза соседка.
     ‡ачервонели  верхушки  леса.  Ќиже,  там,  где   лучи  рассеиваютсЯ   в
искрЯщуюсЯ пыль, деревьЯ  фиолетово-золотистые, а  у  самой  земли - голубой
мрак. ’ени - длинные и  густые - с каждой минутой становЯтсЯ длиннее и гуще.
Џопробовав свои скрипки, сверчки-чурюканы сперва  вразнобой, несмело, потом,
как бы  разгонЯЯсь  и на  ходу выстраиваЯсь, самозабвенно играют бесконечную
симфонию - древнюю и вечно юную, как белый свет. €з-за дымчатой крыши клуба,
где хрипит изношенный проигрыватель, выплывает лунный желток; проклевываютсЯ
блеклые звезды. ‘ пруда  тЯнет  парным, лЯгушки басовито  вторЯт сверчкам  и
старой  певице  с  бархатным,  подрастраченным  пластинкой  голосом,  лозины
застыли в оцепенении...
     -  Њой костер  в тума-ане светит, €скры  га-снут  на лету-у...- выводит
певица, и Љолюшок  видит сквозь  лилово-синие  сумерки,  как  на фефеловской
лавке,  под  темным  кустом  калины,  то  вспыхивает,  то  пропадает  уголек
папиросы...
     Ѓудто пожар догорает за  лесом. ‘изым пеплом  покрываюсь,  рдеющие угли
засыпают... Ќад ними,  в  шафранно-бирюзовом  небе, пером жар-птицы теплитсЯ
узкое  облачко.   “же  в  потемках  гонЯт  спутанных  лошадей.   Ћни  шумно,
расстраиваЯ  лЯгушачий хор,  вваливаютсЯ в пруд, чавкают грЯзью, фыркают. Ќа
поджаром,  вислозадом жеребце  по  кличке ЊадьЯр  подъезжает  конюх Џрокур с
кудлатой, давно не стриженной головой. †еребец  сторожко - поодаль от других
лошадей  -  входит в  воду, пьет  прЯмо из  плавающего месЯца. ‹уна обливает
медью его лоснЯщийсЯ  круп,  мускулистые  стегна.  ‘  губ  -  когда  жеребец
отрываетсЯ - падают литые капли. †елтый блин дрожит и отплывает... Ћба они -
и конь, и всадник - будто остро отточенным пером очерчены на светлой полосе,
что  отделЯет тьму земли от  мерцающего хрусталЯ, -  и,  кажетсЯ, кинь в них
камнем - чистым, монолитно-гулким серебром отзоветсЯ.
     Ќапившись, лошади неспешно, поодиночке выходЯт на плотину, спускаютсЯ с
нее в густую, дегтЯрную темноту,  на луг; там, грустЯ в одиночестве, скрипит
дергач,   изредка   ему  откликаетсЯ,  укаЯ   как  в  бочку,   водЯной  бык,
загадочно-жуткое, таинственное существо.
     Ќеслышно, босиком - по теплой пыли шлЯха - приходит ночь...
     Љолюшок поднимаетсЯ  с  погреба,  идет  домой; трава холоднаЯ и  оттого
пахучаЯ... ‡а  лесом трещит  мотоцикл,  скачет желтое  пЯтно света -  ближе,
ближе, - и вот мимо проноситсЯ "џва": женихи с ‹имана к нашим девкам едут.
     „ень прошел - длиною в год, - как бывает это в детстве.
     II
     Љаждый год  на  „ень молодежи  в  райцентре  устраивались  "фестивали".
ѓотовитьсЯ к  этому  событию  начинали за неделю, и все  разговоры вертелись
вокруг этого...
     Ќюрица перестирала скопившеесЯ  грЯзное  белье,  свои  платьЯ, сыновнюю
одежонку; разохотилась - обмазала  потолок, до Янтарного дерева, до  чистого
соснового духа выскоблила полы. Љолюшок помогал матери во всем и считал дни,
оставшиесЯ до воскресеньЯ.
     ‚сю неделю Ќюрица не пила.
     ‚ субботу зашел ”ефелов.
     - ‡дорово ночевала, соседка!
     - ‡дорово! - недоуменно отозвалась  Ќюрица  и  засуетилась:  подставила
табурет, смахнула с него трЯпкой.
     - Ќичего, ничего... џ зашел... Ѓуравчика у тебЯ нет?
     - —его-чего?
     - Ѓуравчика, говорю... ’ам надо...
     - Ќе... Ћткуда? Њужика-то...
     - „а-да... џ как-то...  Љак  полы у вас  пахнут!  •орошо! Њать, бывало,
выскоблит... Ђ краска - глушит... Ќа Ярманку поедете?
     - Ќа фестиваль?
     - Ќу да, на фестиваль?.. Ђ то Я лошадь взЯл.

     - Њы на машине, со всеми, - колхоз выделит.
     -  Ќа машине! ‚ кабину не попадешь, на кузове - просквозит. Ђ на лошади
-  без толкотни, и все рассмотреть можно,  - повернулсЯ ”ефелов к Љолюшку. -
†еребенок у кобылы есть... € „амку взЯть можно.
     - Њожет, на лошади, мам?
     - —е это мы?... ‚се люди как люди, а мы...
     - Ќу, ма-ам!
     ‚  хате сумрачно  и  душно. Њухи  спЯт,  облепив  потолок.  Џод  окнами
спросоньЯ  переговариваютсЯ  проголодавшиесЯ за  ночь  утки. ‡аполошно  орут
петухи. Ќа пруду тонко и протЯжно поет жерлЯнка.
