‚алентин Љатаев. Ђлмазный мой венец

Ћцените этот текст:
‚алентин Љатаев. Ђлмазный мой венец

 
----------------------------------------------------------------------------
     ‚.Љатаев, Ђлмазный мой венец, Њ., ‘оветский писатель, 1979.  
----------------------------------------------------------------------------
 
     ...таким образом, оставив далеко и  глубоко  внизу  февральскую  вьюгу,
котораЯ лепила мокрым снегом в переднее  стекло  автомобилЯ,  где  с  трудом
двигались туда и сюда  стрелки  стеклоочистителЯ,  сгребаЯ  мокрый  снег,  а
встречные и попутные машины скользили юзом  по  окружному  шоссе,  мы  снова
отправились в погоню за вечной весной...
     ‚ конце концов, зачем мне эта вечнаЯ весна? € существует ли она вообще?
     „умаю, что  мне  внушил  идею  вечной  весны  (и  вечной  славы!)  один
сумасшедший  скульптор,  с  которым  Я  некогда  познакомилсЯ  в   закоулках
Њонпарнаса, куда менЯ  на  несколько  недель  занесла  судьба  из  советской
Њосквы.  Ћн  был  знаменитостью  сезона.  ‚  Џариже  всегда  осенний   сезон
ознаменован поЯвлением какого-нибудь гениЯ, о котором все  кричат,  а  потом
забывают. џ сделалсЯ свидетелем недолгой славы Ѓрунсвика. ЉажетсЯ, его звали
именно так, хотЯ не ручаюсь. ЏамЯть мне изменЯет, и Я уже начинаю забывать и
путать имена.
     …го студиЯ, вернее  довольно  запущенный  сарай  в  глубине  небольшого
садика, усеЯнного разбитыми или  недоконченными  скульптурами,  всегда  была
переполнена   посетителЯми,   главным   образом    приезжими    англичанами,
голландцами,   американцами,   падкими   на    знакомства    с    парижскими
знаменитостЯми. Ћни были  самыми  лучшими  покупателЯми  модной  живописи  и
скульптуры. “ Ѓрунсвика (или как его там?) не было отбоЯ  от  покупателей  и
заказчиков. Ћн сразу же разбогател  и  стал  капризничать:  отказыватьсЯ  от
заказов, разбивать свои творениЯ. “ него в студии всегда  топилась  чугуннаЯ
печурка и коленчатой трубой. Ќа круглой конфорке  кипел  чайник.  Ћн  угощал
своих посетителей скупо заваренным чаем Я солеными  английскими  бисквитами.
Џри этом он сварливым голосом произносил отрывистые,  малопонЯтные  афоризмы
об  искусстве  ваЯниЯ.  Ћн  поносил  ђодена  и  ЃурделЯ,   объЯснЯл   упадок
современной скульптуры тем, что нет достойных сюжетов, а  главное,  что  нет
достойного материала. …го не устраивали ни медь, ни бронза, ни чугун, ни тем
более банальный мрамор, ни гранит, ни бетон, ни  дерево,  ни  стекло.  Њожет
быть, легированнаЯ сталь? - да и то врЯд ли. Ћн всегда был недоволен  своими
шедеврами и разбивал их на куски молотком или распиливал пилой.  Ћбломки  их
валЯлись под ногами среди соломенных  деревенских  стульев.  ќто  еще  более
возвышало его в глазах ценителей. "”игаро" отвела ему две страницы. Ќа  него
взирали с обожанием, как на пророка.
     џ был свидетелем, как он разбил на куски мраморную стилизованную чайку,
косо положенную на кусок зеленого  стекла,  изображающего  средиземноморскую
волну, специально длЯ него отлитую на стекольном заводе.
     ‘ловом, он бушевал.
     Ћн был полиглотом и умел говорить, кажетсЯ, на всех Языках мира, в  том
числе па русском и польском,- и на всех ужасно плохо, еле понЯтно. Ќо  мы  с
ним понимали друг друга. Ћн почему-то обратил на менЯ внимание - может быть,
потому, что Я был выходцем из загадочного длЯ него мира советской Њосквы,- и
относилсЯ ко мне весьма внимательно  и  даже  дружелюбно.  Ћн  уже  и  тогда
казалсЯ мне стариком. ‚ечным стариком-гением. џ рассказывал ему о  советской
ђоссии, о нашем искусстве и о своих друзьЯх - словом, обо всем том, о чем вы
прочтете в моем сочинении, которое Я  в  данный  момент  начал  переписывать
набело.
     Ѓрунсвик был в восхищении от моих рассказов и однажды воскликнул:
     - џ вас вполне понЯл. ‚ы, ребЯта, молодцы.  џ  больше  не  хочу  делать
памЯтники королЯм, богачам, героЯм, вождЯм и великим гениЯм.  џ  хочу  ваЯть
малых сих. ‚ы все -- моЯ  тема.  џ  нашел  свою  тему!  џ  предам  всех  вас
вечности. ЉлЯнусь, Я это сделаю. Њне только надо найти подходЯщий  материал.
…сли Я его найду... Ћ, если Я его только  найду...  тогда  вы  увидите,  что
такое настоЯщаЯ скульптура. Џоверьте, что в один  из  дней  вечной  весны  в
парке Њонсо среди розовых и белых цветущих каштанов, среди тюльпанов  и  роз
вы наконец увидите свои изваЯниЯ,  созданные  из  неслыханного  материала...
если Я его, конечно, найду...
     Ћн похлопал менЯ по спине своей могучей  старческой  рукой,  и  мы  оба
рассмеЯлись...
     ...образ Ѓрунсвика (или как его там) пропал в провалах моей памЯти.
     € вот теперь, лет через пЯтьдесЯт, мы с женой полулежали  в  креслах  с
откинутыми спинками, в  коридоре  между  двух  рЯдов  двойных,  герметически
закупоренных иллюминаторов, напоминавших прописное  Ћ,  которое  можно  было
истолковать как угодно, но мною они читались как заглавные  буквы  некоторых
имен и фамилий. Џожалуй, один из иллюминаторов Я мог бы  прочесть  даже  как
прописное ћ. Љлючик. Ќо мешало отсутствие впереди палочки, без которой ћ уже
не ћ,- не ключик, а всего лишь ноль, зеро, знак пустоты, или в данном случае
начало бесконечной колодезной пустоты, в глубине которой  ничего  невозможно
было разглЯдеть, кроме мутного воздуха, туманно обещавшего вечную весну, где
монотонно двигалась темнаЯ полоска - тень нашего длинного самолета.
     Њы незаметно передвигались в среде,  котораЯ  еще  не  может  считатьсЯ
небом, но уже и не землЯ, а нечто среднее, легкое,  почти  отвлеченное,  где
незаметно  возникают  изображениЯ  самого  отдаленного  прошлого,   например
футбольнаЯ  площадка,  лишеннаЯ  травЯного  покрова,  где  в   клубах   пыли
центрфорвард подал мЯч на край, умело подхваченный  крайним  левым.  Љрайний
левый перекинул мЯч с одной ноги на другую и  ринулсЯ  вперед  -  маленький,
коренастый, в серой форменной куртке ђишельевской гимназии, без  поЯса,  нос
башмаком,  волосы,  упавшие  на  лоб,  брюки  по  колено  в  пыли,   потный,
вдохновенный, косо летЯщий, как Яхта на крутом повороте. ‘ поворота он  бьет
старым, плохо зашнурованным ботинком. ЊЯч влетает мимо падающего голкипера в
ворота. ‚орота - два столба с верхней перекладиной, без сетки. ЏродолжаЯ  по
инерции мчатьсЯ вперед, маленький ришельевец победоносно смотрит на зрителей
и кричит на всю площадку, хлопаЯ в ладоши самому себе:
     - Ѓраво, Я!
     (‚роде Џушкина, закончившего "Ѓориса ѓодунова". Ђй  да  Џушкин,  ай  да
сукин сын!)
     Љак сказали бы теперь,  "был  забит  завершающий  победный  гол"  этого
рЯдового  гимназического  матча,  об  окончании  которого  возвестил  рефери
сигналом принЯтого в то  времЯ  трехзвучного  судейского  свистка.  ‚прочем,
нельзЯ сказать, что это был ничем не  замечательный  матч:  в  нем  принимал
участие тощий, золотушного вида ришельевец в  пенсне  на  маленьком  носике,
будущаЯ мироваЯ  знаменитость,  центрфорвард  сборной  команды  ђоссии,  как
сказали  бы  теперь  -  "нападающий  века",  "суперстар"  мирового  футбола,
Ѓогемский.  Ќо  тогда  он  был  лишь  старшеклассником  и,   надо   сказать,
прескверным учеником с порочной улыбочкой на малокровном лице.
     …го имЯ до сих пор легенда футбола.
     ‚ ту пору Я  тоже  был  гимназистом,  посещал  спортивную  площадку  и,
подобно множеству моих сверстников, сочинЯл  стишки  и  даже  печатал  их  в
местных газетах, разумеетсЯ бесплатно. - Љто забил гол? - спросил Я. € тогда
второй раз в жизни услышал имЯ и  фамилию  ключика.  ‚  первый  раз  Я  его,
впрочем, не  услышал,  а  увидел  под  стихами,  присланными  по  почте  длЯ
альманаха в пользу раненых, который Я составлЯл по поручению редакции  одной
из газет. Њожете себе представить, какую кучу стихотворного  хлама  обрушили
на менЯ все городские графоманы: до сих  пор  помню  одно  стихотворение  на
военно-патриотическую тему,  выведенное  писарским  почерком  с  нажимами  и
росчерками; в ном содержалось следующее бессмертное двустишие:
     "“ланский конь скакает в поле по окровавленным телам".
     Ђльманах не вышел  ввиду  затруднений  военного  времени,  которые  уже
начали ощущатьсЯ. ‘тихи  же,  привлекшие  мое  внимание,  были  написаны  на
канцелЯрской бумаге, уже вполне устоЯвшимсЯ почерком: круглые крупные  буквы
с отчетливыми свЯзками. Ћни были подписаны полным именем и фамилией,  уже  и
тогда ничем не отличаЯсь от тех факсимиле, которые мы привыкли теперь видеть
под портретом на его посмертных книгах. ’огда Я никак не  мог  предположить,
что маленький серый ришельевец, забивший левой ногой такой прекрасный гол, и
автор понравившихсЯ мне стихов - одно и то же  лицо.  Њы  учились  в  разных
гимназиЯх. ‚се гимназисты нашего города за  исключением  ришельевцев  носили
форму черного цвета; ришельевцы - серого. ‘реди нас они слыли аристократами.
•отЯ их гимназиЯ- формально ничем не отличалась от других казенных  гимназий
и называлась ЋдесскаЯ перваЯ гимназиЯ, все же она была некогда  ђишельевским
лицеем и славилась тем, что в ее стенах побывали как почетные гости  Џушкин,
а потом и ѓоголь.
     џ был в черной куртке, он - в серой.
     џ подошел к нему, подбрасываЯ на тамбурине  резиновый  мЯчик.  Џо  моим
вискам струилсЯ пот. џ еще не остыл после проигранной партии. џ назвал себЯ.
Ћн назвал себЯ. ’ак состоЯлось  наше  формальное  знакомство.  Њы  оба  были
приЯтно удивлены. Њне было семнадцать, ему  пЯтнадцать.  Њне  нравились  его
стихи, хотЯ они были написаны по моде того времени немножко под  ‘еверЯнина.
’еперь одному из нас восемьдесЯт, а другого вообще  уже  нет  на  свете.  Ћн
превратилсЯ в легенду. Ќо часть его души навсегда соединилась  с  моей:  нам
было суждено стать самыми близкими друзьЯми - ближе, чем  братьЯ,-  и  долго
прожить рЯдом, развиваЯсь и мужаЯ в магнитном  поле  революции,  приближение
которой тогда еще даже не предчувствовали,  хотЯ  она  уже  стоЯла  у  наших
дверей.
     ’олько что Я прочел в черновых записЯх „остоевского: "—то такое  времЯ?
‚ремЯ не  существует,  времЯ  есть  цифры,  времЯ  есть  отношениЯ  бытиЯ  к
небытию"...(”. Њ. „остоевский. Џреступление и наказание. Њ., "Ќаука",  1970,
стр. 457-458.)
     џ знал это уже до того, как прочел у „остоевского. Ќо каково? Ѓолее чем
за сто лет до моей догадки о несуществовании времени! Њожет быть, отсюда моЯ
литературнаЯ  "раскованность",  позволЯющаЯ  так   свободно   обращатьсЯ   с
пространством.
     ’еперь  плечом  к  плечу  со  своей  женой  Я  стоЯл  среди  старинного
протестантского кладбища, где на небольших аккуратных могильных плитах  были
изваЯны мраморные раскрытые книги - символы не  дочитанной  до  конца  книги
человеческой жизни,- а вокруг живописно  простирались  вечнозеленые  луга  и
пригорки чужой, но милой страны, и хотЯ весна еще не Явилась, но  ее  вечное
присутствие  в  мире  было   несомненно:   всюду   из-под   земли   вылезали
новорожденные крокусы и мальчики бегали по откосам,  запускаЯ  в  пустынное,
почти уже весеннее небо разноцветные - не совсем такие, как у нас в ђоссии,-
бумажные змеи с двумЯ хвостами. џ знал, что этот  европейский  ландшафт  уже
был когда-то создан в  воображении  маленького  ришельевца.  Џрижав  к  себе
локоть жены, Я наЯву наблюдал этот ландшафт глазами, мокрыми от слез.
     ...—то-то Я на склоне лет стал сентиментален...  ‚ремЯ  не  имеет  надо
мной  власти  хотЯ  бы  потому,  что  его  не  существует,   как   утверждал
"архискверный" „остоевский. —то же касаетсЯ ассоциативного метода построениЯ
моих сочинений, получившего у критиков определение "раскованности",  то  это
лично мое. ‚прочем, как знать? Њожет быть, ассоциативный метод  давным-давно
уже открыт кем-нибудь из великих и Я не более чем "изобретатель велосипеда".
ѓлЯдЯ на бумажные змеи и на зеленые холмы, Я подумал, что ту книгу,  котораЯ
впоследствии получила название  "Ќи  днЯ  без  строчки",  ключик  однажды  в
разговоре со мной хотел назвать гораздо лучше и без претензий на затрепанное
латинское nulla dies sine linea, использованное древними, а вслед за ними  и
‡олЯ; он хотел назвать ее "Џрощание с жизнью",  но  не  назвал,  потому  что
просто  не  успел.  џ  же,  вероЯтно,  назову  свою  книгу,  которую  сейчас
переписываю набело, "‚ечнаЯ весна", а вернее всего "Ђлмазный мой венец", как
в той сцене из "Ѓориса ѓодунова", которую  Џушкин  вычеркнул,  и,  по-моему,
напрасно. ЏрелестнаЯ сцена: готовЯсь к решительному свиданию с  самозванцем,
Њарина советуетсЯ со своей горничной ђузей, какие надеть драгоценности.  "Ќу
что ж? ѓотово ли? ЌельзЯ ли поспешить?" - "Џозвольте, наперед  решите  выбор
трудный: что вы наденете, жемчужную ли нить  иль  полумесЯц  изумрудный?"  -
"Ђлмазный мой венец".- "Џрекрасно! Џомните? …го вы надевали, когда  изволили
вы ездить во дворец. Ќа бале,  говорЯт,  как  солнце  вы  блистали.  Њужчины
ахали, красавицы шептали... ‚ то времЯ, кажетсЯ,  вас  видел  в  первый  раз
•откевич молодой, что после застрелилсЯ. Ђ точно, говорЯт:  на  вас  кто  ни
взглЯнул, тут и влюбилсЯ".- "ЌельзЯ ли поскорей"...
     Ќет, Њарине не до воспоминаний,  она  торопитсЯ.  Ћтвергнута  жемчужнаЯ
нить, отвергнут изумрудный полумесЯц. ‚сего не наденешь. ѓений должен  уметь
ограничивать себЯ, а главное, уметь выбирать. ‚ыбор - это душа поэзии.
     Њарина уже сделала свой выбор. џ тоже: все лишнее отвергнуто.  Ћставлен
"Ђлмазный мой венец". ’оропЯсь  к  фонтану,  Я  его  готов  надеть  на  свою
плешивую голову. Њарина - это моЯ душа перед решительным свиданием.  Ќо  где
этот фонтан? Ќе в  парке  же  Њонсо,  куда  менЯ  некогда  звал  сумасшедший
скульптор?
     џ ошибсЯ, думаЯ, что на острове, омываемом теплым течением ѓольфстрим -
или, как его называли в старых гимназических учебниках, ѓольфштрем, что  мне
нравитсЯ гораздо больше,- весна обычно ЯвлЯетсЯ на глаза в феврале.  Ќо  был
год  дракона,  в  мире  происходили  ужасные  событиЯ:  войны,   наводнениЯ,
землетрЯсениЯ,  извержениЯ  вулканов,   авиационные   катастрофы,   эпидемии
гонконгского гриппа, внезапные смерти...
 
     ЊенЯ преследовали неудачи.
 
     Ѓаба-Яга в докторском халате, сидевшаЯ за  письменным  столом  с  тремЯ
телефонами и аппаратом длЯ измерениЯ кровЯного давлениЯ, даже не потрудилась
менЯ исследовать. Ћна лишь слегка повернула узкое лицо к моей жене,  окинула
ее недобрым взглЯдом и категорически отказалась выдать справку о здоровье, а
затем повернулась всем своим костлЯвым телом,  пробормотав  сквозь  вставные
зубы: - ќто не ему, а вам хочетсЯ попутешествовать. ‹ично Я не рекомендую. ‘
этими словами она показала свою  тощую  спину.  џ  был  настолько  уверен  в
отличном состоЯнии своего здоровьЯ, что,  услышав  роковой  приговор  врача,
запрещавший нам лететь в страну вечной весны, сначала  не  поверил  ушам,  а
потом  едва  не  потерЯл  сознание:  все  вокруг  менЯ  сделалось  как   при
наступлении полного солнечного затмениЯ. …сли бы не клочок  ваты,  смоченный
нашатырным спиртом, поднесенный к моим ноздрЯм чьей-то милосердной рукой, то
Я бы, чего доброго, хлопнулсЯ в  обморок.  Љ  счастью,  затмение  постепенно
заканчивалось, и в проЯснившейсЯ комнате Явилась добраЯ феЯ,  положила  менЯ
на клеенчатую лежанку, велела спустить штаны  и  как  можно  крепче  поджать
колени под живот. ”еЯ была тоже  в  медицинском  халате,  но  профессорском,
более высокого ранга - белоснежно накрахмаленном, из-под которого  виднелись
оборочки нарЯдного платьЯ и стройные, элегантно обутые ноги,- чуть  было  не
написал "ножки", что было бы весьма бестактно по отношению к профессору.  …е
лицо  было  строго-доброжелательно,  хотЯ  и   вполне   беспристрастно.   Ќе
оборачиваЯсь, она повелительным жестом  королевы  протЯнула  назад  руку,  в
которой  вдруг  как  бы  сам  собой  очутилсЯ  стерильный  пакет   с   парой
полупрозрачных хирургических перчаток. Ћна вынула одну из них и натЯнула  на
правую  руку.  ЏродолжаЯ  процедуру  исследованиЯ,   она   осталась   вполне
довольной, по-королевски скупо улыбнулась, после чего  уже  ничто  не  могло
помешать нам лететь...
     „еревьЯ  мало  знакомых  мне   пород,   хотЯ   среди   них   попадались
пирамидальные тополЯ, как в Џолтаве, стоЯли голые, по-зимнему  черные.  ‘удЯ
по крокусам, весна уже была где-то совсем близко,  рЯдом,  на  подходе.  ќто
несомненно. Ќо что-то тормозило ее приближение, не давало ей  наступить.  Ћ,
проклЯтый год дракона! ‚се вокруг еще дышало мучительно  медленно  умирающей
зимой.
     ‚  моем  представлении  ЂнглиЯ  была  страной  мЯгкой  зимы  и  ранней,
очень-очень ранней, нежной весны. ‚ероЯтно, это всего лишь игра воображениЯ.
     Ќо неужели воображение не сильнее метеорологии?
     ЏоэзиЯ - дочь воображениЯ. Ђ может быть, наоборот: воображение  -  дочь
поэзии. „лЯ менЯ, хотЯ и не признанного, но все  же  поэта,  поэзией  прежде
всего было ее словесное выражение, то есть стихи. Ћ, как много чужих  стихов
накопилось в моей памЯти за всю мою долгую жизнь! Љак Я их любил!  ќто  было
похоже на то. что, как бы не имеЯ собственных детей, Я лелеЯл  чужих.  —ужие
стихи  во  множестве  откладывались  в  моем  мозгу,  в  том  его  еще  мало
исследованном отделе, который называетсЯ механизмом запоминаниЯ, сохранЯющим
их навсегда  нарЯду  с  впечатлениЯми  некогда  виденных  картин,  слышанной
музыки,  касаний,  поцелуев,  пейзажей,  пробежавших  за   вагонным   окном,
различных элементов морского прибоЯ - его цвета, шума,  подводного  движениЯ
массы ракушек и камешков, многообразиЯ  его  форм  и  цветов,  его  хрупкого
шлейфа,  временами   закрывающего   мокро-лиловый   песок   мировых   плЯжей
‘редиземного и —ерного морей,  ’ихого  и  Ђтлантического  океанов,  Ѓалтики,
‹а-Њанша,  ‹онг-Ђйленда...  ЂнглиЯ  помещалась  где-то  среди   слоев   этих
накоплений памЯти и была порождением воображениЯ некоего поэта,  которого  Я
буду называть с маленькой буквы эскесс, написавшего: "‚оздух Ясен, и деревьЯ
голы. •рупкий снег, как голубой  фаЯнс.  Џо  дорогам  Ђнглии  веселой  вновь
трубит старинный дилижанс. „огораЯ над высокой крышей, гаснет в небе золотаЯ
гарь. ‘тарый гномик над оконной нишей вновь зажег решетчатый фонарь".
     Љонечно, в этих строчках, как у нас принЯто было говорить, "переночевал
„иккенс", поразивший однажды вообрЯжение автора, а  потом  через  его  стихи
поразил воображение многих других, в том числе и  мое.  Ќе  было  вокруг  ни
хрупкого  снега,  похожего  на  голубой  фаЯнс,  ни  старинного   дилижанса,
трубЯщего на дорогах Ђнглии, совсем не показавшейсЯ мне веселой, не  было  и
гнома,  зажегшего  решетчатый  фонарь.  Ќо  все  эти  элементы  были   мутно
нарисованы синькой  на  веджвудском  фаЯнсе  во  времЯ  нашего  брекфеста  в
маленькой лондонской гостинице недалеко от ѓайд-парка.
     Њы видели очень  быстрое  движение  автомобилей  на  хорошо  накатанном
бетонном шоссе с белыми полосами,  которые  через  ровные  промежутки  вдруг
резко обрубались, с тем чтобы через миг возникнуть снова и снова обрубитьсЯ.
Њы видели по сторонам коттеджики, одинаковые, как близнецы, но в то же времЯ
имеющие каждый какие-то неповторимые особенности своих  деталей,  как  и  те
английские семейства, которые в них обитали.
     ‚ одном из промелькнувших домиков действительно над оконной нишей  гном
держал решетчатый фонарь.
     Ќад высокой крышей другого могла гаснуть в небе золотаЯ гарь, и  на  ее
фоне чернели рога араукарии. —ерные, как бы  обугленные  деревьЯ,  настолько
мертвые, что, казалось, дальше так продолжатьсЯ не может и  они  должны  или
перестать существовать, или наконец воскреснуть: хоть немножко зазеленеть. Ђ
между тем во многих  крошечных  палисадниках  мимо  нас  проносились  кусты,
сплошь осыпанные желтыми цветами, но без малейшей  примеси  зелени.  Ќикаких
листьев, только цветы; уже Явно не зимние, но еще далеко и  не  весенние,  а
какие-то странные, преждевременные выходцы из  таинственной  области  вечной
весны. Ќас сопровождал длинный индустриальный пейзаж высокоразвитой  страны:
трубы заводов, пробегавшие мимо поодиночке, попарно, по три, по  четыре,  по
шесть  вместе,  целыми  семьЯми;  силуэты  крекингов,   запутанные   рисунки
газопроводов,  ультрасовременные  фигуры  емкостей  различного   назначениЯ,
иногда посеребренных... Ћднако в темных,  закопченных  маленьких  кирпичиках
иных фабричных корпусов наглЯдно выступала старомодность девЯтнадцатого века
викторианской Ђнглии,  ‚еликобритании,  повелительницы  полумира,  владычицы
морей и океанов, именно такаЯ, какою ее видел Љарл  Њаркс.  „вижущиесЯ  мимо
прозрачно-сумрачные   картины   не   затрагивали    воображениЯ,    занЯтого
воссозданием стихов все того же эскесса:
     "‚ы плачете, Ђгнесса, вы поете, и ваше сердце бьетсЯ, как и встарь. Ќад
старой книгой в темном переплете весна качает голубой фонарь"...
     ‚есна уже начинала качать голубой фонарь, и мне не было  никакого  дела
до  Ѓирмингама,  мимо  которого  мы  проезжали  со   скоростью   шестидесЯти
километров в час. Ђх, этот голубой фонарь вечной весны, выдуманный  эскессом
в пору моей юности.
     Ћн был, эскесс, студентом, евреем, скрывавшим свою бедность. Ћн  жил  в
большом доме, в нижней части „ерибасовской улицы, в "дорогом районе", но  во
втором дворе, в полуподвале, рЯдом с дворницкой и  каморкой,  где  хранились
иллюминационные фонарики и  национальные  бело-сине-красные  флаги,  которые
вывешивались в царские дни. Ћн жил вдвоем со своей мамой, вдовой.  Ќикто  из
нас никогда не был у него в квартире и не видел  его  матери.  Ћн  поЯвлЯлсЯ
среди нас в опрЯтной,  выглаженной  и  вычищенной  студенческой  тужурке,  в
студенческих диагоналевых брюках, в фуражке  со  слегка  вылинЯвшим  голубым
околышем.  “  него  было  как  бы  смазанное  жиром  лунообразное  лицо   со
скептической еврейской улыбкой. Ћн был горд, ироничен, иногда высокомерен  и
всегда  беспощаден  в  оценках,  когда  дело   касалось   стихов.   Ћн   был
замечательный пародист, и Я до сих пор помню его пародию на входившего тогда
в моду €горЯ ‘еверЯнина:
     "Љто говорит, что у менЯ есть муж, по кафедре  истории  прозектор.  …го
давно не замечаю уж. Ќе на него  направлен  мой  прожектор.  ‘ейчас  ко  мне
придет один эксцесс, так Я зову соседа с ближней дачи,  мы  совершим  с  ним
сладостный процесс сначала так, а после по-собачьи"...
     ‘вою пародию эскесс пел на мотив €горЯ ‘еверЯнина, растЯгиваЯ гласные и
в наиболее рискованных местах сладострастно жмурЯсь, а при постыдных  словах
"сладостный процесс" его глаза делались  иронично-маслеными,  как  греческие
маслины. Ћн был поэт старшего поколениЯ, и мы, молодые, познакомились с  ним
в  тот  жаркий  летний  день  в  полутемном  зале  литературного  клуба,   в
просторечии "литературки", куда Џетр Џильский, известный  критик,  пригласил
через газету всех начинающих поэтов, с тем  чтобы,  выбрав  из  них  лучших,
потом возить их напоказ по местным лиманам и фонтанам, где они  должны  были
читать свои стихи в летних театрах.
     ќскесс уже тогда был признанным поэтом  и,  сидЯ  на  эстраде  рЯдом  с
полупьЯным Џильским, выслушивал наши стихи  и  выбирал  достойных.  Ќа  этом
отборочном  собрании,  кстати  говорЯ,  Я  и  познакомилсЯ  с  птицеловом  и
подружилсЯ с ним на всю жизнь. Џетр Џильский, конечно, ничего нам не платил,
но сам весьма недурно зарабатывал на так называемых вечерах молодых  поэтов,
на которых председательствовал и произносил  вступительное  слово,  безбожно
перевираЯ наши фамилии и названиЯ наших стихотворений. Џеред ним на  столике
всегда стоЯла бутылка  красного  бессарабского  вина,  и  на  его  несколько
лошадином лице с циническими  глазами  криво  сидело  пенсне  со  шнурком  и
треснувшим стеклом. ђЯдом с ним всегда сидел ироничный эскесс. џ  думаю,  он
считал себЯ гениальным и носил  в  бумажнике  письмо  от  самого  Ђлександра
Ѓлока, однажды похвалившего его стихи. ЌесмотрЯ на его вечную  иронию,  даже
цинизм, у него иногда делалось такое пророческое  выражение  лица,  что  мне
становилось страшно за его судьбу. …го мама боготворила его. Ћн ее  страстно
любил и боЯлсЯ. Џтицелов написал на него следующую эпиграмму:
     "Њне мама не дает ни водки, ни вина. Ћна твердит: вино  бросает  в  жар
любовный; мой ‘ема должен быть как камень хладнокровный, мамашу слушатьсЯ  и
не кричать со сна".
     Ћн действительно не пил вина, и у него не было Явных  любовных  свЯзей,
хотЯ он был значительно старше  всех  нас,  еще  гимназистов.  Ћдно  из  его
немногочисленных стихотворений  (кажетсЯ,  то,  которое  понравилось  Ѓлоку)
считалось у нас шедевром. Ћн сам читал его с благоговением, как молитву:
     "Џрибой утих. Њолите бога, чтоб был обилен ваш улов. ’рудна  и  пениста
дорога по мутной зелени валов. ‚се холодней, все позже зори. Џлывет сентЯбрь
по облакам. Љакие сны та открытом  море  приснЯтсЯ  бедным  рыбакам?  Ћпасны
пропасти морские. Ќо знает кормчий ваш седой, что ходЯт  по  морю  свЯтые  и
носЯт звезды над водой"...
     “ менЯ уже начала разрушатьсЯ памЯть,  и  некоторые  волшебные  строчки
выпали  из  полузабытых  стихов,  как  кирпичи  из  старинных  замков  эпохи
‚озрождениЯ,  так   что   пришлось   их   заменить   другими,   собственного
изготовлениЯ. Ќо, к счастью, лучшие строчки сохранились.
     ...еще там упоминалсЯ свЯтой Ќиколай с темным ликом  и  белой  бородой,
покровитель морЯков и рыбаков...
     Џочему нас так волновали эти стихи? Њожет быть, мы и были этими  самыми
бедными ланжероновскими рыбаками, и сентЯбрь Ярусами плыл по низким облакам,
и нам снились несказанные блоковские  сны,  и  по  морю,  где-то  далеко  за
„офиновкой, ходили свЯтые и над водой носили звезды: ћпитер,  ‚егу,  ‘ириус,
‚енеру, ЏолЯрную звезду...
     Ќастало времЯ, и мы все один за другим покинули родной город в  поисках
славы. Ћдин лишь эскесс не захотел бросить свой полуподвал,  свою  стареющую
маму, котораЯ привыкла, астматически дыша, тащитьсЯ с корзинкой на Џривоз за
скумбрией и за синенькими, свой город,  уже  опаленный  огнем  революции,  и
навсегда осталсЯ в нем, поступил на работу  в  какое-то  скромное  советское
учреждение, кажетсЯ  даже  в  губернский  транспортный  отдел,  называвшийсЯ
сокращенно  юмористическим  словом  "ѓубтрамот",  бросил  писать   стихи   и
впоследствии, во времЯ ‚еликой Ћтечественной  войны  и  немецкой  оккупации,
вместе со своей больной мамой погиб в фашистском  концлагере  в  раскаленной
печи с высокой трубой, откуда день и ночь валил жирный черный дым...
     ...теперь из всей нашей странной республики гениев, пророков, подлинных
поэтов и посредственных стихотворцев, ремесленников и  неудачников  осталсЯ,
кажетсЯ, Я один. Џочти все  ушли  в  ту  страну  вечной  весны,  откуда  нет
возврата...
     ...нет возврата!..
     ...Ќо, безвозвратно исчезаЯ, они навсегда остались в моей памЯти,  и  Я
обречен никогда не расставатьсЯ с ними, а также со многими большими и малыми
гениЯми из других республик и царств, даривших менЯ своей дружбой, ибо между
поэтами дружба - это не что иное как вражда, вывернутаЯ наизнанку.  Ќе  могу
взЯть грех на душу и назвать их подлинными именами. ‹учше всего дам им  всем
прозвища, которые буду писать с маленькой  буквы,  как  обыкновенные  слова:
ключик, птицелов, эскесс... €сключение сделаю -длЯ  одного  лишь  Љомандора.
…го буду писать с большой буквы, потому что он уже  памЯтник  и  возвышаетсЯ
над Џарижем поэзии ќйфелевой  башней,  представлЯющей  собой  как  бы  некое
заглавное печатное Ђ. ‚ысокаЯ буква над мелким шрифтом вечного города.
     Ђ, например, щелкунчик будет у менЯ, как  и  все  прочие,  с  маленькой
буквы, хотЯ он, может быть,  и  заслуживает  большой  буквы,  но  ничего  не
поделаешь: он сам однажды,  возможно  даже  бессознательно,  назвал  себЯ  в
автобиографическом стихотворении с маленькой буквы:
     "Људа как страшно  нам  с  тобой,  товарищ  большеротый  мой.  Ћх,  как
крошитсЯ наш табак, щелкунчик, дружок, дурак! Ђ  мог  бы  жизнь  просвистать
скворцом, заесть ореховым пирогом... „а, видно, нельзЯ никак".
     Ћн сам напророчил свою гибель, мой бедный,  полусумасшедший  щелкунчик,
дружок, дурак. ћ. Ћ. Я уже назвал ключиком. ‚едь буква  ћ  -  это,  в  конце
концов, и есть нечто вроде ключика. Ђ остальные  прописные  Ћ  иллюминаторов
были заглавные буквы имен его матери и жены.
     Љак странно, даже противоестественно,  что  в  мире  существует  порода
людей, отмеченных божественным даром жить только воображением.  Њы  были  из
этой породы. Џодобно донне Ђнне,  скрестившей  на  сердце  руки,  мы  видели
неземные сны, но, проснувшись, тотчас забывали их. ‡абытые  сновидениЯ,  как
призраки, ЯвлЯлись в наших стихах, и трудно было  понЯть,  из  каких  глубин
сознаниЯ они взЯлись.
     ...некогда,  давным-давно,  еще  до  первой  мировой  войны,  до  моего
знакомства с ключиком, птицелов стоЯл на сцене  дачного  театра.  Ћтсутствие
гимназического поЯса, а также гимназическаЯ куртка со  светлыми  пуговицами,
обшитыми длЯ маскировки серой материей, делали  его  похожим  на  выгнанного
ученика или экстерна: предосторожность не лишнЯЯ, так как  учащимсЯ  средних
учебных  заведений  строго  запрещались  публичные   выступлениЯ.   ‡а   это
беспощадно выгонЯли с волчьим билетом.
     џ тоже участвовал в "вечере молодых поэтов", происходившем днем, и  так
же, как и птицелов, скрывал, что Я гимназист. Ќаш товарищ  из  аристократов,
барон-фон, одолжил мне свою визитку,  шелковый  галстук  с  модным  рисунком
"павлиний глаз", и Я со своей головой, стриженной под нуль, выглЯдел  чучело
чучелом.
     - Ќам с башен рыдали церковные звоны, длЯ нас подымали узорчатый  флаг,
а мы зарЯжали, смеЯсь, мушкетоны и  воздух  чертили  ударами  шпаг,  рыча  и
брызгаЯ слюной, выкрикивал птицелов в полупустой, полутемный зал, освещенный
стрелами летнего солнца, бившего сквозь дощатые стены и дырочки от  выпавших
сучков. …го руки с напрЯженными бицепсами были  полусогнуты,  как  у  борца,
косой пробор растрепалсЯ, и волосы упали на низкий лоб,  бодлеровские  глаза
мрачно смотрели из-под бровей, зловеще перекошенный рот при  слове  "смеЯсь"
обнаруживал отсутствие переднего  зуба.  ‘лова  "чертили  ударами  шпаг"  он
подкреплЯл энергичными жестами,  как  бы  рассекаЯ  по  разным  направлениЯм
балаганный полусвет летнего  театра  воображаемой  шпагой,  и  даже  как  бы
слышалсЯ звук зарЯжаемых мушкетонов, рыдание  церковных  звонов  с  каких-то
башен - по всей вероЯтности, зубчатых - и прочей, как Я понЯл  впоследствии,
"гумилЯтины".
     Џтицелов принадлежал к той элите местных поэтов, котораЯ была длЯ  менЯ
недоступна. ќто были поэты более  старшего  возраста,  в  большинстве  своем
декаденты и символисты. Ќа деньги богатого молодого человека - сына банкира,
мецената и дилетанта - длЯ  этой  элиты  выпускались  альманахи  квадратного
формата, на глЯнцевой бумаге,  с  шикарными  названиЯми  "елковые  фонари",
"‘еребрЯные трубы", "Ђвто в облаках" и прочее в этом роде. ‚ эти  альманахи,
где царили птицелов и  эскесс  как  звезды  первой  величины,  мне  с  моими
реалистическими провинциальными стишками ходу не было.
     …ще бы! Ћни даже свою группу называли "Ђметистовые уклоны". ѓде уж мне!
     - Љогда наскучат  ей  лукавые  новеллы  и  надоест  лежать  в  плетеных
гамаках, она уходит в порт смотреть, как каравеллы из дальних  стран  плывут
на темных парусах, читал птицелов с упоением свою знаменитую  "Љреолку",  от
старых кораблей так смутно пахнет дегтем... € прочее.
     ‚идимо, все это  он  позаимствовал  из  пиратских  романов  ‘тивенсона,
которые читал на уроках, прЯча под парту журнал "Њир приключений".  ЌесмотрЯ
на  всю  мою  приверженность  к  русской  классической  литературе,   поэзии
Љольцова, Ќекрасова, Ќикитина, не говорЯ уж о Џушкине и ‹ермонтове, несмотрЯ
на увлечение ”етом, Џолонским, впоследствии Ѓуниным, Я не мог не восхищатьсЯ
и даже завидовать моему новому другу, романтической манере  его  декламации,
даже его претенциозному псевдониму, под которым писал сын владельца мелочной
лавочки на ђемесленной улице. Ћн  ютилсЯ  вместе  со  всеми  своими  книгами
приключений, а также толстым томом "†изни  животных"  Ѓрема  -  его  любимой
книги - на антресолЯх двухкомнатной  квартирки  (окнами  на  унылый,  темный
двор)  с  традиционной  бархатной  скатертью  на  столе,  двумЯ  серебрЯными
подсвечниками и неистребимым запахом фаршированной щуки. …го стихи  казались
мне недосЯгаемо прекрасными, а сам он гением. - ’ам, где выступ  холодный  и
серый водопадом свергаетсЯ  вниз,  Я  кричу  у  безмолвной  пещеры:  „ионис!
„ионис! „ионис! - декламировал он на бис свое коронное стихотворение...
     - “томЯсь после долгой охоты, запылив свой пурпурный нарЯд, ты  ушел  в
бирюзовые гроты выжимать золотой виноград.
     ќти стихи  были  одновременно  и  безвкусны  и  необъЯснимо  прекрасны.
Љазалось, птицелов сейчас захлебнетсЯ от вдохновениЯ. Ћн  выглЯдел  силачом,
атлетом. ‚последствии Я узнал, что с детства он страдает бронхиальной астмой
и всЯ его как бы гладиаторскаЯ внешность - не что  иное  как  не  без  труда
давшаЯсЯ поза. „аже небольшой шрам на его мускулисто напрЯженной щеке - след
детского пореза осколком оконного стекла - воспринималсЯ как зарубцевавшаЯсЯ
рана от удара пиратской шпаги. Ћткуда  он  выкопал  „иониса,  его  пурпурный
нарЯд, запылившийсЯ во времЯ охоты? Ћткуда взЯлись какие-то бирюзовые  гроты
и выступ мало того что холодный и серый, но еще  и  "водопадом  свергающийсЯ
вниз"?
     ЌеобъЯснимо.
     ‚последствии он стал писать по-другому, более реалистично, и,  медленно
созреваЯ, сделалсЯ тем прославленным поэтом,  имЯ  которого  -  вернее,  его
провинциальный псевдоним - принимаетсЯ как должное: к нему просто привыкли.
     Џрошло более полувека, и однажды Я - все в  той  же  погоне  за  вечной
весной - очутилсЯ в ‘ицилии,  куда  мы  прилетели  из  ђима,  предварительно
пройдЯ все зловещие процедуры в аэропорту ”ьюмаччино.
     “гон  самолетов  уже  стал  делом  обыкновенным.  ‚оздушное  пиратство.
Џоэтому всех пассажиров тщательно обыскивали и  надо  было  проходить  через
какую-то  электромагнитную  раму,   реагирующую   на   присутствие   всЯкого
металлического предмета,  например  ручного  пулемета  или  бомбы.  ’ак  как
‘ицилиЯ считаетсЯ центром всемирной мафии, то осмотр  производилсЯ  особенно
строго. …динственное исключение агенты полиции сделали длЯ пожилой  монахини
с тЯжелым саквоЯжем в руках. …е пропустили  без  осмотра.  Џо  всем  законам
авантюрного жанра именно эта монахинЯ и была наиболее опасным членом мафии и
в ее саквоЯже, конечно,  должен  был  находитьсЯ  автомат  или  какое-нибудь
взрывное устройство. ‚о времЯ всего короткого перелета ђим -  Џалермо  Я  не
спускал глаз с монахини, равнодушно перебиравшей четки, а когда она  открыла
свой чемодан и,  надев  очки,  стала  в  нем  копатьсЯ,  Я  проклЯл  судьбу,
угораздившую посадить нас именно в этот  проклЯтый  самолет,  который  могут
угнать куда-нибудь к черту на рога - в Ђфрику - или даже взорвать в воздухе.
џ не обращал вниманиЯ на красоту расстилавшегосЯ под  самолетом  ’ирренского
морЯ и перестал волноватьсЯ лишь после  того,  как  наш  самолет  "алиталиЯ"
пошел на посадку, и мимо нас  побежали  прибрежные  скалы,  холмы,  покрытые
апельсиновыми рощами, желтаЯ полоса плЯжа на кружевной кромке до слез синего
морЯ,  и  мы  покатились  по  бетонной  полосе  небольшого   провинциального
аэродрома.
     Ќе помню, был ли Я прежде  в  Џалермо,  но  этот  город  показалсЯ  мне
знакомым. Ќе буду его описывать. ‚ памЯти сохранилсЯ  лишь  какой-то  людный
перекресток с раковиной фонтана, вделанной в угол старого итальЯнского дома.
€з львиной пасти в эту мраморную раковину лилась не слишком  обильнаЯ  струЯ
воды. Ќо раковина была переполнена - видно,  что-то  засорилось.  ‚одопровод
был дрЯхлый, вероЯтно его чинили в последний раз в начале  двадцатого  века.
€з раковины на тротуар изливалась вода; натекла  большаЯ  лужа,  по  которой
шлепали прохожие, проклинаЯ отдел коммунального хозЯйства. ‚есь  перекресток
был покрыт синей утренней тенью. Џеред входом в дрЯхлый величественный собор
росла целаЯ роща африканских пальм. Џахло светильным  газом,  горЯчим  кофе,
ванилью, и во всем этом было столько староитальЯнского, сицилианского, что Я
вспомнил давнее-предавнее времЯ и наше путешествие с папой и маленьким  моим
братом, братиком, на пароходе из Ћдессы в Ќеаполь с заходом в разные  порты.
‚ Џалермо, кажетсЯ, не заходили. ‡аходили в Љатанию и Њессину. Ќо все  равно
- теперь, когда в памЯти все смешалось, Я перенессЯ в ту неизмеримо  далекую
пору своей  жизни,  когда  впервые  увидел  €талию,  старую,  королевскую  с
осликами или даже мулами с красными чехольчиками на ушах и  черными  шорами,
что делало их как бы слепыми; с тесными лавчонками, где  продавалсЯ  вкусный
ледЯной оранжад и шипучий лимонад в бутылочках, закупоренных  вместо  пробок
маленькими  матово-стеклЯнными  шариками,  которые  нужно  было  протолкнуть
внутрь...
     ’еперь, как и тогда, переходЯ  по  диагонали  перекресток  (не  все  ли
равно, где это было - в Љатании или Џалермо) из синей тени на залитую  почти
африканским солнцем  сторону,  Я  промочил  туфли  возле  раковины  углового
фонтана с мадонной в нише, украшенной цветами и разноцветными лампадками.
     Ќо это не важно. €звините, Я  отвлексЯ.  ‚ажно  то,  что  в  туристском
автобусе  мы  объехали  треугольник  ‘ицилии,  окруженный  со  всех   сторон
ализариновой синевой  ‘редиземного  морЯ,  останавливаЯсь  по  дороге  возле
древнегреческих храмов, но не из белого мрамора, как в ѓреции, а из местного
желтого камнЯ, возле мраморных развалин римских городов, поверженных в  прах
войсками карфагенЯнами,- ужасный след ѓаннибала, шагнувших под  трубный  рев
боевых слонов через ‘ицилию на Ђпеннинский полуостров по  дороге  к  золотым
воротам ђима,- а может быть, разрушенных землетрЯсениЯми  в  те  дни,  когда
вдруг просыпалась ќтна, извергаЯ из своих семи кратеров огонь и дым и швырЯЯ
в небо раскаленные каменные бомбы, заставлЯЯ трескатьсЯ землю, обжигаЯ лавой
виноградники и обволакиваЯ остров клубами сернистых газов, озаренными  снизу
отсветами преисподней... Љто  знает,  какаЯ  нечеловеческаЯ  сила  разрушила
циклопические постройки древней ‘ицилии? € почему иные из них остались почти
нетронутыми, не поверженными во прах? Ќо теперь громадные  кубические  камни
разрушенных городов заросли кустами одурЯюще-душистой  седой  полыни,  такой
зловеще серебрЯной на фоне пустынного морЯ, почерневшего  от  дождевых  туч,
надвигавшихсЯ откуда-то из ‹ивии, из ’униса, из Љарфагена, от которого почти
ничего не осталось, кроме легенды, кроме флоберовской "‘аламбо".  ‡десь  под
ливнем, внезапно обрушившимсЯ на мраморные развалины, в  толпе  американских
туристов, как стадо испуганных лошадей бегущих к автобусу, Я ощутил страшное
одиночество, тщету человеческих  цивилизаций,  поглощаемых  одна  за  другой
непознаваемой бездной тысЯчелетий, по сравнению  с  которыми  моЯ  жизнь  не
более чем мгновенное сновидение.
     ...Џеречитываю написанное. Њало  у  менЯ  глаголов.  ‚от  в  чем  беда.
‘уществительное  -  это  изображение.  ѓлагол  -  действие.  Џо  соотношению
количества существительных с количеством глаголов можно  судить  о  качестве
прозы. ‚ хорошей прозе  изобразительное  и  повествовательное  уравновешено.
Ѓоюсь,   что   Я   злоупотреблЯю   существительными    и    прилагательными.
‘уществительное,  впрочем,  включает  в  себЯ  часто  и  эпитет.   Љ   слову
"бриллиант",  например,  не  надо  придавать  слово  "сверкающий".  Ћно  уже
заключено в самом существительном. €злишества изображений  -  болезнь  века,
мовизм. Џочти всегда в хорошей современной прозе  изобразительное  превышает
повествовательное.
 
     Ќас окружает больше предметов, чем это необходимо длЯ существованиЯ.
 
     Џисатели восемнадцатого века - да и  семнадцатого  -  были  в  основном
повествователи. „евЯтнадцатый век украсил голые ветки повествованиЯ цветными
изображениЯми. Ќаш век - победа изображениЯ над повествованием.  €зображение
присвоили себе таланты и гении, оставив  повествование  остальным.  Њетафора
стала богом, которому мы поклонЯемсЯ. ‚ этом есть что-то Языческое. Њы стали
Язычниками. Ќаш бог - материЯ... ‚ещество...  Ќо  не  пора  ли  вернутьсЯ  к
повествованию, сделав его носителем великих идей? Ќесколько  раз  Я  пыталсЯ
это сделать. “вы! џ слишком заражен прекрасным недугом мною  же  выдуманного
мовизма. ‚едь даже ЃиблиЯ сплошь повествовательна. Ћна ничего не изображает.
Ѓиблейские изображениЯ поЯвлЯютсЯ в воображении  читателЯ  из  голых  ветвей
повествованиЯ. Џовествование каким-то необъЯснимым образом вызывает картину,
портрет. ‚ Ѓиблии не описана внешность Љаина. Ќо Я его вижу как живого.
     …динственно,  что  менЯ  утешает  -  это  ѓомер,  который  был  великим
изобразителем, изображение  у  него  несет  службу  повествованиЯ.  Ћн  даже
эмпиричен, как и подобает подлинному мовисту: что увидел, то и нарисовал, по
стараЯсь вылизать свою картину.
     "Ѓессонница,  ѓомер,  тугие  паруса.  џ  список  кораблей   прочел   до
половины"...
     ЋказываетсЯ, простой список кораблей - это не статистика, а  поэзиЯ.  Ђ
вообще ничего не поделаешь. Љаждый пишет как может, а  главное,  как  хочет.
’ерпение! € знайте, что все мои изображениЯ в  конце  концов  лишь  элементы
повествованиЯ, которое Я продолжаю:
     ...в  конце  концов  мы  очутились  в  ‘иракузах.  ђаспахнув   окно   с
решетчатыми жалюзи, мы увидели все то же ‘редиземное море и порт,  куда  как
раз в это времЯ входил длинный старомодный пароход  моего  детства,  черного
цвета, с суриково-красной полосой ватерлинии, но так как  пароход  был  мало
загружен, то краснаЯ полоса была довольно широкой;  а  из-за  горизонта,  из
Ђфрики, дул все тот же октЯбрьский теплый ветер и гнал, все гнал,  все  гнал
синие до черноты средиземноморские волны. Њы  ходили  в  стаде  туристов  по
Ярусам знаменитого на  весь  мир  древнегреческого  театра,  удивлЯЯсь,  как
хорошо  сохранилсЯ  его  полуциркульный  амфитеатр,  вырубленный  из  одного
гигантского каменного монолита. ЏерепрыгиваЯ со ступени на  ступень  как  по
каменной  лестнице  его  рЯдов,  мы  спустились  вниз  и  ходили  по  плитам
сценической площадки, и наши голоса  отчетливо  слышались  в  самых  верхних
рЯдах, где камень уже соприкасалсЯ с Ярким, безоблачным античным небом,  так
что - чудо акустики! - текст  древних  трагедий,  произносимый  актерами  на
котурнах и в большеротых масках, доходил до всех зрителей  одинаково  Ясный,
не искаженный пространством, непреложный, как ужасные  велениЯ  рока.  ‡десь
умирали герои, но это была  не  настоЯщаЯ  смерть,  а  лишь  ее  театральное
изображение,  в  то  времЯ  как  рЯдом,  в  древнеримском  цирке,-  так   же
удивительно сохранившемсЯ - грубо,  варварски,  дико  властвовала  подлиннаЯ
смерть,  лишеннаЯ  поэтической  оболочки:  из  каменных  загонов  на   арену
выпускали диких зверей. Џод рев низменной римской черни  львы  разрывали  на
части  рабов-гладиаторов  или  христиан,  простиравших  к  небу  свои  белые
окровавленные руки: наглЯдное свидетельство того, как некогда высокогуманнаЯ
древнегреческаЯ  культура  была  попрана  и  поглощена  низменной  культурой
завоевателей-римлЯн, превративших ‘ицилию  в  дачную  местность  ђима,  куда
патриции, богачи,  приезжали  на  каникулы  на  своих  триремах  с  красными
парусами  и  золочеными  мачтами  целыми  семьЯми,  вместе   с   рабами,   и
блаженствовали на своих виллах, от которых до наших  дней  сохранились  лишь
мозаичные полы многочисленных комнат. ђисунок  каждого  пола  соответствовал
назначению комнаты. Ќа полу столовой были изображениЯ рыб, фазанов, лангуст,
мурен, блюда  дичи,  амфоры  вина...  Ќа  полу  комнаты  длЯ  гимнастических
упражнений можно было рассмотреть изображениЯ  молодых  девушек  в  коротких
туниках, делающих, быть может, утреннюю зарЯдку, некоторые  даже  держали  в
руках гантели и гимнастические палки... ЋсобаЯ комната длЯ любви имела пол с
изображением высокого ложа, окруженного амурами... ‚ детской - мозаичные изо
бражениЯ  игрушек...  ‚идимо,  и  в  самой  жизни  все  у  них  было  строго
регламентировано, как в государстве.
     Ќо все эти туристские впечатлениЯ не  трогали  моей  души  и  оказались
пустЯком в сравнении с тем, что ожидало менЯ через несколько минут.
     ...ЏройдЯ  сквозь  субтропический  сад   с   померанцевыми   деревьЯми,
смоковницами, странными невиданными цветами, мы почувствовали сырую  теплоту
застоЯвшегосЯ  воздуха  и  очутились  перед  естественной  каменной   стеной
необыкновенной высоты. Њожно было подумать,  что  это  навсегда  окаменевший
гладкий  серый  водопад,   неподвижно   свергающийсЯ   откуда-то   с   высот
безоблачного сицилийского неба.  ‚  этот  миг  мне  показалось,  что  Я  уже
когда-то видел эту серую стену или, по крайней мере, слышал о ней...
     Ќо где? Љогда?
     ‚ стене сверху донизу темнела трещина, глубокаЯ щель, естественный вход
в некую пещеру - даже,  может  быть,  сказочную,-  откуда  тЯнуло  подземным
холодом. Џол этого таинственного коридора, уводЯщего  во  мрак,  был  покрыт
тонким неподвижным слоем бирюзовой воды, из которой росли какие-то странные,
Я  бы  даже  сказал  малокровные,  растениЯ  декадентски  изысканных   форм,
неестественно   бледного   болотно-бирюзового   цвета.   –веты   мифического
подземного царства, откуда нет возврата...
     ...нет возврата!..
     ќтой картине должна была  сопутствовать  какаЯ-то  неземнаЯ,  печальнаЯ
музыка и какие-то слова, выпавшие из памЯти. Ќо какие? ‚ыпадение  из  памЯти
всегда мучительно. ‚ы слышите хорошо знакомую музыку, но как она  называетсЯ
- забыли. €дет хорошо вам знакомый человек, но его  имЯ  выпало  из  памЯти.
ђаспалась ассоциативнаЯ свЯзь, которую так  мучительно  трудно  наладить.  џ
окаменел от усилиЯ вернуть  забытые,  но  некогда  хорошо  известные  слова,
вероЯтно даже стихи. ‚друг все объЯснилось. Ќаш  гид  произнес:  -  ‘иньоры,
внимание. Џеред вами гротто „ионисо, грот „иониса.
     ...в тот же миг  восстановилась  ассоциативнаЯ  свЯзь.  ЊолниЯ  озарила
сознание. „а, конечно, передо мной была не трещина, не щель, а вход в пещеру
- в грот  „иониса.  џ  услышал  задыхающийсЯ  астматический  голос  молодого
птицелова - гимназиста, взывающего из балаганной  дневной  полутьмы  летнего
театра к античному богу: "„ионис! „ионис! „ионис!"
     "’ам, где выступ холодный и серый водопадом свергаетсЯ вниз, Я кричу  у
безмолвной пещеры: „ионис, „ионис, „ионис!" ’еперь он был передо мной наЯву,
этот серый гладкий  каменный  водопад  со  входом  в  грот  „иониса,  откуда
слышалсЯ тонкий запах выжатого винограда.  -  ‡десь,  синьоры,сказал  гид  в
клетчатом летнем костюме, с нафабренными усами,- бог  „ионис  впервые  выжал
виноград и научил людей делать вино. Ќу да!
     "’ы ушел в бирюзовые гроты выжимать золотой виноград".
     џ  не  удивилсЯ,  если  бы  вдруг  тут  сию  минуту  увидел  запыленный
пурпуровый плащ выходЯщего из  каменной  щели  кудрЯвого  бога  в  венке  из
виноградных листьев, с убитой серной на плече, с колчаном и луком за спиной,
с кубком молодого вина в руке - прекрасного и  слегка  во  хмелю,  как  сама
поэзиЯ, котораЯ его породила.
     Ќо каким образом мог мальчик с ђемесленной улицы, никогда не  уезжавший
из родного города, проводивший большую часть своего времени  на  антресолЯх,
куда надо было подниматьсЯ из кухни по крашеной деревЯнной лесенке и где он,
изнемогаЯ от приступов астматического кашлЯ, в рубашке и кальсонах, скрестив
потурецки ноги, сидел на засаленной перине и,  наклонив  лохматую  нечесаную
голову, запоем читал ‘тивенсона, ќдгара Џо или любимый  им  рассказ  ‹ескова
"ер-Ђмур", не говорЯ уж о Ѓодлере, ‚ерлене, Ђртюре ђембо, ‹еконте де  ‹иле,
ќредиа, и всех наших символистов, а потом акмеистов и футуристов, о  которых
Я тогда еще не  имел  ни  малейшего  представлениЯ,-  как  он  мог  с  такой
точностью  вообразить  себе  грот  „иониса?   —то   это   было:   телепатиЯ?
Ясновидение? €ли о гроте „иониса рассказал ему какой-нибудь морЯк  торгового
флота, совершавший рейсы Ћдесса - ‘иракузы? Ќе знаю.  €  никогда  не  узнаю,
потому что птицелова давно нет на свете. Ћн первый из нас, левантинцев, ушел
в ту страну, откуда нет возврата, нет возврата...
     Ђ может быть, есть?
     ђаз уж Я заговорил о птицелове, то не могу не вспомнить тот день, когда
Я познакомил его с королевичем.
 
     Њосква. „вадцатые годы. ’верскаЯ.
 
     ЉажетсЯ, они - птицелов и королевич - понравились друг другу. ‚о всЯком
случае, королевич - уже тогда очень знаменитый  -  доброжелательно  улыбалсЯ
провинциальному поэту, хотЯ, конечно, еще не прочитал ни одной его  строчки.
ђазговорившись, мы подошли к памЯтнику Џушкину и уселись на бронзовые  цепи,
низко окружавшие памЯтник, который в то времЯ еще стоЯл  на  своем  законном
месте,  в  голове  ’верского  бульвара,  лицом  к   необыкновенно   изЯщному
‘трастному монастырю нежно-сиреневого цвета, который удивительно подходил  к
его маленьким золотым луковкам.
     ...„о  сих  пор  болезненно  ощущаю  отсутствие  Џушкина  на   ’верском
бульваре, невосполнимую пустоту того места, где он стоЯл. Џривычка.  Ќедаром
же Љомандор написал, обращаЯсь к Ђлександру ‘ергеевичу:
     "Ќа ’верском бульваре очень к вам привыкли".
     Џривыкли, добавлю Я, также и  к  старинным  многоруким  фонарЯм,  среди
которых фигура Џушкина со склоненной курчавой головой, в плаще с  гармоникой
прЯмых складок так красиво  рисовалась  на  фоне  ‘трастного  монастырЯ.  Ќе
уверен, что во времЯ  свиданиЯ  двух  поэтов  -  птицелова  и  королевича  -
‘трастной монастырь еще существовал. ЉажетсЯ, его уже  тогда  снесли.  Ѓудем
считать в таком случае, что в пустоте осталсЯ  отсвет  его  бледно-сиреневой
окраски.
     „лЯ людей моего поколениЯ есть два памЯтника  Џушкину.  Ћба  одинаковых
Џушкина стоЯт друг  против  друга,  разделенные  шумной  площадью,  потоками
автомобилей, светофорами, жезлами регулировщиков. Ћдин Џушкин призрачный. Ћн
стоит на своем старом, законном месте, но его видЯт только старые  москвичи.
„лЯ других он незрим. ‚ незаполнимой пустоте начала ’верского  бульвара  они
видЯт  подлинного  Џушкина,  окруженного  фонарЯми  и  бронзовой  цепью,  на
которой, сидЯ рЯдом и покачиваЯсь, разговаривали в  начале  двадцатых  годов
два поэта и третий - Я, их современник.
     Ђ Џушкин сегоднЯшний длЯ менЯ лишь призрак.
     †елаЯ поднЯть птицелова в глазах знаменитого королевича, Я сказал,  что
птицелов настолько владеет стихотворной  техникой,  что  может,  не  отрываЯ
карандаша от бумаги, написать настоЯщий классический сонет на любую заданную
тему. Љоролевич заинтересовалсЯ и предложил птицелову тут  же,  не  сходЯ  с
места, написать сонет на тему Џушкин. Џтицелов взЯл у королевича карандаш  и
на обложке толстого журнала "‘овременник",  который  был  у  менЯ  в  руках,
написал "‘онет Џушкину" по всем правилам: пЯтистопным  Ямбом  с  цезурой  на
второй стопе, с рифмами Ђ Ѓ Ѓ Ђ в первых двух  четверостишиЯх  и  с  парными
рифмами в двух последних терцетах. ‚се честь по чести. —то он там написал  -
не помню. Љоролевич завистливо  нахмурилсЯ  и  сказал,  что  он  тоже  может
написать экспромтом сонет на  ту  же  тему.  Ћн  долго  думал,  даже  слегка
порозовел, а потом наковырЯл на обложке журнала несколько строчек. -  ‘онет?
- подозрительно спросил птицелов. - ‘онет, -запальчиво  сказал  королевич  и
прочитал вслух следующее стихотворение:
     - Џил Я водку, пил Я виски, только жаль, без вас,  Ѓыстрицкий!  Њне  не
нужно адов, раев, лишь бы ‚алЯ жил  Љатаев.  Џотому  нам  близок  ‘аша,  что
судьба его как наша.
     Џри последних словах он встал со слезами  на  голубых  глазах,  показал
рукой на склоненную голову Џушкина и поклонилсЯ ему низким русским поклоном.
     (”амилию птицелова он написал неточно: Ѓыстрицкий, а надо было...)
     †урнал с двумЯ бесценными автографами у менЯ не  сохранилсЯ.  џ  вообще
никогда не придавал значениЯ документам. Ќо поверьте мне на слово: все  было
именно так, как Я здесь пишу.
     ...‘мешно и трогательно...
     ’еперь на том месте, где все это  происходило,-  пустота.  ‘  этим  мне
трудно примиритьсЯ. „а и улица ѓорького в памЯти навсегда осталась  ’верской
из "…вгениЯ Ћнегина".
     ..."вот уж по ’верской возок несетсЯ сквозь ухабы, мелькают мимо будки,
бабы, мальчишки, лавки, фонари,  дворцы,  сады,  монастыри,  бухарцы,  сани,
огороды, купцы, лачужки, мужики, бульвары, башни, казаки,  аптеки,  магазины
моды, балконы, львы на воротах и стаи галок на крестах"...
     Џочти такой увидел Я Њоскву, когда после гражданской  войны  приехал  с
юга. ‚прочем, Њосква уже была не вполне онегинскаЯ. •отЯ львы на  воротах  и
стаи галок на крестах, а также аптеки, фонари, бульвары и прочее еще имелись
в большом количестве. Ќо, конечно, трамваи были уже  не  онегинские.  Њосква
пушкинскаЯ превращалась в Њоскву Љомандора.
     "Џроезжие прохожих  реже.  …ще  храпит  Њосква  делЯг,  ’верскую  жрет,
’верскую режет сорокасильный кадиллЯк".
     ќто тоже призрак.
     ЏамЯть разрушаетсЯ, как старый город.  Џустоты  перестраиваемой  Њосквы
заполнЯютсЯ новым архитектурным содержанием. Ђ в  провалах  памЯти  остаютсЯ
лишь призраки  ныне  уже  не  существующих,  упраздненных  улиц,  переулков,
тупичков... Ќо как  устойчивы  эти  призраки  некогда  существовавших  здесь
церквей, особнЯчков, зданий... €ногда эти призраки более реальны  длЯ  менЯ,
чем те, которые их заменили: эффект присутствиЯ! џ изучал Њоскву и  навсегда
запомнил ее в ту  пору,  когда  еще  был  пешеходом.  Њы  все  были  некогда
пешеходами и основательно, по слишком торопЯсь,  вглЯдывались  в  окружающий
нас мир ѓорода во всех его подробностЯх. ќто была географиЯ ‘толицы, еще так
недавно пережившей  уличные  бои  ЋктЯбрьской  революции.  „ва  многоэтажных
обгоревших дома с зиЯющими окнами  на  углу  ’верского  бульвара  и  Ѓольшой
Ќикитской, сохранившаЯсЯ аптека, куда  носили  раненых,  несколько  погнутых
трамвайных столбов, пробитых пулЯми, поцарапанные осколками  снарЯдов  стены
бывшего   Ђлександровского   военного   училища   -   здание   ђеввоенсовета
республики,две шестидюймовки во дворе ЊузеЯ ђеволюции,  бывшего  Ђнглийского
клуба, еще так недавно обстреливавшие с ‚оробьевых гор  Љремль,  где  засели
юнкера. Њножество стареньких, давно не  ремонтируемых  церквушек  неописуемо
прекрасной древнерусской архитектуры,  иные  со  снЯтыми  крестами,  как  бы
обезглавленные. Љаждый новый день открывал длЯ  пешехода  новые  подробности
города, ставшего центром мировой революции.
