 чего это говоришь, что умрешь?
     - џ помру... Њне, парни, не жить...
     Њатюшин  устал и смирилсЯ, что будет  этой ночью  торговать. ‘тало  ему
тоскливо, но и светло.
     - „вадцать рубликов положь на вышку. „а шевелись, дура, тебе ужиратьсЯ,
а мне еще ночь топать!
     -  ”у  ты... џ  люблю, чтоб  к человеку  с уважением, - расплылсЯ зэк в
темноте. - Ќу, уважьте ж, не полезу, не могу! Џарни!
     ‡эк на  глазах его замесил узелок. Ќо,  глЯдЯ на него, холодеЯ, Њатюшин
подумал, что кинет-то криво, не иначе доходЯжка. € с размаха не удержалсЯ он
на ногах и повалилсЯ на землю. ЏоднЯлсЯ, пошатываЯсь, размахнулсЯ наново - и
подкинул.
     - ‚о! Ђ где ж оно? - и в небо глЯдит. - Ђаа... Ќе боись...
     -  ѓулЯй,  бросала, платишь вперед,  стерпишь. Џодберут,  Я свистну, да
скоро-то  не жди,  не жди...  - успокоилсЯ  Њатюшин, что  узелок  исчез  под
вышкой, и зэк махнул  без сожалениЯ, и поворотилсЯ молча спиной, начав будто
камнем на дно уходить в темноту зоны.
     Њатюшин  задохнулсЯ, будто ударило под дых,  и схватилсЯ  за живот,  но
потом  отпустило. ’о был порыв ветра,  когда  и  лагерь одной живой тенью  -
комом своим, своей всклокоченной  дремучей  башкой - билсЯ  оземь, заливаЯсь
черной кровью, а потом шарахалсЯ назад в ночь, будто на крови  этой черной и
вырастаЯ, твердеЯ. Ќа собственной шкуре знаЯ, что это началась болтанка, что
где-то  в степи сшиблись ветра, сойдЯ стремительно с  путей сторон света,  и
токи их, их молнии,  будут высекатьсЯ из степи и  ударЯть по  лагерю,  как в
грозоотвод,  -  по  трубам,  маЯкам, вышкам,  Њатюшин  осел  на  дно  будки,
законопатившись наглухо досками,  будто  в гробу. Ћн закурил зЯбко папиросу,
слыша  уже  не гул  ветра,  а  глубокую тишину.  ‚ысушиваЯсь  теплом дыма  и
затЯгиваЯсь глубже,  трудней,  чтобы  не  уснуть,  Њатюшин не  дремал  и  не
погружалсЯ в  табачную дурноту, а безвременно, недвижно мечтал. ‚друг Ясно и
просто из нутра его ослабевшего Явилось то, что  мучило подневольно, начинаЯ
с пробуждениЯ: этой ночью он устал  за прожитое и за оставшеесЯ жить - устал
смертно. € даже не вытолкай  его  с нар отчаЯвшийсЯ тот  парнишка, он бы все
равно  тащил за  собой на тропу  смертную тЯжесть, о которой  думал с дрожью
нетерпениЯ, что одолеет  и прикончит. €  самогонку не продавать бы,  бегаЯ с
ней из ночи в ночь, но выпить до капли и схоронитьсЯ в степи, чтобы очнутьсЯ
и ожить посреди тишайшего степного пениЯ, под кровом шевелЯщихсЯ дымных трав
- рано утром.
     Ќо  тут что-то сильнее собственной  воли, какой-то второй, как дыхание,
страх заставил его мигом напрЯчьсЯ и вскочить на ноги. ‡она немЯтежно стоЯла
сумеречными рЯдами  ограждений, густо ощетинившись  колючкой,  будто  хвоей.
Љругом ни звука, ни шороха,  только шум ветра. Ќо этот порЯдок и безмолвие в
ночи исподволь  терзали Њатюшина, отнимаЯ покой. Ћн выглЯдывал, вслушивалсЯ,
неизвестно к чему готовЯсь, но помнЯ, что водочную должны наведать.
     —ерез минуту на следующей от водочной вышке, что замыкала лагерный круг
и стоЯла под  боком у караулки, ухнул упреждающий окрик - караульный  на ней
выдержал проверку, не проспал. Ќо заходили на тропу с тылу, не по-дежурному,
как незаметней  и ближе  -  и  окрик упредил,  что скоро  будут  гости  и  у
водочной.
     Ћн нагадывал, что из дальней темноты чужого  поста поЯвитсЯ человек, но
услышал  порывистое  и клокочущее дыхание  овчарки,  котораЯ  вынырнула  как
из-под земли  и  уставилась  с тропы  на  крутую высотку  вышки,  которую  и
стерегла,  задрав  башку,  будто   беззвучно  выла.   Ћвчарка  стерегла  длЯ
инструктора - это он спускал вызлобленную с поводка, посылаЯ  далеко вперед,
чтобы разведала у водочной; шагай близко, на стороне зоны, с проверкой своей
надзиратели,  будь  близко  хоть  живаЯ  душа,  овчарка бы  сработала  лаем;
инструктор бы узнал, что  место нечисто, что надо  отменить дело и прошагать
вышку без остановки.
     Њатюшин разглЯдел инструктора и махонького китайца, который поспешал за
ним; он отсчитывал их шаги, то есть сердчишко вдруг забилось с ними в шаг, и
хоть  не считал,  сколько  им оставалось шагать  до  вышки, все  же мог  это
ощутить. …му чудилось, что он даже вник в их  сердца и слышал, как заикаетсЯ
сердечко у „ожо,  будто он  по правде и не  поспешал, а тЯнулсЯ  отстать  и,
может, боЯлсЯ шагать впереди инструктора, который его пугал; слышал Њатюшин,
что и инструктору страшно и он заставлЯет себЯ  шагать тверже, дышать круче,
сжимаЯ сердце в кулак, будто чужое.
     € чем ближе они подходили, тем  тЯжелее делалось Њатюшину дышать. Ѓудто
уже знает, что толкало этих двоих к  водочной и  что дальше  произойдет, но,
даже знаЯ, ничего он  не  может изменить или упредить. „а и не хочет, нету в
нем  самом такой  силы!  ‚едь знал он, что за Яма  эта  вышка, как и то, что
быстрей продадут, чем  спасут, и  это  знание  есть соломинка, даннаЯ  всем,
каждой из людей твари и ему самому, чтобы выжить, но пошагал же на водочную,
да еще тварью и  извернулсЯ, чтобы  попасть, и никакое знание, никакой страх
его  тогда  не   остановили.  €  когда  сержант  с  инструктором  совсем  уж
поравнЯлись с водочной, так что Њатюшин  слышал,  как пыхтит китаец и гремит
автоматом с  причиндалами, то было ему  тЯгостно только от  скуки да  тоски,
друг  на друга  без конца  похожих.  ‘кучно было Њатюшину,  что все  знает и
делать нечего, а  тоскливо,  что  никак  китаец не успокоитсЯ,  дергаетсЯ и,
будто набит медЯками, заунывно гремит.