     ЌарЯдившись в пахнущее сундуком крепдешиновое платье, оставшеесЯ еще от
тех  времен, когда... ("Ћх,  не вспоминать лучше!"), Ќюрица  долго крутилась
перед  зеркалом с  отставшей по  углам  серебрЯной  фольгой, подводЯ  брови,
накрашиваЯ губы. Ђ  Љолюшок не находил места... ‚ окно  кнутовищем  постучал
”ефелов.
     - Ќадумали, ай нет?
     - …дем,  едем! - спохватилась  Ќюрица, впихиваЯ ноги в ссохшиесЯ, почти
не ношенные тупоносые туфли.
     Ѓыло  прохладно  от тумана. ‘ырым деревом,  плесенью пахло, -  грибами,
хотЯ  их  пора  еще  не  пришла.  ‚  оглоблЯх стоЯла кобыла  ѓалка,  легкаЯ,
крутобокаЯ, с густой, неровно подрубленной гривой; в задке телеги, на Ящике,
в котором  повизгивали  испуганные  фефеловские поросЯта, восседала  толстаЯ
Ђксютка.
     -  ‹юди  на праздник  едут,  а  вы  с  поросЯтами, -  хмыкнула  Ќюрица,
усаживаЯсь рЯдом  с Ђксюткой. -  ‘олить, что  ль, деньги  собираетесь?.. ’ут
провонЯешь, пока доедешь.
     ”ефелов, усмехнувшись, посадил Љолюшка к себе на козлы, чмокнул губами,
дернул  вожжи.  ѓалка  затрусила  резво,   будто  ждала,  будто  самой  было
интересно... €з  тумана выскочил не замеченный  Љолюшком  жеребенок, гнедой,
длинноногий,  с  пушистым хвостом, похожим  на камышовую метелку,  с карими,
выпуклыми, удивленными глазами. „амка кинулась к  жеребенку, весело залаЯла.
‘тригунок  взбрыкнул, озорно  игогокнул и вновь растаЯл в тумане; исчезла за
ним и собака, лишь слышен был ее заливистый голос.
     …хали  ходко.  ‚лажные  кусты  лещины  с  молочными  орешками, гудЯщие,
просмоленные  столбы, придорожные ивы, словно сединой,  забрызганные водЯной
пылью,  -  все  выплывало   неожиданно  и  так  же  скоро  пропадало,  будто
растворЯЯсь.  ЊолодаЯ  кукуруза, что  росла с другой стороны  дороги,  пахла
коровой...  Ќо вот потЯнул ветерок, оторвал  мутную  пелену,  слепил из  нее
барашки,  похожие  на  кипы  грЯзновато-белой  овечьей   волны,  -  и  сразу
проЯснило.  ‚иден стал  лес, сырой, понурый, жеребенок и „амка,  играющие на
выкошенной полЯне, ветрЯк среди кукурузы, на кургане.
     ‚етрЯк  оказалсЯ  ветхим и полуразрушенным. Ћн давно  уже  не  работал,
умираЯ в бесславной старости;  дорогу к нему запахали, но она еще выделЯлась
в   кукурузе  густой,  желто-жирной  сурепкой;  курган  порос  красноголовым
татарником  -  его  там  была целаЯ  орда.  ЏотрескавшеесЯ дерево  строениЯ,
черное, источенное жучком, повелось от мороза и солнца, подгнило от дождей и
туманов, там и сЯм  белели коросты парши; ободранное  крыло, еще державшеесЯ
каким-то чудом, поскрипывало. Ќа  крыле сидел ворон, большой, как  петух,  и
как  сажа черно-синий; он сидел  неподвижно, ветерок  шевелил на его затылке
мелкие перьЯ, покачивал полуистлевшую доску, - а ворон сидел, не двигаЯсь, и
лишь косил за повозкой антрацитовым оком.

     - Ћй, глЯньте, глЯньте!.. - прошептал Љолюшок.
     - Њельница, сынок, раньше хлеб мололи
     -  Ќе нужен  стал  ветрЯк  - правильно,  Љоль,  гутаришь, - пробормотал
”ефелов. - ’ак и с людьми бывает... Ќо-о, мать твою так!
     Љобыла  присела  от  неожиданного,  несправедливого удара.  €  понесла,
испуганно  оглЯдываЯсь.  ‚орон снЯлсЯ,  простуженнно,  с  хрипом,  досадливо
кэгэкнул и тЯжело заскользил черным распЯтьем над зеленой  кукурузой,  вдали
светлеющей от завЯзшего тумана.
     ‚ село Ћсадчее въехали неожиданно: завернули вправо, за угол леса,  и в
низинке  Љолюшок увидел белые домики. Ќедалеко оно от хутора, а  все в  этом
селе по-другому: ни ставен, ни наличников нет на окошках, зато расписаны они
Яркими цветами;  на  улицах  великое множество собак  -  тут  без  палки  не
погулЯешь;  плетни  плетены  замысловато,  вперехлест,  а если  забор  -  то
обЯзательно  побелен  мелом; и почти возле  каждого  дома, у крыльца, растут
мальвы и развесистые дули с зелеными, твердыми (даже на вид) плодами.
     Ќа  выгоне, возле  колодца,  стоЯли  три женщины; на лбу  у них рожками
торчали концы платков. †енщины все вместе что-то быстро-быстро говорили;
     Љолюшок разобрал лишь одно слово, часто повторЯемое: "•иба...хиба..."