     џ давно уже перестал быть пешеходом. …зжу на машине. Њосковские  улицы,
по которым Я некогда проходил, останавливаЯсь на перекрестках и озираЯ дома,
теперь  мелькают  мимо  менЯ,  не  даваЯ  возможности  всматриватьсЯ  в   их
превращениЯ.
     Љомандор был тоже прирожденным пешеходом, хотЯ у первого из нас у  него
поЯвилсЯ автомобиль - вывезенный из Џарижа "рено", но он им не  пользовалсЯ.
Ќа "рено" разъезжала по Њоскве та, которой он посвЯтил потом свои  поэмы.  Ђ
он ходил пешком, на голову выше всех прохожих, изредка останавливаЯсь  среди
толпы, длЯ того чтобы записать в маленькую  книжку  только  что  придуманную
рифму или строчку.
     ѓород  начал  заново  отстраиватьсЯ  с   пригородов,   с   подмосковных
бревенчатых деревенек, с пустырей, со свалок,  с  оврагов,  на  дне  которых
сочились сточные  воды,  поблескивали  болотца,  поросшие  рЯской  и  всЯкой
растительной дрЯнью. Ќа их месте выстроены  новые  кварталы,  районы,  целые
города клетчатых, ребристых домовтранзисторов, домов-башен, издали  ни  дать
ни взЯть напоминающие губную гармонику, поставленную вертикально... џ  люблю
проезжать мимо  них,  среди  разноцветных  пластмассовых  балконов,  гордЯсь
торжеством своего государства, которое с  неслыханной  быстротой  превратило
уездную ђоссию в мировую индустриальную сверхдержаву, о чем в  нашей  юности
могло только мечтатьсЯ. ’еперь это кажетсЯ вполне естественным.
     „о поры до времени старую Њоскву,  ее  центральную  часть  не  трогали.
Џочти  все  старые  московские  уголки  и  свЯзанные  с  ними   воспоминаниЯ
оставались примерно прежними и казались навечно застывшими, кроме,  конечно,
’верской, превратившейсЯ  в  улицу  ѓорького  и  совершенно  переменившейсЯ.
‚прочем, к улице ѓорького Я почему-то  скоро  привык  и  уже  с  трудом  мог
восстановить в  памЯти,  где  какие  стоЯли  церкви,  колокольни,  магазины,
рестораны. Џреображение ’верской не слишком задевало  мои  чувства,  хотЯ  Я
часто и грустил по онегинской ’верской, по ее призраку.
     џ был житель другого района.
     „ругой  район  ЯвлЯлсЯ,  в  сущности,  совсем  другим  миром.  џ  почти
неощутимо пережил  эпоху  новых  мостов  через  Њоскву-реку  и  передвижение
громадных старых домов с одного места на другое, эпоху строительства  первых
линий  метрополитена,  исчезновение  храма  •риста  ‘пасителЯ,  чей  золотой
громадный купол, Ярко блестевший  на  солнце,  можно  было  разглЯдеть,  как
золотую звезду над лесом, когда до Њосквы еще оставалось  верст  шестьдесЯт.
’еперь вместо него плавательный бассейн с вечной шапкой теплого пара над его
изумрудной водой, теплой - можно купатьсЯ даже в лютые морозы.
     ...Ќо на месте плавательного бассейна Я до сих пор вижу  призрак  храма
•риста ‘пасителЯ, на ступенЯх которого перед бронзовой дверью сижу Я,  обнЯв
за плечи синеглазку, и мы оба  спим,  а  рассвет  приливает,  где-то  вверху
жужжит аэроплан, и  мне  кажетсЯ,  что  все  вокруг,  весь  город  умерщвлен
каким-то новым газом так, как  Якобы  уже  началась  новаЯ  война,  и  мы  с
синеглазкой тоже уже умерщвлены, нас уже  нет  в  живых,  а  мы  только  две
обнЯвшиесЯ тени...
     Џотом  наступила  более  тЯгостнаЯ  эпоха  перестановки  и  уничтожениЯ
памЯтников. ЌезримаЯ всевластнаЯ рука переставлЯла памЯтники, как  шахматные
фигуры, а иные из них вовсе сбрасывала с  доски.  Ћна  переставила  памЯтник
ѓоголю  работы  гениального  Ђндреева,  тот  самый  памЯтник,  где   Ќиколай
‚асильевич сидит, скорбно  уткнувши  свой  длинный  птичий  нос  в  воротник
бронзовой шинели - почти весь потонув в этой шинели,- с Ђрбатской площади во
двор особнЯка, где по преданию сумасшедший писатель  сжег  в  камине  вторую
часть "Њертвых душ", а на его место водрузила другого ѓоголЯ - во весь рост,
в  коротенькой  пелеринке,  на  скучном  официальном   пьедестале,   не   то
водевильный артист, не то столоначальник, лишенный всЯкой индивидуальности и
поэзии.
     Љогда Я приехал впервые в Њоскву, улица Љирова была еще ЊЯсницкой и  по
ней, кривой и извилистой, Я ехал с Љурского вокзала на  извозчичьих  санках,
на так называемом ваньке из числа тех, на которых еще езживал  Ђнтон  —ехов,
застегнувшись суконкой-проеденной молью полостью на рыбьем меху. Њосква  еще
казалась мне непознаваемой, как страшный сон. ЌесмотрЯ на  мартовский  снег,
кружившийсЯ среди незнакомых мне столичных домов, Я  уже  слышал  в  воздухе
что-то, обещающее весну.  ‘ани  нырЯли  с  ухаба  на  ухаб,  увозЯ  менЯ  по
неведомым  улицам  неведомо  куда  -  в  метель,  в  только  что  зажегшиесЯ
страусовые Яйца голубоватых  электрических  фонарей  на  ‹убЯнской  площади,
посередине  которой  возвышалсЯ  засыпанный  снегом  итальЯнский  фонтан,  а
извозчик в  касторовой  шлЯпе-цилиндре  с  металлической  прЯжкой  времЯ  от
времени почмокивал губами, понукаЯ свою клЯчу, и  приговаривал  традиционную
извозчичью присказку; - ‘ горки на горку, барин даст на  водку.  Ђ  барин-то
был в потертом пальтишке, перешитом из солдатской шинели, и в ногах  у  него
стоЯла плетенаЯ корзинка, запертаЯ вместо замочка карандашом, а  в  корзинке
этой лежали рукописи и пара солдатского бельЯ.
     ЌачиналсЯ третий год революции.
     ‚последствии ЊЯсницкую переименовали в улицу Џервого маЯ, потом  как-то
незаметно в шуме нэпа она опЯть стала ЊЯсницкой и оставалась ею до тех  пор,
пока не получила окончательное название - улица Љирова,  вероЯтно  в  памЯть
того сумрачного декабрьского денька, когда посередине улицы  по  неубранному
снегу, издаваЯ тЯгостный звук  мельничного  жернова,  поворачивались  колеса
пушечного лафета с  низко  установленным  гробом  с  телом  убитого  Љирова,
перевозившегосЯ с ‹енинградского вокзала в Љолонный зал „ома  ‘оюзов,  а  за
лафетом темной толпой  шли  провожающие,  наступаЯ  на  хвойные  крестики  и
матерчатые цветочки, падающие с венков на свинцовый декабрьский снег.
     ...по воле случаЯ Я  шел  в  похоронной  процессии,  ужасаЯсь  зрелищу,
свидетелем которого мне довелось стать...
     ќту картину памЯть принесла мне из сравнительно недавнего  прошлого,  а
еще раньше, в то времЯ, когда улица называлась ЊЯсницкой, мне  суждено  было
судьбой жить в ее районе...
     ...вдруг тормоза взвизгнули, машина  резко  затормозила  перед  красным
светофором. …сли бы не пристегнутые ремни, Я бы  мог  стукнутьсЯ  головой  о
ветровое стекло. ќто, несомненно, был перекресток  Љировской  и  Ѓульварного
кольца, но какаЯ страннаЯ пустота открылась передо мной на том месте, где  Я
привык видеть ‚одопьЯный переулок. …го не было. Ћн  исчез,  этот  ‚одопьЯный
переулок. Ћн просто больше не существовал. Ћн исчез вместе со всеми  домами,
составлЯвшими его. Љак будто  их  всех  вырезали  из  тела  города.  €счезла
библиотека  имени  ’ургенева.  €счезла   булочнаЯ.   €счезла   междугороднаЯ
переговорнаЯ. Ћткрылась непомерно  большаЯ  площадь  -  пустота,  с  которой
трудно    было    примиритьсЯ.    Џустота    казалась    мне     незаконной,
противоестественной, как то  непонЯтное,  незнакомое  пространство,  которое
иногда приходитсЯ преодолевать во сне: все вокруг знакомо, но вместе  с  тем
совсем незнакомо и не знаешь, куда надо идти, чтобы вернутьсЯ  домой,  и  ты
забыл, где твой дом, в каком направлении надо идти, и ты идешь  одновременно
по разным направлениЯм, но каждый раз оказываешьсЯ все дальше  и  дальше  от
дома, а между тем ты отлично знаешь, что твой дом где-то совсем рЯдом, рукой
подать, он есть, существует, но его не видно, он как бы в другом  измерении.
Ћн стал невидимкой.
     ђеконструкциЯ знакомого перекрестка была сродни выпадению из памЯти.  ‚
Њоскве  уже  стали  выпадать  целые   кварталы.   ‚ыпала   добраЯ   половина
перекрестка, к которому  издавна  тЯготел  тот  особый  старомосковский  мир
поэтов и художников, куда менЯ случайно занесло в первый же день  пребываниЯ
в Њоскве и долго потом держало в плену. Џока мы стоЯли у красного светофора,
пропускаЯ поперечный транспорт, Я все никак не мог смиритьсЯ с  мыслью,  что
‚одопьЯного переулка больше не существует. Ќе существует дома, где проходила
большаЯ часть жизни Љомандора в той странной нигилистической семье,  где  он
был третий и где помещалсЯ штаб лефов, гонЯвших чаи с вареньем и  пирожными,
покупавшимисЯ отнюдь не в  Њоссельпроме,  который  они  рекламировали,  а  у
частников - известных еще с дореволюционного времени кондитеров Ѓартельса  с
—истых прудов и „ювалЯ с Џокровки, угол Њашкова переулка.  Ќе  существует  и
входной двери, ведущей с грЯзноватой лестницы в их интеллигентное логово  со
стеллажами, набитыми книгами, и с большим чайным столом, покрытым  камчатной
скатертью. „верь эта,  выбеленнаЯ  мелом,  была  исписана  вдоль  и  поперек
автографами разных именитых и неименитых  посетителей,  тЯготевших  к  ‹ефу,
среди которых какаЯ-то коварнаЯ рука умудрилась отчетливо вывести анилиновым
карандашом стихотворный пасквиль.
     Љомандор в одной из своих  поэм  описал  эту  часть  Њосквы  следующими
скупыми словами. Ћн тогда стремилсЯ к простоте и лаконизму  и  даже  однажды
сказал: "џзык мой гол".
     "‹убЯнский проезд. ‚одопьЯный. ‚ид вот. ‚от фон".
     Ћн делил свою жизнь  между  ‚одопьЯным  переулком,  где  принужден  был
наступать  на  горло  собственной  песне,  и  ‹убЯнским  проездом,   где   в
многокорпусном доходном, перенаселенном доме, в коммунальной квартире у него
была собственнаЯ маленькаЯ холостЯцкаЯ комнатка  с  почерневшим  нетопленным
камином, шведским бюро с задвигающейсЯ шторной  крышкой  и  на  белой  стене
вырезаннаЯ из журнала и прикрепленнаЯ кнопкой фотографиЯ ‹енина  на  высокой
трибуне, подавшегосЯ всем корпусом вперед, с  протЯнутой  в  будущее  рукой.
‡десь, оставаЯсь наедине сам с собой, он уже не был главнокомандующим  ‹евым
фронтом, отдающим гневные приказы по армии искусств:
     "...а почему не атакован Џушкин и прочие генералы классики?"
     ‡десь он не  писал  "нигде  кроме,  как  в  Њоссельпроме"  и  "товарищи
девочки,  товарищи  мальчики,  требуйте  у  мамы  эти  мЯчики",   подаваемые
теоретиками  из  ‚одопьЯного  переулка  чуть  ли  не  как  сверхноваЯ  форма
классовой борьбы, чуть ли не как  революционнаЯ  пропаганда  нового  мира  и
ниспровержение  старого,  от  которого  "нами  оставлЯютсЯ  только  папиросы
"€ра"". ‡десь он писал:
     "...Я себЯ под ‹ениным чищу".
     ‡десь же он поставил и точку в своем конце.
     € сейчас еще слышатсЯ мне широкие, гулкие шаги Љомандора  на  пустынной
ночной ЊЯсницкой между уже не существующим ‚одопьЯным и ‹убЯнским  проездом,
переименованным в проезд ‘ерова.
     Љ перекрестку ЊЯсницкаЯ - Ѓульварное кольцо тЯготело несколько  зданий,
ныне исторических. Ќе говорЯ уже о главном Џочтамте,  географическом  центре
Њосквы, откуда отсчитывались  версты  дорог,  идущих  в  разные  стороны  от
белокаменной, первопрестольной, здесь находилсЯ ‚хутемас, в недавнем прошлом
кола ваЯниЯ и зодчества, прославленнаЯ именами ‘ерова,  ‚рубелЯ,  ‹евитана,
Љоровина. ‘юда  захаживал  молодой  —ехов,  водивший  дружбу  с  московскими
живописцами, своими сверстниками. ‡десь обитал художник ‹. Џастернак  и  рос
его сын, который, вспоминаЯ свою юность, впоследствии написал:
     "Њне четырнадцать лет, ‚хутемас еще кола  ваЯньЯ...  ‡вон  у  ”лора  и
‹авра сливаетсЯ с шарканьем ног... ђаздаетсЯ  звонок,  голоса  приближаютсЯ:
‘крЯбин. Ћ, куда мне бежать от шагов моего божества!"
     Џомню маленькую церквушку ”лора и ‹авра, ее шатровую колокольню, как бы
прижавшуюсЯ к ампирным колоннам полукруглого крыла ‚хутемаса.  –ерковка  эта
вдруг как бы на моих глазах исчезла, превратилась в дощатый барак  бетонного
завода ЊетростроЯ, вечно покрытый слоем зеленоватой цементной пыли.
     „а, еще рЯдом с ‚хутемасом, против Џочтамта, чайный магазин в китайском
стиле, выкрашенный зеленой маслЯной краской,  с  фигурами  двух  китайцев  у
входа. Ћн существует и до сих пор, и до сих пор, проходЯ мимо,  вы  ощущаете
колониальный запах молотого кофе и чаЯ.
     ...Ђ потом уже не помню что...
     ...во дворе ‚хутемаса, куда можно было  проникнуть  с  ЊЯсницкой  через
длинную  темную  трубу  подворотни,  было,  кажетсЯ,  два  или  три  высоких
кирпичных нештукатуренных корпуса. ‚  одном  из  них  находились  мастерские
молодых художников. ‡десь же в нетопленной  комнате  существовал  как  некое
допотопное животное - мамонт! - великий  поэт,  председатель  земного  шара,
будетлЯнин, странный гибрид панславизма и  ЋктЯбрьской  революции,  писавший
гениальные поэмы на малопонЯтном древнерусском  Языке,  на  клочках  бумаги,
которые без всЯкого порЯдка засовывал в наволочку, и если иногда выходил  из
дома, то нес с собой эту наволочку, набитую стихами, прижимаЯ  ее  к  груди.
‚ечно голодный, но не ощущающий голода, окруженный такими же,  как  он  сам,
нищими поклонниками, прозелитами, он жил в своей запущенной комнате. ’ут  же
рЯдом  гнездилсЯ  левейший  из  левых,  самый  непонЯтный  из  всех  русских
футуристов, вьюн по природе, автор легендарной строчки "„ыр, бул,  щир".  Ћн
питалсЯ кашей, сваренной впрок на всю неделю из пайкового риса,  хранившейсЯ
между двух оконных рам в десЯтифунтовой стеклЯнной банке из-под вареньЯ.  Ћн
охотно кормил этой холодной кашей своих голодающих знакомых. ‚ьюн -  так  мы
будем его называть - промышлЯл  перекупкой  книг,  мелкой  картежной  игрой,
собирал автографы никому не известных авторов в  надежде,  что  когда-нибудь
они прославЯтсЯ, внезапно поЯвлЯлсЯ в квартирах знакомых и незнакомых людей,
причастных к искусству,  где  охотно  читал  пронзительно-крикливым  детским
голосом свои стихи, причем  приплЯсывал,  делал  рапирные  выпады,  вращалсЯ
вокруг своей оси, кривлЯлсЯ своим остроносым лицом мальчика-старичка.
     “ него было пергаментное лицо скопца.
     Ћн весь был как бы  зарЯжен  неким  отрицательным  током  антипоэтизма,
иногда более  сильным,  чем  положительный  зарЯд  общепринЯтой  поэзии.  Џо
сравнению с ним сам великий будетлЯнин иногда казалсЯ несколько  устаревшим,
а Љомандор просто архаичным.
     ‚ общежитии обитали ученики ‚хутемаса,  которым  ЋктЯбрьскаЯ  революциЯ
открыла  двери  в  искусство,  "принадлежавшее  народу".  ‚се  эти  обросшие
бородами молодые провинциалы оказались в живописи крайне левыми. „аже кубизм
казалсЯ им слишком  буржуазноотсталым.  Џеремахнув  через  Џикассо  голубого
периода и  через  все  его  эксперименты  с  разложением  скрипки  в  разных
плоскостЯх, молодые вхутемасовцы вместе  со  своим  же  собратом  московским
художником Љандинским изобрели новейшее из новейших  течений  в  живописи  -
абстракционизм, который впоследствии перекочевал  в  Џариж,  обосновалсЯ  на
Њонпарнасе, где, к общему удивлению, держитсЯ до сих пор, доживаЯ,  впрочем,
свои последние дни. Ќо тогда, в нищей, голодной, зажатой в  огненном  кольце
наступающей со всех сторон  контрреволюции  ‘оветской  ђоссии,  в  самом  ее
сердце, в красной Њоскве, в  центре  Њосквы,  против  главного  Џочтамта,  в
общежитии ‚хутемаса это сверхреволюционное направление буйно процветало. ‚се
стены были увешаны полотнами и картонами без рам с  изображениЯми  различных
плоскостных геометрических фигур: красных  треугольников  на  зеленом  фоне,
лиловых  квадратов   на   белом   фоне,   интенсивно   оранжевых   полос   и
прЯмоугольников, пересекающихсЯ на фоне берлинской лазури.
     –арили ‹авинский, ђодченко, Љлюн...
     Љ этому времени относитсЯ посещение ‹ениным ‚хутемаса, о котором только
и шло разговоров в ту раннюю весну, когда Я приехал в Њоскву. ѓоворили,  что
‚ладимир €льич и Ќадежда Љонстантиновна  в  вЯзаном  платке  поверх  меховой
шапочки приехали во ‚хутемас на извозчичьих  санЯх.  ‚оображаю,  какое  было
выражение лица у ‹енина, когда он увидел на стенах картины  с  разноцветными
треугольниками и квадратиками! ’еперь это уже  стало  общеизвестным  фактом,
историей. Ђ тогда еще ходило среди жителей перекрестка как легенда. Ќо  один
лишь факт, что где-то  здесь  совсем  недавно  и  совсем  недалеко  от  угла
ЊЯсницкой и Ѓульварного кольца, в доме, знакомом всем, побывал  сам  ‹енин,-
уже одно это казалось мне чудом  и  как  бы  еще  больше  приобщало  менЯ  к
революции.
     ‚о дворе ‚хутемаса, в другом  скучном,  голом,  кирпичном  корпусе,  на
седьмом этаже, под самой крышей жил со своей красавицей женой  ‹адой  бывший
соратник и друг мулата по издательству "–ентрифуга", а ныне друг и  соратник
Љомандора - замечательный поэт, о котором Љомандор написал:
     ..."…сть у нас еще Ђсеев Љолька. ќтот может. •ватка у него моЯ. Ќо ведь
надо  заработать  сколько!  ЊаленькаЯ,  но  семьЯ".  ...но  мы  еще  с  вами
поднимемсЯ на седьмой этаж, в комнату соратника.
     ‘права от упомЯнутого перекрестка,  если  стать  лицом  к  ‹убЯнке,  за
маленькой площадью  с  библиотекой  имени  ’ургенева,  прЯмо  на  ‘ретенский
бульвар выходили  громадные  оранжевокирпичные  корпуса  бывшего  страхового
общества   "ђоссиЯ",   где   размещались   всЯкие   лито-,   тео-,    музо-,
киноорганизации  того  времени,  изображенные  Љомандором  в   стихотворении
"ЏрозаседавшиесЯ",   так   понравившемсЯ   ‹енину.   ‚   том   же   доме   в
ѓлавполитпросвете  работала  ЉрупскаЯ  по  совместительству  с   работой   в
Ќаркомпросе ђ‘”‘ђ - по другую сторону  перекрестка,  в  особнЯке  на  —истых
прудах, под началом ‹уначарского.  Љрупскую  и  ‹уначарского  можно  было  в
разное. времЯ запросто встретить на улице в  этих  местах:  ее  -  серебрЯно
поседевшую, гладко причесанную, в круглых очках с увеличительными  стеклами,
похожую на пожилую сельскую учительницу; его - в полувоенном  френче  фасона
”евральской революции, с крупным дворЯнским носом,  как  бы  вырубленным  из
дерева, на котором сидело сугубо интеллигентское  пенсне  в  черной  оправе,
весьма не подходившее к полувоенной фуражке с мЯгким  козырьком  вроде  той,
которую так недолго нашивал Љеренский, но зато хорошо дополнЯющее темные усы
и эспаньолку а-лЯ  "Ђнри  катр",-  типичного  монпарнасского  интеллектуала,
завсегдатаЯ "ђотонды" или "Љлозери де  ‹ила",  знатока  всех  видов  изЯщных
искусств,  в  особенности  итальЯнского  ‚озрождениЯ,  блестЯщего   оратора,
умевшего без подготовки, экспромтом, говорить на любую тему подрЯд два часа,
ни разу не  запнувшись  и  не  запутавшись  в  слишком  длинных  придаточных
предложениЯх.
     ђЯдом с Ќаркомпросом находилсЯ товарный двор  главного  Џочтамта,  куда
въезжали в то времЯ еще не  грузовики,  а  ломовики,  нагруженные  почтовыми
посылками, и оттуда потЯгивало запахом сургуча, пенькового  шпагата,  рогож,
конского навоза, крупными дымЯщимисЯ  Яблоками  валившегосЯ  из-под  хвостов
першеронов  к  неописуемой   радости   откормленных   —истопрудных,   вполне
старорежимных  воробьев.  Ќапротив  же,  если  по  прЯмой   линии   пересечь
—истопрудный бульвар, где в июне  густо  цветущие  липы  разливали  медовый,
глубоко провинциальный аромат вечной весны, можно было попасть в  тот  самый
•аритоньевский переулок, куда некогда из деревни привезли бедную ’аню ‹арину
на  московскую  Ярмарку  невест.  ‚  •аритоньевский  переулок  выходило  еще
несколько других переулков, в одном из которых - Њыльниковом - поселилсЯ  Я,
приехав в Њоскву, а следом за мною через мою комнату прошли  почти  все  мои
друзьЯ, ринувшиесЯ с  юга,  едва  только  кончилась  гражданскаЯ  война,  на
завоевание Њосквы: ключик,  брат  и  друг,  птицелов,  наследник  и  прочие.
Њыльников переулок был известен тем, что в другом  его  конце  от  •аритониЯ
находилось здание бывшего училища ”идлера, хранившее на своих  стенах  следы
артиллерийского обстрела еще времен первой революции 1905 года, когда  здесь
был штаб боевых дружин  и  его  обстреливали  из  пушек  карательные  войска
полковника ђимана.
     ‘ледующим за Њыльниковым  в  •аритоньевский  выходил  Њашков  переулок.
‡десь в высоком, многоквартирном, богатом доме предреволюционной постройки в
несколько скандинавском стиле, что было тогда модно, в барских  апартаментах
…катерины  Џавловны  Џешковой,  жены  Њаксима  ѓорького,  в   самый   разгар
гражданской  войны,  отвлекшись  на  часок  от  своих  дел,   ‹енин   слушал
"Ђппассионату" Ѓетховена, опустив голову на руку и полузакрыв узкие глаза  -
весь отдавшийсЯ во власть музыки, тревожившей  и  вместе  с  тем  усыплЯвшей
воображение.
     ‚ероЯтно, очень много выпало из моей памЯти.
     ‡апомнилось, как однажды по •аритоньевскому  переулку  ехал  старомодно
высокий открытый автомобиль и на заднем сиденье среди  каких-то  полувоенных
заметно  возвышалась  худаЯ  фигура   Њаксима   ѓорького,   с   любопытством
посматривавшего вокруг. Ћн был в своей общеизвестной шлЯпе. €з его пшеничных
солдатских  усов  над  бритым  подбородком  торчал  мундштук   с   дымЯщейсЯ
египетской сигареткой. ‚еликий пролетарский писатель только что вернулсЯ  па
родину после долгого пребываниЯ в ‘орренто и,  пережив  волнение  и  восторг
всенародной встречи на  площади  Ѓелорусско-Ѓалтийского  вокзала,  уже  став
национальным героем,  ехал  к  себе  домой,  на  старую  квартиру  в  Њашков
переулок.
     ‹ицо и руки его были оранжевыми от итальЯнского загара. Ћбо многом  мог
бы еще поведать - и,  надеюсь,  поведает  в  этом  сочинении  -  перекресток
ЊЯсницкой и Ѓульварного кольца, по которому, рассыпаЯ  из-под  колес  искры,
катились провинциальные вагончики трамваЯ буквы Ђ, в просторечии  "Ђннушки".
Ќо лучше всего запомнилсЯ мне Ђрхангельский  переулок,  выходивший  рЯдом  с
Ќаркомпросом на —истые пруды, которые в  ту  пору  Я  считал  как  бы  своей
вотчиной. Ђрхангельский переулок впадал в Љривоколенный. ‚ Љривоколенном,  в
этом самом изломанном, длиннейшем и  нелепейшем  переулке  во  всей  Њоскве,
помещалась редакциЯ первого  советского  толстого  журнала  "ЉраснаЯ  новь",
основанного по  совету  самого  ‹енина.  ’уда  часто  захаживали  почти  все
писатели тогдашней Њосквы. ‡ахаживал, вернее  забегал,  также  и  Я.  €  вот
однажды по дороге в редакцию в Ђрхангельском переулке  Я  и  познакомилсЯ  с
наиболее опасным соперником Љомандора, широкоизвестным  поэтом  -  буду  его
называть с маленькой буквы королевичем,- который за несколько лет  до  этого
сам предсказал свою славу:
     "ђазбуди менЯ утром рано, засвети в нашей горнице свет. ѓоворЯт, что  Я
скоро стану знаменитый русский поэт".
     Ћн не ошибсЯ, он стал знаменитым русским поэтом.
     џ еще с  ним  ни  разу  не  встречалсЯ.  ‘о  всеми  знаменитыми  Я  уже
познакомилсЯ, со многими  подружилсЯ,  с  некоторыми  сошелсЯ  на  ты.  Ђ  с
королевичем - нет. Ћн был в своей легендарной заграничной поездке  вместе  с
прославленной на весь мир американской балериной-босоножкой, котораЯ была  в
восхищении от русской революции и выбегала  на  сцену  московского  Ѓольшого
театра в красной тунике, с развернутым красным знаменем, исполнЯЯ под  звуки
оркестра свой знаменитый танец "€нтернационал". “ нее в Њоскве в особнЯке на
Џречистенке была студиЯ  молоденьких  балерин-босоножек,  и  ее  слава  была
безгранична. Ћна как бы олицетворЯла собой вторжение советских революционных
идей в мир увЯдающего западного искусства.
     ‚ области балета она, конечно, была новатором. ‹уначарский был от нее в
восторге. ‘таниславский тоже. Ѓурный роман королевича с великой  американкой
на фоне пуританизма первых лет революции воспринималсЯ в московском обществе
как скандал,  что  усугубилось  довольно  значительной  разницей  лет  между
молодым королевичем и босоножкой бальзаковского возраста. ‚  совсем  молодом
мире московской богемы она воспринималась чуть ли не как старуха. Њежду  тем
люди, ее знавшие, говорили, что она была необыкновенно  хороша  и  выглЯдела
гораздо моложе своих  лет,  слегка  поанглосакски  курносенькаЯ,  с  пышными
волосами,  божественно  сложеннаЯ.  ’ак  или  иначе,  она  влюбила  в   себЯ
рЯзанского поэта, сама в него влюбилась без памЯти, и они улетели за границу
из Њосквы на дюралевом  "юнкерсе"  немецкой  фирмы  "‹юфтганза".  Џотом  они
совершили турне по …вропе и Ђмерике. Ћдин из больших острЯков  того  времени
пустил по этому поводу эпиграмму, написанную в  нарочито  архаической  форме
александрийского шестистопника:
     "’акого-то куда вознес аэроплан? ‚ Ђфины древние, к развалинам „ункан".
     ќто было забавно, но несправедливо. Ћна была далеко не развалина, а еще
хоть куда! €зредка доносились слухи о скандалах, которые  времЯ  от  времени
учинЯл русский поэт в Џариже,  Ѓерлине,  Ќью-‰орке,  о  публичных  драках  с
эксцентричной  американкой,  что  создало  на   ‡ападе   громадную   рекламу
бесшабашному  крестьЯнскому  сыну,  рубахе-парню,  красавцу  и   драчуну   с
загадочной славЯнской душой.  Њожно  себе  представить,  до  каких  размеров
вырастали эти слухи в Њоскве, еще с грибоедовских времен  сохранившей  славу
первой сплетницы матушки ђоссии.
     Ќо вот королевич окончательно разодралсЯ со своей босоножкой и  в  один
прекрасный день снова поЯвилсЯ в Њоскве - "как денди лондонский, одет".
     ‚се во мне вздрогнуло: это он!
     Ђ рЯдом с ним шел очень  маленький,  ростом  с  мальчика,  с  маленьким
носиком, с крупными передними зубами, по-детски выступающими из  улыбающихсЯ
губ, с добрыми, умными, немного лукавыми, лучистыми глазами молодой человек.
Ћн был в скромном москвошвеевском костюме, впрочем при галстуке, простоватый
на вид, да себе на уме. ’ак называемый человек из народа, с  которым  Я  уже
был хорошо знаком и которого сердечно любил  за  мЯгкий  характер  и  чудные
стихи раннего революционного периода, истинно  пролетарские,  без  подделки;
поэзиЯ чистой воды: ЯркаЯ, весеннЯЯ, как бы вечно первомайскаЯ.
     "Њой отец простой водопроводчик, ну а мне судьба сулила петь. Њой  отец
над сетью труб хлопочет, Я стихов вызваниваю сеть".
     ‚от как писал этот поэт - сын водопроводчика из Ќемецкой слободы:
     "†ивей, рубанок, шибче шаркай, шушукай, пой за верстаком,  чеши  тесину
сталью жаркой, стальным и жарким гребешком... € вот сегоднЯ шум свиваньЯ,  и
ты, кудрЯвЯсь второпЯх, взвиваешь теплые  воспоминаньЯ  о  тех  возлюбленных
кудрЯх"...
     Љак видите, он уже не  только  был  искушен  в  ассонансах,  внутренних
рифмах, звуковых повторах, но и позволЯл себе разбивать  четырехстопный  Ямб
инородной строчкой, что показывало его знакомство не только  с  обЯзательным
Џушкиным, но также с ’ютчевым и  даже  Ђндреем  Ѓелым.  Ћкинувши  нас  обоих
лучезарным  взглЯдом,  он  не  без  некоторой  торжественности   сказал:   -
Џознакомьтесь. Њы назвали себЯ и пожали друг другу руки. џ  не  ошибсЯ.  ќто
был он.  Ќо  как  он  на  первый  взглЯд  был  не  похож  на  того  молодого
крестьЯнского поэта, самородка, образ которого давно  уже  сложилсЯ  в  моем
воображении, когда Я читал его  стихи:  молодой  нестеровский  юноша,  почти
отрок, послушник, среди леса тонких молодых березок легкой стопой  идущий  с
котомкой за плечами в глухой, заповедный скит,  сочинитель  "ђадуницы".  €ли
бесшабашный рубаха-парень с  тальЯнкой  на;  ремне  через  плечо.  €ли  даже
‚анька-ключник, злой разлучник,  с  обложки  лубочной  книжки.  ‘ловом,  что
угодно, но только не то, что Я увидел: молодого мужчину, Я  бы  даже  сказал
господина, одетого по  последней  парижской  моде,  в  габардиновый  светлый
костюм - пиджак  в  талию,-  брюки  с  хорошо  выглаженной  складкой,  новые
заграничные ботинки, весь с иголочки, только новаЯ фетроваЯ шлЯпа с  широкой
муаровой лентой была без обычной вмЯтины и  сидела  на  голове  аккуратно  и
выпукло, как горшок. Ђ из-под этой парижской шлЯпы  на  менЯ  смотрело  лицо
русского херувима с пасхально-румЯными щечками и по-девичьи нежными голубыми
глазами, в которых, впрочем, Я заметил присутствие опасных  чертиков,  нечто
настороженное: он как бы пыталсЯ понЯть, кто Я ему буду - враг или  друг?  €
как ему со мной держатьсЯ? ’ипичнаЯ русскаЯ, крестьЯнскаЯ черта.
     џ это сразу почувствовал и, сердечно  пожимаЯ  ему  руку,  сказал,  что
полюбил его поэзию  еще  с  1916  года,  когда  прочитал  его  стихотворение
"‹исица". - ‚ам понравилось?  -  спросил  он,  оживившись.-’еперь  мало  кто
помнит мою  "‹исицу".  ‚с"  больше  восхищаютсЯ  другим  -  "ЏлюйсЯ,  ветер,
охапками листьев, Я такой же, как ты,- хулиган". Ќу и, конечно, "‘ бандитами
жарю спирт...". Ћн невесело усмехнулсЯ. - Ђ Я помню именно  "‹исицу".  Љакие
там удивительные слова, определениЯ.
     "’онкой прошвой кровь отмежевала на снегу дремучее лицо".
     “ подстреленной лисицы дремучее лицо! ‚о-первых,  замечательный  эпитет
"дремучее", а во-вторых, не морда, а лицо. ќто гениально!  Ђ  как  изображен
выстрел из охотничьего ружьЯ!
     "…й все бластилсЯ в колючем дыме выстрел, колыхаласЯ  в  глазах  леснаЯ
топь. €з кустов косматый ветер взбыстрил и рассыпал звонистую дробь".
     - —то ни слово, то находка!
     џ вспомнил  Январь  1916  года,  прифронтовую  железнодорожную  станцию
Њолодечно. ЌеслыханнаЯ красота потонувшего в снегах ЏолесьЯ.  ‚  нетопленном
станционном помещении Я купил в киоске несколько иллюстрированных  журналов,
с тем  чтобы  было  что  почитать  в  землЯнке  на  позициЯх,  куда  Я  ехал
добровольцем. “же сидЯ в бригадных санЯх, под  усыплЯющий  звон  валдайского
колокольчика  Я  развернул  промерзший  номер  журнала  "Ќива"  и  сразу  же
наткнулсЯ на "‹исицу" - небольшое стихотворение, подписанное новым длЯ  менЯ
именем, показавшимсЯ мне слишком бедным, коротким и невыразительным.
     Ќо стихи были прекрасны. џ  увидел  умирающую  на  снегу  подстреленную
лисицу:
     "Љак желна, над нею мгла металась, мокрый вечер липок был и ал.  ѓолова
тревожно подымалась, и Язык на ране застывал".
     џ был поражен достоверностью этой живописи,  удивительными  мастерскими
инверсиЯми: "...мокрый вечер липок был и ал". € наконец - "желтый хвост упал
в метель пожаром, на губах - как прелаЯ морковь"...
     ЏрелаЯ морковь доконала менЯ. џ никогда не представлЯл, что  можно  так
волшебно пользоватьсЯ словом. џ почувствовал благородную зависть - нет,  мне
так никогда не написать! Ќезнакомый поэт запросто  перешагнул  через  рубеж,
положенный передо мною Ѓуниным и казавшийсЯ окончательным.
     ‘амое же главное было то, что Я ехал на фронт, быть  может  на  смерть.
‚округ  менЯ  розовели,  синели,  голубели  предвечерние  снега,  завалившие
белорусский лес. ‘реди векового бора, к которому  Я  неумолимо  приближалсЯ,
сочилось кровью низкое закатное солнце, и откуда-то доносились  приглушенные
пространством редкие пушечные выстрелы...
     ...Я мог бы назвать моего нового знакомого как угодно:  инок,  мизгирь,
лель, царевич... Ќо почему-то мне казалось, что ему больше  всего,  несмотрЯ
на парижскую шлЯпу и лайковые перчатки, подходит слово "королевич"...  Њожет
быть, даже королевич …лисей... Ќо буду  его  называть  просто  королевич,  с
маленькой буквы.
     Џока Я объЯснЯлсЯ ему  в  любви,  он  с  Явным  удовольствием,  даже  с
нежностью смотрел на менЯ. Ћн понимал,  что  Я  не  льщу,  а  говорю  чистую
правду. Џравду всегда можно отличить от  лести.  Ћн  понЯл,  что  так  может
говорить  только  художник  с  художником.  -  Ђ  Я,-  сказал  он,   отвечаЯ
любезностью  на  любезность,-   только   недавно   прочитал   в   "Ќакануне"
замечательный рассказ "†елезное кольцо", подписанный вашей  фамилией.  ‘тало
быть, будем знакомы. Њы еще раз обменЯлись  рукопожатием  и  с  этой  минуты
стали говорить друг другу ты, что очень понравилось сыну водопроводчика.  Ћн
сиЯл своими лучистыми глазами и сказал, как бы навек скреплЯЯ нашу дружбу: -
‚от так - очень хорошо. Ђ то Я боЯлсЯ, что вы не сойдетесь: оба вы уж больно
своенравны. Ќо, слава богу, обошлось.
     ’еперь, застрЯвши перед красным светофором на перекрестке  ЉировскаЯ  -
Ѓульварное  кольцо,  Я  так   Ясно   представил   себе   тротуар   короткого
Ђрхангельского переулка, вижу рЯдом странную, какую-то нерусскую колокольню-
круглую башню и церковь, как говорЯт, посещавшуюсЯ масонами соседней ложи, и
зеленоватые стволы деревьев, которые в моей осыпающейсЯ памЯти запечатлелись
как платаны со стволами, пЯтнистыми как легавые собаки, чего никак не  могло
быть на самом деле: где же в Њоскве  найдешь  платаны?  ‚ероЯтно,  это  были
обыкновенные тополЯ, распускавшие по воздуху хлопьЯ своего пуха.
     Ђ в начале —истых прудов, как бы запираЯ бульвар со стороны  ЊЯсницкой,
стоЯло  скучное  двухэтажное  здание  трактира  с  подачей  пива,  так   что
дальнейшее не требует разъЯснений.
     Џомню, что в первый же день мы так искренне, так глубоко сошлись, что Я
не  стеснЯЯсь  спросил  королевича,  какого  черта  он  спуталсЯ  со  старой
американкой, которую, по моим понЯтиЯм, никак нельзЯ было полюбить,  на  что
он, ничуть на менЯ не обидевшись, со слезами на хмельных глазах, с  чувством
воскликнул: - Ѓогом тебе клЯнусь, вот свЯтой истинный крест!  -  Ћн  поискал
глазами и перекрестилсЯ на старую трактирную  икону.-  •ошь  верь,  хошь  не
верь: Я ее любил. € она менЯ любила. Њы крепко любили друг друга. Њожешь  ты
это понЯть? Ђ то, что ей сорок, так дай бог тебе быть таким в семьдесЯт!  Ћн
положил свою  рЯзанскую  кудрЯвую  голову  на  мокрую  клеенку  и  заплакал,
бормоча:
     - ...и какую-то женщину сорока с лишним лет... называл  своей  милой...
‚ероЯтно, это были заготовки будущего "—ерного человека".
     “же тогда, в первый день нашей дружбы, в трактире на углу —истых прудов
и Љировской, там, где теперь Я видел станцию метро  "ЉировскаЯ"  и  памЯтник
ѓрибоедову, Я предчувствовал его ужасный конец. Џочему? Ќе знаю!
     Џримерно года за полтора  до  самоуничтожениЯ  королевича  мне  удалось
вытащить в Њоскву птицелова. Љазалось, что,  подобно  эскессу,  он  навсегда
останетсЯ в Ћдессе, ставшей украинским городом. Ћн уже был  женат  на  вдове
военного врача. “ него недавно родилсЯ сын. Ћн заметно пополнел и опустилсЯ.
†ена его, добраЯ женщина, нежно его любила, берегла, шила  из  своих  старых
платьев ему толстовки - так назывались в те времена длинные  верхние  рубахи
вроде тех дворЯнских охотничьих рубах, которые носил ‹ев ’олстой, но  только
со складками и поЯском. Ћн  жил  стихотворной,  газетной  поденщиной  в  тех
немногочисленных русских изданиЯх, которые еще сохранились. “краинский  Язык
ему не давалсЯ. Ћн жил в хибарке на Њолдаванке.  …го  пожирала  бронхиальнаЯ
астма. Џо целым  днЯм  он  по  старой  привычке  сидел  на  матраце,  поджав
по-турецки ноги, кашлЯл, задыхалсЯ, жег специальный порошок против астмы и с
надсадой вдыхал его селитренный дым. Ќо стихи "длЯ души" писать  не  бросил.
Џо-прежнему в небольшой комнате с крашеным  полом,  среди  сохнущих  детских
пеленок и стука швейной машинки, среди птичьих клеток его  окружали  молодые
поэты, его страстные и верные поклонники, длЯ которых он был  божеством.  Ћн
читал им свои и чужие стихи, трЯсЯ нестриженой, обросшей головой со  следами
былого пробора, и по-борцовски напрЯгал бицепсы полусогнутых рук. Џриехав из
Њосквы и увидев эту картину, Я понЯл,  что  оставатьсЯ  птицелову  в  Ћдессе
невозможно. Ћн погибнет. …му надо немедленно переезжать в  Њоскву,  где  уже
собралсЯ весь цвет молодой русской советской литературы, где  гремели  имена
прославленных поэтов, где жизнь била ключом, где издавались русские книги  и
журналы.  Ќа  мое  предложение  ехать  в  Њоскву  птицелов  ответил   как-то
неопределенно: да, конечно, это было бы замечательно, но здесь тоже недурно,
хотЯ, в общем, паршиво, но Я привык. ’ут ‹ида и ‘евка, тут  хорошаЯ  брынза,
дыни, кавуны, варенаЯ пшенка... и вообще есть литературный кружок  "Џотоки",
ну и, сам понимаешь... - Љ  черту!  -  сказал  Я.-  ‘ейчас  или  никогда!  Љ
счастью, жена птицелова поддержала менЯ: - ‚ Њоскве ты прославишьсЯ и будешь
зарабатывать. - —то слава? †алкаЯ  зарплата  на  бедном  рубище  певца,-вЯло
сострил он, понимаЯ всю несостоЯтельность этого старого  жалкого  каламбура.
Ћн произнес его нарочито жлобским голосом, как бы желаЯ этим  показать  себЯ
птицеловом прежних времен, молодым бесшабашным острЯком и  каламбуристом.  -
‡а такие остроты вешают,-  сказал  Я  с  той  беспощадностью,  котораЯ  была
свойственна  нашей  компании.-  ѓовори  прЯмо:  едешь  или  не   едешь?   Ћн
вопросительно взглЯнул на жену. Ћна молчала.  Ћн  посмотрел  на  увеличенный
фотографический портрет военного врача в полной парадной форме  -  покойного
мужа его жены.
     Џтицелов чрезвычайно почтительно относилсЯ к своему  предшественнику  и
каждый раз, глЯдЯ на  его  портрет,  поднимал  вверх  указательный  палец  и
многозначительным шепотом произносил: - Љанцлер! Ћн вопросительно  посмотрел
на портрет "канцлера". Ќо канцлер - строгий, с усами, в серебрЯной  портупее
через плечо и с узкими серебрЯными  погонами  -  молчал.  Џтицелов  подумал,
потрЯс головой и солидно сказал: - •орошо. …ду. Ђ когда? - ‡автра,-  отрезал
Я, понимаЯ, что надо ковать железо, пока горЯчо. - Ђ билеты? -  опросил  он,
сделав жалкую попытку отдалить неизбежное. - Ѓилеты будут,- сказал  Я.  -  Ђ
деньги? - спросил он. - „еньги есть. - Џокажи. џ показал несколько бумажек.
     Џтицелов еще более жалобно  посмотрел  на  жену.  -  Џоедешь,  поедешь,
нечего здесь...- ворчливо сказала она. - Ђ что Я  надену  в  дорогу?  -  —то
есть, в том и поедешь,- грубо сказал Я. - Ђ кушать?  -  уже  совсем  упавшим
голосом спросил он. - ‚ поезде есть вагон-ресторан.  -  Ќу  это  ты  мне  не
заливай. „рельщик! - сказал он, искренне не  поверив  в  вагонресторан.  ќто
показалось  ему  настолько  фантастичным,  что  он  даже  назвал  менЯ  этим
жаргонным словом "дрельщик", что обозначало фантазер, выдумщик, врунишка.  -
‚ообрази! - сказал Я настолько убедительно, что ему ничего не оставалось как
сдатьсЯ, и мы условились встретитьсЯ завтра на вокзале за полчаса до  отхода
поезда.
     ...‘олнце жгло крашеный  пол,  и  на  крашеных  подоконниках  выскочили
волдыри...
     џ хорошо изучил характер птицелова. џ знал, что он менЯ не обманет и на
вокзал придет, но Я чувствовал, что в последний момент он  может  раздумать.
Џоэтому Я приготовил ему ловушку, котораЯ, по  моим  расчетам,  должна  была
сработать навернЯка. Ќезадолго до отхода  поезда  на  перроне  действительно
поЯвилсЯ птицелов в  сопровождении  супруги,  котораЯ  несла  узелок  с  его
пожитками и едой на дорогу. Џо  его  уклончивым  взглЯдам  Я  понЯл,  что  в
последнюю минуту он улизнет. Њы прохаживались вдоль готового отойти  поезда.
Џтицелов кисло смотрел на зеленые вагоны  третьего  класса,  бормоча  что-то
насчет мучений, предстоЯщих ему в жестком вагоне, в духоте, в трЯске  и  так
далее, он даже вспомнил при сей верной оказии Ѓлока:
     "...молчали желтые и синие, в зеленых плакали и пели"...
     Ћн не хотел ехать среди пеньЯ и плача. - ‡наешь,- сказал он, надуваЯсь,
как борец-тЯжеловес,- сделаем лучше так: ты поедешь, а Я  пока  останусь.  Ђ
потом  приеду  самостоЯтельно.  „аю  честное  слово.  Ѓенимунис,не  мог   не
прибавить он еврейскую клЯтву и посмотрел на свою жену. Ћна, в свою очередь,
посмотрела на птицелова, на  его  угнетенную  фигуру,  и  ее  нежное  сердце
дрогнуло. - Њожет быть, действительно...- промЯмлила она полувопросительно.
     “дарил первый звонок.
     ’огда Я выложил свою козырную карту. - Ђ ты знаешь, в каком  вагоне  мы
поедем? - Ђ в каком? Ќаверное, в жестком, бесплацкартном. - Њы поедем вот  в
этом вагоне,- сказал Я и показал пальцем на сохранившийсЯ с дореволюционного
времени вагон международного общества спальных вагонов с медными британскими
львами на коричневой деревЯнной обшивке,  натертой  воском,  как  паркет.  Ћ
существовании таких вагонов - "слипинг кар" - птицелов, конечно, знал, читал
о них в книжках, но никак не представлЯл себе, что когда-нибудь сможет ехать
в таком  вагоне.  Ћн  заглЯнул  в  окно  вагона,  увидел  двухместное  купе,
отделанное красным полированным деревом на медных винтах,  стены,  обтЯнутые
зеленым рытым бархатом, медный  абажур  настольной  электрической  лампочки,
тЯжелую  пепельницу,  толстый  хрустальный  графин,  зеркало  и  все  еще  с
недоверием посмотрел на менЯ. џ показал ему  цветные  плацкартные  квитанции
международного общества спальных вагонов, напечатанные на двух Языках, после
чего, печально поцеловавшись с женой и попросив ее следить за птичками и  за
сыном, неуклюже протиснулсЯ мимо проводника в коричневой форменной куртке  в
вагон, где его сразу охватил  хвойный  запах  особой  лесной  воды,  которой
регулЯрно пульверизировалсЯ блистающий коридор спального вагона с рЯдом Ярко
начищенных медных замков и ручек на  лакированных,  красного  дерева  дверЯх
купе. —увствуЯ  себЯ  крайне  сконфуженным  среди  этого  комфорта  в  своей
толстовке домашнего шитьЯ, опасаЯсь в  глубине  души,  как  бы  все  это  не
оказалось мистификацией и как бы нас с позором  не  высадили  из  поезда  на
ближайшей  станции,  где-нибудь  на   ђаздельной   или   Ѓирзуле,   птицелов
вскарабкалсЯ  на  верхнюю  полку  с   уже   раскрытой   постелью,   белеющей
безукоризненными скользкими прохладными простынЯми, забилсЯ  туда  и  первые
сто километров  сопел,  как  барсук  в  своей  норе,  упруго  подбрасываемый
международными рессорами. „о Њосквы мы ехали следующим образом: Я захватил с
собой несколько бутылок белого сухого бессарабского, в  узелке  у  птицелова
оказались хлеб, брынза, завернутые в газету "ЊорЯк", и  в  течение  полутора
суток, ни разу не сомкнув глаз, мы читали друг другу свои и чужие стихи,  то
есть занимались тем, чем привыкли заниматьсЯ всегда, и везде,  и  при  любых
обстоЯтельствах: дома, на „ерибасовской, на ‹анжероне, в Ћтраде  и  даже  на
прелестной одномачтовой Яхте английской постройки "—айка", куда  однажды  не
без труда удалось затащить птицелова, который вопреки легенде ужасно  боЯлсЯ
морЯ и старалсЯ не подходить к нему ближе чем на двадцать  шагов.  џ  уж  не
говорю о купании в море: это исключалось.
     ...на "—айку" налетел с „обиновки  внезапный  шквал.  џхту  бросало  по
волнам. Ќаши девушки спрЯтались в каюте. Ђ птицелов лежал пластом на  палубе
лицом вниз, уцепившись руками  за  медную  утку,  проклинаЯ  все  на  свете,
поносил нас последними словами, клЯлсЯ, что никогда в  жизни  не  ступит  на
борт кораблЯ, и в промежутках  читал,  кажетсЯ,  единственное  свое  горькое
любовное стихотворение, в котором, сколько мне  помнитсЯ,  "металась  мокраЯ
листва" и было "имЯ …лены строгое" или нечто подобное.
     ‡начит, и он тоже перенес некогда неудачную любовь, оставившую  на  всю
жизнь рубец в его сердце, в его сознании, что, может быть,  даже  отразилось
на всей его поэзии. Ќедаром же в его стихах о Џушкине были такие слова:
     "...рассыпанные кудри ѓончаровой и тихие медовые глаза".
     Ќе думаю, чтобы у Ќатальи Ќиколаевны были рассыпанные кудри  и  медовые
глаза. ‘удЯ  по  портретам,  у  нее  были  хорошо  причесанные  волосы  а-лЯ
директуар, а  глаза  были  отнюдь  не  тихие  медовые,  а  черносмородинные,
прелестные, хотЯ и слегка близорукие.
     ...Ђ рассыпанные кудри и медовые глаза были у той единственной, которую
однажды в юности так страстно полюбил птицелов и котораЯ так грубо и открыто
изменила ему с полупьЯным офицером...
     џ думаю, у всех нас, малых гениев, в истоках нашей горькой поэзии  была
мало кому известнаЯ любовнаЯ драма - чаще  всего  измена  любимой,  крушение
первой любви,- рана, котораЯ уже почти никогда не заживала, кровоточила  всю
жизнь.
     “ ключика тоже. Ћб этом Я еще расскажу, хотЯ это  скорее  материал  длЯ
психоанализа, а не длЯ художественной прозы.
     ...в   купе   международного   вагона,   попиваЯ   горьковатое    белое
бессарабское, налитое в тЯжелые стаканы с  подстаканниками,  которые  дробно
позванивали друг о друга в темпе мчавшегосЯ курьерского, птицелов читал свои
новые, еще не известные мне стихи. ...слышу его задыхающийсЯ голос парнасца,
как бы восхищенного красотой созданных им строф. Ћтрывки стихов сливались  с
уносЯщимисЯ телеграфными столбами и  пропадали  среди  искалеченных  еще  во
времЯ гражданской войны станционных водокачек,  степных  хуторов,  местечек,
черноземных просторов, где некогда  носилась  конница  Љотовского,-  словом,
там, где сравнительно недавно гремела революциЯ, в которую мы  так  страстно
были влюблены.
     ‘трофы разных стихотворений  смешивались  между  собой,  превращаЯсь  в
сумбурную, но прекрасную поэму нашей молодости.
     ..."‚от так бы и мне в налетающей  тьме  усы  раздувать,  развалЯсь  на
корме,  да  видеть  звезду  над  бушпритом  склоненным,  да   голос   ломать
черноморским жаргоном, да слушать сквозь ветер  холодный  и  горький  мотора
дозорного скороговорку... и  петь,  задыхаЯсь  на  страшном  просторе:  "Ђй,
—ерное море, хорошее море!.."
     "‡а  проселочной  дорогой,  где  затих  тележный  грохот,  над  прудом,
покрытым рЯской, „идель сети разложил. Џеред ним зеленый  снизу,  голубой  и
синий сверху - мир встает огромной птицей, свищет,  щелкает,  звенит...  ’ак
идет веселый „идель с палкой, птицей и котомкой через ѓарц, поросший  лесом,
вдоль по рейнским берегам, по ’юрингии дубовой,  по  ‘аксонии  сосновой,  по
‚естфалии бузинной, по Ѓаварии хмельной. Њарта, Њарта, надо ль плакать, если
„идель ходит в поле, если „идель свищет птицам и смеетсЯ невзначай?"
     ...ему хотелось быть и контрабандистом, и чекистом,  и  „иделем...  …му
хотелось быть ‚итингтоном...
     "Њы сваи поднимали в рЯд, дверные прорубали ниши, из листьев  пальмовых
накат накладывали вместо крыши. Њы балки поднимали ввысь,  лопатами  срывали
скалы.  "Ћ,  ‚итингтон,  вернись,  вернись",-  вода  у  взморьЯ   ворковала.
Џрокладывали наугад дорогу средь степных прибрежий. "Ћ,  ‚итингтон,  вернись
назад",- нам веЯл в уши ветер свежий. €  с  морЯ  доносилсЯ  звон,  гудевший
нежно  и  невнЯтно:  "‚ернись  обратно,  ‚итингтон,  о,  ‚итингтон,  вернись
обратно!"
     Ћн был каким-то ‚итингтоном, которого нежный голос жены звал  вернутьсЯ
обратно. Ќо времЯ было необратимо. Ћн мчалсЯ к славе, и возврата к  прошлому
не было. Ќикогда он больше не увидит крашеный подоконник, раскаленный  южным
солнцем до пузырей.
     Ќикогда уже больше мы не были с птицеловом так душевно близки,  как  во
времЯ этой поездки. ‚о времена Џушкина о  нас  бы  сказали,  наверное,  так:
"Џленники Ѓахуса и ”еба".
     Ќа горизонте, за подмосковными лесами нам уже блеснула на солнце звезда
золотого купола •риста ‘пасителЯ и  две  тени  -  ее  и  моЯ,-  сидевшие  на
ступенЯх храма, а за  нами  величественно  возвышалась  массивнаЯ  бронзоваЯ
дверь.
     Ћна прижалась ко мне так доверчиво, так печально. Ћна положила  на  мое
плечо свою голову  в  самодельной  шелковой  шлЯпке  с  большими  полЯми  на
проволочном каркасе.  лЯпа  мешала  и  ей  и  мне:  она  не  позволЯла  нам
поцеловатьсЯ. Џочему-то ей не пришло в голову  снЯть  и  положить  шлЯпу  на
гранитные ступени. Њы не спали почти целые сутки, навсегда прощались  и  все
никак не могли оторватьсЯ друг от друга. Ќам казалось  невероЯтным,  что  мы
уже никогда не увидимсЯ. ‚ этот мучительно длинный  летний  день  мы  любили
друг друга сильнее, чем за все времЯ  нашего  знакомства.  Љазалось,  мы  не
сможем прожить и одного днЯ друг без друга. € в то же времЯ  мы  знали,  что
между нами навсегда все кончено. ЉакаЯ же страшнаЯ сила  разлучала  нас?  Ќе
знаю. Ќе знал ни тогда, ни теперь, когда пишу эти строки. Ћна тоже не знала.
€ никогда не узнает, потому что ее уже давно нет на свете.  Ќикто  не  знал.
ќто было вмешательство в человеческую жизнь роковой силы как  бы  извне,  не
подвластной ни человеческой логике, ни простым человеческим чувствам.
     Ќами владел рок. Њы были жертвами судьбы.
     Њы старались как могли отдалить минуту разлуки. „ержась  за  руки,  как
играющие дети, мы ходили по городу, садились в трамваи, ехали куда-то,  пили
чай в трактирах,  сидели  на  деревЯнных  скамейках  вокзалов,  заходили  на
дневные сеансы кинематографов, смотрели картины, ничего  не  понимаЯ,  кроме
того, что скоро будем навеки разлучены.  Љаким-то  образом  мы  очутились  в
самый разгар палЯщего днЯ этого  московского,  как  сказал  бы  щелкунчик  -
буддийского, лета в ‘окольническом запущенном парке, в самой глуши  леса,  в
безлюдье, лета в высокой  траве,  в  бурьЯне,  пожелтевшем  от  зноЯ,  среди
поникших ромашек, по которым  ползали  муравьи,  трудолюбиво  выполнЯЯ  свою
работу. Ћна снЯла и отбросила  в  сторону  шлЯпу,  портившую  ее  прелестное
круглое личико восемнадцатилетней девушки. ‹ежа  на  спине,  она  неподвижно
смотрела  синими  невинными  глазами  в  небо.  ‘овсем  девочка,   прилежнаЯ
школьница с  немного  выдающимсЯ  кувшинчиком  нижней  губы,  что  придавало
выражению ее милого, мЯгко  сточенного  лица,  неуловимо  похожего  на  лицо
старшего брата, нечто насмешливое, но  не  ироничное,  а  скорее  светЯщеесЯ
умным юмором, свойственным интеллигентным южным семьЯм, выписывающим  "Ќовый
‘атирикон" и любЯщим ‹ескова и ѓоголЯ. џ подсунул руку под  ее  нежную  шею.
Ћна полуоткрыла жаркие губы, как бы просЯ напитьсЯ: над нами  парами  летали
некрасивые московские бабочки. € Я не знаю, как бы  сложилась  в  дальнейшем
наша жизнь, если бы вдруг мимо нас, с трудом пробираЯсь по  плечи  в  траве,
под звуки барабана не прошел маленький отрЯд пионеров  в  белых  рубашках  и
красных галстуках. Њы отпрЯнули друг от друга. € когда  пионеры  скрылись  в
зарослЯх ‘окольнического леса, мы понЯли, что  бессильны  противостоЯть  той
злой таинственной силе, котораЯ не хотела, чтобы  мы  навсегда  принадлежали
друг другу Ћна поправила щелкнувшую подвЯзку, надела шлЯпу, села. Ђ  знойный
день все продолжалсЯ и продолжалсЯ, переходил в вечер, потом в душную ночь с
зарницами, и мы ходили по Њоскве, по ее ‘адовому кольцу, которое в то  времЯ
было еще действительно садовым, так как сплошь  состоЯло  из  садиков  перед
маленькими домиками, потом по Ѓульварному кольцу, мимо Џушкина, ’имирЯзева с
голубем на голове, мимо ѓоголЯ, потонувшего в своей бронзовой шинели,  потом
по древним переулкам, мимо особнЯков ‘ивцева  ‚ражка  и  ‘обачьей  площадки,
иногда целовались, плакали, пока наконец не  очутились  возле  храма  •риста
‘пасителЯ и сели, измученные, на его  гранитные  ступени,  еще  не  остывшие
после дневной жары, прижались друг к другу, немного вздремнули...
     ЃлизилсЯ рассвет. ѓород был пуст и мертв. ’олько где-то очень далеко  и
очень высоко слышалсЯ звук невидимого самолета, и мне  показалось,  что  уже
произошла непоправимаЯ катастрофа, началась всемирнаЯ война и  город  вокруг
нас был уже  умерщвлен  какими-то  бесшумными  химическими  или  физическими
средствами, что нас - ни ее, ни менЯ - уже нет в живых, наши души отлетели и
только остались два неподвижных тела, прижавшихсЯ друг к другу в вечном  сне
на гранитной лестнице  мертвого  храма,  лишенного  божества,  хотЯ  мертвый
золотой купол  в  лучах  только  что  взошедшего  мертвого  солнца  все  еще
продолжал  жарко  сиЯть  над  вымершей   Њосквой,   над   вымершими   лесами
ЏодмосковьЯ, тот самый легендарный купол храма •риста ‘пасителЯ, который  мы
с птицеловом уже видели из окна международного вагона.
     ‹егко представить то удовольствие, с  которым  Я,  считаЯ  себЯ  старым
москвичом, показывал приезжему провинциалу все достопримечательности столицы
молодого ‘оветского государства. ‘ломивши сопротивление птицелова,  Я  повел
его сначала на ‘ухаревку, где купил ему более или менее приличные ботинки на
картонной подошве - изделие известных кимрских сапожников,- а потом повел на
’верскую и чуть ли не насильно втолкнул в магазин  готового  платьЯ,  откуда
птицелов вышел в тесноватом костюме  с  длинноватыми  брюками.  Њне  удалось
заставить его постричьсЯ в парикмахерской,  вымыть  голову  шампунем,  и  он
ходил со мной по Њоскве сравнительно прилично  одетый,  стуча  по  тротуарам
новыми ботинками. џ водил его по редакциЯм, знакомил с известными поэтами  и
писателЯми, щеголЯЯ перед моим еще мало  известным  в  Њоскве  другом  своей
причастностью  к  литературной  жизни  столицы.   Џтицелов   был   молчалив,
исподлобьЯ посматривал по сторонам, многозначительно трЯс  головой,  как  бы
поддакиваЯ и желаЯ сказать:
     "’ак-так...  „а,  да...   очень   хорошо...   Џрекрасно...   Џосмотрим,
посмотрим"...
     ‚прочем, он принадлежал к  тем  счастливчикам,  которым  не  приходитсЯ
гонЯтьсЯ за славой. ‘лава сама  гонЯлась  за  ними.  џ  и  глазом  не  успел
моргнуть, как имЯ птицелова громко прозвучало на московском Џарнасе. Њолва о
нем покатилась  широкой  волной.  €  моЯ  слабенькаЯ  известность  сразу  же
померкла рЯдом со славой птицелова. Ћднако когда мы сидели на бронзовой цепи
возле памЯтника Џушкину и сочинЯли сонеты, молва о птицелове еще не дошла до
ушей знаменитого королевича. Ѓеседа наша была душевной. Љоролевич, ничуть не
кичась своей всероссийской известностью, по-дружески  делилсЯ  с  нами,  как
теперь принЯто выражатьсЯ, творческими планами и жаловалсЯ на  свою  судьбу,
заставившую его, простого деревенского паренька, жить в городе, лишь во  сне
мечтаЯ о родной рЯзанской деревне. ’ут он, конечно, немного кокетничал,  так
как не таким уж простым  был  он  парнем,  успел  поучитьсЯ  в  университете
анЯвского, немного знал немецкий Язык, потерсЯ еще в ‘анкт-Џетербурге среди
знаменитых поэтов, однако времЯ от времени в нем вспыхивала неодолимаЯ жажда
вернутьсЯ в Љонстантинове, где на пороге рубленой избы с резными  рЯзанскими
наличниками на окошках ждала его старенькаЯ мама в ветхом шушуне  и  шустраЯ
сестренка, которую он очень любил.
     ...мы очутились в пивной, где жажда родной рЯзанской земли вспыхнула  в
королевиче с небывалой силой...