     Ћсилил  немоту „ожо, негромко окликнув Њатюшина с  тропы -  только чтоб
проверить, а на вышку всходить не было ему нужды. Њатюшин отозвалсЯ и ЯвилсЯ
им  на  глаза,  выглЯнув  нехотЯ на сторону,  отслоившись  светлым смолистым
бревном от беспросветных стенок  будки. „ожо затребовал, может и с издевкой,
продалась  ли флЯга,  но обмЯк, услышав  неожиданно в  ответ, что продалась.
€нструктор стоЯл без движениЯ, брезговал, но пришлось ему живо встрепенутьсЯ
и сдерживать овчарку, чтобы не залаЯла, когда китаец  полез  искать. Њатюшин
слышал, как он пыхтел и возилсЯ под вышкой, и сам мучилсЯ поневоле: когда же
отыщетсЯ  узелок? Љитаец вдруг  утих, ловчей без шума  попЯтилсЯ, и Њатюшину
полегчало. ‚от же каким ловким  и тихим делают человека деньги, если в руках
у  него - как маслом  смазывают, ноги, как салазки, везут. „обавлЯло китайцу
покоЯ и  слабило жадную душонку  даже главнее доставшихсЯ денег то, что  под
вышку лазал он сам  и  сам заполучил узелок,  а не через Њатюшина, - значило
это, что деньги здесь были все и что Њатюшин сторговал  флЯгу за червонец, а
не  за  больше, то есть сторговал вчистую на сержанта и ничего  не умыкнул с
его флЯги длЯ себЯ.
     ‚  ту  ночь   каждого  из  них  грызла  боЯзнь  быть  пойманным,  почти
виноватость. Љитаец еще радовалсЯ деньгам, и сжатый в кулаке узелочек с ними
дразнил его, будто главным  уже было везение,  - и вот  „ожо не попалсЯ, ему
повезло. Њожет, в тот дразнЯщий миг и опомнилсЯ сержант.
     Ќе знаЯ, что делать,  „ожо  молчком отдал инструктору растрепанный  уже
узелок.  €нструктор,  оглЯдевшись  кругом,  затаившись, также  молча  скинул
трЯпицу куда-то за спину и шепнулсЯ зло с китайцем.
     Њатюшину  же думалось, что они делЯт деньги:  вот китаец  поднес узелок
инструктору - сам  ведь и считать толком не умеет, а тот отбросил трЯпицу, и
шепчутсЯ они, сколько кому будет, как разойтись,  может, и за прошлые долги.
’ут, на тропе, делить и покойнее,  чем в  караулке, где из каждого угла пара
глаз так и впиваетсЯ. ќто Њатюшин понимал, на себе испытал, и потому, хоть и
позабыли  о  нем сержант  с  инструктором,  косилсЯ на  зону, был  начеку  -
участвуЯ в их дележе, прикрываЯ их. Ѓудто сострадаЯ. Ќо вдруг вышка невесомо
дрогнула под ним, кто-то шагнул на лесенку и один  подымалсЯ. Њатюшин еще не
успел обернутьсЯ и вглЯдетьсЯ: там,  на тропе, одиноко выстаивал китаец, уже
в ожидании  инструктора, шаги которого звучали все ближе, все  тЯжелей,  все
тЯгостней, будто инструктор шагал на смену и водочнаЯ была его постом.
     Љогда инструктор сказал через дверцу Њатюшину о деньгах, что денег нет,
своим безразличным,  будто  бы сонным и без чувств голосом, тогда Њатюшин не
поверил, знаЯ эту его  повадку  шутЯ дергать  тех,  кого  всерьез-то тронуть
боитсЯ, - как бы изматывать нервы, вселЯЯ исподволь неуверенность  да страх.
€нструктор  же  многое  готовил  сказать  и  готовил-то  Њатюшина  к чему-то
бесповоротному, небывалому, но начал медлить  и не понимать, отчего  Њатюшин
молчит.  € взЯлсЯ инструктор  кусать Њатюшина с боков, выспрашиваЯ бегло  да
зло, кто же заказывал самогон, будто мог своими путЯми Њатюшина на честность
проверить.  Ђ он  и  тогда не слышал  инструктора, не  признавал, и  еще  не
вспомнилсЯ тот  не известный ему никогда зэк,  а  только  точила  отуплЯющаЯ
злоба - что своими обманут.
     €нструктор не выдержал и,  сломавшись сам, отпрЯнув,  выпалил  поскорей
все, что держал наготове в  уме: что Њатюшин должен завтра же выкупить у них
оставшийсЯ самогон, а иначе всем караулом сдадут его голову Ђрману, заодно с
товаром  и сдадут.  ‚ыговариваЯсь,  он отступал  и в  последний миг бросилсЯ
бегом, легко мальчонкой скатилсЯ на тропу. Њатюшина ознобом обдало - значит,
не брехал, значит, завтра. ЉинулсЯ он глЯдеть сержанта с китайцем - опоздал,
не воротишь их, течением тропы далеко  отнесло, будто две щепы. ‚от окрикнул
их наново караульный  с невидной  уже Њатюшину вышки, умаЯли паренька. ‚се к
нему, как на другой  берег, и утекли. ‚ то  глубокое времЯ ночи сомкнутаЯ ее
тихаЯ гладь так и чудилось,  что лежит меж берегов, оторванных друг от друга
кусков степной суши. Њатюшину показалось, что все уплывает в ночи, становЯсь
чужим  и недостижимо  далеким. €  что водочнаЯ сошла в  эту  ночную гладь  и
уходит, уходит, всем чужаЯ.
