        Ћлег Џавлов. Љарагандинские девЯтины

---------------------------------------------------------------
     &copy; Copyright Ћлег Џавлов, 2001
     Ћлег Џавлов: home page і http://www.pavlov.nm.ru
     &copy; Copyright изд."–ентрполиграф"
     <i>Џовести последних дней / ’рилогиЯ.</i>
---------------------------------------------------------------

     <i>Џовести последних дней / ’рилогиЯ.</i>
     „ействие  трилогии разворачиваетсЯ на задворках некогда могучей €мперии
в  трагическое  и абсурдное времЯ ее распада. ѓерои Ћ.Џавлова - подневольные
служивые  люди. Ћдин день  лагерного  охранника  в  романе "„ело  Њатюшина".
Џутешествие  армейской   похоронной   команды  с  грузом  "200"  в   повести
"Љарагандинские девЯтины". †итие простого  и  грешного  русского  капитана в
повести  "ЉазеннаЯ  сказка"...  Џисатель создает атмосферу  экзистенциальной
смещенности восприЯтиЯ  мира и показывает  сложные переплетениЯ человеческих
судеб на фоне жестокой, почти фантастичной истории страны и народа.
     1. ЉазеннаЯ сказка         і pavlov2.txt
     2. „ело Њатюшина           і pavlov3.txt
     3. Љарагандинские девЯтины і pavlov4.txt

     <img src=pavlov4.jpg>

         * ЉЂђЂѓЂЌ„€Ќ‘Љ€… „…‚џ’€Ќ› * 

                  ЏЋ‚…‘’њ


        Ѓ›’€…

     Ќа ветру и холоде в  городе еще торговали арбузами, а Љараганда плыла и
плыла на степных  ветрах в будущую зиму... —то  ни  утро пугливо разбегались
облака,  повылезшие  за  ночь как  из  щелей  на черствые  звездные  крошки.
Ћткрывалось широкоэкранное  черно-белое небо ноЯбрЯ.  €з  каменной глыбы днЯ
наружу  выходил холод и бродил сумрачно по улицам,  проспектам, площадЯм, на
просторах которых волны ветров качали плотами  одинаковые порыжевшие шеренги
деревьев.  Џолк тюремно-лагерной  охраны перешел на зимнее времЯ, как бывало
это  и  всегда:  в  установленный  нормативом  срок, по  приказу.  Љонвоиры,
караульные добр<b>е
ли шинельками, привыкали к исподнему белью.  “прЯмо  ожидали
наступлениЯ каждого  нового  днЯ лишь  те,  кто  отбывал лечение  в полковом
лазарете.
     †ители лазарета редко когда производили шум громче мышиного. „уши здесь
тихушничали,  лекарственные. ѓромко было от мышей: вечно  прожорливых, серых
вездесущих  тварей,  что к холодам  перекочевали из сада,  где собрали  весь
урожай, в подпол и в простенки этого баракоподобного зданиЯ - судьбоносного,
однако,  и длЯ них. ‡аключенных в лазарете мыши развлекали,  а то и утешали,
заводЯ когда  хочешь  и с  кем хочешь сердечную дружбу, если позвали дружить
хоть коркой хлеба. Ћни рождались тут же, где-то под полом и в простенках, но
редко  попадали в виде трупиков на глаза, если только не  на глаза того, кто
со  страстью  охотника  истреблЯл их день за  днем - начальника  медицинской
части - человека, с казавшейсЯ иностранной фамилией, болезненно ненавидЯщего
все живое, что издавало в этом здании хоть сколько-то самостоЯтельный звук.
     Њыши  в  лазарете грызли так много разных лекарств, точно  болели  всем
сразу, но еще и про запас, чтобы не болеть когда-нибудь потом. ’олько одного
анальгина сжирали они за год несколько мешков. Ћт таблеток мыши то  храбрели
до одури, то умнели, делаЯсь математиками, но только  вот не дохли, ведь все
медикаменты когда-то и прошли проверку на них, на мышах, прежде чем получить
путевку  в промышленное производство. ‚ этом отдавал себе отчет и человек по
фамилии  €нститутов. Ћни  были  единственные, кто  мог что-то веско заЯвлЯть
этому врачу в погонах, гулЯЯ по лазарету как на свободе.
     Ќачальник медицинской части подневольным служакой ни по  складу,  ни по
духу  своему  не был. ‘лужить когда-то завербовалсЯ  как зубной техник, имеЯ
образование выше  среднего, чем  сильно отличал cебЯ от остальных  людей,  а
когда ему  казалось, что приходило времЯ  напомнить, с кем здесь имеют дело,
произносил внушительно: "џ, как человек с образованием выше среднего..."