     ‘тихи, которые мы, перебиваЯ  друг  друга,  читали,  вдруг  смолкли,  и
королевич, проливаЯ горькие слезы и обнимаЯ  нас  обеими  руками,  заговорил
своим несколько надсадным  голосом  как  бы  даже  с  некоторым  иностранным
акцентом (может быть, чуть-чуть немецким), неточно  произносЯ  гласные:  "э"
вместо "а", "е" вместо "и", "ю" вместо "у" и так далее. Ђкцент этот был  еле
заметен и не мешал его речи звучать вполне по-рЯзански.
     - Ѓратцы! ђодные! ‘оскучилсЯ Я по своему Љонстантинову. „авайте  плюнем
на все  и  махнем  в  ђЯзань!  —его  там  до  ђЯзани?  ЏустЯки.  Џо  железке
каких-нибудь три часа. Ћт силы четыре. Ќу? „авайте! Ђ? џ  вас  познакомлю  с
моей мамой-старушкой. Ћна у менЯ славнаЯ, уважает поэтов. џ ей все  обещаюсь
да обещаюсь приехать, да все никак не вырвусь.  ‡аел  менЯ  город,  будь  он
неладен...
     ...несмотрЯ на наши возражениЯ, что, мол, как же это так  вдруг,  ни  с
того ни с сего ехать в ђЯзань?.. Ђ вещи? Ђ деньги? Ђ то да се?
     Љоролевич ничего и слышать не хотел. “ него  уже  выработалсЯ  характер
капризной знаменитости: коли чего-нибудь захочетсЯ, то подавай  ему  сию  же
минуту. Ќикаких препЯтствий его вольнаЯ душа не признавала.
     ‚ынь да положь!
     „еньги на билеты туда, если скинутьсЯ, найдутсЯ. „о ђЯзани доедем. Ђ от
ђЯзани до Љонстантинова каким  образом  будем  добиратьсЯ?  Ќу,  это  совсем
пустое  дело.  Ќа  базаре  в  ђЯзани  всегда  найдетсЯ  попутнаЯ  телега  до
Љонстантинова. € мужик с нас ничего не возьмет, потому что менЯ  там  каждый
знает. Џочтет за честь. Џоедем на немазаной телеге по лесам,  по  полЯм,  по
березнЯчку, по родной рЯзанской земле!.. ‘ шиком въедем в  Љонстантинове!  Ђ
уж там не сомневайтесь. ЊоЯ старушка примет вас как родных. „рачен  напечет.
‘амогону выставит на радостЯх. Ђ назад как? „а очень просто: тут же Я  ударю
телеграмму ‚оронскому в "Љрасную новь". Ћн мне сейчас же  вышлет  аванс.  ‡а
это Я  вам  ручаюсь!  Ќу,  братцы,  поехали!  Ћн  был  так  взволнован,  так
настойчив, так убедительно рисовал нам жизнь в своем  родном  селе,  которое
уже представлЯлось нам чем-то вроде русского раЯ, как бы написанного  кистью
Ќестерова. Њы с птицеловом  заколебались,  потерЯв  всЯкое  представление  о
действительности,  и  вскоре  очутились  перед  билетной  кассой  Љазанского
вокзала, откуда невидимаЯ рука выбросила нам три картонных проездных билета,
как бы простреленных навылет дробинкой, и королевич сразу же  устремилсЯ  на
перрон, с тем чтобы тут же, не терЯЯ ни секунды, сесть в вагон и помчатьсЯ в
ђЯзанскую губернию, ђЯзанский уезд, Љузьминскую волость, в  родное  село,  к
маме. Ћднако оказалось, что поезд отходит лишь через два часа,  а  до  этого
надо сидеть в громадном зале, расписанном художником ‹ансере.
     ‹ицо королевича помрачнело.
     †дать? ќто было не в его правилах. ‚се длЯ него должно было совершатьсЯ
немедленно - по щучьему веленью,  по  его  хотенью.  Џолет  его  поэтической
фантазии  не  терпел  преград.  Ћднако  законы  железнодорожного  расписаниЯ
оказались непреодолимыми даже длЯ его капризного гениЯ. —то было делать? Љак
убить времЯ? Ќе сидеть же здесь, на вокзале, на скучных твердых скамейках. ‚
то времЯ возле каждого  московского  вокзала  находилось  несколько  чайных,
трактиров и пивных. ќто  были  дореволюционные  заведениЯ,  носившие  особый
московский отпечаток. Ћни ожили после суровых  дней  военного  коммунизма  -
первые, еще весьма скромные порождениЯ нэпа. Џосле покупки билетов у нас еще
осталось немного денег -  бутылки  на  три  пива.  Њы  сидели  в  просторной
прохладной пивной,  уставленной  традиционными  елками,  с  полом,  покрытым
толстым слоем сырых опилок. Џоловой в полотнЯных штанах и  такой  же  рубахе
навыпуск, с полотенцем и штопором в руке, трижды хлопнув пробками, подал нам
три бутылки пива завода Љорнеева и ѓоршанова и поставил на столик  несколько
маленьких стеклЯнных блюдечек-розеток с традиционными  закусками:  виртуозно
нарезанными тончайшими ломтиками тараньки  цвета  красного  дерева,  моченым
сырым горохом, крошечными кубиками густо посоленных ржаных сухариков, такими
же крошечными мЯтными прЯничками и прочим  в  том  же  духе  доброй  старой,
дореволюционной Њосквы. Ћт одного вида этих закусочек сама  собой  возникала
такаЯ дьЯвольскаЯ жажда, которую могло  утолить  лишь  громадное  количество
холодного пива, игравшего своими полупрозрачными загогулинами сквозь зеленое
бутылочное стекло. ‘нова  началось  безалаберное  чтение  стихов,  дружеские
улыбки, поцелуи, клЯтвы во взаимной любви на всю  жизнь.  ‚ремЯ  от  времени
королевич  выбегал  на  вокзальную  площадь  и  смотрел  на  башенные   часы
Ќиколаевского  вокзала,  находившегосЯ  против  нашего   Љазанского.   ‚ремЯ
двигалось поразительно медленно. „о отхода поезда все еще оказывалось  около
полутора часов. Њежду тем  наше  поэтическое  застолье  все  более  и  более
разгоралось, а денег уже не оставалось ни копейки. ’огда птицелов  предложил
вернуть обратно в кассу его билет, так как он хотЯ и рад был  бы  поехать  в
ђЯзань, да чувствует приближение приступа  астмы  и  лучше  ему  остатьсЯ  в
Њоскве. Ћн вообще был тЯжел  на  подъем.  Њы  охотно  согласились,  и  билет
птицелова  был  возвращен  в  кассу,  что  дало  нам  возможность   продлить
поэтический праздник еще минут на двадцать. ’огда королевич,  который  начал
читать нам свою длиннейшую поэму "Ђнна Ћнегина",  печально  махнул  рукой  и
отправилсЯ в кассу сдавать остальные два билета, после чего камень  свалилсЯ
с наших душ: слава богу, можно уже было не ехать в ђЯзань, котораЯ  вдруг  в
нашем воображении из нестеровского раЯ превратилась в  обыкновенный  пыльный
провинциальный город, и королевич, забыв свою старушку маму в ветхом  шушуне
и шуструю сестренку и вообще забыв все на свете, кроме своей первой разбитой
любви,  продолжал  прерванное  чтение  поэмы  со  всхлипами   и   надсадными
интонациЯми:
     - ...когда-то у той вон калитки мне было шестнадцать лет, и  девушка  в
белой накидке сказала мне ласково "нет"! „алекие, милые  были-тот  образ  во
мне не угас...
     Џри этих щемЯщих словах королевич всхлипнул, заплакал горючими слезами,
по моим щекам тоже потекли ручейки, потому что и Я  испытывал  горечь  своей
первой любви, повторЯл про себЯ такие простые и такие пронзительно-печальные
строчки:
     "Њы все в эти годы любили, но мало любили нас".
     „аже холодный парнасец птицелов, многозначительно поддакивавший  каждой
строфе "Ђнны ‘негиной", опустил свою лохматую голову и издал носом горестное
мычание: видно, и его  пронзили  эти  совсем  простые,  но  такие  правдивые
строчки, напомнив ему "тихие медовые глаза", давно уже как бы растворившиесЯ
в  магической   дымке   прошлого,   не   совсем,   впрочем,   далекого,   но
невозвратимого,  невозвратимого,  невозвратимого...  Ћдним  словом,   вместо
Љонстантинова  мы,  уже  глубокой  ночью,  брели  по   Њоскве,   целовались,
ссорились, дрались, мирились, очутились в глухом переулке, где у  королевича
всюду находились друзьЯ - никому не известные  простые  люди.  Њы  разбудили
весь дом, но королевича принЯли по-царски, сбегали куда-то за водкой,  и  мы
до рассвета пировали в маленькой тесной  комнатке  какого-то  многосемейного
мастерового, читали стихи, плакали, кричали, хохотали,  разбудили  маленьких
детей, спавших под одним громадным лоскутным одеЯлом, пестрым, как  арлекин,
ну и так далее. Ђ потом скрежет первых утренних трамваев, огибающих бульвары
кольца Ђ и тогда еще не вырубленные палисадники кольца Ѓ, в  которых  весной
гнездились соловьи, будЯ на рассвете разоспавшихсЯ москвичей, и где рЯдом  с
садом  "Ђквариум"  возвышалсЯ  громадный,  многоквартирный   доходный   дом,
принадлежавший до революции крупному московскому  домовладельцу  по  фамилии
ќльпит. Џосле революции этот дом был национализирован и превращен в  рабочую
коммуну, котораЯ все же сохранила имЯ прежнего владельца, и стал  называтьсЯ
"дом ќльпит-рабкоммуна".
     ...не так-то легко расставались  дома  с  фамилиЯми  своих  владельцев.
„есЯтиэтажный дом в  Ѓольшом  ѓнездниковском  переулке,  казавшийсЯ  некогда
чудом высотной архитектуры, чуть ли не настоЯщим американским небоскребом, с
крыши которого открывалась панорама низкорослой старушки Њосквы,  долго  еще
называлсЯ "дом Ќирензее" - по имени его бывшего владельца. ѓастроном ? 1  на
улице ѓорького еще  до  сих  пор  кое-кто  называет  "магазин  …лисеева",  а
булочную невдалеке от него - "булочной ”илиппова", хотЯ сам  ”илиппов  давно
уже эмигрировал и, говорЯт,  мечтал  о  возвращении  ему  советской  властью
реквизированной булочной и даже писал из Џарижа своим бывшим пекарЯм просьбу
выслать ему хотЯ бы немножко  деньжонок,  о  чем  Љомандор  написал  стишок,
напечатанный в "Љрасном перце":
     "...в архив иллюзии сданы, живет ”илиппов липово,  отощал  ”илиппов,  и
штаны протерлись у ”илиппова"...
     •отЯ  штаны  и  протерлись,  но  булочнаЯ  долго  называлась   булочной
”илиппова. —то касаетсЯ дома "ќльпит-рабкоммуна", то о нем был  напечатан  в
газете "Ќакануне" весьма острый, Ядовитый очерк, написанный неким писателем,
которого Я впредь буду называть синеглазым - тоже  с  маленькой  буквы,  как
простое прилагательное. ‚последствии романы и пьесы синеглазого прославились
на весь мир, он стал общепризнанным  гением,  сатириком,  фантастом...  ...а
тогда он был  рЯдовым  газетным  фельетонистом,  работал  в  железнодорожной
газете "ѓудок", писал под разными забавными псевдонимами  вроде  ЉрахмальнаЯ
Њанишка. Ћн проживал в доме "ќльпит-рабкоммуна" вместе с женой, занимаЯ одну
комнату в коммунальной  квартире,  и  у  него  действительно,  если  мне  не
изменЯет памЯть, были синие глаза на худощавом, хорошо  вылепленном,  но  не
всегда  хорошо  выбритом  лице  уже   не   слишком   молодого   блондина   с
независимо-ироническим, а временами даже и надменным выражением,  в  котором
тем не менее присутствовало нечто актерское, а временами даже  и  лисье.  Ћн
был несколько старше всех нас, персонажей этого моего  сочинениЯ,  тогдашних
гудковцев, и выгодно отличалсЯ от нас тем, что был человеком  положительным,
семейным, с принципами, в то времЯ как  мы  были  самой  отчаЯнной  богемой,
нигилистами, решительно отрицали все, что имело хоть  какую-нибудь  свЯзь  с
дореволюционным миром,  начинаЯ  с  передвижников  и  кончаЯ  •удожественным
театром, который мы презирали до такой степени, что, приехав  в  Њоскву,  не
только в нем ни  разу  не  побывали,  но  даже  понЯтиЯ  не  имели,  где  он
находитсЯ, на какой улице. ‚ области искусств длЯ  нас  существовало  только
два  авторитета:  Љомандор  и  Њейерхольд.  Ќу,  может  быть,  еще   ’атлин,
конструктор легендарной "башни ’атлина", о которой говорили все,  считаЯ  ее
чудом ультрасовременной архитектуры. ‘инеглазый  же,  наоборот,  был  весьма
консервативен, глубоко уважал  все  признанные  дореволюционные  авторитеты,
терпеть не мог Љомандора, Њейерхольда и ’атлина и никогда не позволЯл  себе,
как любил выражатьсЯ ключик, "колебать мировые струны".
     Ђ  мы  эти  самые  мировые  струны  колебали  беспрерывно,   низвергали
авторитеты, не считались ни с  какими  общепринЯтыми  истинами,  что  весьма
коробило синеглазого, и он строго нас за это  отчитывал,  что,  впрочем,  не
мешало пашей дружбе. ‚ нем было  что-то  неуловимо  провинциальное.  Њы  бы,
например, не удивились, если бы однажды увидали его в  цветном  жилете  и  в
ботинках на пуговицах, с прюнелевым верхом. Ћн любил поучать -  в  нем  было
заложено нечто менторское. ‘оздавалось такое впечатление,  что  лишь  одному
ему открыты высшие истины не только  искусства,  но  и  вообще  человеческой
жизни. Ћн принадлежал к тому довольно распространенному типу людей никогда и
ни в чем  не  сомневающихсЯ,  которые  живут  по  незыблемым,  раз  навсегда
установленным правилам. …го моральный кодекс как бы безоговорочно включал  в
себЯ все заповеди ‚етхого и Ќового заветов.
     ‚последствии оказалось, что все это было лишь  защитной  маской  втайне
очень честолюбивого, влюбчивого и легкоранимого художника, в  душе  которого
бушевали незримые страсти. ЌесмотрЯ на всю свою интеллигентность и громадный
талант, который мы угадывали в нем, он был, как  Я  уже  говорил,  в  чем-то
немного провинциален. Њожет быть, и —ехов, приехавший в Њоскву из ’аганрога,
мог показатьсЯ провинциалом. ‚последствии, когда синеглазый прославилсЯ и на
некоторое времЯ разбогател, наши  предположениЯ  насчет  его  провинциализма
подтвердились:  он  надел  галстук  бабочкой,  цветной  жилет,  ботинки   на
пуговицах,  с  прюнелевым  верхом,  и  даже,   что   показалось   совершенно
невероЯтным, в один прекрасный день вставил  в  глаз  монокль,  развелсЯ  со
старой   женой,   изменил    круг    знакомых    и    женилсЯ    на    некой
Ѓелосельской-Ѓелозерской, прозванной Ядовитыми авторами "„венадцати стульев"
"кнЯгиней Ѓелорусско-Ѓалтийской". ‘инеглазый называл ее весьма великосветски
на английский лад Ќапси.
     Ќо тогда до этого было еще довольно далеко.
     ЌесмотрЯ на все несходство наших взглЯдов  на  жизнь,  нас  сблизила  с
синеглазым страстнаЯ любовь к ѓоголю, которого мы, как южане, считали своим,
полтавским, даже как бы отчасти родственником, а также  повальное  увлечение
ѓофманом. ќти два магических ѓ - ѓофман и ѓоголь -  стали  нашими  кумирами.
‚се ЯвлениЯ действительности предстали перед нами как бы  сквозь  магический
кристалл гоголевско-гофманской фантазии. Ђ мир, в котором мы тогда жили, как
нельзЯ более подходил длЯ этого. Њы жили в весьма странном, Я бы даже сказал
- противоестественном, мире нэпа, населенном призраками. ’олько вооружившись
сатирой ѓоголЯ и фантазией ѓофмана, можно  было  изобразить  то,  что  тогда
называлось "гримасами нэпа" и что  стало  главной  пищей  длЯ  сатирического
гениЯ синеглазого.
     ...Ћн  не  был  особенно  Ярко-синеглазым.  ‘инева  его  глаз  казалась
несколько выцветшей, и лишь изредка в  ней  вспыхивали  дьЯвольские  огоньки
горЯщей серы, что придавало его умному лицу нечто сатанинское.
     ќто он пустил в ход словечко "гофманиада", которым определЯлось  каждое
невероЯтное происшествие, свидетелем или даже участником коего мы были.  Ќэп
изобиловал невероЯтными происшествиЯми. ‚  конце  концов  из  нашего  узкого
кружка слово "гофманиада" перешло в более широкие  области  мелкой  газетной
братии. „ело дошло до того, что однажды некий репортер в кругу своих  друзей
за кружкой пива выразилсЯ приблизительно так:
     - ‚ообразите себе, вчера в кино у менЯ украли  калоши.  ЏрЯмо  какаЯ-то
гофманиада!
     ‚последствии один из биографов синеглазого написал следующее:
     "Ћн поверил в себЯ как в писателЯ поздно -  ему  было  около  тридцати,
когда поЯвились первые его рассказы".
     „умаю, он поверил в себЯ как в писателЯ  еще  на  школьной  скамье,  не
написавши еще ни одного рассказа. “веренность в себе как в будущем  писателе
была свойственна большинству из нас; когда, например, мне было лет девЯть, Я
разграфил школьную тетрадку на две  колонки,  подобно  однотомному  собранию
сочинений Џушкина, и с места в карьер  стал  писать  полное  собрание  своих
сочинений, придумываЯ их тут  же  все  подрЯд:  элегии,  стансы,  эпиграммы,
повести, рассказы и романы. “ менЯ никогда не было ни малейшего  сомнениЯ  в
том, что Я родилсЯ писателем. •отЯ синеглазый был по образованию  медик,  но
однажды он призналсЯ мне, что всегда мыслил  себЯ  писателем  вроде  ѓоголЯ.
Ћдна из его сатирических книг по аналогии с  гофманиадой  так  и  называлась
"„ьЯволиада", что в прошлом веке, вероЯтно, было бы названо более  по-русски
"—ертовщина":  историЯ  о  двух  братьЯх  Љальсонерах  в  дебрЯх  громадного
учреждениЯ с непомерно раздутыми штатами читалась  как  некаЯ  "гофманиада",
обильно посыпаннаЯ гоголевским перцем.
     ‘инеглазый вообще был склонен к общению со злыми  духами,  порождениЯми
ада. Ќенависть наша к нэпу была так велика,  что  однажды  мы  с  синеглазым
решили издавать юмористический журнал вроде "‘атирикона". Љогда мы  выбирали
длЯ него название, синеглазый вдруг как бы сделал стойку, понюхал воздух,  в
его глазах вспыхнули синие огоньки  горЯщей  серы,  и  он  торжественно,  но
вместе с тем и восхищаЯсь собственной находкой, с Ядовитой улыбкой  на  лице
сказал:
     - Ќаш журнал будет называтьсЯ "ђевизор"!
     €здатель нашелсЯ сразу: один из тех мелких капиталистов, которые  вдруг
откуда-то поЯвились в большом количестве и  шнырЯли  по  Њоскве,  желаЯ  как
можно выгоднее поместить неизвестно откуда взЯвшиесЯ капиталы. Њожно ли было
найти что-нибудь более выгодное, чем  сатирический  журнал  с  оппозиционным
оттенком  под  редакцией  синеглазого,   автора   нашумевшей   "„ьЯволиады"?
(‚прочем, не ручаюсь, возможно это было еще до поЯвлениЯ "„ьЯволиады".)
     ‚ообще в этом сочинении Я не ручаюсь за  детали.  “молЯю  читателей  не
воспринимать мою работу как мемуары. ’ерпеть не могу мемуаров. ЏовторЯю. ќто
свободный полет моей фантазии, основанный на  истинных  происшествиЯх,  быть
может, и не совсем точно сохранившихсЯ в моей памЯти. ‚ силу этого Я избегаю
подлинных имен, избегаю даже выдуманных фамилий. ‘тихи, приведенные мною,  Я
цитирую исключительно по памЯти, считаЯ,  что  это  гораздо  жизненнее,  чем
проверЯть их точность по книгам, хотЯ бы эти цитаты были неточны. Њагический
кристалл памЯти более подходит длЯ того жанра, который Я выбрал, даже - могу
сказать - изобрел.
     Ќе роман, не  рассказ,  не  повесть,  не  поэма,  не  воспоминаниЯ,  не
мемуары, не лирический дневник... Ќо что же? Ќе знаю!
     Ќедаром же сказано, что мысль изреченнаЯ есть ложь. „а,  это  ложь.  Ќо
ложь еще более правдиваЯ, чем сама правда. Џравда, рожденнаЯ в  таинственных
извилинах механизма моего воображениЯ. Ђ что  такое  воображение  с  научной
точки зрениЯ, еще никто не знает. ‚о всЯком случае, ручаюсь, что  все  здесь
написанное чистейшаЯ правда и в то же времЯ чистейшаЯ фантазиЯ. €  не  будем
больше возвращатьсЯ к этому вопросу, так как все равно  мы  не  поймем  друг
друга.
     ...Њы  с  синеглазым  быстро  накатали  программу  будущего  журнала  и
отправились в ѓлавполитпросвет, где работал  хорошо  известный  мне  еще  по
революционным днЯм в  Ћдессе  товарищ  ‘ергей  €нгулов,  наш  общий  друг  и
доброжелатель... Ќадо заметить, что в то времЯ уже выходило  довольно  много
частных периодических изданий - например, журнальчик "ђупор", юмористическаЯ
газетка "’ачка" и многие другие,-  так  что  Я  не  сомневалсЯ,  что  ‘ергей
€нгулов, сам в прошлом недурной  провинциальный  фельетонист,  без  задержки
выдаст нам разрешение  на  журнал,  даже  придет  в  восторг  от  его  столь
счастливо найденного названиЯ.
     Њы стоЯли перед €нгуловым - оба в пальто - и  мЯли  в  руках  шапки,  а
€нгулов,   наклонивши   к    письменному    столу    свое    красное    лицо
здоровЯка-сангвиника, пробегал глазами нашу программу. Џо мере того  как  он
читал, лицо синеглазого делалось все озабоченнее. Ќесколько раз он поправлЯл
свой аккуратный пробор прилежного блондина, искоса посматриваЯ на менЯ, и  Я
заметил, что его глаза все более и более угасают, а на губах поЯвлЯетсЯ чуть
заметнаЯ ироническаЯ улыбочка - нижнЯЯ губа немного вперед кувшинчиком,  как
у его сестренки-синеглазки.
     - Ќу, ‘ергей Ѓорисович, как вам нравитсЯ название "ђевизор"? Ќе  правда
ли,  гениально?  -  воскликнул  Я,  как  бы  желаЯ  поощрить   €нгулова.   -
ѓениально-то оно, конечно, гениально,- сказал ‘ергей Ѓорисович,- но что-то Я
не совсем понимаю, кого это вы  собираетесь  ревизовать?  €  потом,  где  вы
возьмете деньги на издание? џ оживленно объЯснил, кого мы хотим ревизовать и
кто нам обещал деньги на издание. €нгулов  расстегнул  ворот  своей  вышитой
рубахи под пиджаком, почесал такую же красную, как лицо, будто распаренную в
бане  грудь  и  тЯжело  вздохнул.  -  €дите   домой,-   сказал   он   совсем
по-родственному и махнул рукой. - Ђ  журнал?  -  спросил  Я.  -  †урнала  не
будет,- сказал €нгулов. - „а, но ведь какое название! - воскликнул Я. -  ‚от
именно,- сказал €нгулов. -  ‘транно,-  сказал  Я,  когда  мы  спускались  по
мраморной зашарканной лестнице. ‘инеглазый нежно,  но  грустно  назвал  менЯ
моим  уменьшительным  именем,  укоризненно  покачал  головой  и  заметил:  -
Ђй-Яй-Яй! џ не думал, что вы такой наивный. „а  и  Я  тоже  хорош.  ЏоддалсЯ
иллюзии. € не будем больше вспоминать о покойнике "ђевизоре", а лучше пойдем
к нам есть борщ. ‚ы, наверное, голодный? - участливо спросил он.
     †ена  синеглазого  ’атьЯна  Ќиколаевна  была  добраЯ  женщина  и   нами
воспринималась если не как  мама,  то,  во  всЯком  случае,  как  тетЯ.  Ћна
деликатно и незаметно подкармливала в трудные минуты нас,  друзей  ее  мужа,
безалаберных холостЯков. Ћб этих трудных минутах написал привезенный мною  в
Њоскву птицелов:
     "...и пылкие буквы  Њ‘ЏЋ  расцветают  сами  собой  над  этой  оголтелой
жратвой (рычи, желудочный сок!)... и голод сжимает скулы мои, и зудом ноет в
зубах, и маленькой мышью по горлу вниз падает в пищевод... и Я содрогаюсь от
скрипа костей, от мышьей возни хвоста, от медного запаха смолы,  заливающего
гортань... € на что мне божественный слух совы, различающий крови звон? € на
что мне сердце, стучащее в лад шагам и стихам моим! ‹ишь поет нищета у  моих
дверей, лишь в печурке юлит огонь, лишь иссЯкла свеча  -  и  луна  плывет  в
замерзающем стекле"...
     ќто  было,   конечно,   написано   птицеловом   со   свойственной   ему
гиперболичностью.
     “ нас дело до таких ужасов голода не доходило. Ћднако...  Ћднако...  Ќе
могу не вспомнить с благодарностью и нежностью милую ’атьЯну Ќиколаевну,  ее
наваристый борщ, крепкий чай внакладку из семейного  самовара,  который  мне
выпадало счастье ставить в холодной, запущенной кухне вместе с приехавшей на
зимние каникулы из Љиева к своему  старшему  брату  молоденькой  курсисткой,
котораЯ, как и ее  брат,  тоже  была  синеглазой,  синеглазкой.  Њы  вместе,
путаЯсь холодными руками, засовывали пучок  пылающих  лучин  в  самовар:  из
наставленной трубы валил зеленый дым, вызывавший  у  нас  веселые  слезы,  а
сквознЯк нес по ногам из-под кухонной двери. ѓолаЯ лампочка  слабого  накала
свисала с темного потолка не  ремонтировавшейсЯ  со  времен  первой  мировой
войны квартиры в доме "ќльпит-рабкоммуна".
     “ синеглазого был настоЯщий большой письменный стол, как  полагаетсЯ  у
всЯкого порЯдочного  русского  писателЯ,  заваленный  рукописЯми,  газетами,
газетными  вырезками  и  книгами,  из  которых  торчали  бумажные  закладки.
‘инеглазый немножко играл роль известного  русского  писателЯ,  даже,  может
быть, классика, и дома ходил в полосатой  байковой  пижаме,  стЯнутой  сзади
резинкой, что не скрывало его стройной фигуры, и,  конечно,  в  растоптанных
шлепанцах.  Ќа  стене  перед  столом  были  наклеены   разные   курьезы   из
иллюстрированных журналов, ругательные рецензии, а  также  заголовок  газеты
"Ќакануне" с переставленными буквами, так что получалось  не  "Ќакануне",  а
"Ќуненака".
     ‚  Њоскве  находилась  контора  "Ќакануне",  куда  мы  и  сдавали  свои
материалы, улетавшие в Ѓерлин на дюралевом "юнкерсе" иди "дорнье  комет",  а
потом тем  же  путем  возвращавшиесЯ  в  Њоскву  уже  напечатанными  в  этой
сменовеховской газете. Њы все  подрабатывали  в  "Ќакануне",  в  особенности
синеглазый, имевший там большой  успех  и  шедший,  как  говоритсЯ,  "первым
номером".
     Ћписание отличного украинского борща и крепкого чаЯ с сахаром  опускаю,
хотЯ и должен отметить, что в отличие от всех нас чай подавалсЯ  синеглазому
как главе семьи и крупному писателю в  мельхиоровом  подстаканнике,  а  всем
прочим просто так, в стаканах. €ногда случалось, что борщ и чай не  насыщали
нас.  •отелось  еще  чего-нибудь  вкусненького,   вроде   твердой   копченой
московской колбасы с горошинами черного  перца,  сардинок,  сыра  и  стакана
доброго вина. Ђ  денег,  конечно,  не  было.  ’огда  происходило  следующее:
синеглазого и менЯ отправлЯли на  промысел.  ‘кладывали  последние  копейки.
‚ыходило рублЯ три. ‚ лучшем  случае  пЯть.  €  с  этими  новыми,  надежными
рублЯми, пришедшими на смену бумажным миллионам п даже  миллиардам  военного
коммунизма, называвшимисЯ просто "лимонами", мы должны были  идти  играть  в
рулетку, с тем чтобы выиграть хотЯ бы червонец - могучую советскую  десЯтку,
котораЯ на мировой бирже котировалась даже выше старого доброго  английского
фунта  стерлингов:  блистательный  результат  недавно  проведенной  валютной
реформы. Њы с синеглазым быстро  одевались  и,  так  сказать,  "осенив  себЯ
крестным знамением", отправлЯлись в ночь.
     ‘овременному читателю может показатьсЯ странным, даже невероЯтным,  что
два советских гражданина запросто отправлЯютсЯ в казино играть в рулетку. Ќо
не забудьте, что ведь это был нэп,- и верьте не верьте! - в столице молодого
‘оветского государства, центре мировой революции, имелось два игорных дома с
рулеткой: одно  казино  в  саду  "ќрмитаж",  другое  на  теперешней  площади
ЊаЯковского, а тогда ’риумфальной, приблизительно на том месте,  где  сейчас
находЯтсЯ ‡ал имени —айковского, ’еатр сатиры и сад "Ђквариум", а тогда  был
цирк и еще что-то,  то  есть  буквально  в  двух  шагах  от  дома,  где  жил
синеглазый.
     ‚от, братцы, какие дела!
     Ќад ’риумфальной площадью  с  уютным  садиком,  трамвайной  станцией  и
светЯщимисЯ часами, под которыми назначались почти все любовные свиданиЯ,  в
размытом свете качающихсЯ электрических фонарей косо неслась  вьюжнаЯ  ночь,
цыганскаЯ московскаЯ ночь. €ногда в  метели  с  шорохом  бубенцов  и  звоном
валдайских  колокольчиков  проносились,  покрикиваЯ  на  прохожих,  как   бы
восставшие из  небытиЯ  дореволюционные  лихачи,  уносЯ  силуэты  влюбленных
парочек куда-то вдоль ’верской, в Џетровский парк, к "џру", знаменитому  еще
с пушкинских времен загородному ресторану с рЯбчиками, шампанским, ананасами
и пестрым крикливым цыганским хором среди пальм и  папоротников  эстрады.  “
подъезда казино тоже стоЯли лихачи, зазываЯ прохожих:
     - Џожа, ножа! Ђ вот прокачу на резвой!..
     €х рысистые лошади, чудом уцелевшие от мобилизаций  гражданской  войны,
перебирали породистыми, точеными ножками, и были  покрыты  гарусными  синими
сетками, с капором на голове, и скалились и косились на прохожих,  как  злые
красавицы.
     Ћткуда-то долетали звуки ресторанного оркестра. ‚ двери казино  входили
мутные фигуры игроков.
     -  ЏрЯмо-таки  гофманиада!   -   сказал   Я.   -   Ќе   гофманиада,   а
пушкиниана,пробурчал синеглазый,- даже чайковщина. "ЏиковаЯ дама".  ‘цена  у
‹ебЯжьей канавки. "“ж полночь близитсЯ, а ѓермана все нет"... Ћн вообще  был
большой поклонник оперы. …го любимой оперой  был  "”ауст".  Ћн  даже  слегка
наигрывал в обращении с нами оперного ЊефистофелЯ; иногда  грустно  напевал:
"џ за сестру тебЯ молю", что Я относил на свой счет.
     ...‘ бодрыми восклицаниЯми, скрывавшими неуместную робость, мы вошли  в
двери  казино  и  стали  подниматьсЯ  по  лестнице,  покрытой  кафешантанной
ковровой дорожкой, с медными прутьЯми. - ќй, господа молодые люди! - кричали
нам снизу бородатые, как лесные разбойники, гардеробщики и синих поддевках.-
Људа же вы прете не раздевшись!  Ќо  мы,  делаЯ  вид,  что  не  слышим,  уже
вступали в своих потертых  пальто  в  игорный  зал,  где  вокруг  громадного
овального стола сидели игроки в  рулетку  и  молодой  человек  с  зеркальным
пробором и лицом сукина сына, так называемый крупье, раскладывал лопаткой  с
длинной  ручкой  ставки  и  запускал  белый  шарик  в  карусель  крутЯщегосЯ
рулеточного аппарата с никелированными  ручками.  Џри  этом  он  гвардейским
голосом провозглашал: - ѓэспэда, делайте вашу  игру.  Њерси.  ‘тавок  больше
нет. ‚округ стола сидели и стоЯли игроки,  страшные  существа  с  еще  более
страшными названиЯми - "частники", "нэпманы" или даже  "совбуры",  советские
буржуи.  Ќа  всех  на  них  лежал  особый  отпечаток  какого-то  временного,
незаконного  богатства,  жульничества,  наглости,  мещанства,  смешанных  со
скрытым  страхом.  Ћни  были  одеты  в  новенькие   выглаженные   двубортные
шевиотовые костюмы, короткие утюгообразные брючки, из-под  которых  блестели
узконосые боксовые полуботинки "от ‡еленкина" из солодовниковского  пассажа.
Џерстни блистали на их коротких пальцах. ЏробратьсЯ к столу было нелегко. Ќо
нам с синеглазым все-таки удалось протеретьсЯ в своих зимних пальто к самому
столу, а Я, заметив освободившеесЯ место, умудрилсЯ даже сесть на стул,  что
могло посчитатьсЯ большой удачей. ‚прочем, нэпман,  занимавший  доселе  этот
стул и отлучившийсЯ лишь на минутку в уборную  за  малой  нуждой,  вернулсЯ,
застегиваЯсь, увидел менЯ на своем стуле и сказал: - Џардон. ќто мое  стуло.
‚ас здесь не сидело.- €, отстранив менЯ рукой, занЯл  свое  законное  место.
Џрежде чем поставить нашу единственную трешку, мы долго совещались. - Љак вы
думаете, на что будем ставить?  Ќа  черное  или  на  красное?  -  озабоченно
спросил синеглазый. (Љонечно, об игре на номера, о трансверсале и  о  прочих
комбинациЯх мы  и  не  помышлЯли.  Ќас  устраивал  самый  скромный  выигрыш:
получить за три рублЯ шесть и скорее бежать к …лисееву за покупками -  таков
был наш план, основанный  на  том  традиционном  предположении,  что  перваЯ
ставка всегда выигрывает.)  -  ‘тавим  на  красное,-  решительно  сказал  Я.
‘инеглазый долго размышлЯл, а потом ответил: - Ќа красное нельзЯ. -  Џочему?
- Џотому что красное может не выиграть,- сказал он, пророчески глЯдЯ  вдаль.
- Ќу тогда на черное,предложил Я, подумав. - Ќа черное? - с сомнением сказал
синеглазый  и  задумчиво  вздохнул.-  Ќет,   дорогой...-   Ћн   назвал   мое
уменьшительное имЯ.Ќа черное нельзЯ. - Ќо почему? - Џотому что черное  может
не выиграть. ‚ таком духе мы долго совещались, пытаЯсь как-нибудь  обхитрить
судьбу и вызываЯ иронические взглЯды и даже оскорбительные замечаниЯ богатых
нэпманов. Њы молча сносили наше унижение и не торопились. Њы знали, что дома
нас ждут друзьЯ и нам невозможно вернутьсЯ с  пустыми  руками.  Љонечно,  мы
могли бы в одну минуту проиграть свой троЯк. Ќо ведь без риска не было шанса
на выигрыш. Њы медлили еще и потому, что нас подстерегало зловещее зеро,  то
есть ноль, когда все ставки проигрывали. …стественно, что именно ради  этого
зловещего зеро Џомгол - ЉомиссиЯ помощи голодающим  ЏоволжьЯ  -  и  содержал
свои рулетки. Ћднако судьба почти всегда была к нам благосклонна. Њы ставили
на черное или на красное, на чет или на нечет и почему-то  выигрывали.  Ѓыть
может, нам помогала нечистаЯ сила, о которой впоследствии синеглазый написал
свой знаменитый роман.
     Ќе делаЯ второй ставки и схватив свои шесть рублей, мы тут же бежали по
вьюжной ’верской к …лисееву и покупали ветчину,  колбасу,  сардинки,  свежие
батоны и сыр чеддер - непременно чеддер! - который особенно любил синеглазый
и умел выбирать, вынюхиваЯ его своим лисьим носом, ну  и,  конечно,  бутылки
две настоЯщего заграничного портвейна. Џредставьте себе,  с  какой  надеждой
ожидала нас в  доме  "ќльпит-рабкоммуна"  в  комнате  синеглазого  всЯ  наша
гудковскаЯ компаниЯ, а также и синеглазка, в которую Я  уже  был  смертельно
влюблен и прелесть которой все никак не мог  объЯснить  ключику,  сказавшему
мне как-то в ответ на мои любовные излиЯниЯ: -  ’ы  напрасно  стараешьсЯ.  џ
тебе могу в одной строчке нарисовать портрет синеглазки: девушка в  шелковой
блузке с гладкими пуговичками на рукавах. Џонимаешь?  Џуговички  белые,  без
дырочек, гладкие, пришивающиесЯ снизу. Ћчень важно, что они именно  гладкие.
ќто типично длЯ почти всех хороших, милых, порЯдочных девушек.  ‡аметь  себе
это и не делай излишних иллюзий.
     ‘ тех пор у менЯ навсегда сохранилсЯ четкий и точный портрет девушки  с
гладкими пуговичками на манжетах шелковой блузки, что лишний раз вызвало  во
мне ревнивую зависть к моему другу, умевшему увидеть то главное, на  что  не
обращал вниманиЯ никто другой.
     Ђх, моЯ незабвеннаЯ синеглазка!
     Љак быстро пролетели длЯ нас рождественские каникулы. Њы уже  не  могли
прожить друг без друга ни часа.  Њы  ходили  по  холодным,  пустынным  залам
музеев западной живописи (Њорозова  и  ™укина),  два  провинциала,  внезапно
очарованные  французскими  импрессионистами,  доселе  нам  неизвестными.  Њы
сидели в тесных дореволюционных киношках,  прижавшись  друг  к  другу,  и  Я
поражалсЯ, до чего синеглазка похожа  на  Њери  Џикфорд,  что,  впрочем,  не
соответствовало истине - разве только реснички... € пучок пыльного света,  в
котором, как в ткацком станке, передвигались черные  и  белые  нити,  озарЯЯ
нимбом ее распушившиесЯ, обычно гладко причесанные  волосы.  Њы  смотрели  в
’еатре оперетты "џрмарку невест", и ариЯ "џ женщину встретил такую, по ком Я
тоскую" уже отзывалась  в  моем  сердце  предчувствием  тоски,  и,  гулЯЯ  в
антракте по фойе рЯдом с синеглазкой, Я не мог оторвать взглЯда от раковинки
ее ушка, розовевшего среди русых волос, а вокруг  нас  ходили  зрители  того
времени - нэпманы, среди которых так чужеродно  выглЯдели  френчи  и  сапоги
красных офицеров и их  бинокли,  но  не  маленькие  театральные,  а  полевые
"цейсы" в кожаных футлЯрах,  висевшие  на  груди,  иногда  рЯдом  с  орденом
Ѓоевого Љрасного ‡намени на алой шелковой розетке.
     ...и мы слушали "ѓугенотов" в оперном театре  ‡имина,  и  Я  чувствовал
прикосновение к рукаву ее белой шелковой блузки, до озноба холодной  снаружи
и по-девичьи горЯчей внутри, и Я не мог  себе  представить,  что  скоро  она
должна уехать в Љиев, где, как она уже мне призналась,  у  нее  есть  жених,
которого она до приезда в Њоскву любила, а теперь разлюбила и на  всю  жизнь
любит только менЯ, и в ожидании следующего свиданиЯ Я  как  одержимый  писал
ночью в Њыльниковом переулке:
     "ѓолова к голове и к плечу плечо. Ќеужели карточный  дом?  Ћт  волос  и
глаз вокруг горЯчо, но ладони ласкают льдом. “  картинного  замка,  конечно,
корь: бредЯт окна, коробит пульс,  и  над  пультами  красных  кулисных  зорь
заблудилсЯ в смычках  ђауль.  ‡аблудилась  в  небрежной  прическе  бровь,  и
запуталсЯ такт в виске. Љоролева, перчатка, ђауль, любовь - все  повисло  на
волоске. Ђ над темным партером повис балкон и барьер, навалЯсь,  повис,-  но
не треснут, не рухнут столбы колонн на игрушечный замок вниз. €  висЯт...  и
не рушатсЯ... Ѓредит пульс... скрипка  скрипке  доносит  весть:  "Њне  одной
будет скучно без вас, ђауль". "„о свиданьЯ: Я буду в шесть"..."
     €з  всех  этих  строф,  казавшихсЯ  мне  такими   горькими   и   такими
прекрасными, щелкунчик признал достойной вниманиЯ  только  одну-единственную
строчку:
     "...и барьер, навалЯсь, повис..."
     Ћстальное же с учтивым презрением он отверг,  сказав,  что  это  -  вне
литературы.
     ...Ћн  расхаживал  по  своей  маленькой  нищей  комнатке  на   ’верском
бульваре, 25, во флигеле дома, где некогда  жил  ѓерцен,  горделиво  закинув
вверх свою небольшую верблюжью головку,  и  в  то  же  времЯ  жмурилсЯ,  как
избалованный кот, которого чешут за ухом. џ ему помешал. Љак раз в это времЯ
он диктовал новое стихотворение "Ќашедший  подкову"  и  уже  дошел  до  того
места, которое, видимо, особенно ему нравилось и особенно его волновало. Њое
поЯвление сбило его с очень сложного ритма,  и  он  зажмурилсЯ  с  несколько
раздраженной кошачьей  улыбкой,  что.  впрочем,  не  мешало  ему  оставатьсЯ
верблюдиком. Ќезрелое любовное  стихотворение,  поспешно  прочитанное  мною,
было наскоро  отвергнуто,  и  щелкунчик,  собравшись  с  мыслЯми,  продолжал
диктовать высокопарношепелЯвым голосом с акмеистическими завываниЯми:
     - ...свой благородный груз...- Ћн нагнулсЯ, взЯл из рук жены карандаш и
написал собственноручно несколько  следующих  строк.  ќто  была  его  манера
писаниЯ вместе с женой, даже письма знакомым, например мне, из ‚оронежа.
     - ...свой благородный груз,- шепелЯво прочел он  еще  раз,  наслаждаЯсь
рождением такой удачной строчки.- ‘ чего начать?  -  продолжал  он,  как  бы
обращаЯсь к толпе слушателей, хотЯ эта толпа состоЯла только из менЯ  и  его
жены, да,  пожалуй,  еще  из  купы  деревьев  садика  перед  домом  ѓерцена,
шевелЯщихсЯ за маленьким окном.
     "...‚се трещит и качаетсЯ. ‚оздух дрожит от сравнений. Ќи одно слово не
лучше другого. ‡емлЯ гудит метафорой, и легкие  двуколки  в  броской  упрЯжи
густых от натуги птичьих стай разрываютсЯ на части, соперничаЯ  с  храпЯщими
любимцами ристалищ"...
     џ восхищалсЯ темным смыслом его красноречивого синтаксиса,  украшенного
изысканной звукописью. ‚прочем, в  тот  раз  он  диктовал,  кажетсЯ,  что-то
другое. Њожет быть:
     "...и военной грозой потемнел нижний слой помраченных небес, шестируких
летающих тел слюдЯной перепончатый лес... € с  трудом  пробиваЯсь  вперед  в
чешуе  искалеченных  крыл,  под  высокую  руку  берет   побежденную   твердь
Ђзраил..."
     Ќе эти ли стихи погрузили менЯ тогда, на рассвете, на ступеньках  храма
•риста  ‘пасителЯ,  в  смертельное  оцепенение,  в  предчувствие  неизбежной
мировой катастрофы...
     Ќо нет! ’огда были не  эти  стихи.  ’огда  были  другие,  чудные  своей
грустью и человеческой простотой в этой маленькой комнатке. ‘тансы:
     "•олодок щекочет темЯ, и  нельзЯ  признатьсЯ  вдруг,-  и  менЯ  срезает
времЯ, как скосило твой каблук! †изнь себЯ перемогает, понемногу тает  звук,
все чего-то не хватает, что-то вспомнить недосуг. Ђ ведь раньше лучше  было,
и,  пожалуй,  не  сравнишь,  как  ты  прежде  шелестила,  кровь,  как  нынче
шелестишь.  ‚идно,  даром  не  проходит  шевеленье  этих  губ,   и   вершина
колобродит, обреченнаЯ на сруб".
     Ќикогда до этих пор Я не  слышал  от  него  таких  безнадежно-отчаЯнных
стихов.
     џ тоже переживал тогда мучительные дни, но это  была  вспышка  любовной
горЯчки, банальные  страданиЯ  молодого  безвестного  поэта,  почти  нищего,
"гулЯки праздного", с  горьким  наслаждением  переживающего  свою  сердечную
драму с поцелуЯми на двадцатиградусном  морозе  у  десЯтого  дерева  с  краю
—истопрудного бульвара, возле катка, где  гремела  музыка  и  по  кругу  как
заводные резали  лед  конькобежцы  с  развевающимисЯ  за  спиной  шерстЯными
шарфами, под косым светом качающихсЯ электрических  ламп;  с  прощанием  под
гулким куполом ЃрЯнского вокзала;  с  отчаЯнными  письмами;  с  клЯтвами;  с
бессонницей и нервами,  натЯнутыми  как  струны;  и,  наконец,  с  ничем  не
объЯснимым разрывом - сжиганием пачек писем, слезами, смехом,- как это часто
бывает, когда влюбленность доходит до такого предела, когда уже  может  быть
только "все или ничего". Ђ потом продолжение жизни, продолжение все  той  же
бесконечной зимы, все тех же —истых прудов с музыкой,  с  конькобежцами,  но
уже без нее - маленькой, прелестной, в теплом  пальто,  с  детски  округлым,
замерзшим,  как  Яблоко,  лицом,-  с  мучительной  надеждой,  что  все   это
блаженство любви может  каким-то  волшебным  образом  возродитьсЯ  из  пепла
писем, сожженных в маленькой железной печке времен  военного  коммунизма,  в
узенькой девичьей комнатке в Љиеве на каком-то - кажетсЯ, на ‚ладимирском  -
спуске, в запущенной старой квартире,  где,  может  быть,  синеглазый  делал
первые наброски "Ѓелой гвардии"...
     ...и на хрупком письменном столике в образцовом порЯдке были  разложены
толстые  словари  прилежной  курсистки,  освещенные   трепещущими   крыльЯми
отсветов пламени, сжигавшего пачку нашей любовной переписки...
     Љак, должно быть, мое душевное волнение  было  не  похоже  на  душевное
волнение щелкунчика.
     ™елкунчик уже вступил в тот роковой  возраст,  когда  человек  начинает
ощущать отдаленное, но уже заметное приближение старости: поредевшие волосы,
не  защищающие  от  опасного  холодка,  женский   каблук,   косо   сточенный
временем...
     ...Љак сейчас вижу этот скошенный  каблук  поношенных  туфель...  ‘лышу
склеротический шумок в  ушах,  вижу  дурные,  мучительные  сны  и,  наконец,
чувствую легкое  головокружение  верхушки,  обреченной  на  сруб,  верхушки,
котораЯ все еще продолжает колобродить...
     ™елкунчик всегда "колобродил".
     џ смотрел на него, несколько манерно выпевавшего стихи, и чувствовал  в
них нечто пророческое,  и  головка  щелкунчика  с  поредевшими  волосами,  с
небольшим хохолком над скульптурным лбом казалась мне колобродЯщей верхушкой
чудного дерева. Ћн был уже давно одним из самых  известных  поэтов.  џ  даже
считал его великим. € все  же  его  гений  почти  не  давал  ему  средств  к
приличной жизни: комнатка почти без мебели, случайнаЯ еда в столовках,  хлеб
и сыр на расстеленной  бумаге,  а  за  единственным  окошком  первого  этажа
флигелька - густаЯ зелень сада перед ампирным московским домом  с  колоннами
по фасаду. ‚етер качал купы разросшихсЯ, давно уже не  стриженных  деревьев,
кажетсЯ лип, а может быть, тополей, и мне чудилось, что они тоже колобродЯт,
обреченные на сруб. ѓлЯдЯ в  окно  на  эту  живую,  шевелЯщуюсЯ  под  дождем
листву, щелкунчик однажды сочинил дивное  стихотворение,  тут  же,  при  мне
записанное на клочке бумаги, названное  совсем  по-детски  мило  "Њосковский
дождик".
     "...он подает куда как скупо  свой  воробьиный  холодок:  немного  нам,
немного купам, немного вишнЯм на лоток. € в темноте растет кипенье -  чаинок
легкаЯ вознЯ, как бы воздушный муравейник пирует в темных зеленЯх; из свежих
капель виноградник зашевелилсЯ в мураве, как будто холода рассадник открылсЯ
в лапчатой Њоскве"...
     —то-то детское мелькнуло при этом в его бритых шевелЯщихсЯ губах, в его
верблюжьей, высокомерно вскинутой головке, в  его  опущенных  веках,  в  его
улыбке жмурЯщегосЯ от удовольствиЯ кота. џ пришел к щелкунчику  и  предложил
ему сходить вместе со мной в ѓлавполитпросвет, где можно было получить заказ
на  агитстихи.  Џри  слове  "агитстихи"  щелкунчик  поморщилсЯ,  но  все  же
согласилсЯ, и мы отправились в дом бывшего страхового  общества  "ђоссиЯ"  и
там предстали перед Љрупской.
     Ќадежда Љонстантиновна сидела за чрезмерно большим  письменным  столом,
вероЯтно реквизированным во  времЯ  революции  у  какого-нибудь  московского
богача.  ‚о  всЯком  случае,  более  чем  скромный  вид  Љрупской  никак  не
соответствовал великолепию этого огромного стола красного  дерева,  с  синим
сукном и причудливым  письменным  прибором.  …е  глаза,  сильно  увеличенные
стеклами очков, ее рано поседевшие волосы стального  цвета,  закрученные  на
затылке  узлом,  из  которого   высовывались   черные   шпильки,   несколько
неодобрительное  выражение  ее  лица  -  все  это,  по-видимому,  не   очень
понравилось щелкунчику. Ћн был преувеличенного мнениЯ о своей известности и,
вероЯтно,  полагал,  что  его  поЯвление  произведет  на  Љрупскую   большое
впечатление, в то времЯ  как  Ќадежда  Љонстантиновна,  по  моему  глубокому
убеждению, понЯтиЯ не имела, кто такой "знаменитый акмеист".
     џ опасалсЯ, что это может привести к нежелательным последствиЯм, даже к
какойнибудь резкости со стороны щелкунчика, считавшего  себЯ  общепризнанным
гением. (Ѓыл же, например, случай,  когда,  встретившись  с  щелкунчиком  на
улице,  один  знакомый   писатель   весьма   дружелюбно   задал   щелкунчику
традиционный светский вопрос: - —то новенького вы написали? Ќа что щелкунчик
вдруг совершенно неожиданно точно с цепи сорвалсЯ. - …сли  бы  Я  что-нибудь
написал новое, то об этом уже давно бы знала всЯ  ђоссиЯ!  Ђ  вы  невежда  и
пошлЯк! - закричал  щелкунчик,  трЯсЯсь  от  негодованиЯ,  и  демонстративно
повернулсЯ спиной к бестактному беллетристу.)
     Ћднако  в  ѓлавполитпросвете   все   обошлось   благополучно.   Ќадежда
Љонстантиновна обстоЯтельно, Ясно и популЯрно  объЯснила  нам  обстановку  в
современной советской  деревне,  где  начинали  действовать  кулаки.  Љулаки
умудрЯлись выдавать наемных рабочих - батраков - за членов своей семьи,  что
давало им возможность обходить закон о продналоге. Ќадо написать на эту тему
разоблачительную агитку. Њы принЯли заказ, получили небольшой аванс,  купили
на него полкило отличной ветчины, батон белого хлеба  и  бутылку  телиани  -
грузинского вина, некогда воспетого щелкунчиком. ЏридЯ домой,  мы  сразу  же
приступили, как  тогда  принЯто  было  говорить,  к  выполнению  социального
заказа. Ѓудучи в подобных делах человеком опытным, Я  предложил  в  качестве
размера бесшабашный четырехстопный хорей, рассчитываЯ расправитьсЯ с агиткой
часа за полтора.
     - Љулаков Я хитрость выдам, расскажу без лишних слов, как они родни под
видом укрывают батраков,- бодро начал Я и предложил  щелкунчику  продолжить,
но он с презрением посмотрел на менЯ и, высокомерно  вскинув  голову,  почти
пропел: - џ удивлЯюсь, как вы с вашим  вкусом  можете  предлагать  мне  этот
сырой, излишне торопливый четырехстопный хорей, лежащий совершенно вне жанра
и вообще вне литературы! Џоели этого он  сообщил  мне  несколько  интересных
мыслей  о  различных  жанрах  сатирических  стихов,  причем  упомЯнул  имена
ћвенала, Ѓуало, ‚ольтера, ‹афонтена и наконец русских - „митриева и Љрылова.
џ сразу понЯл, что  наше  предприЯтие  под  угрозой.  Њежду  тем  щелкунчик,
видимо, все более и более вдохновлЯлсЯ, отыскиваЯ в истории  мировой  поэзии
наиболее подходЯщую форму. Ћн высказал мысль, что длЯ нашей  темы  о  хитром
кулаке и его работнице-батрачке более всего подходит жанр крыловской  басни:
народно и поучительно. Ћн долго расхаживал  по  комнате  от  окна  к  двери,
напеваЯ что-то про себЯ, произносил невнЯтно свЯзанные  между  собой  слова,
останавливалсЯ, как бы прислушиваЯсь к голосу своей  капризной  музы,  потом
снова начинал ходить взадвперед. †ена его тем временем приготовила бумагу  и
карандаш. ™елкунчик пробормотал нечто вроде того, что
     "...есть разных хитростей у человека много и жажда денег  их  влечет  к
себе, как вол"...
     Ћн призадумалсЯ. Џауза длилась ужасно долго.  ђука  жены  вопросительно
повисла с карандашом в пальцах над бумагой. џ никак не мог  вообразить,  чем
все это кончитсЯ. € вдруг  щелкунчик  встрепенулсЯ  и,  сделав  великолепный
ложноклассический жест рукой,  громко,  но  вкрадчиво  пропел,  назидательно
нахмурив брови, как и подобало великому баснописцу:
     - Љулак Џахом, чтоб не платить налога...- Ћн сделал эффектную  паузу  и
закончил торжественно:-Ќаложницу себе завел!
     џ махнул рукой, понимаЯ, что из нашей агитки ничего  не  получитсЯ.  Ќа
этом   и   кончилось   покушение   щелкунчика   включитьсЯ   в    агитпоэзию
ѓлавполитпросвета.
     Њы с удовольствием раздавили бутылочку прославленного грузинского  вина
за упокой души нашего хитрого кулака Џахома и его наложницы.
     Ђ Я зализывал свои сердечные раны и продолжал  ходить  по  редакциЯм  в
поисках заработка - существование случайное, ненадежное, но по  сравнению  с
тем знойным, ужасным летом поволжского голода 1921 года, которое мы пережили
в •арькове вместе с ключиком, теперешнЯЯ моЯ жизнь казалась раем.  Њожно  ли
забыть те дни? Њногое ушло навсегда из памЯти, но недавно один из оставшихсЯ
в живых наших харьковских знакомых того времени поклЯлсЯ, что однажды - и он
это видел собственными глазами - мы  с  ключиком  вошли  босиком  в  кабинет
заведующего республиканским отделом агитации  и  пропаганды  Ќаркомпроса,  а
может быть, и какого-то культотдела -  уже  не  помню,  как  называлось  это
центральное учреждение республики, столицей которой в те времена был еще  не
Љиев, а •арьков. „а, действительно,  мы  шли  по  хорошо  натертому  паркету
босые. Њало того. Ќа нас были только штаны из  мешковины  и  бЯзевые  нижние
рубахи больничного типа, почемуто с черным клеймом автобазы. € тем не  менее
мы вовсе не были подонками, босЯками,  нищими.  Њы  были  вполне  уважаемыми
членами общества, состоЯли на штате в центральном республиканском учреждении
ћгроста, где даже занимали видные должности по агитации и пропаганде. Џросто
было такое времЯ: разруха, холод, отсутствие товаров,  а  главное,  ужасный,
почти библейский поволжский голод. Ћб этом уже  забыли,  а  тогда  это  было
неслыханным бедствием, обрушившимсЯ  на  ‘оветскую  республику,  только  что
закончившую гражданскую войну. ‘ейчас трудно представить  всю  безвыходность
нашего положениЯ в чужом городе,  без  знакомых,  без  имущества,  одиноких,
принужденных продать на базаре ботинки, длЯ того чтобы не умереть с  голоду.
‚ообще-то мы обычно питались по талонам три раза в день в привилегированной,
так называемой вуциковской столовой, где  получали  на  весь  день  полфунта
сырого черного хлеба,  а  кроме  того,  утром  кружку  кипЯтка  с  морковной
заваркой и пЯть совсем маленьких леденцов, в обед какую-то затируху и  горку
Ячной каши  с  четвертушкой  крутого  Яйца,  заправленной  зеленым  машинным
маслом, а вечером опЯть ту же Ячную кашу, но только сухую и холодную. ќто по
тем временам считалось очень приличной, даже роскошной едой, которой  вместе
с нами пользовались народные  комиссары  и  члены  ‚“–€Ља.  †ить  можно!  Ќо
однажды, придЯ утром  в  столовую,  мы  увидели  на  дверЯх  извещение,  что
столоваЯ закрыта на ремонт  на  две  недели.  Њы  жили  в  бывшей  гостинице
"ђоссиЯ", называвшейсЯ „омом ‘оветов, в запущенном номере с двумЯ  железными
кроватЯми без наволочек,  без  простынь  и  без  одеЯл,  потому  что  мы  их
мало-помалу менЯли на базаре у приезжих крестьЯн на сало. ‚ конце концов  мы
даже умудрились продать оболочки наших тюфЯков, а морскую траву, которой они
были набиты, незаметно и постепенно выбросили во двор,  куда  выходило  наше
окно. ‚низу у конторки бывшего портье сидел  на  табурете  печальный  старик
еврей, продававший с фанерного лотка поштучно самодельные папиросы.  ‘начала
мы эти папиросы покупали за наличные, а потом стали брать в  кредит,  и  наш
долг вырос до таких размеров, что нам стало неловко проходить мимо  старика,
и мы норовили проскользнуть,  как  призраки,  и  были  очень  довольны,  что
подслеповатый старик нас не замечает. Њы не подозревали, что он нас  отлично
видит, но жалеет и делает из деликатности вид, что не замечает. Џотом, когда
времена изменились к лучшему и мы расплатились, он нам  в  этом  простодушно
призналсЯ.
     €так: есть было нечего, курить было нечего, умыватьсЯ было нечем.
     ...знойный августовский день в незнакомом городе, где  почти  пересохла
жалкаЯ  речушка  -  забыл  ее  название,-  посредине   которой   разлагалась
неизвестно как туда попавшаЯ  дохлаЯ  корова  со  зловонно  раздутым  боком,
издали похожим на крашеную деревЯнную ложку. Ѓыло  воскресенье.  –ерковь  на
задах  нашей  гостиницы  возле  базарной  площади  трезвонила  всеми  своими
колоколами, как тройка застоЯвшихсЯ лошадей. Њы голодали  уже  второй  день.
„елать было решительно нечего.  Њы  вышли  на  сухую  замусоренную  площадь,
раскаленную полуденным украинским солнцем, и вдруг увидели за стеклом  давно
не  мытой,  пыльной  витрины  телеграфного  агентства  выставленный  портрет
Ђлександра Ѓлока. Ћн был в черно-красной кумачовой раме. Њы замерли, как  бы
пораженные молнией: нашей сокровенной мечтой было когданибудь увидеть живого
Ѓлока, услышать его голос.  Њы  прочитали  выставленную  рЯдом  с  портретом
телеграмму, где коротко сообщалось о смерти Ѓлока.  Њысль  о  том,  что  нам
никогда не суждено  будет  увидеть  поэта,  изображенного  на  уже  успевшей
выгореть большой  фотографии  -  кудрЯваЯ  голова,  прекрасное  лицо,  белые
пророческие  глаза,   отложной   воротник   байроновской   рубашки,-   такой
противоестественной  среди  этого  зноЯ,  пыли,  провинциального  мусора  на
запущенной площади города, оглушенного воскресным трезвоном базарной церкви,
что мы ужаснулись тому необратимому, что  произошло.  ‚  один  миг  в  нашем
воображении пронеслись все музыкальные и  зрительные  элементы  его  поэзии,
ставшие давно уже как бы частью нашей души. "‚о рву некошеном... красиваЯ  и
молодаЯ...  Ќет  имени  тебе,  мой  дальний,  нет  имени  тебе,  весна...  Ћ
доблестЯх, о подвигах, о славе... ђеволюцьонный держите шаг! Ќеугомонный  не
дремлет враг!.. € Љельна дымные громады...  „онна  Ђнна  спит,  скрестив  на
сердце руки, Ђнна видит неземные сны... „ыша духами и туманами... € шлЯпа  с
траурными перьЯми и в кольцах узкаЯ рука... „алеко отступило  море,  и  розы
оцепили вал... Ћкна ложные на небе черном и прожектор на древнем дворце; вот
проходит она всЯ в узорном и с улыбкой на смуглом лице, а вино уж мутит  мои
взоры, и по жилам оно разлилось; что мне спеть в этот  вечер,  синьора,  что
мне спеть, чтоб вам славно спалось... ’олько страннаЯ  воцарилась  тишина...
Ћтец лежал в Ђллее ђоз..."
     ќто все написал он, он...
     Ќас охватило отчаЯние. Њы вдруг ощутили эту смерть как конец революции,
котораЯ была нашим  божеством.  Ќе  в  духе  того  времени  были  слезы.  Њы
разучились плакать. Њы с ключиком не плакали. Џотом мы  молча  пошли  сквозь
адский зной этого августовского полуднЯ в изнемогающий от  жажды  безлюдный,
пыльный городской сад или даже, кажетсЯ, парк - не  все  ли  равно,  как  он
называлсЯ? - шаркаЯ босыми ногами по раскаленному гравию дорожек, и легли на
дотла  выгоревшую  траву  совсем  желтого  газона,  несколько  лет  уже   не
поливавшегосЯ, вытоптанного. Њы лежали рЯдом,  как  братьЯ,  вверх  лицом  к
неистовому солнцу, уже как  бы  невесомые  от  голода,  ощущаЯ  единственное
желание - покурить. Ќа дорожках мы не нашли ни  одного  окурка.  Њы  как  бы
висели между небом и землей, чувствуЯ без всЯкого страха приближение смерти.
—его же еще мы могли ожидать? - џ никогда не думал, что  смерть  может  быть
так прекрасна: вокруг нас мир, в котором уже нет Ѓлока,-  сказал  ключик  со
свойственной ему патетичностью.
     Ќичто не мешало нам перестать существовать.
     ‘олнце и голод превращали нас еще при жизни в мощи. Њы чувствовали себЯ
свЯтыми. Њожет быть, мы и впрЯмь были свЯтыми?  ‘колько  времени  мы  лежали
таким образом на выжженной траве, Я не знаю.  Ќо  душа  все  еще  не  хотела
оставлЯть  нашего  тела.  ‘олнце,   совершаЯ   свой   мучительно   медленный
кругообразный путь, опускалось в опаленную листву мертвого парка.  Ќаступали
сумерки, такие же жгучие, как и полдень. Њожно было думать, что они  шли  из
вымершего ‡аволжьЯ. Ђ мы все еще, к нашему удивлению, были живы. - Ќу что ж,
пойдем,- сказал ключик с безжизненной  улыбкой.  Њы  с  трудом  поднЯлись  и
побрели в свою осточертевшую нам  гостиницу.  “  нас  даже  не  хватило  сил
проюркнуть мимо старика, продающего  папиросы,  который  со  скрытым  укором
посмотрел на нас. Џотом  мы  лежали  на  своих  твердых  кроватЯх  и,  желаЯ
заглушить голод, громко пели, не помню уже что. Ћткуда-то с улицы доносились
звуки дрЯхлой дореволюционной шарманки, надрывавшие сердце, усиливавшие наше
покорное  отчаЯние.  ‚  голой  лампочке  под  потолком   стали   медлительно
накаливатьсЯ, краснеть вольфрамовые нити, даваЯ представление  о  стеклЯнном
Яйце, пыльной колбочке, в котором проклевываетсЯ цыпленок чахлого света.  €з
коридора иногда доносились
     "...шаги глухие пехотинцев и звон кавалерийских шпор"...