     ‡а селом  повозку обогнал  заведующий  фермой на своем "“рале",  следом
пронессЯ ‚аська ‹Явуха на "џве", приветливо махнув рукой; потом - грузовик с
пестрым,  поющим народом. Љогда размашистаЯ,  густаЯ  от  многоголосьЯ песнЯ
растворилась  в  струЯщемсЯ  прохладном  воздухе,  а  сама машина  растаЯла,
слившись с  сиренево-мутноватой  полосой  окоема,  у  телеги,  поравнЯвшись,
тормознула  сераЯ  пухлаЯ  "‚олга", будто накачаннаЯ воздухом.  Џредседатель
распахнул дверцу.
     - ‘адитесь, подвезу, - что кобылу мучить...
     Ќюрица  вмиг  слетела  с Ящика, впорхнула в машину;  слезла  и Ђксютка,
покраснев от смущениЯ.
     - Љоль, а ты что ж? ‘корее давай... - с сиЯющим лицом крикнула Ќюрица.
     - €ди, иди, - звал председатель, широко и добро улыбаЯсь. “  Љолюшка аж
голова закружилась... Ћн дернулсЯ  было слезать  и уже мысленно  увидел себЯ
мчащимсЯ в  этой большой, стремительной "‚олге",  почти наЯву  услыхал запах
упругих  кожаных  кресел, тонкий  аромат бензина  (председатель, может, даже
порулить даст!), - но тут же увидел и одинокого ”ефелова, сутуло сидЯщего на
козлах...
     -Ќе... не поеду.
     - Љолюшок! ‘лазь скорей! - шипела Ќюрица.
     - Ќа лошади успеешь накататьсЯ, - ласково говорил председатель,  косЯсь
на Ќюрицу.
     - Џоехали.
     - Ќе... - с дрожью в голосе повторил Љолюшок и отвернулсЯ.
     - ќх, а Я думал, ты шофером хочешь стать...
     Џредседатель захлопнул  дверцы,  дал  газу; машина,  присев  на  задние
колеса,  рванула с  места,  оставив облачко  сизо-голубого,  пахучего  дыма.
Љолюшок, глЯдЯ вслед быстро удалЯющейсЯ "‚олге", заплакал.  Ћн не  хотел,  а
слезы сами собой текли и текли...
     -  Ќу что  ты... что ты, сынок... -  гладил  по спине ”ефелов; Љолюшок,
прижавшись к его теплому боку, давЯсь, бессвЯзно лепетал:
     - џ - ничего... Я -  ничего, дЯдь •виль. „орога пошла под  изволок.  €з
огромной балки, закутанной  розовым,  стеганным на  вате  тюфЯком тумана, не
потревоженного ветром, потЯнуло речной сыростью,  луговыми горькими травами.
‚ыветренный склон, по которому петлЯл шлЯх, показывал белые, обмытые дождЯми
меловые  ребра;   меж  ними  в   промоинах  топорщились  неприступные   кущи
терновника,  населенные  разноголосыми  пичугами...   ‘низу  туман   казалсЯ
поднЯвшимсЯ  пеплом  огромного пожарища,  дымом  тысЯч  труб,  -  он  плотно
застилал небо, и ни один луч не  пробивал его студенистой, клубЯщейсЯ массы.
Џо дну  -  долина, зеленовато-бураЯ  от куги и прошлогоднего  камыша; по той
стороне,  за узенькой, тускло лоснЯщейсЯ между  илистыми берегами речкой, по
пологому склону, рассыпались  вширь, насколько  хватало  глаз,  разноцветные
крыши  ђепьевки,  на  пригорке  высилась  церковь;  поодаль  от  нее,  между
кладбищем, заросшим развесистыми деревьЯми, домом культуры с толстыми белыми
колоннами  и стеклЯнным магазином, пестрели  возы, машины, торговые палатки,
сновали  люди разноплеменными муравьЯми,  -  и в  центре всего  этого  стоЯл
полосатый, полотнЯный, огромный шатер.
     - ќто и есть - "фестиваль"? - зачарованно спросил Љолик.
     - „а. ђаньше называли просто - Ярманка.
     - Ќе, "фестиваль" - лучше...
     ‘еребрЯным столбом вдруг сквозь разрыв  проглЯнуло солнце и, коснувшись
церкви,  потекло  с купола  расплавленным  золотом.  € почудилось, что  лучи
разбудили-потревожили  колокол  -  упруго  покатилсЯ  его  стон.  ЏокатилсЯ,
расталкиваЯ  пухлые клубы земного теплого  дыханиЯ,  покрываЯ птичий  щекот,
дохнув  в лицо бронзовой прохладой; следом - еще гудело и дрожало все в мире
- зазвенели, рассыпаЯсь, подголоски... € опЯть будто великан под непосильным
бременем... и снова -  трезвон, беспечный, стеклЯнный... Џодъезжали к мосту.
‘лева -  сплошнаЯ стена  камыша,  Ярко освещенного, так  что можно различить
каждую  былинку, справа  - лужайка в  изумрудно-темной  от просеЯнного света
траве,  с белевшими  кое-где на ней гусиными  перьЯми. †еребенок  скакнул на
лужайку,  пробежал до куста осоки, понюхал его, покрутилсЯ, повернул назад и
вдруг... провалилсЯ передними ногами в бочажину.  ’онко,  по-детски  заржал.
ѓалка отозвалась и поворотила с дороги.

     - „ержи кобылу! -  крикнул ”ефелов, передаваЯ Љолюшку вожжи.  - —ерт бы
тебЯ  побрал - носишьсЯ, где не следует! -  ругалсЯ он, осторожно переступаЯ
по зыбкому ковру.
     Ћдной рукой ухватившись  за  пушистый хвост, другой  за  ноги,  ”ефелов
выволок жеребенка  из  грЯзи.  ‘тригунок,  дрожа, кинулсЯ  к матери.  Љобыла
утробно реготала, перебираЯ губами его короткую, стоймЯ стоЯщую гривку.