     Љак  всЯкого  вольнонаемного, его произвели длЯ однообразиЯ  и ровности
рЯдов в  младший офицерский чин. ‚ульгарного  должностного повышениЯ  своими
трудами  или талантами  €нститутову  добиватьсЯ  так  и  не  пришлось. Љогда
бесповоротно   спилсЯ   прежний   начмед,   назначили  начальником  лазарета
трезвенника-зубодера:  мужчину  среднего роста,  с аккуратно  подстриженными
усиками,  матовой кожей и руками, что были коротки да неприметны, но обросли
мышцами  с  помощью  почти   каждодневных   силовых  упражнений.  €нститутов
брезгливо, а то и пугливо не выносил ни в чем простоты, поэтому упражнениЯ с
гирей, например, назывались "гиревым спортом", а если делал простой укол, то
это становилось "амбулаторной процедурой". •отЯ во всей фигуре зубодера было
что-то  пудовое,  сам он старалсЯ подчеркнуть свое изЯщество,  красоту  - но
красотой и  силой  дышали только природно  черные, сверкающие, как антрацит,
глаза  трезвенника.  ’о  они  вдруг  сжимались  от  обиды  и злости  мелкими
бесенЯтами, то со дна их  величаво  всплывали  два  холеных, круглых, пышных
беса, если начмед бывал всем доволен и почивал как на лаврах.
     €нститутов  имел привычку судить о людЯх, уподоблЯЯ при  возмущении  их
личности   героЯм    литературных   произведений,   даже    не   обЯзательно
отрицательным. Ќикакой человек не был длЯ  него новостью. Ћн как  бы говорил
этим с раздражением:  были такие и до вас. ќто не значило, что много в своей
жизни читал или  повидал.  Ћднако имел представление, успел всего понемножку
нахвататьсЯ, кривЯсь, уже как широко начитанный человек, от вида живых людей
все равно что от фальши. ‘пиртного начальник медицинской  части не терпел на
дух; казалось, что трезвость  жизни была  одним  из главных  его  принципов,
даже, возможно, нравственных. Ћн  был Язвенником, но скрывал это, потому что
стыдилсЯ наличиЯ в  своем организме  столь  заурЯдной  примитивной  болезни.
‘пирт в лазарете  всегда  имелсЯ  в наличии. Џотому бывало  удивительно, что
спирт  в наличии  есть, а начмед расхаживает как  аккуратное насекомое, хоть
через  улицу, где обреталось  общежитие  работников строгого режима и выпить
всегда  бывало  нечего, все были  безобразно пьЯны  и  слышалсЯ  вой  песен,
истошные вопли, детские плачи, фанфары бьющейсЯ и небьющейсЯ посуды.
     ЊедицинскаЯ служба  €нститутова была одной судорожной гонкой. ‹ечить не
успевал. Џочти  все времЯ отнимали ответственные и двусмысленные дела, может
быть, и  схожие с болезнЯми,  но  лишь тем,  что  пахло от  них  смертельным
исходом. Ќе ему было ведомо, что движут  в  подобных случаЯх людьми усердие,
корысть или  страх - сам он желал отделатьсЯ от болезненных поручений просто
как можно быстрее  и всЯкий  раз только  из-за брезгливости все  исполнЯл  в
лучшем виде,  исхитрЯЯсь  при  том сверкать стерильной чистотой и оправдываЯ
полностью  одно  из  названий,  данное  врачам, -  "люди в  белых  халатах".
€нститутов  с  презрением  ощущал,  что его  используют  длЯ  своих целей  в
качестве чистильщика по таким делам,  когда сами боЯлись замаратьсЯ,  но мог
только  неслышно   бунтовать   в  душе  или  никчемно   страдать,   презираЯ
вышестоЯщих. •оть, видно, такаЯ была его натура: cтрадаючи все же исполнЯть,
а исполнЯючи - страдать.
     ‡убы  он давно  ленилсЯ  лечить  или,  опЯть  же,  брезговал  нечищеных
пропахших  ртов,  предпочитаЯ  выдирать  начисто,  особо  низшим  чинам,  не
стеснЯЯсь причинить боль. ‚ своей работе стоматолога повседневно то причинЯЯ
боль, то  избавлЯЯ от нее, сам лично мало что  испытывал -  работал. ‚ таких
случаЯх он так и говорил: "—то поделать,  голубчик,  терпи -  Я  врач, а  не
боль".  Љ нему  шли со страхом, наверное,  перед  самой властной над  людьми
болью.  ’репетали перед ним, молились  на него,  хоть это только зубнаЯ боль
внушала  страх.  ‡убодер временами ощущал в себе эту упоительную  власть над
людьми, но не знал, чего возжелать, и пристрастилсЯ разве что к  истреблению
мышей.
     €нститутов соблазнЯлсЯ подсыпать этим  тварЯм отравы или зарЯдить тупую
мышиную гильотину не от скуки бытиЯ - и если истреблЯл, то не ведал  уныниЯ.
Ћн любил на свете только  себЯ, но даже не той кровной слепой любовью, какой
любЯт свою же плоть, а сладострастно, похотливо, будто одна  плоть вожделела
непрестанно  другую, более прекрасную. Ћднако  весь его  рай на земле рушили
каждодневно  мыши, что движимы сами бывают  разве только испугом.  Ћсобо  он
мучилсЯ и страдал, когда находил прЯмо в своих карманах свежий мышиный помет
, который был не только что белого цвета, но даже по форме представлЯл собой
таблетки.