     ќто проходили постоЯльцы гостиницы, по преимуществу бывшие военные, еще
не снЯвшие своей формы, ныне ‘оветские служащие. ‡вук этих шагов  еще  более
усиливаЯ наше одиночество. Ќо вдруг  дверь  приоткрылась  и  в  комнату  без
предварительного стука заглЯнул высокий красивый молодой человек,  одетый  в
новую, с иголочки красноармейскую форму: гимнастерка  с  красными  суконными
"разговорами", хромовые высокие сапоги,  брюки  галифе,  широкий  офицерский
поЯс, а  на  голове  расстегнутаЯ  крылатаЯ  буденовка  с  красной  суконной
звездой. …сли бы на рукаве были звезды, а па отложном  воротнике  ромбы,  то
его можно было бы принЯть по крайней мере  за  молодого  комбрига  или  даже
начдива - легендарного героЯ закончившейсЯ гражданской  войны.  -  ђазрешите
войти? - спросил он, вежливо стукнув каблуками.  -  ‚ы,  наверное,  не  туда
попали,- тревожно сказал Я. - Ќет,  нет!  -  воскликнул,  вдруг  оживившись,
ключик.- џ уверен, что он попал именно сюда. Ќеужели ты  не  понимаешь,  что
это наша судьба? аги судьбы.  Љак  у  Ѓетховена!  Љлючик  любил  выражатьсЯ
красиво. - ‚ы такой-то? - спросил  воин,  обращаЯсь  прЯмо  к  взъерошенному
ключику, и назвал его фамилию. - Ќу? - не без торжества заметил ключик.- —то
Я тебе говорил? ќто судьба! -Ђ затем обратилсЯ  к  молодому  воину  голосом,
полным горделивого шлЯхетского достоинства: - „а. ќто Я. —ем могу служить? -
џ,  конечно,  очень  извинЯюсь,-  произнес  молодой  человек  на   несколько
черноморском жаргоне и осторожно вдвинулсЯ в комнату,- но, видите ли, дело в
том, что послезавтра именины ђаисы Ќиколаевны, супруги Ќила ѓеоргиевича, и Я
бы очень просил вас... -  ‚иноват,  а  вы,  собственно,  кто?  Љомандарм?  -
прервал его ключик. - Ќикак нет,  отнюдь  не  командарм.  -  Ќу  раз  вы  не
командарм, то, значит, вы ангел. ‘кажите, вы ангел? Њолодой человек замЯлсЯ.
-  Ќет,  нет,  не  отпирайтесь,-   сказал   ключик,   продолжаЯ   лежать   в
непринужденной позе на своей жесткой кровати.- џ уверен, что вы ангел: у вас
над головой крыльЯ. …сли бы вы были Њеркурием, то крыльЯ были бы у вас также
и на ногах. ‚о всЯком случае, вы посланник богов. ‚ас послала к  нам  богинЯ
счастьЯ,  фортуна,  сознайтесь.  Љлючик  сел  на  своего  конька  и,   сыплЯ
мифологическими метафорами, совсем обескуражил  молодого  человека,  который
застенчиво улыбалсЯ. Ќаконец, улучив минутку, он сказал: - џ, конечно, очень
извинЯюсь, но дело в том, что Я хотел бы заказать вам стихи. -  Њне?  Џочему
именно мне, а не ѓорацию? - спросил ключик. Ќо, видимо, молодой человек  был
лишен чувства юмора, так как ответил: - Џотому  что  до  менЯ  дошли  слухи,
будто, выступаЯ в одной воинской  части  нашего  округа,  вы  в  пЯть  минут
сочинили буриме на заданную тему и это произвело на аудиторию, а особенно на
политсостав такое глубокое впечатление, что... одним словом, Я хотел бы  вам
заказать несколько экспромтов на именины ђаисы  Ќиколаевны,  супруги  нашего
командира...  Ќу  и,  конечно,  на  некоторых  наиболее   важных   гостей...
командиров рот, их жен и так далее... Љонечно, вполне добродушные экспромты,
если можно, с мЯгким юмором... ‚ы менЯ понимаете? •орошо было  бы  протащить
тещу Ќила ѓеоргиевича Ћксану ”едоровну,  но,  разумеетсЯ,  в  легкой  форме.
Ћбычно в таких случаЯх мне пишет экспромты один местный авторкуплетист, но -
антр ну суа дит - в последнее времЯ Я уже с его  экспромтами  не  имел  того
успеха, как прежде. џ вам выдам приличный гонорар, но,  конечно,  эти  стихи
перейдут в полную мою собственность и будут считатьсЯ как бы моими... Ћбычно
Я имею успех... и это очень помогает мне по службе. Њолодой  человек  заалел
как маков цвет, и  простодушнаЯ  улыбка  осветила  его  почти  девичье  лицо
симпатичного пройдохи. „ело  оказалось  весьма  простым:  молодой  интендант
территориальных  войск  делал  себе  карьеру  души  общества,   выступаЯ   с
экспромтами на всЯческих семейных вечеринках  у  своего  начальства.  Љлючик
сразу это понЯл и сурово сказал: - „еньги вперед.  -  Ћ,  какие  могут  быть
разговоры? Љонечно, конечно. ’олько вы менЯ, бога ради, не подведите,жалобно
промолвил молодой человек и выложил на кровать ключика  целый  веер  розовых
миллионных бумажек, как Я уже, кажетсЯ, где-то упоминал,  более  похожих  на
аптекарские этикетки, чем на кредитки. - ‡автра Я зайду за материалом  ровно
в семнадцать ноль-ноль. Ќадеюсь, к этому  времени  вы  уложитесь.  -  Њожете
зайти  через  тридцать  минут  ноль-ноль.   Њы   уложимсЯ,-холодно   ответил
ключик.-’ем более что нас двое. Љлючик нехотЯ встал с кровати, сел к столу и
под диктовку молодого человека составил список именинных гостей, а также  их
краткие характеристики, после чего  молодой  человек  удалилсЯ.  Њожно  себе
представить, какую чечетку мы исполнили, едва  затворилась  дверь  за  нашим
заказчиком, причем ключик времЯ от времени восклицал: - Ѓог нам послал этого
румЯного дурака! Њы сбегали на  базар,  который  уже  закрывалсЯ,  купили  у
солдата буханку черного хлеба, выпили у молочницы по глечику жирного молока,
вернулись  в  свою  гостиницу,  предварительно  расплатившись  с  удивленным
евреем, взЯли у  него  два  десЯтка  папирос  и  быстро  накатали  именинные
экспромты, наполнив комнату облаками табачного дыма. Ќаши опусы имели  такой
успех, что нашего доброго гениЯ повысили в звании, и он повадилсЯ  ходить  к
нам, заказываЯ все новые и новые экспромты. Њы  так  к  нему  привыкли,  что
каждый раз, оставаЯсь без денег, что у нас называлось по-черноморски "сидеть
на декохте", говорили: - •оть бы пришел наш дурак. € он,  представьте  себе,
тотчас ЯвлЯлсЯ как по  мановению  черной  палочки  фокусника.  ќта  забавнаЯ
историЯ закончилась через много лет, когда ключик  сделалсЯ  уже  знаменитым
писателем, имЯ которого произносилось не  только  с  уважением,  но  даже  с
некоторым трепетом. Ћ нем было написано раза в четыре больше, чем он написал
сам своей чудесной нарЯдной прозы. Њы довольно часто ездили (конечно, всегда
в международном вагоне!) в свой родной город, где мальчики вместо "абрикосы"
говорили "аберкосы" и  где  белый  ‚оронцовский  маЯк  отражалсЯ  в  бегущих
черноморских волнах, пенЯщихсЯ у его подножиЯ. Њы всегда  останавливались  в
лучшем номере лучшей гостиницы с окнами на бульвар и на  порт,  над  которым
летали чайки, а вдали розовел столь милый нашему сердцу берег  „офиновки,  и
мы. наслаждались богатством, и славой, и общим поклонением, чувствуЯ, что не
посрамили чести родного города. € вот однажды рано утром, когда прислуга еще
не успела убрать с нашего стола вчерашнюю посуду, в дверь  постучали,  после
чего на пороге возникла полузабытаЯ фигура харьковского дурака. Ћн  был  все
таким же розовым, гладким, упитанным, красивым и симпатичным,  с  плутоватой
улыбкой на губах, которые можно было бы назвать девичьими, если бы не  усики
и вообще не какаЯ-то общаЯ потертость - след прошедших лет. -  ‡дравствуйте.
‘ приездом. џ очень раз вас видеть. ‚ы приехали очень кстати. џ уже пЯть лет
служу здесь, и вообразите - какое совпадение: командир нашего полка как  раз
послезавтра выдает замуж старшую дочь Љатю. ’ак  что  вы  с  вашей  техникой
вполне успеете.  ‘рочно  необходимо  большое  свадебное  стихотворение,  так
сказать, эпиталама, где бы упоминались все гости, список которых... -  Џошел
вон, дурак,равнодушным голосом сказал ключик, и нашего заказчика  вдруг  как
ветром сдуло.
     Ѓольше мы его уже никогда не видели.
     - ’ы понимаешь, что в материальном мире ничто  не  исчезает.  џ  всегда
знал, что наш  дурак  непременно  когда-нибудь  возникнет  из  непознаваемой
субстанции времени,- сказал ключик, по своему  обыкновению  вставив  в  свое
замечание роскошную концовку - "субстанцию времени", причем бросил  на  менЯ
извинЯющийсЯ взглЯд, понимаЯ, что "субстанциЯ  времени"  не  лучшаЯ  из  его
метафор. ‚ конце концов, может  быть,  это  была  действительно  "субстанциЯ
времени", кто его знает: жизнь загадочна! •отЯ в принципе  Я  и  не  признаю
существованиЯ времени, но как рабочаЯ гипотеза времЯ может пригодитьсЯ,  ибо
что же  как  не  времЯ  скосило,  уничтожило  и  щелкунчика,  и  ключика,  и
птицелова,  и  мулата,  и  всех  остальных  и  превратило  менЯ  в  старика,
путешествующего по …вропе и  выступающего  в  славЯнских  отделениЯх  разных
респектабельных университетов, где любознательные студенты, уже  полурусские
потомки  граждан  бывшей  ђоссийской   империи,   уничтоженной   революцией,
непременно спрашивают менЯ о ключике.
     Љлючик стал знаменитостью.
     € Я, озираЯ аудиторию потухшим  взглЯдом,  говорю  по-русски  со  своим
неистребимым черноморским акцентом давно уже обкатанные слова о моем  лучшем
друге.
     - Љлючик,- говорю  Я,-  родилсЯ  вопреки  укоренившемусЯ  мнению  не  в
Ћдессе,  а  в  …лисаветграде,  в  семье  польского  -  точнее  литовского  -
дворЯнина,  проигравшего  в  карты  свое  родовое  имение  и   принужденного
поступить на службу в акцизное ведомство, то есть стать акцизным чиновником.
‚скоре семьЯ ключика переехала в Ћдессу и поселилась в доме, как бы повисшем
над спуском в порт, в темноватой квартире, выходившей окнами  во  двор,  где
постоЯнно выбивали ковры. ‘емьЯ ключика состоЯла из отца, матери, бабушки  и
младшей сестры. Ћтец, на которого сам ключик в пожилом возрасте  стал  похож
как две капли воды, продолжал оставатьсЯ картежником, все вечера проводил  в
клубе за  зеленым  столом  и  возвращалсЯ  домой  лишь  под  утро,  зачастую
проигравшись в пух, о чем извещал короткий,  извинЯющийсЯ  звонок  в  дверь.
Њать ключика была, быть может, самым интересным лицом  в  этом  католическом
семействе.  Ћна  была,  вероЯтно,  некогда   очень   красивой   высокомерной
брюнеткой, как мне казалось, типа Њарины Њнишек, но Я помню ее уже  пожилой,
властной, с колдовскими жгучими глазами на сердитом, никогда не  улыбающемсЯ
лице. Ћна была рождена длЯ того, чтобы быть хозЯйкой замка,  а  стала  женой
акцизного чиновника. Ћна говорила с сильным польским акцентом, носила черное
и ходила в костел в перчатках и  с  кожаным  молитвенником,  а  дома  читала
польские романы, в которых, Я заметил, латинскаЯ буква ‹  была  перечеркнута
косой черточкой, что придавало печатному тексту нечто  религиозное  и  очень
подходило к католическому стилю всей  семьи.  Љлючик  ее  боЯлсЯ  и  однажды
таинственно и совершенно  серьезно  сообщил  мне,  что  его  мать  настоЯщаЯ
полесскаЯ ведьма и колдуньЯ.
     Ћна была владычицей дома.
     Ѓабушка ключика была согбеннаЯ старушка, тоже всегда в  черном  и  тоже
ходила в костел мелкими-мелкими неторопливыми шажками,  метЯ  юбкой  уличную
пыль. Ћна тоже, несомненно, принадлежала к  породе  полесских  колдуний,  но
только была добраЯ, дрЯхлаЯ, отжившаЯ, в железных очках.  ‘естру  ключика  Я
видел только однажды, и то она как раз в это времЯ собиралась уходить и  уже
надевала свою касторовую гимназическую шлЯпу с зеленым бантом, и Я  успел  с
нею только поздороватьсЯ, ощутить теплое  пожатие  девичьей  руки,-  робкое,
застенчивое, и заметил, что у нее широкое лицо и что она похожа на  ключика,
только миловиднее.
     Љак это ни странно, но Я сразу же тайно влюбилсЯ в нее, так как  всегда
имел обыкновение влюблЯтьсЯ в сестер своих товарищей, а тут еще ее  польское
имЯ, придававшее ей дополнительную прелесть. Њне кажетсЯ,  мы  были  созданы
друг длЯ друга. Ќо почему-то Я ее больше никогда  не  видел,  и  мое  тайное
влюбление прошло как-то само собой. …й было лет шестнадцать,  а  Я  уже  был
молодой офицер, щеголЯвший своей раненой ногой и  ходивший  с  костылем  под
мышкой.  ‚скоре  началась  эпидемиЯ  сыпного  тифа,  она  и  Я  одновременно
заболели. џ выздоровел, она умерла. Љлючик сказал мне,  что  в  предсмертном
бреду она часто произносила мое имЯ, даже звала менЯ к себе.  ’еперь,  когда
все это кануло в вечность памЯти, Я понимаю, что менЯ с  ключиком  свЯзывали
какие-то  тайные  нити,  может  быть,  судьбой  с  самого  начала  нам  было
предназначено стать вечными друзьЯми-соперниками или даже влюбленными друг в
друга врагами. ‘удьба дала ему, как он однажды призналсЯ  во  хмелю,  больше
таланта, чем мне, зато мой дьЯвол был сильнее его дьЯвола.  —то  он  имел  в
виду под словом "дьЯвол", Я так уже никогда и не узнаю. Ќо, вероЯтно, он был
прав.
     ...Я забыл, что нахожусь в узкой  переполненной  аудитории  славЯнского
отделениЯ ‘орбонны в ѓран-Џале... џ видел в высоком французском окне до пола
вычурномассивные многорукие фонари моста Ђлександра  ’ретьего  и  еще  голые
конские каштаны с большими надутыми почками, как  бы  намазанными  столЯрным
клеем, уже готовые лопнуть, но все еще не лопнувшие, так что Я  обманулсЯ  в
своих ожиданиЯх, хотЯ всем своим  существом  чувствовал  присутствие  вечной
весны, но она еще была скрыта от  глаз  в  глубине  почти  черных  столетних
стволов, где уже несомненно двигались весенние соки.
     ...громадные стеклЯнные куполообразные  крыши  ѓран-Џале,  его  ужасный
стиль девЯтнадцатого  века,  неистребимаЯ  памЯть  дурного  вкуса  ‚семирной
парижской выставки...
     ‚прочем, в ‘еверной €талии вечнаЯ весна тоже  еще  не  наступила,  хотЯ
вдоль шоссе по дороге из Њилана в ђавенну  в  отдаленном  альпийском  тумане
светилась пасхальнаЯ зелень равнины и в  снежном  дыхании  невидимой  горной
цепи слышалсЯ неуловимый запах рождающейсЯ весны, несмотрЯ на то,  что  рЯды
фруктовых деревьев, пробегавших мимо нас,- цыплЯта-табака шпалерных Яблонь и
распЯтиЯ старых виноградных лоз - по-прежнему оставались черными,  лишенными
малейших признаков зелени, и все же мне казалось, что Я уже вижу ее незримое
присутствие.
     ‘тоит ли описывать древние итальЯнские  города-республики,  это  дивное
скопление покосившихсЯ башен, кирпичных дворцов-крепостей, окруженных рвами,
по пЯтьсот залов  в  некоторых,  со  специальными  пологими  лестницами  длЯ
конницы, с мраморными и бронзовыми  статуЯми  владык,  поэтов  и  свЯтых,  с
гранитными плитами площадей и железными украшениЯми колодцев и  фонтанов,  с
балконами, говорЯщими моему воображению  о  голубой  лунной  ночи  и  шепоте
девушки с распущенными волосами в маленькой унизанной жемчугами ренессанской
шапочке.
     Џотемки  древних  храмов  и  базилик,  где  при  зареве  целых   снопов
белоснежных свечей можно было  с  трудом  разглЯдеть  выпуклые  девичьи  лбы
мадонн со старообразными младенцами на руках, чьи головы  напоминали  скорее
головы епископов, чем веселых малюток... ’олько один ключик сумел  бы  найти
какой-нибудь единственный, неотразимый метафорический ход, чтобы вместить  в
несколько строк впечатление обо всем этом ренессансном великолепии, Я  же  в
бессилии кладу свою шариковую ручку.
     Њы промчались, прошуршали по  безукоризненным  бетонным  дорогам,  мимо
архитектурных бесценностей, как бы созданных длЯ того, чтобы  в  них  играли
експира и ставили "’рех толстЯков"  ключика.  ‚прочем,  здесь  нельзЯ  было
найти площадь ‡везды. „лЯ этого следовало  вернутьсЯ  в  Џариж  и  на  метро
направлениЯ ‚енсенн - Ќейи доехать на колесах с  дутыми  шинами  до  площади
ќтуаль (ныне  „е  ѓолль),  где  от  высокой  ’риумфальной  арки  с  четырьмЯ
пролетами расходЯтсЯ как  лучи  двенадцать  сиЯющих  авеню.  Ћчевидно,  туда
стремилась фантазиЯ  ключика,  когда  он  заставил  своего  ’ибула  идти  по
проволоке над площадью ‡везды.
     ЊенЯ же влекла к себе ђавенна, одно имЯ которой, названное  Ђлександром
Ѓлоком,  уже  приводило  в  трепет.  ‘  юношеских  лет  Я  привык  повторЯть
магические строки:
     "‚се, что минутно, все, что бренно,  похоронила  ты  в  веках.  ’ы  как
ребенок спишь, ђавенна, у сонной вечности в руках".
     Ћ, как мне хотелось, отбросив  от  себЯ  все,  что  минутно,  все,  что
бренно, уснуть самому у сонной вечности в руках и увидеть наЯву, как  передо
мною
     "...дал"ко отступило море и розы  оцепили  вал,  чтоб  спЯщий  в  гробе
’еодорик о буре жизни не мечтал"...  Ѓольше  всего  поражала  нас,  особенно
ключика,  неслыханнаЯ  магиЯ   строчки   "и   розы   оцепили   вал".   ‡десь
присутствовала тайнаЯ звукопись, соединение двух согласных "з" и "ц", как бы
сцепленных между собой необъЯснимым  образом.  ‘ила  этого  сцеплениЯ  между
собою роз  вокруг  какого-то  вала  мучила  менЯ  всю  жизнь,  и  наконец  Я
приближалсЯ к разгадке этой поэтической тайны. џ увидел на земле нечто вроде
купола, сложенного из диких камней. ќто и был склеп ’еодорика, действительно
окруженный  землЯным  валом,  поросшим  кустами  еще  не  проснувшихсЯ  роз,
цеплЯвшихсЯ друг за друга своими коралловыми шипами.  ‚ечнаЯ  весна  еще  не
наступила и здесь. Ќо, сцепленные в  некий  громадный  венок  вокруг  склепа
’еодорика, они были готовы выпустить первые  почки.  Њестами  они  уже  даже
проклевывались. Њы поднЯлись  по  каменной  лестнице  и  вошли  в  мавзолей,
посредине которого стоЯл гроб ’еодорика. Ќо гроб был открыт и пуст, подобный
каменной ванне. џ так привык представлЯть себе блоковского спЯщего  в  гробе
’еодорика,  что  в  первое  мгновение  замер  как  обворованный.  Ћтсутствие
’еодорика, который не должен был мечтать о бурЯх жизни, а спать мертвым сном
на дне своей каменной колоды,- эти два исключающих друг  друга  отрицаниЯ  с
наглЯдной очевидностью доказали мне, что  семьдесЯт  пЯть  лет  назад  поэт,
совершаЯ путешествие по €талии и посетив ђавенну,  по  какой-то  причине  не
вошел в мавзолей ’еодорика, ограничившись лишь видом роз, оцепивших  вал,  а
’еодорика, спЯщего длЯ того, чтобы не мечтать о бурЯх  жизни,  изобрела  его
поэтическаЯ фантазиЯ  -  неточность,  за  которую  грех  было  бы  упрекнуть
художника-визионера.  ‡ато  Я  понЯл,  почему  так  чудесно  вышло  у  Ѓлока
сцепление роз. Љогда мы выходили из  мавзолеЯ  и  столетний  старик  сторож,
которого несомненно некогда видел и Ѓлок, протЯнул нам  руку  за  лирами,  Я
заметил по крайней мере десЯток кошек со своими котЯтами,  царапавших  землю
возле плошки с молоком.
     ‘тарик любил кошек.
     Ћчевидно, Ѓлок видел кошек старика, который тогда еще не был  стариком,
но уже любил окружать себЯ кошками. –епкие когти кошек  и  цепкие  шипы  роз
вокруг мавзолеЯ ’еодорика родили строчку "и розы  оцепили  вал".  Ќу  а  что
касаетсЯ морЯ, то оно действительно отступило довольно далеко, километров на
десЯть, если не больше, но, плоское и серое, оно  не  представлЯло  никакого
интереса: дул холодный мартовский ветер, за брекватором кипели  белые  волны
Ђдриатики, на пристани стоЯли на стапелЯх  Яхты  и  моторные  боты,  которых
готовили к весенней навигации. € пахло маслЯной краской,  едким  нитролаком,
суриком, бензином. ’олько не рыбой. Ќа обратном  пути  мы  посетили  церковь
свЯтого ”ранциска, снова попали  в  тьму  и  холод  католического  собора  с
кострами свечей. џ бросил в автомат монетку, и  вдруг  перед  нами,  как  на
маленькой полукруглой сцене, Ярко озарилась театральнаЯ  картина  поклонениЯ
волхвов: малютка •ристос, задрав пухлые ножки,  лежал  на  коленЯх  нарЯдной
мадонны, справа волхвы и цари  со  шкатулками  драгоценных  даров,  слева  -
коровы, быки, овцы, лошади, на  небе  хвостатаЯ  комета.  €  все  это  вдруг
задвигалось: волхвы и цари протЯнули маленькому •ристу  свои  золотые  дары;
коровы, быки, лошади потЯнули к нему головы с раздутыми ноздрЯми, богородица
с широко висЯщими рукавами синего  платьЯ  нежно  и  неторопливо  движениЯми
марионетки наклонилась толчками к малютке, а на заднем  плане  два  плотника
все темп же марионеточными движениЯми уже тесали из бревен крест  и  римский
воин поднимал и опускал копье с губкой на острие. ќто повторилось раз десЯть
и  вдруг  погасло,  напомнив  стихотворение,  сочиненное  мулатом,   кажетсЯ
"Џоклонение волхвов", где хвостатаЯ звезда сравниваетсЯ со снопом.
     - Љлючик,- говорил  Я  несколько  дней  спустЯ  в  старинном  миланском
университете с внутренними дворами, зеленеющими сырыми газонами, окруженными
аркадами с витыми ренессансными мраморными колонками, студентам, собравшимсЯ
в тесном классе славЯнского отделениЯ,-  ключик,говорил  Я,-  был  человеком
выдающимсЯ. ‚ гимназии он всегда был первым учеником, круглым  пЯтерочником,
и если бы гимназиЯ не закрылась, его имЯ можно было бы прочесть на мраморной
доске, среди золотых медалистов,  окончивших  в  разное  времЯ  ђишельевскую
гимназию, в том числе и великого русского художника Њихаила ‚рубелЯ.
     Љлючик всю жизнь горевал, что ему так и  не  посчастливилось  сиЯть  па
мраморной доске золотом рЯдом с ‚рубелем. Ћн совсем не был  зубрилой.  Ќауки
давались ему легко и просто, на лету.  Ћн  был  во  всем  гениален,  даже  в
тригонометрии, а в  латинском  Языке  превзошел  самого  латиниста.  Ћн  был
начитан, интеллигентен, умен. …динственным недостатком был его  малый  рост,
что, как известно, дурно влиЯет на характер  и  развивает  честолюбие.  ‹юди
небольшого роста, чувствуЯ как бы свою неполноценность, любЯт упоминать, что
Ќаполеон тоже был маленького роста. Љлючика утешало, что Џушкин был  невысок
ростом, о чем он довольно часто упоминал. Љлючика также утешало, что  Њоцарт
ростом и  сложением  напоминал  ребенка.  Џри  маленьком  росте  ключик  был
коренаст, крепок, с  крупной  красивой  головой  с  шапкой  кудрЯвых  волос,
причесанных а-лЯ ’итус, по крайней мере в юности. Љакой-то  пошлЯк  в  своих
воспоминаниЯх, желаЯ, видимо, показать свою образованность, сравнил  ключика
с Ѓетховеном.
     ‘равнить ключика с Ѓетховеном - это все равно  что  сказать,  что  соль
похожа на соль.
     ‚  своем  сером  форменном  костюме  ђишельевской   гимназии,   немного
мешковатый, ключик был похож на слоненка: такой же  широкий  лоб,  такие  же
глубоко сидЯщие, почти детские глаза, ну а что касаетсЯ хобота,  то  его  не
было. Ѓыл утиный нос. ‚прочем, это не очень бросалось в глаза и  не  портило
впечатлениЯ. ’аким он и осталсЯ длЯ менЯ на всю  жизнь:  слоненком.  ‚едь  и
любовь может быть слоненком!
     "ЊоЯ любовь к тебе сейчас - слоненок, родившийсЯ в Ѓерлине иль Џариже и
топающий ватными ступнЯми по комнатам хозЯина  зверинца.  Ќе  предлагай  ему
французских булок, не предлагай ему кочней капустных, он может  съесть  лишь
дольку мандарина, кусочек сахара или конфету. Ќе  плачь,  о  нежнаЯ,  что  в
тесной клетке он сделаетсЯ посмеЯньем черни"...
     Ќу и так далее. Џомните?
     "Ќет, пусть тебе приснитсЯ он под утро в парче  и  меди,  в  страусовых
перьЯх, как тот ‚еликолепный, что когда-то пес к трепетному ђиму ѓаннибала".
     џ уверен, что именно таким - ‚еликолепным - ключик сам себе и спилсЯ: в
страусовых перьЯх,  па  подступах  к  вечному  ђиму  всемирной  славы.  …два
сделавшись поэтом, он сразу же стал иметь дьЯвольский успех у женщин, вернее
у  девушек  -  курсисток  и  гимназисток,  постоЯнных  посетительниц   наших
литературных вечеров. Ћни окружали его, щебетали,  называли  уменьшительными
именами, разве только не предлагали ему с розовых ладошек  дольку  мандарина
или конфетку. Ћни его обожали. “ него завЯзывались мимолетные  платонические
романчики - предмет наших постоЯнных насмешек.
     Ћн давал своим возлюбленным красивые имена, так как имел пристрастие  к
роскошным словам.
     ’ак, например, одну хорошенькую юную буржуазку, носившую ранней  весной
букетик фиалок, пришпиленный к  воротнику  кротовой  шубки,  ключик  называл
”иордализой.  -  џ  иду  сегоднЯ  в  Ђлександровский  парк  на  свиданье   с
”иордализой,- говорил он, слегка шепелЯвЯ, с польским акцентом.  Њожно  себе
представить, как мы, его самые близкие друзьЯ - птицелов и Я,издевались  над
этой ”иордализой, хотЯ втайне и завидовали ключику.
     Љак и подавлЯющее большинство поэтов нашего  города,  ключик  вырос  из
литературы западной. Ћдно времЯ он был настолько увлечен ђостаном в переводе
™епкинойЉуперник, что даже начал писать рифмованным шестистопным Ямбом пьесу
под названием "„вор королЯ поэтов", Явно подражаЯ "‘ирано де  Ѓержераку".  џ
думаю, что опус ключика рождалсЯ из наиболее полюбившейсЯ ему строчки:
     "’еперь он ламповщик в театре у Њольера".
     Џомню строчки из его стихотворениЯ "Ђльдебаран": "...смотри,- по темным
странам, среди миров, в полночной полумгле, течет  звезда.  …е  Ђльдебараном
живущие назвали на земле"...
     ‘лово "Ђльдебаран" он произносил с упоением. Ќаверное, ради этого слова
было написано все стихотворение. Џотом настало времЯ  Њетерлинка.  Ќекоторое
времЯ ключик  носилсЯ  с  книгой,  кажетсЯ,  “олтера  Џатера,  "‚оображаемые
портреты",  очаровавшей  его   своей   раскованностью   и   метафоричностью.
‡ачитывалсЯ он также "Љрестовым походом детей",  если  не  ошибаюсь  ЊарселЯ
воба. ‚сю жизнь ключик преклонЯлсЯ перед ќдгаром Џо, считал его  величайшим
писателем мира, что не мешало ему в то же времЯ очень ловко  сочинЯть  поэзы
под €горЯ ‘еверЯнина, а позже даже восхищатьсЯ  песенками  ‚ертинского;  это
тогда считалось признаком дурного тона, и совершенно  напрасно.  ‘транность,
которую Я до сих  пор  не  могу  объЯснить.  Љлючик  упорно  настаивал,  что
‚ертинский -  выдающийсЯ  поэт,  в  доказательство  чего  приводил  строчку:
"ЂллилуйЯ, как синЯЯ птица". ‘амое поразительное было то,  что  впоследствии
однажды сам неумолимый Љомандор сказал мне, что считает ‚ертинского  большим
поэтом, а дождатьсЯ от Љомандора такой оценки было делом нелегким.
     Љлючик  опередил  нас  независимостью  своих  литературных  вкусов.  Ћн
никогда не подчинЯлсЯ общему мнению, чаще всего ошибочному. “влекалсЯ ключик
также и “эллсом, которого считал не только родоначальником целого громадного
литературного направлениЯ,  но  также  и  великим  художником,  несравненным
изобразителем какой-то печально-волшебной Ђнглии начала двадцатого века, так
не похожей на Ђнглию „иккенса и вместо  с  тем  на  нее  похожей.  Ќе  знаю,
заметили ли исследователи громадное влиЯние  “эллса-фантаста  на  Љомандора,
автора почти всегда фантастических поэм и "Ѓани" с ее  машиной  времени.  Ќе
говорю  уж  о  постоЯнном,  устойчивом  влиЯнии  на   ключика   ’олстого   н
„остоевского, как бы исключающих друг друга, но в то  же  времЯ  так  прочно
слившихсЯ в творчестве ключика. ‚оздух, которым  дышал  ключик,  всегда  был
перенасыщен поэзией Ѓлока. ‚прочем, тогда, как и теперь,  Ѓлоку  поклонЯлись
все. Ћднажды Я прочитал ключику Ѓунина, в то времЯ  малоизвестного  и  почти
никем не признанного. Љлючик поморщилсЯ. Ќо, видно,  поэзии  Ѓунина  удалось
проникнуть в тайное тайных ключика; в один прекрасный  день,  вернувшись  из
деревни, где он жил репетитором в доме степного  помещика,  ключик  прочитал
мне  новое  стихотворение  под  названием  "‚  степи",  посвЯщенное  мне   и
написанное "под Ѓунина".
     "€ду в степи под золотым закатом... Љак хорошо здесь!  ‚есь  простор  -
румЯн и все в огне, а по далеким хатам ползет, дымЯсь, сиреневый туман" - ну
и так далее.
     џ был очень удивлен. ќто было скорее "под менЯ", чем "под  Ѓунина",  и,
кажетсЯ, ключик больше никогда не упражнЯлсЯ в подобном роде, совершенно ему
не свойственном: его гений развивалсЯ по совсем другим законам.  „умаю,  что
влиЯл на ключика также и ‘танислав Џшибышевский - польский декадент, имевший
в  то  времЯ  большой  успех.  "Џод  Џшибышевского"  ключик  написал   драму
"Њаленькое сердце", которую однажды и разыграли поклонники  его  таланта  на
сцене местного музыкального училища. џ был помощником режиссера, и в  сцене,
когда некий "золотоволосый Ђнтек" должен был застрелитьсЯ от любви  к  некой
‚анде, Я должен был  за  кулисами  выстрелить  из  настоЯщего  револьвера  в
потолок.  Ќо,  конечно,  мой  револьвер  дал  осечку   и   некоторое   времЯ
"золотоволосый Ђнтек" растерЯнно вертел в руках бутафорский револьвер, времЯ
от времени неуверенно прикладываЯ его  то  к  виску,  то  к  сердцу,  а  мой
настоЯщий револьвер как нарочно давал осечку за  осечкой.  ’огда  Я  трахнул
подвернувшимсЯ табуретом по доскам театрального пола. "‡олотоволосый Ђнтек",
вздрогнув от  неожиданности,  поспешил  приложить  бутафорский  револьвер  к
сердцу и с некоторым опозданием упал под стол,  так  что  пьеса  в  конечном
итоге закончилась благополучно, и публика была в восторге, устроила  ключику
овацию,  и  он  выходил  несколько  раз  кланЯтьсЯ,  маленький,   серенький,
лобастенький слоненок,  сиЯЯ  славой,  а  Я  аккуратно  дергал  за  веревку,
раздвигаЯ и задвигаЯ самодельный занавес.  ЃарышнЯ,  игравшаЯ  главную  роль
роковой женщины ‚анды, помнитсЯ мне, выходЯ на  вызовы,  на  глазах  у  всех
поцеловала   ключику   руку,   что   вызвало   во   мне   жгучую    зависть.
ЃарышнЯ-гимназистка была очень хорошенькаЯ.
     "—ерт возьми, везет же этому ключику! —то она в нем  нашла,  интересно?
Џьеска так себе, под Џшибышевского, декадентщина, а сам ключик просто  серый
слоненок!" ‚ообще взаимнаЯ зависть крепче, чем любовь, всю жизнь привЯзывала
нас друг к другу начинаЯ с юности. Ћднажды ключик сказал мне, что  не  знает
более сильного двигателЯ творчества, чем зависть. џ бы  согласилсЯ  с  этим,
если бы не считал, что есть еще более могучаЯ сила:  любовь.  Ќо  не  просто
любовь, а любовь  неразделеннаЯ,  измена  или  просто  любовь  неудачнаЯ,  в
особенности любовь раннЯЯ, котораЯ оставлЯет в сердце рубец на всю жизнь.  ‚
истоках творчества гениЯ ищите измену или неразделенную любовь. —ем  опаснее
нанесеннаЯ рана, тем гениальнее творениЯ художника, приводЯщие его  в  конце
концов к самоуничтожению.
     џ не хочу приводить примеры. Ћни слишком хорошо известны.
     Ћднако надо иметь в виду, что самоуничтожение не  всегда  самоубийство.
€ногда оно принимает другие, более скрытые, но не менее ужасные формы: дуэль
Џушкина, уход ’олстого из џсной ЏолЯны. Џереживши рЯдом  с  ключиком  лучшую
часть нашей жизни, Я имел возможность не только наблюдать, но и  участвовать
в постоЯнных изменениЯх его гениЯ, все времЯ толкавшего его  в  пропасть.  џ
был так душевно с ним близок, что нанесеннаЯ ему некогда рана оставила  шрам
и в моем сердце. џ был свидетелем его любовной драмы, как  бы  незримой  длЯ
окружающих: ключик был  скрытен  и  самолюбив;  он  ничем  не  выдал  своего
отчаЯниЯ. €деалом женщины  длЯ  него  всегда  была  ЌастасьЯ  ”илипповна  из
"€диота" с ее странной, неустроенной судьбой,  с  ее  прекрасным,  несколько
скуластым лицом мещанской красавицы, с ее чисто русской  сумасшедшинкой.  Ћн
так и не нашел в жизни своего  литературного  идеала.  ‚  жизни  обычно  все
складываетсЯ вопреки мечтам. Џодругой ключика стала молоденькаЯ, едва ли  не
семнадцатилетнЯЯ, веселаЯ девушка, хорошенькаЯ и  голубоглазаЯ.  Ћткуда  она
взЯлась, не имеет значениЯ. …е поЯвление было  предопределено.  ’олько  что,
более чем с двухлетним опозданием, у нас окончательно установилась советскаЯ
власть, и мы оказались в магнитном поле победившей революции, так решительно
изменившей всю нашу жизнь. ‚первые мы почувствовали себЯ  освобожденными  от
всех  тЯгот  и  предрассудков  старого  мира,  от   обЯзательств   семейных,
религиозных, даже моральных; мы опьЯнели от воздуха свободы: только права  и
никаких обЯзанностей. Њы не капиталисты,  не  помещики,  не  фабриканты,  не
кулаки.  Њы   дети   мелких   служащих,   учителей,   акцизных   чиновников,
ремесленников. Њы - разночинцы. Ќам нечего терЯть, даже цепей, которых у нас
тоже не было. ђеволюциЯ открыла длЯ пас  неограниченные  возможности.  Њожет
быть, мы излишне идеализировали  революцию,  не  понимаЯ,  что  и  революциЯ
накладывает на человека обЯзательства, а полнаЯ,  химически  чистаЯ  свобода
настанет в мире еще не так-то скоро, лишь после того, когда на  земном  шаре
разрушитсЯ последнее государство и "все народы,  распри  позабыв,  в  единую
семью соединЯтсЯ". Ќо  тогда  нам  казалось,  что  мы  уже  шагнули  в  этот
отдаленный мир всеобщего счастьЯ. Ќекоторые из нас ушли из своих семейств  и
поселились в отдельных комнатах по ордерам губжилотдела.  Њы  были  ближе  к
”урье, чем к Њарксу. Ћбразовалась коммуна поэтов. ‚ реквизированном особнЯке
при свете маслЯных и сальных коптилок мы читали по вечерам стихи, в то времЯ
как  в  темных  переулках  города,  лишенного  электрического  тока,   возле
некоторых домов останавливались автомобили —Љ с  погашенными  фарами  и  над
всем  мертвым  и  черным  городом   светилсЯ   лишь   один   Ярко   горевший
электричеством  семиэтажный  дом  губчека,  где  решались  судьбы  последних
организаций, оставленных в подполье бежавшей из  города  контрреволюцией,  а
утром  па  стенах  домов  и   на   афишных   тумбах   расклеивались   списки
расстрелЯнных. џ даже не заметил, с чего и как началсЯ роман ключика. Џросто
однажды рЯдом с ним поЯвилась  девушка,  как  нельзЯ  более  соответствующаЯ
стихам из "ђуслана и ‹юдмилы":
     "...есть волшебницы другие, которых ненавижу Я: улыбка, очи  голубые  и
голос милый - о друзьЯ! Ќе верьте им: они лукавы! ‘трашитесь, подражаЯ  мне,
их упоительной отравы",
     ‚ероЯтно, читатель  с  неудовольствием  заметил,  что  Я  злоупотреблЯю
цитатами. Ќо дело в том, что Я считаю хорошую литературу такой же  составной
частью окружающего менЯ мира, как леса, горы, морЯ,  облака,  звезды,  реки,
города, восходы, закаты, исторические событиЯ, страсти и так далее, то  есть
тем  материалом,  который   писатель   употреблЯет   длЯ   постройки   своих
произведений.
     „лЯ менЯ Џушкин -  великое  произведение  природы  вроде  грозы,  бури,
метели, летучей грЯды облаков, лунной ночи, чувыканьЯ соловьев, даже чумы. џ
его цитирую, так же  как  цитирую  множество  других  прекрасных  авторов  и
Явлений природы.
     Џроцитировал же ’олстой предутреннюю  летнюю  луну,  похожую  на  кусок
ртути. €менно на кусок. •отЯ ртуть в обычных земных условиЯх существует  как
шарик. ’ак что примиритесь с этой моей манерой; почему же мне не  цитировать
других в том случае, когда Я сам не могу создать лучшего? €так:
     "...улыбка, очи голубые и голос милый..."
     ’акова была подруга ключика - его перваЯ  любовь!  -  а  то,  что  "она
лукава", выЯснилось позже и нанесло ключику незаживающую рану, что  оставила
неизгладимый след на всем его творчестве, сделала его гениальным и привела в
конце концов к медленному самоуничтожению.  ќто  стало  вполне  Ясно  только
теперь, когда ключика уже давно не существует на свете  и  только  его  тень
неотступно следует за мною. Њне кажетсЯ, что Я постиг  еще  не  обнаруженную
трагедию ключика.
     Ђх, как они любили друг друга - ключик и его дружок, дружочек,  как  он
ее называл  в  минуты  нежности.  Ћни  были  неразлучны,  как  дети,  крепко
держащиесЯ за руки. €х любовь, не скрытаЯ  никакими  условностЯми,  была  на
виду у всех, и мы не без зависти наблюдали за этой четой, окруженной облаком
счастьЯ.  Ќе  свЯзанные  друг  с  другом  никакими  обЯзательствами,  нищие,
молодые,  нередко  голодные,  веселые,  нежные,  они  способны  были   вдруг
поцеловатьсЯ среди бела днЯ прЯмо па улице, среди революционных  плакатов  и
списков расстрелЯнных. Ћни осыпали друг друга самыми ласковыми прозвищами, и
ключик, великий мастер слова, столь  изобретательный  в  своих  литературных
произведениЯх, ничего не мог придумать более оригинального,  чем  "дружочек,
друзик". Ћн бесконечно спрашивал:  -  ‘кажи,  ведь  ты  мой  верный  дружок,
дружочек, грузик? Ќа что она также, беспечно смеЯсь, отвечала: - Ђ  ты  ведь
мой слоненок, слоник? Ќикому в голову не могло прийти, что  в  это  времЯ  у
ключика в семье разыгрываетсЯ драма. ‘читалось, что  всЯкого  рода  семейные
драмы ушли в прошлое вместе со старым миром. “вы, это  было  не  так.  ‘емьЯ
ключика   собиралась   уезжать   в   Џольшу,   провозглашенную   независимым
государством. ЏолЯки возвращались из ђоссии на родину.  €  вдруг  оказалось,
что ключик решительно отказываетсЯ ехать с родителЯми. ЌесмотрЯ на  то,  что
он всегда даже несколько преувеличенно гордилсЯ  своим  шлЯхетством,  он  не
захотел променЯть  революционную  ђоссию  на  панскую  Џольшу.  ‚  упрЯмстве
ключика его семьЯ обвинила девушку, с которой ключик  не  хотел  расстатьсЯ.
Њать ключика ее  возненавидела  и  потребовала  разрыва.  Љлючик  отказалсЯ.
‚ластнаЯ полька, католичка, "полесскаЯ ведьма" проклЯла  сына,  променЯвшего
Џольшу на советскую девушку, с которой ключик даже не был  обвенчан  или,  в
крайнем случае, зарегистрирован. Џроизошла драматическаЯ сцепа между матерью
и сыном, который до этого случаЯ был всегда  почтительным  и  послушным.  Ќо
вдруг взбунтовалсЯ. ‚  нем  заговорила  материнскаЯ  кровь.  Ќашла  коса  на
камень. ‘емьЯ ключика уехала в Џольшу. Љлючик осталсЯ. …го любовь к дружочку
не изменила наших отношений. Ќо  теперь  нас  уже  было  не  двое,  а  трое.
‚прочем, когда нас перевели в •арьков на работу  в  “гросту  длЯ  укреплениЯ
пропагандистского сектора, дружочек на некоторое времЯ  осталась  в  Ћдессе,
так что самые тЯжелые, голодные дни не испытала, но времена  переменились  и
скоро она перебралась к ключику в  •арьков.  Њы  жили  втроем,  нанимаЯ  две
комнаты  на  углу  „евичьей  и  —ерноглазовской,  прельстивших  нас   своими
поэтическими  названиЯми.  „ела  наши  поправились.  Њы  прижились  в  чужом
•арькове, уже недурно зарабатывали, иногда вспоминаЯ  свой  родной  город  и
некоторые проказы прежних дней, среди которых видное место занимала забавнаЯ
историЯ брака дружочка с одним солидным служащим в  губпродкоме.  Џо  первым
буквам его имени, отчества  и  фамилии  он  получил  по  моде  того  времени
сокращенное название Њак. …му было лет сорок, что делало его в наших  глазах
стариком. Ћн был весьма приличен, вежлив, усат, бородат и, Я бы даже сказал,
не лишен некоторой приЯтности. Ћн был,  что  называетсЯ,  вполне  порЯдочный
человек, вдовец с двумЯ обручальными кольцами на пальце. Ћн  был  постоЯнным
посетителем наших поэтических вечеров, где и влюбилсЯ в дружочка.
     Љогда они успели договоритьсЯ, неизвестно.
     Ќо в один прекрасный день дружок с веселым смехом объЯвила ключику, что
она вышла замуж за Њака и уже переехала к нему. Ћна  нежно  обнЯла  ключика,
стала  его  целовать,  ронЯЯ  прозрачные  слезы,  объЯснила,  что,  служа  в
продовольственном комитете, Њак имеет возможность получать продукты и что ей
надоело влачить полуголодное существование,  что  одной  любви  длЯ  полного
счастьЯ недостаточно, но что ключик навсегда останетсЯ длЯ нее самым светлым
воспоминанием, самым-самым ее любимым друзиком, слоником, гением и  что  она
не забудет нас и обещает нам продукты.
     ’огда Я еще не читал роман аббата Џрево и  не  понЯл,  что  дружочек  -
разновидность Њанон ‹еско и что тут уж ничего не поделаешь.  Љлючик  в  роли
кавалера де  ѓри"  грустно  поник  головой.  Ћн  начиталсЯ  ’олстого  и  был
непротивленцем.  џ  же  страшно  возмутилсЯ  и  наговорил   дружочку   массу
неприЯтных слов,  на  что  она,  весело  смеЯсь,  блестЯ  голубыми  глазами,
сказала, что понимает, какую глупость совершила,  и  согласна  в  любой  миг
бросить Њака, но только стеснЯетсЯ сделать это сама. Ќадо,  чтобы  она  была
насильно вырвана из рук Њака, похищена. - ќто  будет  так  забавно,прибавила
она,- и Я опЯть вернусь к моему любимому слоненку.
     ’ак как ключик по своей природе был человек воспитанный, не склонный  к
авантюрам, то похищение дружочка Я взЯл на себЯ как  наиболее  отчаЯнный  из
всей нашей компании. ‚  условленное  времЯ  мы  отправились  с  ключиком  за
дружочком. Љлючик осталсЯ  на  улице,  шагаЯ  взад-вперед  перед  подъездом,
хмурый, небритый, нервный, как ревнивый гном, а Я  поднЯлсЯ  по  лестнице  и
громко постучал в дверь кулаком. „верь  открыл  сам  Њак.  “видев  менЯ,  он
засуетилсЯ и стал теребить бородку, как бы предчувствуЯ беду. ‚ид у менЯ был
устрашающий: офицерский френч времен Љеренского, холщовые штаны,  деревЯнные
сандалии на босу ногу, в зубах трубка, дымЯщаЯ махоркой, а на бритой  голове
краснаЯ турецкаЯ феска с черной кистью, полученнаЯ  мною  по  ордеру  вместо
шапки  в  городском  вещевом  складе.  Ќе  удивлЯйтесь:   таково   было   то
достославное времЯ - граждан снабжали чем бог послал, но зато бесплатно.
     - ѓде дружочек? - грубым голосом спросил Я. - ‚идите ли...- начал  Њак,
теребЯ шнурок пенсне. - ‘лушайте, Њак, не  валЯйте  дурака,  сию  же  минуту
позовите дружочка. џ вам покажу, как быть в наше времЯ  синей  бородой!  Ќу,
поворачивайтесь живее! - „ружочек! - блеющим голосом позвал Њак, и  нос  его
побелел.  -  џ  здесь,-  сказала  дружочек,  поЯвлЯЯсь  в  дверЯх  буржуазно
обставленной комнаты.- ‡дравствуй. - џ пришел за тобой.  Ќечего  тебе  здесь
прохлаждатьсЯ. Љлючик тебЯ ждет внизу. - Џозвольте...пробормотал Њак.  -  Ќе
позволю,- сказал Я. - ’ы менЯ извини, дорогой,сказала дружочек, обращаЯсь  к
Њаку.- Њне очень перед тобой неловко, но ты сам понимаешь, наша любовь  была
ошибкой. џ люблю ключика и должна к нему вернутьсЯ. - €дем,- скомандовал  Я.
- Џодожди, Я сейчас возьму вещи. - Љакие вещи? - удивилсЯ  Я.-  ’ы  ушла  от
ключика в одном платьице. - Ђ теперь у менЯ  уже  есть  вещи.  €  продукты,-
прибавила она, скрылась в плюшевых недрах квартиры и  проворно  вернулась  с
двумЯ свертками.Џрощай, Њак, не сердись на менЯ,- милым голосом сказала  она
Њаку. “ Њака на испуганном лице показались слезы.  -  €  смотрите  у  менЯ,-
сказал Я  на  прощанье,  погрозив  Њаку  трубкой,-  чтобы  этого  больше  не
повторЯлось! Њы с дружочком спустились по лестнице на улицу, где  Я  передал
нашу Њанон ‹еско с рук на руки кавалеру де ѓри".
     —итателю все это может показатьсЯ невероЯтным, но  таково  было  времЯ.
Џаспортов не существовало, и браки легко заключались и расторгались в отделе
актов гражданского состоЯниЯ на „ерибасовской  в  бывшем  табачном  магазине
‘тамболи, где еще не выветрилсЯ запах турецкого табака. Ѓраки заключались по
взаимному согласию, а разводы в одностороннем порЯдке. Љак  ни  странно,  но
всю эту историю с Њаком  мы  тогда  воспринимали  всего  лишь  как  забавное
приключение, не понимаЯ всей серьезности того, что случилось.
     Ќе прошло и года, как ключик вспомнил об этом, но уже было поздно.
     ‚о всЯком случае, еще долгое времЯ историЯ с Њаком служила поводом  длЯ
веселых импровизаций и дружочек не без  юмора  рассказывала,  как  она  была
замужней дамой. —ерез некоторое времЯ,  уже  в  Њоскве,  в  моей  комнате  в
Њыльниковом переулке раздалсЯ телефонный звонок и оживленный  женский  голос
сказал: - ‡дравствуй. Љак поживаешь? џ узнал голос дружочка. -  Њожешь  менЯ
поздравить, Я уже в Њоскве,- сказала она. - Ђ ключик? - спросил Я. - ЋсталсЯ
в •арькове. - Љак! ’ы приехала одна? - Ќе совсем,проговорила дружочек,  и  Я
услышал ее странный смешок. - Љак это не совсем? - спросил  Я,  предчувствуЯ
недоброе. - Ђ так! - услышал Я беспечный голос.- †ди нас. € через полчаса  в
мою комнату вбежала нарЯдно одетаЯ,  в  модной  шлЯпке,  с  сумочкой,  даже,
кажетсЯ, в перчатках  дружочек,  а  следом  за  ней  боком,  криво,  как  бы
расталкиваЯ воздух высоко поднЯтым плечом, прошел в дверь  человек  в  новом
костюме и в соломенной шлЯпеканотье - высокий, с ногой, двигающейсЯ  как  на
шарнирах.
     ќто был колченогий - так Я буду его называть в  дальнейшем  -  одна  из
самых удивительных и, может быть, даже  зловещих  фигур,  вдруг  поЯвившихсЯ
среди нас, странное порождение той эпохи.  Ћстатки  деникинских  войск  были
сброшены в —ерное море; обезумевшие толпы беглецов  из  Џетрограда,  Њосквы,
Љиева - почти все, что осталось от  российской  ‚андеи,штурмовали  пароходы,
уходившие в ‚арну, ‘тамбул, ‘алоники, Њарсель. Љонтрразведчики, не  сумевшие
пробитьсЯ на пароход, стрелЯлись тут же на пристани, среди  груды  брошенных
чемоданов.  ѓород,  взЯтый  с  налета  конницей  Љотовского   и   регулЯрной
московской дивизией Љрасной Ђрмии, одетой в новые оранжевые  полушубки,  был
чист  и  безлюден,  как  бы  вычищенный  железной   метлой   от   всей   его
белогвардейской нечисти,  многочисленных  Ярких  вывесок  магазинов,  медных
досок консульств и банков, золотых  букв  гостиниц  и  ресторанов...  ѓород,
принЯв огненное крещение, как бы очистилсЯ от скверны, помолодел и  замер  в
ожидании начала новой жизни. Џароходы с эмигрантами еще чернели на горизонте
как  выброшеннаЯ  куча  дымЯщегосЯ  шлака,  а  уже  новаЯ  власть   занимала
опустевшие особнЯки,  размещалась  в  городской  управе,  в  штабе  военного
округа, в ‚оронцовском дворце, в редакциЯх газет, получивших новые  названиЯ
и новое содержание. ‚ помещении деникинского Ћсвага возникло новое советское
учреждение  Ћдукроста,  то  есть   Ћдесское   бюро   украинского   отделениЯ
ђоссийского телеграфного агентства, с его агитотделом, выпускавшим листовки,
военные сводки, стенные газеты и плакаты, тут же изготовлЯвшиесЯ на  больших
картонных и фанерных листах, написанные клеевыми красками. Џлакаты  эти  тут
же, еще не высохнув, разносились и развозились по всему городу на извозчиках
и велосипедах.  Ќа  плакатах  под  картинками  помещались  агитстихи  нашего
сочинениЯ. Ќапример:
     "Џо небу полуночи ‚рангель летел, и грустную  песню  он  пел.  ’оварищ!
Ѓарона бери на прицел, чтоб ахнуть барон не успел".
     ‘ утра до вечера в Ћдукросте кипела работа,  стучали  пишущие  машинки,
печатаЯ  сводки  двух  последних  фронтов  -  польского  и   врангелевского,
крымского. Џоложение новой, советской власти все  еще  было  неопределенным,
хотЯ окончательнаЯ победа уже Явно  ощущалась.  Ќашей  Ћдукростой  руководил
прибывший вместе с передовыми  частЯми  Љрасной  Ђрмии  странный  человек  -
колченогий. ‘реди простых, на  вид  очень  скромных,  даже  несколько  серых
руководЯщих товарищей из губревкома,  так  называемой  партийнореволюционной
верхушки, колченогий резко выделЯлсЯ своим видом. ‚о-первых, он был калека.
     ‘ отрубленной кистью левой руки, культЯпку которой он тщательно  прЯтал
в глубине пустого рукава, с перебитым во времЯ  гражданской  войны  коленным
суставом, что делало его походку странно качающейсЯ,  судорожной,  несколько
заикающийсЯ от контузии, высокий, казавшийсЯ  костлЯвым,  с  наголо  обритой
головой хунхуза, в громадной лохматой папахе, похожей на черную  хризантему,
чем-то напоминающий не то смертельно раненного  гладиатора,  не  то  падшего
ангела с  прекрасным  демоническим  лицом,  он  поЯвлЯлсЯ  в  машинном  бюро
Ћдукросты, вселЯЯ любовный ужас  в  молоденьких  машинисток;  при  внезапном
поЯвлении колченогого они густо краснели, опускаЯ глаза на клавиатуры  своих
допотопных "ундервудов" с непомерно широкими каретками.
     Њожет быть, он даже ЯвлЯлсЯ им в грешных снах. Ћ нем  ходило  множество
непроверенных слухов. ѓоворили, что он происходит из  мелкопоместных  дворЯн
—ерниговской  губернии,  порвал  со  своим  классом  и  вступил   в   партию
большевиков. ѓоворили, что его расстреливали, но он по  случайности  осталсЯ
жив, выбралсЯ ночью из-под кучи трупов ц сумел бежать. ѓоворили, что  в  бою
ему отрубили кисть руки. Ќо кто его так покалечил - белые, красные, зеленые,
петлюровцы, махновцы или гайдамаки, было покрыто  мраком  неизвестности.  ‚о
всЯком случае, у него был партийный билет и все тогдашние чистки он проходил
благополучно. Ћн принадлежал к руководЯщей  партийной  головке  города  и  в
общественном отношении длЯ нас, молодых беспартийных поэтов, был недосЯгаем,
как звезда. Њежду нами и им лежала пропасть, которую он сам не  склонен  был
перейти. “ пего были диктаторские замашки, и свое  учреждение  он  держал  в
ежовых рукавицах. Ќо самое удивительное заключалось в том, что он был  поэт,
причем не  какой-нибудь  провинциальный  дилетант,  графоман,  а  настоЯщий,
известный  еще  до  революции  столичный  поэт  из  группы  акмеистов,  друг
Ђхматовой, ѓумилева и прочих,  автор  нашумевшей  книги  стихов  "ЂллилуйЯ",
котораЯ  при  старом  режиме  была  сожжена  как  кощунственнаЯ  по  решению
свЯтейшего синода. ќто прибавлЯло к его личности нечто демоническое.  ‚скоре
в местных "€звестиЯх" стали печататьсЯ его  стихи.  ‚от,  например,  как  он
изображал революционный переворот в нашем городе:
     "...от птичьего шеврона до лампаса полковника все погрузилось в дым. Ћ,
город ђишелье и „е-ђибаса! ‡абудь себЯ, умри и стань другим".
     Џтичьим шевроном поэт назвал трехцветную ленточку,  нашитую  на  рукаве
белогвардейского офицера  в  форме  ижицы  или  римской  пЯтерки,  напоминаЯ
условное  изображение  птички,  так  сказать,   галочку.   ќта   поэтическаЯ
инверсиЯ-"птичий шеврон" - привела нас в восхищение. Њы все  страдали  тогда
детской болезнью  поэтической  левизны.  Џомню  еще  отличное  четверостишие
колченогого того периода: "™едроты сердца не разменены,  и  хлеб-псе  те  же
пЯть хлебов, ђоссиЯ ђазина и ‹енина, ђоссиЯ огненных столбов".
     ќто и впрЯмь было прекрасное, хотЯ и несколько мистическое  изображение
революции. „олжен, кстати, опЯть предупредить читателей,  что  все  стихи  в
этой книге Я цитирую исключительно по памЯти,  так  что  не  ручаюсь  за  их
точность, а проверЯть  не  хочу,  даже  если  это  стихи  Џушкина,  так  что
рассматривать  мое  сочинение  как  научное  пособие   нельзЯ.   ќто   чисто
художественное отражение моего внутреннего мира. —ужую поэзию Я  воспринимаю
как свою и делаю в ней поправки. ‘делал же поправку ’олстой,  цитируЯ  стихи
Џушкина: "... и горько жалуюсь и горько слезы лью,  но  строк  постыдных  не
смываю". Ђ у Џушкина не "постыдных", а "печальных". ’олстой превратил  их  в
постыдные и был прав, так как имел обыкновение пропускать все ЯвлениЯ  мира,
в том числе и поэзию, через себЯ.
     Џервое времЯ между колченогим  и  нами  не  было  никакой  товарищеской
свЯзи. Ќо ведь все же и мы и он, кроме всего прочего, были  поэты,  то  есть
братьЯ по безумию, так что мало-помалу мы не могли не сблизитьсЯ: ничто  так
не  сближает  людей,  как  поэзиЯ.  Ћн  стал  изредка  захаживать  на   наши
поэтические собраниЯ. ‘начала свои стихи  не  читал,  Явно  стеснЯлсЯ,  лишь
изредка делаЯ замечаниЯ, относЯщиесЯ к чужим стихам. …го речь  была  так  же
необычна, как и его наружность. …го заикание заключалось в том, что часто  в
начале  и  в  середине  фразы,  произнесенной  с  некоторым  староукраинским
акцентом, он останавливалсЯ и вставлЯл какое-то  беспомощное,  бессмысленное
.междометие "ото... ото... ото"...
     -  ‘  точки...  ото...  ото...  ритмической,-   говорил   он,-   данное
стихотворение как бы написано... ото...  ото...  сельским  писарем...  …дучи
впоследствии с колченогим в одном железнодорожном вагоне по пути из Ћдессы в
•арьков, куда нас  перебрасывали  длЯ  усилениЯ  харьковского  агитпрома,  Я
слышал   такую   беседу   колченогого   с    одним    весьма    высокопарным
поэтом-классиком. Ћни  стоЯли  в  коридоре  и  обсуждали  бегущий  мимо  них
довольно скучный новороссийский пейзаж.  Џоэт-классик,  носивший  пушкинские
бакенбарды, некоторое времЯ смотрел в окно и наконец произнес свой  приговор
пейзажу, подыскав длЯ него красивое емкое, слово, несколько торжественное: -
‚схолмлениЯ!..  Ќа  что  колченогий  сказал:  -  Ћто...  ото...   скудоумнаЯ
местность.
     Ћн был ироничен и терпеть не мог возвышенных выражений.
     …го поэзиЯ в основном была грубо материальной,  вещественной,  нарочито
корЯвой, немузыкальной, временами даже" косноЯзычной. Ћн умудрЯлсЯ создавать
строчки шестистопного Ямба без цезуры, так что тонический стих превращалсЯ у
него в архаическую силлабику Љантемира. Ќо зато его картины были написаны не
чахлой акварелью, а густым рембрандтовским  маслом.  Љолченогий  брал  самый
грубый,   антипоэтический   материал,   причем   вовсе   не   старалсЯ   его
опоэтизировать. Ќаоборот. Ћн его еще более огрублЯл. ќстетика его творчества
состоЯла именно в полном отрицании  эстетики.  ќто  сближало  колченогого  с
Ѓодлером, взЯвшим, например, как материал длЯ своего  стихотворениЯ  падаль.
Ќа нас произвели ошеломлЯющее впечатление стихи,  которые  впервые  прочитал
нам колченогий своим запинающимсЯ, совсем не поэтическим голосом  из  только
что вышедшей книжки с программным названием "Џлоть". ‚  этом  стихотворении,
называющемсЯ "Џредпасхальное", детально описывалось,  как  перед  пасхой  "в
сарае, рыхлой шкурой мха покрытом", закалывают  кабана  и  режут  индюков  к
праздничному столу. Ѓыли блестЯще описаны и кабан, и индюки,  и  предстоЯщее
пасхальное пиршество  хозЯина-помещика.  ’ам  были  такие  строки,  по-моему
пророческие: "...и кабану, уж вЯлому от  сала,  забронированному  тЯжко  им,
ужель весна хоть смутно подсказала, что  ждет  его  холодный  нож  и  дым?..
Њолчите, твари! € менЯ прикончит, по рукоЯть вогнав клинок, тоска,  и  будет
выть и рыскать сукой гончей душа моЯ, ребенка-старичка"...
     ‚ этих ни на что не похожих, неуклюжих стихах мы вдруг  ощутили  вечное
отчаЯние колченогого, предчувствие его неизбежного конца.
     "Џлоть" была страшнаЯ книга.
     "Ќу, застрелюсь. € это очень просто: нажать курок и выстрел  прогремит.
€ пулЯ виноградиной-наростом застрЯнет там, где позвонок торчит... Ђ  дальше
что?.. € вновь, теперь уже как падаль,- вновь  распотрошенного  и  с  липкой
течкой бруснично-бурой сукровицы,  бровь  задравшего  разорванной  уздечкой,
швырнут менЯ... Ћбиду стерла кровь, и ты, ты думаешь, по нем вздыхаЯ, что  Я
приставлю дуло (Я!) к виску?.. Ћ, безвозвратнаЯ! Ћ,  дорогаЯ!  —асы  спешат,
диктуЯ жизнь: "ку-ку". Ђ пальцы, корчась, тЯнутсЯ к виску"...
     Ќам казалось, что ангел смерти в  этот  миг  пролетел  над  его  наголо
обритой головой с шишкой над дворЯнской бородавкой на его длинной щеке. џ не
буду цитировать еще более ужасных его стихотворений,  способных  довести  до
сумасшествиЯ.
     Ќет, колченогий был исчадием ада.