     - €спугалсЯ! Ѓудешь  знать, как баловать, дьЯволенок! - ворчал ”ефелов,
вытираЯ о траву сандалии.
     - ЌельзЯ  ругатьсЯ ноне -  ’роица! -  проскрипела  откуда-то  взЯвшаЯсЯ
богомольнаЯ старушка, всЯ в черном.
     - Ђ-а,  жизнь  пошла  -  хоть кажин  день плЯши... ’олько кто  работать
будет?
     —его только не было на этом "фестивале"! ‚низу, у самой речки, стоЯли в
рЯд  возы с  поросЯтами, курами, утками,  зеленью, скороспелками-грушами,  с
клубникой и  черешней;  выше - пестрые государственные палатки и  автолавки,
там и крючки на всЯкую рыбу, и разноцветные шары, круглые и продолговатые, и
разные  игрушки, и  книжки  с картинками!  Ђ  лимонад! - придумают  же люди.
‘ладкий, пощипывающий небо,  приЯтно шибающий в нос. ‚ек бы, кажетсЯ,  пил -
не напилсЯ.
     ‚ самом  центре,  на  пригорке,  огромным  колоколом  стоЯл  шатер;  по
полотну, пересекаЯ разноцветные  полосы, мчались нарисованные  мотоциклисты.
Љолюшок с Ќюрицей вошли под полог  шатра: внутри оказалось огромное  дощатое
сооружение. ‚след за людьми, по узкой скрипЯщей лестнице поднЯлись на помост
- под ногами разверзлась громаднаЯ кадушка, собраннаЯ из толстых коричневых,
пропитанных  олифой  и  еще  ею  остро  пахнущих  досок. Ќа  дне стоЯли  два
Ярко-красных мотоцикла.
     Љогда весь  помост заполнилсЯ народом, внизу,  из  неприметной  дверцы,
поЯвились мотоциклисты. ‚стретили  их аплодисментами, кто-то громко крикнул:
- „авай, ребЯты, покажь!..
     ‘иЯЯ улыбкой, светловолосый парень неумело раскинул руки в приветствии,
другой,  прихрамывающий  мужик в голубом шлеме, тем временем запустил мотор,
дал  круг, все увеличиваЯ  скорость,  и  вдруг,  подкинув  переднее  колесо,
пронессЯ он чуть ли  не в полуметре от Љолюшка, обдав  гарью и  завивающимсЯ
ветром;  люди  в  одно   мгновение  отпрЯнули  от  краЯ,  помост  зашаталсЯ,
заскрипел... ‘ледом вознессЯ и светловолосый - с развевающейсЯ шевелюрой.
     Ћни  носились  на  своих  красных мотоциклах - мелькали,  размазываЯсь,
голубой  шлем, черные краги, овсЯной сноп волос, - и парень, бросив руль, на
ходу  посылал воздушные поцелуи; они  носились  на красных мотоциклах, - как
огромные  новогодние  фейерверк-шутихи,  брызжущие  багровым  огнем и  сизым
дымом; они носились на красных мотоциклах, -  и казалось, на стене их держит
какаЯ-то неведомаЯ сила, ибо колеса почти  не касались коричневых „осок; они
носились  на  красных  мотоциклах,  а Љолюшок  напрЯженно  следил, захолонув
сердцем, остолбенев и забыв обо всем  на свете... Ћни носились, обгонЯЯ друг
друга, носились  -  и  не  падали!  “брав  обороты,  мотоциклисты съехали  с
вогнутой стенки  на  круглое  дно,  заглушили моторы; хромой,  снЯв  шлем  с
блестевшей, потной головы, исчез в неприметную  дверь, светловолосый долго и
весело  раскланивалсЯ  в  глубокой тишине, -  из  церкви доносились  густые,
протЯжные псалмы, -потом и он ушел. € только тогда - захлопали...
     "—то же  их держало? - всполошенно думал Љолюшок, продвигаЯсь вместе  с
толпой  к  лестнице;  он  хотел  было  спросить у Ќюрицы,  но, увидев  в  ее
смЯтенных глазах  недоумение, промолчал. - Њожет, мотоциклы  особые?  „а нет
вроде... €ли доски клеем каким намазаны? - Џощупал стенку, гладкую от густой
олифы. - Џочему же тогда?.."
     „ержась  за руку матери,  ходил  он меж  рЯдов - Ќюрица  приценивалась,
чего-то  покупала,  с  кем-то  торговалась.  Џотом  они  остановились  перед
милиционером.
     - ’оварищ милиционер, вы  наших баб  не видали?  Њилиционер  с  вислыми
хохлЯчьими усами долго хохотал,  взЯвшись за бока, а Љолюшок  не мог понЯть,
над  чем  он смеетсЯ, -  в  голове  застрЯл  вопрос;  почему  же  не  падали
мотоциклисты?
     ‚друг  откуда-то грЯнула музыка - и  будто  проЯснило,  словно пелена с
глаз  слетела,  -  все сделалось четким,  выпуклым, объемным.  €  все люди -
кажетсЯ, весь фестиваль, - тронулись на звуки.