     ‚о всем  были  виноваты  только  эти серые вездесущие  существа. ’о  он
бормотал: "Ћни хотЯт  менЯ  убить" - и глЯдел  затравленно, исподлобьЯ, весь
жалкий  да  несчастный,  то  жалобно  доносил кому-то  вслух: "Ћни реального
участиЯ в  общественной  жизни не  принимают!"  Ђ сам  факт, что не  мог  он
справитьсЯ с  кражей, когда эти твари  ежеминутно  нагло что-то  в  лазарете
воровали,  окончательно сводил его с  ума.  ‘еренькие  маленькие  твари  был
причиной уже его, €нститутова, мучений, наподобие именно тех, когда мучаютсЯ
зубами  и чудитсЯ,  что всЯ жизнь  жалко содрогаетсЯ,  подвешеннаЯ  на  дыбу
каким-то болевым червЯчком, всего-то фасоном с глисту. Ћн понимал, о чем они
пищат. ђазличал  чуть не  каждую в  лицо, точно знаЯ, что юркнула под шкаф в
его  кабинете  именно  та  мышь,  которую  на  прошлой  неделе  он  видел  в
процедурной или еще где-то. Џомнил в точности, какаЯ  и сколько украла,  что
позволила себе и какой от нее в общем и целом имеетсЯ вред. Ћн видел в мышах
рассадник  всех  заразных  болезней,  вплоть  до  холеры  и   чумы,  заЯвлЯЯ
отчего-то, что  мыши существуют и питаютсЯ только  в  помойках,  хотЯ жили и
питались они  рЯдом с ним,  а то прЯмо-таки с ним, в  его кабинете и его  же
забытым  на  столе  кусочком  печенца.  ѓлавнаЯ  же  вина всех этих  тварей,
очевидно, состоЯла в том, что  они,  по убеждению €нститутова, замышлЯли его
убить.  € ему, бывало, мерещилось  как в бреду, что вскарабкаютсЯ однажды по
телу, перегрызут горло или вены, а то проникнут прЯмо в рот,  поэтому начмед
в  каком-то  высшем смысле  не столько  был обуреваем  живодерской  страстью
истребить весь их род, сколько спасал неустанно собственную жизнь.
     Ќо редко какаЯ химическаЯ отрава со вкусом  селитры на них действовала,
будто грызуны давно открыли противоЯдие в лекарствах,  которыми закусывали в
лазарете. €нститутов на  свои кровные  накупил мышеловок и начинЯл их  с тех
пор  приобретаемой  на  свои  же средства вкусной пахучей  наживкой.  ЉаждаЯ
втораЯ мышь,  наученнаЯ опытом, терпеливо  объедала эти капканы, угощаЯсь за
его же счет, и она, эта  каждаЯ  втораЯ, спешила произвести на  свет что  ни
месЯц новый и новый приплод.  Џолучалось, что их невозможно  было истребить,
если только не истребить всех сразу -  к примеру,  поджечь  лазарет. Ѓлиже к
ночи, когда начмед покидал место сражениЯ за свою жизнь, строем как на парад
приходили мыши. …ще не тушили свет, хоть все лежали на своих койках и готовы
были  отойти  ко  сну.  ‚друг по  ровному обширному пространству  линолеума,
похожие серыми шкурами на солдат в шинелЯх, начинали плыть  как на параде их
шеренги.  Ќаверное,  в  парадах  участвовали самые закаленные  в  сражениЯх,
движениЯ их были решительны и слаженны.  ЏройдЯ круг, мышиное  ополчение под
всеобщий гогот  исчезало.  Џотом тушили свет, в  блаженной тиши  засыпали, а
мыши где-то сражались, отважно выживали до утра.
     Љошки и коты,  которых €нститутов то  и времЯ  подселЯл в  лазарет  длЯ
ловли мышей, долго не задерживались  и бесславно сбегали  через день-другой,
вскарабкиваЯсь по  ЯблонЯм в саду  и с них падаЯ вопЯщими кометами на родной
асфальт. ‘ тех пор, как  сбежал первый  из кошачьих, которого успели назвать
Ѓарсиком, такое имечко лепилось  как-то само по себе и к остальным. Ѓарсиков
ласкали.  „авали  молоко. Ќо животные все  равно  хотели на волю.  Ќачмед не
любил, к слову сказать,  почти  всех животных,  как если бы все  они так или
иначе  происходили  от ненавистных  ему  мышей. Љошек,  что тоже питались на
помойках  и нагло что-то у кого-то всегда крали, он бы с удовольствием душил
и вешал,  если  бы  не заимел в  них нужду  - и  сам отлавливал на помойках,
проносЯ в  лазарет  тайком на  дне своего портфелЯ,  упакованных брезгливо в
целлофан. Ѓарсиков  после удушливых мучений в  его портфеле никакаЯ сила  не
удерживала в стенах лазарета, где обычно пустовали все палаты, кроме одной.
     ЋстатьсЯ без больных начмеду было никак нельзЯ. Љто давно  выздоровел -
откормилсЯ  до  стыдливых  девичьих  румЯнцев на  пышущих  щеках -  осуждены
оказывались  на  вечное  лечение.  Љто-то  должен  был   ежедневно  наводить
стерильную чистоту, которой бы он любовалсЯ, а также слушать его  поучениЯ и
трудитьсЯ длЯ своего же блага - но  не санитары, наглые от бездельЯ, которых
он  сам  боЯлсЯ,  и потому  это  были  мастеровитые покорные  пареньки,  что
числились у него не один месЯц по штату заразно больных и чьи недуги  плавно
перетекали  в  хроническую форму. ‚ своих частЯх они охранЯли осужденных  за
преступлениЯ  и  ходили кто  в конвоЯх, кто  в караулах,  но  с тех пор, как
очутились в лазарете, по месЯцу  и дольше не имели выхода  наружу.  ђодились
они кто где, но в одно времЯ. ’ак что почти всем исполнилось по восемнадцать
лет, когда пришел срок.  Џоначалу в массе себе подобных, замаскированных под
цвет травы и земли, они то бежали, то ползли, то отборно вышагивали  в одном
направлении, но не различали  ни себЯ, ни себе подобных  и не понимали своей
участи. ќто был  и не отрЯд,  и не  стадо, и  не толпа  - а  народ, со своим
заданием, но и  характером. ђебЯчливо доверчивый  - и уже  порЯдком забитый.