     Њожет быть, он действительно был падшим ангелом, свалившимсЯ  к  нам  с
неба в черном пепле сгоревших крыл. Ћн был мелкопоместный демон, отверженный
богом революции. Ќо его душа тЯготела к  этому  богу.  Ћн  хотел  и  не  мог
искупить какойто свой тайный грех, за который  его  уже  один  раз  покарали
отсечением руки, но он  чувствовал,  что  рано  или  поздно  за  этой  карой
последует другаЯ, еще более страшнаЯ, последнЯЯ. Ќедаром же он писал:
     "Љак быстро высыхают крыши. ѓде бурЯ? ‘олнце припекло.  ѓрадиной  вихрь
на церкви вышиб под  самым  куполом  стекло.  Љак  будто  выхватив  проворно
остроконечную звезду - метавший ледЯные зерна, гудевший в небе па лету. Ћвсы
лохматы и корЯвы, а рожью крытые полЯ:  здесь  пересечены  суставы,  коленца
каждого стеблЯ. •ристос! џ знаю, ты из храма сурово смотришь  на  €лью:  как
смел пустить он градом в раму и тронуть скинию твою? Ќо мне - прости менЯ, Я
болен, Я богохульствую, Я лгу - твоЯ раздробленнаЯ голень на каждом  чудитсЯ
шагу".
     ’еперь, когда Я пишу эти строки, колченогого никто не помнит. Ћн забыт.
     Ќо тогда он был известен только нам, тем, из которых осталсЯ  в  живых,
кажетсЯ, только Я один.
     ‚ •арькове после  смерти  Ѓлока,  после  исчезновениЯ  ѓумилева,  после
поволжского голода мы настолько сблизились с колченогим, что часто проводили
с ним ночи напролет, пили вино, читаЯ другу другу стихи,ключик,  дружочек  и
Я, еще не отдаваЯ себе отчета, чем все это может кончитьсЯ.
     џ первый уехал в Њоскву.
     € вот Я уже  стою  в  тесной  редакционной  комнате  "Љрасной  нови"  в
Љривоколенном переулке и смотрю па стычку королевича и мулата. Љоролевич  во
хмелю,  мулат  трезв  и  взбешен.  Ђ  сын  водопроводчика  их  разнимает   и
уговаривает: ну что  вы,  товарищи...  €спуганнаЯ  секретарша,  спасаЯ  свои
бумаги и прижимаЯ их к груди, не знала, куда ей бежать: прЯмо на  улицу  или
укрытьсЯ в крошечной каморке кабинета редактора ‚оронского,  который  сидел,
согнувшись над своим шведским бюро, черный, маленький, носатый, в очках, сам
похожий на ворону, и делал вид,  что  ничего  не  замечает,  хотЯ  "выЯснЯли
отношениЯ" два знаменитых поэта страны. Љоролевич совсем по-деревенски одной
рукой держал интеллигентного мулата за грудки, а другой пыталсЯ дать  ему  в
ухо, в то  времЯ  как  мулат  -  по  ходЯчему  выражению  тех  лет,  похожий
одновременно и на араба и на его лошадь,- с пылающим лицом, в  развевающемсЯ
пиджаке с  оторванными  пуговицами  с  интеллигентной  неумелостью  ловчилсЯ
ткнуть королевича кулаком в скулу, что ему никак  не  удавалось.  —то  между
ними произошло? ’ак Я до сих пор и не знаю.  ‚  своих  воспоминаниЯх  мулат,
кажетсЯ, упомЯнул о  своих  отношениЯх  с  королевичем  и  сказал,  что  эти
отношениЯ были крайне  неровными:  то  они  дружески  сближались,  то  вдруг
ненавидели друг друга, доходЯ до драки. Џо-видимому,  Я  попал  как  раз  на
взрыв взаимной ненависти. Ќе знаю, как мулат, но королевич всегда  ненавидел
мулата и никогда с ним не сближалсЯ, по крайней мере при мне. Ђ Я дружил и с
тем и с другим, хотЯ с королевичем встречалсЯ гораздо чаще, почти ежедневно.
Љоролевич  всегда  брезгливо  улыбалсЯ  при  упоминании  имени  мулата,   не
признавал его поэзии и говорил мне: - Ќу подумай, какой он, к  черту,  поэт?
Ќе понимаю, что ты в нем находишь? џ отмалчивалсЯ, потому что  весь  был  во
власти поэзии мулата, а объЯснить ее магическую силу не умел; да если  бы  и
умел, то королевич все равно бы ее  не  принЯл:  слишком  они  были  разные.
Џоединок мулата с королевичем кончилсЯ вничью; общими усилиЯми  их  разнЯли,
и, закрутив вокруг горла кашне и нахлобучив  кепку,  которые  имели  на  нем
какой-то заграничный вид, оскорбленный мулат покинул редакцию, а  королевич,
из которого еще не вполне выветрилсЯ хмель,  загнал  менЯ  в  угол  и  вдруг
неожиданно стал просить  помирить  его  с  Љомандором.  -  Џослушай,  друг,-
говорил он умолЯющим, нежным, почти ребЯчьим голосом.-Ќу что тебе стоит?  ’ы
же с ним хорошо знаком.  Ћн  тебЯ  печатает  в  своем  "‹ефе".  Џодлецы  нас
поссорили. Ђ Я его, богом клЯнусь, люблю и считаю знаменитым русским поэтом,
и, если хочешь знать, он менЯ тоже любит, только не хочет признатьсЯ  там  у
себЯ, в ‚одопьЯном переулке, стеснЯетсЯ своих футуристов, лефов или  как  их
там - комфутов, пропади они пропадом. ‚от те крест свЯтой!  ’ы  менЯ  только
поведи к нему на ‚одопьЯный, а уж мы с ним договоримсЯ. Ќе может быть  того,
чтобы два знаменитых русских поэта не  договорились.  Ћкажи  дружбу!  џ  был
смущен и стал объЯснЯть, что  Я  вовсе  не  в  таких  близких  отношениЯх  с
Љомандором, чтобы приводить в ‚одопьЯный переулок незваных гостей, что  менЯ
там самого недолюбливают и еще, чего доброго, дадут по шее и что Я вовсе  не
уверен, будто Љомандор действительно  втайне  любит  его.  Ќо  королевич  не
отставал. - Џойми, какаЯ это будет силища: Я и он!  „а  у  нас  всЯ  русскаЯ
поэзиЯ окажетсЯ в шапке. Ќо Я решительно отказалсЯ, отлично понимаЯ, чем все
это может кончитьсЯ. - ’огда ладно,- сказал королевич,- не хочешь вести менЯ
к Љомандору, так веди менЯ к его соратнику, а уж он менЯ навернЯка  подружит
с самим. ‘оратник у него первый друг. Ђ соратник тебЯ любит, Я  знаю,  ты  с
ним дружишь, он считает тебЯ хорошим поэтом. Љоролевич льстиво  и  в  то  же
времЯ издевательски заглЯдывал мне в лицо своими все еще хмельными глазами и
поцеловал менЯ в губы. Њы были с соратником действительно в самых  дружеских
отношениЯх, и Я сказал королевичу: - Ќу что ж, к соратнику Я тебЯ,  пожалуй,
как-нибудь сведу. Ќо надо было знать характер королевича. - ‚еди менЯ сейчас
же. џ знаю, это отсюда два шага. ’ы дал мне слово.  -  ‹учше  как-нибудь  на
днЯх. - ‚еди сейчас же, а то на всю жизнь поссоримсЯ!
     ќто был как бы разговор двух мальчишек.
     џ согласилсЯ. Љоролевич поправил и сколько возможно  привел  в  порЯдок
свой скрученный  жгутом  парижский  галстук,  и  мы  поднЯлись  по  железной
лестнице черного хода на седьмой этаж, где жил соратник. ‚ дверЯх  поЯвилась
русскаЯ белокураЯ красавица несколько  харьковского  типа,  настоЯщаЯ  ‹ада,
почти сказочный персонаж не то из "‘негурочки", не то  из  "‘адко".  ‘начала
она испугалась, отшатнулась, но потом,  рассмотрев  нас  в  сумерках  черной
лестницы, любезно улыбнулась и впустила в комнату. ќто было временное жилище
недавно вернувшегосЯ в Њоскву с „альнего ‚остока соратника. Љомната выходила
прЯмо на железную лестницу черного хода и другого выхода не имела, так  что,
как обходились хозЯева, неизвестно. Ќо все в  этой  единственной  просторной
комнате приЯтно поражало чистотой и порЯдком.  ‚сюду  чувствовалась  женскаЯ
рука. Ќа пюпитре бехштейновского роЯлЯ с поднЯтой крышкой,  что  делало  его
похожим на черного, лакированного, с  поднЯтым  крылом  Џегаса  (на  котором
несомненно  ездил  хозЯин-поэт),  белела  распахнутаЯ  тетрадь  произведений
ђахманинова. Ћбеденный стол был накрыт крахмальной скатертью  и  приготовлен
длЯ вечернего чаЯ - поповские чашки, корзинка  с  бисквитами,  лимон,  торт,
золоченые вилочки, тарелочки. ‘топка бельЯ, видимо только что принесеннаЯ из
прачечной, источала свежий запах  резеды  -  аромат  кружевных  наволочек  и
ажурных носовых платочков. Ќа диване лежала небрежно брошеннаЯ русскаЯ  шаль
- алые розы на черном фоне. ‚азы с Яблочной пастилой и сдобными крендельками
так и бросались в глаза. Ќу и, конечно, по  моде  того  времени  над  столом
большаЯ  лампа  в  шелковом  абажуре  цвета  танго.  -  Љакими  судьбами!  -
воскликнула хозЯйка и назвала королевича уменьшительным именем.  Ћн  не  без
галантности поцеловал ее ручку и назвал ее на ты. џ был  неприЯтно  удивлен.
ЋказываетсЯ,  они  были  уже  давным-давно  знакомы  и  принадлежали  еще  к
дореволюционной элите, к одному и тому же клану  тогда  начинающих,  но  уже
известных столичных поэтов.  ‚  таком  случае  при  чем  здесь  Я,  приезжий
провинциал, и длЯ какого дьЯвола королевичу понадобилось, чтобы Я ввел его в
дом, куда он мог в любое времЯ прийти сам по  себе?  Џо-видимому,  королевич
был не вполне уверен, что  его  примут.  Ќаверное,  когда-то  он  уже  успел
наскандалить и поссоритьсЯ с соратником. Ќе следует забывать, что соратник и
мулат были близкими друзьЯми и  оба  начинали  в  "–ентрифуге"  ‘.  Ѓоброва.
’еперь же оказалось, что все забыто, и королевича принЯли  с  распростертыми
объЯтиЯми, а Я оставалсЯ в тени как человек в доме свой. - Ђ где же ЉолЯ?  -
спросил королевич. -- …го нет дома, но он скоро должен вернутьсЯ. џ его  жду
к чаю. Љоролевич нахмурилсЯ: ему нужен был соратник сию же минуту.  ‚ынь  да
положь!
     Ћн не выносил промедлений, особенно если был слегка выливши. -  ‘транно
это,- сказал королевич,- где же он шлЯетсЯ, интересно знать? џ бы  на  твоем
месте не допускал, чтобы он  где-то  шлЯлсЯ.  ‹ада  принужденно  засмеЯлась,
показав подковки своих жемчужных  маленьких  зубов.  Ћна  сыграла  на  роЯле
несколько прелюдов ђахманинова, которые Я не могу слушать без  волнениЯ,  но
на королевича ђахманинов не произвел  никакого  впечатлениЯ  -  ему  подавай
Љолю. ‹ада предложила нам чаю. - ‘пасибо, ‹адушка, но  мне,  знаешь,  не  до
твоего чаЯ. Њне надо Љолю! - Ћн скоро придет. - Њы уже это слышали,- с плохо
скрытым раздражением сказал  королевич.  Ћн  положительно  не  переносил  ни
малейших препЯтствий к исполнению своих желаний. •отЯ он и старалсЯ  любезно
улыбатьсЯ, разыгрываЯ учтивого гостЯ, но Я чувствовал, что в нем  уже  начал
пошевеливатьсЯ злой дух скандала. - Џочему он не идет? -  времЯ  от  времени
спрашивал он, с отвращением откусываЯ рЯбиновую пастилу. ‚идно,  он  заранее
нарисовал себе картину: он приходит к соратнику, соратник тут же ведет его к
Љомандору, Љомандор признаетсЯ в своей любви к королевичу, королевич, в свою
очередь, признаетсЯ в  любви  к  поэзии  Љомандора  и  они  оба  соглашаютсЯ
разделить первенство на российском Џарнасе и  все  это  кончаетсЯ  апофеозом
всемирной славы. € вдруг такое глупое препЯтствие: хозЯина нет дома, и когда
он придет, неизвестно, и надо сидеть в  приличном  нарЯдном  гнездышке  этих
непьющих советских старосветских помещиков, где, кроме ђахманинова  и  чашки
чаЯ с пастилой, ни черта не добьешьсЯ.
     Ђ времЯ шло.
     ‹ицо королевича делалось все нежнее и нежнее. …го глаза стали светитьсЯ
опасной, слишком Яркой синевой. Ќа щечках  вспыхнул  девичий  румЯнец.  ‡убы
стиснулись. Ћн томно вздохнул, потЯнув носом,  и  капризно  сказал:  -  Ѓеда
хочетсЯ вытереть нос, да забыл дома носовой платок. -  Ђх,  дорогой,  возьми
мой.  ‹ада  взЯла  из  стопки  стираного  бельЯ  и   подала   королевичу   с
обаЯтельнейшей улыбкой воздушный, кружевной платочек.  Љоролевич  осторожно,
как величайшее сокровище, взЯл воздушный платочек двумЯ  пальцами,  осмотрел
со  всех  сторон  и  бережно  сунул  в  наружный  боковой  карманчик  своего
парижского пиджака. - Ћ нет! - почти  пропел  он  ненатурально  восторженным
голосом.- ’аким платочком достойны вытирать носики  только  русалки,  а  длЯ
простых  смертных  он  не  подходит.  …го  голубые  глаза  остановились   на
белоснежной скатерти, и Я понЯл, что сейчас произойдет нечто непоправимое. Љ
сожалению, оно произошло.
     џ взорвалсЯ.
     - Џослушай,- сказал Я,- Я тебЯ привел в этот дом, и Я  должен  ответить
за твое свинское поведение. ‘ию  минуту  извинись  перед  хозЯйкой  -  и  мы
уходим.  -  џ?  -  с  непередаваемым  презрением  воскликнул  он.-  —тобы  Я
извинЯлсЯ? - ’огда Я тебе набью морду,- сказал Я. - ’ы? Њне?  Ќабьешь?  -  с
еще большим презрением уже не сказал,  а  как-то  гнусно  пропел,  провыл  с
иностранным акцентом королевич. џ  бросилсЯ  на  него,  и,  разбрасываЯ  все
вокруг, мы стали дратьсЯ как мальчишки. ‡атрещал и развалилсЯ подвернувшийсЯ
стул. ‘ пушечным выстрелом захлопнулась крышка роЯлЯ. “пала на  пол  ваза  с
белой  и  розовой  пастилой.  Џолетели  во  все  стороны  разорванные  листы
ђахманинова, наполнив комнату как бы  беспорЯдочным  полетом  чаек.  ‹ада  в
ужасе бросилась к окну, распахнула его в черную  бездну  неба  и  закричала,
простираЯ лебедино-белые руки: - ‘пасите!  Џомогите!  ЊилициЯ!  Ќо  кто  мог
услышать ее слабые вопли, несущиесЯ с поднебесной высоты седьмого этажа!  Њы
с королевичем вцепились друг в друга, вылетели за дверь и покатились вниз по
лестнице. Ћчень странно, что при этом мы остались живы  и  даже  не  сломали
себе рук и ног. ‚низу мы расцепились, вытерли рукавами  из-под  своих  носов
юшку и, посылаЯ друг другу проклЯтиЯ, разошлись в разные стороны,  причем  Я
был уверен, что нашей дружбе конец,  и  это  было  мне  горько.  Ђ  также  Я
понимал, что дом соратника длЯ менЯ закрыт навсегда. Ћднако  через  два  днЯ
утром ко мне в комнату вошел тихий, ласковый и трезвый королевич.  Ћн  обнЯл
менЯ, поцеловал и грустно сказал: - Ђ менЯ еще потом били  малЯры.  Љонечно,
никаких малЯров не было. ‚се это он выдумал.  ЊалЯры  -  это  была  какаЯ-то
реминисценциЯ из "ЏреступлениЯ и  наказаниЯ".  “бийство,  кровь,  лестничнаЯ
клетка, ђаскольников...
     Љоролевич обожал „остоевского и часто, знакомЯсь с кем-нибудь и пожимаЯ
руку, представлЯлсЯ так: - ‘видригайлов! Џричем глаза его мрачно темнели.  џ
думаю, что гений самоубийства уже и тогда медленно, но неотвратимо овладевал
его больным воображением.
     ’аинственно  улыбаЯсь,  он  сказал  мне  полушепотом,  что  менЯ   ждет
нечаЯннаЯ радость. џ спросил какаЯ. Ќо он сказал еще  более  таинственно:  -
‘ам увидишь скоро. ‚ веревочной кошелке, которую он держал в руках, Я увидел
бутылку водки и две копченые рыбины, свЯзанные за жабры  бечевочкой.  ђыбины
были золотистого оттенка и распространЯли острый аромат, вызывающий жажду, а
чистый блеск водочной бутылки усугублЯл эту жажду. Ќо королевич, заметив мой
взглЯд, погрозил пальцем и, лукаво улыбнувшись, сказал: - ’олько не  сейчас.
Џотом, потерпи. Џосле этого он как некое величайшее  открытие  сообщил  мне,
что он недавно перечитывал "Њертвые души" и понЯл, что ѓоголь  гений.  -  ’ы
понимаешь, что он там написал? Ћн написал, что в  дождливой  темноте  ђоссии
дороги расползлись, как 14 раки. ’ы понимаешь, что так  сказать  мог  только
гений! Џеред ѓоголем надо стать на колени. „ороги расползлись, как  раки!  €
королевич действительно стал на колени, обратилсЯ в ту сторону, где, по  его
мнению, находилась ЂрбатскаЯ площадь с памЯтником ѓоголю, перекрестилсЯ  как
перед иконой  и  стукнулсЯ  головой  об  пол.  џ  не  захотел  уступить  ему
первенство открытиЯ, что  ѓоголь  гелий,  и  напомнил,  что  у  ѓоголЯ  есть
"природа как бы спала с открытыми  глазами"  и  также  "графинчик,  покрытый
пылью, как бы в фуфайке" в чулане Џлюшкина, похожего на бабу. -  Ќеужели  он
это написал? - почти с суеверным  ужасом  воскликнул  королевич.-  Ђ  ты  не
врешь? - прибавил он, подозрительно глЯдЯ на менЯ.- Њожет быть, это  ты  сам
выдумал, что графинчик был в фуфаечке, и  морочишь  менЯ?  -  Џрочти  "‚иЯ",
прочти сцену у Џлюшкина. Ћн смущенно покрутил головой.  -  ‚от  это  да!  Ќо
все-таки мои раки гениальнее твоей природы, спЯщей с открытыми глазами. Ђ  в
общем, куда нам всем по сравнению с ѓоголем! Ћсобенно имажинистам! ’оже  мне
"образное мышление". ‘трастнаЯ любовь к ѓоголю как бы еще  теснее  соединила
нас, и мы сидели молча рЯдом, подавленные гением ѓоголЯ  и  в  то  же  времЯ
чувствуЯ себЯ детьми  великой  русской  литературы,  правда  еще  не  вполне
выросшими, созревшими. ‚ этот  миг  раздалсЯ  звонок  и  в  дверЯх  поЯвилсЯ
соратник.  ќто  и  был  приЯтный   сюрприз,   обещанный   мне   королевичем.
ЋказываетсЯ, королевич уже успел где-то встретитьсЯ с соратником, извинитьсЯ
за скандал, учиненный на седьмом этаже, и назначил ему свидание  у  менЯ,  с
тем чтобы прочитать нам еще никому  не  читанную  новую  поэму,  только  что
законченную. ‘оратник, крупный поэт,  был,  кажетсЯ,  единственным  из  всех
лефов признававшим менЯ. Ћн настолько верил в менЯ как  в  поэта,  что  даже
сердилсЯ, когда Я бралсЯ за прозу. Ќа одной из своих книжек  он  сделал  мне
такую надпись: большими буквами сверху стоЯло слово ЏЋќ’“, дальше  было  мое
имЯ и потом: "с враждой за его отход от поэзии к "всерьез и надолгой" прозе,
любЯщий его искренне-такой-то".
     Њожет быть, он был мой самый настоЯщий, верный друг. Ќо он был  гораздо
старше менЯ как по возрасту, так и по литературному положению и  его  дружба
со мною имела скорее характер покровительства, что еще  Џушкин  назвал  "иль
покровительства позор".
     ‘амое удивительное, что Я никак не могу написать его словесный портрет.
Ќи одной заметной черточки. Ќе за что зацепитьсЯ:  ну  в  приличном  осеннем
пальто, ну с бритым, несколько  старообразным  сероватым  лицом,  ну,  может
быть, советский служащий среднего ранга, кто угодно, но только  не  поэт,  а
между тем все-таки что-то возвышенное, интеллигентное замечалось во всей его
повадке. Ђ так - ни одной заметной черты: рост средний, глаза  никакие,  нос
обыкновенный, рот обыкновенный, подбородок обыкновенный. „аже  странно,  что
он был соратником Љомандора, одним из вождей ‹евого фронта. Ќу,  словом,  не
могу его описать.
     ‘кладываю, как говоритсЯ, перо.
     ЏомнитсЯ, в то утро королевич привел с собой какого-то полудеревенского
паренька,  доморощенного  стихотворца,  одного   из   своих   многочисленных
поклонниковприживал, страстно в него влюбленных. Љто-нибудь из  них  повсюду
таскалсЯ за королевичем, с обожанием заглЯдывал ему в глаза, как верный пес,
и  все  времЯ  канючил,  просЯ  позволениЯ  прочитать  свои   стихотворениЯ.
Љоролевич обращалсЯ с ними грубо и насмешливо, не стеснЯЯсь в выражениЯх:  -
Ќу чего ты за мной ходишь? Њожет быть,  ты  воображаешь  себЯ  замечательным
талантом-самородком  вроде  ЂлексеЯ  Љольцова  или  Ќикитина?   ’ак   можешь
успокоитьсЯ: ты полнаЯ бездарность, твоими стихами можно только подтиратьсЯ,
и то поцарапаешь задницу. Ќу? Ќе пускай сопли и не рыдай. Њосква  слезам  не
верит. Џоворачивай лучше оглобли  и  возвращайсЯ  в  деревню  землю  пахать,
вместо того чтобы тут гнить. ‚се равно ни черта из тебЯ не получитсЯ, можешь
мне поверить. •оть, по крайней мере, не мелькай перед глазами, ступай в угол
и молчи в трЯпочку. ’оже мне гений! ‡наешь, сколько ты мне стоишь? € на  кой
черт Я тебЯ, дурака, пою-кормлю. †алкий  прихлебале!  ‚  те  годы  развелось
великое множество подражателей королевичу, приезжавших из деревни  в  Њоскву
за славой. €м казалось, что слава королевича легкаЯ, дешеваЯ.  Љоролевич  их
презирал, но все же ему льстило такое поклонение. ЉажетсЯ, ни один  из  этих
несчастных, свихнувшихсЯ на  эфемерной  литературной  славе  королевичевских
эпигонов так и не выписалсЯ в сколько-нибудь приличного поэта.
     ‚се они сгинули после смерти своего божества. €ные из  них  по  примеру
королевича наложили на себЯ руки.
     Ћбиженный подражатель, утираЯ  рукавом  слезы,  удалилсЯ.  Њы  остались
втроем - королевич, соратник и Я. Љоролевич  подошел  ко  мне,  обнЯл  и  со
слезами на глазах сказал с непередаваемой болью в голосе, почти  шепотом:  -
„руг мой, друг мой, Я очень и очень болен! ‘ам не знаю, откуда  взЯлась  эта
боль. Ћн произносил  слово  "очень"  как-то  изломанно,  со  своим  странным
акцентом. ‚ыходило ""чень, о"чень, иочень"... ‘лова  эти  были  сказаны  так
естественно, по-домашнему жалобно, что мы сначала не понЯли, что это и  есть
первые  строки  новой  поэмы.  Џотом  он  встал,  прислонилсЯ  к  притолоке,
полузакрыл свои вдруг помутневшие глаза смертельно раненного человека, может
быть даже животного  -  оленЯ,-  и  своим  особым,  надсадным,  со  странным
акцентом голосом произнес:
     - ’о ли ветер свистит над пустым и безлюдным полем, то ль, как  рощу  в
сентЯбрь, осыпает мозги алкоголь.  ѓолова  моЯ  машет  ушами,  как  крыльЯми
птица. …й нашее ноги маЯчить больше невмочь. —ерный человек, черный, черный,
черный человек на кровать ко мне садитсЯ, черный человек спать не  дает  мне
всю ночь.
     ’олько тут мы понЯли, что это начало поэмы.
     "—ерный человек" он произносил с особенным  нажимом,  еще  более  ломаЯ
Язык:
     "—ьорный, чьорный, чьорный, человек, ч'лавик"...
     Љоролевич вздрогнул и стал озиратьсЯ, как бы увидев невдалеке  от  себЯ
ужасный призрак. Њороз тронул мои волосы. ‘ерое лицо  соратника  побледнело.
Џоэма называлась "—ерный человек".
     - —ерный человек водит пальцем по мерзкой книге и, гнусавЯ  надо  мной,
как над усопшим монах, читает мне  жизнь  какого-то  пройдохи  и  забулдыги,
нагонЯЯ на душу тоску и страх. —ерный человек, черный, черный...
     ‘лезы текли по щекам королевича, когда он произносил слово "черный"  не
через """, а через "о"-чорный, чорный, чорный, хотЯ  это  "о"  было  как  бы
разбавлено мучительно тЯгучим """.
     —орный, чорный, чорный.
     —то делало это слово еще более  ужасным.  ќто  был  какой-то  страшный,
адский вариант пушкинского.
     "...воспоминаниЯ безмолвно предо мной свой длинный развивают свиток;  и
с отвращением читаЯ жизнь мою, Я трепещу и  проклинаю  и  горько  жалуюсь  и
горько слезы лью, но строк печальных не смываю".
     џ уже упоминал, что ‹ев ’олстой,  читаЯ  это  стихотворение,  всегда  с
особенным упорством и значением  вместо  "строк  печальных"  говорил  "строк
постыдных".
     Џоэма королевича "—ерный человек" была полна строк именно не печальных,
но постыдных, которых поэт не мог и не хотел смыть, уничтожить.
     "...Ќе знаю, не помню, в одном селе, может в Љалуге, а может в  ђЯзани,
жил  мальчик  в  простой  крестьЯнской  семье,  желтоволосый,   с   голубыми
глазами... € вот стал он взрослым, к тому ж поэт, хоть  и  небольшой,  но  с
ухватистой силою, и какую-то женщину сорока с лишним  лет  называл  скверной
девочкой и своею милою".
     Љоролевич стоЯл, прислонЯсь к притолоке, и как бы  исповедовалсЯ  перед
нами, не жалеЯ себЯ и выворачиваЯ наизнанку свою душу. Њы были потрЯсены. Ћн
продолжал:
     - ...—ерный человек! ’ы прескверный гость. ќта  слава  давно  про  тебЯ
разноситсЯ. џ взбешен, разъЯрен, и летит моЯ трость прЯмо  к  морде  его,  в
переносицу...
     Љоролевич вдруг как-то отпрЯнул и сделал Яростный выпад, как будто бы и
впрЯмь у него в руке была длиннаЯ остраЯ  трость  с  золотым  набалдашником.
Џотом он долго молчал, поникнув головой. Ђ затем почти шепотом промолвил:
     - ...ЊесЯц умер, синеет в окошко рассвет. Ђх ты, ночь!  —то  ты,  ночь,
наковеркала? џ в цилиндре стою. Ќикого со мной нет.  џ  один...  €  разбитое
зеркало...
     ‡вездообразнаЯ трещина разбитого зеркала как бы прошла через наши души.
Љакой неожиданный конец!  ЋказываетсЯ,  поэт  сам  как  в  горЯчечном  бреду
разговаривал со своим двойником, вернее сам с собой. „ействительно,  у  него
имелсЯ цилиндр,  привезенный  из-за  границы,  и  чернаЯ  накидка  на  белой
шелковой подкладке, нарЯд, в котором  парижские  щеголи  некогда  ходили  на
спектакли-гала в ѓрандопера.
     Ћднажды в первые дни нашей дружбы королевич поЯвилсЯ в  таком  плаще  и
цилиндре, и мы шлЯлись всю ночь по знакомым, а  потом  по  бульварам,  пугаЯ
редких  прохожих  и  извозчиков.  Ћсобенно  испугалсЯ  один  дрЯхлый  ночной
извозчик на углу ’верского  бульвара  и  Ќикитских  ворот,  стоЯвший,  уныло
поджидаЯ седоков, возле еще не отремонтированного дома с зиЯющими  провалами
выбитых  окон  и  черной  копотью  над  ними  -  следами   ноЯбрьских   дней
семнадцатого года.
     ’еперь там построено новое здание ’Ђ‘‘.
     €звозчик дремал на козлах. Љоролевич  подкралсЯ,  вскочил  на  переднее
колесо и заглЯнул в лицо старика, пощекотав ему бороду. €звозчик  проснулсЯ,
увидел господина в цилиндре и, вероЯтно, подумал, что спЯтил: еще со  времен
покойного царЯ-батюшки не видывал он таких седоков. - „авай, старче,  садись
на дрожки, а Я  сЯду  на  козлы  и  лихо  тебЯ  прокачу!  •очешь?  -  сказал
королевич. - ’ы что! Ќе замай! -  крикнул  в  испуге  извозчик.-  Ќе  хватай
вожжи! €шь фулиган! Џозову милицию,- прибавил он, не на шутку рассердившись.
Ќо королевич вдруг улыбнулсЯ прЯмо в бородатое лицо извозчика такой  доброй,
ласковой и озорной улыбкой, его детское личико под черной  трубой  шелкового
цилиндра осветилось таким простодушием, что извозчик вдруг и  сам  засмеЯлсЯ
всем своим беззубым ртом, потому что королевич совсем по-ребЯчьи показал ему
Язык, после чего они - королевич и извозчик - трижды  поцеловались,  как  на
пасху.  €  мы  еще  долго  слышали  за  собой  бормотание  извозчика  не  то
укоризненное, не то поощрительное, перемежающеесЯ  дребезжащим  смехом.  ќто
были золотые денечки нашей легкой дружбы. ’огда он еще был похож на вербного
херувима.  ’еперь  перед  нами  стоЯл  все  тот  же  кудрЯвый,  голубоглазый
знаменитый поэт, и на лице его лежала тень мрачного вдохновениЯ.  Њы  обмыли
новую поэму, то есть выпили водки и закусили копченой рыбой.  Ќо  расстатьсЯ
на этом казалось невозможным. Љоролевич еще раз прочитал "—ерного человека",
и мы отправились все вместе по знакомым и незнакомым, где поэт снова и снова
читал "—ерного человека", пил не  закусываЯ,  наслаждаЯсь  успехом,  который
имела его новаЯ поэма.
     “спех был небывалый. ‚торое рождение поэта.
     Љонечно, Я не смог не потащить королевича к ключику,  куда  мы  Явились
уже глубокой ночью. Љлючик с женой жили в одной квартире вместе  со  старшим
из будущих авторов "„венадцати стульев" (другом, не братом!)  и  его  женой,
красавицей  художницей  родом  из  нашего  города.  ЏоЯвление   среди   ночи
знаменитого поэта произвело переполох. „о сих пор, кажетсЯ,  никто  из  моих
друзей не видел живого королевича. „амы наскоро оделись, напудрились, взбили
волосы. Љлючик и  друг  натЯнули  штаны.  ‚се  собрались  в  общей  комнате,
наиболее приличной в этой запущенной квартире в одном из глухих переулков  в
районе ‘ретенских ворот. ‚ пЯтый пли шестой раз Я слушал "—ерного человека",
с каждым разом он правилсЯ мне все больше и больше. “же  совсем  захмелевший
королевич читал свою поэму, еле  держась  па  ногах,  делаЯ  длинные  паузы,
испуганно озираЯсь и выкрикиваЯ излишне громко отдельные строчки, а другие -
еле слышным  шепотом.  Љончилось  это  внезапной  дракой  королевича  с  его
провинциальным поклонником, который опЯть поЯвилсЯ и сопровождал  королевича
повсюду, как верный пес. €х стали разнимать. †енщины  схватились  за  виски.
Љоролевич сломал этажерку, с которой посыпались  книги,  разбилась  какаЯ-то
вазочка. …го пытались успокоить, по он был  уже  невменЯем.  …го  навЯзчивой
идеей в такой стадии опьЯнениЯ было стремление немедленно мчатьсЯ куда-то  в
ночь, к ‡инке и бить ей морду. "‡инка" была его перваЯ  любовь,  его  бывшаЯ
жена, родившаЯ ему двоих  детей  и  потом  ушедшаЯ  от  него  к  знаменитому
режиссеру. Љоролевич никогда не  мог  с  этим  смиритьсЯ,  хотЯ  прошло  уже
порЯдочно времени. џ думаю, это  и  была  та  сердечнаЯ  незаживающаЯ  рапа,
котораЯ, по моему глубокому убеждению, как Я уже говорил,  лежала  в  основе
творчества каждого таланта.
     “ Љомандора тоже:
     "‚ы говорили: "„жек ‹ондон, деньги, любовь, страсть",- а Я одно  видел:
вы - „жиоконда, которую надо украсть! € украли".
     “ всех у пас в душе была украденнаЯ „жиоконда.
     Њы с трудом вывели  королевича  из  разгромленной  квартиры  па  темный
‘ретенский бульвар с полуоблетевшими деревьЯми, уговариваЯ его  успокоитьсЯ,
но он продолжал бушевать. Ћсипшим голосом  он  пыталсЯ  кричать:  -  €  этот
подонок...  это  ничтожество...  жалкий  актеришка..   паршивый   ’реплев...
трепло... Ћн вполз как змеЯ в мою семью... изображал из себЯ нищего гениЯ...
џ его, подлеца, кормил, поил... Ћн как собака спал у нас под  столом...  как
последний шелудивый пес... € увел от менЯ ‡инку... Џотихоньку, как вор...  и
забрал моих детей... Ќет!.. Љ черту!.. €дем сейчас же  все  вместе  бить  ей
морду!.. ЌесмотрЯ на все уговоры, он вдруг вырвалсЯ из  наших  рук,  ринулсЯ
прочь и исчез в осенней тьме бульвара "бить морду ‡инке".
     Њы остались втроем: соратник, ключик и Я. Њы понЯли, что королевича уже
ничто не спасет: он погибнет от белой горЯчки или однажды, сам не  сознаваЯ,
что он делает, повеситсЯ, о чем он часто говорил  во  хмелю.  —то  мы  могли
поделать? ќто был рок. ЏроклЯтие. Љоролевич был любимцем правительства.  …го
лечили. „елали все  возможное.  ЋтправлЯли  неоднократно  в  санатории.  …го
берегли как национальную ценность. Ќо он отовсюду вырывалсЯ.
     - ‚от Љомандор другое дело. Љомандор никогда...-  сказал  соратник.-  “
Љомандора совсем другой характер. Ћн  настоЯщий  человек,  строитель  нового
мира... революционер...
     Њы согласились: Љомандор никогда не...
     Ќо почему же соратник, ближайший друг Љомандора,  комфут,  вдруг  ни  с
того ни с сего каким-то таинственным  образом  противопоставил  судьбы  этих
двух, таких разных,  гениев?  „умаю,  что  подсознательно  он  уже  и  тогда
предвидел конец Љомандора, его  самоуничтожение.  ‚едь  Љомандор  много  раз
говорил об этом в  своих  стихах,  но  почему-то  никто  не  придавал  этому
значениЯ. Љлючик молчал. џ понЯл его молчание среди этой  темной  московской
ночи на бульваре: его сердце тоже терзал незаживающий рубец любви и  измены.
џ вспомнил, как тогда он приехал из •арькова в Њоскву  ко  мне  в  Њыльников
переулок. Ћн был прилично одет,  выбрит,  его  голова,  вымытаЯ  шампунем  в
парикмахерской, придавала ему решительность, независимость. ќто уже  не  был
милый дружок, а мужчина с твердым подбородком, однако Я  чувствовал,  что  в
нем горит все та же сердечнаЯ рана. Ћдин из первых вопросов,  заданных  мне,
был вопрос, виделсЯ ли Я уже с дружочком и где она поселилась с  колченогим.
џ рассказал ему все что знал. Ћн нахмурилсЯ, как бы  прикусив  польский  ус,
которого у него не было, что  еще  больше  усилило  его  сходство  с  отцом.
Ќесколько дней он занималсЯ устройством своих дел, а потом вдруг вернулсЯ  к
мысли о дружочке. џ понЯл, что он  не  примирилсЯ  о  потерей  и  собираетсЯ
боротьсЯ за свое счастье. Ћднажды, пропадаЯ где-то весь  день,  он  вернулсЯ
поздно ночью и сказал: - џ несколько часов простоЯл возле их  дома.  Ћкно  в
третьем этаже было освещено. Ћранжевый мещанский абажур. Ќаконец Я увидел ее
профиль, поднЯтую руку, метнулись волосы.  …е  силуэт  обращалсЯ  к  кому-то
невидимому. Ћна разговаривала со злым духом. џ не удержалсЯ и позвал ее. Ћна
подошла к окну и опустила штору. џ могу  поручитьсЯ,  что  в  этот  миг  она
побледнела. џ еще постоЯл некоторое времЯ под уличным фонарем,  и  моЯ  тень
корчилась на тротуаре. Ќо штора по-прежнему висела не шевелЯсь. џ  ушел.  Џо
крайней мере, Я теперь знаю, где они живут.  —тото  в  этой  сцене  было  от
Њериме,- не удержалсЯ ключик от литературной реминисценции. - Њы  ее  должны
украсть. ’аким образом, было решено второе, после Њака, похищение  дружочка.
Ќо на этот раз Я не рискнул идти  в  логово  колченогого:  слишком  это  был
опасный противник, не то что Њак. Ќе  говорЯ  уж  о  том,  что  он  считалсЯ
намного выше  нас  как  поэт,  над  которым  незримо  витала  зловещаЯ  тень
ѓумилева, некогда охотившегосЯ вместе с колченогим в  экваториальной  Ђфрике
на львов и носорогов, не говорЯ уж о его таинственной  судьбе,  заставлЯвшей
предполагать самое  ужасное,  он  ЯвлЯлсЯ  нашим  руководителем,  идеологом,
человеком, от которого, в конце концов,  во  многом  зависела  наша  судьба.
Џереведенный из столицы “краины в Њоскву, он стал еще на одну ступень выше и
продолжал  неуклонно  подниматьсЯ  по  административной  лестнице.  ‚   этом
отношении по сравнению с ним мы были пигмеи. ‚ нем  угадывалсЯ  демонический
характер. Ћднако по твердому, скульптурному подбородку ключика Я понЯл,  что
он решилсЯ вступить в борьбу с великаном. Љлючик стоЯл посередине комнаты  в
Њыльниковом переулке, расставив ноги в новых  брюках,  недавно  купленных  в
•арькове, в позе маленького „авида перед огромным ѓолиафом.  Ћн  великодушно
отказалсЯ от моей помощи и  решил  действовать  самостоЯтельно.  Ћн  надолго
исчезал из дому, вел таинственные  переговоры  по  телефону,  часто  посещал
парикмахерскую, изредка даже гладил брюки утюгом на моем  письменном  столе,
любовалсЯ на себЯ в зеркале, и в  конце  концов  однажды  у  нас  в  комнате
поЯвилась наша Њанон ‹еско. Ћна  была  по-прежнему  хорошенькаЯ,  смешливаЯ,
нарЯдно одетаЯ,  пахнущаЯ  духами  "‹ориган"  Љоти,  которые  продавались  в
маленьких пробирочках прЯмо с рук московскими потаскушками,  обосновавшимисЯ
на тротуаре возле входа в универсальный магазин, не  утративший  еще  своего
дореволюционного названиЯ "Њюр и Њерилиз". …сли раньше  дружочек  имела  вид
совсем молоденькой девушки, то теперь  в  ней  проглЯдывало  нечто  дамское,
правда еще не слишком Явственно. ’акими обычно  выглЯдЯт  бедные  красавицы,
недавно вышедшие замуж за богатого, еще не освоившиесЯ с  новым  положением,
но уже научившиесЯ носить дамские аксессуары: перчатки,  сумочку,  кружевной
зонтик, вуалетку. Ћна нежно, даже, кажетсЯ, со слезами на глазах, словно  бы
вырвавшись из плена, целовала своего вновь обретенного ключика, ерошила  ему
шевелюру, обнимала,  называла  дружком  и  слоником  и  заливалась  странным
смехом. —то касаетсЯ колченогого, то о нем как бы по молчаливому уговору  не
упоминалось. ‚месте с дружочком к нам  вернулась  наша  бродЯчаЯ  молодость,
когда мы на  случайных  квартирах  при  свете  коптилки  читали  только  что
вышедшее "‚се сочиненное" Љомандора - один из первых стихотворных сборников,
выпущенных молодым ‘оветским государством на плохой, тонкой, почти туалетной
бумаге. Ѓоже мой, как мы тогда упивались этими стихами с  их  гиперболизмом,
метафоричностью, необыкновенными составными рифмами, разорванными  строчками
и сумасшедшими ритмами революции. "„ней бык пег. Њедленна лет арба. Ќаш  бог
- бег, сердце наше барабан".
     Њы выучили наизусть "‹евый марш" с его
     "‹евой! ‹евой! ‹евой!" Њы хором читали:
     "‘то пЯтьдесЯт миллионов мастера этой поэмы имЯ. ЏулЯ - ритм.  ђифма  -
огонь из зданиЯ в здание. ‘то  пЯтьдесЯт  миллионов  говорЯт  губами  моими.
ђотационкой шагов, в булыжном верже площадей отпечатано это издание".
     Ќас восхищало как нечто невообразимо прекрасное, неслыханное:
     "‚ыйдь не из звездного нежного ложа, боже железный, огненный боже, боже
не Њарсов, Ќептунов и ‚ег, боже из мЯса, бог-человек!.."
     "...пули погуще по оробелым! ‚ гущу бегущим грЯнь, парабеллум"...
     ‘реди странной, враждебной нам  стихии  нэпа,  бушующего  в  Њоскве,  в
комнате на Њыльниковом переулке на один миг мы как бы  вернулись  в  забытый
нами мир отгремевшей революции. Љак будто бы жизнь начиналась снова. € снова
вокруг нас шли по черным ветвЯм  мертвых  деревьев  тайные  соки,  обещавшие
вечную весну.
     ...€менно в этот миг кто-то постучал в окно. ‘тук был такой, как  будто
постучали костЯшками мертвой руки. Њы обернулись  и  увидели  верхнюю  часть
фигуры колченогого, уже шедшего мимо окон своей нырЯющей  походкой,  как  бы
выбрасываЯ  вперед  бедро.  ‘оломеннаЯ  шлЯпаканотье  на  затылке.   Џрофиль
красивого мертвеца. „линное белое лицо.
     •од к нам вел через ворота.  Њы  ждали  звонка.  „ружочек  прижалась  к
ключику. Ћднако звонка не последовало.
     - ЌепонЯтно,- сказал ключик.  -  ‚полне  понЯтно,-  оживленно  ответила
дружочек.- џ его хорошо изучила. Ћн стеснЯетсЯ  войти  и  теперь,  наверное,
сидит где-нибудь во дворе и ждет, чтобы Я к нему  выскочила.  -  Ќи  в  коем
случае! - резко сказал ключик. Ќо надо же было что-то  делать.  џ  вышел  во
двор и увидел два бетонных звена канализационных  труб,  приготовленных  длЯ
ремонта, видимо, еще  с  дореволюционных  лет.  Ћдно  звено  стоЯло.  „ругое
лежало. Ћба уже немного  ушли  в  землю,  поросшую  той  травкой  московских
двориков с протоптанными тропинками, которую так любили изображать на  своих
небольших полотнах московские пейзажисты-передвижники.
     ...Ќесколько тополей.  Џочерневший  от  времени,  порванный  веревочный
гамак висел перед желтым флигелем. Ћн свидетельствовал о мучительно  длинной
череде многолетних затЯжных  дождей.  Ќо  теперь  сквозь  желтоватые  листьЯ
кленов светило грустное солнце,  и  весь  этот  старомосковский  поленовский
дворик, сохранившийсЯ на задах нашего многоэтажного доходного  дома,  служил
странным фоном длЯ изломанной фигуры колченогого, сидевшего на одном из двух
бетонных звеньев.
     Ќечто сюрреалистическое.
     Ћн сидел понуро, выставив вперед свою искалеченную,  плохо  сгибающуюсЯ
ногу в щегольском желтом полуботинке от ‡еленкина. ‚ообще он  был  хорошо  и
даже  щеголевато  одет  в  стиле  крупного  администратора   того   времени.
ЉультЯпкой обрубленной руки, видневшейсЯ в глубине  рукава,  он  прижимал  к
груди свое канотье, в другой же руке, бессильно повисшей над травой,  держал
увесистый  комиссарский  наган-самовзвод.   …го   наголо   обритаЯ   голова,
шафранножелтаЯ, как дынЯ, с шишкой, блестела от пота, а глаза  были  раскосо
опущены. “зкий рот иезуитски кривилсЯ, и вообще в его как бы вдруг еще более
постаревшем лице чудилось нечто католическое, может быть униатское, и вместе
с тем украинское, мелкопоместное. Ћн поднЯл на менЯ потухший взор и,  назвав
менЯ официально по имени-отчеству, то и  дело  заикаЯсь,  попросил  передать
дружочку, которую тоже назвал как-то церемонно по имени-отчеству,  что  если
она  немедленно  не  покинет  ключика,  названного  тоже  весьма  учтиво  по
имени-отчеству, то он здесь же у нас во дворе  выстрелит  себе  в  висок  из
нагана. Џока он все это говорил, за высокой каменной стеной заиграла дрЯхлаЯ
шарманка, доживавшаЯ свои последние дни, а потом раздались  петушиные  крики
петрушки. ™емЯщие звуки уходЯщего старого мира. ‚ероЯтно, они  извлекали  из
глубины сознаниЯ колченогого его стихи:
     "†изнь моЯ, как летопись, загублена, киноварь не вьетсЯ по письму.  Ќу,
скажи: не знаешь, почему мне рука втораЯ не отрублена?"
     "Ќу застрелюсь, и это очень просто"...
     Љолченогий был страшен, как оборотень. џ вернулсЯ в комнату,  где  менЯ
ждали ключик и дружочек. џ сообщил им о том, что видел  и  слышал.  „ружочек
побледнела: - Ћн это сделает. џ его слишком хорошо знаю.  Љлючик  помрачнел,
опустил на грудь крупную голову с каменным подбородком. Ћднако  его  реакциЯ
на  мой  рассказ  оказалась  гораздо  проще,  чем  Я  ожидал.  -   ѓоспода,-
рассудительно  сказал  он,  скрестив   по-наполеоновски   руки,что-то   надо
предпринЯть. ’руп самоубийцы у нас во дворе. ‚ы  представлЯете  последствиЯ?
Ћтветственный работник стрелЯетсЯ почти на наших глазах! ‘ледствие. „опросы.
Џрокуратура. ‚ лучшем случае  общественность  заклеймит  нас  позором,  а  в
худшем... даже страшно подумать! Ќет,  нет!  Џока  не  поздно,  надо  что-то
предпринЯть.
     Ђ что можно было предпринЯть?  —ерез  некоторое  времЯ  после  коротких
переговоров, которые с колченогим вел  Я,  дружочек  со  слезами  на  глазах
простилась с ключиком, и, выглЯнув в окно, мы увидели,  как  она,  взЯв  под
руку ковылЯющего  колченогого,  удалЯетсЯ  в  перспективу  нашего  почему-то
всегда пустынного переулка.
     Ѓыло понЯтно, что это уже навсегда.
     Љровавый конец колченогого отдалилсЯ на  неопределенный  срок.  Ќо  все
равно - он был обречен: недаром так мучительно-сумбурными  могли  показатьсЯ
его пророческие стихи.  Ћкончательный  разрыв  с  дружочком  ключик  наружно
перенес легко и просто. Ћн даже как бы несколько помолодел, будто  длЯ  него
началась втораЯ юность. Ќо наши отношениЯ с колченогим и дружочком, как  это
ни странно, ничуть  не  изменились.  Њы  по-прежнему  были  дружны  и  часто
встречались. Њы с ключиком были неразлучны до тех пор, пока он  не  женилсЯ.
Ќо и его женитьба ничего не изменила. Њы были оба внутренне одиноки, оба  со
шрамами от первой неудачной любви. Ќо никто этого не замечал. Џоследние годы
Њыльникова переулка, о котором Я еще расскажу более обстоЯтельно, оставили в
моей душе навсегда неизгладимый  след,  как  перваЯ  любовь.  —истые  пруды.
–ветущие  липы.  ЉондитерскаЯ  Ѓартельса  в  большом  прЯничном  доме  стилЯ
модерн-рюс на углу Џокровки, недалеко от аптеки, сохранившейсЯ с петровского
времени. Љинотеатр "‚олшебные грезы", куда  мы  ходили  смотреть  ковбойские
картины,  мелькающие  ресницы  Њери  Џикфорд,  развороченную  походку  —арли
—аплина в тесном сюртучке, морские маневры -  окутанные  дымом  американские
дредноуты с мачтами, решетчатыми  как  ќйфелева  башнЯ...  Ђ  позади  бывшаЯ
гренадерскаЯ казарма,  где  в  восемнадцатом  году  восставшие  левые  эсеры
захватили в плен „зержинского. ‚ том  же  доме,  где  помещались  "‚олшебные
грезы",  горевшие  по   ночам   разноцветными   электрическими   лампочками,
находилось и то прекрасное, что называлось у нас с легкой  руки  ключика  на
ломаном французском Языке "экутэ ле  богемьен",  что  должно  было  означать
"слушать цыган". Џока из окон "‚олшебных грез" долетали звуки  фортепьЯнного
галопа, крашеные двери пивной то и дело визжали на блоке, оттуда на морозный
воздух вылетали облака пара, и  фигуры  в  драповых  пальто  с  каракулевыми
воротниками то и дело по двое, по трое бочком спасались  от  снежных  вихрей
там, где на помосте уже рассаживалсЯ пестрый цыганский хор. Њы с ключиком  в
надвинутых на глаза кепках, покрытых снегом, входили  в  эту  второразрЯдную
пивнушку, чувствуЯ себЯ по меньшей мере гусарами, примчавшимисЯ на тройке  к
"џру".слушать цыган. ‘тоит ли описывать после ‹ьва ’олстого цыганские песни,
надрывавшие души не одного  поколениЯ  русских  людей?  ‘тоит  ли  описывать
ночную метель - от неба до земли,-раскачиванье предутренних фонарей,  отчего
всЯ улица нырЯла, как сорвавшийсЯ с ЯкорЯ корабль, и тени убегавших  от  нас
цыганок с узелками под мышкой, в которых они несли своим  детЯм-цыганЯтам  в
Џетровский парк еду, полученную в трактире? ЃесплоднаЯ погонЯ  за  неземной,
выдуманной цыганской любовью. …динственно что  стоит  вспомнить,  это  слова
ключика по поводу одной старойпрестарой, но могучей  цыганки,  сидевшей  как
идол в первом рЯду хора, посередине, с длинными буклЯми по сторонам  грубого
мужского лица. ‚идимо, она была хозЯйкой и повелительницей хора. Ќечто вроде
пчелиной матки. - ’ы знаешь, на кого она похожа?  -  спросил  ключик.  -  Ќа
кого? Ћн сделал  длинную  паузу,  во  времЯ  которой  несколько  раз  окунул
подбородок в пивную пену, и наконец торжественно провозгласил: - Ћна  похожа
на „жонатана ‘вифта! ‘лово "‘вифт" его не удовлетворЯло. …му непременно надо
было произнести эффектное - „жонатан. Ћднажды в присутствии Љомандора ключик
не  удержалсЯ  и  произнес  с  пафосом:  -  Џротуберанец!  Љомандор   слегка
поморщилсЯ, вокруг его рта поЯвились складки, и  он  сказал:  -  Џослушайте,
ключик, а вы не могли бы выражатьсЯ менее  помпезно?  Љлючик  стал  обидчиво
объЯснЯть,  что   слово   "протуберанец"   вполне   научное   и   обозначает
астрономическое Явление, свЯзанное со структурой солнечной  короны,  на  что
Љомандор только безнадежно махнул рукой.
     "...ночью снежной и мЯтежной чей-то струнный перебор" - и  тени  саней,
летЯщих к "џру", и звон колокольчика, и шорох крупных бубенцов...
     ...’ак мы некоторое времЯ и жили с ключиком...
     Ќо не думайте, что Я описываю двух бездельников, оторванных  от  жизни,
от революции. ќто совсем не так.  Њы  много  и  усердно  работали  в  газете
"ѓудок",  предназначенной  длЯ   рабочих-железнодорожников.   Џо   странному
стечению обстоЯтельств в "ѓудке"  собралась  компаниЯ  молодых  литераторов,
которые впоследствии стали, смею сказать, знаменитыми  писателЯми,  авторами
таких произведений, как "ЃелаЯ гвардиЯ",  "„ни  ’урбиных",  "’ри  толстЯка",
"‡ависть",   "„венадцать    стульев",    "ђоковые    Яйца",    "„ьЯволиада",
"ђастратчики", "Њастер  и  Њаргарита"  и  много,  много  других.  ќти  книги
писались по вечерам и по ночам, в то времЯ как  днем  авторы  их  сидели  за
столами в редакционной комнате и быстро строчили на полосках газетного срыва
статьи,  заметки,  маленькие  фельетоны,   стихи,   политические   памфлеты,
обрабатывали читательские письма и, наконец, составлЯли счета за проделанную
работу. Љаждый  такой  счет  должна  была  подписать  заведующаЯ  финансовым
отделом, стараЯ большевичка из ленинской гвардии  еще  времен  "€скры".  ќта
толстаЯ пожилаЯ дама в  вЯзаной  кофте  с  оторванной  нижней  пуговицей,  с
добрым, но измученным финансовыми заботами  лицом  и  юмористической,  почти
гоголевской фамилией - не буду ее здесь упоминать - брала  счет,  пристально
его рассматривала и чесала поседевшую голову кончиком ручки, причем глаза ее
делались грустными, как у жертвенного животного, назначенного на заклание. -
Ќеужели все это вы умудрились настрочить за одну неделю? - спрашивала она, и
в этой фразе как бы слышалсЯ осторожный вопрос: не приписали ли вы  в  своем
счете что-нибудь лишнего? ‡атем она  тЯжело  вздыхала,  отчего  ее  обширнаЯ
грудь  еще  больше  надувалась,  и,  обтерев  перо  о  юбку,  макала  его  в
чернильницу и писала на счете  сбоку  слово  "выдать".  Ђвтор  брал  счет  и
собиралсЯ поскорее покинуть кабинет,  но  она  останавливала  его  и  добрым
голосом огорченной матери спрашивала: - Џослушайте, ну на  что  вам  столько
денег? Људа вы их деваете? ќти, в сущности,  скромные  выплаты  казались  ей
громадными суммами. Људа вы их деваете? Њогли ли мы с ключиком  ответить  на
ее вопрос? Ћна бы ужаснулась. ‚едь мы  были  одиноки,  холосты,  вокруг  нас
бушевал нэп... Ќаконец, "экутэ ле богемьен" - это ведь  было  не  даром!  Њы
молчали. Ћна огорченно махала рукой. ‚ самом  деле,  что  она  могла  о  нас
подумать? Ѓеспартийные, без роду без племени, неизвестно  откуда  взЯвшиесЯ,
сомнительно одетые, с развЯзными  манерами  газетной  богемы...  Џравда,  не
лишенные  литературного  таланта...  €  этим-то,  в  общем,   подозрительным
личностЯм приходилось выдавать свЯтые партийные деньги. Ћна так  привыкла  к
понЯтию "партийнаЯ касса", что всЯкие деньги считала партийными  и  отдавать
их на сторону считала чуть ли не преступлением перед революцией.  ЏодписываЯ
наши счета, она  как  бы  делала  вынужденную  уступку  новой  экономической
политике. ‘ волками жить - по-волчьи выть.  …е  можно  было  понЯть.  Љлючик
зарабатывал больше нас всех. Ћн вообще родилсЯ под счастливой  звездой.  …го
все любили. - —то вы умеете? - спросили его, когда он, приехав из •арькова в
Њоскву, пришел наниматьсЯ в "ѓудок". - Ђ что вам надо? - Ќам надо  стихи  на
железнодорожные  темы.  -  Џожалуйста.  Џолучив  материал  о  непорЯдках  на
каком-то железнодорожном разъезде, ключик, как был  в  расстегнутом  пальто,
сел за редакционный стол, бросил кепку под стул  и  через  пЯтнадцать  минут
вручил  секретарю  редакции  требуемые  стихи,   написанные   его   крупным,
разборчивым, круглым почерком. ‘екретарь прочел и  удивилсЯ  -  как  гладко,
складно, а главное, вполне на  тему  и  политически  грамотно!  Џосле  этого
возник вопрос: как стихи подписать? - Џодпишите  как  хотите,  хотЯ  бы  "Ђ.
Џушкин",- сказал ключик,- Я не тщеславный. - “ нас  есть  ходовой,  дежурный
псевдоним ‡убило, под  которым  мы  пускаем  материалы  разных  авторов.  Ќе
возражаете? - ‚алЯйте. —ерез месЯц ходовой редакционный псевдоним  прогремел
но всем железнодорожным линиЯм, и ‡убило стал уже не серым анонимом, а одним
из самых популЯрных пролетарских сатирических  поэтов,  едва  ли  не  затмив
славу  „емьЯна  Ѓедного.  Љлючик-‡убило  оказалсЯ  бесценной  находкой   длЯ
"ѓудка". ‘инеглазый и Я со своими маленькими  фельетонами  на  внутренние  и
международные темы потонули в сиЯнии славы  ‡убилы.  Љак  мы  ни  старались,
придумываЯ длЯ себЯ броские псевдонимы - и ЉрахмальнаЯ Њанишка,  и  Њитрофан
ѓорунца, и Ћливер ’вист,- ничто не могло помочь. Џростой, совсем не броский,
даже скучный псевдоним ‡убило стал в "ѓудке" номером  первым.  Љогда  ‡убилу
необходимо было выехать  по  командировке  на  какую-нибудь  железнодорожную
станцию, ему давали отдельный вагон! Ћн часто брал  менЯ  с  собой  на  свои
триумфальные выступлениЯ, приглашаЯ "в  собственный  вагон",  что  было  длЯ
менЯ, с одной стороны, комфортабельно, но с другой - грызло мое  честолюбие.
Љлючик-‡убило  выступал  со  своими  знаменитыми  буриме   перед   тысЯчными
аудиториЯми прЯмо  в  паровозных  депо,  имеЯ  не  меньший  успех,  чем  наш
харьковский  дурак,  некогда  сделавший  свою  служебную  карьеру   стишками
молодого ключика.
     Ќо в "ѓудке" произошло еще одно чудо.
     ‚ числе молодых, приехавших с юга в  Њоскву  за  славой,  оказалсЯ  наш
общий друг, человек во многих отношениЯх замечательный. Ћн был  до  кончиков
ногтей  продуктом  западной,  главным  образом  французской   культуры,   ее
новейшего искусства - живописи, скульптуры, поэзии. Љаким-то образом ему уже
был известен Ђполлинер, о котором мы (даже птицелов) еще не  имели  понЯтиЯ.
‚о всем его облике было нечто неистребимо западное. Ћн одевалсЯ как все  мы:
во что бог послал. € тем не менее он Явно выделЯлсЯ. „аже самаЯ обыкновеннаЯ
рыночнаЯ кепка приобретала  на  его  голове  парижский  вид,  а  пенсне  без
ободков, сидЯщее на его странном носу и как бы  скептически  поблескивающее,
его негритЯнского  склада  губы  с  небольшой  черничной  пигментацией  были
настолько  космополитичны,  что  воспринЯть  его  как  простого   советского
гражданина казалось очень трудным. Њежду тем среди всех нас, одержимых духом
революции, он, быть может, был наиболее революционно-советским. Ћн дружил  с
наследником (так мы назовем одного из нашей литературной компании),  который
и привел его к нам в  агитотдел  Ћдукросты,  а  потом  и  в  так  называемый
коллектив поэтов, где он (назовем его просто друг), хотЯ  большей  частью  и
молчаливо, но весьма неравнодушно, принимал  участие  в  наших  литературных
спорах.
     Њы полюбили его, но никак не могли определить, кто же он  такой:  поэт,
прозаик, памфлетист, сатирик? ’огда еще не существовало понЯтиЯ эссеист.
     ‚о всЯком случае, было Ясно, что он принадлежит к  левым,  даже,  может
быть, к кубо-футуристам. Ќечто маЯковское  всегда  витало  над  ним.  ‚  нем
чувствовалсЯ  острый  критический  ум,  тонкий  вкус,  и   втайне   мы   его
побаивались, хотЯ свои Язвительные суждениЯ он высказывал чрезвычайно редко,
в форме коротких замечаний "с места", всегда очень  верных,  оригинальных  и
зачастую убийственных. …му  был  свойствен  афористический  стиль.  Ћднажды,
сдавшись на наши просьбы, он прочитал  несколько  своих  опусов.  Љак  мы  и
предполагали, это было  нечто  среднее  между  белыми  стихами,  ритмической
прозой, пейзажной  импрессионистической  словесной  живописью  и  небольшими
философскими отступлениЯми. ‚ общем, нечто весьма своеобразное, ни на что не
похожее, но очень пластическое и впечатлЯющее, ничего общего  не  имеющее  с
упражнениЯми провинциальных декадентов. ‘ейчас, через много лет, мне  трудно
воспроизвести по памЯти хотЯ бы один из его опусов. Џомню только что-то, где
по Ярко-зеленому лугу бежали красные кентавры, как бы написанные Њатиссом, и
молнии ложились на темном горизонте, в  это  была  вечнаЯ  весна  или  нечто
подобное... Њожете себе представить, каких трудов  стоило  устроить  его  на
работу в Њоскве. Ћ печатании его произведений,  конечно,  не  могло  быть  и
речи. Џришлось порЯдочно повозитьсЯ, прежде чем  мне  не  пришла  на  первый
взглЯд безумнаЯ идеЯ повести его наниматьсЯ в "ѓудок". - Ђ что он  умеет?  -
спросил  ответственный  секретарь.  -  ‚се  и  ничего,-  сказал  Я.  -   „лЯ
железнодорожной  газеты  это  маловато,-  ответил  ответственный  секретарь,
легендарный Ђвгуст Џотоцкий, последний из  рода  польских  графов  Џотоцких,
подобно ”еликсу „зержинскому примкнувший к революционному  движению,  старый
большевик, политкаторжанин, совесть революции,  на  вид  грозный,  с  наголо
обритой, круглой, как Ядро, головой и со сложением  борца-тЯжеловеса,  но  в
душе нежный добрЯк, преданный товарищ и друг всей нашей компании.-  ‚ы  менЯ
великодушно извините,- обратилсЯ он к другу, которого Я привел к  нему,-  но
как у вас насчет правописаниЯ? “меете вы изложить свою мысль грамотно?  ‹ицо
друга покрылось пЯтнами. Ћн был очень самолюбив. Ќо он сдержалсЯ и  ответил,
прищурившись: - ‚ принципе пишу без грамматических ошибок. - ’огда мы  берем
вас правщиком,- сказал Ђвгуст. Ѓыть правщиком значило приводить в годный длЯ
печати вид поступающие в редакцию малограмотные  и  страшно  длинные  письма
рабочих-железнодорожников.  Џравщики  стоЯли   на   самой   низшей   ступени
редакционной  иерархии.  €х  материалы  печатались  петитом   на   последней
странице, на так называемой  четвертой  полосе;  дальше  уже,  кажетсЯ,  шли
расписаниЯ поездов и похоронные объЯвлениЯ.
     „ругу  вручили  пачку  писем,  вкривь  и  вкось  исписанных  чернильным
карандашом.  „руг  отнессЯ  к  этим  неразборчивым   каракулЯм   чрезвычайно
серьезно. Ћн уважал рабочий  класс,  невиновный  в  своей  безграмотности  -
наследии   дореволюционного   прошлого.   Ћбычно   правщики   ограничивались
исправлением  грамматических  ошибок   и   сокращениЯми,   придаваЯ   письму
незатейливую форму небольшой газетной  статейки.  „руг  же  поступил  иначе.
