ий, как в детстве, погладил его по голове, ‚асик сел около полуупавшей
скамьи прЯмо на землю; он улыбалсЯ; он стал жаловатьсЯ:
     - „ододые дют. ЌенЯ  наньше нидода не диди.  (Њолодые бьют, менЯ раньше
никогда не били.)
     Ѓашилов еще раз погладил его по голове: бедный.
     - € ненен не дают, нидода....  „адин  нЯ.  (€ песен не поют. Ќикогда...
Ћдин Я.)
     - ‘ейчас споем. ’олько потихоньку, ‚асик...
     Ћни негромко запели - и тихо-тихо мычал ‚асик, стараЯсь не сфальшивить.
Ћни  спели ‚ыходили двое,  затем  ‚енули с полуднЯ, затем —истоган, а  затем
долгую и бесконечную  †изнь  прошла. ќту  песню  они одолели  до  конца лишь
потому, что ‚асик помнил ее и, невнЯтно мыча,  наводил Ѓашилова на слова; он
начинал, а  Ѓашилов подхватывал. ‡вуки были ужасны, но дурачок хорошо  знал,
что петь  надо  тихо,-  из  опыта длительной  своей беды это было, вероЯтно,
единственное, что он усвоил в жизни. Љогда Ѓашилов утомилсЯ, ‚асик продолжил
петь один,  но притих  голосом еще  больше. Ќочь  млела. ЊесЯц висел  в небе
Ясный. „урачок  шумно высморкалсЯ, и,  вглЯдевшись,  Ѓашилов  увидел, что он
плачет. ’Ягучим  мычанием своим он  и  просил и  как бы настаивал, последний
певец, плохой и с  ужасным  голосом, но ведь  он пел,  и Ѓашилов,  впадаЯ  в
запоздалый пафос, подумал, что не все потерЯно. ‚асик  придвинулсЯ: сидел на
земле,  обхватив колени,  в  шаге от  музыканта.  Ѓашилов  сидел  рЯдом,  на
полуупавшей скамье. Ћни спели еще  раз —истоган, а потом ‚енули  с  полуднЯ.
Њинута, когда прозвучал высокий чистый голос ребенка,  приближалась в тишине
и в темноте неслышно, сама собой.