     ’еперь он мучительно переживал, что инструктора с китайцем больше нет и
что  он не сумел удержать их,  склонить на свою сторону или хоть уцепитьсЯ и
остатьсЯ на одной с ними стороне, берегу. Џроглоти он неправду, осталсЯ бы с
ними.  € если бы отдал им деньги  за  весь товар, как сказал инструктор,  то
ведь осталсЯ бы с ними, только надо было смолчать, сдатьсЯ их воле, как бы и
схитрить. ‘молчать, но купить этим  и их молчание. ‘датьсЯ,  но и крепче еще
их  самих сдавить.  ‘воего бы  они не тронули,  свой, даже обманутый,  - все
равно  свой, даже  и родней... ’еперь  он один против всех, и  что  насмерть
битьсЯ, не отдаваЯ денег, что отдать  деньги и выполнить условие - все равно
уж поглотЯт, съедЯт, только что рубликов прежде выманЯт. „умалось ему, когда
на вышку шагал, что все пропало, что нечего терЯть, а потерЯл только теперь.
„ождалсЯ. ‘ам себЯ, выходит, и угробил.  ‚место  того чтоб спасти себЯ, взЯл
да и погубил. Ђ  может, не знаЯ, и хотел  того, чтобы  скорей  себЯ сгубить.
Њожет,  это  и  есть  его,  Њатюшина,  самаЯ  выстраданнаЯ  человечьЯ  цель,
неразумнаЯ и  угнетаемаЯ,  будто  в утробе, мечта, и наконец-то  ее достиг?!
ЏотерЯл,  наконец-то  потерЯл, и вместо земной  смертной  тЯжести - небесные
простор и легкость в груди. ’ого ведь и хотел!
     Њатюшину  надо было  знать  времЯ, но было  ему не дано узнать его в ту
ночь. ЃратьсЯ за трубку и услышать  из хрипа и звона голос Џомогалова он  не
решилсЯ,  будто  старшина мог влезть по  проводам  в его душу  и все тут  же
понЯть.  ’еперь  надо  было знать, сколько ему осталось. Ќочь  стоЯла густо,
может,  уже и скрываЯ,  будто туман, мерцание рассвета. Ћн боЯлсЯ, что смена
нагрЯнет  скоро -  так скоро, что успеют застать врасплох, схватить. € еще в
нем  теплилась угольЯми давно сожженнаЯ злость, что  ночь никак не кончитсЯ.
•оть он уж ее сам решилсЯ кончить, стрелЯть в себЯ.
     ‡астрелитьсЯ ему  подумалось  в отместку, когда сбежали, бросив его  на
вышке, инструктор с „ожо. Ќо от порыва того  мстительного осталась  рана или
воронка, засасывающаЯ куда-то на дно. ‚се в нем будто убыстрилось и задышало
гулко этой воронкой. Ћн  Ясно увидел,  что и  как будет, если он сменитсЯ  с
вышки, воротитсЯ в  караул и больше на вышку не пойдет.  “видел, проживаЯ за
какие-то  минуты  весь  уже начавшийсЯ  будущий день,  в  котором сдадут его
Ђрману,  а  тот  арестует,  отослав   под  конвоем  в  Љараганду  в   камеру
следственного изолЯтора. Ќе спавший четвертую ночь крЯду, полуживой, Њатюшин
с легкостью  отчаЯниЯ уносилсЯ вдруг от жизни  в  какое-то  небытие; как  бы
начинал спать с открытыми глазами и видеть сны, а не жить.
     Њатюшин  увидел,  испытал и прожил в  минуту и то,  как уголовные будут
пытать его, краснопогонника, в похожей на утробу  тюремной камере. € твердаЯ
волЯ  застрелитьсЯ  тогда  обнажилась,  как  дно  унесенной  в  воронку  его
души-лодки. ‘трелЯтьсЯ надо, понимал он твердо, чтобы не  помереть в  тюрьме
или на  зоне и  потому,  что все  наперед  знаешь; что  есть  только громада
последнего  уже  начавшегосЯ днЯ, который  проклюнулсЯ из темечка  этой  вот
ночи, на горе ее покоитсЯ водочнаЯ вышка, еще покоитсЯ.  € всем длЯ Њатюшина
сделалсЯ в ту  минуту автомат, тЯжесть которого давно ушла в плечо, в тело и
который сам, без Њатюшина, теперь ничего не  весил и, ватный,  только как-то
согревал бок. ‘мерть от его пули и  манила Њатюшина  этим теплом и добротой,
так что не  рождала отпора,  даже страха. ‘трашным  было не успеть и попасть
вдруг в караулку, где разоружают и берут буднично под арест. „остигнув душой
этого предела, точно  бы  пройдЯ  конечный  круг страшного  своего  небытиЯ,
Њатюшин вернулсЯ в сознание и тут же передернул затвор.
     ’еперь он  все знал твердо  и даже  не думал,  что может  не успеть,  и
накрепко верил, что успеет,  и не мучилсЯ. ‚ расхристанной  искуренной пачке
чудом завалЯлась папироска. Џодумал он, что будет курить и глотать из флЯги,
а  потом  застрелитсЯ.  ‘только он  себе отмерил, нуждаЯсь  отчего-то, чтобы
смерть имела точный  свой срок, но и не откладываЯ того, что решил накрепко.
Ћн  вспомнил  о  флЯге:  длЯ того и Явилась  она, чтобы  в  эту минутку быть
выпитой,  будто  назначено ей  было. Њатюшин еще ухмыльнулсЯ, что  на  своих
поминках  будет  выпивать  и  что  зэк  тот  дурной  уже  не  получит  своей
самогоночки.
     Ћн поднЯлсЯ со дна вышки поглЯдеть в последний раз на зону и хлебнул из
флЯжки этого пойла, с водой намешанного. ‚сЯ непроглЯднаЯ пропасть зоны  так
и застыла,  не мигаЯ огнЯми  и тысЯчеоко, каждым  лучиком впиваЯсь  в  него.
”лЯга, налитаЯ  еще тЯжестью, было образумила  его  на миг, остановила, и он
вдруг подумал,  что  пить-то ему нельзЯ. Ќикак  нельзЯ, хоть и не знает сам,
какой есть смысл запрещать себе выпить. Ќо потом он подумал, что пьЯному ему
умирать будет и вовсе не больно, и стал, захлебываЯсь, глотать из нее, терЯЯ
памЯть.  ‚есь он напрЯгсЯ, впиваЯсь  уже сам в  шевелЯщуюсЯ  огнЯми хрипучую
черноту.
     Џрощальной была  мысль, что напилсЯ,  а знает про это  он один и никому
уже  не расскажет, и  никто  его не накажет. „ержа эту мысль  в  себе, будто
глоток воздуха,  Њатюшин погрузилсЯ на дно  своей будки и, хмелеЯ да веселеЯ
от бесстрашиЯ  своего,  задымил последней папироской,  которой  не  дорожил,
которую про себЯ-то уже и скурил, пустил по ветру, спалил.
     ‚   себЯ,  полулежачего  в  этом  гробу,  и  готовилсЯ  он  выстрелить,
наслушавшись этих конвойных вечных сказок чуть не до  глухоты, как кончают в
полку вышкари, как это бывает, - и то, что выверЯл  и размышлЯл,  утверждало
его и делало сильнее, и он почти отдыхал, сам собой гордый, валЯЯсь на днище
будки. Ћн сдернул автомат на очередь, не желаЯ и в том себЯ  пощадить. Ћн не
знал,  что  значит  этот,  из  ничего,  выбор, понимаЯ только,  что  очередь
сокрушительней и страшней.
     ’еперь  он глЯдел на прошлую жизнь свысока и без жалости,  будто в одну
точку,  думаЯ и думаЯ о своей  правоте,  неожиданно  и  с  силой веруЯ,  что
поступает наперекор какой-то  неправде и до сих пор  боретсЯ  и победит.  Ћт
него же другого хотели. Ћт него  хотели, чтобы покорным  был, то  есть чтобы
покорилсЯ и жил, опутываемый со всех сторон страхами, долгами. Ђ такой он им
не  подчинитсЯ  никому: это  он их расстрелЯет  в  самое  сердце, через себЯ
навылет. Ѓудто они прикрывались  его  страхом, его виновностью, а теперь  он
покрывать-то их перестанет, теперь-то они забегают и будут мучитьсЯ, как  он
один  мучилсЯ,  когда  они жрали да спали.  Ѓез  него, без  Њатюшина, рухнет
водочнаЯ  и  торчать останетсЯ  его труп  -  невиноватый.  € его уж  вину не
докажут. ‡автра  они, китаец с инструктором, под  суд пойдут,  у  них завтра
флЯги отыщут, их завтра сдадут всем караулом, потому что сдохнет Њатюшин, но
суды, стукачи да пойло на этом свете останутсЯ. ’олько замполит, который его
травил, слетит. Ќе будет больше Ђрман офицером, не удержатьсЯ ему в офицерах
на трупе. ђаз есть  труп, есть  и те, кого судить надо, правду  отыскиваЯ да
виноватых, выходит,  уже в его смерти. €  на водочную кого-то погонЯт вместо
Њатюшина, из тех,  что ударЯли ему в  спину. Ђ кого  не погонЯт, увидЯт этот
суд, и страх увиденного мучительней будет, чем сам  суд,  и дольше. € пускай
снаружи  спЯт  они  да  жрут,  а нутром-то  будут  блевать  и  ворочатьсЯ  -
отравЯтсЯ, кто грибками погаными  закусывал. Ѓудут живы, но такие же изнутри
трупы.
     ‘паливаЯ  душу  дотла, Њатюшин окоченел от  усталости, без спаньЯ  и от
пойла сморилсЯ, все так же видЯ во сне этот  труп, эти рожи  и потому думаЯ,
что не спит и размышлЯет и что папироска еще  дымитсЯ. Ћн и не почувствовал,
как  папироска  смертнаЯ сжарилась,  потухла в  его пальцах,  что есть  боль
мученическаЯ. Ќо его не пронЯло.


        IV
     Љогда распахнулись, будто вылупились, его глаза, то он увидел  не ночь,
а  утро:  раскрывшийсЯ  воздушный зыбкий простор и дымоход  пронзающий белых
облаков в сумеречном и млечном течениЯх неба. Џо жилам его  хлынула студенаЯ
свинцоваЯ бодрость,  и он ухватил крепко  автомат, но вдруг что-то уже наЯву
стукнуло в вышку, будто камешком,  и Њатюшин вскочил, срываЯсь без  раздумий
вперед, как выскакивал пружиной, боЯсь не успеть, когда орали побудку.
     ‚  утренней пустынности  и  молчаливости, которые  были  как воздух,  в
которые рванулось налитое свинцом тело, ничто не сдвинулось и не отозвалось.
Ќо  Њатюшин ощутил, что близко с водочной кто-то есть и дышит, с кем один на
один стЯнуты этой пустынностью да безмолвием. € успел он почуЯть: это таилсЯ
зэк.
     ’ак и должно быть.
     ’еперь ночь и прожита.
     „умать  о  флЯге ему было  непосильно,  как  вдыхать  простор  воздуха,
народившийсЯ из  ночи, но Њатюшин  силилсЯ  понЯть, что с ней делать, и ждал
той   минуты,  когда  из  беглых   сумерек  выйдет  навстречу  водочной  тот
неизвестный зэк, с которым он свЯзалсЯ этой ночью, с которым так же не знал,
что делать, но который ЯвлЯлсЯ неотступно и тЯгостно,  будто  был у Њатюшина
тенью,  хоть сам Њатюшин ничего себе не оставил,  даже смертной папироски не
было у него с утреца.
     Џрисутствие  его Њатюшин распознавал уже с  нечеловеческим  чутьем, как
если бы зэк был его нервом, который щемило. ‘ам зэк отчего-то не приближалсЯ
к вышке и выжидал - не глЯдел, а подглЯдывал  откуда-то сбоку,  с отшиба,  в
этом  сумраке  утра похожий на  голое, чахлое деревце.  …го  и шатало, будто
деревце, куда подует  ветер.  Њатюшин  отыскал  его, терЯЯ  из  виду овражки
заграждений, непроходимые  колючие кусты проволоки  - все,  что их  теснило,
разделЯло  шагов на сто. ќти сто  шагов, которые Њатюшин не отмеривал,  были
как вдолбленные в землю и складывались слоЯми, плитами ограждений, каждаЯ из
которых имела  намертво свой, как два аршина, метраж. ‚зглЯды  их неожиданно
сшиблись  в утреннем  воздухе. ‡эк  пошатнулсЯ  и,  как оступившись,  шагнул
невпопад вперед, и Њатюшина напрЯгло,  скрутило, будто легла на него тЯжесть
плит. Ќо  и  зэк, сделав  всего-то шаг,  врос  в  землю, и ствол  человечка,
видевшийсЯ Њатюшину, вдруг застыл столбом.
     ‘тоЯние,  тЯгость,   молчание,  пустота   той  минуты   были   Њатюшину
невыносимы, ему даже почудилось,  что зэка и нет, а  есть серый дикий столб,
труп. “тро померкло, глаза опЯть застила ночь. € вдруг столб ожил, попЯтилсЯ
-  и утро всплыло, нетонущее и воздушное в  своей  бесцветности. ‡эк уходил,
убывал  в сумерках,  сгорал  в их утренней  серости дотла.  Њатюшин с тем же
чутьем  нечеловеческим ощутил  оставшуюсЯ  на его месте  пустоту, будто свое
брюхо.
     € не  полуживой, а неживой,  он утратил понЯтие  о  времени, не узнаваЯ
больше, в какой части его  находитсЯ. Ќе помнил больше и то, что есть смены,
что и  его будут на вышке сменЯть. Ќо теперь  он и стоЯл  как солдат, как  о
двух  ногах  орудие,  сделанное  из  одного  чего-то  твердого,  тЯжелого  и
неподвижного.
     ‘ветало  на  глазах,  каждую  минуту.  ‘тремительность  света  казалась
огненной.  ‘умерки  багровели, накаливаЯсь добела.  ‘тепи чернели,  пластами
выступаЯ  наружу, будто уголь, вдруг ослеплЯЯ снеговым безмолвным простором,
отчего в глазах темнело, теплело  - спьЯну. Ќепогашенные,  жарили прожектора
да фонари,  и  в их жару  обжигались поделки бараков, заборов, вышек. Љругом
было  как в  светлом  и пустом  необитаемом бараке. ’олько был он с землЯным
полом  и крытый наглухо небом. ‘лышалось в нем  дощатое крЯхтение с гудением
трубным  сквознЯков, и воздух пах необитаемыми  лесами этих  досок, небесной
сыростью, землей, да старо дышало из углов человеком, как прахом.
     Ќеожиданно прожектора  и фонари оборванно  погасли. ‚ караулке  махнули
рубильником,  как   окрикнули,  и  утро  холодно  стемнело,  словно  обросло
грозовыми  тучами.  ‚о  всем утвердилсЯ холодный  темный порЯдок,  будто  по
цепенеющим баракам, заборам, вышкам пустили ток. € наступило утро - лагерное
утро. ‚сю ночь стрекотали железно командирские часы и вот скомандовали.
     Њатюшину чудилось, что он так и не смыкал глаз, и виделось Ясно, как он
искурил папироску, и была такаЯ пустотища  во рту, будто  и  обкурилсЯ.  ‡эк
всплыл на его глазах из успокоившейсЯ гладкой темноты. ’еперь он был и толще
да и ближе стоЯл к водочной, чем это было на отшибе.  Ћн возник в том месте,
где  пролеживал  железный  и  деревЯнный  лом  отработавших на этом  участке
ограждений, что был сложен поленницей и догнивал. Ћн прикрывалсЯ поленницей,
видный  как  на ладони  с вышки,  но  незаметный с земли,  и  подглЯдывал за
солдатом.
     Њатюшин вдруг ожил и позвал его задушевно, боЯсь вспугнуть:
     - ЊитЯ! ЊитЯ!
     Ћбождав, зэк потЯнулсЯ к водочной,  шатаЯсь да вихлЯЯ. ’рудно ему  было
совладать  с хромой ногой, котораЯ то оттЯгивалась, то утыкалась  палкой. Ћт
трудности, что ли,  он вставал, озираЯсь украдкой сгорбленно  на проделанные
шаги,  но   выпрЯмлЯлсЯ,  двигаЯсь  к  водочной  и  маЯча  солдату.  Њатюшин
выслеживал его  да поджидал, как бы заново узнаваЯ. Ђ покуда зэк волоксЯ, он
скинул пустую, растраченную флЯжку под вышку - да на его глазах.
     - ’ебе рукой подать, поправейше, поправейше!
     - Ќее...  Ќее  вижу... Ќеету... - мучилсЯ зэк,  но выполз из-под  ворот
прЯмо  по  шпалам на  голую окаменелую площадку  под самой вышкой,  метрах в
десЯти от  главного заграждениЯ, в которую и вжалсЯ  брюхом,  испустив  дух,
мучаЯсь попЯтитьсЯ от близкой такой флЯги назад.
     ‚ тот миг, когда  зэк сунулсЯ в светлую пустоту этого места, длЯ того и
созданного,  чтобы  шлепнуть  человека,  как  муху,  не  дав  ему  ни  одной
возможности  опомнитьсЯ,  укрытьсЯ  или  обойти  сторонкой  смерть,  Њатюшин
испытал тошнЯщую легкость, до отвращениЯ.
     Ћн  не  целилсЯ,  чувствуЯ  животное тепло  от зэка,  слепо наведЯ  ему
автомат куда-то в  живот.  Ћткрыв вдруг всего этого  человечка, тщедушного и
какого-то умирающего, и впившись в его рожицу - и не человека, а загнанного,
хрупенько-хрЯщеватого зверька. ’аких он повидал. ’аких он никогда не боЯлсЯ.
Њатюшин будто сходил с  ума,  не в силах решить,  что ему  делать,  так и не
знаЯ,  кого и за  что  казнить. Ѓыло чувство, ударившее, как нож, что он уже
его  прикончил, но пронзал ледЯной озноб, и он с  облегчением  постигал, что
выстрела совершить не успел, не мог.
     Ќо тут  зэк  бессильно остолбенел и  задрал  башку,  отыскиваЯ стихшего
солдатика. €  почудилось Њатюшину, что у самых глаз своих увидал эти  глаза,
бездонные и  щемЯщие таким непонЯтным страхом, будто и не человечьи. ѓлЯдЯ в
них,  потрЯсенный  Њатюшин  застыл,  и  не  двигалсЯ  зэк,  усыхаЯ старчески
тельцем. Ћн выдохсЯ на глазах, но дернулсЯ назад, настигнутый вдруг испугом.
…го  хромаЯ  дрЯхлаЯ  нога подвернулась, и он  рухнул наземь,  уже порываЯсь
уползти... € выстрел загрохотал за выстрелом, оглоушиваЯ. € все будто добить
никак  не  может.  ‡эк  от  разрывов  пулевых вертитсЯ,  неживой, и  от пуль
изворачиваетсЯ,  умирать  не  хочет. Љогда же  затвор  по-пустому дернулсЯ и
околел, то тело обмЯкло и обрело вечный покой от одного пустого щелчка.
     Њатюшин выпустил из рук автомат, будто на волю зверЯ. Ќе помнЯ себЯ, он
свалилсЯ в дощатый короб, задышав свинцовой пороховой гарью, стекшей на  его
дно. Ћглушенный,  он ничего не слышал, но все ближе  раздавалсЯ топот сапог.
Љонвойные  мчались к  водочной.  ‚етер  доносил  их  переклики. ‹ай  овчарок
сходилсЯ  с человечьими голосами, но  казалось, что  обрушивалсЯ он с  неба,
откуда-то свысока.  Њатюшин  же,  сидЯ  в глухоте,  как  дитенок,  заплакал.
Џолились слезы, а он сам глаза выпучил и не знал, отчего ж полились. Ќо было
покойно  и  тепло  в  коробе,  будто в  материном  животе.  Ѓудто  не  слезы
выплакивает, а глубокое нутрЯное горе свое.
     € зона  от  выстрелов  на  водочной  вздрогнула.  ‡эки головы с подушек
говЯных поднЯли в  холодном поту. € всЯ тысЯча их разом лишилась душ. ‘лышат
лай овчарок. ‘лышат  топот сапог. Џобег! Џокуда  же поднЯли  караул на ноги,
выставили оцепление и место кровавое стерегут. ‚ зону нарЯд с дубьем введут,
а может, и без того обойдутсЯ.
     ‘олдаты  стали  в  оцепление,  и  по  цепи  расспросы  идут об  убитом.
Џомогалов орет. Ћдуревшего Њатюшина стащили с вышки, где сторожил он убийцей
свой  труп.  Џомогалов отхлестал  его  по  мордасам,  чтобы  в  удобный  вид
привести,  а  он пугаетсЯ солдат  и  плачет. Ђ  с мертвЯком не  повезло.  Џо
обличью не  определишь, потому как измолот  в кашу. Џомогалов нюхнул,  и  от
каши той его своротило. Ћн  один рыскал  подле  трупа, не  подпускаЯ  близко
солдат. ‡эк валЯлсЯ на запретке.
     Њатюшин  пЯлилсЯ  туда слепо,  но вдруг почудилось  ему, что  мелькнула
булыжником  флЯга да исчезла  в болотной утробе старшины. Џомогалов же в тот
миг отошел от трупа и стал надвигатьсЯ на него, заорал:
     -  ’ы баба или мужик?! Џодумаешь, угрохал побегунчика. џ десЯток  таких
угрохал - и ничего!
     Ћн кликнул хрипато сержанта и приказал китайцу упрЯтать Њатюшина с глаз
долой в караулку.  ‚ерно, верно  - волоки  его  на  нары, пускай отсыпаетсЯ,
долой с глаз. ‚олокут Њатюшина под руки через оцепление. ‘олдаты выглЯдывают
его,  топчутсЯ на ветру, ухмылЯютсЯ. Ћни уж услышали, им чудно, что смертник
зэка  подстрелил,  а  давеча, вечером-то, никто и  не  думал, что такаЯ  ему
судьба  подвалит. Ћни-то бодрились  еле-еле и в  караулке  сидьмЯ засыпали и
стоймЯ.  ’еперь  же  стой сколько  прикажут в  оцеплении без всЯкого сна, не
знаЯ, когда снимут оцепление с водочной или сменЯт.
     ‚ караул  завели, а там тишина  гробоваЯ:  не знают солдатики, о  чем с
Њатюшиным говорить. „а вроде  и боЯзно, будто и не Њатюшин это, а оборотень.
„руг  с  дружкой  -  и  то не  поговоришь.  Ђ помечтает  кто,  что должны за
побегунчика  отпуск дать, так  и вовсе каменюка к горлу  подкатывает -  кому
сладко о своей мечте убитой толковать.
     ’олько хлопают Њатюшина по плечу или  ерошат: молодцом, не сплоховал. Ђ
он сидит в караульном помещении и с глаз нейдет, хоть и света белого от него
солдатикам  нет.  Ћт поглЯдок прЯчетсЯ, а податьсЯ  прочь духа не хватает. ‚
караулке  тепло было и  пахло сытно. € мучитьсЯ  в  тепле да в сытости стал.
Џомнит-то  накрепко, что заманивал человека  этого флЯгой, и  мерещитсЯ, что
подле мертвЯка флЯга  лежит, если Џомогалов уже не отыскал ее да не вертит с
умом в руках. Ђ может, не отыщут? Ђ человек-то дышит,  жив? Њеста живого  на
нем нет, слышно, отовсюду слышно, что каша. Ђ Њатюшин не верит. —удитсЯ ему,
что  усыплЯют его потихоньку,  что играют с  ним,  а сами-то  знают  правду.
‡нают,  знают, знают...  Џро  отпуск же кто-то  сказанул,  и  душа отнЯлась.
„умает, что Ясней Ясного преступление его  и давно уж умишками ихними ушлыми
раскрыто. ‚ыходит, что из-за отпуска пристрелил: заманил под вышку и кончил.
€ вот свершилось то, что  у вышкарей вечно на слуху было, о чем каждый тайно
подумывал да  мечтал, но  сделать не мог.  Ђ  он,  выходит, посмел.  €  этой
смелости, дерзости, этой убитой, отнЯтой у всех мечты и нельзЯ не понимать -
они ж понимают, знают!
     Њатюшин  багровеет весь.  …ще мгновение  -  и в  ноги  своим повалитсЯ,
заголосит.  Ѓратцы, родимые, не мучайте, Я же  не смел, Я ж не хотел, он же,
сука, сам менЯ  обманул! Ќо тут примчалсЯ  в караулку почерневший от  хлопот
Џомогалов.  ‚ерно,  пропасть  времени  уж  истекла  и  у водочной  конвойным
полегчало. “видал  он,  что Њатюшин не спит,  шлЯетсЯ, блевоту нагуливает, и
погнал чуть не с кулаками.
     - ’ебЯ ж  допрашивать будут! - кричит. - ќто  еще доказать нужно оперу,
что невиноватый, это он еще, опер, послушает, поглЯдит. Ђ ты ж дурак сонный!
—тоб готовый мне был, как огурчик!
     - Ќе хотел Я... - заныл Њатюшин, чуть не выдаваЯ себЯ. - Ћн это сам...
     Ќо Џомогалов и слышать не захотел.
     - ’ы герой, блЯдь, ты должен мне, понимаешь, героем быть длЯ всей роты.
Џоди умойсЯ! ‘пать! ‚сему конец, кончиласЯ твоЯ война! ‚от оприходуем труп -
поедешь отдыхать  домой. ЃоЯтьсЯ  тебе нечего.  Ќикто тебЯ не  тронет.  ‚се,
парень, считай, отслужил. Ђ будешь скулить, позоритьсЯ - морду набью.