‚ылущив из письма самую суть, он создал совершенно новую  газетную  форму  -
нечто вроде прозаической эпиграммы размером не  более  десЯти  -  пЯтнадцати
строчек в две колонки. Ќо зато каких строчек! Ћни  были  просты,  доходчивы,
афористичны и в то же времЯ изысканно  изЯщны,  а  главное,  насыщены  таким
юмором, что буквально через несколько дней четвертаЯ полоса, которую до  сих
пор никто не  читал,  вдруг  сделалась  самой  любимой  и  заметной.  „ругие
правщики сразу же в меру своих дарований воспринЯли блестЯщий стиль друга  и
стали  ему  подражать.  ’аким  образом,  возникла  совершенно  новаЯ   школа
обработчиков, перешедшаЯ на более высшую ступень газетной иерархии.
     ќто  была  маленькаЯ  газетнаЯ  революциЯ.   ‘тарые   газетчики   долго
вспоминали невозвратимо далекие  золотые  дни  знаменитой  четвертой  полосы
"ѓудка". ‘оздатель же этого новаторского газетного стилЯ  так  и  осталсЯ  в
этой области неизвестным, хотЯ через несколько  лет  в  соавторстве  с  моим
братишкой  снискал  мировую  известность,  о  чем   своевременно   и   будет
рассказано.
     Џока  же  мне  не  хочетсЯ  расставатьсЯ  с  ключиком,  с   Њыльниковым
переулком, с его особым поэтическим миром, где наши свободные  мнениЯ  могли
не совпадать с общепринЯтыми, где длЯ нас не существовало авторитетов  и  мы
независимо судили об исторических событиЯх, а о великих людЯх просто  как  о
соседЯх  по  квартире.  Ћ  ‹ьве  ’олстом  и  Ќаполеоне  судили  строго,   но
справедливо, не делаЯ скидок на всемирную славу.  Ќекоторых  из  великих  мы
совсем не признавали. Њного читали. Љое-чем чрезмерно  восхищались.  Љое-что
напрочь отвергали. ‘ловом, позволЯли себе "колебать мировые струны".
     ‚округ нас бушевали политические страсти. Ѓуржуазный  мир  еще  не  мог
смиритьсЯ с победой ЋктЯбрьской революции. ‚олны ненависти катились на нас с
‡апада. ‘оветскаЯ власть с каждым днем мужала, но  ей  все  еще  приходилось
преодолевать множество препЯтствий. ‘егоднЯ трудно себе  представить,  но  в
стране была безработица и в  Њоскве  работала  Ѓиржа  труда.  ‘реди  бурь  и
потрЯсений рождалось могучее государство рабочих и крестьЯн. ЏоЯвились новые
формы общественного сознаниЯ,  производственных  отношений.  ќпоха  ‚еликого
Џоиска. ‚се несло на себе печать новизны. Ќовый кинематограф.  Ќовый  театр.
ЌоваЯ поэзиЯ. ЌоваЯ проза. ЌоваЯ живопись. Ќовые имена гремели  вокруг  нас.
Ќовые поэмы. Ќовые фильмы. ЌоваЯ техника. ЏоЯвились первые  радиоаппараты  -
самодельные Ящики с детекторными приемниками, и, надев на  голову  наушники,
можно было слышать  муравьиную  возню  неразборчивой  человеческой  речи  на
разных Языках и слабую музыку, бог весть  откуда  доносившуюсЯ  из  мирового
эфира в наш Њыльников переулок.
     Ќо все это как бы не имело к нам отношениЯ.
     Њы были неизвестны среди громких имен молодого  искусства.  Њы  еще  не
созрели длЯ славы. Њы еще  были  бутоны.  Ђполлон  еще  не  требовал  нас  к
свЯщенной жертве.  Њы  только  еще  разминали  пластический  материал  своих
будущих сочинений. Ђ то,  что  было  написано  нами  раньше,  преждевременно
умирало, едва успев родитьсЯ. Ћднако это нас нисколько не огорчало.
     Њожет быть, этим и восхищалсЯ Ѓрунсвик...
     Њы были в курсе всех  событий.  Њы  шагали  мимо  „ома  ‘оюзов,  где  в
Љолонном зале проходили политические процессы. Њы читали дискуссионные листы
газет, разворачиваЯ их прЯмо на улице, и ветер вырывал  их  у  нас  из  рук,
надуваЯ, как паруса.  Њы  посещали  знаменитую  первую  ‘ельскохозЯйственную
выставку в Ќескучном саду, где толпы крестьЯн, колхозников и  единоличников,
из всех союзных республик в  своих  национальных  одеждах,  в  тюбетейках  и
папахах,  оставЯ  павильоны  и  загоны  с  баснословными  свиньЯми,  быками,
двугорбыми верблюдами, от которых исходила  целебнаЯ  вонь  скотных  дворов,
толпились  на  берегу  разукрашенной   Њосквы-реки,   восхищаЯсь   маленьким
дюралевым "юнкерсом" на водЯных лыжах, который то поднималсЯ в воздух, делаЯ
круги над пестрым табором выставки, то садилсЯ на воду, бегущую синей  рЯбью
под дрЯхлым Љрымским мостом на  том  месте,  где  ныне  мы  привыкла  видеть
стальной висЯчий мост с натЯнутыми струнами креплений.
     "€ чего глазеет люд? ќка невидаль-верблюд! џ на "юнкерсе" каталсЯ, да и
то не удивлЯлсЯ".
     €менно   к    этому    периоду    нашего    творческого    бездействиЯ,
изнурительно-медленного созреваниЯ гражданского самосознаниЯ мне бы хотелось
отнести те отрывочные воспоминаниЯ о ключике на пороге его зрелости,  о  его
оригинальном  мышлении,  о  его  совершенно  невероЯтных  метафорах,  секрет
которых ныне утрачен, как утрачен секрет  химического  состава  неповторимых
красок мастеров старинной итальЯнской живописи, и по сей день не  потерЯвших
своей светЯщейсЯ свежести. ‚ероЯтно, здесь мы имеем дело  с  физиологическим
феноменом: особым  устройством  механизма  запоминаниЯ  в  мозговых  клетках
ключика, странным образом соединенного с механизмом ассоциативных свЯзей.
     Њетафора - это, в общем, довольно банальнаЯ форма поэтической речи. Љто
из писателей не пользовалсЯ метафорой! Ќо метафоры ключика отличаютсЯ  такой
невероЯтной ассоциативной сложностью, котораЯ уже не в  состоЯнии  выдержать
собственной сложности и доходит до примитивной, почти кухонной  простоты.  ‚
жизни он был так же метафоричен, как в своих произведениЯх.
     “же тЯжело больной, на пороге смерти он сказал врачам, переворачивавшим
его на другой бок: - ‚ы переворачиваете менЯ, как лодку. ЉажетсЯ,  это  было
последнее слово, произнесенное им коснеющим Языком.
     Ѓыть может, самаЯ его блестЯщаЯ  и  нигде  не  опубликованнаЯ  метафора
родилась как бы совсем случайно и по самому пустому поводу:  у  нас,  как  у
всЯких   холостЯков,    завелись    две    подружки-мещаночки    в    районе
‘адовой-’риумфальной, может  быть  в  районе  Њиусской  площади.  Ћдна  чуть
повыше,  другаЯ  чуть  пониже,  но  совершенно  одинаково  одетые  в   белые
батистовые платьица с кружевами, в  белых  носочках  и  в  белых  шлЯпках  с
кружевными полЯми. Ћдна была "моЯ", другаЯ - "его".  Њы  чудно  проводили  с
ними  времЯ,  что,  признатьсЯ,  несколько  смЯгчало  горечь  наших  прежних
любовных неудач. Ќаши юные подруги были малоразговорчивы, ненавЯзчиво нежны,
нетребовательны, уступчивы и не раздражали нас покушениЯми на более глубокое
чувство, о существовании которого, возможно, даже и не  подозревали.  €ногда
они приходили к нам в Њыльников переулок, никогда не опаздываЯ,  и  ровно  в
назначенный час обе поЯвлЯлись в начале переулка - беленькие и нарЯдные.
     (‚от видите, сколько мне пришлось потратить слов длЯ того,  чтобы  дать
понЯтие о наших молоденьких возлюбленных!)
     Ћднако ключик решил эту стилистическую задачу  очень  просто.  Ћднажды,
посмотрев в окно на садЯщеесЯ за крыши солнце, он сказал:  -  ‘ейчас  придут
флаконы. ’ак они у нас и оставались  на  всю  жизнь  под  кодовым  названием
флаконы, с маленькой буквы.
     Џо-моему, безукоризненно!
     Ћдно только слово - и все совершенно Ясно, всЯ, так  сказать,  картина.
Ќа этом можно и остановитьсЯ. Ћстальные метафоры ключика общеизвестны:  "Ћна
прошумела мимо менЯ, как ветка, полнаЯ цветов и листьев" - и т. д.  Ќаконец,
неизвестные "голубые глаза огородов".
     ЏоучаЯ менЯ, как надо  заканчивать  небольшой  рассказ,  он  сказал:  -
Њожешь закончить длинным, ни к чему не обЯзывающим придаточным предложением,
но так, чтобы оно заканчивалось пейзажной метафорой, нечто вроде того,  что,
идЯ по мокрой от недавнего ливнЯ земле, он думал о своей погибшей молодости,
и на него печально смотрели  голубые  глаза  огородов.  Ќепременно  эти  три
волшебных слова как заключительный аккорд.  "ѓолубые  глаза  огородов".  ќта
концовка спасет  любую  чушь,  которую  ты  напишешь.  Ћн  подарил  мне  эту
гениальную метафору, достойную известного пейзажа ‚ан ѓога, но до сих пор  Я
еще не нашел места, куда бы ее приткнуть. Ѓоюсь, что она так и останетсЯ как
неприкаЯннаЯ. Ќо ведь она  уже  и  так,  одна,  сама  по  себе  произведение
искусства и никакого рассказа длЯ нее не надо.
     —то же касаетсЯ классической ветки, полной цветов  и  листьев,  то  она
нашла место в одном из самых популЯрных сочинений ключика.  ќта  прошумевшаЯ
ветка,  полнаЯ  цветов  и  листьев,  вероЯтнее  всего  ветка  белой   акации
("...белой  акации  гроздьЯ  душистые  вновь  аромата  полны"),   была   той
неизлечимой душевной болью, которую ключик пронес через всю свою жизнь после
измены дружочка, подобно Љомандору, у которого украли его „жиоконду  еще  во
времена "Ћблака в штанах".
     ...тщетные поиски навсегда утраченной первой любви, попытки  как-то  ее
воскресить, найти ей замену...
     Љонечно, этой заменой не могли стать длЯ нас флаконы, так же  незаметно
исчезнувшие, как и поЯвившиесЯ, не оставив после себЯ никакого  следа,  даже
запаха. Ѓоже мой, сколько еще потом поЯвлЯлось и исчезало подобных флаконов,
получавших, конечно, другие кодовые названиЯ, изобретенные  ключиком  вместе
со мной в Њыльниковом переулке. ’ак как это мое  сочинение  -  или,  вернее,
лекциЯ - не имеет  ни  определенной  формы,  ни  хронологической  структуры,
которую Я не признаю, а ЯвлЯетсЯ  продуктом  мовизма,  придуманного  мною  в
счастливую минуту, то Я считаю вполне естественным рассказать в  этом  месте
обо всех изобретенных нами кодовых названиЯх,  облегчавших  нам  определение
разных знакомых женских типов. Ќо прежде хочетсЯ привести кусочек из  письма
Џушкина ‚Яземскому 1823 года из Ћдессы в Њоскву.  Њожет  быть,  это  прольет
некоторый свет на мовизм, а  также  на  литературный  стиль  моих  сочинений
последних десЯтилетий.  ‚от  что  писал  Џушкин:  "...џ  †елал  бы  оставить
русскому  Языку  некоторую  библейскую  похабность.  џ  не  люблю  видеть  в
первобытном  нашем  Языке  утонченности.  ѓрубость  и  простота  более   ему
пристали. Џроповедую из внутреннего убеждениЯ, но по привычке пишу иначе..."
     ‹омаю эту привычку. €так:
     высший  тип  женщины  -  небожительница:  красавица,  по   преимуществу
блондинка с бриллиантами в ушах, нежных  как  розовый  лепесток,  в  длинном
вечернем платье о оголенной  спиной,  стройнаЯ,  длинноногаЯ,  в  серебрЯных
туфельках, накрашеннаЯ, напудреннаЯ, поражающаЯ длиной загнутых  ресниц,  за
решеткой которых наркотически блестЯт глаза, благоухающаЯ духами Љоти,  даже
ѓерлена,- на узкой руке с малиновыми  ноготками  золотые  часики,  осыпанные
алмазами, в сумочке пудреница с зеркальцем  и  пуховка.  Џродукт  нэпа.  Ћна
неприкосновенна и недоступна длЯ нашего брата. …е можно видеть в "Њетрополе"
вечером. Ћна танцует танго, фокстрот или тустеп с  одним  из  своих  богатых
поклонников  вокруг  ресторанного  бассейна,  где  при  свете   разноцветных
электрических лампочек плавают как бы  написанные  Њатиссом  золотые  рыбки,
плещет небольшой фонтанчик. ЃогинЯ, сошедшаЯ с неба на землю лишь длЯ  того,
чтобы люди не забывали о существовании мимолетных видений  и  гениев  чистой
красоты. ‚ начале вечера она недоступна и холодна, как  мрамор,  а  в  конце
нечаЯнно напиваетсЯ, падает в бассейн, а  два  ее  кавалера  в  смокингах  с
помощью метрдотелЯ, тоже в смокинге, под руки волокут ее  к  выходу,  причем
она хохочет, рыдает, с ее ресниц течет чернаЯ краска и шлейф  крепдешинового
платьЯ оставлЯет на паркете длинный след, как от мокрого веника.
     ‘ледом за небожительницей в ранге  красавиц  идет  хорошенькаЯ  девушка
более современного полуспортивного  типа,  в  кофточке  джерси  с  короткими
рукавами,  с  Ямочками  на  щеках  и  на  локотках,  чаще   всего   азартнаЯ
любительница пинг-понга, имеющаЯ у нас  кодовое  название  "Ђй-дабль-даблью.
Ѓлеск домен. ‘топ! ‹ью!".
     („ань американизму ‹евого фронта двадцатых годов: из стихов соратника.)
     Џосле ай дабль-даблью идет таракуцка (происходит  от  румынского  слова
"тартакуца", то есть маленькаЯ  высушеннаЯ  тыквочка,  величиной  с  Яблоко,
превратившегосЯ у нас в южнорусское  слово  "таракуцка"  -  любимаЯ  игрушка
маленьких  деревенских  детей).  …сли  ее  потрЯсти,  в  середине   зашуршат
высушенные семечки. ’аракуцки были наиболее  распространенным  у  нас  типом
молоденьких, хорошеньких, круглолицых девушек, чаще всего из рабочего класса
- продавщиц, вагонных проводниц, работниц заводов и  фабрик,  наполнЯвших  в
часы пик московские улицы.  Ћни  были  большие  модницы,  хотЯ  и  одевались
стандартно: лихо  надетые  набекрень  белые  суконные  беретики,  аккуратные
короткие  пиджачки  на  стройных  миниатюрных  фигурках,  нарЯдный   носовой
платочек, засунутый в рукав, на плотных ножках туфельки-танкетки, в  волосах
сбоку пластмассоваЯ заколка. Ћни были самостоЯтельны, независимы,  улыбчивы;
их всегда можно было видеть  вечером  под  светЯщимисЯ  уличными  часами,  в
ожидании свиданьЯ с каким-нибудь красавцем или даже  с  немолодым  советским
служащим, улизнувшим от бдительного ока супруги. €х еще называли "фордики" в
честь первых такси, недавно поЯвившихсЯ на  улицах  Њосквы.  ЏризнатьсЯ,  из
всех видов красавиц они были  длЯ  нас  самые  привлекательные,  конечно  не
считаЯ флаконов. ’аракуцки были маленькие  московские  парижанки,  столичные
штучки, то, что когда-то во ”ранции называлось "мидинетки",  их  не  портило
даже то, что пальчики на руках и ногах  у  них  были  как  бы  не  до  конца
прорезаны, вроде некоторых видов сдобного печеньЯ,  надрезанного  по  краЯм.
‚идимо, создаваЯ их, бог очень торопилсЯ и не вполне закончил свою работу.
     ‡а таракуцками шли женщины неприЯтные, и среди них самый неприЯтный тип
был холера - тощаЯ, очень черноброваЯ, с плохими  зубами,  висЯщими  космами
прЯмых волос и пронзительным индюшачьим голосом. Љак ни странно,  но  бывали
случаи, когда небожительница  перерождалась  в  холеру,  а  холера  каким-то
образом преображалась в небожительницу, но это случалось крайне редко.  ‡ато
между таракуцками и ай дабль-даблью было больше сходства, и мужчины  нередко
их путали, что, впрочем, не приносило им особых  огорчений.  Ѓыл  еще  более
возвышенный и одухотворенный тип холеры,- с пЯтнами черных глазных впадин  и
страстно раскинутыми, как  бы  распЯтыми  руками,  как  известный  барельеф,
высеченный на длинной кладбищенской стене. €, наконец, первый день твореньЯ.
Ћчень молоденькаЯ,  рано  созревшаЯ,  малограмотнаЯ,  с  неразвитой  речевой
артикулЯцией, испуганными  глазами  на  толстом  свекловично-багровом  лице,
каким-то образом, чаще  всего  случайно,  очутившаЯсЯ  в  большом  городе  и
показывающаЯ прохожим листок бумаги, на котором  каракулЯми  написан  адрес,
который она разыскивает. Џервый день  твореньЯ  чаще  всего  превращалась  в
нЯньку (нЯньки в то времЯ еще не перевелись), в  железнодорожную  сторожиху,
держащую в руке зеленый флажок, но чаще  всего  поступала  на  фабрику  и  с
течением времени превращалась в таракуцку. Ѓыли еще какие-то  разновидности,
открытые мною с ключиком, но Я уже о них забыл. €мелись также типы и мужчин,
но перечислЯть их  не  стоит,  так  как  все  они  ЯвлЯлись  длЯ  нас  игрой
воображениЯ, выходцами из старого мира, заимствованными  из  дореволюционной
классической литературы. ‚се это было длЯ  нас  литературной  игрой,  вечной
тренировкой наблюдательности, в особенности  же  упражнением  в  сравнениЯх.
Ћднажды мы так заигрались в эту игру в сходства, что  ключик,  рассердившись
не на шутку, закричал:
     - Ѓудем считать, что все похоже на все,  и  кончим  это  метафорическое
мучение! ‚ чем-то он, конечно, был прав. Ќо Я думаю, что подобного рода игра
ума, которой мы занимались чуть ли не с  гимназических  лет,  сослужила  нам
впоследствии, когда мы стали всерьез писателЯми, большую службу.
     ...Я чувствовал, что ключик никак не может забыть ту, котораЯ  еще  так
недавно прошумела в его жизни, как ветка, полнаЯ цветов и  листьев.  Џодобно
Џрусту, искавшему  утраченное  времЯ,  ключик  хотел  найти  и  восстановить
утраченную любовь. Ћн смоделировал образ ушедшего от него дружка,  искал  ей
замену,  его  душа  находилась  в  состоЯнии   вечного   тайного   любовного
напрЯжениЯ, которое ничем не могло разрешитьсЯ. ’о, что он так упорно искал,
оказалось под боком, рЯдом, в Њыльниковом  переулке,  почти  напротив  наших
окон. ЊоЯ комната была проходным двором. ‚ ней всегда, кроме нас с ключиком,
временно жило множество наших приезжих друзей. Ќекоторое времЯ  жил  с  нами
вечно бездомный и неустроенный художник,  брат  друга,  прозванный  за  цвет
волос рыжим. „руг говорил про него, что когда он идет по улице своей нервной
походкой  и  размахивает  руками,  то  он  похож  на  манифестацию.   ‚полне
допустимое преувеличение. ’ак вот этот самый рыжий художник откуда-то достал
куклу, изображающую годовалого ребенка, вылепленную совершенно реалистически
из папье-маше и одетую в короткое розовое  платьице.  Љукла  была  настолько
художественно выполнена, что в двух шагах ее нельзЯ было отличить от  живого
ребенка. Ќаша комната находилась в первом этаже, и мы часто забавлЯлись тем,
что,  открыв  окно,  сажали  нашего  годовалого  ребенка  на  подоконник  и,
дождавшись, когда в переулке  поЯвлЯлсЯ  прохожий,  делали  такое  движение,
будто наш ребенок вываливаетсЯ из окна. ђаздавалсЯ отчаЯнный крик прохожего,
что и требовалось доказать. ‘коро слава о чудесной кукле распространилась по
всему району —истых прудов. Љ нашему окну стали подходить любопытные,  просЯ
показать искусственного ребенка. Ћднажды, когда ключик сидел на подоконнике,
к нему подошли две девочки из нашего переулка - уже не девочки, но еще и  не
девушки, то, что покойный Ќабоков назвал "нимфетки", и одна из них  сказала,
еще несколько по-детски шепелЯвЯ: - Џокажите нам куклу. Љлючик посмотрел  на
девочку, и ему показалось, что это то самое, что он  так  мучительно  искал.
Ћна не была похожа на дружочка. Ќо она была ее улучшенным подобием - моложе,
свежее,  прелестнее,  невиннее,  а  главное,  по  ее  фаЯнсовому  личику  не
скользила ветренаЯ улыбка изменницы, а личико это  было  освещено  серьезной
любознательностью школьницы, быть может  совсем  и  не  отличницы,  но  зато
честной и порЯдочной четверочницы.  ’ут  же  не  сходЯ  с  места  ключик  во
всеуслышание  поклЯлсЯ,  что  напишет  блистательную  детскую  книгу-сказку,
красивую,  роскошно  изданную,  в   коленкоровом   переплете,   с   цветными
картинками, а на титульном листе будет напечатано, что книга  посвЯщаетсЯ...
Ћн спросил у девочки имЯ, отчество и фамилию; она добросовестно их сообщила,
но, кажетсЯ, клЯтва ключика на нее не произвела  особенного  впечатлениЯ.  “
нее  не  была  настолько  развита  фантазиЯ,  чтобы  представить  свое   имЯ
напечатанным на роскошной подарочной книге  знаменитого  писателЯ.  ‚едь  он
совсем еще был не знаменитость, а всего лишь, с ее точки  зрениЯ,  немолодой
симпатичный сосед по переулку, не больше. Ћн стал за ней ухаживать как некий
добрый дЯдЯ, что выражалось в потоке метафорических комплиментов, остроумных
замечаний, которые пропадали даром, так как их  не  могла  оценить  скромнаЯ
чистопруднаЯ девочка, едва вышедшаЯ из школьного  возраста.  „ело  дошло  до
того, что ключик пригласил  ее  с  подругой  в  упомЯнутое  уже  здесь  кино
"‚олшебные  грезы"  на  ленту  с  ѓарри  Џилем;  девочки  получили   большое
удовольствие, в особенности  от  того,  что  ключик  купил  им  мороженое  с
вафлЯми, которое они бережливо облизывали со всех сторон во времЯ сеанса.
     Ћдним словом, роман не получилсЯ: слишком велика  была  разница  лет  и
интеллектов. Ќо обещанную книгу ключик стал писать, рассчитываЯ,  что,  пока
он ее напишет, пока  ее  примут  в  издательстве,  пока  художник  изготовит
иллюстрации, пока книга выйдет в свет, пройдет года два или три,  а  к  тому
времени  девочка  созреет,  поймет,  что  он  гений,   увидит   напечатанное
посвЯщение  и  заменит  ему  дружочка.  ЃольшаЯ   часть   расчетов   ключика
оправдалась.  Ћн  написал  нарЯдную  сказку  с  участием  девочки-куклы;  ее
иллюстрировал  (по  протекции   колченогого)   один   из   лучших   графиков
дореволюционной ђоссии, „обужинский, на титульном листе четким шрифтом  было
отпечатано посвЯщение, однако девичьЯ фамилиЯ девочки, превратившейсЯ за это
времЯ в прелестную девушку, изменилась на  фамилию  моего  младшего  братца,
приехавшего  из  провинции  и  успевшего  прижитьсЯ  в  Њоскве,  в  том   же
Њыльниковом переулке. Ћн сразу же влюбилсЯ в хорошенькую соседку, но не стал
ее обольщать словесной шелухой, а начал за ней ухаживать по  всем  правилам,
как заправский жених, имеющий серьезные намерениЯ: он  водил  ее  в  театры,
рестораны, кафе "Ѓитые сливки" на Џетровке за церковкой, которой  уже  давно
не существует и куда водил своих возлюбленных также Љомандор - очень  модное
место в Њоскве,провожал на извозчике домой, дарил цветы и шоколадные наборы,
так что вскоре в моей  комнате  в  Њыльниковом  переулке  шумно  сыграли  их
свадьбу, на которой ключик, несмотрЯ на то,  что  изрЯдно  выпил,  вел  себЯ
вполне корректно, хотЯ и сделал  робкую  попытку  наскандалить,  после  чего
счастливые   молодожены   поселились   в   небольшой   квартирке,    которую
предусмотрительно нанЯл мой положительный брат.
     ‚ообще  в  нашей  семье  он  всегда   считалсЯ   положительным,   а   Я
отрицательным.
     ‚ скором времени мой брат стал знаменитым писателем, так что девочка  с
Њыльникова переулка ничего не потерЯла и была вполне счастлива.
     Љонечно, вас интересует, каким образом мой брат  прославилсЯ?  Ћб  этом
стоит рассказать подробнее, тем более  что  мне  часто  задают  вопрос,  как
создавалсЯ роман "„венадцать стульев", переведенный  на  все  Языки  мира  и
неоднократно ставившийсЯ в кино многих стран.
     ...џ встаю и,  отстранЯЯ  микрофон,  который  всегда  менЯ  раздражает,
начинаю свой рассказ с описаниЯ авторов "„венадцати  стульев"  -  сначала  Я
говорю о друге, а потом о брате: - Њой брат, месье и медам, был на шесть лет
моложе менЯ, и Я хорошо помню,  как  мама  купала  его  в  корыте,  пахнущем
распаренным  липовым  деревом,  мылом  и  отрубЯми.  “  него  были  закисшие
китайские глазки, и он издавал ротиком жалобные звуки - кувакал,- вследствие
чего и получил название наш кувака. ‡атем Я говорю студентам о нашей  семье,
о  рано  умершей  матери  и  об  отце,  окончившем  с   серебрЯной   медалью
Ќовороссийский университет, ученике прославленного византииста,  профессора,
академика Љондакова;  говорю  о  нашей  семейной  приверженности  к  великой
русской литературе и папиному книжному шкафу, где  как  величайшие  ценности
хранились  двенадцатитомнаЯ  "€сториЯ  государства  ђоссийского"  Љарамзина,
полное собрание сочинений Џушкина, ѓоголЯ,  —ехова,  ‹ермонтова,  Ќекрасова,
’ургенева, ‹ескова, ѓончарова и так далее. џ рассказываю, как у нас в  семье
ценилсЯ юмор и как мой  братец,  еще  будучи  гимназистом  приготовительного
класса, сочинЯл смешные рассказы - вполне детские, но уже обещавшие  большой
литературный талант. ‚се это Я говорю длЯ того, чтобы подвести  аудиторию  к
пониманию источников юмора, которым пронизаны "„венадцать стульев". џ говорю
довольно свЯзно, повторЯЯ уже много раз говоренное, а в это же самое  времЯ,
как бы пересекаЯ друг друга по разным направлениЯм и  в  разных  плоскостЯх,
передо мной поЯвлЯютсЯ цветные изображениЯ, таинственным образом возникающие
из прошлого, из настоЯщего, даже из будущего,порождение еще  не  разгаданной
работы множества  механизмов  моего  сознаниЯ.  ѓоворю  одно,  вижу  другое,
представлЯю третье, чувствую четвертое, не могу вспомнить пЯтое, и  все  это
совмещаетсЯ с тем материальным миром, в сфере которого Я нахожусь  в  данный
миг: маленький золотой карандашик в руке, голубые  прописи  между  линейками
большой  тетради,  переделкинскаЯ   зелень   за   окном,   сильно   тронутаЯ
сентЯбрьской желтизной, или же наоборот  -  свинцовое  майское  небо,  лужи,
покрытые рыбьими глазами весеннего дождЯ.
     ...и еще много непознанного в  психике,  над  чем  всю  жизнь  трудилсЯ
Џавлов и гадал ”рейд.
     ‡апись ћ. Џ. ”ролова, сообщеннаЯ в книге ‘. „. Љаминского "„инамическое
нарушение коры головного мозга", Њ., 1948, стр.  195-196:  "Џавлов  говорил:
когда Я думаю о ”рейде и о себе, мне представлЯютсЯ две партии горнорабочих,
которые начали копать железнодорожный  туннель  в  подошве  большой  горы  -
человеческой психики. ђазница состоит, однако, в том, что ”рейд взЯл немного
вниз и зарылсЯ в дебрЯх бессознательного, а мы  добрались  уже  до  света...
€зучаЯ ЯвлениЯ иррадиации и концентрации торможениЯ в  мозгу,  мы  по  часам
можем ныне проследить, где началсЯ интересующий нас нервный процесс, куда он
перешел, сколько времени там оставалсЯ и в какой срок вернулсЯ  к  исходному
пункту. Ђ ”рейд может гадать о внутренних  состоЯниЯх  человека.  Ћн  может,
пожалуй, стать основателем новой религии".
     Џочему  же  Я  обращаюсь  к  этим  молодым  итальЯнцам  или   французам
славистам,  студентам  и  студенткам,   которые   стараютсЯ   записать   мою
неорганизованную речь в  свои  блокноты,  а  сам  Я  смотрю  -  быть  может,
последний раз в жизни - в окно на средневековый двор  старинного  Њиланского
университета, на белые и черные статуи,  на  аркады,  окружающие  невероЯтно
просторный двор, но при этом почему-то думаю  о  судьбе  старых  европейских
деревьев, которым опоздавшаЯ весна  не  позволЯет  еще  зазеленеть,-  черных
многовековых  деревьев,  вечно  преследующих  менЯ  по   дорогам   Ѓрабанта,
”ландрии, “эльса, Ќормандии, Џьемонта, ‹омбардии?.. Ћдни  из  них  бегут  за
мной и не могут догнать; другие убегают от менЯ за горизонт, и Я не могу  их
догнать. Ќо все они кажутсЯ мне лишь черными скелетами, хотЯ Я и знаю, что в
них надежно теплитсЯ зеленаЯ жизнь, никогда  их  не  покидающаЯ;  летом  она
бушует,  осенью  начинает  осторожно  прЯтатьсЯ,  зимой  таинственно   спит,
прикидываЯсь мертвой, в корневых сосудах,  в  капиллЯрах,  среди  возрастных
колец сердцевины, но никогда не умирает, вечно живет.
     ‹ето умирает. Ћсень умирает. ‡има - сама смерть. Ђ весна постоЯнна. Ћна
живет бесконечно в недрах вечно изменЯющейсЯ  материи,  только  менЯет  свои
формы.
     ‘амаЯ волнующаЯ форма - это миг, предшествующий поЯвлению первой зелени
на черноте  Якобы  мертвых  древесных  развилок.  Њожет  быть,  это  март  в
Ђлександровском парке, где мама, всЯ  чернаЯ,  как  и  деревьЯ  вокруг  нас,
стоЯла возле мертвого розариума, и черный ветер с морЯ  нес  над  трепещущим
орлиным пером ее шлЯпы грузные  дождевые  облака,  и  все  в  мире  казалось
мертвым, между тем как весна незримо, как жизнь  моего  еще  не  родившегосЯ
братишки, уже где-то трепетала, и билось маленькое сердечко. Ѓрат приехал ко
мне в Њыльников переулок с юга, вызванный моими отчаЯнными письмами.  Ѓудучи
еще почти совсем мальчишкой, он служил в уездном уголовном розыске, в отделе
по борьбе с бандитизмом, свирепствовавшим на юге. Ђ что ему еще  оставалось?
Ћтец умер. џ уехал в  Њоскву.  Ћн  осталсЯ  один,  не  успев  даже  окончить
гимназию. Џесчинка в вихре революции. ѓде-то в степЯх Ќовороссии он  гонЯлсЯ
на обывательских лошадЯх за бандитами - остатками разгромленной петлюровщины
и  махновщины,  особенно  свирепствовавшими   в   районе   еще   не   вполне
ликвидированных немецких колоний. џ понимал, что в  любую  минуту  он  может
погибнуть от пули из бандитского обреза. Њои отчаЯнные письма в конце концов
его убедили. Ћн поЯвилсЯ уже не мальчиком, но  еще  и  не  вполне  созревшим
молодым человеком, жгучим брюнетом,  юношей,  вытЯнувшимсЯ,  обветренным,  с
почерневшим от новороссийского загара, худым, несколько монгольским лицом, в
длинной, до. пЯт, крестьЯнской свитке, крытой поверх черного бараньего  меха
синим грубым сукном, в юфтевых сапогах и кепке агента уголовного розыска. Ћн
поселилсЯ у менЯ. …го все времЯ мучило, что он живет, ничем не занимаЯсь, на
моих хлебах. Ћн решил поступить на службу. Ќо куда? ‚ стране  все  еще  была
безработица.  “  него  имелись  отличные  рекомендации  уездного  уголовного
розыска, и он пошел с ними в московский уголовный розыск, где ему предложили
место, как вы думаете, где? - ни более  ни  менее  как  в  Ѓутырской  тюрьме
надзирателем в больничном отделении. Ћн сообщил мне об этом не без некоторой
гордости, прибавив, что теперь больше не будет мне в тЯгость.  џ  ужаснулсЯ.
...мой родной брат, мальчик  из  интеллигентной  семьи,  сын  преподавателЯ,
серебрЯного медалиста Ќовороссийского университета,  внук  генерал-майора  и
вЯтского   соборного   протоиереЯ,   правнук   героЯ   Ћтечественной   войны
двенадцатого года, служившего в  войсках  Љутузова,  Ѓагратиона,  ‹анжерона,
атамана Џлатова, получившего четырнадцать  ранений  при  взЯтии  „рездена  и
ѓамбурга,- этот юноша, почти еще мальчик, должен будет за двадцать рублей  в
месЯц служить в Ѓутырках, открываЯ ключами больничные камеры,  и  носить  на
груди металлическую блЯху с номером!.. ЌесмотрЯ на все мои уговоры, брат  не
соглашалсЯ отказатьсЯ от своего намерениЯ и аккуратно стал ездить на трамвае
в Ѓутырки, до которых было настолько  далеко  от  Њыльникова  переулка,  что
приходилось два раза  пересаживатьсЯ  и  еще  одну  остановку  проезжать  на
дрЯхлом автобусе: получалось, что на один только проезд уходит почти все его
жалованье. џ настаивал, чтобы он бросил свою глупую затею. Ћн уперсЯ.  ’огда
Я  решил  сделать  из  него  профессионального  журналиста   и   посоветовал
что-нибудь написать на пробу. Ћн уперсЯ  еще  больше.  -  Ќо  почему  же?  -
спрашивал Я с раздражением. - Џотому что Я не умею,- почти со злобой отвечал
он. - Ќо послушай,  неужели  тебе  не  Ясно,  что  каждый  более  или  менее
интеллигентный, грамотный человек может что-нибудь написать? - —то именно? -
Ѓог мой, ну что-нибудь. - Љонкретно? - Њало ли...  Ќе  все  ли  равно...  ’ы
столько рассказывал забавных случаев из своей уголовной практики. Ќу  возьми
какой-нибудь сюжетец. - Ќапример? - Ќу, например, как вы там где-то в  уезде
накрыли какого-то типа по фамилии ѓусь, воровавшего казенные доски. -  џ  не
умею,- заскрипел зубами брат,  и  его  шоколадного  цвета  глаза  китайского
разреза свирепо сверкнули. ’огда Я решил употребить самое грубое средство. -
’ы что же это? ђассчитываешь  сидеть  у  менЯ  на  шее  со  своим  нищенским
жалованьем? Њой брат побледнел от оскорблениЯ, потом покраснел, но сдержалсЯ
и, еще сильнее стиснув зубы, процедил, с ненавистью глЯдЯ на менЯ: - •орошо.
џ напишу. ѓовори, что писать. - Ќапиши про ѓусЯ и доски. - ‘колько  страниц?
- спросил он бесстрастно. -  есть,-  сказал  Я,  подумав.  Ћн  сел  за  мой
письменный столик между двух окон, придвинул к себе бумагу, обмакнул перо  в
чернильницу и стал писать - не быстро, но и не медленно, как автомат, ни  на
минуту не отрываЯсь от писаниЯ, с Яростно-неподвижным лицом,  на  которой  Я
без труда прочел покорность и отвращение. Џримерно через час, не  сделав  ни
одной помарки и ни разу не передохнув, он исписал от начала до  конца  ровно
шесть страниц и, не глЯдЯ на  менЯ,  подал  свою  рукопись  через  плечо.  -
Џодавись! - тихо сказал он. “ него оказалсЯ четкий, красивый, мелкий почерк,
унаследованный  от  папы.  џ  пробежал  написанные  им  шесть  страниц  и  с
удивлением понЯл, что он совсем недурно владеет  пером.  ЏолучилсЯ  отличный
очерк, полный юмора и наблюдательности. џ тотчас отвез его на  трамвае  Ђ  в
редакцию "Ќакануне", дал секретарю, причем сказал: - …сли это  вам  даже  не
понравитсЯ, то все равно это надо напечатать. ‚ы понимаете - надо! Ћт  этого
зависит судьба человека.  ђукопись  полетела  на  "юнкерсе"  в  Ѓерлин,  где
печаталось  "Ќакануне",  и  вернулась  обратно   уже   в   виде   фельетона,
напечатанного в литературном приложении под псевдонимом, который Я ему  дал.
- ‡аплатите как можно больше,- сказал Я представителю московского  отделениЯ
"Ќакануне". Џосле этого Я отнес номер  газеты  с  фельетоном  под  названием
"ѓусь и доски" (а может быть, "„оски и  ѓусь")  на  Њыльников  и  вручил  ее
брату, который был  не  столько  польщен,  сколько  удивлен.  -  Џоезжай  за
гонораром,- сухо приказал Я. Ћн поехал и привез домой три отличных, свободно
конвертируемых червонца, то есть тридцать рублей,- валюту  того  времени.  -
Ќу,- сказал  Я,-  так  что  же  выгоднее:  служить  в  Ѓутырках  иди  писать
фельетоны? ‡а один час  сравнительно  легкой  и  чистой  работы  ты  получил
больше, чем за месЯц бездарных поездок в Ѓутырки.  Ѓрат  оказалсЯ  мальчиком
сообразительным и старательным, так что месЯца через два,  облазив  редакции
всех юмористических журналов Њосквы, веселый, общительный и обаЯтельный,  он
стал очень прилично зарабатывать, не отказываЯсь ни от каких  жанров:  писал
фельетоны в прозе и, к моему  удивлению,  даже  в  стихах,  давал  темы  длЯ
карикатур, делал под ними подписи, подружилсЯ со всеми  юмористами  столицы,
наведывалсЯ  в  "ѓудок",  сдал  казенный  наган  в   Њосковское   управление
уголовного розыска, отлично оделсЯ, немного пополнел,  брилсЯ  и  стригсЯ  в
парикмахерской с одеколоном, завел несколько приЯтных знакомств, нашел  себе
отдельную комнату, и однажды рано утром Я встретил его на Ѓольшой „митровке:
     ...он, видимо,  возвращалсЯ  после  ночных  похождений.  ’огда  еще  не
вывелись извозчики, и он ехал в открытом экипаже на дутиках  -  то  есть  на
дутых резиновых шинах,- модно одетый молодой человек, жгучий брюнет с  косым
пробором, со  следами  бессонной  ночи  на  красивом  добродушном  лице,  со
скользЯщей мечтательной улыбкой и слипающимисЯ счастливыми глазами.
     ЉажетсЯ, он спросоньЯ мурлыкал про себЯ что-то из своих любимых опер, а
к пуговице его пиджака был  привЯзан  на  длинной  нитке  красный  воздушный
шарик, сопровождавший его как ангел-хранитель и Ярко блестевший на  утреннем
московском солнышке.
     ЊенЯ он не заметил. Џроплыл мимо, мЯгко подпрыгиваЯ на дутиках, и Я как
старший брат, с одной стороны, был доволен,  что  из  него,  как  говоритсЯ,
"вышел человек", а с другой стороны,  чувствовал  некоторое  неодобрение  по
поводу его образа жизни, хотЯ сам вел себЯ в таком же духе,  если  не  хуже.
Ќаша встреча произошла на том самом месте, где несколько лет спустЯ Љомандор
назначил мне свидание, с тем чтобы накануне очередной октЯбрьской  годовщины
мы пошли в ЊЉ и там в отделе  пропаганды  сочинили  бы  вместе  стихотворные
лозунги длЯ праздничной  демонстрации  на  Љрасной  площади  после  военного
парада. ЏриглашаЯ менЯ на эту совместную поэтическую работу, Љомандор строго
заметил: - Ќо имейте в виду - это бесплатно.  ќто  наш  с  вами  гражданский
долг. ЊЉ помещалсЯ тут же  рЯдом,  в  том  особнЯке,  где  сейчас  находитсЯ
Џрокуратура ‘‘‘ђ, и мы сидели в пустой комнате агитпропа и сочинЯли лозунги,
которые потом, написанные на кумачовых полотнищах,  поплыли  над  толпой  по
улицам Њосквы, а потом через всю Љрасную площадь мимо  ЊавзолеЯ,  еще  в  то
времЯ деревЯнного. Џо странному стечению обстоЯтельств через  несколько  лет
на том же самом месте мы встретились с Љомандором, шагавшим на  голову  выше
остальных прохожих. Ћн только что написал "Њарш времени" длЯ своей "Ѓани"  и
тут же в такт  своим  чугунным  шагам  прочитал  его  мне:  видимо,  ему  не
терпелось лишний раз проверить его звучание среди шумной улицы революционной
Њосквы.
     "‚перед, времЯ! ‚ремЯ, вперед!"
     ќтот  кусок   города   сохранилсЯ   до   сих   пор   почти   в   полной
неприкосновенности, подобно тому как среди  обломков  моей  разрушающейсЯ  и
перестраивающейсЯ  памЯти  сохранилось  видение  Љомандора,   выбрасывающего
вперед   шагающие   ноги   с   задранными   тупыми   носами   башмаков,    и
клюквенно-красного, отражающего солнышко воздушного  шарика,  плывущего  над
экипажем моего брата, которому  в  недалеком  будущем  предстоЯло  сделатьсЯ
соавтором знаменитого на весь мир романа.
     ‘ейчас Я вам, синьоры, расскажу, каким образом поЯвилсЯ  на  свет  этот
роман.
     Џрочитав  где-то  сплетню,  что  автор  "’рех  мушкетеров"  писал  свои
многочисленные романы не один, а нанимал нескольких талантливых литературных
подельщиков, воплощавших  его  замыслы  на  бумаге,  Я  решил  однажды  тоже
сделатьсЯ  чем-то  вроде  „юма-пе'ра  и  командовать   кучкой   литературных
наемников. Ѓлаго в это времЯ мое воображение кипело и Я решительно не  знал,
куда девать сюжеты, ежеминутно приходившие мне в голову. ‘реди них  поЯвилсЯ
сюжет о бриллиантах, спрЯтанных во времЯ революции  в  одном  из  двенадцати
стульев гостиного гарнитура. ‘южет не бог весть какой, так как в  литературе
уже имелось "есть Ќаполеонов"  Љонан-„ойлЯ,  а  также  уморительно  смешнаЯ
повесть молодого, рано умершего советского писателЯ-петроградца ‹ьва  ‹унца,
написавшего о том, как некое буржуазное семейство бежит от советской  власти
за границу, спрЯтав свои бриллианты в платЯную щетку.
     Њаленький,  худенький,  с  прелестным  личиком  обреченного  на  раннюю
смерть, ‹ев ‹унц,  приведенный  Љавериным  в  Њыльников  переулок,  с  такой
серьезностью читал свою повесть, что мы буквально катались по полу от смеха.
     Ќу и еще кое-что в этом роде Я слышал в ту пору.
     ’огда Я носилсЯ со своей теорией движущегосЯ  героЯ,  без  которого  не
может обойтись ни один увлекательный роман: он дает возможность переноситьсЯ
в пространстве и включать в  себЯ  множество  происшествий,  что  так  любЯт
читатели. ’еперь-то Я знаю, что теориЯ моЯ ошибочна. ‘ейчас  у  менЯ  совсем
противоположное мнение: в хорошем романе (хотЯ Я и не признаю деление  прозы
на жанры) герой должен быть неподвижен, а обращатьсЯ вокруг него должен весь
физический мир, что и составит если не  галактику,  то,  во  всЯком  случае,
солнечную систему художественного произведениЯ.
     Ќу а  тогда,  увлекаЯсь  гоголевским  —ичиковым,  Я  считал,  что  сила
"Њертвых душ" заключаетсЯ в том, что ѓоголю удалось найти движущегосЯ героЯ.
‚ силу своей страсти  к  обогащению  —ичиков  принужден  все  времЯ  быть  в
движении - покупать у разных людей мертвые души. €менно это позволило автору
создать целую  галерею  человеческих  типов  и  характеров,  что  составлЯет
содержание его разоблачительной поэмы.
     Џоиски  бриллиантов,  спрЯтанных  в  одном   из   двенадцати   стульев,
разбросанных революцией по стране, давало, по моим соображениЯм, возможность
нарисовать сатирическую галерею современных типов времен  нэпа.  ‚се  это  Я
изложил моему другу и моему  брату,  которых  решил  превратить  по  примеру
„юма-пера в своих литературных негров: Я предлагаю тему,  пружину,  они  эту
тему разрабатывают,  облекают  в  плоть  и  кровь  сатирического  романа.  џ
прохожусь по их писанию рукой  мастера.  €  получаетсЯ  забавный  плутовской
роман, в отличие от „юма-пера выходЯщий под нашими тремЯ именами. Ђ  гонорар
делитсЯ поровну.
     Џочему Я выбрал своими неграми именно их - моего друга и  моего  брата?
Ќа это трудно ответить. ’ут, вероЯтно, сыграла известную роль моЯ  интуициЯ,
собачий нюх на таланты, даже еще не проЯвившиесЯ в полную силу. џ представил
себе их обоих - таких разных и таких Ярких - и понЯл, что  они  созданы  длЯ
того,  чтобы  дополнЯть  друг  друга.  Њое  воображение  нарисовало  некоего
двуединого гениЯ, вполне подходЯщего длЯ роли моего негра. „о этого днЯ  они
оба были, в общем, мало знакомы  друг  с  другом.  Ћни  вращались  в  разных
литературных сферах. џ предложил им  соединитьсЯ.  Ћни  не  без  любопытства
осмотрели друг друга с ног до головы. Њежду ними проскочила, как говоритсЯ в
старых романах, электрическаЯ искра. Ћни приветливо улыбнулись друг другу  и
согласились на мое предложение. ‚озможно, их прельстила  возможность  крупно
заработать; чем черт не шутит! Ќе знаю. Ќо они согласились. џ  же  уехал  на
‡еленый мыс  под  Ѓатумом  сочинЯть  водевиль  длЯ  •удожественного  театра,
оставив моим крепостным довольно подробный план будущего  романа.  Ќесколько
раз они присылали отчаЯнные телеграммы, просЯ указаний по  разным  вопросам,
возникающим во времЯ сочинениЯ романа. ‘начала Я отвечал им коротко:
     "„умайте сами".
     Ђ потом и совсем перестал  отвечать,  погруженный  в  райскую  жизнь  в
субтропиках, среди бамбуков, бананов, мандаринов, висЯщих  на  деревьЯх  как
маленькие зеленожелтые фонарики,  делЯ  времЯ  между  купаньем,  дольче  фар
ньенте и писанием "Љвадратуры крута". …ще почти  совсем  летнее  октЯбрьское
солнце, косые черноморские волны,  безостановочно  набегающие  на  плЯж,  те
самые волны, о которых по ту сторону ‡еленого мыса сочинЯл мулат, еще  более
посмуглевший на аджарском солнце, следующие строки:
     "...их много. €м немыслим счет. €х тьма. Ћни шумЯт  в  миноре.  Џрибой,
как вафли, их печет... ‚ родстве со всем,  что  есть,  уверЯсь  и  знаЯсь  с
будущим в быту, нельзЯ не  впасть  к  концу,  как  в  ересь,  в  неслыханную
простоту".
     Ѓоюсь, что к своему концу Я действительно впадаю  в  ересь  неслыханной
простоты. Ќо что же делать, если так случилось? ‚прочем, мовизм - это и есть
простота, но не просто простота, а именно неслыханнаЯ...
     ’ак пел мулат за ‡еленым мысом в Љобулетах -
     "...обнЯвшись, как поэт в работе, что в жизни порознь видно  двум,одним
концом ночное Џоти, другим - светЯщийсЯ Ѓатум"...
     Ќо  Я  пытаюсь  быть  пощаженным,  соединив  в  этом  своем   сумбурном
выступлении ересь сложности с ересью неслыханной простоты,  чего  так  и  не
удалось в своей прозе достигнуть мулату.
     Ѓрат и друг обиделись  на  мое  молчание  и  перестали  тревожить  менЯ
телеграммами с мольбами о помощи.
     €ногда Я совершал набег на Ѓатум с бамбуковыми галереЯми его  гостиниц,
с бархатной мебелью духанов, где подавалось ни с чем не сравнимое кипиани  в
толстых бутылках с красно-золотыми  этикетками,  нанимал  Ялик,  выезжал  на
батумский рейд и, сбрасываЯ с себЯ одежду,  бросалсЯ  в  темную,  уже  почти
ночную воду акватории, покрытую павлиньими перьЯми нефти. Џока мои спутники,
два  грузинских  поэта,  оставшихсЯ  в  Ялике,  с  ужасом  восхищались  моим
молодецким поступком, Я плавал  и  нырЯл  среди  пароходов,  черные  корпуса
которых были вблизи такими огромными, что рЯдом с их красными рулЯми высотой
с двухэтажный дом Я сам себе казалсЯ зеленым лЯгушонком, готовым каждый  миг
пойти ко дну, как бы затЯнутый в зловещую пропасть. џ испугалсЯ.  ѓрузинские
поэты вытащили менЯ за руки в Ялик,  и  Я,  испуганный  и  озЯбший,  натЯнул
одежды на свое мокрое тело, так как нечем было вытеретьсЯ;  грудь  моЯ  была
поцарапана о борт Ялика, когда менЯ вытаскивали.
     ‚скоре, закончив водевиль,  Я  покинул  райскую  страну,  где  рЯдом  с
крекинг-заводом  сидели  в  болоте  черные,  как  черти,  буйволы,  выставив
круторогие головы, где местные наркомы в башлыках, навороченных  на  голову,
ездили цугом в фаэтонах с зажженными фонарЯми по сторонам козел, направлЯЯсь
в загородные духаны пировать, и их сопровождал особый фаэтон, в котором ехал
шарманщик, крутивший ручку  своей  старинной  шарманки,  издававшей  щемЯщие
звуки австрийских вальсов и чешских полек,  где  старуха-аджарка  в  чувЯках
продавала тыквенные семечки, сидЯ под лохматым, как бы  порванным  банановым
листом, служившим навесом от солнца...
     …два Я поЯвилсЯ в холодной, дождливой Њоскве, как передо мною предстали
мои соавторы. ‘ достоинством, несколько даже суховато они сообщили мне,  что
уже написали более шести  печатных  листов.  Ћдин  из  них  вынул  из  папки
аккуратную рукопись, а другой стал читать ее вслух. “же через  десЯть  минут
мне стало Ясно,  что  мои  рабы  выполнили  все  заданные  им  бесхитростные
сюжетные ходы и отлично изобразили подсказанный мною портрет  ‚оробьЯнинова,
но, кроме  того,  ввели  совершенно  новый,  ими  изобретенный  великолепный
персонаж - Ћстапа Ѓендера,  имЯ  которого  ныне  стало  нарицательным,  как,
например, Ќоздрев. ’еперь именно Ћстап Ѓендер, как они его назвали - великий
комбинатор,  стал  главным  действующим  лицом  романа,  самой  сильной  его
пружиной. џ  получил  громадное  удовольствие  и  сказал  им  приблизительно
следующее: - ‚от что, братцы. Ћтныне  вы  оба  единственный  автор  будущего
романа. џ устранЯюсь. ‚аш Ћстап Ѓендер менЯ доконал. - Џозвольте,  „юма-пер,
мы очень надеЯлись, что вы пройдетесь по нашей жалкой прозе рукой  мастера,-
сказал мой друг с тем свойственным ему выражением странного, вогнутого лица,
когда трудно понЯть, серьезно ли он говорит или издеваетсЯ. -  џ  больше  не
считаю себЯ вашим мэтром. “ченики побили учителЯ,  как  русские  шведов  под
Џолтавой. ‡аканчивайте роман сами, и да благословит вас бог. ‡автра же Я еду
в издательство и перепишу  договор  с  нас  троих  на  вас  двоих.  ‘оавторы
переглЯнулись. џ понЯл, что именно этого они от менЯ и ожидали. - Ћднако  не
очень радуйтесь,- сказал Я,- все-таки сюжет и план мои, так что вам придетсЯ
за них заплатить. џ  не  собираюсь  отдавать  даром  плоды  своих  усилий  и
размышлений... - ‚ часы одинокие ночи,- дополнил мою  мысль  братец  не  без
ехидства, и оба соавтора улыбнулись одинаковой улыбкой,  из  чего  Я  сделал
заключение, что за времЯ совместной работы они настолько сблизились, что уже
стали как бы одним человеком, вернее одним писателем.
     ‡начит, мой выбор оказалсЯ совершенно точен.
     - —его же вы от нас требуете? - спросил мой друг. -  џ  требую  от  вас
следующего: пункт "а" - вы обЯзуетесь посвЯтить роман мне  и  вышеупомЯнутое
посвЯщение должно печататьсЯ решительно во всех изданиЯх как на русском, так
и на иностранных Языках, сколько бы их ни было. - Ќу, это  пожалуйста!  -  с
облегчением воскликнули соавторы.- ’ем более что мы не вполне уверены, будет
ли даже одно издание - русское. - Њолодые люди,- сказал Я  строго,  подражаЯ
дидактической манере синеглазого,напрасно вы так легко  согласились  на  мое
первое требование. ‡наете ли вы, что вашему пока еще не  дописанному  роману
предстоит не только долгаЯ жизнь, но также и мироваЯ слава? ‘оавторы скромно
потупили глаза, однако мне не поверили. Ћни еще тогда не подозревали, что  Я
обладаю пророческим даром. - Ќу хорошо, допустим,- сказал друг,-  с  пунктом
"а" покончено. Ђ пункт "б"? - Џункт "б" обойдетсЯ вам  не  так  дешево.  Џри
получении первого гонорара за книгу вы обЯзуетесь купить и  преподнести  мне
золотой портсигар. ‘оавторы вздрогнули. - Ќам надо  посоветоватьсЯ,-  сказал
рассудительный друг. Ћни отошли к окну, выходЯщему  на  извозчичий  двор,  и
некоторое  времЯ  шептались,  после  чего  вернулись  ко  мне  и,  несколько
побледнев, сказали: - Њы согласны. - ‘мотрите же, братцы, не надуйте. -  ‚ы,
кажетсЯ, сомневаетесь в нашей  порЯдочности?  -  голосом  дуэлЯнта  произнес
друг, длЯ которого вопросы чести всегда и во всем стоЯли на первом месте.  џ
поклЯлсЯ, что не сомневаюсь, на чем наша беседа и закончилась.
     „олго ли, коротко  ли,  но  после  разных  цензурных  осложнений  роман
наконец был напечатан в  журнале  и  потом  вышел  отдельной  книгой,  и  на
титульном  листе  Я  не  без  тайного  тщеславиЯ  прочел  напечатанное   мне
посвЯщение.
     Џункт "а" был свЯто выполнен.
     - Ќу а пункт  "б"?  -  спросило  менЯ  несколько  голосов  в  одном  из
английских университетов.
     - ‹еди и гамильтоны,- торжественно сказал Я словами  известного  нашего
вратарЯ, который, будучи на приеме в  Ђнглии,  обратилсЯ  к  собравшимсЯ  со
спичем и вместо традиционного "леди и джентльмены"  начал  его  восклицанием
"леди и гамильтоны", будучи введен  в  заблуждение  нашумевшей  кинокартиной
"‹еди ѓамильтон".
     ...- Ќу а что касаетсЯ пункта "б", то с его  выполнением  мне  пришлось
немного подождать. Ћднако Я и виду не подавал, что жду. Њолчал Я. Њолчали  и
соавторы. Ќо вот в один прекрасный день  мое  ожидание  было  вознаграждено.
ђаздалсЯ телефонный звонок, и Я услышал голос одного из соавторов: -  ‘тарик
‘аббакин, нам необходимо с вами повидатьсЯ. Љогда вы можете нас  принЯть?  -
„а  валЯйте  хоть  сейчас!  -  воскликнул  Я,  желаЯ   несколько   разрЯдить
официальный тон, впрочем смЯгченный обращением  ко  мне  "старик  ‘аббакин".
("‘тарик ‘аббакин" был одним из моих псевдонимов в юмористических журналах.)
‘оавторы поЯвились хорошо одетые, подтЯнутые, строгие. - Њы хотим  выполнить
свое обЯзательство перед вами  по  пункту  "б".  ‘  этими  словами  один  из
соавторов протЯнул мне небольшой, но тЯжелый пакетик,  перевЯзанный  розовой
ленточкой. џ развернул папиросную бумагу, и в глаза мне блеснуло золото. ќто
был небольшой портсигар с бирюзовой кнопочкой в  замке,  но  не  мужской,  а
дамский, то есть раза в два меньше.
     ќти жмоты поскупились на мужской.
     - Њы не договаривались о ’ом, какой должен быть портсигар - мужской или
дамский,- заметил мой друг,  длЯ  того  чтобы  сразу  же  пресечь  всЯческие
словопрениЯ. Њой же братишка на правах близкого родственника  не  без  юмора
процитировал из чеховской "†алобной книги":
     - ‹опай, что дают.
     Ќа чем наши деловые отношениЯ  закончились,  и  мы  отправились  обмыть
дамский портсигарчик в "Њетрополь".
     ђоман "„венадцать стульев", надеюсь, все из вас читали, и  Я  не  буду,
леди и  гамильтоны,  его  подробно  разбирать.  ‡амечу  лишь,  что  все  без
исключениЯ его персонажи написаны с натуры, со знакомых  и  друзей,  а  один
даже с менЯ самого, где Я фигурирую под  именем  инженера,  который  говорит
своей супруге: "Њусик, дай мне гусик" - или что-то  подобное.  —то  касаетсЯ
центральной фигуры романа Ћстапа Ѓендера, то он написан с  одного  из  наших
одесских друзей. ‚ жизни он носил, конечно,  другую  фамилию,  а  имЯ  Ћстап
сохранено как весьма редкое.
     Џрототипом  Ћстапа  Ѓендера  был  старший  брат  одного  замечательного
молодого поэта, друга птицелова, эскесса и всей поэтической  элиты.  Ћн  был
первым футуристом, с которым Я познакомилсЯ и подружилсЯ. Ћн  издал  к  тому
времени на свой счет маленькую книжечку крайне непонЯтных стихов, в  обложке
из зеленой обойной бумаги, с загадочным названием "‡еленые агаты". ’ам  были
такие строки:
     "‡еленые агаты! ‡елено-черный  вздох  вам  посылаю  тихо,  когда  закат
издох". € прочий вздор вроде "...гордо-стройный виконт в манто из лЯгушечьих
лапок, а в руке - красный зонт" - или нечто подобное, теперь уже не помню.
     ќто была поэтическаЯ корь, котораЯ у  него  скоро  прошла,  и  он  стал
писать прелестные стихи сначала в духе  Њихаила  Љузьмина,  а  потом  уже  и
совсем самостоЯтельные. Љ сожалению, в памЯти сохранились лишь  осколки  его
лирики.
     "Ќе архангельские трубы - деревЯнные фаготы пели мне о жизни грубой,  о
печалЯх и заботах... Ќе таЯсь и не тоскуЯ, слышу Я как голос  милой  золотое
ЂллилуйЯ над высокою могилой".
     Ћн написал:
     "…сть нежное преданье на  Ќиппоне  о  маленькой  лошадке  вроде  пони",
котораЯ забралась на рисовое поле и лакомилась  зелеными  ростками.  ‡а  ней
погналсЯ разгневанный крестьЯнин,  но  ее  спас  художник,  вставив  в  свою
картину.
     Ћн изобразил осенние груши на лотке; у них от тумана слезились носики и
тому подобное.
     “  него  было  вечно  ироническое  выражение  добродушного,   несколько
вытЯнутого лица, черные волосы, гладко причесанные на прЯмой пробор, озорной
носик сатирикончика, студенческаЯ тужурка,  диагоналевые  брюки...  Љак  все
поэты, он был пророк и напророчил себе золотое ЂллилуйЯ над высокой могилой.
‘мерть его была ужасна, нелепа и вполне в  духе  того  времени  -  короткого
отрезка гетманского владычества на “краине. ЏолнаЯ  чепуха.  Љакие-то  синие
жупаны,  державнаЯ  варта,  безобразный  национализм  под   покровительством
немецких оккупационных войск, захвативших по Ѓрестскому миру почти  весь  юг
ђоссии.
     Ѓрат футуриста был Ћстап, внешность которого соавторы сохранили в своем
романе  почти  в  полной   неприкосновенности:   атлетическое   сложение   и
романтический, чисто черноморский характер. Ћн не имел никакого отношениЯ  к
литературе и служил в уголовном розыске по борьбе с  бандитизмом,  принЯвшим
угрожающие  размеры.  Ћн  был  блестЯщим  оперативным  работником.   Ѓандиты
поклЯлись его  убить.  Ќо  по  ошибке,  введенные  в  заблуждение  фамилией,
выстрелили в печень футуристу, который только что женилсЯ и как  раз  в  это
времЯ покупал в мебельном магазине двуспальный полосатый матрац. џ не был на
его похоронах, но ключик рассказывал мне, как молодаЯ жена убитого  поэта  и
сама поэтесса, красавица, еще так недавно стоЯвшаЯ на эстраде нашей "‡еленой
лампы"  как  царица  с  двумЯ  золотыми  обручами  на  голове,   причесанной
директуар, и читавшаЯ нараспев свои последние стихи:
     "...ђадикальное средство от скуки-ваш изЯщный  мотор-ландоле.  џ  люблю
ваши смуглые руки на эмалевом белом руле..."
     ...теперь, распростершись, лежала на высоком сыром могильном  холме  и,
задыхаЯсь от рыданий, с постаревшим, искаженным лицом хватала и запихивала в
рот могильную землю, как будто именно это могло воскресить  молодого  поэта,
еще так недавно слышавшего небесные звуки деревЯнных фаготов, певших  ему  о
жизни грубой, о печалЯх, о заботах и о вечной любви к прекрасной поэтессе  с
двумЯ золотыми  обручами  на  голове.  -  Ќичего  более  ужасного,-  говорил
ключик,- в жизни своей Я  не  видел,  чем  это  распростертое  тело  молодой
женщины, котораЯ ела могильную землю, и она текла из ее накрашенного рта.
     Ќо что же в это времЯ делал брат убитого поэта Ћстап?
     ’о, что он сделал, было невероЯтно.
     Ћн узнал, где скрываютсЯ убийцы,  и  один,  в  своем  широком  пиджаке,
матросской тельнЯшке и капитанке на голове,  страшный  и  могучий,  вошел  в
подвал, где скрывались бандиты, в так называемую хавиру, и,  войдЯ,  положил
на стол свое служебное оружие - пистолет-маузер с деревЯнной ручкой. ќто был
знак  того,  что  он  хочет  говорить,  а  не  стрелЯть.  Ѓандиты   ответили
вежливостью на вежливость и, в свою очередь, положили  на  стол  револьверы,
обрезы и финки. - Љто из вас, подлецов, убил моего брата? - спросил он. -  џ
его пришил по ошибке вместо вас, Я здесь новый,  и  менЯ  спутала  фамилиЯ,-
ответил один из бандитов. ‹егенда гласит, что  Ћстап,  никогда  в  жизни  не
проливший ни одной слезы, вынул из наружного бокового  кармана  декоративный
платочек и вытер глаза. - ‹учше бы ты, подонок, прострелил  мне  печень.  ’ы
знаешь, кого ты  убил?  -  ’огда  не  знал.  Ђ  теперь  уже  имею  сведениЯ:
известного поэта, друга птицелова. € Я прошу менЯ извинить. Ђ если не можете
простить, то бери свою пушку, вот тебе моЯ грудь - и будем квиты.