Ќеимоверно выносливый - и стонущий, изнывающий чуть что жалобой. †ивучий - и
ленивый.  Љазалось,  все  они вслед за теми,  кто родил их,  Явились на свет
только длЯ  того, чтобы возмужать и успеть до смерти оставить  после себЯ по
такому же доверчивому, выносливому,  стонущему, живучему,  ленивому ребенку.
Њногие  из   тех,  кого  сопроводила   судьба  в  лазарет,   уже  насмешливо
рассказывали  одинаковые скучные истории, как едва не  погибли. Џомалкивал в
углу  лишь тот, кто хотел  на  себЯ  наложить  руки. €  мучилсЯ один на всех
настоЯщий герой, горевший с оружейным складом и не давший огню доигратьсЯ до
взрыва после того,  как  сам  же соорудил поджог,  изобретаЯ  из  рубильника
высокого напрЯжениЯ бытовой кипЯтильник.
     •оть жизнь на больничной койке была куда питательней, чем в  казарме  и
тем  более  бараке,  от  слов  "больничный режим", "больничный контингент" у
вчерашних  караульных  и  конвоиров  неразумно  шумело в  головах,  так  что
нестерпимо хотелось на волю. ‚сЯ здешнЯЯ блажь делалась вдруг  отраженной от
смрадной тюрьмы и  поганого лагерЯ, уже с их режимами, контингентом и черной
пропащей  дырой. Ћщущение ходьбы впереди  самого себЯ  по  узкому и  прЯмому
коридору,  как под  конвоем,  было малопривычным.  ‘амодовольные  хозЯевитые
взглЯды  забредавших  с  воли  гнетуще  стрЯхивали  с  плеч  былую осаночку.
•алатец, выданный в лазарете, отчего-то унижал.
     ЋфицерскаЯ  палата,  что  всегда была  наполнена  нежилой  пустотой  да
мышами, однажды затаилась отдельно гнетущим молчанием. € с тех  дней,  как в
лазарете поселилсЯ  молоденький  лейтенант, стало  тЯгостно  даже без особых
причин.  Ќового  больного в  день поступлениЯ  сопровождали  двое  офицеров,
непохожие на медицинских работников, притом такие же нездешние, с панцирными
от загара  лицами.  ‚се приехавшие были  еще свободны  от шинелей.  ‘лужили,
стало  быть, на краю степей, где солнце пекло как в пустыне, что весной, что
осенью,  а от однообразиЯ и тоски, бывало,  сходили с ума.  €з такого далека
лейтенанта везли  в Љараганду почему-то под конвоем из одних офицеров, чтобы
поместить в  простой  лазарет.  ‘опровождающие  ждали  истуканами,  пока  не
получили выгоревший  пыльный офицерский мундир,  похожий  на слезшую  чулком
шкуру. ‘  мундиром  на  руках они  тут же энергично  исчезли  во  исполнение
пославшей их неведомой воли. ‹ейтенанту, чей мундир зачем-то куда-то увезли,
лишаЯ то ли одежды, то ли свободы, выдан был в  каптерке лазарета больничный
халат, просторный, но такой  ветхий, что смотрелсЯ  офицер побирушкой даже в
огороженном наглухо забором пустынном садике, где его видели, когда проникал
на воздух покурить. ‚идели также каждое утро в комнате быта, где он умывалсЯ
с тщательностью бритьЯ.
     Ќачмед хозЯйничал в лазарете как у себЯ дома и нельзЯ было ступить шагу
без его домовитых попреков с понуканиЯми. Ќаверное, не родилось женщины, что
могла  бы осилить это злое бабство, отчего €нститутов, сколько ни вылезал из
кожи вон, стараЯсь  нравитьсЯ и  девушкам  и женщинам,  прозЯбал  бесплодным
холостЯком. ‘ въедливостью  евнуха начмед не только приводил в порЯдок людей
и  предметы,  но и  озвучивал  свой же порЯдок  занудными  речами. ЏоЯвись в
лазарете что  живое или даже неживое, €нститутов заводил тут же  собственное
мнение, а все должны были доставлЯть  ему  удовольствие,  не только исполнЯЯ
его правила, но и слушаЯ его речь. Ћ поЯвлении лейтенанта, однако, он хранил
опасливое  молчание и старательно  уберегал себЯ  от соприкосновений с  этой
новой личностью, как если бы странного молодого человека поместили в лазарет
нарочно длЯ  того, чтобы  не лечить. ЉакаЯ  тогда нужда была содержать его в
лазарете, начмед, без сомнениЯ, хорошо  знал, отчего  сторонилсЯ  офицерской
палаты,  произнесЯ лишь  раз или  два  c оглЯдкой  в  eе сторону: "’оже  мне
ђаскольников..."
     Љогда €нститутов  вздумал  окружить  вновь  прибывшего  еще  и подобием
карантина, его взглЯд сам собой прицепилсЯ к  одному из подневольных солдат,
что  уже  был занЯт  работой  и одиноко возвышалсЯ  на  малЯрных козлах  под
потолком.
     Ќачмед на минутку замлел, когда пронзил совестливый щекотливый холодок,
но  пышно  глуповато  произнес:  "•олмогоров!  Ќу-ка,  голубчик, спустись  с
небес..." ’от послушно оторвалсЯ  от работы  и неуклюже  спустилсЯ с  высоты
малЯрских козел -  полуголый и мазанный с ног до головы побелкой, похожий на
садово-паркового болвана из гипса. ѓлЯдЯ  раздраженно на статую с опущенными
руками,  €нститутов  насупилсЯ, буркнул:  "Ќу, голубчик,  будет  еще работа:
подавай  в  офицерскую палату завтрак,  обед, ужин  и уноси  грЯзную посуду,
когда наш новый больной поест".


        ‚…—Ќ›‰ ‡“Ѓ

     Њинул месЯц, как  эту мертвую  душу -  демобилизованного  со  службы  -
навЯзал ему  принЯть  в лазарет  тоже  начальник: хозЯйчик  полигона, глухой
прапорщик Ђбдуллаев, по прозвищу  Ђбдулка. ѓлухой непутевый воЯка хозЯйничал
в необитаемой  степи,  в сотне километров  от Љараганды.  Љогда-то Ђбдуллаев
служил  в  одной из  конвойных  рот,  но  однажды  искалечилсЯ  на  учениЯх,
устроенных по  случаю очередной годовщины ЋктЯбрьской  революции. ‚ тот день
на   воображаемой   полосе  вражеского  огнЯ   имели   место   два   роковых
обстоЯтельства: первое заключалось в том, что он споткнулсЯ и упал, второе -
что  на месте  его падениЯ  рванул  как  по  заказу  шумовой  зарЯд, который
изображал  взрыв,  когда  сотнЯ  зеленых человечков  изображала  переход  из
обороны в атаку.
     Љто-то  на смотровой вышке продолжал  созерцать муравьиное воинственное
копошение зеленых человечков, лишь досадуЯ - и то короткое  времЯ, наверное,
- когда один из этих человечков вопил да обливалсЯ кровью, не постигаЯ того,
за что же это все с ним произошло. Ђбдуллаева ждала горькаЯ судьба никому не
нужного инвалида. ‘пасли его собственные  барашки, свое же маленькое радивое
хозЯйство.
     Љаждому, кто должен был решать его  судьбу  в медицинской  комиссии и в
части, он поднес по  чьей-то подсказке барашка. ђассуждаЯ так, что глухим во
всех смыслах  может быть и  тот человек, который обладает слухом, и принимаЯ
во внимание,  что жалоб собственно  на потерю слуха  со стороны контуженного
больше не поступало, одариваемые по  очереди признавали Ђбдуллу €брагимовича
Ђбдуллаева  годным  длЯ  продолжениЯ  службы,  то есть совершенно  здоровым.
Џоследний, кто  на свой страх и риск оставлЯл глухого служить, отдал ему  на
прокорм  как  раз самое  глухое местечко,  полигон  - вымерший, весь побитый
стрельбами да взрывами каменисто-песчаный участок в степи. € так бесплодное,
дикое место,  где отнЯта была у  него, будто  полжизни, способность слышать,
превратило оглохшего зеленого человечка тоже в начальника.
     —тобы к  нему и  впредь  относились по-доброму,  контуженный  раз в год
заЯвлЯлсЯ к своему благодетелю и дарил что-нибудь вкусненькое.
     ‚сегда в подчинении Ђбдулки  находилсЯ oдин солдат, столько  полагалось
по  штату.  Ќаверное,  не  было в  полку  другого  такого начальника,  чтобы
командовал всего одним человеком. Ѓольшее времЯ года, свободное от стрельб -
это могли быть когда недели, а  когда и целые месЯцы, - глухой жил со  своей
бабой  в  поселке городского  типа и только  навещал  длЯ  порЯдка неблизкий
полигон, а солдат  безвылазно  и летом и зимой сидел в голой дикой  степи  и
караулил ветер. ‚сех своих солдатушек отеческий Ђбдулка  любил  и помнил как
сыновей,  каждый  из  которых,  когда  приходило  времЯ расставаниЯ,  всегда
становилсЯ длЯ  него последним.  ‘транные были  они у  него - все  равно что
хозЯева всего того, чем он  лично командовал едва ли целый месЯц в году. Ћни
попадали  к  нему на  полигон  одинаковые  - чужие, озиравшиесЯ  в степи как
обреченные, но и уходили от него спустЯ годы, неотвратимо сменЯЯ друг дружку
на  этом  посту в степи, тоже  очень похожие  -  родные,  с просветленностью
старцев в глазах, иные побеленные в двадцать своих лет сединой. ‚от по осени
отнЯли еще одного, демобилизовали. „олжен он был давно отправитьсЯ домой. Ќо
отеческий Ђбдулка не мог отпустить сынка просто так: вздумал одарить вечным,
из железа, зубом.
     ‚зрыв, собственный душераздирающий вопль, вид крови, что лилась из ушей
-  все  ужасное,  что  случилось когда-то  на  полигоне  -  так  напугало  и
растрогало Ђбдулку, что после всЯкаЯ всЯчина производила на него  именно это
впечатление вечности. Њеталлические зубы он вставлЯл себе и в  прошлом, даже
один золотой, но никогда не задумывалсЯ о том, что они останутсЯ и после его
смерти.  —то их,  например,  найдут в  его  могиле хоть  через  тысЯчу  лет.
’рогательное  и пугливое желание иметь в себе что-то вечное побудило Ђбдулку
вставить себе железные зубы взамен здоровых, после чего только и  было в его
жизни  гордости,  что   эти,  даже  нержавеющие  кусочки  вечности,  лучисто
блестЯщие на солнце, когда контуженный гневалсЯ  или улыбалсЯ  во весь  рот.
Ћдарить своего последнего сынка таким же  зубом - было длЯ него как поделить
на  двоих это торжество человеческой жизни. "Ѓез зуба ты какой  человек? ’ак
себе человек, прах от  праха, песок, дунет ветер - и  разлетишьсЯ!" - громко
голосил  Ђбдулка;  как и  все глухие, он  не слышал того, что произносил,  и
голос его выходил наружу, будто из репродуктора.
     ‘олдат не  упрЯмилсЯ  и  верил,  что контуженный  желает  только добра.
Ђбдулка заЯвилсЯ  к  €нститутову с  тушкой  Ягненка,  обернутой  поленцем  в
мешковину,  - такое щедрое подношение  совершил он  добровольно  и только по
своей же  наивности. €нститутов  умаслилсЯ  бы и от вида бараньей  ноги,  но
Ђбдулка уже так сильно тосковал по родному солдату, что  никакаЯ другаЯ сила
или здравый смысл не могли бы его заставить умерить свое жертвоприношение.
     ‡а спиной  отеческого Ђбдулки, будто  чем-то  провинилсЯ, нарЯженный  в
парадную форму, стоЯл тот самый солдат. Ћн походил на  большого ребенка, что
пребывал в растерЯнности  с  тех  пор,  как родилсЯ  на  свет.  Џри  нем был
документ,  удостоверЯющий  личность  защитника  родины,  сорок  пЯть  рублей
денежного   довольствиЯ,  только   полученные  в   полковой  бухгалтерии,  и
предписание,  дающее  право  рЯдовому  Ђлексею  Њихайловичу  •олмогорову  на
плацкартный билет в любой конец широкой необъЯтной страны.
     ‚се смекаЯ,  практичный  начмед не  расхваливал щедрость  души  Ђбдуллы
€брагимовича, но божилсЯ вставить солдату на самом видном месте самый лучший
железный зуб, что  будет с ним воедино до смерти. Ђбдулка верил так легко не
слову этого человека, а закону жизни человеческой,  которому сам подчинЯлсЯ,
как муравей, и нарушить который, будучи человеком,  мог бы,  только  получаЯ
тут  же  взамен какое-то смерти подобное наказание. ‘огласно  этому  закону,
которому  подчинЯлсЯ, как  муравей,  Ђбдулка, никакому  человеку на земле  -
другому такому же муравью - не дано было его обмануть, если взЯл тот за свою
работу  что-то вперед, потому что  не дано было  бы  после этого жить. †елаЯ
обрести только  такую  уверенность,  Ђбдулка  и  уготовил  начмеду  Ягненка.
“поминание смерти, однако, растрогало  Ђбдулку, и он прослезилсЯ неожиданно,
как  на  похоронах;  контуженный  умел понимать,  о  чем  говорЯт  люди,  по
шевелению губ, но людей - если не забывали, что он глух, - всЯкий раз пугала
эта  неожиданность   чувств,  с   которой  откликалсЯ  он  вдруг  на  что-то
обыкновенно сказанное.
     ‚  тот миг,  когда  заплакал  отеческий  Ђбдулка,  •олмогоров  едва  не
расплакалсЯ, чувствуЯ себЯ сиротой. "Ђбдулла €брагимович, Я могу и без зуба,
уйдемте, без него проживу!" - воскликнул было Ђлеша. —ужой человек, которому
досталась оплата за труд, неприЯтно вздрогнул. Ќо  глухой ничего не услышал,
и солдат, чувствуЯ  почему-то  угрызениЯ  совести,  осталсЯ стоЯть на месте.
„олго прощаЯсь с  хозЯйчиком полигона,  €нститутов  поглЯдывал  украдкой  на
паренька, что уже  раздражал его своим  глупым видом. ЋпасаЯсь, что  Ђбдулка
если и проститсЯ, то и вполне может снова  нагрЯнуть в лазарет, начмед сразу
ж по его уходу произвел  удаление намеченного  под  железный зуба, но выждал
день-другой  и забыл про свой долг. ‚нушал поначалу, что зуб за  день-другой
не сделаешь, если уж делать на века. Ђлеша с  облегчением доверилсЯ начмеду.
‚ерить было  ему всегда понЯтней  и легче, чем  не верить.  ’олько обманутый
перестал бы он верить тому человеку, что даже за это времЯ успел бы обмануть
много раз.
     •олмогоров  уговаривал себЯ:  "Ќичего, потерплю  еще недельку,  а потом
cЯду на поезд и  уеду домой". —тобы  ожидание  текло незаметней,  согласилсЯ
исполнЯть в лазарете работу, какую скажут. •оть  и здесь оказалось,  что это
не по доброй  воле он  помогает, а  отрабатывает лично  начмеду свой будущий
вечный зуб.  •олмогоров  мог в любой  день собратьсЯ и уехать. ‚се документы
были при нем. ‚  полку  он давно нигде не числилсЯ. Ќачмед готов был терпеть
его  присутствие в лазарете, притом  с пользой длЯ себЯ. Џросто выставить за
порог  не рисковал, побаиваЯсь, что этот факт мог бы стать известен Ђбдулке.
€  во  времЯ  последнее позабыл  пустЯковое свое  "сделаю, когда захочу",  а
назначал как должнику: "Ћтработаешь, тогда и сделаю". €ли того Яснее: "’ебЯ,
голубчик,  между прочим, никто  здесь  не  держит". Ќо •олмогоров  как будто
нарочно все терпел и ждал обещанного.
     Ђлеша,  хоть  и не  ведал великого  закона жизни, чтимого Ђбдулкой,  но
верил  ему  -  и вот  уже  надо  было  верить  начальнику медицинской части,
которому  поверил  Ђбдулла  €брагимович.  Џоэтому  изворотливое,  ничего  не
стоЯщее обещание завтрашнего днЯ - отчаЯнное обещание суетливого, загнанного
в угол человечка -  вдруг обрастало человеческой роковой правдой. Ђ пока что
спрашивал Ђлешку  каждый встречный, где  же потерЯл  он  зуб,  и  •олмогоров
охотно вступал в разговор:  "‚ырвали,  чтобы  новый  вставить.  „умал, такой
везучий,  самый первый  еду  домой.  Ђ  вот  решил  зубы подлечить  и  самый
последний, наверно, уеду. ‡ато потом мороки не будет. †елезный прослужит всю
жизнь". Ќо эту его уверенность норовили поднЯть на смех: "Ђ если заржавеет?"
€ он, когда над  ним все смеЯлись, тоже улыбалсЯ,  но судорожной  отрешенной
улыбкой, котораЯ  так  обезображивала  его  лицо, что смешки  окружающих  от
отвращениЯ   начинали  поневоле  глохнуть,   походить   на   покашливание  и
затаивались.  Ђлеша  живо  вздергивалсЯ,  как  лЯгушка  от  удара  током,  и
радовалсЯ, думаЯ, что все его слушают: "џ думаю, не заржавеет и не сотретсЯ,
длЯ  этого жизнь слишком короткаЯ,  Я же двести лет  не проживу! ’акой жизни
еще и не сделали на земле!"
     …му, конечно, бывало грустно, даже  тоскливо, но и сквозь грусть-тоску,
как  трава,  пробивалось   наружу,  к  свету,  красочное  удивление  жизнью.
“дивление это взЯло над Ђлешей к совершеннолетию такую силу, что со  стороны
он  казалсЯ  всем  сонным,  ленивым и  редко  какой окрик  не  заставал  его
врасплох.  ’огда  он просыпалсЯ -  и начинал работать,  но долго, сонливо. Ђ
если, бывало, начинали подгонЯть,  портила работу и все  утЯжелЯла природнаЯ
его неуклюжесть, так что он уже  начинал такой своей работой разрушать, а не
созидал.
     „уша  у   •олмогорова  была   что  добраЯ  каша  -  вместо   того  чтоб
расплескатьсЯ, знай,  береглась  и  тЯготела  теплом  своим  к  покою. Љогда
наполнЯл eе жар, то и тогда разве что пылко раздувала по-жабьи зоб. € на все
нужно ей  было  времЯ  -  и  если  воспылать, и  чтобы  остыть.  Ћн  тЯжело,
подневольно покидал всЯкое  насиженное  хоть с часок место. Ђ если  сменЯлсЯ
уже ход жизни - замыкалсЯ,  все еще живЯ  красочными воспоминаниЯми о том, к
чему было привык. Ќо замкнутость брала власть  над ним первое времЯ - до той
поры,  пока  не  проходило беспокойство  и неизвестное  делалось знакомым, а
пережитое - обычным.
     Ђлеша даже не всерьез, а с трепетом  человека, причастного к  таинству,
считал себЯ везучим и волновалсЯ, что везение может уйти так же беспричинно,
как и было дадено. Ќо что считал он везением, то  чудесным было  только  длЯ
него, а доставалось в последние  руки. ‘ебЯ он доверчиво ощущал непохожим на
других, как  будто награжденным, и,  замечаЯ вокруг  людей  с  недостатками,
умудрЯлсЯ их жалеть, не чувствуЯ, что жалеть бы  надо самого себЯ. ‘ первого
взглЯда в нем видели выдающеесЯ только  неуклюжестью своей, угрюмое, себе на
уме,  отсталое  ущербное  существо.  Љогда  на  плац  выгрузили  пополнение,
вербовщики, набиравшие людей длЯ своих служб, разглЯдели в нем только такое,
и каждый отмахнулсЯ: "Ђ  этого, тупого, отправьте Ђбдулке.  Ќам такого добра
даром не надо. ’акого надо дальше откармливать!" € отправили - на санитарной
презренной машине, рейсом в один конец, без попутчиков -  а Ђлеша прощалсЯ с
полком и, понимаЯ, что отправлен  в особенное безлюдное место,  думал о том,
как несказанно ему  повезло  и  какое оказали за  глаза то ли доверие, то ли
поощрение; других же, которых жалко было, - не иначе сослали.
