ие. џ не щадил ни
их, ни себЯ, раздираЯ кожу ногтЯми. Љое-где струйками потекла кровь. Ѓоль от
царапин, более сильнаЯ,  но и более спокойнаЯ  и переносимаЯ, заглушала зуд,
и, пока она не пройдет, можно быть спокойным.
     ‡уд  утих,  но  теперь  жажда  взЯла  менЯ  за  горло  сухими шершавыми
пальцами. џ  говорил  себе, что  нужно  выйти из вагона  и  набрать воды  на
станции. џ злилсЯ на себЯ за эти мысли, снова толкающие менЯ в ночь и страх.
џ  грезил сперва  баком  в душной,  грЯзной комнате ожиданиЯ,  затем  краном
водокачки, обвитой по бокам буграстыми зелеными обледенелостЯми, похожими на
замерзшие сопли, затем  черной,  пахнущей жестью и  гарью водой на паровозе.
Њысли мои, страстные и бессильные, как и все  мои желаниЯ  в  эту пору, были
прерваны звонким и громким женским голосом:
     - Ћх, всежки села!
     ѓолос был удивительный. Ќеобычайной прозрачности, свежести и молодости,
хотЯ  по некоторым  признакам угадывалось,  что  он принадлежит  не девушке.
Ќалитость, установленность да широта диапазона обнаруживали его зрелость.
     - Ќынче села, завтра легла,- обрадованно сказал один из бойцов.
     ’он был дан. Џоследовало еще  несколько непристойностей. †енщина хорошо
парировала.  Ћна делала  вид, что понимает  сказанное буквально, и тем слова
бойцов обессмысливались. ‡атем, словно желаЯ положить конец  этой  болтовне,
она сказала:
     - Ќу, ребЯтки, у кого хлебушек есть? “ менЯ молочко...
     - „а ты что, кормЯщаЯ?..
     - Ѓросьте, Я серьезно...
     -  “  нас  колбасы  есть,-  сказал  один  и  грубо  захохотал.-  •очешь
попробовать?..
     - ‘осиски! - взвизгнул другой.
     Џроизошло то, что  Я  не раз наблюдал в солдатской среде, когда тЯга  к
женщине, становЯсь  невыносимой, приобретает оттенок ненависти.  ѓрубость  и
двусмысленность имеют целью  не  привлечь, а оскорбить.  џ ждал, что ответит
обладательница  красивого  голоса,  судЯ  по  всему, не робкого десЯтка. Њне
казалось, она сумеет постоЯть за себЯ. Ќо она сказала тихо и огорченно, и  в
голосе ее возникла хриплаЯ трещинка, он словно постарел:
     - ‡ачем же так?..
     Њне стало жаль ее и очень хотелось выпить молока, Я крикнул:
     - Љончайте хамить, бойцы!
     ‚  то времЯ армии было еще  чуждо  понЯтие офицерской  чести.  Ћт моего
окрика разговоры  не прекратились,  но продолжались уже  вполголоса, а  смех
перешел в хихиканье. € на том спасибо...
     - “ менЯ есть сухари,- сказал Я  женщине,- они чуточку заплесневели, но
еще годЯтсЯ.
     -  Љонечно,  сгодЯтсЯ,-  душевно сказала  женщина,-  давайте  их  сюда,
товарищ командир.
     џ прихватил мешок  и  пересел к  ней. ‚ багрЯно-дымчатом воздухе, какой
бывает на пожаре, Я не видел ее лица, Я даже не мог  решить, молода  она или
стара, красива  или  безобразна.  ’емнота позволЯла  мне  видеть  только  ее
движениЯ. € движениЯ, какими она доставала из  корзины бутылку  молока, были
женственны и упруги. Ћна взболтала молоко.
     - ‘таканчика у вас нет, товарищ командир?
     - Ќет, но Я достану.
     џ подошел к бойцам.  Ћбозленные моим окриком  и тем, что женщина больше
не разговаривала с ними, они угрюмо буркнули: нет.
     - —то ж, придетсЯ из горлышка пить,- сказало женщина.- џ думаю, ни вам,
ни мне боЯтьсЯ не надо?..
     Ћна сказала это серьезно, с легкой тревогой в голосе, и Я ответил столь
же серьезно:
     - ‚ам боЯтьсЯ нечего...
     Ћна  протЯнула  мне  бутылку. џ  отпил долгим глотком  и вернул ей. Ћна
старательно грызла  сухари и  запивала маленькими  глоточками. ’ак мы выпили
все молоко, и  пустую бутылку она спрЯтала в корзину. Џотом разговорилась. џ
узнал, что она работает  на дороге,  родом из ‚оронежа, муж ее не  то пропал
без вести, не то убит, словом, затерЯлсЯ где-то на путЯх войны, что в Ђнне у
нее есть комната на улице со странным названием ЂфриканскаЯ. Ћна узнала, что
менЯ послали в госпиталь  показатьсЯ врачам - легкаЯ контузиЯ, что родилсЯ Я
и  живу в  Њоскве,  недавно  развелсЯ с женой,  пересадку делал  в ѓрафской.
‘ловом, мы многое узнали друг о друге,  но  только не то, самое главное,  из
чего возникает близость: чем каждый  из нас несчастен. ќто произошло  позже,
когда мы переселились на мою  скамейку. "’ам ближе к огню",- сказал Я, и она
согласилась.  џ  положил руку  на спинку  скамейки,  и  она  прижалась  не к
скамейке,  а к моей  руке. Њне хотелось увидеть  ее. Љрупные искры, времЯ от
времени снопом вылетавшие из трещины в трубе, выхватывали из мрака то прЯдку
светлых,  не  очень  густых волос, то  нос,  примЯтый  в  переносье,  ухо  с
оттЯнутой серьгою мочкой  и крупной удлиненной дыркой прокола. ђуки добавили
к  этому  осЯзательные  ощущениЯ:  теплой,  чуть  дрЯбловатой  кожи,  легкой
сальности волос, грубого головного платка и жесткой ткани жакета.
     Ќо из всего  этого не складывалсЯ  облик, и  все мои усилиЯ представить
себе   женщину  были  тщетны.  Џотом  Я   понЯл  почему.  џ  искал  какой-то
характерности  в ее  лице,  резкой  индивидуальности черт, того своеобразиЯ,
какое было в ее грудном чистом голосе. Ђ этого-то и не было. ’еперь, когда Я
встречаю на улице женщин наиболее распространенного, среднего  русского типа
-  с  простыми бледноватыми  лицами,  худыми  и  не очень  ладными фигурами,
тонкими ногами и слабой растительностью бровей и ресниц,- Я думаю: вот такой
была женщина в поезде. €з-за этой будничности,  которую Я не признавал в ней
тогда, Я и не  мог сложить длЯ себЯ ее образ. Њне все казалось, что какаЯ-то
главнаЯ черта, делающаЯ ее притЯгательной, остаетсЯ от менЯ скрытой.
     џ мЯл ее плечо и  пухлоту  верхней  части  руки,  подбираЯсь  к  груди.
Ќемножко Я был противен себе в этот момент, Я становилсЯ похожим на бойцов у
печки, но  она сама  избавила  менЯ  от этого  чувства. ‚ерно,  что-то резко
отделило менЯ от них, и  что бы Я ни делал, все воспринималось ею иначе. Ћна
доверчиво прижалась,  положила голову мне на плечо, дыхание ее упиралось мне
в шею.
     Ћна  снова стала расспрашивать, почему менЯ послали в госпиталь. Њне не
хотелось развивать эту тему, но она была настойчива. Ћна слушала внимательно
и  только раз перебила  менЯ.  ђука  моЯ  коснулась ее  груди, вернее,  чуть
ощутимого вздутиЯ  жакета  над грудью,  женщина была  худа. Ћна  осторожно и
твердо отвела мою руку, задержала в  своей, сухой, с грубоватыми подушечками
пальцев.
     - ЉакаЯ маленькаЯ рука,- сказала  она, вернула мою руку к себе на грудь
и крепко прижала.
     џ рассказал ей, как менЯ разок  задело и как засыпало. ’оварищи решили,
что мне надо показатьсЯ врачам. —то-то в моем поведении им не понравилось: Я
мыкаю,  дергаюсь,  ору  во  сне...  €  вдруг,  перебив  менЯ,  она   горЯчо,
вполголоса, заговорила:
     -  Ќет, это не  годитсЯ, могут не отпустить тебЯ.  ‡наешь, каких сейчас
берут... „а ничего, мы с тобой сделаем. џ  знаю средство  одно, вреда с него
никакого, а забракуют навсегда. “ нас так уж двое освободились...
     џ был поражен тем, что это говорит  жена, а может, вдова пропавшего без
вести фронтовика. Ћна принимает менЯ за симулЯнта, но не возмущаетсЯ этим, а
хочет   помочь  освободитьсЯ  от   армии.   „алековато   это   от   расхожих
патриотических представлений. Љак же осточертела война нашим женщинам!
     - ’ы менЯ не так понЯла. џ просто не в форме...
     - ЌельзЯ на это полагатьсЯ,- перебила она.-  Њы все сделаем. ’ы придешь
ко мне,  и  мы  все сделаем. Ђ  когда тебЯ освободЯт, ты поживешь  у менЯ  с
недельку. Џоживешь?..
     - Џоживу.
     - Џравда  поживешь? Ћдну недельку. “ менЯ водочка есть. Ђ потом поедешь
домой, и с женой помиришьсЯ, и все хорошо будет.
     - џ с женой миритьсЯ не стану.
     -  Џомиритесь.  ’ак  уж  заведено.  Ќа  фронте  вы  все гордые,  а  как
свидитесь, пожалеете... ’ак ты поживешь у менЯ?..
     - „а,- говорю Я, волна острой физической нежности охватывает менЯ.
     -  ‡десь негде, милый,- говорит женщина. ‘нопик искр выхватывает в этот
момент светлую прЯдь на ее лбу,  Я прижимаюсь губами к  этой прЯди. ‡апах не
очень чистых волос кажетсЯ таким милым и близким. Њне очень  хорошо с ней. ‘
тех пор как Я разошелсЯ  с женой, мне ни с кем не было так хорошо... и вдруг
тело мое словно судорогой прохватывает чудовищным  зудом. Ћн, верно, началсЯ
давно  и постепенно вошел в теперешнюю свою силу, его  лишь оттеснили другие
ощущениЯ. Ќо сейчас он стал сильнее всего на свете, сильнее жизни, Я  ничего
не могу с ним поделать. ‚  первые  минуты  Я только ерзаю,  корЯбаю спину  о
скамейку,  бью ногой  о ногу,  трусь  о  ее  грудь,  и она принимает  это за
нетерпение нежности.
     - Ќу какой ты, ей-Ѓогу, тут негде. ‚от будем у менЯ...
     ‚се равно  она все поймет сейчас. Њне  стыдно, Я начинаю высвобождатьсЯ
из ее рук, она не пускает. ЊенЯ душит злоба на мою неудачливость, мне так не
хочетсЯ потерЯть эту женщину. Ќо ничего не поделаешь, и со стоном Я запускаю
руку за  пазуху.  ђазрываЯ рубашку,  пальцы стремЯтсЯ  к телу, впиваютсЯ под
мышку. џ слышно  скребусь, ноги  трутсЯ одна  о другую,  как  жернова, плечи
ходЯт с неистовой силой; чуть отстранив лицо, она смотрит на менЯ в темноте.
"„ура,- хочетсЯ мне сказать ей,- сообразила, наконец, дура!.."
     -  —его  только  в этих вагонах не  наберешьсЯ,- вздыхает  она  и снова
утыкаетсЯ лицом в мою шинель...
     ’ак и ехали мы до самой Ђнны. џ тесно прижалсЯ к ней, дышал ее запахом,
ставшим мне  таким милым, почти  родным. џ дремал и в  дреме,  спокойно,  не
скрываЯсь,  почесывалсЯ.  •орошо мне  было, и  верилось,  что все  устроитсЯ
по-хорошему.
     ‚ Ђнну  мы прибыли до рассвета. Ћна хотела, чтобы Я сразу пошел к  ней,
но Я  решил  дождатьсЯ  утра  в  вагоне,  чтобы  собратьсЯ с  мыслЯми  перед
посещением ЏолитуправлениЯ. Ћна согласилась со мной.
     -  „авай  встретимсЯ  на  базаре,-  предложила  она,- в  девЯть  часов.
“спеешь?
     - ђовно в девЯть Я буду.
     - € пойдешь ко мне?
     - „а.
     џ помог ей вынести вещи. ‚оздух  уже утратил плотность темноты, и Я  бы
мог рассмотреть ее, но мне казалось, что Я ее хорошо знаю. Ѓольшие чесанки и
короткий жакет мелькнули раз-другой  и скрылись за  деревьЯми. Љусок неба  у
горизонта был желтым, ветер пробегал по снегу. џ особенно тЯжело переживал в
те времена  предрассветную пору, но сейчас мне  было так хорошо, что обычнаЯ
тревога не сщемила сердца. џ вернулсЯ в вагон.
     џ был совершенно спокоен и уверен в себе до той минуты, пока не вошел в
людскую гущу базара. € тут ко мне подступил страх: она так нужна была мне!..
“ менЯ  не было  сомнений, что она придет сюда и что Я узнаю ее. € она была,
конечно, была и, подобно мне, продиралась сквозь гущу  людей. € как же мог Я
не узнать ее, когда так близко  был с  ней всю ночь. Љогда так хорошо знал и
доброту ее, и дрЯбловатость  ее кожи, и запах чуть  сальных  волос, и худобу
тела, прощупываемую сквозь  одежду, и незабываемый  ее голос. „есЯтки  баб в
валенках  и  коротких  жакетах,  с  светлыми  волосами  и вздернутыми носами
проходили  мимо  менЯ.  „есЯтки раз  мне казалось:  вот  она!  €  Я впивалсЯ
взглЯдом, и, бывало, мне отвечали тем  же, но искра не пробегала между нами,
и мы расходились...
     …сли бы Я мог искать ее на ощупь, или голос ее прозвучал бы  в базарном
гомоне!
     џ  поймал себЯ на  том,  что из  того  примерного типа, к  какому Я  ее
относил, Я  непроизвольно обращал внимание на самых привлекательных. ’огда Я
изменил тактику: Я  глЯдел  на  тех, что похуже,  Я мирилсЯ с тем,  что она,
может быть,  некрасива, ведь и  другой ее красоты хватило бы  мне с  лихвой.
‡атем Я стал отбирать еще худших, старших, лишь  самых  старых и некрасивых,
но радость и разочарование оставались теми же,  когда  Я узнавал  ее и вновь
убеждалсЯ в своей ошибке. џ представил себе, что она так же вот  ходит среди
бочек с рассолом, среди возов сена, сонных  волов, кринок с варенцом, так же
ищет менЯ, стремЯсь угадать менЯ своей жалостью. Ќо сколько тут лейтенантов,
таких же непримечательных, как и Я, с такими же грустными лицами, как и мое,
и таких же, хотЯ  на свой лад, несчастных, как  Я. € еще Я представил  себе,
что, измучившись в бесплодных поисках, она выбрала одного из  них, такого же
молодого,  как  и  Я, небольшого, жалкого,  одинокого, принЯла  его  в  свое
большое сердце и ушла с ним...
     Ќо Я не хотел этому верить.
     џ бродил  по базару до самого  закрытиЯ, когда  бабы  ударами  ноги под
живот выводили из спЯчки тупомордых  волов  и сани, скрипЯ, трогались, увозЯ
остатки поплескивающего рассола, клочьЯ  сена, пустые кринки из-под варенца.
…ще какие-то мужики и бабы задержались здесь по  своему делу,  но  никто  не
подошел ко мне. € Я пошел  прочь. ’ело  мое свербило, но Я  даже не чесалсЯ.
Њне было все равно.

        —…’‚…ђ’Ћ… €‡Њ…ђ…Ќ€…

     ѓородок с нелепым  названием  Ђнна  лежал передо мной.  ‚  нем  не было
ничего женственного.  Ћн  был колючий,  неприЯтный, весь пронизанный ветром,
который беспрепЯтственно бродил по его широким, как реки на разливе, улицам,
злобно набрасывалсЯ из всех просветов  между далеко отстоЯщими друг от друга
домами. ‚о всем  городе не  было  защищенного  места,  спокойного, укромного
уголка. Ћн не оказывал ни малейшего сопротивлениЯ стихиЯм, которые творили с
ним, что хотели.  Љак последнЯЯ девка, был он  измызган и растрепан:  плетни
завалились,   соломенные  крыши  взъерошены,  скворечни  поникли,  ничтожный
прудишка, не  замерзающий от стока барды с винного завода,  и  тот  вышел из
берегов и затопил прилегающую улицу.
     џ направилсЯ на  базар  и  долго  бродил среди нагло обнаженной жратвы:
искрЯщихсЯ  инеем  шаров сливочного  масла,  жухлых, едва удерживающих  сок,
соленых огурцов, кринок с  топленым  молоком, задернутым  толстой коричневой
коркой,  кусков свинины,  пронизанных жилками, хрЯщами и увенчанных бордюром
желтого   жира.  ѓолоднаЯ   слюна   заполнЯла   рот,  менЯЯ  свой  вкус:  то
кисловато-соленаЯ, когда взглЯд  мой падал  на огурцы, то вЯзко-сладковатаЯ,
когда Я дразнил себЯ видом затЯнутых коркой кринок... Ќаконец, вызвав в себе
настоЯщую  желудочную бурю,  Я  истратил  последние десЯть рублей  на стакан
простокваши.
     Љолики прекратились. Ќе занЯтый физиологией, Я мог собратьсЯ с мыслЯми.
џ знал, чего хочу: домой, любой ценой домой, а дальше начнетсЯ другаЯ жизнь,
о которой рано загадывать. џ получу новое  назначение, куда - неважно, хуже,
чем здесь, быть не может.
     ’ут Я  поймал  себЯ  на  том,  что  мне стыдно идти в  Џолитуправление.
Ќевыносимо  стыдно это бесславное  возвращение.  ’ри  недели назад  Я уезжал
отсюда  бодрый,   самоуверенный,  всезнающий  ветеран   контрпропаганды,  на
которого с восторгом и завистью смотрели новобранцы политслужбы (мы приехали
сюда  из  Њосквы  большой группой). џ  много разглагольствовал о  ‚олховском
фронте,  о разных лихих делах, хвасталсЯ и фанфаронил, но расплата оказалась
все же  слишком жестокой. —то  подумают обо мне? џ здоров, недаром женщина в
поезде принЯла менЯ  за симулЯнта. Ќе могу же Я им сказать, что  мне не надо
притворЯтьсЯ, достаточно вынуть из кармана "белый  билет" - и Я  свободен. “
менЯ один  выход: уверить их, что  Я действительно болен.  Ќе им  решать мою
дальнейшую  судьбу,  а  врачи  прекрасно  во  всем   разберутсЯ.  Њне  нужна
передышка, глоток московского воздуха, нужно хоть  на день оказатьсЯ с теми,
кто менЯ любит и верит в менЯ, чтобы вернуть и себе эту веру.
     Ѓуду  симулировать  тЯжелое нервное  расстройство.  џ ничего  не  стану
объЯснЯть, пусть за  менЯ говорЯт мои тики, хмыки, корчи, заиканье (Я правда
что-то стал  запинатьсЯ),  усиленные  до размеров  бедствиЯ.  ‹учше казатьсЯ
психом,  чем  слабаком,  трусом, растерЯвшимсЯ  недоноском, вЯло  и  неумело
симулирующим болезнь. Ђ  ведь именно таким  видела менЯ женщина в поезде, но
она пожалела менЯ, пустила к себе в душу, а другие жалеть не станут. € когда
Я  принЯл такое  решение, мне стало неизмеримо легче внутри, раскрепощенней.
ЏридурочнаЯ личина вдруг стала удобна, как собственнаЯ кожа.
     Њне   не  надо   было  спрашивать,   где   находитсЯ   Џолитуправление.
ђасположенный неподалеку от базара  район казалсЯ лысиной города. Ћголенный,
пустой, он  так  и вещал о  строгости военной  тайны. Љ тому  же  туда  вела
сосноваЯ  аллеЯ, по  которой взад-вперед бродил часовой  с винтовкой.  „алее
виднелись  барачного типа  дома,  отделенные  от  остального  города, словно
феодальный замок рвом, огромным буераком...
     ‘обравшись  с  духом, Я ступил  на ужасающий сквознЯк аллеи, и двинулсЯ
вперед, обдуваемый со всех сторон ледЯным ветром.
     —то  город  оказалсЯ  таким безуютным,  освобождало  менЯ  от  коротких
радостей, способных в моем положении  заменить длительное счастье. Ђ всЯкий,
пусть   минутный,  покой  был  бы  губителен  длЯ  менЯ.  Њне  нужно  полное
отторжение, чтобы не раскиснуть и довести дело до конца.
     ‚етер  гнал менЯ по аллее,  как сквозь  строй, и Я,  словно  наказуемый
солдат, слепо стремилсЯ  к концу пути, не  задумываЯсь над тем, ждет ли менЯ
там избавление  от страданий или  от самой  жизни. €  с  каждым новым ударом
делал Я поспешный и бессильный шаг вперед.
     7-й  отдел  занимал  две  комнаты большой  избы.  џ  попал  в обеденный
перерыв,  в  первой комнате застал  лишь  старого, унылого инструктора.  ’ем
лучше. „верь в  кабинет начальника была полурастворена. џ заглЯнул  и увидел
черное крыло бурки, красное дно папахи, лежавшей  на столе, золотую  стрелку
луча на крутом  выгибе орлиного  носа.  џ ожидал увидеть  спокойно-суховатое
чиновничье лицо •рисанфова и был неприЯтно удивлен.
     - Љто этот черкес? - спросил Я инструктора.
     - Љакой еще черкес? ќто заместитель •рисанфова. Ќачальник в отъезде.
     €з-за  косЯка двери  Я стал рассматривать этого лихого  зама. Ћн что-то
писал, перо  мелко и  резко  прыгало  в его  гладкой,  смуглой  руке, тонкий
указательный палец, словно надламывающийсЯ при нажиме, был украшен кольцом в
виде двух пожирающих  одна другую змей. Њне представилось,  что эта  тонкаЯ,
нервнаЯ  рука,  рука  музыканта  и  садиста,   подписывает  чей-то  смертный
приговор. Ќо, приподнЯвшись  на носки, Я  разглЯдел,  что она  всего-навсего
переносит корректурные значки с одного оттиска листовки на другой.  Љонтраст
подействовал освежающе. “же более спокойно спросил, как фамилиЯ черкеса.
     - ђубинчик,- ответил инструктор, не отрываЯсь от своих бумаг.
     џ  вновь обрел форму.  ‚  кабинет Я входил  со  спокойной  развЯзностью
тЯжелобольного. Љогда  сам  играешь,  лучше иметь  дело  с актером.  Њы  оба
играли, вернее, оба  фальшивили. ‚ дуэте, где фальшивЯт  оба, диссонанса  не
больше, а меньше. €  менЯ  не смутило,  когда в  ответ на  мое обращение зам
резким  движением  вскинул  голову, сверкнул  черными  навыкате  глазами  и,
прихватив  острыми белыми зубами змеисто-тонкую нижнюю губу, воззрил на менЯ
пронизывающий взглЯд. „вижением  руки,  словно рассекающим призрачной саблей
незримого врага, он указал мне на стул.
     џ осталсЯ  вполне доволен этим рубакой. ‚се вышло по-моему.  Ћн написал
мне направление в  госпитальную  комиссию и  до времени разрешил ночевать  в
избе  седьмоотдельцев  за буераком. ‚начале  он предложил мне отправитьсЯ  в
резерв, где  бы  менЯ зачислили  на довольствие, но Я отказалсЯ. џ знал, что
своим отказом обрекаю себЯ на голод, но поступить  иначе не мог. ЊенЯ пугало
всЯкое  отклонение  от  прЯмого  пути:  Ђнна  -  Њосква.   ђезерв  находилсЯ
километрах в десЯти от  города:  это  оторвало бы менЯ  от  железной дороги,
близость которой Я ежеминутно ощущал, как залог освобождениЯ.
     ‚месте с тем какое-то сложное,  но  верное чувство мешало мне тотчас же
отправитьсЯ в госпиталь. Ќе пошел Я туда  и на  следующий день, и на третий.
Ћчевидно, менЯ  удерживало смутное  ощущение неготовности. џ не понимал, как
сделать врачей моими союзниками...
     Ћжидание всегда мучительно,  и времЯ  выкидывало со  мной  удивительные
штуки: то оно двигалось с удручающей медлительностью, доводЯ менЯ до полного
душевного изнеможениЯ, то вдруг делало резкий скачок и разом подводило  менЯ
к  концу  дневного  пути,  к  ночи. Ќо вскоре и  Я научилсЯ играть с  ним. џ
выработал в себе изумительную неторопливость,  Я  умудрЯлсЯ так  растЯгивать
любое, самое короткое движение, что  урывал у времени  значительные куски. џ
достигал  этого не  простым,  чисто  физическим растЯжением  жестов,  грубым
замедлением их, нет, Я создал  в себе особый, медлительный мир. ‘ловно кровь
начинала медленнее течь в сосудах и сердце реже битьсЯ. Ћбычные человеческие
сутки составлЯли не  более половины  суток, выработанных замедленным  ритмом
моего организма. ќто было одно из тех особых переключений моего психического
аппарата, которым Я в то времЯ овладел.
     ‡амедлению  внешних  движений  соответствовало  замедление  психических
ритмов,  в  силу  чего Я  не мог ощущать искусственности первых в момент  их
свершениЯ.  ‚озвращаЯсь  к обыденному  состоЯнию, Я  замечал  резкий  скачок
времени.
     ...џ  просыпаюсь  на  своей  шинели.  Ѓросаю  взглЯд на часы:  половина
восьмого.  ‚есь предстоЯщий  томительно  долгий  день -  четырнадцать  часов
голодного,  холодного  и  зудливого  бодрствованиЯ  - вырастет  передо  мной
чудовищной  глыбой.  Ќет  сил его прожить. € тут  хитрое  подсознание делает
трюк: мною  овладевает медлительное спокойствие, весь мой организм переходит
на совершенно иной временной ритм.
     џ ворочаюсь, натЯгиваю штаны, вылавливаю с поЯса вошь,  смотрю, как она
шевелит ножками у менЯ на ладони, давлю ее двумЯ пальцами, подымаюсь и снова
опускаюсь на шинель,  чтоб выкурить  папиросу. ‚се это Я  делаю со скоростью
человека, находЯщегосЯ под водой.  џ выкуриваю папиросу, затем  подымаюсь на
колени, затем встаю в рост, подбираю с пола шинель и вешаю ее на гвоздь.
     Џочесываюсь старательно  и долго, затем  подхожу  к печке,  расстегиваю
штаны, начинаю ловить  вшей. џ  швырЯю их на раскаленную загнетку, некоторые
вспыхивают  зеленым  огоньком,  другие  только  чернеют,  обугливаютсЯ.  Њне
хочетсЯ, чтобы побольше было зеленых огоньков, длЯ этого нужны самые крупные
и  твердые  экземплЯры.  ’акие  находЯтсЯ на  поЯснице. Ќо  поймать  вошь на
поЯснице нелегко - надо изогнуть руку, почти до вывиха.
     ‡уд постепенно слабеет. ‚ши умны, как собаки: они научились применЯтьсЯ
к моим привычкам и характеру. Ћни знают, что сейчас лучше смиритьсЯ, и ведут
себЯ тихонько, как ручные.
     ‡аправлЯю рубашку, натЯгиваю штаны. ‚зглЯд на часы: прошло сорок минут.
Ќо Я ощутил свой подъем не более длительным, чем человек, который вскакивает
с постели и двумЯ-тремЯ движениЯми натЯгивает одежду.
     ЏоздравлЯю себЯ с маленькой победой:  сорок минут, выкраденных у  утра.
Ћни стоЯт двух часов дневного времени, обладающего более быстрым ходом...
     Ђ  впереди ждет не  менее длительный этап:  ополаскивание рук, уборнаЯ.
„остаю мыло и полотенце. Њыло хранитсЯ в обрывке газеты,  и когда Я  пытаюсь
развернуть его,  бумага рветсЯ и  плотно  прилипает к мылу.  Ћтдираю бумагу,
мыло забиваетсЯ под ногти. ‚от и хорошо - надо вычистить ногти...
     ‚ыхожу на морозный, ветреный двор.  ‚етер  обдувает  тревожной  шумЯщей
прохладой, будит тоску, напоминает о  доме и  семье.  “  менЯ наворачиваютсЯ
слезы. Џережить эту минуту - одна из самых трудных задач утра. Ќо мне всегда
удаетсЯ  это: ведь  после  мытьЯ -  уборнаЯ, а кому неизвестен  тот  чистый,
трепетный подъем духа, какой испытываешь, усаживаЯсь на стульчак.
     Њежду дверью  и  крышей уборной  -  просвет,  в  нем  открываетсЯ небо,
бледно-изумрудное, сиЯющее. Љрасоту небесной лазури особенно остро ощущаешь,
когда тебе виден лишь клочок неба. џ  начинаю верить, что все будет  хорошо.
‚ыход из уборной дарит  менЯ  новой радостью: стрелки часов показывают ровно
одиннадцать...
     ѓолод также сокращал  времЯ,  ужасны лишь  совершенно пустые часы. —асы
голода насыщены разумной  и острой борьбой с желанием есть. „лительность  их
не входила в муку ожиданиЯ, а вычиталась из нее. џ знал, когда станет совсем
невтерпеж, Я пойду к хозЯевам избы  седьмоотдельцев, и они накормЯт менЯ. Ќе
могу понЯть,  как  это  случилось, но  они безвозмездно стали  кормить  менЯ
обедами. Њне кажетсЯ, хозЯева  удовлетворЯли  этим сразу два  своих чувства:
жалостливую  доброту  и   глубоко  запрЯтанное  презрение  к  нашему  брату,
оставившему их  без  жильЯ. ‚о всЯком случае, если  знаешь, что любимаЯ тебЯ
ждет,  то, затЯгиваЯ  свой приход к ней,  испытываешь  скорее  удовольствие,
нежели страданье. –енность обещанного и неизбежность наслаждениЯ  возрастают
в  твоих глазах  с каждым часом, отбрасываЯ милую тень на  часы добровольной
оттЯжки.
     Љогда же тень блекла и слюна становилась сухой, как сильно газированнаЯ
вода, Я натЯгивал шинель и выходил  на улицу. Њой путь  шел по дну  буерака.
‚етер был здесь еще злее. Љак бы заключенный в сосуд, он бесилсЯ, металсЯ, с
размаху  ударЯлсЯ о пади  буерака, рикошетом отлетал назад. Њне казалось, он
дует одновременно с двух сторон.
     •озЯйка ставила передо мной миску серебрЯного, от густоты навара, супа.
…го простор  казалсЯ бесконечным,  в  нем  плавали острова,  складывались  и
растекались  материки.  Њутно-мерцающаЯ его  глубь  была таинственнее глубин
океанских.  Љогда Я дерзновенно погружал  в  него ложку, разбиваЯ серебрЯную
пленку поверхности, Я испытывал трепет доктора Њарракота, проникшего  на дно
океана. ‘ волнением вылавливал  Я драгоценные  куски мЯса,  жемчужные шарики
жирка, а то  вдруг высовывала  острое ребро полаЯ  кость, в пещерной глубине
которой посверкивал мозг.
     ‡а супом  следовало  мЯсо. Џрекрасное,  ободранное  с  костей мЯсо,  не
униженное никакой приправой, гарниром,  жирное,  сочное,  со струйками будто
живой крови, сладкое свиное  мЯсо.  џ впадал в настоЯщий  желудочный  транс.
Џосле  тарелки  пшенки на  тыкве,  залитой  розовато-коричневым варенцом,  Я
несколько  приходил в себЯ, но еще  долго испытывал головокружение и  легкий
жар, как при опьЯнении. ѓлупо улыбаЯсь,  Я  разворачивал толстый, зачитанный
комплект  "‘инего  журнала"  и  с  умилением  читал  некрологи,  посвЯщенные
пионерам  русской  авиации. ‡а  моей спиной,  на широкой кровати, играли две
девочки,  дочки хозЯев. ‘таршаЯ  была тоненькой,  хрупкой, с  просвечивающей
кожей, тонкость ее болезненнаЯ,  но  с  оттенком  аристократизма. ЊеньшаЯ  -
скучное круглое существо  с расплывчатыми чертами. „лЯ  старшей девочки игра
служила лишь предлогом  длЯ издевательств над сестрой: она то и дело дергала
ее  за волосы. Љогда же та особенно разнюнивалась, старшаЯ толкала ее пЯткой
в  толстый  бесформенный  нос,  движением,  не  лишенным  какого-то  хищного
изЯщества. Ќамучившись, меньшаЯ скоро засыпала, сидЯ, в разгар игры. Џодобно
всем тонким  и нервным детЯм, старшаЯ  боЯлась  сна, она начинала упрашивать
родителей лечь вместе с  ней. ќто служило длЯ менЯ сигналом. ЏокачиваЯсь,  Я
выходил  на улицу, в ночь. џ  шел сквозь  ветер, улыбаЯсь: как-никак, а день
был скраден...
     —етвертое измерение переставало быть длЯ менЯ лишь  научным постулатом,
Я  орудовал им почти столь же свободно, как другие люди с тремЯ координатами
своего бедного пространства.
     Ќе следует думать,  что Я был всевластен в борьбе  со временем: оно все
же было сильнее менЯ, ведь ранимым был один Я.
     Ѓывали часы,  когда  между  мной и  моей  болью  не  оставалось ничего.
‘трашные, обнаженные часы. Ќо  самыми тЯгостными  были не они, а то, что шло
им на  смену.  Њоим  расслабленным,  утомленным  борьбой  мозгом  овладевали
глупые,  пошлые и  вредные мысли;  что есть какаЯ-то  инаЯ, хорошаЯ, чистаЯ,
настоЯщаЯ  жизнь, есть  чистые,  добрые  и ужасно  нежные женщины, есть  мир
всеобщего согласиЯ и прощениЯ, трогательности и простоты. ѓлаза вспухали  от
слез, с трудом возвращал Я себе свою серьезность.
     ...‚ жизни, как  в  плохой  пьесе, всегда оказываютсЯ лишние персонажи.
ЏредстоЯщий жизненный шаг репетируешь всегда с меньшим числом партнеров, чем
их оказываетсЯ на деле. Ѓерешь  во внимание лишь самого себЯ  да тех,  с кем
предстоит прЯмаЯ борьба.  Ћстальных считаешь толпой, безмолвными статистами.
ќто  грубаЯ ошибка. …сли решаешьсЯ на какой-либо шаг, бери в расчет соседей,
близких и  дальних родственников,  прислугу,  дворника, сослуживцев, словом,
всех, кто хоть сколько-нибудь свЯзан с тем, с кем тебе предстоит боротьсЯ.
     ‚  жизни не бывает статистов. Љаждый способен на  удар, на  реплику, на
предательство.
     џ не избежал  этой ошибки, а слишком упростил схему: Я - начальник 7-го
отдела - врачебнаЯ комиссиЯ.
     Ќо  вскоре понЯл, что далеко не все звеньЯ присутствуют в  этой схеме и
что более мелкие из них отнюдь не самые слабые.
     Џолитотдельцам смутно мерещилась фальшь в моем поведении.
     Џочти  безотчетно  усматривали  они  в  нем  какой-то трюк и  столь  же
безотчетно  пытались помешать  его осуществлению. —ем  иначе можно объЯснить
стараниЯ политрука ѓурариЯ найти длЯ менЯ какую-нибудь работу?  Ћн то и дело
твердил ђубинчику:
     - „авайте поручим это Ќагибину. Ћн же совершенно свободен.
     „ергаЯсь и заикаЯсь, Я выражал свое согласие. Љонечно, Я  готов, Я рад,
но  Я  не ручаюсь,  что  не напутаю, -  провалы  памЯти  и все такое...  ќто
действовало.  ђубинчик был только замом и боЯлсЯ ответственности. Ќо однажды
ѓурарий, этот юный политрук с красной, как клюква,  бородавкой посреди  лба,
добилсЯ все  же того, что мне дали поручение допросить пленного и  составить
протокол   длЯ   еженедельного  обзора:   "Њорально-политическое   состоЯние
противника".
     Ћни хотЯт вернуть менЯ к Ясности обыденного сознаниЯ - хорошо же!
     џ  сунул за пазуху стопку бумаги и отправилсЯ в другой конец города,  к
баракам  разрушенного  пивного завода,  где помещались пленные.  ЏотираЯ  от
радости руки, комендант .сообщил  мне, что только прибыла партиЯ  свеженьких
фрицев. Љлад длЯ  7-го отдела: матерые эсэсовцы из дивизии "ЊертваЯ голова",
головорезы  из  штрафного  офицерского  полка и  уж совсем  редкость  -  два
летчика! ‹юбой наш инструктор при этой вести просто б заорал от восторга. Ќо
Я  не  гналсЯ  за   карьерой.  €з   всех  имевшихсЯ  представителей  хищного
фашистско-немецкого     империализма     Я     отобрал     длЯ     выЯвлениЯ
"морально-политического лица"  венгерского евреЯ из строительной команды.  џ
заметил  его  большой  грустный  нос  и  печальные иудейские  глаза,  когда,
задыхаЯсь  от  чудовищной   вони,  вместе  с  комендантом   обходил  камеры.
ЋказываетсЯ, каждаЯ нациЯ имела свою особую вонь. ‚озможно, вонь, источаемаЯ
этими пленными, была не сильнее той, какую развели бы славЯне, оказавшись  в
подобных  условиЯх.  Ќо моему русскому  носу наша вонь не так отвратительна,
она   кaк-то  мЯгче.   “маленнаЯ  в  несколько   тысЯч   раз,   она,  верно,
соответствовала бы запаху  кислого хлеба, немецкаЯ же вонь - запаху куриного
пера, а Я не знаю ничего противнее.
     ЊенЯ поразила мертвеннаЯ бледность  лиц всех этих пленных, они походили
на призраков.  Љомендант  поторопилсЯ  дать объЯснение:  оказываетсЯ,  утром
пленных  снимали  длЯ  листовки "ђейхлихе  кост унд гуте ферпфлегунг" и  длЯ
этого на скорую руку побрили. ‹ица их казались такими бледными  по контрасту
о намывами грЯзи у висков, ушей и шеи...
     ’ут Я заприметил моего евреЯ и велел привести его в комендатуру. Ќа нем
болталась   жалкаЯ    полувоеннаЯ,   полугражданскаЯ   одежонка:    узенький
мальчишеский пиджачок,  обмотки, штаны из седого немецкого сукна и башмаки с
корЯвыми носами.  Њы уселись перед керосиновой  лампой,  и Я с удовольствием
начал задавать ему вопросы,  руководствуЯсь "ЏамЯткой  длЯ инструкторов 7-го
отдела".
     - ‡ачем вы напали на нашу страну?
     - џ  и не думал нападать, господин  офицер,- возразил  он испуганно.- џ
был в строительной команде.
     -  ‡начит,   вы  считаете,   что  война   против  ‘оветского  ‘оюза   -
несправедливаЯ война?
     - Ћ конечно!
     - ‘читаете ли вы, что виновник войны ѓитлер?
     - Ћ да!
     џ заглЯнул в "ЏамЯтку" и спросил:
     - ’ак  почему же  вы не уничтожили  вашего  ѓитлера, если знали, что он
послал вас на несправедливую войну?
     Џленный даже привстал со стула.
     -  Љак же мог  Я, бедный  еврей  из ‘егеда, уничтожить  такого  важного
человека?
     џ старательно записывал его ответы, наслаждаЯсь идиотизмом положениЯ. ‘
каждым вопросом  пленного  все сильнее  охватывал ужас.  ‚опросник составлен
таким образом, что опрашиваемому начинает казатьсЯ,  будто он и есть главный
виновник  войны, конечно, после ѓитлера. Џод конец  допроса  также  согласно
"ЏамЯтке"  Я  предложил  пленному  написать  обращение  к  его  товарищам  с
предложением сложить оружие, кончать эту несправедливую войну.
     - Џростите менЯ,  господин офицер,- сказал он, молитвенно сложив тонкие
музыкальные руки,- нo o каком оружии идет речь? “ моих товарищей нет ничего,
кроме заступов. „и юден волен гар кейнен криг!
     - ‚ы солдат германской армии, ну и пишите своим немецким товарищам.
     Ћн застенчиво посмотрел на менЯ:
     -  Ќемецкие солдаты не  считают нас  товарищами, они  не  совсем  любЯт
евреев.
     - „елайте, как вам  говорЯт!  Ќе забудьте проставить номер части,  ваше
воинское звание, награды, ордена.
     Ћтпустив  пленного,  Я  бережно  свернул  листки  бумаги и  пустилсЯ  в
обратный путь.
     Ѓыла  моЯ погода. ‚етер рвал полы шинели,  бил  в лицо, слепил, валил с
ног. ‡атерЯвшаЯсЯ где-то на краю неба луна едва освещала дорогу, Я то и дело
сбивалсЯ на  целину.  •рустко  продавливаЯ снежную корку, Я проваливалсЯ  по
грудь, затем, обжигаЯ  руки, с трудом выкарабкивалсЯ на дорогу. € случилось,
что в один такой момент Я обронил две странички из драгоценного протокола.
     ‘овершенно  ошалевший,  добралсЯ  Я  до  7-го отдела  и вручил протокол
опроса  ђубинчику.  Ћн принЯл  его, словно депешу о  капитулЯции противника,
развернул, но  прежде чем успел прочесть хоть строчку, Я выхватил протокол у
него из рук и, лихорадочно перебираЯ, стал лепетать, что "кажетсЯ, Я обронил
две странички".
     - ’акой ветер... Я падал...  у менЯ куринаЯ слепота... џ совсем терЯюсь
в темноте... „нем у менЯ отличное зрение, но в темноте!..
     ђубинчик кусал губы,  Я  чувствовал, как закипает в  нем раздражение. џ
пойду, Я найду эти две странички! Ќе дав ему вымолвить слова, Я бросилсЯ вон
из кабинета.
     Љонечно, Я  преспокойно мог  бы  отсидетьсЯ  где-нибудь на  завалинке с
подветренной стороны. Ќо Я не работал так  мелко. џ  не  поленилсЯ проделать
заново  весь путь. џ  с полной искренностью убеждал себЯ, что за потерю этих
листочков мне  грозит расстрел.  џ гмыкал так, что заглушал  голос  ветра, Я
дергалсЯ  с  такой силой,  что  выкрутасы  метели  казались  вЯлыми,  как бы
охваченными сонной болезнью. ‘амое важное -  эти минуты сумасшествиЯ наедине
с самим  собой,  проверка качества. …сли этого нет - ты не более чем жалкий,
невежественный симулЯнт, которого не стоит  ни малейшего  труда разоблачить.
ЋловЯннаЯ монета, которую  не к  чему даже бросать на пол, чтобы услышать ее
глухой, фальшивый звук.
     џ во что бы  то ни стало хотел найти утерЯнные странички и доставить их
ђубинчику. Ќо что делать, их, верно, давно унес с собой ветер...
     ‚ернувшись  назад,  Я  стал  что-то невнЯтное  бормотать ђубинчику  про
постигшую менЯ неудачу. ѓадливо запахнувшись в бурку, ђубинчик прервал менЯ:
     - ‹адно...  ‹адно...  Ќе  волнуйтесь. ЋформлЯйте  поскорей свои дела  и
уезжайте в Њоскву.
     Џри последнем слове Я  вздрогнул.  ЊенЯ  охватила  глубокаЯ нежность, Я
готов был сейчас все  открыть ђубинчику. Љакое счасгье,  что импульсы  наших
добрых чувств куда неторопливее злых...
     Ќо разве возможно настолько  опуститьсЯ, чтоб  не нашлось доброй  души,
готовой  обонЯть  твой  смрад, как  фиалку?  „о  какого  бы падениЯ ни дошел
мужчина, всегда найдетсЯ женщина,  готоваЯ разделить его с  ним. “ Ќаденьки,
машинистки  7-го  отдела,  было  совершенно  отшиблено  обонЯние.  Ћна  была
безгранично  сострадательна   и  прилипчива,  как  пластырь.  Ћна  прилагала
невероЯтные усилиЯ, чтобы  под  ее  теплым  крылом Я  вернулсЯ  к  обыденной
Ясности сознаниЯ. Њое равнодушие только разжигало ее,  мои попытки предстать
в ее глазах еще более отвратительным, чем  Я  был на деле, она воспринимала,
как нежность.  џ бы  мог отвернуть  при ней  пожелтевший поЯс моих  штанов в
млечном бисере вшей и вызвать у нее лишь умиление. џ не знал, как избавитьсЯ
от  нее. Љаждый мой жест  отвращениЯ или протеста лишь усиливал в ней тЯгу к
интимности. Ћна не допускала, что Я могу быть таким плохим. ‚о всем виновата
моЯ жена. Ќо ее, Ќаденькина, дружба вырвет менЯ из этого состоЯниЯ...
     -  ’ебе надо только забыть ее,- уверЯла она менЯ при всЯком  случае,- и
ты перестанешь нервничать.
     ’щетно  пыталсЯ  Я убедить  ее, что Я  вовсе не  "нервничаю". Џросто  Я
поражен наследственной  психической болезнью, усиленной войной  и контузией.
"’ы  сам себЯ  убеждаешь",- говорила Ќаденька. Ћна лишала менЯ уверенности в
себе, Я действительно начинал "нервничать".
     € все  же не  это  было  самым опасным.  ‚  отделе пронессЯ  слушок:  у
Ќагибина роман с машинисткой. •ороша репутациЯ длЯ сумасшедшего!
     Ќаденька пользовалась каждым  случаем, чтобы  поцеловать менЯ.  Ћднажды
она  поймала  менЯ  в общежитии седьмоотдельцев,  куда Я  зашел  по  ошибке,
перепутав двери. Ћна  обнЯла менЯ и  стала целовать в губы. џ  не  находил в
себе  решимости  быть до конца  грубым с женщиной,  котораЯ менЯ обнимает. џ
только не отвечал ей, и когда она, после поцелуЯ, заглЯдывала мне в глаза, Я
суживал зрачки и  отрицательно качал головой.  Ћна  совсем не нравилась мне.
Ћна мне  мешала, она была мне опасна,  каждый  миг  кто-нибудь мог войти. Ќо
пошлое  слабодушие  заставлЯло  менЯ сопровождать кивки  загадочной улыбкой,
намекающей на  какую-то  тайну, мешающую мне соединитьсЯ с  ней.  ’огда  она
просто  перестала  заглЯдывать  мне  в  глаза  и целовала,  не  отнимаЯ губ.
‘транно, Я начинал чувствовать даже какое-то облегчение от закипавшей во мне
огромной ненависти.  Ќо  прежде чем  родилсЯ  жест, дверь распахнулась, и  с
порывом ветра в комнату влетела  чернаЯ бурка, орлиный нос и бараньЯ кубанка
подполковника  ђубинчика.  џ  грубо  отстранилсЯ  от Ќаденьки. —ерное  крыло
прочертило воздух, задев  менЯ  прохладной струйкой ветра.  џ  заметил,  как
прозмеились тонкие губы ђубинчика: он все видел.
     Њне не нужен был жест, Я только посмотрел на  Ќаденьку. Ќа ее  курносом
блеклом  лице,  таком  невыразительном,  что  даже  доброта  была  бессильна
сообщить  ему  что-либо, впервые  что-то  дрогнуло.  ‚се  черты  сместились,
потерЯли очертаниЯ, как плохо заквашенный крендель, расплющилсЯ нос, потекли
куда-то  губы.  Њне показалось, что лицо ее вот-вот утратит всЯкую форму, но
непривычно  труднаЯ  работа  продолжалась,   в   бесформенно-текучей   массе
поЯвились  какие-то новые  образованиЯ,  и постепенно  на  лице ее сложилась
гримаса боли...
     ‘ тех пор  все оставили менЯ в покое. Ќачалась череда огромных, пустых,
сиЯющих,  словно  залитых  расплавленной  фольгой,  дней.  ‡емлЯ  казалась с
овчинку,  все состоЯло из сплошного, громадного неба. ‘олнце не имело своего
места  на небе, оно целиком  растворилось  в  бледной, сиЯющей лазури. ‘тало
невообразимо трудно протЯгивать клочок дурной материи -  свое  тело - сквозь
то чистое, прозрачное,  невесомое  вещество,  каким  стали  дни. „а Я  и сам
превращалсЯ в полупризрак.
     …динственной  точкой соприкосновениЯ  с  жизнью  стала длЯ  менЯ  семьЯ
хозЯев, где Я получал  обед. Ќо отсюда и последовал первый тревожный сигнал.
џ заметил, что дети стали менЯ презирать. Ќапрасно пыталсЯ  Я убедить  себЯ,
чго причиной тому детскаЯ жадность: ведь Я  поедал их хлеб. ‚ глазах старшей
девочки было  слишком  много проницательного,  тонкого  лукавства. Ћднажды Я
застал их за странной игрой.
     - џ  не  хочу  воевать,  Я  контуженаЯ! -  нарочито  капризным  голосом
говорила  старшаЯ, дрыгаЯ ногами.- Ќу же!..- повелительно бросила она сестре
и пЯткой наддала ей под подбородок.
     -  ‚ы  не волнуйтесь...-  как  заученный урок отвечала  та.-  Џокушайте
кашу...
     - џ хочу кашу с маслом! - захныкала старшаЯ, еще сильнее дергаЯсь.
     Џортрет  был  довольно  точен -  настолько,  что  даже  добраЯ,  глупаЯ
хозЯйка,  которой почти  полнаЯ глухота  придавала  некоторую  отрешенность,
прЯча улыбку, замахнулась на девочек трЯпкой...
     Ќа другое  утро Я  пошел в госпиталь. ’уда было километров шесть,  мимо
базара, мимо торчащей на краю  города колокольни, затем  пустым полем, через
лес, снова полем до разрушенного сахарного завода, где и разместилсЯ в одном
из уцелевших корпусов фронтовой госпиталь.
     ‚переди менЯ  бежала  моЯ голубаЯ тень. “  менЯ никогда  не  было такой
жалкой тени.  ‚ерно, сам  того  не замечаЯ, Я как-то скрючилсЯ, сжалсЯ в эту
пору моей жизни от вшей, от холода, от голода, от неутихающей душевной боли.
Ђ  тут  еще ветер! Ќет  ничего страшнее  здешнего ветра.  Ћт  него никуда не
укроешьсЯ, не защитишьсЯ,  ему нипочем одежда:  мне  казалось, Я голый шагаю
через поле.  Ќо где-то в глубине Я  знал,  что мне на благо сейчас этот злой
ветер, приближающий менЯ к самому краю отчаЯниЯ...
     ‚близи  леса  менЯ  нагнали  розвальни,   запрЯженные  парой  волов.  ‚
розвальнЯх,  на  соломе,  сидел  человек  в  шинели без  ремнЯ  и  погон,  в
старенькой ушанке с облупившейсЯ звездочкой. ‚идно, демобилизованный боец. џ
раздумывал, попросить