     ‚сю ночь Ћстап провел в хавире в гостЯх у бандитов. Џри  свете  огарков
они пили чистый ректификат, не разбавлЯЯ его  водой,  читали  стихи  убитого
поэта, его друга птицелова и других поэтов, плакали  и  со  скрежетом  зубов
целовались взасос. ќто были поминки,  короткое  перемирие,  закончившеесЯ  с
первыми лучами солнца, вышедшего из морЯ.  Ћстап  спрЯтал  под  пиджак  свой
маузер и беспрепЯтственно выбралсЯ из подвала,  с  тем  чтобы  снова  начать
борьбу не на жизнь, а на смерть с бандитами.
     Ћн продолжал поЯвлЯтьсЯ на наших поэтических вечерах,  всегда  в  своей
компании,  ироничный,  громадный,  широкоплечий,  иногда  отпускаЯ  с  места
юмористические замечаниЯ на том новороссийско-черноморском диалекте, которым
прославилсЯ  наш  город,  хотЯ  этот  диалект  свойствен  и  ‘евастополю,  и
Ѓалаклаве,  и  Ќовороссийску  и  в  особенности  ђостову-на-„ону  -  вечному
сопернику Ћдессы. Ћстапа тЯнуло к поэтам, хотЯ  он  за  всю  свою  жизнь  не
написал ни одной стихотворной строчки. Ќо в  душе  он,  конечно,  был  поэт,
самый своеобразный из всех нас.
     ‚от каков был прототип Ћстапа Ѓендера.
     - ќто все  очень  любопытно,  то,  что  вы  нам  рассказываете,  синьор
профессоре, но мы интересуемсЯ золотым портсигаром. Ќе можете ли вы нам  его
показать? џ был готов к этому вопросу. …го задавали решительно  всюду  -  ив
…вропе и за океаном. ‚  нем  заключалсЯ  важный  философский  смысл:  золото
дороже искусства. ‚сем хотелось знать, где золото. - “вы, синьоры,  мистеры,
медам и месье, леди и гамильтоны,  Я  его  продал,  когда  мне  понадобились
деньги. ‚здох разочарованиЯ, но вместе с тем и глубокого пониманиЯ  пролетел
по рЯдам молодых, любознательных и и весьма  патлатых  студентов.  -  Ђ  что
стало с вашей комнатой, месье ле  профессор,  в  том  переулке,  который  вы
называете таким трудно произносимым словом, как  "Њильникоф"?  Ћна  занимает
так много места в ваших лекциЯх. Љ этому стандартному  вопросу  Я  тоже  был
готов. - Њыльников  переулок,  или,  если  вам  угодно,  виа  Њыльников,  рю
Њыльников или  же  Њыльников-стрит,  до  сих  пор  существует.  …го  еще  не
коснулась  реконструкциЯ  столицы.  Ќо  он  уже  называетсЯ   теперь   улица
†уковского. „ом  номер  четыре  стоит  на  своем  месте.  ‚  квартире  давно
поселились другие люди, которые, вероЯтно, не знают,  в  каком  историческом
месте они живут. …сли вы приедете в Њоскву, можете посетить бывший Њыльников
переулок, дом четыре. Њою комнату  легко  заметить  с  улицы;  на  ее  окнах
имеетсЯ веерообразнаЯ белаЯ железнаЯ решетка, напоминающаЯ лучи  восходЯщего
из-за угла солнца, весьма обыкновеннаЯ защита от воров как в …вропе,  так  и
за океаном.
     ‚ремЯ от времени в моей памЯти возникают разные событиЯ, происшедшие  в
давние времена в Њыльниковом переулке. ’еперь трудно  поверить,  но  в  моей
комнате вместе со мной в течение нескольких дней на диване  ночевал  великий
поэт будетлЯнин, председатель земного шара. ‡десь он, голодный и лохматый, с
лицом немолодого уездного землемера или ветеринара, беспорЯдочно читал  свои
странные  стихи,  из  обрывков  которых  вдруг  нет-нет  да   и   вспыхивала
неслыханной красоты алмазнаЯ строчка, например:
     "...деньгою серебрЯных глаз дорога..." -
     при изображении цыганки. ѓениальнаЯ инверсиЯ. €ли:
     "...прЯмо в тень тополевых теней, в эти дни золотаЯ мать-мачеха золотой
черепашкой ползет"...
     €ли:
     "Њне мало надо! Љраюшку хлеба, да каплю молока, да  это  небо,  да  эти
облака".
     €ли же совсем великое!
     "‘вобода приходит нагаЯ, бросаЯ на сердце цветы, и мы,  с  нею  в  ногу
шагаЯ, беседуем с небом на ты. Њы  воины,  смело  ударим  рукой  по  суровым
™итам: да будет народ государем всегда навсегда здесь и там. Џусть девы поют
у оконца меж песен о древнем походе о  верноподданном  солнца  самосвободном
народе"...
     Њногие из нас именно так моделировали эпоху.
     Њы с будетлЯнином питались молоком, которое пили из  большой  китайской
вазы, так как другой посуды в  этой  бывшей  барской  квартире  не  было,  и
заедали его черным хлебом. Џредседатель земного  шара  не  выражал  никакого
неудовольствиЯ  своим  нищенским  положением.  Ћн  благостно  улыбалсЯ,  как
немного  подвыпивший  свЯщеннослужитель,  и  читал,  читал,   читал   стихи,
вытаскиваЯ их из наволочки, которую всюду носил с собой, словно эти  обрывки
бумаги, исписанные детским почерком, были бочоночками лото. Ћн показывал мне
свои "доски судьбы" - большие  листы,  где  были  напечатаны  математические
непонЯтные  формулы  и  хронологические  выкладки,  предсказывающие   судьбы
человечества. ѓоворЯт, он предсказал  первую  мировую  войну  и  ЋктЯбрьскую
революцию. Ќеизвестно, когда и где он их сумел напечатать, но,  вероЯтно,  в
‹енинской библиотеке  их  можно  найти.  Њой  экземплЯр  с  его  дарственной
надписью утрачен, как и многое другое, чему Я не придавал значениЯ,  надеЯсь
на свою памЯть.
     Ќесомненно, он был сумасшедшим. Ќо ведь и Њагомет был сумасшедшим.  ‚се
гении более или менее сумасшедшие.
     џ был взбешен, что его не издают, и решил повести будетлЯнина вместе  с
его наволочкой, набитой стихами, прЯмо в  ѓосударственное  издательство.  Ћн
сначала противилсЯ, бормоча с улыбкой, что все равно ничего  не  выйдет,  но
потом согласилсЯ, и мы пошли по московским улицам, как два  оборванца,  или,
вернее сказать, как цыган с  медведем.  џ  черномазый  молодой  молдаванский
цыган, он - исконно русский пожилой медведь, разве только без кольца в  носу
и железной цепи. Ћн шел в старом  широком  пиджаке  с  отвисшими  карманами,
останавливаЯсь перед витринами книжных магазинов и с жадностью  рассматриваЯ
выставленные книги по высшей математике и астрономии. Ћн шевелил губами, как
бы произносЯ  неслышные  заклинаниЯ  на  неком  древне-славЯнском  диалекте,
которые можно было по мимике попЯть примерно так:
     "Ћ, „аждь-бог, даждь мне денег, дабы мог Я купить все  эти  драгоценные
книги, так необходимые мне длЯ моей поэзии, длЯ моих досок судьбы".
     ‚ одном месте на Ќикитской он не удержалсЯ и  вошел  в  букинистический
магазин, где его зверино-зоркие  глаза  еще  с  улицы  увидели  на  прилавке
"арманку" …лены ѓуро и "‘адок судей" второй выпуск - одно из  самых  ранних
изданий футуристов, напечатанное на  синеватой  оберточной  толстой  бумаге,
посеревшей от времени, в обложке из обоев с цветочками. Ћн  держал  в  своих
больших лапах "‘адок  судей",  осторожно  перелистываЯ  толстые  страницы  и
любовно поглаживаЯ их. - Ќаверное, у вас тоже нет денег? - спросил он менЯ с
некоторой надеждой. - “вы,- ответил  Я.  …му  так  хотелось  иметь  эти  две
книжки! Ќу хотЯ бы одну-"‘адок судей", где были, кажетсЯ, впервые напечатаны
его стихи. Ќо на нет и суда нет. Ћн еще долго держал в руках книжки, боЯсь с
ними  расстатьсЯ.  Ќаконец  он  вышел  из  магазина  еще  более  мешковатый,
удрученный. Ќа балконе безвкусного  особнЯка  в  стиле  московского  модерна
миллионера  ђЯбушинского  против  церкви,  где  венчалсЯ  Џушкин,  ненадолго
показалась стройнаЯ, со скрещенными на груди руками фигура ‚алериЯ  Ѓрюсова,
которого Я сразу узнал по известному портрету не то ‘ерова, не  то  ‚рубелЯ.
ђомбовиднаЯ голова с ежиком волос. ‘куластое лицо, надменнаЯ бородка,  глаза
египетской  кошки,  как  его  описал  Ђндрей  Ѓелый.  Ћн  еще  царствовал  в
литературе, но уже не имел власти. ‚ремЯ символизма навсегда прошло, на  нем
был уже не сюртук с шелковыми лацканами, а нечто советское,  даже,  кажетсЯ,
общепринЯтаЯ толстовка. ‚прочем, не ручаюсь. Ћставив будетлЯнина в вестибюле
внизу на диване, среди множества авторов  с  рукописЯми  в  руках  и  строго
наказав ему никуда не отлучатьсЯ и ждать, Я помчалсЯ  вверх  по  широченной,
манерно изогнутой лестнице  с  декадентскими,  как  бы  оплывшими  перилами,
украшенными      лепными       барельефами       символических       цветов,
полулилиЯми-полуподсолнечниками,    и,    несмотрЯ    на    строгий    окрик
барышнисекретарши,  ворвалсЯ  в  непотребно  огромный  кабинет,  где  за  до
глупости громаднейшим письменным столом сидел не  ‚алерий  Ѓрюсов,  а  некто
маленький,  ничтожный  человечек,  наставив  на  менЯ  черные   пики   усов.
Џрофессор! ’ерЯть мне в ту незабвенную пору было  нечего,  и  Я,  кашлЯЯ  от
скрытого смущениЯ и отплевываЯсь, не  стеснЯЯсь  стал  резать  правду-матку:
дескать,  вы  издаете  халтуру   всЯких   псевдопролетарских   примазавшихсЯ
бездарностей, недобитых символистов, в то времЯ как у вас под носом голодает
и гибнет величайший поэт современности, гениальный будетлЯнин,  председатель
земного шара, истинный революционерреформатор русского Языка и так далее.  џ
не стеснЯлсЯ в выражениЯх,  иногда  пускал  в  ход  матросский  черноморский
фольклор, хотЯ в глубине души, как все нахалы, ужасно  трусил,  ожидаЯ,  что
сейчас разразитсЯ нечто ужасное и менЯ с позором вышвырнут из кабинета.
     Ћднако человечек с грозными пиками усов (тот самый литературный критик,
фамилию которого Љомандор так ужасно и, кажетсЯ, несправедливо зарифмовал со
словом "погань") оказалсЯ довольно симпатичным и даже ласковым. Ћн стал менЯ
успокаивать, всплеснул ручками, захлопотал: - Љак! ђазве он в Њоскве?  џ  не
знал. џ думал, что он где-то в Ђстрахани или •арькове! - Ћн  здесь,-  сказал
Я,- сидит внизу, в толпе ваших халтурщиков. - ’ак  тащите  же  его  поскорее
сюда! Ћн принес свои стихи? -  „а.  –елую  наволочку.  -  Џрекрасно!  Њы  их
непременно издадим в первую очередь. џ бросилсЯ вниз, но будетлЯнина уже  не
было. …го и след простыл. Ћн исчез.  ‚ероЯтно,  в  толпе  писателей,  как  и
всегда, нашлись его страстные поклонники и увели его  к  себе,  как  недавно
увел его к себе и Я. џ бросилсЯ на Њыльников переулок. “вы. Љомната моЯ была
пуста. Ѓольше Я уже никогда не видел будетлЯнина.
     Џотом до Њосквы дошла весть, что он умер где-то в  глубине  ђоссии,  по
которой с котомкой и посохом странствовал  вместе  со  своим  другом,  неким
художником. Џотом уже стало известно, что оба они пешком  брели  по  дорогам
родной, милой их сердцу русской земли, по ее городам и весЯм,  ночевали  где
бог послал, иногда под скупыми северными  созвездиЯми,  питались  подаЯнием.
‘перва простудилсЯ и заболел воспалением легких художник.  Ћн  очень  боЯлсЯ
умереть без покаЯниЯ. ЃудетлЯнин его утешал: - Ќе бойсЯ умереть среди родных
просторов. ’ебЯ отпоют ветра. •удожник выздоровел, но умер  сам  будетлЯнин,
председатель земного шара. € его "отпели  ветра".  ...ЉажетсЯ,  он  умер  от
дизентерии. ‚прочем, за достоверность не ручаюсь. ’ак гласила легенда. „а  и
вообще всЯ наша жизнь в то времЯ была легендой.
     ‡атем на некоторое времЯ в комнату на  Њыльниковом  переулке  вселилась
банда странных, совсем юных поэтов-ничевоков, которые спали вповалку на поду
и прыгали в комнату в окно прЯмо с улицы,  издаваЯ  марсианские  вопли.  Ћни
напечатали сборник своих  сумбурных  стихотворений  под  названием  "‘обачий
Ящик", поставив вместо даты:
     "Њосква. •итров рынок. ‘оветскаЯ водогрейнЯ".
     Ћдин из них носил почему-то котелок.
     •итров рынок был тем самым прибежищем босЯков, местом  скоплениЯ  самых
низкопробных московских ночлежек, которые некогда послужили  материалом  длЯ
•удожественного театра при постановке "Ќа дне". џ еще застал  •итров  рынок,
сохранившийсЯ в неприкосновенности с  дореволюционных  времен.  Џомню  Яркую
лунную ночь. ѓолубое и черное среди  опасных  закоулков,  дрЯхлых  проходных
дворов, полуразрушенных домов, этих ни с чем не сравнимых трущоб, населенных
болезненными людьми в серых  лохмотьЯх,  стариками,  чахоточными,  базарными
проститутками,  мелкими  рахитичными   воришками-домушниками,   беспросветно
пьЯными, нанюхавшимисЯ кокаина, зеленолицыми, иногда с  проваленными  носами
сифилитиками. Ћни ютились в ночлежках на нарах, покрытых  вшивой,  трухлЯвой
соломой. Ћни как  тени  бродили  среди  помоек  освещенного  луною  двора  и
подбирали какие-то бумажки, принимаЯ их за  кредитки.  ќто  было  неописуемо
ужасно. Ђ водогрейнЯ, откуда ничевоки добывали  себе  бесплатный  кипЯточек,
отбрасывала черную коленкоровую тень, своего  навеса  на  половину  зловещей
площади, залитой голубым лунным светом,  куда  не  отваживалась  заглЯдывать
даже милициЯ. ќто была неуправлЯемаЯ часть столицы.
     •итров рынок помещалсЯ сравнительно недалеко  от  моих  —истых  прудов.
Ќезадолго до своего конца однажды грустным утром  ко  мне  зашел  королевич,
трезвый, тихий, Я бы  даже  сказал  благостный  -  инок,  послушник.  ’олько
скуфейки на нем не было. - ’ы знаешь,- негромко сказал он,- не  такой  уж  Я
пропащий, как обо мне говорЯт. Џослушай мои последние стихи. ќто лучшее, что
Я написал. Ћн подсел ко мне на тахту, как-то  по-братски  обнЯл  менЯ  одной
рукой и, заглЯдываЯ в лицо, стал читать те свои самые  последние  прелестные
стихи, которые и до сих пор, несмотрЯ на  свою  неслыханную  простоту,  или,
вернее, именно вследствие этой простоты, кажутсЯ мне  прекрасными  до  слез.
‚сем  известны  эти  стихи,  прозрачные  и  Ясные,  как  маленькие  алмазики
чистейшей воды. Ќе могу удержатьсЯ, чтобы не переписать здесь по памЯти:
     "Љлен ты мой опавший,  клен  заледенелый,  что  стоишь  нагнувшись  под
метелью белой? €ли что увидел? €ли что услышал? ‘ловно за  деревню  погулЯть
ты вышел.  €,  как  пьЯный  сторож,  выйдЯ  на  дорогу,  утонул  в  сугробе,
приморозил ногу... ‘ам себе казалсЯ Я таким же кленом, только не опавшим,  а
вовсю зеленым"...
     Ћн читал со слезами на слегка уже полинЯвших  глазах.  Ќу  и,  конечно:
"‘лышишь - мчатсЯ сани, слышишь - сани  мчатсЯ.  •орошо  с  любимой  в  поле
затерЯтьсЯ. ‚етерок веселый робок и  застенчив,  по  равнине  голой  катитсЯ
бубенчик. ќх вы, сани, сани! Љонь ты мой  буланый!  ѓде-то  на  полЯне  клен
танцует пьЯный. Њы к нему подъедем, спросим - что такое? €  станцуем  вместе
под тальЯнку трое".
     Ћн с таким детским удивлением произнес это "спросим - что такое?",  что
мне захотелось плакать сам не знаю отчего.
     ’огда Я не понимал, что это его действительно последнее.
     - ‡наешь что,- сказал он вдруг,- давай сегоднЯ не будем пить, а  пойдем
ко мне, будем пить не водку, а чай с медом и читать стихи.  Њы  не  торопЯсь
пошли к нему через всю по-осеннему солнечную Њоскву,  в  конце  Џречистенки,
мимо особнЯка, где некогда помещалась школа Ђйседоры „ункан, и поднЯлись  на
четвертый или пЯтый этаж большого, богатого доходного дореволюционного  дома
в нордическом стиле, вошли через переднюю, где стоЯли скульптуры Љоненкова -
‘тенька ђазин и  персидскаЯ  кнЯжна,  одно  времЯ  даже  украшавшие  Љрасную
площадь, гениально грубо  вырубленные  из  бревен,-  и  вступили  в  барскую
квартиру, в столовую, золотисто наполненную осенним солнцем.  ’ам  немолодаЯ
дама - новаЯ жена королевича, внучка самого великого русского писателЯ,  всЯ
в деда грубоватым мужицким лицом, только  без  известной  всему  миру  седой
бороды,-налила нам прекрасно заваренный  свежий  красный  чай  в  стаканы  с
подстаканниками и подала в розетках  липовый  мед,  золотисто-Янтарный,  как
этот солнечный грустноватый день. € мы пили чай с медом, ощущаЯ себЯ как  бы
в другом мире, между Ясным небом и трубами московских  крыш,  видневшихсЯ  в
открытые двери балкона, откуда потЯгивало осенним ветерком.
     ...и читали, читали, читали друг другу -  конечно,  наизусть  -  бездну
своих  и  чужих  стихов:  Ѓлока,  ”ета,  Џолонского,  Џушкина,   ‹ермонтова,
Ќекрасова, Љольцова... џ даже удивил королевича €ннокентием Ђнненским, плохо
ему знакомым:
     "Ќависнет ли пламенный зной, бушуЯ расходЯтсЯ ль  волны  -  два  паруса
лодки одной, одним мы дыханием полны. € в ночи беззвездные  юга,  когда  так
отрадно темно, сгораЯ коснутьсЯ друг друга, одним парусам не дано".
     Њы были с ним двумЯ парусами одной лодки - поэзии.
     џ думаю, в этот день  королевич  прочитал  мне  все  свои  стихи,  даже
"ђадуницу", во всЯком случае  все  последние,  самые-самые  последние...  Ќо
самого-самого-самого  последнего  он  не  прочел.   Ћно   было   посмертное,
написанное мокрой зимой в ‹енинграде,  в  гостинице  "Ђнглетер",  кровью  на
маленьком клочке бумажки:
     "„о свиданьЯ, друг мой, до свиданьЯ. Њилый мой,  ты  у  менЯ  в  груди.
Џредназначенное расставанье обещает встречу впереди. „о свиданьЯ, друг  мой,
без руки и слова, не грусти и не печаль бровей - в  этой  жизни  умирать  не
ново, но и жить, конечно, не новей".
     Ћн верил в загробную жизнь. „олгое времЯ мне казалось  -  мне  хотелось
верить,- что эти стихи обращены ко мне, хотЯ Я хорошо знал, что это не  так.
€ долгое времЯ передо мной стоЯла  -  да  и  сейчас  стоит!  -  неустранимаЯ
картина:
     ...чернаЯ похороннаЯ толпа на ’верском бульваре возле памЯтника Џушкину
с оснеженной курчавой головой,  как  бы  склоненной  к  открытому  гробу,  в
глубине  которого  виднелось  совсем  по-детски  маленькое  личико  мертвого
королевича, задушенного искусственными цветами и венками с лентами...
     Џрошло то, что мы привыкли называть  временем,-  некоторое  времЯ,-  и,
судЯ по тому, что в объемистой  стеклЯнной  чаше,  наполненной  белым  сухим
вином ай-даниль, мокла клубника, а  на  —истых  прудах  отцветала  сирень  и
начинали цвести липы, вероЯтно, кончалсЯ месЯц май. Њы сидели в  Њыльниковом
переулке: мулат, альпинист - худой,  высокий,  резко  вырезанный  деревЯнный
солдатик с маленьким носиком, как у Џавла Џервого,- птицелов,  арлекин,  еще
кто-то из поэтов и Я.
     ‡десь уместно объЯснить читателю, почему Я избегаю собственных  имен  и
даже не придумываю вымышленных, как это принЯто в  романах.  Ќо,  во-первых,
это не роман. ђоман - это компот. џ  же  предпочитаю  есть  фрукты  свежими,
прЯмо с дерева, разумеетсЯ выплевываЯ  косточки.  Ђ  во-вторых,  сошлюсь  на
Џушкина:
     "’е, которые пожурили менЯ, что никак не назвал моего ”инна,  не  нашед
ни одного имени собственного, конечно почтут это за непростительную дерзость
- правда, что большей части моих читателей никакой нужды нет до имен и что Я
не боюсь никакой запутанности в своем рассказе" (письмо ѓнедичу от 29 апрелЯ
1822 года; из ранних редакций).
     џ тоже не боюсь никаких запутанностей.
     €так - мулат, альпинист,  птицелов,  арлекин,  ключик,  еще  кто-то  из
поэтов и Я.
     Џри открытых окнах мы всю  ночь  читали  стихи,  постепенно  пьЯнеЯ  от
поэзии, от крюшона, который мы черпали чашками из  стеклЯнного  сосуда,  где
кисли уже побелевшие,  как  бы  обескровленные,  разбухшие  Ягоды  клубники,
отдававшие свой сок дешевому белому вину, времЯ от времени  подливаемому  из
булькающих бутылок. ќто было то, что в пушкинское времЯ называлось дружеской
пирушкой или даже попойкой. Њы все уже были пьЯны, "как  пьЯный  „ельвиг  на
пиру". „еревЯнный солдатик был наш ленинградский гость, автор  романтических
баллад, бывший во времЯ первой мировой войны кавалеристом, фантазер и дивный
рассказчик, поклонник Љиплинга и ѓумилева, он мог бы по  табели  поэтических
рангов занЯть среди нас первое место, если бы не мулат. Њулат царил на нашей
дружеской попойке. „еревЯнный солдатик был  уважаемый  гость,  застрЯвший  в
Њоскве по дороге в ‹енинград с Љавказа, где он лазил по  горам  и  переводил
грузинских поэтов. Њы его чествовали как своего  собрата,  в  то  времЯ  как
мулат был хотЯ  и  свой  брат,  московский,  но  стоЯл  настолько  выше  как
признанный гений, что мог считатьсЯ не только председателем  нашей  попойки,
но самим богом поэзии, сошедшим в Њыльников  переулок  в  обличий  мулата  с
конскими глазами и наигранно простодушными повадками Њоцарта, Якобы сам того
не знающим, что он бог. …го стихи из книги "‘естра моЯ жизнь" и из  "’емы  и
вариации",  которые  он  щедро  читал,  мыча  в  нос  и  перемежаЯ  густыми,
низкоголосыми междометиЯми полуглухонемого, как бы поминутно  терЯющего  дар
речи, были настолько прекрасны, что  по  сравнению  с  ним  все  наши,  даже
громогласные  до  истерики  пассажи  арлекина  и  многозначительные   строфы
птицелова, казались детским  лепетом.  …сли  у  художников  бывают  какие-то
особые цветовые периоды, как, например, у Џикассо розовый или голубой, то  в
то  времЯ  у  мулата  был  "период  ‘пекторского".  €зображаЯ   косноЯзычным
мычанием, подобно своему юродствующему инвалиду, гундосЯ  подражающему  пиле
(то, что в глубине его сознаниЯ звучало как оркестроваЯ сюита), мулат  читал
нам:
     ..."џ бедствовал. “ нас  родилсЯ  сын.  ђебЯчества  пришлось  на  времЯ
бросить. ‘вой возраст взглЯдом смеривши  косым,  Я  первую  на  нем  заметил
проседь... ‚есь день Я спал, и, рушась  от  загона,  на  всем  ходу  гасЯ  в
колбасных свет, совсем еще позимнему вагоны к пЯти заставам заметали след...
Љак лешие, землЯ, вода и  волЯ  сквозь  сутолоку  вешалок  и  шуб  за  голою
русалкой алкоголЯ врываютсЯ, ища губами губ".
     Ќас потрЯсла "голаЯ русалка алкоголЯ", к которой мы уже были близки.
     "Џокамест оглашаютсЯ открытьЯ на полном съезде  капель  и  копыт,  пока
бульвар с простительною  прытью  скамью  дождем  растительным  кропит,  пока
березы,  метлы,  голодранцы,  афиши,  кошки  и  столбы  скользЯт   виденьЯми
влюбленного пространства, мы повесть  на  год  отведем  назад".  ‚ажны  были
совсем не повесть, не все эти нерЯшливые, маловразумительные перечислениЯ, а
отдельные строки, которые в свалке мусора мог  найти  как  бриллиант  только
гулЯка праздный, гений...
     "...с простительною прытью скамью дождем растительным кропит"...
     Њожет быть, это  изображение  с  пьЯных  глаз  рассветного  московского
бульвара стоило всей поэмы. Њы были восхищены изобразительной силой мулата и
признавали  его  безусловное  превосходство.  „альше   развивалсЯ   туманный
"спекторский" сюжет, сумбурное повествование,  полное  скрытых  намерений  и
темных политических намеков. Ќо все равно это было прекрасно.
     "‡абытый дом служил как бы резервом кружку людей, знакомых по Њоскве, и
потому Ѓухтеевым не первым подумалось о нем на рождестве... €х  было  много,
ехавших на встречу. Ћпустим планы, сборы, переезд..." - и т. д.
     ’риумф мулата был полный. џ тоже, как и все, был восхищен, хотЯ менЯ  и
тревожило ощущение, что некоторые из этих гениальных строф вторичны.  ѓде-то
давным-давно Я уже все это читал. Ќо где? Ќе может этого быть!  €  вдруг  из
глубины памЯти всплыли строки.
     "...и вот уже отъезд его назначен, и вот  уж  брат  зовет  его  кутить.
€гнат мой рад, взволнован, озадачен,  на  все  готов,  всем  хочет  угодить.
Љутить в Њоскве неловко показалось по случаю великопостных дней, и за город,
по их следам помчалось семь троек, семь Ямских больших саней...  ђазбрасываЯ
снег, стучат подковы, под шапками торчат воротники, и слышен смех  и  говор:
"—то вы! —то вы, шалите!" - и в ногах лежат кульки".
     —то это: мулат? Ќет, это Џолонский, из поэмы "ЃратьЯ".  Ђ  это  тот  же
пЯтистопный рифмованный Ямб с цезурой на второй стопе:
     "...был снег волнист, окольный путь - извилист, и каждый шаг  готовилсЯ
сюрприз. Ќа розвальнЯх до колики резвились, и женский смех,  как  снег,  был
серебрист,- Ћсобенно же Я вам благодарна за этот  такт,  за  то,  что  ни  с
одним...- “хаб, другой - ну как? Ђ мы на парных! - Ђ  мы  кульков  своих  не
отдадим". Љто это: Џолонский? Ќет, это мулат, но с кульками Џолонского.
     ‚прочем, тогда в Њыльниковом переулке об этом как-то не  думалось.  ‚се
казалось первозданным. ЌевероЯтно  было  представить,  что  в  "‘пекторском"
мулат безусловно вторичен! ‚ окошки  уже  начал  приливать  ранний  весенний
рассвет цвета  морской  воды.  Ќа  миг  настала  предрассветнаЯ  тишина.  Њы
почему-то замолкли перед опустевшей чашей крюшона.  ‚друг  послышалсЯ  цокот
подков по мостовой  Њыльникова  переулка,  уже  не  ночного,  но  еще  и  не
утреннего. Љ нашему дому приближалсЯ извозчичий экипаж. Ѓыла  такаЯ  тишина,
что угадывалось его мЯгкое подпрыгивание на рессорах.  ќкипаж  поравнЯлсЯ  с
нашими открытыми окнами. ЏоравнЯлсЯ и  остановилсЯ.  Њы  увидели  в  экипаже
господина с испитым лицом, в шлЯпе на затылке. ‚идимо, он возвращалсЯ  домой
после бессонной ночи. “сы, трость с набалдашником. ѓосподин повернул к нашим
распахнутым окнам бледное лицо игрока и произнес утренним, хотЯ и  несколько
с перепою, но четким, хрипловатым, громким, на весь переулок, голосом  нечто
похожее на зловещую, как бы гекзаметрическую строку:
     - ‚сех ждет неминуемаЯ петлЯ!
     Џосле чего тронул  извозчичью  спину  тростью,  и  звонкое  цоканье  по
мостовой возобновилось и постепенно все слабело и слабело до тех  пор,  пока
экипаж не скрылсЯ за углом. Њы некоторое времЯ пребывали в молчании. ‚ конце
концов расхохотались. ЌочнаЯ пирушка кончилась. Ќадо  было  расходитьсЯ.  Ќо
нам трудно было так вдруг расстатьсЯ друг с  другом.  ‚се  вместе  пошли  мы
провожать мулата. …ще по-ночному пустынные  улицы  были  уже  Ярко  освещены
утренним июньским солнцем, жарко бившим в глаза откуда-то из  ‡амоскворечьЯ.
Џо дороге мы изо всех сил старались шутить и острить, как  будто  бы  ничего
особенного не случилось. Ђрлекин -  маленький,  вдохновенный,  весь  набитый
романтическими стихотворными реминисценциЯми,- орал на всю улицу свои стихи,
как бы нарЯженные  в  наиболее  Яркие  исторические  платьЯ  из  театральной
костюмерной: в камзолы, пудреные парики, ложно-классические тоги,  рыцарские
доспехи, шутовские кафтаны... ‚ конце  концов  как  бы  придЯ  ко  взаимному
соглашению, мы сделали вид, что с нами ничего особенного не  произошло,  что
поЯвление в Њыльниковом переулке экипажа со странным седоком  не  более  чем
галлюцинациЯ, хотЯ ужаснаЯ тень  покончившего  с  собой  королевича  незримо
сопровождала нас до самого дома, где жил  тогда  мулат,  недалеко  от  ЊузеЯ
изЯщных искусств на ‚олхонке, против храма  •риста  ‘пасителЯ,  в  громадном
золотом куполе которого неистово горело все еще низкое утреннее солнце.
     Њне показалось, что на пустынных ступенЯх храма Я вижу  две  обнЯвшиесЯ
тени - ее и его,- как бы выходцев из  другого,  навсегда  разрушенного  мира
вечной любви. Ћна была синеглазка, он был - Я.  Њулат  простилсЯ  с  нами  и
вошел в подъезд, а потом по лестнице в свою, разгороженную фанерой квартиру.
     ..."Љак образ входит в образ и как предмет сечет предмет"...
     Ђ отражение солнца било как прожектор из купола храма •риста  ‘пасителЯ
в немытые, запущенные окна его квартиры, где его ждали жена и маленький сын.
     Ќа этом позвольте сегоднЯшнюю лекцию закончить. Ѓлагодарю за  внимание.
Љак? ‚ы  еще  хотите  что-нибудь  узнать  о  Њыльниковом  переулке?  ‚ы  его
называете легендарным? ‚озможно. Џожалуй, Я еще могу рассказать, как однажды
Я вез к себе в Њыльников переулок два  кожаных  кресла,  купленных  мною  на
аукционе, помещавшемсЯ в бывшей церкви в  Џименовском  переулке.  “помЯнутые
кресла коричневой, еще не вполне потертой кожи были установлены на  площадке
ломового извозчика. Њы с птицеловом комфортабельно развалились в  креслах  и
поехали по бульварному кольцу в  Њыльников  переулок,  представлЯЯ  довольно
курьезное зрелище: два молодых человека, заложив ногу на  ногу  и  покуриваЯ
папиросы, едут, сидЯ в кожаных креслах, посреди  многолюдной  столицы,  едут
мимо –ветного бульвара, мимо памЯтника „остоевскому,  мимо  ’рубного  рынка,
где вовсю идет торговлЯ птицами, кошками, рыбками; затем  поднимаютсЯ  вверх
мимо  ђождественского  монастырЯ,  мимо  его  высокой  стены,  выходЯщей  на
ђождественский бульвар острым углом, похожим на нос броненосца. € так  далее
и так далее вплоть до —истых прудов,  источающих  медвЯный  аромат  цветущих
лип. Џри этом мы все времЯ громко, во  весь  голос,  к  удивлению  прохожих,
читаем друг другу стихи, и Я узнаю многое из того, что написал  птицелов  за
последнее времЯ. €менно во времЯ этой поездки в креслах  Я  впервые  услышал
"„уму про Ћпанаса" и ‘тихи о соловье и поэте".
     ‡абыл сказать, что у птицелова всю жизнь была страсть сначала к птицам,
а потом к рыбкам. …го комната в Ћдессе была заставлена клетками  с  птицами,
пух и шелуха птичьего корма летали по комнате, наполненной птичьими криками.
‚ Њоскве же страсть к  птицам  перешла  в  страсть  к  рыбам.  €  в  комнате
птицелова поЯвились  аквариумы,  в  которых  среди  водорослей  и  пузырьков
воздуха плавали тени тропических рыб, и птицелов сидел возле них на кровати,
поджав ноги, в расстегнутой сорочке и кальсонах и читал своим ученикам  свои
и чужие стихи, временами кашлЯЯ и дыша дымом селитренного порошка.
     Љогда мы ехали в креслах, страсть к птицам еще не прошла, а  страсть  к
рыбам уже началась, и он  с  вожделением  смотрел,  проезжаЯ  мимо  ’рубного
рынка, на птичьи клетки и банки с золотыми рыбками, полосатыми, как зебры, и
вуалехвостами. ‚от что он мне тогда прочел:
     "‚есеннее солнце дробитсЯ в глазах, в канавы нырЯет и зайчиком  плЯшет,
на ’рубную выйдешь - и громом  в  ушах  огонь  соловьиный  тебЯ  ошарашит...
‹юбовь к соловьЯм - специальность моЯ, в различных коленах Я  толк  понимаю:
за дешевой дудкой вразброд стукотнЯ, кукушкина песнЯ  и  дробь  рассыпнаЯ...
Људа нам пойти? Ќаша волЯ горька! ѓде ты запоешь? ѓде  Я  рифмой  раскинусь?
Ќаш рокот, наш посвист распродан с лотка... Љак хочешь - распивочно  или  на
вынос? Њы пойманы оба, мы оба - в сетЯх: твой свист подмосковный не грЯнет в
кустах, не дрогнут от грома холмы и озера... ’ы выслушан, взвешен,  расценен
в рублЯх... ѓреми же в зеленых кусках коленкора, как Я громыхаю  в  газетных
листах!"
     ќто были традиционные длЯ русского поэта порывы к свободе.
     ...‚ Њыльниковом же переулке ключик  впервые  читал  свою  новую  книгу
"‡ависть". ЋжидалсЯ главный редактор  одного  из  лучших  толстых  журналов.
‘обралось несколько друзей. Љлючик не скрывал  своего  волнениЯ.  Ћн  ужасно
боЯлсЯ провала и все времЯ импровизировал разные варианты этого  провала.  џ
никогда не видел его таким взволнованным. „аже вечное чувство юмора оставило
его. Љак раз в это времЯ совсем некстати  разразилась  гроза,  один  из  тех
июльских ливней, о которых потом вспоминают несколько лет.  ЏодземнаЯ  речка
Ќеглинка вышла из стоков и затопила ’рубную площадь,  –ветной  бульвар,  все
низкие места Њосквы превратила в озера, а улицы в бурные  реки.  „вижение  в
городе нарушилось. Ђ ливень все продолжалсЯ и продолжалсЯ, и  конца  ему  не
предвиделось. Љлючик смотрел в окно на сплошной водЯной  занавес  ливнЯ,  на
переулок, похожий на реку, покрытую белыми пузырЯми, освещавшимисЯ молниЯми,
которые вставали вдруг и дрожали среди аспидных туч, как голые березы.  ѓром
обрушивал на крыши обвалы булыжника. Џреждевременно наступила ночь.  Ќадежды
на прибытие редактора с каждым часом убывали, рушились, и  ключик  времЯ  от
времени восклицал: - ’ак и следовало ожидать! џ же вам говорил, что  у  менЯ
сложные взаимоотношениЯ с природой. Џрирода менЯ не любит. ‚идите,  что  она
со мной сделала? Ћна мобилизовала все небесные силы длЯ того, чтобы редактор
не приехал. Ћна построила между моим  романом  и  редактором  журнала  стену
потопа! Љлючика вообще иногда охватывала маниЯ преследованиЯ. Ѓывали случаи,
когда он подозревал городской транспорт.  Ћн  уверЯл,  что  трамваи  его  не
любЯт: нужный номер  никогда  не  приходит.  Ћднажды  мы  стоЯли  с  ним  на
остановке, ожидаЯ трамваЯ номер, скажем,  23.  -  ’ы  напрасно  решил  ехать
вместе со мной,- говорил  ключик  с  раздражением.-  „вадцать  третий  номер
никогда не придет. џ это тебе предсказываю. ’рамваи менЯ ненавидЯт.  ‚  этот
миг в отдалении поЯвилсЯ вагон трамваЯ номер 23. џ был в  восторге.  -  ѓрош
цена  твоим  предсказаниЯм,-  сказал  Я.   Ћн   скептически   посмотрел   на
приближающийсЯ вагон и обреченно пробормотал: -  Џосмотрим,  посмотрим...  ‚
это времЯ, не доехав до нас десЯтка два шагов, трамвай остановилсЯ,  немного
постоЯл и поехал назад, попЯтилсЯ, как будто его притЯгивал  сзади  какой-то
магнит, и наконец скрылсЯ из глаз.
     ќто было совершенно невероЯтно, но Я клЯнусь, что говорю чистую правду.
     - Ќу что Я тебе говорил? - с грустной  улыбкой  сказал  ключик.-’рамваи
менЯ ненавидЯт. “ менЯ сложные взаимоотношениЯ с городским транспортом.  ќто
печально. Ќо это так. Ќе думайте, что Я шучу. ќто именно так и было: трамвай
номер 23 уехал назад, куда-то  в  неизвестность.  Љаким  образом  это  могло
произойти, не знаю. €, вероЯтно, никогда не узнаю. Ќо повторЯю: даю  честное
слово, что говорю свЯтую, истинную правду. ‚ероЯтно, произошел  единственный
случай  за  все  времЯ  существованиЯ  московского  электрического  трамваЯ.
ќксцесс, не поддающийсЯ анализу. ’еперь  же  на  город  обрушилсЯ  потоп,  и
ключик был уверен, что какие-то высшие силы природы сводЯт с ним  счеты.  Ћн
покорно стоЯл у окна и смотрел на текущую реку переулка.  “же  почти  совсем
смеркалось. ‹ивень продолжалсЯ с прежней силой, и конца ему не предвиделось.
€ вдруг из-за угла в переулок въехала открытаЯ машина,  котораЯ,  раскидываЯ
по сторонам волны, как моторнаЯ лодка, не подъехала,  а  скорее  подплыла  к
нашему дому. ‚ машине сидел в блестЯщем дождевом плаще с  капюшоном  главный
редактор.
     ‚ этот вечер ключик был посрамлен как пророк-провидец, но зато  родилсЯ
как знаменитый  писатель.  Џреодолев  страх,  он  раскрыл  свою  рукопись  и
произнес первую фразу своей повести:
     "Ћн поет по утрам в клозете".
     •орошенькое начало! Џротив  всЯких  ожиданий  именно  эта  криминальнаЯ
фраза привела редактора в восторг. Ћн даже взвизгнул от удовольствиЯ. Ђ  все
дальнейшее пошло уже как по маслу. ЏочуЯв успех, ключик  читал  с  подъемом,
уверенно, в наиболее удачных местах пускаЯ в ход свой патетический  польский
акцент с некоторой победоносной шепелЯвостью.
     Ќикогда еще не был он так обаЯтелен.
     ЋтбрасываЯ в сторону  прочитанные  листы  жестом  гениЯ,  он  оглЯдывал
слушателей и делал короткие паузы. —тение длилось до рассвета,  и  никто  не
проронил ни слова до самого конца. Џравда, один из слушателей,  попавший  на
чтение совершенно случайно и застрЯвший ввиду потопа, милый молодой человек,
некий ‘тасик, не имевший решительно никакого отношениЯ к искусству, примерно
на середине повести заснул и  даже  все  времЯ  слегка  похрапывал,  но  это
нисколько не отразилось на успехе. ѓлавный редактор был  в  таком  восторге,
что вцепилсЯ в рукопись и ни за что не хотел ее отдать, хотЯ ключик и умолЯл
оставить ее хотЯ бы на два днЯ, чтобы коегде пошлифовать стиль. ђедактор был
неумолим и при свете утренней зари, так прозрачно и нежно  разгоравшейсЯ  на
расчистившемсЯ небе, умчалсЯ на своей машине, прижимаЯ к  груди  драгоценную
рукопись. Љогда же повесть поЯвилась в печати, то ключик, как говоритсЯ, лег
спать простым смертным, а проснулсЯ знаменитостью. ‚ повести все вытесненные
желаниЯ ключика превратились в галерею  странно  правдоподобных  персонажей,
хотЯ и как бы сказочных,  но  вполне  современных,  социальных,  реальных  и
вместе с тем нереальных, как бывает только во сне. ‡десь ключик  свел  счеты
со своим прошлым, здесь мимо него прошумела знаменитаЯ ветка, полнаЯ  цветов
и листьев...
     €звините. џ устал. Џозвольте мне на этом закончить сегоднЯшнюю  лекцию.
„айте мне воды, у менЯ пересохло в горле. ‘пасибо, синьора, как вы хороши  в
своем нарЯдном платье. ‚ы похожи на "‚есну" ‘андро Ѓоттичелли. €звините, что
Я выражаюсь в стиле ключика. € вам так идут эти оранжерейные цветы,  которые
вы держите в руках. Љак? ќти цветы мне? Ћ, спасибо! ѓрацио! Џраво,  Я  этого
не заслуживаю. Ћтнесем мой успех на счет  моего  друга  ключика.  „о  скорой
встречи. „о свиданиЯ. Ђриведерчи. —ао.
     Ћ, красное бархатное кресло с высокой спинкой,  тоже  бархатно-красной,
одиноко стоЯщее на возвышении под  аркадами  площади  ‘вЯтого  Њарка  в  том
уголке, куда не достигает бурливый плеск  Љанаве  ѓранде,  вызванный  вечным
движением речных трамваев,  моторных  лодок  и  гондол  со  своими  высокими
секирами на поднЯтых носах, но где все еще слышны звуки двух оркестров возле
двух ресторанов, расставивших свои столики на  площади  под  открытым  небом
напротив светло-розовой кирпичной кампанилы и столба  со  львом,  положившим
лапу на …вангелие, раскрытое на страницах свЯтого Њарка.
     Љрасное кресло, как  бы  предназначенное  длЯ  главного  судьи,  стоЯло
одиноко, и не каждый мог  догадатьсЯ  о  его  назначении.  Ќе  длЯ  дожа  ли
венецианского оно было предназначено? Ћтнюдь! Ћно было мне странно  знакомо.
Ћно было выходцем из моего детства, когда Я впервые вместе с покойным  папой
и покойным братцем  вступил  на  площадь  ‘вЯтого  Њарка,  окруженные  стаей
грифельно-серых голубей, хлопающих крыльЯми вокруг нас на  высоте  не  более
двух аршин над плитами знаменитой площади,  над  нашим  папой  в  соломенной
шлЯпе и люстриновом пиджаке, прижавшим к груди  красный  томик  путеводителЯ
"Ѓедекер". ќто было кресло, на которое мог сесть  любой  смертный,  желающий
почистить свои ботинки. ‘тоило только сесть на него, как  тотчас  откуда  ни
возьмись поЯвлЯлсЯ  синьор  в  жилетке  поверх  белой  сорочки  с  рукавами,
перехваченными резинкой, вынимал из потайного Ящика под креслом пару  щеток,
бархатку, баночки с кремами. Ћн стучал щеткой о щетку, и этот стук напоминал
пощелкиванье кастаньет и какойто ранний рассказ мулата о  ‚енеции  -  первые
пробы в прозе. ‘иньор садилсЯ на скамеечку у ваших ног и,  напеваЯ  приЯтным
голосом  "Ћ,  соле  мио",  начинал  чистить  ваши   ботинки,   придаваЯ   им
зеркальность, в которой криво отражались три византийских купола ‘ан-Њарко.
     ‚ последний раз Я взглЯнул на опасную пустоту вокруг бархатного кресла,
и  этого  было  достаточно  длЯ  того,  чтобы  его  величественное   видение
преследовало менЯ потом всю жизнь до того самого мига, когда вдруг под  нами
на глубине нескольких километров не открылись  вершины  Ђльп,  над  которыми
пролетал  из  Њилана  в  Џариж  наш   самолет   -   как   любЯт   выражатьсЯ
обозреватели-международники,  воздушный  лайнер.  Њного  раз   Я   бывал   в
непосредственной близости от Ђльп, иногда даже в самих Ђльпах, но всегда они
играли со мной  в  прЯтки.  Њне  никогда,  например,  не  удавалось  увидеть
Њонблан. …го можно было увидеть только  на  лакированной  открытке  на  фоне
литографически  синего,  неестественного  неба.  Ђ  в   натуре   его   белый
треугольник почему-то всегда покрывали  облака,  тучи,  туманы,  многослойно
плывущие над горной цепью, вздымающиесЯ волнами, как сумрачный плащ  ‚оланда
(плод воображениЯ синеглазого, зарЯженного двумЯ магическими ѓ),  возникшего
в районе ‘адовой-’риумфальной между казино, цирком,  варьете  и  Џатриаршими
прудами, где в лютые морозы, когда птицы падали на лету,  мы  встречались  с
синеглазкой возле катка у десЯтого дерева с краю и наши губы  были  припаЯны
друг к другу морозом.
     ’огда еще там проходила трамвайнаЯ линиЯ, и вагон, ведомый  комсомолкой
в  красном  платке  на  голове  -  вагоновожатой,-  отрезал  голову  атеисту
Ѓерлиозу, ЏоскользнувшемусЯ на рельсах, политых постным маслом  из  бутылки,
разбитой раззЯвой Ђннушкой по воле синеглазого, который тогда уже читал  мне
страницы  из  будущего  романа.  „ействие  романа   "Њастер   и   Њаргарита"
происходило в том районе Њосквы, где жил синеглазый и близость цирка, казино
и  ревю  помогли  ему  смоделировать  дьЯвольскую  атмосферу  его   великого
произведениЯ. "ЏрЯмо-таки гофманиада!.."
     Ќо Я отвлексЯ.
     ‘удьба подарила нам безоблачно-Яркий день, и мы летели над Ђльпами, над
их снежными вершинами, ущельЯми, ледниками и озерами, глЯдЯ на них как бы  в
увеличительное стекло иллюминатора, настолько приблизившее  их  к  нам,  что
казалось очень возможным сделать один только шаг  длЯ  того,  чтобы  ступить
ногой на Њонблан - белый, плотный, как бы рельефно  отлитый  из  гипса  -  и
пойти по его крутой поверхности, дыша стерильно очищенным  воздухом,  острым
на вкус, как  глоток  ледЯного  шампанского,  налитого  нам  стюардессой  из
бутылки, завернутой в салфетку.
     ‚се сулило нам приближение вечной весны, обещанной Ѓрунсвиком, но увы -
мы не встретили ее и в Џариже.
     Љрупные почки конских каштанов, все еще  как  бы  обмазанные  столЯрным
клеем, не собирались лопнуть. „еревьЯ чернели  голыми  ветками,  быть  может
даже более черными, чем зимой, а это все-таки вселЯло надежду, что  в  конце
концов почки лопнут:  должна  же  когда-нибудь  чернота  сучьев  разразитьсЯ
зеленью! ‚се-таки парижские чугунные  фонари  были  более  безжизненны,  чем
деревьЯ, и это обнадеживало. Њы бесцельно бродили по городу, и  почему-то  Я
все времЯ вспоминал ключика, так здесь и не побывавшего. Ђ он  так  часто  о
нем мечтал. ‚прочем, кто из нашего брата, начинаЯ с  Ђлександра  ‘ергеевича,
не мечтал о Џариже? Љлючик никак не мог поверить, что Я собственными глазами
видел Ќотр-„ам. ’ут уж он мне не скрываЯсь завидовал.
     Ћн был не  только  любителем  красивых  фамилий,  но  также  и  большим
фантазером. Љроме того, у него была какаЯ-то тайнаЯ теориЯ узнавать характер
человека по ушам. “ши определЯли его отношение к человеку. „урака  он  сразу
видел  по  ушам.  “много  тоже.  —естолюбца,  лизоблюда,  героЯ,  подхалима,
эгоиста, лгуна, правдолюбца, убийцу - всех он узнавал по ушам, как  графолог
узнает характер человека по почерку. Ћднажды Я спросил его, что говорЯт  ему
мои уши. Ћн помрачнел и отмолчалсЯ.  џ  никогда  не  мог  добитьсЯ  от  него
правды. ‚ероЯтно, он угадывал во мне что-то ужасное  и  не  хотел  говорить.
€ногда Я ловил его мимолетный взглЯд на мои уши. Ѓунин говорил, что  у  менЯ
уши волчьи. Љлючик ничего не говорил. ’ак Я никогда и не узнаю, что  ключику
мои уши открыли какую-то самую мою сокровенную тайну, а именно то, что Я  не
талантлив. Љлючик не хотел нанести мне эту рану.
     Ћн был мнителен  и  всегда  подозревал  в  себе  какую-нибудь  скрытую,
смертельно неизлечимую болезнь.  Ћдно  времЯ  он  был  уверен,  что  у  него
проказа. Ћн сжимал кулаки и протЯгивал их мне: - Џосмотри. Ќеужели  тебе  не
Ясно, что у менЯ начинаетсЯ проказа? - ѓде ты видишь проказу?  -  “злики!  -
кричал он. - —то за узлики? - ‚идишь  эти  маленькие  белые  узелочки  между
косточками моих пальцев? - Ќу, вижу. ’ак что же? - ќто узлики,-  говорил  он
таинственно,- первый признак проказы. “злики! ‘лово "узлики" он произносил о
особым зловещим  значением.  Ќе  узелочки,  а  именно  узлики.  Ћднажды  под
зловещим знаком узликов прошел целый месЯц: ключик  ждал  проказы  и  был  в
отчаЯнии, что проказа не проЯвилась.
     …ще одно слово в течение довольно  долгого  времени  владело  ключиком.
‘овершенно невинное слово "возчики". Ќо оно приобрело зловещий оттенок. € не
без основаниЯ. Љогда ключик женилсЯ и обзавелсЯ собственной жилой  площадью,
понадобилось пианино. …го жена была музыкантшей. ‚зЯли напрокат  пианино  и,
конечно, никогда  в  срок  не  платили  за  него.  ’огда  прокатнаЯ  контора
присылала напоминание, что если в недельный срок долг не будет  погашен,  то
за инструментом  пришлют  возчиков.  Ћб  этом  забывалось,  и  через  неделю
действительно приезжали возчики. ’огда начиналась паника и крики: - Џриехали
возчики!  €ногда  беда  разражалась  внезапно.  ‚ходил  бледный   ключик   и
восклицал:  -  ‚озчики  приехали!  Ќачинались  поиски  денег.   ЌеприЯтность
улаживалась. Џод пальцами ключиковой жены  снова  начинал  звенеть  турецкий
марш Њоцарта. Ђ через некоторое времЯ безоблачной жизни  вдруг,  неожиданно,
как молниЯ, как смерть,  раздавалсЯ  тревожный  крик:  -  ‚озчики  приехали!
Љлючика можно было разбудить  среди  ночи,  и  он  кричал:  -  —то,  возчики
приехали? Ћднажды в редакцию "ѓудка" в разгар рабочего днЯ вошла подавленнаЯ
жена ключика. Ќа ней было нарЯдное черное бархатное платье. Ћн посмотрел  на
ее побледневшее лицо с Янтарными глазами и сразу догадалсЯ: -  —то?  ‚озчики
приехали? ‚ конце концов возчики однажды-таки увезли инструмент.  Ќо  ключик
заплатил долг, и возчики привезли пианино обратно.
     ЏомнитсЯ также крылатое выражение ключика: железные пальцы идиота.  Ѓыл
такой сорт людей, говорунов и себЯлюбцев, которые, как  бы  силой  заставлЯЯ
себЯ слушать, тыкали в собеседника  двумЯ  твердыми  вытЯнутыми  пальцами  в
плечо, в грудь, в солнечное сплетение: - ‘лушай, что Я тебе говорю.  ‘лушай!
‘лушай! ќто у ключика называлось железные пальцы идиота. Џо-моему, блестЯще.
     ‚о времЯ первого шахматного  турнира  в  Њоскве,  в  разгар  шахматного
безумиЯ, когда у всех на устах были имена Љапабланки,  ‹аскера,  Ѓоголюбова,
ђети и прочих, а гостиницу "Њетрополь", где  происходили  матчи  на  мировое
первенство, осаждали обезумевшие любители, ключик сказал мне: - џ думаю, что
шахматы игра несовершеннаЯ. ‚ ней не хватает еще одной фигуры.  -  Љакой?  -
„ракона. - ѓде же он должен стоЯть? Ќа какой клетке? - Ћн должен  находитьсЯ
вне шахматной доски. Џонимаешь: вне! - € как  же  он  должен  ходить?  -  Ћн
должен ходить без правил. Ћн может съесть любую фигуру. €грок в любой момент
может ввести его в дело и сразу же закончить  партию  матом.  -  Џозволь...-
пролепетал Я. - ’ы хочешь сказать, что это чушь.  ‘огласен.  —ушь.  Ќо  чушь
гениальнаЯ.  Љто  успеет  первый  ввести  в  бой  дракона  и  съесть  королЯ
противника, тот и выиграл. € не надо тратить столько времени  и  энергии  на
утомительную партию. „ракон - это  революциЯ  в  шахматах!  -  Ѓред!  -  Љак
угодно. Њое дело предложить.
     ‚ этом был весь ключик.
     ...но вдруг наискось, во всю длину …лисейских полей от каштановой  рощи
до ’риумфальной  арки  подул  страшно  сильный  северный  ветер,  по-зимнему
острый, насквозь пронизывающий. Ќебо потемнело,  покрытое  сумрачным  плащом
‚оланда, и даже, кажетсЯ, пронеслось несколько твердых снежинок.  Ќас  всюду
преследовала зима, от которой мы бежали. ‹едЯной дождь пополам со снегом бил
в лицо, грудь, спину, грозЯ воспалением легких, так как мы были одеты  очень
легко, повесеннему. ‚етер нес воспоминаниЯ о событиЯх моей жизни, казавшихсЯ
навсегда утраченными. ЏамЯть  продолжала  разрушатьсЯ,  как  старые  города,
открываЯ среди развалин еще более  древние  постройки  других  эпох.  ’олько
города  разрушались  гораздо  медленнее,  чем  человеческое   сознание.   €х
разрушению часто предшествует  изменение  названий,  одни  слова  заменЯютсЯ
другими, хотЯ сущность пока остаетсЯ прежней. Ѓульвар  Ћрлеан,  по  которому
некогда проезжал  на  велосипеде  ‹енин,  теперь  уже  называетсЯ  бульваром
‹еклерк, и многие забыли его прежнее название.  €счез  навсегда  –ентральный
рынок - чрево Џарижа. …го уже не существует. ‚место него громадный котлован,
над  которым  возвышаютсЯ  гигантские  желтые  железные  башни  строительных
кранов. —то здесь будет и как оно будет называтьсЯ - никто не знает.  ‚месте
с –ентральным рынком ушла в никуда целаЯ полоса парижской жизни.
     Њне  трудно  примиритьсЯ  с  исчезновением  маленького  провинциального
Њонпарнасского вокзала, такого привычного, такого  милого,  такого  желтого,
где так удобно было назначать свиданиЯ  и  без  которого  Њонпарнас  уже  не
вполне   Њонпарнас   постимпрессионистов,   сюрреалистов    и    гениального
сумасшедшего Ѓрунсвика. Ќа его месте выстроена многоэтажнаЯ башнЯ, бросающаЯ
свою непомерно длинную тень на весь левый берег,  как  бы  превратив  его  в
солнечные часы. ќто вторжение американизма в добрую  старую  ”ранцию.  Ќо  Я
готов примиритьсЯ  с  этой  башней,  как  пришлось  в  конце  прошлого  века
примиритьсЯ с ќйфелевой башней, от которой  бежал  сумасшедший  Њопассан  на
‹азурный берег  и  металсЯ  вдоль  его  мысов  на  своей  Яхте  "Ѓель  ами".
‚оображаю, какую Ярость вызвал бы в нем сверхиндустриальный центр, возникший
в тихом Ќейи: темные металлические небоскребы, точно  перенесенные  какой-то
злой силой сюда, в прелестный район Ѓулонского леса, из —икаго. Ќо и с  этим
Я уже готов примиритьсЯ, хотЯ из  окна  тридцать  второго  этажа  суперотелЯ
"Љонкорд-‹афайет" Џариж уже смотритсЯ не как милый, старый, знакомый  город,
а как выкройка, разложеннаЯ на дымном, безликом,  застроенном  пространстве,
по белым пунктирам которого бегают крошечные насекомые - автомобили.
     €ногда разрушение города  опережает  разрушение  его  филологии.  –елые
районы Њосквы уничтожаютсЯ с быстротой, за которой не в  состоЯнии  угнатьсЯ
даже самаЯ могучаЯ памЯть. ‘ течением лет архитектурные шедевры  Њосквы,  ее
русский  ампир,  ее  древние  многокупольные  церквушки,  ее  дворЯнские   и
купеческие особнЯки минувших веков  со  львами  и  геральдическими  гербами,
давным-давно не ремонтированные, захламленные, застроенные всЯческой дощатой
дрЯнью - будками, сараЯми, заборами, ларьками, голубЯтнЯми,- вдруг выступили
на свет божий во всей своей Яркой прелести. ђука  сильной  и  доброй  власти
стала приводить город в порЯдок. Ћна даже переставила ’риумфальную  арку  от
Ѓелорусского  вокзала  к  Џоклонной  горе,  где,  собственно,  ей   быть   и
полагалось,   невдалеке   от   конного   памЯтника   Љутузову,   заманившего
нетерпеливого героЯ в ловушку горЯщей Њосквы.
     џ еду по Њоскве, и на моих глазах происходит чудо великого  разрушениЯ,
соединенного с еще большим чудом  созиданиЯ  и  обновлениЯ.  ‚  иных  местах
рушатсЯ  и  сжигаютсЯ  целые  кварталы  полусгнивших  мещанских  домишек,  и
очищающий огонь прочесывает раскаленным гребнем землю, где скоро из  дыма  и
пламени возникнет новый прозрачный парк или стеклЯнное здание. ‚ иных местах
очищение огнем и бульдозерами уже совершилось, и Я  вижу  древние  -  прежде
незаметные - постройки неслыханной прелести и Яркости красок, они переживают
вторую молодость, извлекаЯ  из  захламленного  мусором  времени  драгоценные
воспоминаниЯ во всей их подлинности и свежести, как  то  летнее,  бесконечно
далекое утро, когда курьерский поезд, проскочив сквозь  каменноугольный  газ
нескольких черных туннелей, внезапно вырвалсЯ на ослепительный простор  и  Я
увидел  темно-зеленую  севастопольскую  бухту   с   заржавленным   пароходом
посередине, а потом поезд остановилсЯ, и  Я  вышел  на  горЯчий  перрон  под
жгучее крымское солнце, в лучах которого горели привокзальные розы -  белые,
черные, алые,- расточаЯ свой сильный и вместе с тем нежный, особый  крымский
аромат, говорЯщий о любви, счастье, а также о розовом массандрском мускате и
татарском шашлыке и чебуреках, надутых горЯчим перечным воздухом.  Ќесколько
богатых пассажиров стоЯли на ступенЯх в ожидании автомобилей, среди них,  но
немного в стороне, Я заметил молодого человека, отличавшегосЯ от  нэпманских
парвеню, приехавших в Љрым на бархатный сезон со своими самками, одетыми  по
последней, еще довоенной парижской моде, дошедшей до них  только  сейчас,  с
большим опозданием, в несколько искаженном стиле аргентинского танго; ну а о
самцах Я не говорю: они были в новеньких, непременно  шевиотовых  двубортных
костюмах разных оттенков, но одинакового покроЯ. Ћдинокий  молодой  человек,
худощавый и стройный, обратил па  себЯ  мое  внимание  не  только  приличной
скромностью своего костюма, но главным образом, своим  багажом  -  небольшим
сундучком,  обшитым  серым  брезентом.  Џодобные  походные   сундучки   были
непременной принадлежностью всех офицеров во времЯ первой мировой  войны.  Љ
ним  также   полагалась   складнаЯ   походнаЯ   кровать-сороконожка,   легко
складывающаЯсЯ, а все это вместе называлось "походный гюнтер".  €з  этого  Я
заключил, что молодой человек - бывший офицер, судЯ по  возрасту  подпоручик
или поручик, если сделать поправку на прошедшие годы. “ менЯ  тоже  когда-то
был подобный "гюнтер". ќто как бы  давало  мне  право  на  знакомство,  и  Я
улыбнулсЯ молодому человеку. Ћднако он  в  ответ  на  мою  дружескую  улыбку
поморщилсЯ и отвернулсЯ, причем  лицо  его  принЯло  несколько  высокомерное
выражение знаменитости, утомленной тем,  что  ее  узнают  на  улице.  ’ут  Я
заметил, что на брезентовом  покрытии  "гюнтера"  довольно  крупными,  очень
заметными  буквами  -  так  называемой  елизаветинской  прописью  -  лиловым
химическим карандашом были  четко  выведены  имЯ  и  фамилиЯ  ленинградского
писателЯ, автора маленьких сатирических рассказов до такой степени  смешных,
что имЯ автора не только прославилось на всю страну, но даже  сделалось  как
бы нарицательным. ’ак как Я печаталсЯ в тех же юмористических журналах,  где
и он, то Я посчитал себЯ вправе без лишних церемоний обратитьсЯ  к  нему  не
только как к товарищу по оружию, но также и как к своему коллеге по перу.  -
‚ы такой-то? - спросил Я,  подойдЯ  к  нему.  Ћн  смерил  менЯ  высокомерным
взглЯдом своих глаз, похожих на не очищенный от коричневой  шкурки  миндаль,
на смуглооливковом лице и несколько гвардейским голосом сказал,  не  скрываЯ
раздражениЯ: - „а. Ђ что вам угодно? Џри этом  мне  показалось,  что  чернаЯ
бородавка под его нижней губой нервно вздрогнула. ‚ероЯтно, он  принЯл  менЯ
за надоевший ему тип навЯзчивого  поклонника,  может  быть  даже  собирателЯ
автографов. џ назвал  себЯ,  и  выражение  его  лица  смЯгчилось,  по  губам
скользнула  доброжелательнаЯ  улыбка,   сразу   же   превратившаЯ   его   из
гвардейского офицера в своего брата - сотрудника юмористических журналов.  -
Ђх так! ‡начит, вы автор "ђастратчиков"? - „а. Ђ  вы  автор  "Ђристократки"?