     ЏрокралсЯ в умывальник,  будто  от слежки ушел.  Ђ там ђебров наждачной
здешней  водой скоблит посуду. “видал его  - и дрожит. „умал, что  за старое
бить будет, за пайку ту хлебную.
     - ‚асенька... - лопочет, - это инструктор сказал твою пайку ему отдать,
а с кружкой Я не хотел, больше такого не повторитсЯ.
     Њатюшин же  слов  ‚анькиных  будто  и  не  слышит.  ЉакаЯ пайка,  какой
инструктор - нет, врешь! ‚спугнуть холуЯ боитсЯ и осторожно руками обнимает,
к себе прижимает, чтобы не убег.
     - Ђ все вы суки... —то, думаешь, по-вашему вышло?
     - —его вышло-то, ‚асЯ, мне инструктор, инструктор сказал.
     - €нструктор? ‘казал? —его он тебе сказал?!
     - Ќичего, ничего...
     - ‚решь!  ‡наешь. ‚се знают. Ќо Я так не дамсЯ. џ вас тут всех укокошу.
Њне терЯть нечего.
     ‘ам того не понимаЯ,  он и  вправду душил ђеброва,  сжимаЯ все  крепче.
•рипЯщий,  тот  вдруг   постиг,  что  его  душат  насмерть,   и,  безысходно
дернувшись, опрокинув  Њатюшина,  смог вырватьсЯ и  бросилсЯ бежать. Њатюшин
ринулсЯ  за ним,  но  стукнулсЯ  об стену. ЋчутилсЯ в углу  темного, глухого
караульного коридорчика, что как щель в двух стенах, и не знал, куда бежать.
     Ћн  пошарил  впотьмах  и  провалилсЯ  рукой в  распахнутый черный проем
двери, почуЯв тут же  портЯночный  дух, ударЯвший из него, и  услышав гулкую
тишину человечьего речного дыханиЯ.
     Љ этому порогу  мчалсЯ Њатюшин  по  лагерному кругу.  €  нынче ночью не
хватило ему сна. Љаждый  раз он валилсЯ бездыханно на нары и  думал, что вот
этой-то  ночью выспитсЯ,  вырветсЯ  на  свободу из  свинцовой,  непроглЯдной
дремоты. Ѓудто  потому  и  жить согласилсЯ,  что  половину жизни обещали  из
сна...
     Њатюшин мчалсЯ по тропе к водочной. Ѓыстрее  хотел.  Ђ  теперь шумело в
голове  и загнан он был в  эту щель, в  этот дышащий  дремотой проем. € было
некуда мчатьсЯ. € больше не потревожит никто, на службу окриком не подымут -
будут они без него ходить.
     ’емень  и  глушь в спальном  помещении, какие бывают, верно, только под
землей. Ћн полез вперед,  вжимаЯсь в стенку. ЏрибилсЯ к нарам, которые чуЯл,
слышал,  и взвалилсЯ  на  них, как чудилось ему, на  верхотуру, где в  давке
спаЯлсЯ  дремотно  с десЯток  непроглЯдных,  но таких же,  как  он,  солдат.
Њатюшин  будто  врылсЯ в их  гущу,  котораЯ  зашевелилась,  вздыхаЯ  истошно
матерком. Ћн отжил и отмучилсЯ.  Џускай другие  ужимаютсЯ и ворочаютсЯ, чтоб
улечьсЯ с его каменным, неживым телом.
     "‚от и все... Љонец..." - успел подумать  Њатюшин, но тут кто-то  ткнул
его в живот, трЯхнул, натужно стараЯсь спихнуть с нар.
     - ЋтлЯгивай! “бью, сука!
     Њатюшин  назватьсЯ хотел, а не может вспомнить,  как себЯ звать. Њычит.
“пираетсЯ. —удитсЯ ему, что душу  это  из  него вытрЯхивают. Џытают.  Ќачали
вести допрос. € он, собрав весь свой дух, застонал:
     - “бей, убей...
     - ‚стать! ‘лышь, борзый, двигай с нар, а то прижгу!


        V
     …го выпихнули на  свет, под лампочку, и  он обнаружил себЯ в комнатушке
начальника караула, не  постигаЯ, был  день  или ночь, сколько ж  дали  сна.
‘тоЯл  с  открытыми  глазами  Џомогалов и удалЯлсЯ,  скрываЯсь,  в  болотную
темноту  помЯтого своего кителька.  Ђрман  отсиживалсЯ  на стуле, маленький,
будто обрубленный по поЯс и  облезлый;  на лбу его прожженно светилсЯ потец,
висла на плечах и отмокала туша гладкаЯ плаща, чернЯ под ним лужицей пол. Ћн
должен был  решать, но  пусто,  мертво  блуждал.  ‘тараЯ  тишина  забеленных
пожухших стен и такой же потолок сжимали их  в своих лапах. Џо крыше  слышно
расхаживал пришедший будто из прошлого  дождь. ѓул  дождливый погружал и без
того  тесную, глухую комнатушку в спЯчку, но никто не спал. Ѓыло уже решено,
его уже приговорили  в этой комнатушке - залило светом жиденьким  его глаза.
Ћн видел в том  свете только кровавый страшный труп, слышал свинцовый и вмиг
до дрожи легчающий вышний гул, покуда молчанием своим,  немотой, не дал себе
времени  опомнитьсЯ. ’о, что готово было вырватьсЯ из него, застыло в горле,
и он постиг, сумасшедше начинаЯ  отсчитывать первую Ясную минутку, что будет
только  молчать.  Ђрман  его  настиг,  охлестываЯ  резко,  больно да  ударЯЯ
голоском,  потом  вскочил и  уже  кружил  душной  мокротой офицерской  своей
плащаницы.  ЃилсЯ.  Џодходил вплотную,  говорил, сгибаЯ руку в  локте, будто
изготовилсЯ бить, но  ударить не смел, лицо его морщило  потугой,  ужимало в
обезьЯнью рожицу,  и он  делалсЯ вдруг уродливым, жалким, будто ничего-то не
мог. Џомогалов хранил странное  спокойствие, и оно обрывало, терзало Ђрмана,
он надрывно взглЯдывал на старшину, будто и не мог тому  поверить. Џомогалов
же вдруг усмехнулсЯ, страха ничуть не ведаЯ, и огладил свысока офицера:
     - ‡ачем душу-то пареньку рвать? ‚ы труп видели, как было, знаете, сами,
что  ли, не понимаете, чего хотите, куда лезете... †алко вам, что застрелил,
а  не  ранил?  Ѓывает, попервой,  человек  ведь  не  прицел. ’ак  вы  его  и
пожалейте, как ему станет жить. Ђ если не хотите, товарищ старший лейтенант,
то извините, пора и честь  знать, парень четвертые сутки  в карауле  - тошно
мне с вас.
     Ђрман застыл и Ясно произнес,  что  дает ему  последний раз  сознатьсЯ,
пока еще не позвал солдат.  ‘таршина  усмехнулсЯ,  и,  цеплЯЯсь  за  эту его
неверЯщую,  веселую усмешку,  Њатюшин мотал  головой да  таращилсЯ куда-то в
пустоту. Ђрман окрикнул старшину, и тот поневоле стал послушней, нахмурилсЯ,
но верить ему так и  не захотел, даже когда офицер произнес в последний раз,
что идет за солдатами; с  минуту обождал в  дождливой той  тишине, ничего не
дождалсЯ и позвал Џомогалова идти в общее помещение, за собой.
     Љогда он  осталсЯ  в  комнатушке один, то задышал, задышал - и  сел  на
стул. †дал так долго, что все обрушилось внутри, и спустЯ времЯ в комнатушку
вошел одиноко сам на себЯ не похожий старшина, жалобно, беспомощно  глЯдЯ на
него.
     - ‘ынок, такое дело, ты, сынок, крепись... -  Ќо из глаз его выдавились
серые,  будто  в серых шкурках,  слезы. -  Џришла телефонограмма, батЯ твой,
отец твой умер...  Ћна еще  вчера  у  него  была, такое  дело, бывает же, ты
крепись,  ну ты поплачь тут, ну давай... ’олько ты ничего с собой не  сделай
мне, ты  понЯл, ты менЯ слышишь? „очкой клЯнусь: ты отсюдова сегоднЯ уедешь.
’ам прописано - подлежит демобилизации, он больше права не имеет. ”ранцузик!
Ќу,  хочешь, Я пойду и  пристрелю  его?! Ќу, хочешь, Я себЯ, сссуку такую...
—то же ты оглох, да не молчи же ты!


        ќЏ€‹Ћѓ. Џоследние воспоминаниЯ


     “ автовокзала, подле  бесцветной бетонной  коробки-стеклЯшки, давилась,
орала  толпа  разношерстного  народа  и  мучилась  на  морозе  большаЯ белаЯ
человекообразнаЯ  собака, привЯзаннаЯ веревкой к  до  хрупкости  покрывшейсЯ
инеем березе. •озЯин забыл про нее, верно, давилсЯ в той  толпе. Ќо Њатюшину
еще подумалось, что это и есть простой, Ясный способ избавлениЯ  от ставшего
ненужным животного: не выгнать, потому что ведь будет теретьсЯ у дома, покоЯ
не  даст, а отойти подальше  и привЯзать в обжитом месте, хоть и у магазина.
’ут либо ее своруют,  позарившись,  либо она в одну ночь  окоченеет на одном
месте, сдохнет и покроет ее той же  ночью сугроб, так  что  не станет мучить
совесть. € весь день  будет рватьсЯ  на  веревке,  будет и не скулить  уж, а
лаЯть истошно, что убивают, но никто так и не поймет из прохожих, что ее тут
оставили на смерть, а не  на минутку и  что лай этот есть смертный вопль. Ћн
только  сошел  с автобуса,  приехал  на  рейсовом, и  оглЯдывалсЯ,  набредаЯ
глазами на ту отводную от шоссе дорогу, про которую втолковывала мать. Ђ  до
того  они  сходили  на  "советское"  кладбище  сказать,  что  подхоранивают,
устраивали дела: без  него  мать  решила не  хоронить.  Њатюшину  там  вдруг
сделалось  хорошо,  в  том уголке;  хоть  мать заставила  его в  первый  раз
нарЯдитьсЯ  в дубленку,  пыжиковую шапку и ботинки, что пришлись ему впору и
какие  сберегал  лет  пЯть  да  почти  не  износил  отец,  покупаЯ  себе  из
бережливости  все  большее.  Ћн ходил  по  кладбищу,  сдавленный  непривычно
дубленкой да и  не свыкшийсЯ еще с мирной одеждой, далеко  от могилы снежной
брата,  радуЯсь   сверкающему  нетронутому  снегу,  чувствуЯ  себЯ  во  всем
отцовском  будто в живой родной броне. Ѓыло нестрашно, будто  и не  кладбище
это,  а  зимний  сад. ‘угробы  на могилах  - наплывше белые,  дышущие, но  и
млечные, нежные. “ могилы брата, где мать уважительно беседовала со сторожем
одних с ней лет,  он встал поодаль,  слушаЯ их жалобы на здоровье, и подумал
вдруг о  себе, что и живет длЯ одного того, чтобы лечь в эту могилку, -  вот
что  такое эта пЯдь. ќто  его могилка, земелюшка, такаЯ нужнаЯ и важнаЯ, что
чует ее животом, стелетсЯ по ней и впрок согревает, отдаваЯ от себЯ, живого,
тепло, сам холодеЯ...
     Ћн обошел толпу, стеклЯшку, шагаЯ  тЯжко вразвалочку,  выходЯ на пустую
белую,  чуть взрыхленную  машинами дорогу, видЯ уже  высокую трубу  с ломким
серым  дымком. агаЯ, он думал теперь упрЯмо одно -  что  отвЯжет собаку  на
обратной,  пусть  сама себе  дорогу или  хозЯина найдет.  ‚  пахнущей  хвоей
конторе  обслуживала молодаЯ девушка, выглЯдываЯ смелым личиком в окошко. Ћн
увидел  игрушечную  пластмассовую  коричневую  урночку и затих от внезапного
детского удивлениЯ. ѓромоздкаЯ, оледенелаЯ коркой сумка, которую  он привез,
показалась и уродливой, и  великой,  так  что он вспотел от  неуклюжести, но
другого у него  не было. € он пошагал обратно по дороге на автовокзал, слыша
стук урночки, точно б сам покрываЯсь  той ледЯной коркой на  каждом шагу. Ќо
собака  пропала. “  березы  в снегу  чернели  свежие дыры  следов да пустела
нарытаЯ,  умЯтаЯ ею, как логово,  Яма. €  он будто отмучилсЯ, проходЯ ту  же
толпу,  ту коробку из стекла  и бетона, ту же череду  живых, в  клубах пара,
рыжих автобусов.