     Њузыканты сидели среди деревьев, среди горЯчих на  солнце инструментов;
перед ними -  с  развевающимисЯ  фалдами,  маленький, тоненький, похожий  на
щегла - дирижер размахивал черной палочкой. € такаЯ лилась музыка! - что там
радио,  что там кино! ќта музыка  полнила все тело, сжимала горло, - и опЯть
весь мир  стал необычным, радостным  и чудесным,  - и  оторвало  от земли, и
понесло, и понесло Љолюшка  на волшебных крыльЯх в дальние  дали, в  голубые
горний выси, в какую-то дивную страну...  Ќо вот дирижер  опустил палочку, и
музыка стихла. €зумленный,  увидел себЯ  Љолюшок сидЯщим на  лавке, пахнущей
липой,  рЯдом  - мать, люди со светлыми  лицами. Њузыканты разминали пальцы,
продували трубы, а Љолюшка так и подмывало крикнуть: ну скорее же!..
     Ќюрица, смахнув что-то с лица, оглЯнулась по сторонам.
     - ’ы никуда не уйдешь, сынок?
     - Ќет.
     - Ќу, сиди. ‘лушай. џ - счас...
     „ирижер взмахнул - и опЯть подхватили чудесные крыльЯ...
     ЋчнулсЯ Љолюшок внезапно,  от  тревоги, покрутил головой - нет  матери!
"Људа же она пропала?!" Ћн обежал слушателей, заглЯдываЯ в их лица, - Ќюрицы
не было...
     Џрошел вдоль  автолавок,  несмело  переступил порог церкви.  ’ам горели
свечи;  какие-то  люди с чужими глазами протЯжно пели что-то  непонЯтное под
распЯтым,   почти   голым,  изможденным   человеком;  запах  ладана,  воска,
человеческого  дыханиЯ, тоскливо-жуткие  непонЯтные слова- все  сливалось во
что-то тЯжелое, гнетущее, выжимающее слезы... Љолюшок бросилсЯ прочь.

     € налетел прЯмо на ”ефелова.
     - ’ы что ж это, гулена, по церквам ходишь, а мы с ног сбились.
     Љолюшок  схватил  ”ефелова  за  руку,  шершавую,  почти не гнущуюсЯ  от
мозолей, и, оглЯдываЯсь на церковь, засеменил рЯдом.
     Њать  была  пьЯнаЯ,  растрепаннаЯ  -  она  прижала  Љолюшка,  обмазываЯ
горЯчими  слезами: "‘ынушка мой...  ‘иротинки мы с  тобой!" - запричитала, а
Љолюшок  отворачивалсЯ  и вытирал  рукавом  лицо. Ќазад  ехали молча. Ќюрица
храпела, неловко  запрокинувшись на  грЯдушку.  ‚  Ящике  одиноко всхлипывал
непроданный поросенок.

        x x x
     Ќюрица умерла, вместе  с ѓанькой •охлушкой,  опившись денатурата. € уже
много лет стоит ее хата с заколоченными  окнами. Љрыша просела, стала похожа
на седло, а дрань встопорщилась, как перьЯ у озЯбшего воробьЯ.
     ’рудно  узнать  Љолюшка  в том высоком,  дородном  мужчине, что изредка
поЯвлЯетсЯ на хуторе. …го давно уже зовут Ќиколаем €вановичем, и он привык к
этому.
     Ќиколай €ванович отмыкает заржавленный замок, входит  в хату, осторожно
ступаЯ в темноте по прогнившему полу, раздвигаЯ  перед собой липкую паутину.
Џахнет мышами и старой пылью. ‘тавит дорожную сумку на стол, усыпанный мелом
с потолка,  находит  в сенЯх лопату  и неспешно, глЯдЯ под ноги, похожий  на
пингвина, идет на кладбище.
     Љак  остро, щемЯще-звонко  пахнет трава  на этом последнем  пристанище!
ЉакаЯ рыхлаЯ и жирнаЯ землЯ тут...
     Ќиколай  €ванович срубает  бурьЯн с могилы  матери, обкладывает  холмик
свежим дерном. „олго сидит, опустив на колени большие белые руки. ‚етер  над
головой  шепчетсЯ  с  акацией, -  и  на  рассыпчатую  землю,  черно-синюю, с
красными   точечками   перерезанных   червей,  летЯт  желтые  стрелоподобные
семена...
     Џотом Ќиколай €ванович навещает ”ефеловых. ‘тарики давно уже на пенсии.
„нем  копаютсЯ  в  огороде, вечерами смотрЯт телевизор.  €з-за  отдаленности
втораЯ  программа вообще  не  показывает, но  по  первой  кое-что  разобрать
можно... Џосле "телевизора" пьют чай. ”ефелов вздыхает:
     -  Ђ лошадок перевели. Џочти  подчистую... € кузню закрыли.  ѓоворЯт  -
невыгодно, распыление средств и кадров.
     - —то ж ты хочешь, дЯдь •виль, - прогресс.
     - Џрогресс-то он прогресс, только чего более  важного не забываем ли?..
- € - посмотрев искоса: - Џомнишь ветрЯк-то?..
     Ќиколай €ванович молчит, прихлебываЯ чай. Ћ  его  ногу третсЯ, мурлыча,
пЯтнисто-рыжий  кот. Ќа кухне гремит посудой Ђксютка; заливаетсЯ, трещит под
печью сверчок...
     -  ’ы  переезжал  бы,  Љолюшок.  —его  там, в этой Њоскве?..  Џо  углам
мыкаешьсЯ, небось, - Я-то знаю... •ату подправил бы, да и  живи. ‘  твоей-то
головой... „очка б на вольных хлебах росла...
     - Ћно конечно, дЯдь •виль. ’олько... не все так просто...
     —то еще может  сказать Ќиколай €ванович? —то давно уже имеет квартиру с
телефоном и  кабинетом,  что дочь учитсЯ в английской  школе, что у жены  на
носу  диссертациЯ   с  непроизносимым  названием?  €ли  сознатьсЯ,   что  не
представлЯет жизнь без публичной библиотеки, без театров?..
     “ходит он рано утром, чтоб попасть на  первый автобус, что  раз в сутки
отправлЯетсЯ из соседнего села. •утор спит, и грузные шаги ЌиколаЯ €вановича
гулко разносЯтсЯ по улице, пробуждаЯ собак.
     ђазное говорЯт о  Љолюшке на хуторе. Љто говорит, что большим человеком
стал,  кто  возражает:  ничего,  мол,  особенного  -  статьи   длЯ  журналов
составлЯет...
     „авно уж Я не был там. Ќадо бы проведать.


        C’Ћџ™€‰ € •Ћ•Ћ—“™€‰ Cђ…„€ €„“™…ѓЋ ‘ Ќ…ЃЂ „Ћ†„џ

     •Ћ‹Ћ„Ќ›‰ „Ћ†„њ ЏЋЏЋ‹ЂЊ ‘Ћ ‘Ќ…ѓЋЊ. ѓорЯщие  окна. ’реск пишущей машинки.
ЉакаЯ-то музыка... „а, это уже было. ’огда, десЯть лет назад.
     Њне было тогда тридцать, а ей двадцать пЯть.
     џ только что прилетел из Љишинева, с румынской границы, куда  моталсЯ в
командировку  от  журнала "Џограничник"  -- Я  пробыл на  двух  заставах две
недели и прилетел  в аккурат на свой тридцатый день рождениЯ. Ћна ждала менЯ
с тортом "ЏьЯнаЯ  вишнЯ", а Я привез из "солнечной Њолдавии" Ящик истекающих
липкой нежнейшей  сладостью  лохматых персиков. Џереступив порог, Я отбросил
сумку в одну  сторону,  а Ящик  в другую, обнЯл ее за тонкую,  подрагивающую
нервно талию и  за  пышные выпуклые Ягодицы,  она  изнеможденно  обвила менЯ
гибкими руками  за шею и выдохнула:  "Ђх,  думала  -- умру без тебЯ..."  € Я
радостно понес ее в спальню.
     Ќа  следующий день мне нужно было сдать  "материал"  в  редакцию, иначе
командировку бы не оплатили. Ќужно было срочно отпечатать этот "материал" на
машинке, благо, во времЯ командировки Я вел кое-какие записи. Њы зашли с ней
в ‹итинститут,  где  Я тогда училсЯ, попросили в деканате  свободную пишущую
машинку, нашли  пустую аудиторию, и Я  стал диктовать, а  она печатала. € за
два часа Я надиктовал  что-то около одиннадцати-двенадцати страниц какого-то
текста -- он бесследно исчез в недрах "Џограничника", и черт с ним!
     Ќо перед глазами у менЯ  до  сих  пор стоит  картинка: конец  лета, уже
по-осеннему прохладно и по-московски как-то промозгло, особенно после теплой
Њолдавии,  она  сидит за машинкой,  а Я,  расхаживаЯ взад-вперед, диктую  ей
что-то ужасно патриотическое. „аже, кажетсЯ, милитаристское.  Ћна, ухмылЯЯсь
и  сдуваЯ с носа прЯди выбивающихсЯ рыжеватых волос,  размашисто, очередЯми,
печатает на машинке,  а Я  расхаживаю, как  какой-нибудь  ‘имонов (почему-то
именно этот писатель приходит на ум), расхаживаю,  смотрю за пыльное стекло,
что в радужных разводах, на редких прохожих смотрю, семенЯщих  по  ’верскому
бульвару, на тронутые увЯданием липы, на серое небо за узкими окнами, смотрю
и  диктую,  и  менЯ  томит,  томит  до раздражениЯ, до  глухого  исступлениЯ
непроходЯщее,   разгорающеесЯ  желание.  џ   стараюсь  не  смотреть  на   ее
отставленный, выпуклый, расплывающийсЯ по  стулу упругий зад, на  ее  тонкую
талию,  подчеркивающую  эту шикарную  лепнину  природы, на ее конусообразные
груди, нависающие над  машинкой, Я не  могу дождатьсЯ,  когда же закончу эту
проклЯтую статью.
     Ђ  потом начинаетсЯ дождь, и пыльные окна плачут, и мы включаем свет, и
откуда-то начинает звучать какаЯ-то музыка, и Я вижу непонЯтным образом наши
освещенные окна снаружи и обнимаю ее...
     „а, мне  было  тогда тридцать, всего лишь  тридцать, а ей  --  двадцать
пЯть.  “ менЯ  к тому времени было почти  десЯть лет семейного  "стажа", две
жены и трое детей. џ давно поставил на себе, на своей пропащей молодости (да
чего  там -- жизни!)  большущий крест, считал, что  в прошлом не было ничего
стоЯщего, ничего, кроме  суеты и бессмысленной  борьбы за место под солнцем,
жизнь не удалась, счастье пролетело стороной, ну  и пропадай все пропадом! Ђ
она всего только два  месЯца, как начала взрослую женскую жизнь. € начала ее
-- со мной!..
     Ћ-о-о, Я безумствовал по ночам! Њы спали по три-четыре часа. „а и днем,
если честно, не знали укороту. џ постоЯнно хотел ее, желал, жаждал! € ее это
тогда еще не начинало раздражать... ‹ишь теперь понимаю, что то были лучшие,
счастливейшие дни. Ќо Я был молод, здоров, эгоистичен и  воспринимал все как
само собой разумеющеесЯ.
     ‚от так и стоит перед глазами:  Я хожу из угла в угол, диктую (кажетсЯ,
это  происходило в  той  аудитории, где сейчас расположен музей Џлатонова, а
когда-то была его квартира), диктую,  представлЯЯ себЯ  писателем ‘имоновым,
который точно так же брал машинистку после военных командировок  и  диктовал
книги  за  неделю  --  прЯмо  набело!  --  диктую,  расхаживаЯ  взад-вперед,
вожделенно  посматриваЯ  на ее  конусообразные  груди  в кофточке  со смелым
вырезом (а под  кофточкой ничего больше нет!), что нависают над машинкой, на
ее  узкую, прЯмо-таки осиную  талию, подчеркивающую пышный,  расплывшийсЯ по
стулу раздвоенный зад,  обтЯнутый джинсами, и никак не могу  дождатьсЯ  того
момента,  когда же дойду до конца. € мне аж тоскливо  от ожиданиЯ... ’огда Я
не знал, что картинка эта так и останетсЯ в памЯти на всю жизнь и что ничего
лучше в жизни уже не будет. „а! ‚от он Я, молодой, здоровый, с необузданными
желаниЯми,  и  вот она,  любЯщаЯ,  не напуганнаЯ  еще  женскими  проблемами,
готоваЯ на все ради менЯ, -- вот сейчас допишем эту дурацкую  статью, весьма
занудную, закроемсЯ в аудитории, где раньше была квартира великого писателЯ,
и под  монотонный шум дождЯ за окном  сольемсЯ в одно целое, -- и Я стараюсь
диктовать побыстрее в предвкушении этого, уже близкого событиЯ,  и она, знаЯ
об этих моих мыслЯх и желаниЯх, стараетсЯ печатать скорее,  и глаза ее горЯт
нетерпением,  и  она ерзает на лакированном  стуле, и  грудь  ее  вздымаетсЯ
томно,  а  тонкий  стан  выгибаетсЯ,  как  у  гибкой,  чувственной  пантеры,
зеленоглазой лапушки-кошки.
     „а, это  были неповторимые  минуты. €  Я воспринимал это как должное. џ
никак не мог насытитьсЯ  жизнью. ‚едь  молодости как таковой у менЯ не было.
ЊенЯ  женили в двадцать  с половиной лет. Ђ в  двадцать один у  менЯ уже был
ребенок. ‚  двадцать два  Я стал строить дом  -- без  копейки в кармане.  €з
юноши  Я  сразу  превратилсЯ  в мужика... ‚ двадцать три  года  моЯ  глупаЯ,
неопрЯтнаЯ  жена, пребывавшаЯ все времЯ  в состоЯнии летаргии и перманентной
беременности, родила второго сына, и Я понЯл, что всЯкаЯ  разумнаЯ жизнь длЯ
менЯ кончилась.  Ќачиналась  жизнь растительнаЯ...  ‚  двадцать шесть лет  Я
развелсЯ  --  и все усилиЯ  с домом пошли прахом. ‘о второй женой, у которой
уже  был  сын от первого брака, начались новые  проблемы, все более  и более
затЯгивающие своей  неразрешимостью  -- в новое болото быта  беспросветного,
бесперспективного.
     „а,  молодости ни  в прЯмом, ни  в переносном смысле у  менЯ не было. Ђ
была  какаЯ-то  страннаЯ  и порой  страшнаЯ,  бессмысленнаЯ  своей зоологией
борьба  за существование, за место под неласковым  солнцем.  € вот  почти  в
тридцать лет выкатилсЯ "счастливый" шар, о котором даже не мечтал: москвичка
из  старинного  дворЯнского  рода,  с  квартирой, с  поэтической душой, сама
пишущаЯ  стихи,  с  прекрасной фигурой, "заводившей" менЯ с  полуоборота, да
притом  девушка,  девственница,  утверждавшаЯ,  что  "всю жизнь  ждала тебЯ,
одного тебЯ!" -- в это невозможно было поверить, но это было, похоже, именно
так. —ем, каким предательством, какой подлостью оплатил Я это счастье?
     € ‚Ћ’ ‘…‰—Ђ‘ џ ђЂ‘•Ђ†€‚Ђћ €‡ “ѓ‹Ђ ‚ “ѓЋ‹ по  литинститутской аудитории,
диктуЯ  статью  о  пограничниках,  а она,  раскрасневшаЯсЯ, ожидающаЯ  конца
статьи,  длинными   очередЯми   фиксировала  мои  слова   на  бумаге,  знаЯ,
предполагаЯ,  о  чем  мои  тайные  мысли  и  что  будет,  как только  статьЯ
закончитсЯ,  и  уже ждущаЯ  с  нетерпением  этого конца и  этого  желанного,
головокружительного  момента.  Њы не сказали друг другу  ни слова ни  о  чем
постороннем,  но мы  знали, что  будет и  как, и не могли дождатьсЯ...  € ее
конусообразные  груди  пышные  вздымались,  и  осинаЯ  талиЯ  выгибалась,  и
раздвоенный  зад в джинсах скользил  взад-вперед по лакированной поверхности
стула,  а в пьЯных  глазах горел безумный огонь -- странно, как она понимала
то, что Я тогда диктовал?
     „а, это было счастье.
     џ не вспоминал  в тот момент ни о кинутых  детЯх, ни о брошенных женах,
которым Я разбил, сломал жизнь. „о того менЯ  много мучила совесть по поводу
всего этого. —естное слово, очень сильно  мучила! џ много  терзалсЯ  и много
писал о том. € боль моЯ странным  образом  перетекала, изливалась на бумагу,
опустошаЯ сердце. € мне становилось легче...
     “вы,  себЯ  Я любил все-таки  больше. €  очень  страдал от чужой к себе
нелюбви. ’ак страдал, что однажды дошел  до самоубийства.  ‘лучилось  это  в
конце  восемьдесЯт седьмого  года.  Њне  было тогда двадцать  восемь лет,  Я
получил верстку первой  своей книжки, которую начал писать еще подростком. €
вот  через  тринадцать лет, после  дюжины  переделок, Я  наконец-то  получил
верстку  и  весь день  с  упоением вычитывал ее  и правил,  представлЯЯ себЯ
эдаким  стариком-’олстым, который, говорЯт, любил  вставлЯть  в гранки целые
куски  глав. ‚есь день Я был ошалелым от счастьЯ. Љ вечеру приехала с работы
втораЯ  жена, с  которой Я тогда жил. џ  ждал,  что она обрадуетсЯ,  накроет
стол, откупорит бутылку  "•ванчкары", которую Я купил,  будет вести  себЯ со
мной,  как  с  именинником,  -- она же  закатила сцену  по  поводу  будто бы
утаенного  мной гонорара, -- принесеннаЯ сумма ей,  видите ли, показалась не
такой, на какую  она  рассчитывала. Њы разругались, и  Я хлопнул  дверью. Ќа
улице была мерзость середины ноЯбрЯ: грЯзь, слЯкоть, мокрый снег. џ поплелсЯ
к первой жене; Я хотел сказать ей: смотри,  мы столько мечтали, столько били
в одну точку,  и вот наконец книжка в портфеле...  Ќо  она не открыла мне  и
через дверь отругала, сказала, что Я и ее обманул с гонораром.
     џ оказалсЯ в  прЯмом  смысле, как  бездомный пес:  на улице, под мокрым
снегом, продрогший,  никому не нужный. “вы,  никому не  нужна  оказалась моЯ
долгожданнаЯ  книжка, всем  нужны  были  деньги,  которых  оказалось гораздо
меньше, чем рассчитывали. џ чуть не выл.
     џ пошел к матери. Џуть пролегал через понтонный мост.
     џ  шел через мост  как лунатик.  Ќе чуЯ ног, не  помнЯ себЯ. ЌеодолимаЯ
сила несла, толкала менЯ к  левому краю моста. Џо  „ону плыли ледЯные крыги,
кружилось в  водоворотах "сало". џ вдруг увидел себЯ выброшенным  наутро  на
берег:  в волосах песок, набухшее  пальто  стоит  колом, портфель вздулсЯ, и
услышал  чей-то  гаденький  голос: "‚от, так  и  не  дождалсЯ  своей  первой
книжки!"  Ќо  услышал все это совершенно равнодушно. Њне ничуть не было жаль
себЯ. Њне было все равно!
     ЊенЯ  неумолимо влекло к  краю моста, Я уже не осознавал себЯ  собой, Я
видел себЯ  как бы со стороны, то ли в третьем, то ли во втором лице,  когда
ты  уже  не принадлежишь себе,  тебЯ будто ведет  кто-то,  и  ты становишьсЯ
чьей-то безвольной марионеткой, и  вот ты уже на  самом на краю  моста,  над
плывущими  торжественно  крыгами,  над вертЯщимсЯ в  хороводе  "салом",  еще
немного, какаЯ-то  секунда,  мгновение,  и  ледЯнаЯ купель обоймет,  обнимет
тебЯ, сожмет  в своих гибельных объЯтиЯх, и все длЯ тебЯ кончитсЯ, и плохое,
и  хорошее, и тебе  совершенно на все на-пле-вать, --  но в самый последний,
какой-то  крошечный  миг, уже чуть ли не  в последнем, гибельном полете,  ты
вдруг  взмаливаешьсЯ,  ты  кричишь   беззвучно  откуда-то  изнутри,  кричишь
каким-то чужим, ревущим звериным рыком: "ѓосподи, отведи!" -- и что-то вдруг
случаетсЯ,  что-то происходит,  будто  где-то что-то словно  бы  лопаетсЯ, и
звучит: "…ще не времЯ!" -- и ты опЯть обретаешь способность управлЯть собой,
своей волей, своим телом, оно тебе  опЯть подчинЯетсЯ, и тебЯ бросает в жар,
волосы на голове шевелЯтсЯ  от ужаса, ты  отскакиваешь  от  самого  от  краЯ
моста,  быстро  перебегаешь  на  другой берег реки,  и тебе  становитсЯ  так
весело, так легко,  что, кажетсЯ, поешь даже что-то. € вдруг  понимаешь,  со
всей Ясностью  осознаешь, что все,  решительно все  в жизни  -- тщета.  ‚се,
кроме самой жизни. ‚едь даже страданиЯ суть тоже жизнь.
     ‘ тех пор Я  не осуждаю больше самоубийц. Ћни не  ведают, поверьте,  не
ведают,  что  творЯт. ќто  утверждаю Я, тот, кто сошел, спрыгнул в последний
момент с лодки старины •арона.
     ЏридЯ  к матери, спросил:  есть  ли  что-нибудь  выпить?  Ћна  странно,
удивленно посмотрела на менЯ,  всклень нацедила  стакан (нет, лучше и точнее
--  стаканЯку)  самогона,  Я вылил его в  горло одним махом,  весело закусил
огромным огурцом  и лег спать. €  с тех  пор уж ничуть ни о ком  и ни  о чем
никогда не жалел.
     џ стал жить "длЯ себЯ". †ить той обычной, полнокровной на мой тогдашний
взглЯд,  жизнью,  которой жило большинство моих сверстников, которые  к тому
времени еще не были женаты, не платили никаких алиментов, не строили никаких
дом