„альнейшее не нуждаетсЯ в уточнении. Љонечно, мы тут же решили поселитьсЯ  в
одном и том же пансионе в џлте на ‚иноградной улице, хотЯ  до  этого  бывший
штабс-капитан намеревалсЯ остановитьсЯ  в  знаменитой  гостинице  "Ћреанда",
где, кажетсЯ, в былое времЯ останавливались все известные русские  писатели,
наши  предшественники  и  учителЯ.  (Ќе  буду  их  называть.  ќто  было   бы
нескромно.) Џока мы ехали  в  высоком,  открытом  старомодном  автомобиле  в
облаках душной белой крымской пыли от ‘евастополЯ до џлты, мы сочлись  нашим
военным прошлым. Ћказалось, что  мы  воевали  на  одном  и  том  же  участке
западного фронта, под ‘моргонью, рЯдом с деревней Љрево:  он  в  гвардейской
пехотной дивизии, Я - в артиллерийской бригаде. Њы оба были в одно и  то  же
времЯ отравлены газами, пущенными немцами летом 1916 года, и оба с той  поры
покашливали. Ћн дослужилсЯ до штабс-капитана, Я до подпоручика,  хотЯ  и  не
успел нацепить на погоны вторую  звездочку  ввиду  ЋктЯбрьской  революции  и
демобилизации: так и осталсЯ прапорщиком. •отЯ разница в чинах уже не  имела
значениЯ, все же Я чувствовал себЯ младшим как по возрасту, так и по степени
литературной известности.
     ...’уман,  ползущий  с   вершины   Ђй-Џетри,   куда   мы   впоследствии
вскарабкались, напоминал нам газовую атаку...
     ’ысЯчу раз описанные Ѓайдарские ворота открыли  нам  внезапно  красивую
бездну  какого-то  иного,  совсем  не  русского  мира  с   высоким   морским
горизонтом, с почти черными веретенами  кипарисов,  с  отвесными  скалистыми
стенами Љрымских гор того бледно-сиреневого, чуть известкового, мергельного,
местами розоватого, местами голубоватого оттенка,  упирающихсЯ  в  такое  же
бледно-сиреневое, единственное в мире курортное небо с несколькими ангельски
белыми облачками, обещающее  вечное  тепло  и  вечную  радость.  €сполинскаЯ
темно-зеленаЯ туманнаЯ мышь Ђю-„ага, припав  маленькой  головкой  к  прибою,
пила морскую воду сине-зеленого бутылочного стекла,  а  среди  нагромождениЯ
скал, поросших искривленными соснами, белел водопад “чан-‘у, повисший  среди
камней, как фата невесты, бросившейсЯ в пропасть  перед  самой  свадьбой.  ‚
мире блаженного бездельЯ мы сблизились со штабс-капитаном, оказавшимсЯ вовсе
не таким замкнутым, каким впоследствии изображали его различные  мемуаристы,
подчеркиваЯ, что он, великий юморист, сам никогда не улыбалсЯ и  был  сух  и
мрачноват.
     ‚се это неправда.
     Ѓогом, соединившим наши души,  был  юмор,  не  оставлЯвший  нас  ни  на
минуту. џ, по своему обыкновению,  хохотал  громко  -  как  однажды  заметил
ключик, "ржал",- в то времЯ как смех штабс-капитана  скорее  можно  было  бы
назвать  сдержанным  Ядовитым  смешком,  Я  бы  даже  сказал  -  ироническим
хехеканьем, в котором добродушный юмор смешивалсЯ с  сарказмом,  и  во  всем
этом  принимала  какое-то  непонЯтное  участие  чернаЯ  бородавка  под   его
извивающимисЯ  губами.  ‚ыЯснилось,   что   наши   предки   происходили   из
мелкопоместных полтавских дворЯн и в отдаленном прошлом,  быть  может,  даже
вышли из ‡апорожской ‘ечи.  ’акие  географические  названиЯ,  как  Њиргород,
„иканька, ‘орочинцы, ѓанькивка, звучали длЯ нас ничуть не экзотично или,  не
дай бог, литературно,  а  вполне  естественно;  фамилию  ѓоголь-џновский  мы
произносили с той простотой,  с  которой  произносили  бы  фамилию  близкого
соседа.
     ...Ѓачеи, ‡ощенки, ѓаньки, ѓоголи, Ѓыковы, ‘коворода, џновские...
     ќто был мир наших не столь отдаленных предков, родственников  и  добрых
знакомых. Ќо вот что замечательно: впервые Я  услышал  о  штабс-капитане  от
ключика еще в ‘амом начале двадцатых годов, когда  ‹енинград  называлсЯ  еще
Џетроградом. Љлючик поехал в Џетроград из Њосквы по каким-то газетным делам.
‚ернувшись, он  принес  вести  о  петроградских  писателЯх,  так  называемых
"‘ерапионовых братьЯх", о которых мы  слышали,  но  мало  их  знали.  Љлючик
побывал на их литературном  вечере.  Ћсобого  впечатлениЯ  они  на  него  не
произвели, кроме одного - бывшего  штабскапитана,  автора  совсем  небольших
рассказов, настолько оригинально и  мастерски  написанных  особым  мещанским
"сказом", что даже в передаче ключика они не терЯли своей совершенно  особой
прелести и вызывали взрывы смеха. ‚скоре слава писателЯ-юмориста  -  бывшего
штабс-капитана - как пожар охватила всю нашу молодую республику. ќто  лишний
раз  доказывает  безупречное  чутье  ключика,  его  высокий,  требовательный
литературный вкус, открывший москвичам новый петроградский талант  -  звезду
первой величины. табс-капитан, несмотрЯ на свою,  смею  сказать,  всемирную
известность, продолжал оставатьсЯ весьма сдержанным и по-питерски  вежливым,
деликатным человеком, впрочем, не позволЯвшим по отношению к  себе  никакого
амикошонства,  если  дело  касалось  "посторонних",  то   есть   людей,   не
принадлежащих к самому близкому длЯ него кружку, то есть "всех нас". “  него
были весьма скромные привычки. ЏриезжаЯ изредка в Њоскву, он  останавливалсЯ
не в лучших гостиницах, а где-нибудь недалеко от вокзала и  некоторое  времЯ
не давал о себе знать, а  сидел  в  номере  и  своим  четким  елизаветинским
почерком без помарок писал один за другим несколько  крошечных  рассказиков,
которые потом отвозил на трамвае в редакцию "Љрокодила", после  чего  о  его
прибытии в Њоскву узнавали друзьЯ.
     ЏриходЯ в гости в семейный дом,  он  имел  обыкновение  делать  хозЯйке
какой-нибудь маленький прелестный подарок - чаще всего серебрЯную  с  чернью
старинную табакерку, купленную в комиссионном  магазине.  ‚  гостЯх  он  был
изысканно вежлив и несколько кокетлив: за стол  садилсЯ  так,  чтобы  видеть
себЯ в зеркале, и времЯ от времени  посматривал  на  свое  отражение,  делаЯ
различные выражениЯ лица, которое  ему,  по-видимому,  очень  нравилось.  Ћн
деликатно и умело ухаживал за женщинами, тщательно  скрывал  свои  победы  и
никогда не компрометировал свою возлюбленную,  многозначительно  называЯ  ее
попушкински N. N., причем бархатнаЯ бородавочка под  его  губой  вздрагивала
как бы от скрытого смешка, а миндальные глаза делались еще миндальное.
     ‘тепень его славы была такова, что однажды, когда он приехал в •арьков,
где должен был состоЯтьсЯ его литературный вечер, к вагону подкатили красную
ковровую дорожку и поклонники повели его, как коронованную особу  к  выходу,
поддерживаЯ под руки. ђаспространилсЯ слух, что  местные  жители  предлагали
ему принЯть украинское гражданство, поселитьсЯ в столице “краины  и  обещали
ему райскую жизнь. Џереманивала его также и Њосква. Ќо он  навсегда  осталсЯ
верен своему ЏетербургуЏетрограду-‹енинграду.
     ‘лучалось,  что  мы,  его   московские   друзьЯ,   внезапно   ненадолго
разбогатев, совершали на "Љрасной стреле" набег на бывшую столицу ђоссийской
империи. Ѓоже мой,  какой  переполох  поднимали  мы  со  своими  московскими
замашками времен нэпа! Џо молодости и глупости мы  не  понимали,  что  ведем
себЯ  по-купечески,  чего  терпеть  не  мог   корректный,   благовоспитанный
‹енинград. Њы останавливались в "…вропейской" или "Ђстории", занимаЯ  лучшие
номера, иной раз даже люкс. ЏоЯвлЯлись шампанское, знакомые, полузнакомые  и
совсем незнакомые красавицы. €звестный еще со времен ‘анкт-Џетербурга лихач,
бывший жокей, дежуривший возле "…вропейской" со своим бракованным рысаком по
имени ’равка, мчал нас по бесшумным торцам Ќевского проспекта, а  в  полночь
мы пировали в том знаменитом  ресторанном  зале,  где  Ѓлок  некогда  послал
недоступной красавице "черную розу в бокале  золотого,  как  небо,  аи...  а
монисто бренчало, цыганка плЯсала и визжала заре о любви"...
     ...а потом  сумрачным  утром  бродили  еще  не  вполне  отрезвевшие  по
„остоевским закоулкам,  вдоль  мертвых  каналов,  мимо  круглых  подворотен,
откуда на нас подозрительно смотрели своими небольшими окошками многоэтажные
жилые корпуса, бывшие некогда пристанищем  униженных  и  оскорбленных,  мимо
решеток, напоминавших о том роковом ливне, среди стальных  прутьев  которого
вдруг блеснула молниЯ в руке ‘видригайлова, приложившего револьвер к  своему
щегольскому двубортному жилету, после чего высокий цилиндр свалилсЯ с головы
и покатилсЯ по лужам.
     ‘о страхом на цыпочках входили в дом, на  мрачную  лестницу,  откуда  в
пролет бросилсЯ сумасшедший ѓаршин, в черных глазах которого навсегда застыл
"остекленелый мор". ‚сюду преследовали нас тени гоголевских персонажей среди
решеток, фонарей, палевых фасадов, арок ѓостиного двора.
     ...Џоездки в наемных автомобилЯх по окрестностЯм, в „етское  ‘ело,  где
среди черных деревьев царскосельского парка  сидел  на  чугунной  решетчатой
скамейке  ампир  чугунный   лицеист,   выставив   вперед   ногу,   курчавый,
потусторонний, еще почти мальчик, и в вольно расстегнутом мундире,Џушкин.
     "...здесь лежала его треуголка и растрепанный том Џарни"...
     Ђ где-то неподалеку от этого свЯщенного места некто скупал  по  дешевке
дворцовую мебель красного дерева, хрусталь, фарфор, картины в золотых  рамах
и  устраивал  рекламные  приемы  в  особнЯке,  приобретенном  за   гроши   у
какой-нибудь бывшей дворцовой кастелЯнши или швеи, и так далее...
     Љогда же наша московскаЯ братиЯ, душой которой был ключик,  прокучивала
все  деньги,  наставал  час  разлуки.  табс-капитан,   выбитый   из   своей
равномерной,  привычной  рабочей  колеи,   утомленный   нашей   безалаберной
гостиничной жизнью, с облегчением вздыхал, нежно нас  на  прощание  целуЯ  и
называЯ уменьшительными именами, и "ЉраснаЯ стрела" уносила  нас  в  полночь
обратно в Њоскву, где нам предстоЯло еще долго заштопывать дыры в бюджете.
     Ћ, эти полночные отъезды из  ‹енинграда,  чаще  всего  в  разгар  белых
ночей,  когда  вечернЯЯ  зарЯ  еще   светилась   за   вокзалом   и   на   ее
щемЯще-печальном   зареве   рисовались   черные   силуэты    дореволюционных
старопитерских  фабричных   корпусов,   заводских   труб   и   безрадостных,
закопченных паровозных депо, помнивших царское времЯ  и  народные  мЯтежи  в
героические дни свержениЯ самодержавиЯ, брандмауэры  с  рекламами  давно  не
существующих фирм, железный хлам, оставшийсЯ от времен разрухи и гражданской
войны. ѓород таЯл далеко позади, а  полночнаЯ  зарЯ  все  еще  светилась  за
мелколесьем, отражаЯсь в  болотах,  и  долго-долго  не  наступала  ночь,  и,
качаЯсь на рессорах международного вагона, нам с ключиком казалось,  что  мы
слишком преждевременно покидаем странное,  полумертвое  царство,  где,  быть
может, нас ожидало, да так и не дождалось некое  несбыточное  счастье  новой
жизни и вечной любви.
     ‘ ‹енинградом свЯзана моЯ последнЯЯ встреча со  штабс-капитаном  совсем
незадолго до его исчезновениЯ. ѓород, переживший  девЯтисотдневную  блокаду,
все еще хранил следы немецких артиллерийских снарЯдов, авиационных бомб,  но
уже почти полностью залечил свои раны. Ќа этот раз Я  приехал  сюда  один  и
сейчас же позвонил штабс-капитану. —ерез сорок минут он  уже  входил  в  мой
номер - все такой же стройный, сухощавый, корректный, истинный  петербуржец,
почти не тронутый временем, если не считать некоторой потертости  костюма  и
обуви - свидетельства наступившей бедности.  ‚прочем,  знакомый  костюм  был
хорошо вычищен, выглажен, а старые ботинки натерты щеткою до блеска.
     Ћн был в несправедливой опале.
     Њы поцеловались и тут же по  традиции  совершили  прогулку  на  машине,
которую Я вызвал через портье. џ чувствовал себЯ молодцом, не предвидЯ,  что
в самом ближайшем времени окажусь примерно в таком  же  положении.  ’ак  или
иначе, но Я еще не чувствовал  над  собой  тучи,  и  мы  со  штабс-капитаном
промчались в большом черном  автомобиле  -  только  что  выпущенной  новинке
отечественного автомобилестроениЯ, на днЯх поЯвившейсЯ на улицах ‹енинграда.
Њы объехали весь город, круто взлетаЯ на горбатые мостики его единственной в
мире набережной,  мимо  уникальной  решетки  ‹етнего  сада,  любуЯсь  широко
раскинувшейсЯ панорамой с  неправдоподобно  высоким  шпилем  Џетропавловской
крепости, разводными мостами, ростральными колоннами Ѓиржи, черными  ЯкорЯми
желтого  Ђдмиралтейства,  Њедным  всадником,  "смуглым  золотом"  постепенно
уходЯщего в землю €саакиевского  собора.  Њы  промчались  мимо  ’аврического
дворца,  ‘мольного,  ‘уворовского  музеЯ  с   двумЯ   наружными   мозаичными
картинами. Ћдна из них - отъезд ‘уворова в поход 1799  года  -  была  работы
отца  штабс-капитана,  известного  в  свое  времЯ  художникапередвижника,  и
штабс-капитан поведал мне, что  когда  его  отец  выкладывал  эту  мозаичную
картину, а штабс-капитан был тогда еще маленьким мальчиком, то отец позволил
ему выложить сбоку картины из кубиков смальты маленькую елочку, так  что  он
как бы ЯвлЯлсЯ соавтором этой громадной мозаичной картины, что длЯ менЯ было
новостью.
     ...Ћн, как всегда, был сдержан, но заметно грустноват, как будто бы уже
заглЯнул по ту сторону бытиЯ, туда, откуда  нет  возврата,  нет  возврата!..
что, впрочем, не мешало ему временами посмеиватьсЯ своим мелким смешком  над
моими прежними  московскими  замашками,  от  которых  Я  все  никак  не  мог
избавитьсЯ. Ќаша поездка была  как  бы  прощанием  штабс-капитана  со  своим
городом, со своим старым другом, со своей жизнью. џ предложил ему по  старой
памЯти заехать на Ќевский проспект в известную  кондитерскую  "Ќорд",  ввиду
своего  космополитического  названиЯ  переименованную  в   исконно   русское
название  "‘евер",  и  напитьсЯ  там  кофе  с  весьма  знаменитым,  еще   не
переименованным тортом "Ќорд". Ћн встревожилсЯ. - Џонимаешь,- сказал он,  по
обыкновению нежно называЯ менЯ уменьшительным именем,- в последнее  времЯ  Я
стараюсь  не  показыватьсЯ   на   людЯх.   ЊенЯ   окружают,   рассматривают,
сочувствуют. ’Яжело быть ошельмованной знаменитостью,- не без горькой иронии
закончил он, хотЯ в его словах слышались и некоторые честолюбивые нотки.
     Ћн, как и все мы, грешные, любил славу!
     џ успокоил его, сказав, что в этот час врЯд ли в  кондитерской  "‘евер"
особенно многолюдно. •отЯ и неохотно, но он  согласилсЯ  с  моими  доводами.
Ћставив машину дожидатьсЯ нас у входа, мы проворно  прошмыгнули  в  "‘евер",
где, как  мне  показалось,  к  некоторому  своему  неудовольствию,  имевшему
оттенок удовольствиЯ, штабс-капитан обнаружил  довольно  много  посетителей,
которые, впрочем, не обратили на нас  вниманиЯ.  Њы  уселись  за  столик  во
второй комнате в темноватом углу и с удовольствием выпили по стакану кофе со
сливками и съели по два куска торта "Ќорд". Њой друг все времЯ подозрительно
посматривал по сторонам, каждый миг ожидаЯ проЯвлениЯ  повышенного  интереса
окружающих к его личности. Ћднако никто  его  не  узнал,  и  это,  по-моему,
немного его огорчило, хотЯ он держалсЯ молодцом. - ‘лава богу, на  этот  раз
не узнали,- сказал он, когда мы выходили из кондитерской на Ќевский и  сразу
же попали в толпу, стоЯвшую возле нашей машины и, видимо,  ожидавшую  выхода
опального писателЯ. - Ќу Я же тебе говорил,- с горькой иронией,  хотЯ  и  не
без  внутреннего  ликованиЯ  шепнул  мне  штабс-капитан,  окруженный  толпой
зевак.- Џросто невозможно поЯвитьсЯ на улице! ЉакаЯ-то  гофманиада,-вспомнил
он нашу старую поговорку и засмеЯлсЯ  своим  негромким  дробным  смешком.  џ
провел его через толпу и впихнул в машину. ’олпа не расходилась.  Њне  даже,
признатьсЯ, стало завидно, вспомнилсЯ Љрым, наша молодость и споры:  кто  из
нас Ђй-Џетри, а кто —атыр-„аг. Љонечно, в литературе. Џришли  к  соглашению,
что он Ђй-Џетри, а Я —атыр-„аг. Ћбе  знаменитые  горы,  но  Ђй-Џетри  больше
знаменита и чаще упоминаетсЯ, а —атыр-„аг реже.
     Ќа долю ключика досталась ђоман-Љош!
     - ’оварищи,- обратилсЯ Я к толпе, не дававшей возможности нашей  машине
тронутьсЯ.- Ќу чего вы не видели? - „а нам  интересно  посмотреть  на  новую
модель автомобилЯ. “ нас в ‹енинграде она в новинку. ‚от и любуемсЯ. •орошаЯ
машина! € ведь, главное дело,  своЯ,  советскаЯ,  отечественнаЯ!  офер  дал
гудок. ’олпа разошлась, и машина двинулась, увозЯ менЯ и  штабскапитана,  на
лице которого поЯвилось удовлетворенно-смущенное выражение  и  бородавка  на
подбородке вздрогнула не то от подавленного смеха, не то  от  огорчениЯ.  Њы
переглЯнулись и стали смеЯтьсЯ. џ громко, а он на  свой  манер  -  тихонько.
Џрав был великий петроградец Ђлександр ‘ергеевич:
     "—то слава? џркаЯ заплата" - и т. д.
     Ђ вокруг нас все разворачивались и разворачивались каналы и перспективы
неповторимого города, прежнЯЯ душа которого улетела подобно  пчелиному  рою,
покинувшему свой прекрасный улей, а новаЯ душа, новый пчелиный рой,  еще  не
вполне обжила свой город.
     Ќовое вино, влитое в старые мехи.
     Ќад бело-желтым ‘мольным суровый ветер  с  ”инского  залива  нес  тучи,
трепал флаг победившей революции, а в бывшем ‡имнем дворце, в ќрмитаже,  под
охраной гранитных атлантов, в  темноватом  зале  испанской  живописи,  плохо
освещеннаЯ и совсем незаметнаЯ, дожидалась  нас  Њадонна  Њоралеса,  которую
ключик считал лучшей картиной мира,  и  мы  со  штабс-капитаном  снова  -  в
который раз! - прошли по обветшавшему, скрипЯщему  дворцовому  паркету  мимо
этой маленькой темной картины в старинной золоченой раме,  как  бы  прощаЯсь
навсегда с нашей молодостью, с нашей жизнью, с  нашей  Њадонной.  ‚от  каким
обыкновенным и незабываемым возник передо мной  образ  штабс-капитана  среди
выгорающей дребедени гнилых мещанских домиков, охваченных  дымным  пламенем,
над которым возвышалась, отражаЯсь в старом  подмосковном  пруде,  непомерно
высокаЯ бетоннаЯ многочленистаЯ ЋстанкинскаЯ телевизионнаЯ  башнЯ  -  первый
выходец из таинственного ѓрЯдущего.
     ...возле бывшего ЃрЯнского вокзала на месте скоплениЯ лачуг  раскинулсЯ
новый прекрасный парк, проезжаЯ мимо которого, с поразительной отчетливостью
вижу   Я   мулата   в   нескольких   его   ипостасЯх,   в   той   нелогичной
последовательности, котораЯ свойственна свободному  человеческому  мышлению,
живущему не по выдуманным законам так называемого времени, хронологии, а  по
единственно  естественным,  пока  еще  не  изученным  законам  ассоциативных
свЯзей.
     ...вижу мулата последнего периода - постаревшего, но  все  еще  полного
любовной энергии, избегающего лишних встреч  и  поэтому  всегда  видимого  в
отдалении, в конце плотины переделкинского пруда, в зимнем пальто  с  черным
каракулевым воротником, в островерхой черной  каракулевой  шапке,  спиной  к
осеннему ветру, несущему узкие, как лезвиЯ, листьЯ старых серебристых ветел.
Ћн издали напоминал стручок черного перца - как-то ужасно не  совпадающий  с
опрокинутым отражением деревни на той стороне самаринского пруда.
     ...весь одиночество, весь ожидание.
     ‚ тот день он был  гостеприимен,  оживлен,  полон  скрытого  огнЯ,  как
мастер, довольный своим новым творением. ‘ Явным удовольствием читал он свою
прозу, даже не слишком мыча и не  издаваЯ  странных  междометий  глухонемого
демона. ‚се было в традициЯх доброй старой русской литературы:  застекленнаЯ
дачнаЯ терраса, всклокоченные волосы  уже  седеющего  романиста,  слушатели,
сидЯщие вокруг длинного чайного  стола,  а  за  стеклами  террасы  несколько
вполне созревших рослых черноликих подсолнечников с архангельскими  крыльЯми
листьев, в золотых нимбах лепестков, как  свЯтые,  написанные  альфреско  на
стене подмосковного  пейзажа  с  сельским  кладбищем  и  золотыми  луковками
патриаршей церкви времен €вана ѓрозного.
     ‘вЯтые подсолнечники тоже пришли послушать прозу мулата. Ђ  вот  он  на
крыше нашего высокого дома в  ‹аврушинском  переулке,  против  ’ретьЯковской
галереи, ночью, без шапки, без галстука, с расстегнутым воротником  сорочки,
озаренный зловещим заревом  пылающего  где-то  невдалеке  ‡ацепского  рынка,
подожженного немецкими авиабомбами, на фоне черного ‡амоскворечьЯ,  на  фоне
черного   неба,   перекрещенного    фосфорическими    трубами    прожекторов
противовоздушной  обороны,  среди  бегающих   красных   звездочек   зенитных
снарЯдов,   в   грохоте   фугасок   и    ноющем    однообразии    фашистских
бомбардировщиков, ползущих где-то вверху над головой. Њулат ходил по  крыше,
и под его ногами гремело кровельное железо, и каждую  минуту  он  был  готов
засыпать песком шипЯщую немецкую зажигалку, брызгающую искрами, как  елочный
фейерверк. Њы с ним были дежурными противовоздушной обороны. Џотом он описал
эту ночь в своей книге "Ќа ранних поездах".
     "‡апомнитсЯ его обстрел. ‘полна зачтетсЯ времЯ,  когда  он  делал,  что
хотел,  как  €род  в  ‚ифлееме.  Ќастанет  новый,   лучший   век.   €счезнут
очевидцы..."
     Ќе знаю, настал ли в мире лучший век,  но  очевидцы  исчезали  один  за
другим. €счез и мулат - великий очевидец эпохи. Ќо Я помню, что среди ужасов
этой ночи в мулате вдруг вспыхнула искра юмора. € он сказал мне, имеЯ в виду
свою квартиру в самом верхнем этаже дома, а также свою жену по имени ‡инаида
и зенитное орудие, установленное над самым его потолком:
     "Ќаверху зенитка, а под ней ‡инаидка".
     „лЯ него  любаЯ  жизненнаЯ  ситуациЯ,  любой  увиденный  пейзаж,  любаЯ
отвлеченнаЯ мысль немедленно и, как мне казалось, автоматически превращались
в метафору или в стихотворную  строчку.  Ћн  излучал  поэзию,  как  нагретое
физическое тело излучает инфракрасные лучи.  Ћднажды  наша  шумнаЯ  компаниЯ
ввалилась в громадный  черный  автомобиль  с  горбатым  багажником.  ЊенЯ  с
мулатом втиснули в самую его глубину, в самый его горбатый  зад.  Ђвтомобиль
тронулсЯ, и мулат, блеснув белками, смеЯсь,  предварительно  промычав  нечто
непонЯтное, прокричал мне в ухо: - Њы с вами сидим в самом его мозжечке!  Ћн
был странно одет. ‘овсем  не  в  своем  обычном  европейском  стиле:  брюки,
засунутые в голенища солдатских сапог, и какаЯ-то зеленаЯ фетроваЯ  шлЯпа  с
нелепо загнутыми полЯми, как у чеховского …пиходова в  исполнении  Њосквина.
Њы все были навеселе, и мулат тоже.
     ‚ы хотите еще что-нибудь узнать о мулате? џ устал. „а  и  времЯ  лекции
исчерпано. ‚прочем, если угодно, несколько слов. џ думаю, основнаЯ его черта
была  чувственность:   от   первых   стихов   до   последних.   €з   ранних,
мулата-студента:
     "...что даже антресоль при виде плеч твоих трЯсло"... "’ы вырывалась, и
чуб касалсЯ чудной челки и губ-фиалок"...
     €з последних:
     "...под ракитой, обвитой плющом, от ненастьЯ мы ищем защиты. Ќаши плечи
покрыты плащом, вкруг тебЯ мои руки обвиты. џ  ошибсЯ.  Љусты  этих  чащ  не
плющом перевиты, а хмелем. Ќу - так лучше давай этот плащ в ширину под собою
расстелем"...
     ‚ эту пору он уже был старик. Ќо какаЯ любовнаЯ энергиЯ!
     ‚от он стоит перед дачей, на картофельном поле, в  сапогах,  в  брюках,
подпоЯсанных  широким  кожаным  поЯсом  офицерского  типа,   в   рубашке   с
засученными  рукавами,  опершись  ногой  на   лопату,   которой   вскапывает
суглинистую землю. ќтот вид совсем не вЯжетсЯ с представлением об изысканном
современном поэте, так же как, например,  не  вЯзались  бы  гладко  выбритый
подбородок, элегантный пиджачный костюм, шелковый галстук с представлением о
‹ьве ’олстом. Њулат в грЯзных сапогах, с лопатой в загорелых  руках  кажетсЯ
рЯженым. Ћн играет какую-то роль.  Њожет  быть,  роль  великого  изгнанника,
добывающего  хлеб  насущный  трудами  рук  своих.  Њежду   тем   он   хорошо
зарабатывает на своих блестЯщих  переводах  експира  и  грузинских  поэтов,
которые его обожают. Ћ нем пишут в ‹ондоне монографии.  “  него  автомобиль,
отличнаЯ квартира в Њоскве, дача в Џеределкине. Ћн смотрит вдаль и о  чем-то
думает среди несвойственного ему картофельного полЯ. Љто может проникнуть  в
тайны чужих мыслей?  Ќо  мне  представлЯетсЯ,  что,  глЯдЯ  на  подмосковный
пейзаж, он думает о Џариже,  о  ”ранцузской  революции.  Ќе  исключено,  что
именно в этот миг он вспоминает свою некогда начатую, но брошенную  пьесу  о
”ранцузской революции. Ќе продолжить ли ее? Љак бишь она начиналась?
     "‚ Џариже. Ќа квартире ‹еба. ‚ комнате окна стоЯт настежь. ‹етний день.
‚ отдалении гром. ‚ремЯ действиЯ между 10 и 20 мессидора (29 июнЯ  -8  июлЯ)
1794 года. ‘ен-†юст: - ’аков Џариж. Ќо не всегда таков. Ћн был и будет. ќтот
день, что светит кустам и зданьЯм на пути к моей душе, как освещают  путь  в
подвалы, не вечно будет бурным фонарем, бросающим все вещи в жар порЯдка, но
век пройдет, и этот теплый луч, как уголь, почернеет, и в архивах пытливость
поднесет свечу к тому, что нынче нас слепит, живит и греет, и то, что  нынче
Ясность мудреца, потомству станет бредом сумасшедших".
     ЋктЯбрьскаЯ революциЯ была первой во всей мировой  истории,  совершенно
не похожей на все остальные революции мира. “ нее  не  было  предшественниц,
если не считать Џарижской коммуны. Ќе  имеЯ  литературных  традиций  длЯ  ее
изображениЯ, многие из нас обратились не к Џарижской коммуне,  а  к  ‚еликой
французской  революции,  имевшей  уже  большое   количество   художественных
моделей. Њожет быть, только один Ђлександр  Ѓлок  избежал  шаблона,  написав
"„венадцать" и "‘кифов", где русскаЯ  революциЯ  была  изображена  первично.
Џопытки почти всех остальных поэтов  -  кроме  Љомандора  -  были  вторичны.
ЌесмотрЯ на всю свою гениальность, мулат  принадлежал  к  остальным.  Ћн  не
сразу разгадал неповторимость  ЋктЯбрЯ  и  попыталсЯ  облечь  его  в  одежды
”ранцузской  революции,  превратив  Џетроград  и   Њоскву   семнадцатого   и
восемнадцатого годов в Џариж ‘ен†юста, ђобеспьера, Њарата.  Љто  из  нас  не
писал тогда с восторгом о зеленой ветке „емулена, в те дни, когда  гимназист
Љанегиссер стрелЯл в “рицкого, а Љаплан отравленной пулей - в ‹енина,  и  не
санкюлоты в красных фригийских колпаках носили на пиках головы аристократов,
а рабочие Џутиловского завода в  старых  пиджаках  и  кепках,  перепоЯсанные
пулеметными  лентами,  становились  на   охрану   ‘мольного.   Ѓыть   может,
неповторимость,  непохожесть  нашей  революции,  темный  ноЯбрьский  фон  ее
пролетарских  толп,  серость  ее  солдатских  шинелей,  чернота   матросских
бушлатов, георгиевских лент черноморцев, питерские и московские  предместьЯ,
так не похожие на литературную Яркость Џарижа 1794  года,  и  были  причиной
многих  наших  разочарований.  ‘толкновение  легенды  с   действительностью,
"Њарсельезы" с "€нтернационалом".
     Џариж Љонсьержери и Џале-ђоЯлЯ был длЯ  нас  притЯгательной  силой.  Њы
стремились в Џариж.
     Ќе избежал этого и один из  самых  выдающихсЯ  среди  нас  прозаиков  -
конармеец, тем более что  он  действительно  в  качестве  одного  из  первых
советских военных корреспондентов проделал польскую кампанию вместе с Џервой
конной Ѓуденного. Ћн сразу же и первый среди нас прославилсЯ и  был  признан
лучшим прозаиком не только правыми, но и левыми. "‹еф" напечатал его рассказ
"‘оль", и сам Љомандор на  своих  поэтических  вечерах  читал  этот  рассказ
наизусть и своим баритональным басом прославлЯл его автора перед  аудиторией
Џолитехнического музеЯ, что воспринималось как высшаЯ литературнаЯ  почесть,
вроде Ќобелевской премии. Љонармеец стал невероЯтно знаменит. Ќа него писали
пародии и рисовали шаржи, где он неизменно  изображалсЯ  в  шубе  с  меховым
воротником, в круглых очках местечкового  интеллигента,  но  в  буденновском
шлеме с красной звездой и большой автоматической ручкой вместо винтовки.
     Ћн, так же как и многие из нас, приехал с юга, с той лишь разницей, что
ему не надо было добывать себе славу. ‘лава опередила  его.  Ћн  прославилсЯ
еще до революции, во времЯ первой мировой войны, так  как  был  напечатан  в
горьковском  журнале  "‹етопись".  ЉажетсЯ,  даже  одновременно   с   поэмой
Љомандора  "‚ойна  и  мир".  Ђлексей  Њаксимович  души  не  чаЯл  в  будущем
конармейце, пророча ему блестЯщую будущность,  что  отчасти  оправдалось.  ‚
Њоскве он поЯвилсЯ уже признанной знаменитостью. Ќо мы знали его по ћгросте,
где вместе с нами он работал по агитации и пропаганде, а также в  губиздате,
где заведовал отделом художественной литературы и  принадлежал  к  партийной
элите нашего города, хотЯ сам был беспартийным. …го обожали все вожди нашего
города как первого писателЯ. Џодобно всем нам он ходил в холщовой толстовке,
в деревЯнных босоножках, которые гремели по тротуарам со звуком  итальЯнских
кастаньет. “ него была крупнаЯ голова вроде несколько деформированной тыквы,
сильно облысевшаЯ спереди,  и  вечнаЯ  ироническаЯ  улыбка,  упомЯнутые  уже
круглые очки, за стеклами которых виднелись изюминки маленьких детских глаз,
смотревших на мир о пытливым любопытством, и широкий, как бы слегка  помЯтый
лоб  с  несколькими  морщинами,  мудрыми  не  по  возрасту,-  лоб  философа,
книжника, фарисеЯ.
     ...€ вместе с тем - нечто хитрое, даже лисье...
     Ћн  был  немного  старше  нас,  даже  птицелова,  и   чувствовал   свое
превосходство как мастер. Ћн был склонен к нравоучениЯм, хотЯ и делал  их  с
чувством юмора, причем его губы принимали  форму  ижицы  или,  если  угодно,
римской пЯтерки. “ менЯ сложилось такое впечатление, что ни ключика, ни менЯ
он как писателей  не  признавал.  Џризнавал  он  из  нас  одного  птицелова.
‚прочем, он не чуждалсЯ нашего общества и  снисходил  до  того,  что  иногда
читал нам свои рассказы о местных бандитах  и  налетчиках,  полные  юмора  и
написанные на том  удивительном  южноновороссийском,  черноморском,  местами
даже местечковом жаргоне, который,  собственно,  и  сделал  его  знаменитым.
Њанера его письма в  чем-то  сближалась  с  манерой  штабс-капитана,  и  это
позволило честолюбивым ленинградцам считать, что наш  конармеец  всего  лишь
подражатель штабс-капитана. •одила такаЯ эпиграмма:  "Џод  пушек  гром,  под
звоны сабель от ‡ощенко родилсЯ Ѓабель".
     Љонармеец вел загадочную  жизнь.  ѓде  он  кочует,  где  живет,  с  кем
водитсЯ, что пишет - никто не знал.  ‘крытность  была  основной  чертой  его
характера. ‚озможно, это был особый способ вызывать  к  себе  дополнительный
интерес. Ћт него многого ждали.  €м  интересовались.  Ћ  нем  охотно  писали
газеты. ѓорький посылал ему из ‘орренто письма. ‹учшие журналы охотились  за
ним. Ћн был  неуловим.  €ногда  ненадолго  он  показывалсЯ  у  Љомандора  на
‚одопьЯном, и каждое его  поЯвление  становилось  литературным  событием.  ‚
Њыльниковом он совсем не бывал, как  бы  стеснЯЯсь  своей  принадлежности  к
"южнорусским". “ него была масса  поклонников  в  разных  слоЯх  московского
общества. Ћднако большинство  из  этих  поклонников  не  имело  отношениЯ  к
литературной среде. Ќаоборот. ‚се это были  люди  посторонние,  но  зачастую
очень влиЯтельные. Џервое времЯ в Њоскве Я совсем  мало  с  ним  встречалсЯ.
Ќаши встречи были случайны и коротки. Ќо он никогда не упускал случаЯ, чтобы
преподать мне литературный урок:
     - ‹итература - это вечное сражение. ‘егоднЯ  Я  всю  ночь  сражалсЯ  со
словом. …сли  вы  не  победите  слово,  то  оно  победит  вас.  €ногда  ради
одного-единственного прилагательного приходитсЯ тратить несколько не  только
ночей, но даже месЯцев кровавого труда. ‡апомните это. ‚ диалоге  не  должно
быть ни одного необЯзательного выражениЯ. Љ диалогу надо прибегать только  в
самых крайних случаЯх: диалог  должен  быть  краток,  работать  на  характер
персонажа и как бы источать терпкий запах...  ’олько  что  Я  прочитал  вашу
повесть. Ћна недурна. Ќо, вероЯтно, вы  воображаете,  что  превзошли  своего
учителЯ Ѓунина. Ќе обольщайтесь. „о Ѓунина вам как до  ЏолЯрной  звезды.  ‚ы
сами не понимаете, что такое Ѓунин.  ‚ы  знаете,  что  он  написал  в  своих
воспоминаниЯх о N.N.? Ћн написал, что у него вкрадчиваЯ,  бесшумнаЯ  походка
вора. ‚от это художник! Ќе вам и не мне чета.  Џеред  ним  нужно  стоЯть  на
коленЯх. ‹итературным божеством  длЯ  конармейца  был  ”лобер.  ‚се  советы,
которые давал автор "Њадам  Ѓовари"  автору  "Њилого  друга",  ЯвлЯлись  длЯ
конармейца законом. €ногда мне даже казалось, что он  "играет  во  ”лобера",
придаваЯ чрезмерное значение  красотам  формы  со  всеми  ее  стеснительными
условностЯми  и  предрассудками,  как  Я  теперь  понимаю,   совершенно   не
обЯзательными длЯ свободного самовыражениЯ. Ќекогда и Я страдал этой детской
болезнью флоберизма: страхом повторить на одной странице два раза одно и  то
же слово, ужасом перед недостаточно искусно поставленным прилагательным  или
даже знаком препинаниЯ, нарушением хронологического течениЯ повествованиЯ  -
словом, перед всем тем, что считалось да и до сих пор считаетсЯ мастерством,
большим стилем. Ђ по-моему, только  добросовестным  ремесленничеством,  что,
конечно, не ЯвлЯетсЯ недостатком, но уж во  всЯком  случае  и  не  признаком
большого стилЯ.
     Љонармеец верил в законы жанра, он умел различить повесть от  рассказа,
а рассказ от романа. Ќекогда и Я придерживалсЯ этих взглЯдов, казавшихсЯ мне
вечными  истинами.  ’еперь  же  Я,   слава   богу,   освободилсЯ   от   этих
предрассудков, выдуманных  на  нашу  голову  литературоведами  и  критиками,
лишенными чувства прекрасного. Ђ что может  быть  прекраснее  художественной
свободы?
     ...ќто просто новаЯ форма, пришедшаЯ  на  смену  старой.  ‡амена  свЯзи
хронологической  свЯзью  ассоциативной.  ‡амена  поисков  красоты   поисками
подлинности, как бы эта подлинность ни казалась плоха. Џо-французски  "мовэ"
- то есть плохо. Ћдним словом, опЯть же - мовизм.
     ’огда Я, конечно,  так  не  думал.  Љак  Я  теперь  понимаю,  конармеец
чувствовал себЯ инородным телом в той среде,  в  которой  жил.  ЌесмотрЯ  на
заметное присутствие  в  его  флоберовски  отточенной  (Я  бы  даже  сказал,
вылизанной) прозе революционного,  народного  фольклора,  в  некотором  роде
лесковщины, его душой владела неутолимаЯ жажда Џарижа. Џод  любым  предлогом
он старалсЯ попасть за границу, в Џариж.  Ћн  был  прирожденным  бульвардье.
‹учше всего он чувствовал себЯ за крошечным  квадратным  столиком  на  одной
ножке прЯмо на тротуаре, возле какого-нибудь кафе на Ѓольших бульварах,  где
можно  несколько  часов  подрЯд  сидеть  под  красным  холщовым  тентом,  за
маленькой чашкой мокко, наблюдаЯ за  прохожими  и  мысленно  вписываЯ  их  в
какой-то свой воображаемый роман вроде "—еловеческой комедии". Ќе исключено,
что он видел себЯ знаменитым  французским  писателем,  блестЯщим  стилистом,
быть может даже одним из сорока бессмертных, прикрывшим свою лысину шелковой
шапочкой академика, вроде ЂнатолЯ ”ранса. Џод высоким куполом  €нститута  на
берегу ‘ены он чувствовал бы себЯ как дома.
     ‚ те времена заграничные поездки делались  все  труднее  и  труднее.  ‚
конце концов  он  стал  оседлым  москвичом,  женилсЯ,  поселилсЯ  в  хорошей
квартире в особнЯчке в районе ‚оронцова полЯ и даже стал  принимать  у  себЯ
гостей. ‚ это времЯ мы о ним очень сблизились. Ѓеседы с ним  доставлЯли  мне
большое удовольствие и всегда были длЯ менЯ  отличной  школой  литературного
мастерства. Ћбщение с конармейцем  было  весьма  похоже  на  общение  мое  с
щелкунчиком. ‚озможно, это и нескромно, но мне кажетсЯ - оно  было  взаимным
обогащением. Љонармеец оказалсЯ  в  конце  концов  прекрасным  семьЯнином  и
любезным хозЯином. “ него  всегда  можно  было  выпить  стакан  на  редкость
душистого, хорошо заваренного чаЯ или чашку настоЯщего итальЯнского  черного
кофе  эспрессо:  он  собственноручно  приготовлЯл  его,   пользуЯсь   особой
заграничной кофеваркой. - ‘кажите, каким образом у вас получаетсЯ  такой  на
редкость вкусный чай? Ћткройте ваш секрет. - Ќет никакого секрета. Џросто не
надо быть скупердЯем и не экономить на заварке.  ‡аваривайте  много  чаЯ,  и
ваши гости всегда будут в восторге. Ћднажды  он  вдруг  показалсЯ  у  нас  в
дверЯх, а рЯдом с ним стоЯл некий предмет домашнего обихода красного дерева,
нечто вроде комнатного бара о  затейливым  устройством,  довольно  неуклюжее
произведение столЯрного искусства, которое он, пыхтЯ, собственноручно втащил
на пЯтый этаж, так как лифт не работал. Ћказалось, что это был  его  подарок
нам на новоселье. Ќадо было распахнуть верхние крышки, и из недр  сооружениЯ
поднималсЯ целый набор посуды длЯ коктейлей. ќтот бар занимал много места, и
мы не знали, куда его приткнуть. џ думай, конармеец сам не  знал,  куда  его
девать, а так как Я  однажды  похвалил  бар,  то  конармеец  и  решил  таким
элегантным образом  избавитьсЯ  от  сей  громоздкой  вещи.  —исто  восточнаЯ
любезность. ‚прочем, Я понимаю, что он это сделал от души. ‚ещь была все  же
дорогаЯ. Ћн не поскупилсЯ.
     ...…му очень нравилась моЯ маленькаЯ двухлетнЯЯ дочка, и он любил с нею
весьма серьезно разговаривать, как со взрослой, сидЯ перед ней на  корточках
и несколько пугаЯ  ее  своими  большими  очками.  Њы  часто  сиживали  перед
огромным окном, за которым виднелсЯ классический московский  пейзаж,  словно
бы  вышедший  из  царства  "’ысЯчи  и  одной  ночи",  но  только   несколько
древнерусской. Љонармеец смотрел на этот  пейзаж,  но,  мне  кажетсЯ,  видел
нечто совсем другое: старые деревьЯ, косо наклонившиесЯ над ‘еной с  нижнего
ее парапета, а на верхнем парапете Ящики букинистов,  на  ночь  запиравшиесЯ
большими  висЯчими  замками;  белую  конную   статую   ѓенриха   —етвертого,
сообразившего,  что  Џариж   стоит   обедни;   круглые   островерхие   башни
Љонсьержери, где до сих пор  в  каменных  недрах,  за  тюремными  решетками,
прикрепленный навечно к каменной стене, сумрачно чернел совсем  не  страшный
на вид косой нож гильотины, тот самый, который некогда на  площади  ‘огласиЯ
срезал головы королю и королеве, а потом не мог  уже  остановитьсЯ  и  изпод
него на ѓревской площади покатились в черный мешок  одна  за  другой  головы
„антона, ‘ен-†юста, „емулена, множество  других  голов,  каждаЯ  из  которых
вмещала в себЯ вселенную, и наконец  голова  самого  ђобеспьера  с  разбитой
челюстью и маленьким, почти детским, упрЯмым и гордым подбородочком  первого
ученика.
     ...Ќу и, конечно, чашечка мокко на одноногом столике  в  тени  тента  с
красными фестонами. Ћн пил кофе маленькими глотками, растЯгиваЯ наслаждение,
оттЯгиваЯ миг  возвращениЯ,  и  его  детские  глазки  видели  тень  Ђзраила,
несущего меч над графитными плитками парижских крыш...
     ...Ђ может быть, это и был тот самый косо режущий ледЯной ветер во  всю
длину …лисейских полей, ветер возмездиЯ €  смерти...  ‚  расчете  на  вечную
весну мы были одеты совсем легко, а ветер, свистЯ, как  нож  гильотины,  нес
мимо нас уже  заметные  крупинки  снега,  и  длЯ  того,  чтобы  не  схватить
пневмонию, нам пришлось укрытьсЯ в набитой  людьми  американской  дрогстори,
где с трудом отыскалсЯ свободный столик под неизмеримо  громадным,  длинным,
низким  потолком,  унизанным  параллельными   рЯдами   светЯщихсЯ   шариков,
умноженных до  бесконечности  зеркалами  во  всю  стену,  что  угнетало  нас
какой-то безвыходностью. Њы уже были уверены, что весна никогда не  наступит
и  мы  навсегда  останемсЯ  здесь  как  в  аду,  среди  беготни  обезумевших
официанток,  знакомых  музыкальных  звуков  бьющихсЯ  тарелок,  восклицаний,
разноЯзыкого    галдежа,    мелодий     проигрываемых     пластинок,     где
противоестественно   смешивались   все   музыкальные   стили,   начинаЯ    с
древнегалльской музыки и кончаЯ все еще не вышедшим из моды поп-артом.
     Њы были в отчаЯнии.
     Ќо в один прекрасный день, когда наше отчаЯние дошло до  высшей  точки,
весна наступила внезапно, как взрыв всеобщего цветениЯ  под  лучами  жгучего
солнца в безоблачном и безветренном  небе,  при  температуре  воздуха  более
двадцати девЯти градусов  в  тени,  когда  вдруг  как  по  мановению  черной
палочки,  перевитой  розами,  изо  всех  настежь  открытых  парижских   окон
выбросились  и  косо  повисли  огненножелтые,  раскаленно-красные   маркизы,
совершенно менЯЯ облик города, который мы привыкли видеть элегантно-серым, а
теперь он превратилсЯ в нечто карнавальное, Яркое,  почти  итальЯнское,  где
рЯдом с каменными стенами  средневековых  церквей  горели  кусты  персидской
сирени со всеми ее оттенками,  начинаЯ  с  самого  нежного  и  кончаЯ  самым
Яростным. џ почувствовал, что в мире произошло нечто имеющее отношение лично
ко мне. € в этот же  миг  из  ледЯных  пещер  памЯти,  совсем  живой,  снова
поЯвилсЯ Ѓрунсвик.
     Ћн стоЯл передо мною, как  всегда  чем-то  разгневанный,  маленький,  с
бровЯми, колючими как креветки, в  короне  вздыбленных  седых  волос  вокруг
морщинистой лысины, как у королЯ ‹ира,  в  своем  синем  вылинЯвшем  рабочем
халате с засученными рукавами, с мускулистыми руками - в одной руке молоток,
в другой резец,- весь осыпанный мраморной крошкой,  гипсовой  пудрой  и  еще
чем-то непонЯтным, как в тот день, когда Я впервые - через год после  гибели
Љомандора - вошел в его студию.
     - Ќаконец Я нашел подходЯщий материал. Ќет! Ќе  материал,  а  вещество!
ЏодходЯщее вещество длЯ ваших друзей, о которых вы мне столько рассказывали!
- закричал он с  порога.-  Њне  доставили  это  вещество  из  околозвездного
пространства Љассиопеи. €з этого вещества построена ‚селеннаЯ. ќто лучшее из
того,  что  можно  было  достать  на  мировом  рынке.  ‚ещество  из  глубины
галактики. ’оропитесь же! Ћн кричал, он брызгал слюной, он топал  ногами.  џ
понЯл его с полуслова. - ’еперь пора,- сказал Я, и мы  с  женой  побежали  в
парк Њонсо. - Ќо  прежде  мне  пришлось  прочитать  весь  гениальный  вздор,
который написали вы и все ваши друзьЯ. Њожет быть, у менЯ  дурной  вкус,  но
ваша чепуха мне понравилась, иначе Я не взЯлсЯ бы за эту работу!  -  крикнул
он нам вдогонку и тотчас исчез, на этот раз навсегда.
     ‡а  свежевыкрашенными   черными   пиками   железной   ограды   с   Ярко
позолоченными  остриЯми,  за  траурными,  еще  более  высокими   решетчатыми
воротами, за их золочеными вензелЯми и балдахином, сиЯющим на солнце,  перед
нами предстали головокружительно высокие купы  цветущих  каштанов,  белых  и
розовых, как совершенное воплощение вечной весны.
     Њы вошли в парк.
     Ћдно лишь название улицы, со стороны которой  мы  поЯвились  -  Ѓульвар
Њальзерб,- как бы погрузило нас  в  обманчивую  тишину  девЯтнадцатого  века
после франкопрусской войны и  Џарижской  коммуны.  ќто  был  мир  Њопассана.
ирокоплечий бюст этого бравого  красавца  француза  с  нормандскими  усами,
которые  умели  так  хорошо  щекотать  женские  шейки  и  затылки  с  пушком
каштановых  волос,  что  в  конце  концов   и   привело   его   к   ужасному
преждевременному уничтожению, был установлен на колонне, у подножиЯ  которой
была изваЯна фигура полулежащей дамы в  широкой  юбке,  с  узкой  талией,  в
кофточке  -  рукава  буфами;  она  держала  перед  собой  раскрытый   томик,
самозабвенно замечтавшись над строками Њопассана, и мне  почему-то  кажетсЯ,
что эта книга была "€ветта". ‚ жарком сумраке неистово цветущего каштанового
дерева эта хрестоматийнаЯ  композициЯ  уже  заметно  потемнела  от  времени,
каждаЯ складка широкой юбки со шлейфом и пЯтипалаЯ тень какого-то отдельного
каштанового листа, лежащаЯ на прЯмом лбу  писателЯ,-  все  это  было  хорошо
знакомо и, в окружении цветущих сирени, боЯрышника, пионов, Японской  вишни,
пронизанное неистовыми лучами солнца, отдаленное от шумЯщего города  высокой
решеткой тишины и безветриЯ, как бы перенесло нас в страну, куда мы  наконец
после стольких разочарований попали.
     Ћднако на этот раз что-то вокруг изменилось.
     ‘начала Я не мог понЯть,  что  именно  изменилось.  Ќо  наконец  понЯл:
недалеко от изваЯниЯ замечтавшейсЯ дамы под бюстом Њопассана стоЯло еще одно
изваЯние, которого раньше здесь не было. ”игура конармейца  в  предпоследний
период его земного существованиЯ. Ћн сидел за маленьким одноногим  столиком,
перед чашечкой, под сенью каштана, как бы под  тентом  кафе,  взираЯ  вокруг
сквозь  очки  изумленно-детскими  глазами  обреченного.  Ћн  был  сделан   в
натуральную величину с  реалистической  точностью  и  вместе  с  тем  как-то
условно, сказочно, без пьедестала. џ употребил слово "сделан", потому что не
могу найти ничего более точного. €зваЯн - не годитсЯ. ‚ылеплен - не годитсЯ.
€ссечен - не годитсЯ. Њожет быть, отлит, но и это тоже  не  годитсЯ,  потому
что материал не был металлом, он был именно веществом. ‹учше всего  было  бы
сказать - создан. Ќо это слишком возвышенно. Ќет, не создан. €менно  сделан.
‚ещество,  из  которого  он  был   сделан,   не   поддавалось   определению.
—еловеческий глаз лишь замечает некоторые  его  особенности:  поразительную,
как  бы  светЯщуюсЯ  неземную  белизну,  по  сравнению  с  которой.   лучший
каррарский  мрамор  показалсЯ  бы   сероватым;   необъЯснимую   непрозрачную
прозрачность. ‘кульптура не отбрасывала от  себЯ  тени,  хотЯ  все  предметы
вокруг отбрасывали резкие утренние тени: кусты, скамейки,  стволы  деревьев,
из которых одному - сикомору - было сто двадцать лет и оно, кажетсЯ, помнило
еще автора "Њилого друга", детские колЯски,  фигурки  бегающих  детей  и  их
нЯнек, бабушек, матерей с открытыми книгами на коленЯх. Љрасно-синие  мЯчики
прыгали по уже пыльным дорожкам, отбрасываЯ прыгающие тени.
     „аже маленькие маргаритки, выросшие на газонах, отбрасывали миниатюрные
тени.
     џ потрогал плечо конармейца, оно обожгло мою ладонь  пронзительным,  но
безвредным холодом. € судЯ по тому, что почва под  изваЯнием  сильно  осела,
можно было заключить, что материал, из  которого  был  сделан  конармеец,  в
несколько  десЯтков,  а  может  быть,  и  сотен  тысЯч  раз  тЯжелее  любого
известного на земном шаре вещества.  ‚месте  с  тем,  как  это  ни  странно,
материал, сиЯющий несказанной белизной, казалсЯ невесомым. Њы пошли по парку
и заметили, что, кроме знакомых серых статуй, ослепительно белеет  несколько
новых, сделанных из того же материала, что и статуЯ конармейца,-  Ярко-белых
и не отбрасывающих теней. Ќикто из посетителей парка их  не  замечал,  кроме
нас, это были наши сновидениЯ. Ћни были расставлены  прЯмо  на  земле  и  на
газонах - без пьедесталов - в каком-то продуманном беспорЯдке. Ќа  одном  из
газонов под розовым кустом лежала фигура  ключика.  Ћн  был  сделан  как  бы
спЯщим на траве - маленький, с поджатыми ногами,  юноша-гимназист,-  положив
руки под голову, причесанную а-лЯ ’итус,  с  твердым  подбородком,  и  видел
неземные сны, а вокруг него, как некогда он сам написал:
     "...летали насекомые. ‚здрагивали  стебли.  Ђрхитектура  летаниЯ  птиц,
мух, жуков была призрачна, но можно было уловить  кое-какой  пунктир,  очерк
арок, мостов, башен, террас -  некий  быстро  перемещающийсЯ  и  ежесекундно
деформирующийсЯ город"...
     Џарк Њонсо, где лежал ключик,  глубоко  уйдЯ  в  травЯной  покров,  был
действительно городом вечной весны, славы и тишины, еще  более  подчеркнутой
возгласами  играющих  детей.  ‚  романтических  зарослЯх   цветущих   кустов
боЯрышника,  рЯдом  со  старым  памЯтником  ѓуно,  возле  пробирающегосЯ  по
камешкам  ручейка,  дружески  обнЯвшись  о   Њефистофелем,   белела   фигура
синеглазого - в шлЯпе с пером, с маленькой мандолиной в руках,  поставившего
ноги в танцевальную позицию, всего во  власти  третьего  ѓ  -  ѓуно,  но  не
забывающего и двух первых: ѓоголЯ, ѓофмана... џ сразу узнал его по  Ядовитой
улыбке. € Я вспомнил нашу последнюю встречу. ‘начала у памЯтника сидЯщего на
Ђрбатской площади ѓоголЯ, а потом у него в новой квартире, где он жил уже  о
третьей своей женой. Ћн сказал по своему обыкновению:  -  џ  стар  и  тЯжело
болен. Ќа этот раз он не шутил. Ћн был действительно смертельно болен и  как
врач хорошо это знал. “ него было измученное землистое лицо. “ менЯ  сжалось
сердце. - Љ сожалению, Я ничего не могу вам предложить, кроме этого,- сказал
он и достал из-за окна бутылку холодной  воды.  Њы  чокнулись  и  отпили  по
глотку. Ћн с достоинством нес свою бедность. -  џ  скоро  умру,-  сказал  он
бесстрастно. џ стал говорить  то,  что  всегда  говорЯт  в  таких  случаЯх,-
убеждать, что он мнителен, что он ошибаетсЯ. - џ даже вам могу сказать,  как
это будет,- прервал он менЯ, не дослушав.- џ буду лежать в  гробу,  и  когда
менЯ начнут выносить, произойдет вот что: так как  лестница  узкаЯ,  то  мой
гроб начнут поворачивать и  правым  углом  он  ударитсЯ  в  дверь  ђомашова,
который живет этаком ниже. ‚се произошло именно так, как он предсказал. “гол
его гроба ударилсЯ в дверь драматурга  Ѓориса  ђомашова...  …го  похоронили.
’еперь он бессмертен.
     ђаскинувши руки в виде распЯтиЯ, но с ног до  головы  перекрученное  на
манер бургундского тирбушона-штопора, как бы перевитое лианами,  перед  нами
мелькнуло и тут же померкло изваЯние  забытого  всеми  вьюна,  невдалеке  от
которого  под  столетним  сикомором  сидел  па   камне   босой   будетлЯнин,
председатель земного шара,  с  котомкой  за  плечами,  с  дорожным  посохом,
прислоненным к дереву,-  нищий  с  заурЯдно-уездным  лицом  русского  гениЯ,
обращенным к небу, словно бы говорЯ:
     "...Џусть  девы  поют  у  оконца  меж  песен   о   древнем   походе   о
верноподданном солнца самосвободном народе".
     Ћн сам был  верноподданным  солнца,  сыном  самосвободного  народа.  Ќа
повороте  аллеи,  не  замечаемый  играющими   детишками   -   белокожими   и
чернокожими,- в цилиндре и шелковой накидке, с тростью,  протЯнутой  вперед,
как рапира,  с  ужасом,  написанным  на  его  почти  девичьем  лице,  стоЯл,
расставив ноги, королевич,  как  бы  видЯ  перед  собой  собственное  черное
отражение в незримом  разбитом  зеркале.  Ћн  был  сделан  все  из  того  же
межзвездного материала, но только как-то особенно нежно и  грустно  светилсЯ
изнутри. Џтицелов со свернутой охотничьей сетью на плече неподвижно шагал по
парку, ведЯ за руку маленького сына, тоже поэта, чем-то напоминаЯ ‚ильгельма
’еллЯ на фоне каменного декоративного грота, заросшего плющом. Ќа двух белых
железных стульЯх, повернувшись друг к другу, в почти  одинаковых  кепках,  в
позе дружелюбных спорщиков сидели звездно-белые  фигуры  брата  и  друга,  а
остальные десЯть садовых стульев были занЯты  живыми  посетителЯми  парка  в
разных местах центральной его аллеи. ‚далеке парк  соприкасалсЯ  с  чьими-то
недоступными простым смертным владениЯми, скрытыми за  колючими  изгородЯми,
решетками и зарослЯми дикого винограда, шиповника, терний, тех самых терний,
чьи острые  чугунно-синие  шипы  впивались  в  восковое  чело  человекобога,
оставлЯЯ на нем Ягоды крови. ’ам, на отшибе, отрешенный от всех, как некогда
на плотине переделкинского пруда, ждал  свою  последнюю  любовь  постаревший
мулат, по-прежнему похожий издали на стручок черного перца, но чем ближе  мы
к нему подходили, тем он все более и  более  светлел,  проЯснЯлсЯ,  пока  не
стало очевидно, что он сделан из самого лучшего галактического вещества, под
невесомой тЯжестью которого  прогнулась  почва.  Џарк  оказалсЯ  наполненным
творениЯми сумасшедшего ваЯтелЯ. Њы ходили по аллеЯм, узнаваЯ  друзей,  пока
наконец не остановились возле фигуры, которую Я узнал еще издали. Џеред нами
сиЯл неземной белизной мальчик-переросток, худой, глазастый,  длинноволосый,
с маленьким револьвером в безнадежно повисшей руке.
     ..."Ѓез шапки и шубы. Ћбмотки и френч. ’о сложит руки,  будто  молитсЯ.
’о машет, будто на митинге речь... Њальчик шел, в закат  глаза  уставЯ.  Ѓыл
закат непревзойденно желт. „аже снег желтел к ’верской  заставе.  Ќичего  не
видЯ, мальчик шел.  ел,  вдруг  встал.  ‚  шелк  рук  сталь...  ‘тал  ветер
Џетровскому парку звонить: - Џрощайте... Љончаю...  Џрошу  не  винить...  „о
чего ж на менЯ похож!.."
     „а, это он: Љомандор в юности. € так - навсегда: мальчик-самоубийца. „о
чего ж на него похож.
     Ђ вокруг горел жгучий полдень вечной памЯти и  вечной  славы.  ‚незапно
остановившийсЯ взрыв. ‚ его неподвижном горении, сиЯнии, в Ярких  прозрачных
красках повсюду вокруг  нас  белели  изваЯниЯ,  сделанные  все  из  того  же
неиссЯкаемого  космического  вещества  белее   белого,   тЯжелее   тЯжелого,
невесомей невесомого.
     Ќеземное на земном.
     Њы уже шли к выходу, когда в заресничной  стране  парка  Њонсо  увидели
фигуру щелкунчика. Ћн стоЯл в вызывающей  позе  городского  сумасшедшего,  в
тулупе золотом и в валенках сухих, несмотрЯ на то, что все вокруг обливалось
воздушным стеклом пасхального полуднЯ.  Ћн  был  без  шапки.  …го  маленькаЯ
верблюжьЯ головка была высокомерно  вскинута,  глаза  под  выпуклыми  веками
полузажмурены в сладкой муке  рождающегосЯ  на  бритых  губах  слова-психеи.
Њожет быть, таким образом рождались стихи:
     "...…сть  иволги  в  лесах  и  гласных  долгота  в  тонических   стихах
единственнаЯ мера, но только раз в году бывает разлита  такаЯ  длительность,
как в метрике ѓомера. Љак бы цезурою зиЯет летний день... “же с утра покой и
трудные длинноты, волы на пастбищах и  золотаЯ  лень  из  тростника  извлечь
богатство целой ноты"...
     Ћн боЯлсЯ извлечь из своего тростника богатство целой  ноты.  Ћн  часто
ограничивалсЯ обертоном слова-психеи,  неполным  его  звучанием,  неЯсностью
созревавшей  мысли.  Ћднако  именно  эта  незрелость  покорЯла,   заставлЯла
додумывать, догадыватьсЯ...
     "...ђоссиЯ. ‹ета. ‹орелеЯ"...
     —то это такое? „огадайтесь сами!
     Ќевдалеке от щелкунчика стоЯл во весь рост, но как-то  корчась,  другой
акмеист - колченогий, с перебитым коленом и  культЯпкой  отрубленной  кисти,
высовывающейсЯ  из  рукава:  худощавый,  безусый,  как  бы   качающийсЯ,   с
католически голым, прекрасным, преступным лицом падшего  ангела,  выражающим
ни с чем не  сравненную  муку  раскаЯниЯ,  чему  совсем  не  соответствовала
твердаЯ соломеннаЯ шлЯпа-канотье,  немного  набок  сидевшаЯ  на  его  наголо
обритой голове с шишкой.
 
     лЯпа Њориса евалье.
 
     €здалека волнами долетали мощные,  густые,  ликующие  звуки  пасхальных
колоколов Ќотр-„ам и ‘акре-Љ"р, гипсовые колпаки которой светились где-то за
парком Њонсо, на высоком  холме  Њонмартра,  царЯ  над  празднично-безлюдным
Џарижем. ‚иднелись еще повсюду среди зелени  и  цветов  изваЯниЯ,  говорЯщие
моему гаснущему сознанию о поэзии, молодости, минувшей жизни. Њаленький  сын
водопроводчика,  соратник,  наследник,  штабс-капитан  и  все,  все  другие.
—итателЯм будет нетрудно представить их в виде статуи без пьедесталов.
     џ хотел, но не успел проститьсЯ с каждым из  них,  так  как  мне  вдруг
показалось, будто звездный мороз вечности сначала слегка, совсем неощутимо и
нестрашно  коснулсЯ  поредевших  серо-седых  волос   вокруг   тонзуры   моей
непокрытой головы, сделав их мерцающими, как алмазный венец. Џотом  звездный
холод  стал  постепенно  распространЯтьсЯ  сверху  вниз   по   всему   моему
помертвевшему   телу,    с    настойчивой    медлительностью    останавливаЯ
кровообращение и не позволЯЯ мне сделать ни шагу, длЯ того чтобы выйти из-за
черных  копий  с  золотыми   остриЯми   заколдованного   парка,   постепенно
превращавшегосЯ в  переделкинский  лес,  и  -  о  боже  мой!  -  делаЯ  менЯ
изваЯнием, созданным из космического вещества безумной фантазией
Last-modified: Thu, 01 Mar 2001 08:27:10 GMT
Ћцените этот текст: