        ћрий Њаркович Ќагибин. ’ьма в конце туннелЯ


---------------------------------------------------------------
 €здание: ћрий Ќагибин; "’ьма в конце туннелЯ; ЊоЯ золотаЯ тЈща", Џовести.
 Ќезависимое изд-во Џ€Љ, Њосква, 1994.
 OCR и вычитка: „авид ’итиевский (davidtit@land.ru), 6 февралЯ 2002.
 Љорректура: Ђлександр Ѓелоусенко, 1 ЯнварЯ 2003. і http://belousenkolib.narod.ru/
---------------------------------------------------------------


     ћрий Њаркович Ќагибин (1920-1994).
     Џовесть


        Џролог

     џ  похоронил мать.  ‚след за ней ушел  отчим,  вдруг перед этим  как-то
странно, жалко и неприЯтно взбодрившийсЯ длЯ будущего. Џрошло несколько лет,
и мне захотелось воскресить образ матери через немногие сохранившиесЯ в доме
материальные знаки  ее  существованиЯ.  ‚се жалкие ее  туалеты были  розданы
подругам, вещи поценнее  реализовал  отчим,  собравшийсЯ начать новую жизнь,
оставалась круглаЯ кожанаЯ коробка из-под шлЯпы, набитаЯ  всЯкой дребеденью:
обрывки вышивок, бисернаЯ сумочка, лакированный кожаный кошелек длЯ  иголок,
два-три колечка,  ѓеоргии  --  один  на  ленточке,  свЯзка писем,  несколько
фотографий,  почему-то  мама  не отдала их  мне  длЯ  альбома --  то  ли  не
нравилась  себе  на  них,  то  ли   с   ними  свЯзаны   какие-то  неприЯтные
воспоминаниЯ.  џ  так  и  не  удосужилсЯ узнать причину.  Ќикогда  не  любил
расспрашивать близких людей, довольствуЯсь тем, что они сообщали мне сами.
     Ѓыло там еще немало  всЯкой всЯчины: сломанное страусовое перо, некогда
украшавшее   мою   мушкетерскую   шлЯпу,   черепаховый  гребень,   крошечный
перламутровый театральный бинокль,  не раскрывающийсЯ  веер и  моЯ полосатаЯ
младенческаЯ распашонка на  пуговицах, невесть зачем притащившаЯсЯ за мной в
старость.  Њать относилась  к этому  хранилищу без всЯких сантиментов: стоит
коробка на шкафу, никому не мешает, ну и пусть стоит. Ћна рылась в ней очень
редко, чтобы достать  что-то нужное:  маскарадный  бинокль, бисерную сумочку
длЯ съемок  ее  приЯтельнице  -- маленькой  киноактрисе, какую-нибудь особую
иголку длЯ шитьЯ...
     џ снЯл  пыльно-муаровую коробку  со шкафа, протер трЯпкой и открыл. ‚се
предметы оказались на месте, кроме колечек, -- возможно, они были брошены  в
тигель  новой  жизни отчима.  ‚ид  бисерной  сумочки, как  всегда,  доставил
удовольствие,  она была  полосатаЯ,  каждаЯ полоска  своего цвета:  краснаЯ,
синЯЯ,  лиловаЯ, белаЯ, чернаЯ -- и приЯтно мЯлась в ладони.  џ  подержал  в
руках все предметы, но чувствительные кончики  пальцев не отзывались  на  их
субстанцию: ни гладкому перламутру биноклЯ,  ни сухой ости страусового пера,
ни лакированной коже кошелька длЯ иголок. € глаз оставалсЯ равнодушен, как и
рука. ЊенЯ не тронули  молодые мамины фотографии. ’еперь Я понЯл, почему она
их не любила:  при сходстве черт в них не  было маминой сути. ‘транно, что Я
не  замечал этого раньше. „ва  ѓеоргиЯ лишились даже  того  тусклого блеска,
который  они  еще сохранЯли,  когда Я  последний раз заглЯдывал  в  коробку.
Њатовые,  позеленевшие,  утратившие  почетный  вес  награды,  они  выглЯдели
латунными  подделками,  как самонаграды  сегоднЯшнего чучельного казачества.
‚се названные  вещи и  не названные не имели  никакого отношениЯ  к матери и
моей  тоске  по  ней.  ‚оскресить образ матери  через материальные знаки  ее
существованиЯ, как Я выразилсЯ с непонЯтным велеречием, мне не удалось. Њамы
в коробке не оказалось.
     Џисьма  были  перевЯзаны  черной  шелковой  ленточкой. џ  разорвал  ее,
распрЯмил верхний конверт.  "…е благородию Љсении Ќиколаевне Љрасовской"  --
значилось  на конверте. „а, моЯ мать была "благородием" и осталась им в гуще
советского   хамства.  Ќу,  что  пишут  "ее  благородию"?  Џо  естественному
психологическому ходу Я вынул письмо  из  единственного конверта без адреса.
’ак  же  в  магазине  люди  берут  тот  галстук,  который  имеетсЯ  в  одном
экземплЯре, и только эти галстуки составлЯют: массовую продукцию.
     Ѓезадресное  письмо  сперва расстрелЯло  менЯ,  уложив намертво,  затем
вернуло совсем в  иную  жизнь. Љоробка не  была мусорным Ящиком. Ћна хранила
суть.
     "ЊилаЯ  Љсенушка, -- писал неведомый  автор мелким, убористым почерком,
словно экономил бумагу, -- это письмо передаст тебе человек вполне надежный,
но  в качестве  почтальона ты его не используй. € вообще не пиши мне до  тех
пор, пока Я не  дам тебе знать. Ќо  знака может и не  быть.  џ зашел слишком
далеко,  чтобы повернуть  назад. Џрости менЯ. Њы ведь знали, что нам  нельзЯ
иметь  ребенка.  Ќо что поделать,  если будущий  гражданин  так упорно хотел
поЯвитьсЯ на свет. ‘лушай менЯ внимательно.  “  него  должен  быть  отец. ’ы
понимаешь, что  Я  имею в  виду? ‚ремЯ наступает серьезное,  и  надо  забыть
сантименты.  Њне  не  выкрутитьсЯ,  даже  если  Я  сейчас  уцелею.   Ћни  не
угомонЯтсЯ, пока не перебьют всех. ’ебе нужна защита. Ћдна ты не справишьсЯ,
хотЯ  ты сильнаЯ. ‘ таким грузом, как Я, не выплывешь.  ЊенЯ надо вычеркнуть
-- раз и  навсегда.  †изнь непредсказуема, вдруг  кончитсЯ наваждение и бесы
вернутсЯ в преисподнюю. ’ы веришь  в это? џ -- нет. ‹учше  и надежнее  всего
был бы  ‚олодЯ, он в чести у властей,  но ведь ‹. никогда этого не допустит.
„а и вообще  "не верь  любви поэта,  дева". ‘енЯ  тоже  поэт, но не до такой
степени, человек он хороший, но, к сожалению, бывший домовладелец, и это ему
припомнЯт.
     ЋстаетсЯ Њара.  ‚ы любили друг друга, думаю, он до  сих пор любит тебЯ,
что,  конечно,  не мешает  его  летучим романам. џ не  верю в его  отцовские
качества, да ведь они и не требуютсЯ.  ‡ато за ним прекраснаЯ семьЯ, могучий
отец, чудеснаЯ  мать, очаровательный  брат. ќто  бастион --  тебе  не  дадут
пропасть. џ не берусь советовать, как все это устроить, в житейских делах ты
умнее менЯ. Џрости и прощай. Љ.".
     ‘ейчас Я не могу  передать, что Я чувствовал, читаЯ это письмо. Ќо Я  и
тогда не мог бы  этого  сделать,  слишком  много всего  навалилось.  Џомню с
абсолютной достоверностью ощущение грубой усталости и хамскую фразу, которую
Я произнес вслух:
     -- Ќадо было гондон надеть.
     ’ак Я приветствовал возвращение моего отца.
     €  не  то  чтобы  мне  не  понравилсЯ  этот   загробный  голос.  ‘корее
понравилсЯ.  Ћн  был  мЯгок,  серьезен,   решителен,  без  всЯкого  балласта
раскаЯниЯ, сожалениЯ, чувства вины и прочих  интеллигентских  слюней. ‚се по
правде жизни,  котораЯ  не  бывает  безукоризненной  и предусмотрительной  в
каждом движении.  ќто  было в духе и  характере  моей матери:  когда  судьба
подносила ей  очередную  пакость,  она  не  расплескивала  эмоций,  а  сразу
начинала  действовать. €  еще  Я подумал, что  у  них все равно ничего бы не
вышло,  люди  должны  отличатьсЯ  друг  от  друга,  чтобы  выдержать  долгую
совместную жизнь.  —уть бы суше, насмешливей, и во мне это письмо прозвучало
бы голосом матери.
     ‘воей грубой фразой Я ответил свинцовой усталости,  вдруг  навалившейсЯ
на менЯ. Љак  будто  всЯ прожитаЯ жизнь медленно  прокатилась  по  мне своим
тЯжелым колесом.

        1

     ‚начале  Я,  как  Њаугли,  не знал,  кто Я,  уверенный,  что  ничем  не
отличаюсь от  остальной волчьей стаи. Ќо  Њаугли было легче обнаружить  свою
несхожесть  с окружающим его одушевленным миром (звери Љиплинга одушевлены),
он был один такой -- голый, бесшерстый, бесклыкий и бескогтистый, умеющий не
только стоЯть, но и  бегать на  двух ногах. Ђ вокруг все живые существа были
на менЯ похожи -- домашние животные не в счет, -- и  Я долго не догадывалсЯ,
что общность двуногих обманчива, что в  людской  несмети  немало  таких, что
помечены незримым знаком неполноценности.
     ‡атруднЯюсь сказать, когда  Я обнаружил, что большинство мужчин и часть
женщин,  приходЯщих к нам в дом, принадлежат к  этому племени  изгоев, равно
как и мой лучший  друг Њиша (на детских фотографиЯх, сделанных чистопруд-ным
фотографе м-пушкарем, рЯдом со мной, на фоне белого замка, пальм и дирижаблЯ
в курчавом небе, неизменно стоит, красиво выставив ногу, элегантный мальчик,
сливоглазый  брюнетик   с   прической,  которую  называли  "бубикопф")  тоже
принадлежит к касте меченых, и что ббльшаЯ часть детей, с которыми мы играем
каждый  день в Ђбрикосовском саду и  обмениваемсЯ времЯ от времени визитами,
из того же племени.
     Ђ ведь Я знал чуть ли  не с рождениЯ о неодинаковости людей, казавшейсЯ
мне естественной и ни длЯ кого не обидной. ЊоЯ семьЯ, Я сам, наши гости, мои
друзьЯ  по  саду, прогулкам  и  детским  праздникам -- интеллигенты,  а  все
остальные: соседи по квартире, обитатели нашего большого дома, за  редчайшим
исключением, дворовые сверстники, с которыми Я до поры не водилсЯ, -- холуи.
’ак, во всЯком случае, называла их моЯ мать, что не мешало ей легко находить
с ними  общий Язык. Џотом Я понЯл, что взаимопонимание  было  замешано не на
родности,  а  на прЯмо  противоположном -- мгновенном и  радостном узнавании
плебеЯми барской -- высшей --  сути моей матери. ‚идимо, революциЯ не смогла
уничтожить вместе с сотнЯми тысЯч бар неизъЯснимого очарованиЯ барства.
     •олуЯми -- мама не вкладывала презрительного, уничижительного  смысла в
это  слово,  просто  констатировала  социальную принадлежность  --  были:  и
хранительница моих  детских лет, добрый гений  дома,  любимейшаЯ  из любимых
‚еронЯ,  и  ее  сестра,  чудеснаЯ  ЉатЯ,  недолгое  времЯ  состоЯвшаЯ в моих
нЯньках, и те огромные семьи, что вселЯлись в освобождающиесЯ со смертью или
по  другим причинам убываниЯ  моих родных комнаты некогда принадлежавшей нам
целиком квартиры, любаЯ обслуга, будь то дворник, истопник, монтер, продавец
в  магазине, парикмахер,  зеленщик  из  деревни,  привозивший  на розвальнЯх
квашеную капусту и соленые огурцы, молочница с жестЯными бидонами, пахнущими
антоновским  Яблоком, холуем был и управдом, первый  представитель советской
власти в моей жизни, которого Я почитал, боЯлсЯ и ненавидел.
     ЊенЯ удивило сунувшеесЯ под перо слово "почитать".  Ќеужели Я "почитал"
мрачного, молчаливого, с ножевым выблеском угрюмого взглЯда исподлобьЯ холуЯ
„едкова? „а, таково было  предписанное дедом, главой семьи, отношение  всех,
кроме матери,  позволЯвшей  себе взбрыкивать,  к молодой, смертельно опасной
власти. ќтот урок рабства осталсЯ со мной на всю жизнь. Љ любому начальству,
встречавшемусЯ  мне на моем пути:  руководителЯм ‘оюза  писателей, партийным
секретарЯм разного ранга, вызывавшим менЯ на правеж, директорам издательств,
главным редакторам журналов и газет, армейским командирам в дни  войны, -- Я
относилсЯ  с  ненавистью, презрением и  почтением, благодарный им за  все то
зло, которое они могли мне сделать, но делали не до конца.
     Ђ  теперь менЯ  остановило слово "молодой" в приложении  к  дьЯволиаде,
искалечившей жизнь моих родителей, мою собственную, моих детей и внуков,  не
прекрати  Я  род.  "Њолодой" -- это что-то свежее, обещающее, летЯщее.  „ико
звучит "молодой палач" или  "молодой убийца".  Ќо власть  действительно была
очень  молода,  всего  на три  года старше менЯ. Ѓоже, на какую  же  малость
разминулсЯ  Я со временем, заставлЯвшим так  мечтательно вспыхивать зеленые,
вечно  озабоченные  глаза  матери!  Ћна  была тогда "их благородием  Љсенией
Ќиколаевной  Љрасовской", так значитсЯ  на конвертах немногих  сохранившихсЯ
старых  писем. Њать слишком  любила свое  прошлое,  чтобы  лакомитьсЯ  им  в
засушенном виде.
     …два осознав свое  бытие, Я стал ощущать  эпоху, оставшуюсЯ за  чертой,
как единый временной пласт. “ менЯ было такое  же отношение к времени, как у
древних  греков.  „лЯ современников  Џерикла историческаЯ  война с персами и
разрушение легендарной  ’рои не имели  временного  разрыва,  и  то и  другое
происходило раньше,  не  теперь.  Ђ  когда  --  греческое  сознание  это  не
занимало, было за  пределами постижениЯ. џ ужасно раздражал маму расспросами
о наполеоновском  нашествии,  требуЯ частных  подробностей, как от очевидицы
тех волнующих событий. ЋбъЯснить такой идиотизм -- или тут что-то другое? --
невозможно, но уже  школьником, влюбленный в  "’рех  мушкетеров", Я допускал
встречу со старым  д'ЂртаньЯном и трепетно  ждал ее. ’акой ли  уж это  брел?
Ѓоборыкин, поЯвившись  на  свет, год прожил  при  Џушкине, а  покидаЯ земную
юдоль, год прожил  при мне.  Ћдна-единственнаЯ  жизнь  разделЯет и вместе --
соединЯет менЯ с Џушкиным.
     ‚ернемсЯ к холуЯм. Ћни делились на  тех, кто зависел от нас: ‚еронЯ, ее
многочисленнаЯ  роднЯ, соседи, бесплатно лечившиесЯ у моего деда,  -- как во
всех  холуйских   семьЯх,  у  них   беспрерывно  болели  дети  всеми  подрЯд
инфекционными болезнЯми (дыша этим пропитанным микробами воздухом, Я ни разу
ничем не заразилсЯ),  и  на холуев,  которые от нас не  завчсели,  --  их мы
побаивались, опЯть же все, кроме мамы. ’аким образом, первое различие людей,
открывшеесЯ мне,  лежало в области социальной, хотЯ  Я  не уверен,  что  это
слово подходит, ведь интеллигенциЯ -- не класс, а прослойка, холуи же вообще
понЯтие  аморфное. Ќо читатель поймет, что Я имею в виду. € вот  не домашнЯЯ
легенда,  а истина, подтвержденнаЯ  многочислен-ными  свидетельствами: после
младенческого  каннибальского Языка, всех этих "мнЯм-мнЯм", "тпруа", "бо-бо"
и тому подобного,  после "мамы", "‚ерони",  чуть позже  "папы", так назвал Я
под общим давлением малознакомого человека, чье назначение в  доме мне  было
неЯсно,  Я отчетливо и громко  произнес "интеллигенциЯ".  ‡атем, помолчав  и
словно  подумав, Я  сказал: "электричество", после  чего, потрЯсенный  этими
лингвистическими подвигами, заткнулсЯ на целый  год. ђодные ужасались, что Я
онемел, но, исполнив невесть кому данный обет молчаниЯ, Я принЯлсЯ болтать и
не  могу  остановитьсЯ  до  сегоднЯшнего  днЯ.  ‘амое   поразительное,  что,
произнесЯ слово  "интеллигенциЯ", Я  знал, что  оно означает.  ќта Ясность с
годами затуманилась, а  в близости  исхода  Я  окончательно запуталсЯ.  •уже
обстоЯло с "электричеством",  Я и тогда  не понимал и сейчас не понимаю, что
это  такое.  Њне  вдруг  пришло в  голову,  что мое младенческое,  дремлющее
сознание искало нечго похожее на знаменитую ленинскую формулу коммунизма.
     ЏонЯтие "интеллигент" допускает  широкое толкование, наше было не лучше
и  не хуже всех других, а вот "холуй" в нашем семейном понимании не совпадал
с  общеупотребительным,   производЯщим  от  него  глагол   "холуйничать"  --
пресмыкатьсЯ,  заискивать перед  власть  имущими,  длЯ  нас  "холуй"  -- это
простолюдин, чернаЯ кость или, более старое, хам.
     ‚скоре Я стал догадыватьсЯ,  что  в большом мире,  а большим миром были
длЯ менЯ в ту пору  два наших двора,  интеллигентов не  слишком  жалуют. ‡то
знали  и мои интеллигентные друзьЯ,  старательно обходЯ дворовую вольницу. Ђ
менЯ  туда  тЯнуло. Њне чего-то  не  хватало  в  компании  тихих  мальчиков,
выбранных родителЯми  мне в друзьЯ. ‘ шести лет  менЯ определили в  немецкую
группу,  которую  вела  милаЯ  Ђнна  ”едоровна   Ѓорхарт,  каким-то  образом
свЯзаннаЯ в прошлом с домом художника ‹ансере, что менЯ в детском  неведении
ничуть  не  волновало,  а длЯ родителей  было, как  теперь  говорЯт,  знаком
качества.
     Ћна учила  нас немецкому Языку между делом, главным нашим занЯтием было
рукомесло. Њы  клеили  из тонкого картона коробочки  непонЯтного назначениЯ,
мастерили  аппликации  из  [!веткой  бумаги,   вызывавшей  во  мне  какое-то
плотоЯдное  чувство;  она была  так  приЯтна  на  вид и  на  ощупь, гладкаЯ,
плотнаЯ, туго-телеснаЯ,  каждый  цвет  --  с  отливом  и переливом, к  этому
примешивалсЯ едкий и вкусный запах синдетикона, и довольно пустое занЯтие --
ни один из нас не отличалсЯ  художественными наклонностЯми -- превращалось в
радение, служение чему-то тайному, тут присутствовал несомненно  чувственный
момент,  столь  Яростно  отвергаемый  Ќабоковым,  который   при  всем  своем
дерзостном  уме, проницательности, иронии  и бесстрашии  застрЯл  в  тенетах
золотого невинного детства -- совсем по —арской.
     Џочти  столь же волнующим  на  этих  уроках было  длЯ  менЯ  ритуальное
принЯтие нашей наставницей  йода;  она накапывала его из темной  бутылочки в
чашку  с  молоком,  каплЯ тонула в  белой жидкости,  затем всплывала со дна,
окрашиваЯ молоко  Янтарной желтизной,  и  мне  казалось, что  Ђнна ”едоровна
вкушает небесный нектар. џ придумал вкус этого напитка, напоминающий вкус не
известного  мне тогда  ликера "Љакао-шуа",  и мучительно  завидовал  ей,  не
подозреваЯ, что она усмирЯет щитовидную железу.
     Њоими  соучениками были интеллигентные мальчики:  ЉолЯ,  ‚енЯ  и  ЊулЯ,
называю их в  порЯдке  старшинства. ЉолЯ  был моим ровесником, ‚енЯ  на  год
младше, ЊулЯ на год  младше ‚ени. Ћн сразу стал  писклей,  изгоем --  жалкое
маленькое существо  в нарЯдной бархатной курточке,  с  Ямочками  на  щеках и
кудрЯвой  головенкой. Њы с  Љолей не были  великодушны к этому  беззащитному
человечку.  „ругого   мальчика  мы  не  задевали  из  почтительно-брезгливой
жалости: он недавно перенес стригущий лишай и носил чепчик на лысой  голове.
Ћбрастал он  медленно, каким-то страусиным пухом, лишь когда кончилась  наша
домашнЯЯ  лицеЯ и  мы  пошли в  школу, ‚енЯ обзавелсЯ шапкой  густых  темных
волос.
     Њальчики были благовоспитанны, шаркали  ножкой,  то и дело благодарили,
не выставлЯлись друг перед другом, не соперничали. џ хорошо к ним относилсЯ,
даже к Њуле, хотЯ  и донимал его, но мне было с ними  скучно, особенно когда
мы  подросли  и впереди  забрезжила  школа, манившаЯ  менЯ, как  д'ЂртаньЯна
мушкетерский полк. € как же Я ее возненавидел -- почти сразу!..
     ‹ишь  раз  в  Љоле пробудилась мужскаЯ лихость. …го крупнаЯ,  ЯркаЯ,  с
пепельными  волосами  и  сиЯющими  сиреневыми  глазами  мать  была  актрисой
•удожественного театра на вторых  или третьих ролЯх. Ќо длЯ чего-то она была
нужна труппе, раз ее держали. Ћднажды она взЯла нас на утренний спектакль.
     џ впервые попал в театр, и сразу на такое острое, ошеломлЯющее зрелище,
как "‘инЯЯ  птица",  с  олицетворенными  стихиЯми и  пищевыми продуктами,  с
очеловеченными  домашними   животными,   с   душами   умерших,   гигантскими
привидениЯми  и огненным кузнецом, с поэзией, заглЯнувшей в еще  глухое  длЯ
звуков сладких  и молитв сердце.  ‚прочем, молилсЯ  Я то и  дело,  но крайне
прагматично, всегда  что-то  выпрашиваЯ. ќта  низкаЯ привычка  сохранилась у
менЯ  по сию пору, Я все времЯ докучаю  ‚севышнему деловыми и хозЯйственными
просьбами.  ќтот  спектакль  был  открытием   второго   мира,   лежащего  за
поверхностью  вещей  и  Явлений,  там  были   смерть,  о  которой  Я  смутно
догадывалсЯ,  и  печаль, которую  Я предчувствовал,  и тоска по  неведомому,
разрушившаЯ  самодостаточную цельность моего  благополучного мира. ‘пектакль
вырывал менЯ из детства, а Я не хотел с ним расставатьсЯ и стал противитьсЯ,
обернувшись вдруг таким сорванцом, каким никогда не был.
     ‚  антракте   Я   будто  с  цепи  сорвалсЯ,  втЯнув  в  свои  безумства
благоразумного  Љолю.  Њы едва не  разнесли  бельэтаж,  где  находились наши
места.  Њы  носились  как  угорелые,  перепрыгивали  через  спинки   кресел,
боролись, рушась на грЯзные коврики проходов, чуть не сбиваЯ с ног оробевших
зрителей,  задевали  весьма  чувствительно  --  до  рева  --  чинных  детей,
обмазываю-щих  рот  шоколадкой  из   буфета,  и  довели  до   слез   пожилую
капельдинершу,  пытавшуюсЯ нас  угомонить.  Њы  не вылетели из  театра  лишь
потому,  что  находились под высоким  покровитель-ством Љолиной матери.  Ћна
видела  наши  бесчинства, но  не  могла вмешатьсЯ, потому  что  находилась в
плотном   кольце   кавалеров,   которых   ЉолЯ  называл  незнакомым   словом
"поклонники". ‹ишь  иногда доносилсЯ  ее  потерЯнный, далекий, как  из леса,
жалобный голос:
     -- Ќу, мальчики, перестаньте!..
     Љак ни странно, эта  безумнаЯ, лихаЯ мужскаЯ вознЯ нас не сблизила. “же
на  другой  день  ЉолЯ  ЯвилсЯ  в  группу  тем  же  прилизанным,  послушным,
воспитанным мальчиком, каким Я  привык его  видеть. ’о ли  ему  нагорело  за
вчерашнее, то ли  буйство было органически чуждо его вЯлой душе и он  против
воли поддалсЯ моему неистовству. џ не хотел смиритьсЯ с его отступничеством,
и  едва  закончились  занЯтиЯ и Ђнна  ”едоровна,  забрав  оставшуюсЯ цветную
бумагу, синдетикон  и  ножницы, выплыла из комнаты, Я кинулсЯ на него и стал
валить.  ќто  было  естественное продолжение  вчерашних  мускульных  игр,  в
которых он  вел себЯ отважно и  стойко,  но  ЉолЯ  не принЯл  боЯ и противно
раскуксилсЯ. Џартнерства не  получилось. ’ем сильнее потЯнулсЯ Я к дворовому
хулиганью.

        2

     Љонечно, в нашем доме жили  разные ребЯта, были и тихони, как  ЊулЯ,они
не  поЯвлЯлись  во  дворе,  их водили  за  ручку на  —истые  Џруды, в  садик
‹азаревского института и  другие безопасные места.  …диный  холуйский состав
двух дворов нарушал лишь ‘ережа ‹епковский, внук знаменитого актера, рослый,
стройный,  благородный  и  храбрый  мальчик,  способный  постоЯть  за  себЯ.
‚прочем, это только так казалось, потому что он смело шел на  бой. ‘ережа не
лез  первым  в драку  и никогда  не дралсЯ  по злобе, как остальные дворовые
ребЯта. „лЯ  него  каждаЯ схватка  была  благородным  поединком, дуэлью,  но
задирали его всегда ребЯта заведомо сильнее. Џоэтому он неизменно оказывалсЯ
бит. Ћн не обижалсЯ, не плакал, не грозилсЯ  сквозь сопли из-за спасительных
дверей своего подъезда, он утирал  кровь, вымученно улыбалсЯ разбитым ртом и
с  обескураживающим  добродушием  говорил: "’воЯ  взЯла".  …го  благородство
никого не умилЯло, скорее наоборот, как и должно быть в державе холуев.
     Ќаш дом  был известен в  округе как  „ом печатников, так называли в  ту
пору всех  типографских  работников без разбору. ‚ ЂрмЯнском  и  прилегающих
переулках находилось  несколько больших типографий, а  во времЯ революции  в
нашем доме располагалсЯ штаб революционных печатников. Ќо, конечно, тут были
представлены и другие  профессии:  торговцы, ставшие  после  ликвидации нэпа
красными   продавцами  --  так,  во  всЯком  случае,  именовал  себЯ  бывший
палаточник  Њельников,  отец  моего  злейшего врага  †еньки,  были  служащие
почтамта,  доживало  несколько настоЯщих  нэпманских  семей,  в  год,  когда
началась перваЯ пЯтилетка  и коллективизациЯ, главы этих семей отправились в
‘оловки,  а  мой  отец  на берег  ‹ены,  под  †иганск,  он  был  всего  лишь
незадачливым  биржевиком,  с  ним  поступили  мЯгче;  украшали  дом:  артист
‹епковский,  седовласый,  с зычным голосом, шофер грузовика Љозлов в кожаной
тужурке,  кучер Џотапыч с ватным  задом --  в  первом  дворе,  глЯдевшем  на
ЂрмЯнский,  имелась конюшнЯ, где хрумкали овсом  два  бывших рысака, •апун и
Њагарыч.  Љогда-то  на них ездила миллионщица  ‚ысоцкаЯ (чаеторговлЯ), потом
бриллиантщик ‘аматис, а затем какой-то советский чин с тонкими ногами, тесно
обжатыми хромом  высоких  сапог. € вдруг все  исчезло: чин в сапогах, кучер,
лошади, а конюшню превратили в домашний клуб.
     Њы жили в той части дома, котораЯ выходила на  ‘верчков и Ђрхангельский
(позже ставший  ’елеграфным), но  адрес писали по ЂрмЯнскому  переулку, хотЯ
нас  отделЯл  от него другой  двор. ‘ самого своего  возникновениЯ советскаЯ
власть наложила запрет на парадные  двери и проходные дворы.  €  в  тех, и в
других  виделась  возможность  бегства.  ‹ишь в середине  тридцатых  открыли
ворота на ‘верчков,  а перед войной отомкнули парадный ход. Љ  этому времени
уже всех поймали, и бежать стало некому.
     Џо  традиции  ребЯтам  двух смежных  дворов полагаетсЯ  враждовать, но,
вероЯтно,  нас объединЯл общий адрес, мы жили мирно, а врага имели общего --
девЯткинских, населЯвших всегда бессолнечный, мрачный „евЯткин переулок.
     „вадцать восьмой  год был  переломным в жизни страны и  в моей жизни: Я
пошел в школу,  распалась немецкаЯ группа,  исчезли навсегда Ђнна ”едоровна,
ЉолЯ и ‚енЯ, Њулю Я  изредка мельком видел, но мы даже не  здоровались, двор
хмуро  смирилсЯ с моим присутствием, и посадили отца. ЏеречислЯю событиЯ  по
степени важности  их в моей тогдашней жизни. Њожет показатьсЯ странным,  что
самое важное  и трагичное  Я ставлю  на конец, но так оно  длЯ менЯ тогда  и
было. џ не понимал, что такое арест, и даже немного гордилсЯ избранничеством
отца, видЯ в этом какую-то  его лихость и молодечество. "Ћтца посадили!"  --
небрежно бросал Я дворовым ребЯтам и сплевывал в дыру от выпавшего молочного
зуба. Ћни хмуро отмалчивались.
     ‚ новых приЯтелЯх -- такими Я их  до поры считал -- менЯ восхищало все:
облик,  столь непохожий на  вылощенную, выхоленную гладкость моих  коллег по
немецкой  группе,  многие были стрижены под машинку от  вшей и гнид, у  всех
нагноивались  прыщи, болЯчки,  чирушки на лицах, а руки усеЯны цыпками;  мне
нравились их длинные штаны из туальденера (Я мучилсЯ от стыда в  коротких) и
такие же  рубашки,  не  заправленные  в штаны, а  перехваченные поЯском  или
ремнем, их страннаЯ угрюмость, не исчезавшаЯ, скорее усиливающаЯсЯ в  играх,
лаконичнаЯ  матернаЯ  речь  и  виртуозное  умение  гонЯть  колесо,  чего   Я
неимоверными  усилиЯми  тоже  достиг.  ђечь   идет  о  времени  моей  первой
очарованности;  в   середине  тридцатых,   когда  пришла  пора   отрочества,
единообразие   нарушилось,  зачатки  цивилизации  проникли  в   наш  странно
замкнутый  мир,  поЯвились  свои  франты,  спортсмены, театралы,  музыканты,
авиамоделисты, уголовники, туальденер был отменен, как маоцзедуновки в Љитае
после  смерти  великого  кормчего,  одни  ребЯта стали  к чему-то  тЯнутьсЯ,
другие, напротив, пошли на дно.
     ‘транно, что в  исходе двадцатых посреди Њосквы  эти  пролетарские дети
имели  вполне деревенский вид. џ чувствовал себЯ  среди них белой вороной. €
что было  непонЯтно: †енька  Њельников, сын красного торговца,  выделЯлсЯ не
меньше,  может, больше моего -- родители одевали  его, как  принца, он  даже
белые перчатки носил, за что его дразнили "пидорасом". „разнить-то дразнили,
а  все-таки  он был своим, равным, а Я чужаком. ’рудно  объЯснить, в чем это
выражалось,  но  Я на всю  жизнь запомнил  тот  долгий,  угрюмо не  узнающий
взглЯд,  каким менЯ  пронзали, стоило мне хоть чуть высунутьсЯ. ќтот  взглЯд
означал: тебЯ терпЯт, ну и сиди, не рыпайсЯ.
     Ѓоже, как мне хотелось заслужить их расположение! џ научилсЯ  виртуозно
гонЯть  колесо с помощью  загнутого на конце железного  прута.  џ стрелЯл из
рогатки  с   меткостью   ‚ильгельма  ’еллЯ  кусочками  чугуна,  отбитого  от
лестничной  батареи. Ѓесстрашно  воровал  пустые  бутылки -- у нас во  дворе
находились громадные винные подвалы, был мастаком в фантики -- в пристеночек
и расшибалку, а в футбол и в факе (хоккей) менЯ брали в команду даже старшие
ребЯта. ‹ишь  в тpex  дворовых занЯтиЯх Я не  принимал участиЯ: не  играл  в
деньги, поклЯвшись маме, что хоть этот порок обойдет менЯ стороной, не гонЯл
голубей --  не  умел, да  и  не  было  их  у  менЯ,  и  не  ходил  "трахать"
восьмилетнюю Ќинку  Љотлову на  помойку.  Ћт этого  менЯ  отвращал  какой-то
темный страх.  Ћ сути  столь частого на Языке моих приЯтелей глагола  Я имел
смутное  и  скорее комическое  представление.  Ќо от  возможности  проверить
умозрительные построениЯ нутро сжималось сладким ужасом. ’щетно добивалсЯ  Я
у своего приЯтелЯ и соседа по квартире ’ольки ‘оленкова, участника помоечных
забав,  что  они делают с Ќинкой. Џохоже, он  этого и сам  не  знал. џ понЯл
лишь,  что  юные  сладострастники  пользуютсЯ  ее  ласками  поочередно,  как
ремарковские солдаты.
     Ћ ’ольке стоит  сказать  несколько слов. Њаленького роста,  но сильный,
драчливый,  редкостно музыкальный  заика --  когда  пел, не заикалсЯ, --  он
проделал  свою короткую  жизнь в обратном порЯдке.  „о  второго  класса  пил
водку,  напиваЯсь  допьЯна  во  времЯ  нередких  домашних  гульбищ,  посещал
помоечный публичный  дом, а ушел на войну  трезвенником и  девственником. Ћн
погиб при  попытке  бегства  из Ћсвенцима двадцати  двух лет. ’олька или  не
хотел  или не мог  открыть мне жгучую тайну. Ќо вскоре  Я убедилсЯ,  что эта
озорнаЯ  любовь, голубиный гон,  игра в деньги  считаютсЯ как бы  предметами
факультативными,  не обЯзательными длЯ всех. Људа  важнее было  стыкатьсЯ, к
чему  Я  не имел склонности, хотЯ был физически  развит (дед приучил менЯ  к
турнику и гантелЯм) и силен длЯ своих лет.  џ  любил возитьсЯ, боротьсЯ, чем
мы занимались с Љолей в театре, но двор признавал только  кулачную расправу.
Ђ мне не хотелось  причинЯть никому боли, и Я всЯчески избегал столкновений.
…сли  же  они  становились  неизбежны,  Я припечатывал  противника  к  земле
простейшим  борцовским приемом, что вызывало удивление, смех,  но не чувство
обиды.  Ћни видели и  этом уклончивую,  хитрую слабину,  а не превосходство.
‹ишь одному ’ольке ‘оленкову,  которого Я искренне любил,  удавалось завести
менЯ  на  драку. Ћт неуемной злобы маленького, всех и всЯ ненавидЯщего заики
некуда было деватьсЯ. ‚  Ярости  отчаЯниЯ  Я быстро  избивал его,  а  потом,
глотаЯ слезы, просил прощениЯ.
     Ќо мне хотелось дружить,  а  не дратьсЯ,  и  Я  старалсЯ  завоевать эту
дружбу не разбитыми носами, а поступками товарищества. џ затаскивал к себе в
дом  дворовую  элиту  --  братьев  Ђрхаровых,  ЉовбоЯ,  ћрку  ‹укина,  Џашку
Њоисеева, Ѓорьку  ‘оломатина и выкладывал  свои сокровища: набор акварельных
красок,  цветные  карандаши "”абер",  металлический  конструктор --  мекано,
лобзик и настоЯщий пистолет  "монте-кристо", который в  десЯти шагах убивает
человека.  Љаждый  выбирал  себе  занЯтие  по  душе.  ‚овка-Љовбой  оказалсЯ
художником,  он   блестЯще  нарисовал   убийственный  "монте-кристо",  щедро
расходуЯ редкую серебрЯную краску, ћрка ‹укин заинтересовалсЯ мекано и сразу
стал собирать самые сложные конструкции, вроде карусели, до которой Я за год
не  добралсЯ, Ѓорька  ‘оломатин  увлексЯ лобзиком, Џашка  Њоисеев  -- "’омом
‘ойером",  а  братьЯ Ђрхаровы  --  воровством.  Ќеудивительно, почему  после
двух-трех  визитов все мальчики,  кроме Ђрхаровых, перестали ко  мне ходить,
они знали, что братьЯ  воруют, и не хотели,  чтобы на них  пало  подозрение.
‚ыдать воришек  по кодексу дворовой чести они не  могли, кроме того, старший
из  братьев,  ‚итька,  считалсЯ  в  доме  первым  силачом.  Џостепенно  менЯ
освободили  от  красок,  карандашей, лобзика,  конструктора и,  наконец,  от
пистолета "монте-кристо", убивающего  в десЯти  шагах человека. џ осталсЯ  с
"’омом ‘ойером", который в глазах братьев никакой ценности не представлЯл. џ
давно  понЯл,  что  менЯ  обворовывают,  но  крепилсЯ,  никому  не  говорил,
обманываЯ  себЯ  надеждой,  что  братьЯ берут  чужие  вещи  просто поиграть.
Ћпустошив мои  закрома, братьЯ не стали дожидатьсЯ, пока их выгонЯт, и  сами
прекратили  визиты.  ‹юбопытно,  что, наподлив,  они  не исполнились  ко мне
свЯщенной  ненависти, как  обычно бывает. ‚итька даже заступалсЯ за менЯ  во
времЯ дворовых разборок.
     Људа  хуже относились ко мне не задержавшиесЯ в доме гостЯ. Ћни злились
на мое богатство и еще больше на то, что Я его так бездарно спустил.
     Џочему-то  все  эти  ребЯта  запомнились мне в  разном возрасте.  Љостю
Ђрхарова  Я  вижу  совсем  заморышем,  каким он  и был в пору  нашей  быстро
погасшей дружбы, затем  он стал набирать  кость и  мЯсо и почти сравнЯлсЯ со
своим братом-атлетом,  но  Я  при  всем усилии  не  могу  вспомнить  ни  его
заматеревшей  внешности, ни нового  характера. ‚ вороненую пору он отличалсЯ
телЯчьей ласковостью и какой-то беспомощной добротой, воровать его заставлЯл
брат, у которого он был в рабстве. Ђ вот ‚итьку Я совсем не помню шкетом, он
будто  перепрыгнул  из  детства в  юность, миновав  подростковый возраст;  в
четырнадцать лет  рослый,  волоокий, чуть малахольныи красавец сводил  с ума
фигурально  -- всех домработниц нашего дома, буквально -- билетершу  киношки
"ЊаЯк" возле —истых  Џрудов.  Џри  виде ‚итьки  она  с опрокинувшимсЯ  лицом
задирала  юбку,  под  которой  даже зимой не было  трусов.  Ћна  делала  это
прилюдно, раз на  глазах его семьи, ЯвившейсЯ в полном составе смотреть "Џат
и Џаташон  --  путешественники". €  ‚итька,  эта орЯсина, убежал  в  слезах.
Ѓилетерша  ЯвлЯла  собой  клинически  чистый  образ крайне редкого  женского
эксгибиционизма.  ‘колько   раз  возмущеннаЯ   публика   требовала   уволить
"нахалку", так квалифицировалсЯ странный недуг, но коллектив неизменно  брал
ее  на поруки, обещаЯ перевоспитать. Ћна проработала в "ЊаЯке" до самого его
закрытиЯ, бедный ‚итька должен был  терпеть свой позор,  потому  что в самой
дешевой киношке Њосквы шли самые лучшие  немые, а потом и звуковые фильмы. ‚
последний раз она продемонстрирова-ла ‚итьке увЯдший  сад пыток и страстей в
начале войны,  с которой он  не вернулсЯ.  Ђ работал  ‚итька  перед войной в
угрозыске, искупаЯ грехи молодости.
     „ругого   красавца,  сероглазого  смуглого  ‚овку-ЉовбоЯ,  Я   помню  в
отроческом цветении, когда  он,  оправдываЯ свою кличку, что ни день поражал
дом невероЯтными подвигами:  то  спуститсЯ с крыши по  водосточной трубе, то
перепрыгнет  с  балкона  на балкон, то подеретсЯ  с  дюжим сторожем  винного
подвала, то, угнав из конюшни  Њагарыча, проскачет на нем до немецкой церкви
в ‘таросадском переулке.
     ’оже сильного,  мог  держатьсЯ  против  самого  ‚итьки, кривоногого ћру
‹укина Я помню лишь нa  футбольном  поле -- потное, веснушчатое, поглощенное
единой страстью, голое лицо  крупного мальчика, которого взрослые по каждому
поводу оскорблЯют "здоровенным оболтусом".  ‡доровенный -- это так, но вовсе
не  оболтус:  в  мгновенном промельке вижу  бледное,  в  пЯтнышках  погасших
веснушек лицо студента-очкарика, под мышкой туго скатанный в трубку чертеж.
     Ђ вот мальчика Џашку Њоисеева начисто вытеснил  демобилизованный, но не
расставшийсЯ с  формой, только погоны спорол,  матрос,  встретившийсЯ мне на
улице ѓорького в годовщину  „нЯ Џобеды. ‡агорелое  печальное  лицо под белой
бескозыркой,  треугольничек  тельнЯшки   в  распахе  ворота  и   много-много
орденских  ленточек  на рубашке.  џ  узнал  его  каким-то  наитием,  в  этом
загадочном   меланхолическом   военморе   не  сохранилось  ни  одной   черты
рассеЯнного увальнЯ-книгочеЯ.
     Ђ Ѓорька ‘оломатин  осталсЯ длЯ менЯ глистой в огромной кепке.  ‡акусив
Язык  и вытаращив глаза,  он следит  за  извилистым ходом тонкой  лобзиковой
пилки, ноздри втЯгивают  сытный запах  фанерных опилок. Ђ ведь  Я  видел его
учащимсЯ  техникума, записным  кавалером и  даже  молодым  отцом,  каким  он
умудрилсЯ стать в  восемнадцать  лет.  Ќо такого Ѓорьки длЯ  менЯ нет,  есть
громаднаЯ кепка, а под ней до самого пола нечто длинное, извивающеесЯ.
     ‚споминаЯ непроизвольно о своем дворовом детстве или специально думаЯ о
нем, как это происходит сейчас, Я невольно свожу в реальном пейзаже тех лет,
в  наших  играх, драках, спортивных схватках, редких, но все  же случавшихсЯ
разговорах  людей  разного возраста,  то есть  таких, какими  они живут в не
насилуемой памЯти.  ‚прочем,  Я все равно не смог  бы привести  их  облик  в
согласие  с  тем  временем,  которое  мне  вспоминаетсЯ. Ќо  Я  не  чувствую
дискомфорта,  когда вижу,  как  ножичек поочередно  кидают  малыш ЉостЯ, его
фунда- ментальный брат па распутье  между уголовщиной и уголовным  розыском,
смуглый подросток Љовбой, меланхолический герой-военмор  Њоисеев и глиста  в
кепке ‘оломатин.
     Љруг  моей любви  к  дворовым ребЯтам  был  гораздо  шире, чем  в  этом
перечне, он включал ребЯт, и Явно ко  мне не расположенных, хотЯ причина  их
нерасположениЯ  оставалась  до  времени темна длЯ  менЯ: Љукурузу с  мрачным
взглЯдом исподлобьЯ, вздорного  задиристого  †еньку  Њельникова, заносчивого
Љурицу,  всегда нацеленного  на драку,  ему нужно было все времЯ доказывать,
что вопреки прозвищу он парень боевой и бесстрашный, даже презираемого всеми
задумчивого дрочилу †орика...

        3

     „вор все больше значил длЯ менЯ, потому  что со школой, о которой Я так
мечтал, романа не получилось. џ поступал в другую школу, бывшую ‚иноградова,
с устоЯвшейсЯ  высокой репутацией. Ћна помещалась в красивом старом  доме  с
высокими тЯжелыми  дверЯми  напротив Џокровских  казарм. Њама  взЯла менЯ  с
собой, когда  относила  заЯвление о приеме, и Я сразу влюбилсЯ  в эту школу,
отвечавшую  солидностью  сноси  и чинностью  моему представлению о гимназии.
‚олновала близость величественных казарм, куда Я с полной уверенностью, хотЯ
и без всЯких оснований, поместил ‘амагидский  полк, в котором  отец проходил
действительную службу. € менЯ не  просто огорчило -- потрЯсло, когда в канун
начала  занЯтий  нам  объЯвили  что  мои  бумаги переданы  в  40-ю  школу  в
‹обковском переулке  и  там Я должен учитьсЯ. ђешение  районо обжалованию не
подлежало,  оно диктовалось заботой о безопасности детей, живущих  по другую
сторону Џокровки, -- па пути в  школу нам пришлось бы переходить  трамвайные
пути.  ’о  же  самое  было  сказано  родителЯм  моего старого  друга  Њиши и
нескольких других мальчиков, живших по  соседству  с нами. ’рогательную  эту
заботу  несколько  снижало то  обстоЯтельство, что по пути в  ‹обковский нам
предстоЯло  тоже топать через рельсы, по которым бегала  любимаЯ  москвичами
"Ђннушка", да еще пересечь кишащий хулиганьем —истопрудный  бульвар. ‡десь и
крылась настоЯщаЯ причина  перевода нас в 40-ю школу, самую хулиганскую и не
успевающую в  районе,  несмотрЯ  на  прекрасный  подбор учителей, многие  из
которых  преподавали  здесь  еще во  времЯ знаменитого ”идлера.  Ќами хотели
озонировать смрадный дух —истопрудной бурсы.  ЊенЯ не могло примирить с этой
школой даже то обстоЯтельство, что фидлеровцем был мой отчим, его перочинный
ножик  когда-то вволю  потрудилсЯ над  терпеливыми  телами  старых парт,  не
трогала  и  мемориальнаЯ  доска,  удостоверЯвшаЯ,  что  в  1905  году  здесь
находилсЯ революционный штаб.
     ‘о  временем  состав  учеников  значительно изменилсЯ: шпана отсеЯлась,
пришли хорошие ребЯта из новостроечных домов, и школа, дважды сменившаЯ свой
номер, стала одной из лучших, если не лучшей в районе.  Ќо пока это сталось,
мальчики,  призванные  сюда  длЯ оздоровлениЯ  атмосферы,  своими  боками  и
загривками оплачивали находчивый педагогический эксперимент.
     € Я все сильнее привЯзывалсЯ к двору.
     ЊенЯ  с  ранних  лет отличала крайнЯЯ чувствительность в  отношениЯх  с
окружающими.  €  Я  знал  это,  хотЯ  не мог назвать  подсознанием те тайные
глубины,  где возникало безошибочное чувство человека и того, как он  ко мне
относитсЯ. Ќо  с  этим  свойством  странно  сочеталась редкаЯ  способность к
самообману.  “же  все  знаЯ, все  понимаЯ, видЯ до дна, Я  мог в  два  счета
заморочить  себе  душу и  голову, если не хотел  правды.  Ђ  не  хотел  Я ее
частенько, ибо  в тайном тайных прозревал великую путаницу жизни. € все-таки
истинное знание  просверкивало  порой даже  самый густой, мною же напущенный
туман, и, отзываЯсь болезненным вздрогом,  сжатием души на больную правду, Я
быстро избавлЯлсЯ от нее.  ’ак вот, тайное чувство не раз  подсказывало мне,
что Я не стал своим во дворе,  что не про мою честь его  истиннаЯ жизнь -- Я
сторонний наблюдатель не только  голубиного гона, игры  в деньги, эпохальных
драк  с  девЯткинскими,  но  и того, в чем мое партнерство ценитсЯ: футбол и
факе.  џ  выключен  из  общего  переживаниЯ  победы, поражениЯ, азарта, Я --
наемник.  ‚месте  с  тем  Я  коренной  житель  дома,  к  моему  деду нередко
обращаютсЯ за медицинской помощью, и  он оказывает ее безвозмездно, Я никому
не  наступаю  на  ноги,  и  наконец,  без  менЯ  не  выиграешь  в  футбол  у
‘таросадских, в  факе -- у  златоустинских. ЏриходитсЯ  терпеть, как  терпит
отара приблудную овцу. Ђ вернее,  терпЯт потому,  что старшие ребЯта не дают
менЯ на правеж.
     —ужак. —ужак, что бы Я ни делал. Њне не помог прыжок с двумЯ парашютами
со  второго этажа.  ‹егкое сотрЯсение мозга, каким Я оплатил свой подвиг, не
было  занесено  мне в  актив. Ќичего не  дал  и выстрел из рогатки по  крупу
громадного  битюга,  перевернувшего  от  укуса  такого  слепнЯ  платформу  с
бочками. Ќе улучшила моего положениЯ кража Ящика с пустыми бутылками. Љто-то
настучал, и, когда Я  возвращалсЯ после факе на коньках домой, сторож настиг
менЯ,  избил  и почти оторвал ухо, которое  пришили на  место в поликлинике.
Ѓыла  такаЯ игра:  перебегать улицу  под  носом  у автомобилЯ.  ЊенЯ  сшибло
носорожьим рылом такси "рено" и протащило по асфальту. Ќо, когда Я на другой
день вышел во двор с  забинтованной головой, никто и вниманиЯ не обратил.  Ђ
Љурица целую неделю бахвалилсЯ вырезанным на шее чирьем. џ уже подумывал, не
отправитьсЯ  ли  в  помоечный дом свиданий  длЯ  скреплениЯ  братских  уз  с
многочисленными любовниками  Ќинки Љотловой,  но  ‘оленков  сказал, что  она
совсем скурвилась: не дает.
     ‡атем Я решил, что менЯ презирают за неучастие в драках.  Њое миролюбие
принимают за трусость,  а этого не прощают  в мужской  компании. “ менЯ была
болезнь молодого  ѓорького:  невозможность  поднЯть  руку  на  человека.  Ќо
Ђлексей  Њаксимович  не  мог  нанести  даже ответного  удара,  Я  же  на это
способен, в чем не раз убеждалсЯ мой друг ‘оленков. Ќадо дратьсЯ.
     Љукуруза ничего не знал  о моем героическом  решении, когда в очередной
раз стал приставать ко  мне,  мешаЯ  гонЯть колесико. ‚ таких случаЯх Я либо
прекращал свое занЯтие, либо уходил в другую часть двора. Ќа этот раз  нашла
коса на  камень,