     „орогу на полигон знал  и помнил каждый. ЉаменистаЯ, обожженнаЯ солнцем
колеЯ  -  летом,  а  зимой -  узкий окоп,  прорубленный трактором в  мраморе
сугробов. „о ближайшего  поселка, где жили люди, было километров пЯтнадцать.
Ћттуда и наезжал хозЯйчиком на мотоцикле Ђбдулка.
     Љогда устраивались стрельбы, днЯ три крЯду на полигон прибывали одна за
другой  роты.  ђазвертывались  живыми  цепЯми, окапывались,  постреливали, а
после  полигон  вымирал,  пустел.  ‚сех его  свободных  земель  нельзЯ  было
охватить  глазом.  Ћгородить такой простор также  было  невозможно, и потому
границы обозначали одинокие, удаленные друг от друга на расстоЯние видимости
посты  - похожие на огромные бледные поганки "грибки",  что  прЯтали от зноЯ
или дождей дозорных, выставлЯемых на то короткое времЯ,  когда от  множества
промахов  после  автоматных очередей  по  степи  бесцельно  гулЯли  пули,  а
нечаЯнные мирные люди, случалось,  сбивались  с пути и забредали на полигон,
завороженные грозной оружейной канонадой.
     •олмогорова привезли на  полигон, когда  уже смеркалось. ЌежнаЯ темнота
сумерек скрыла  все, что так  не  терпелось ему увидеть.  €з  непроглЯдности
властным холодом  веЯли  ветра, глуховато завываЯ в  ушах,  будто  в морских
раковинах.  ”ары   санитарной  машины  плавили  сумеречное  золотце  из  роЯ
песчинок, видимых только на свету. „ва человеческих голоса, шофера и хозЯина
полигона, ругались где-то в темноте, не понимаЯ друг дружку. офер, такой же
подневольный служивый паренек, гаркнул на прощание с мертвецкой  веселостью,
убегаЯ в кабину: "Ќачальник-то  у тебЯ глухой! Ћн такой, хоть в уши ори - не
услышит.  •очешь  -  матери его, братишка.  ќй,  Ђбдулка... “род! ђаздолбай!
‚онючка!"
     Љогда  смерклось на том месте, где с минуту назад тепло фырчал  мотор и
пусто светили фары, нахлынуло одиночество. Ќа островке, где с Ясностью маЯка
невозмутимо  росло над темной  гулкой степью белое  башенное  строение,  что
горело низкими, почти вровень с землей, окошками и было увенчано на верхушке
мощным прожектором с подбитым глазищем, остались стоЯть  двое: Ђлеша, только
что заброшенный  на остров, и тот дикарь,  в домашней простецкой одежде и  в
обутых на босу ногу шлепанцах, которого обсмеЯл на прощание шофер.
     Љоренастый,  небритый, похожий то  ли на банщика,  то ли на могильщика,
стращаЯ  громким  лаем  неразборчивых слов, он потащил •олмогорова в  башню.
Ђлеша попал в большую пустую комнату, коробчатой формы с незаметной железной
лестницей, что уводила наверх в погашенный проем в потолке. •озЯин полигона,
оказалось,  на  ночь  глЯдЯ  торопилсЯ  уехать.  Ђбдуллаев все  оставлЯл, но
ругалсЯ в сердцах так, как если бы застал в помещении вопиющий беспорЯдок. €
виной  тому  был он, Ђлеша - не понимающий, что будет здесь располагатьсЯ на
ночлег.  Љонтуженный  громыхал  всем,  что попадало  под  руку,  и  голосил,
добиваЯсь, чтобы тот  хоть  разок  кивнул головой,  подал знак: "’ут  спать,
понимаешь? …да-вода, белье-мыло завтра привезу - понимаешь?  ќй,  ты глухой?
’ебе  говорю!"  “езжаЯ,  Ђбдулка  запер снаружи дверь, отключил  свет. Ђлеша
лежал на койке, будто в  тюремной камере, и  уснул  только под утро, когда в
оконцах  забрезжил свет и успокоил душу.  Ќачальник  примчалсЯ на полигон ни
свет  ни  зарЯ  - и  устроил  побудку своему новому  работнику.  Џрошло  еще
несколько дней. •олмогоров молчаливо и безропотно исполнЯл все,  что говорил
делать злой крикливый  человек,  который перед  тем как  исчезнуть  в  конце
каждого  днЯ запирал его в башне на замок. Љак-то во времЯ работы •олмогоров
обратилсЯ к  начальнику со  спины,  и когда  Ђбдулка ни  раз, ни  другой  не
обернулсЯ на его зов -  а он-то звал его все громче и  громче - Ђлеша  вдруг
осознал, что хозЯин полигона не слышит его слов. Ћн постоЯл еще безмолвно, а
потом, одолеваЯ  боЯзнь,  тронул за  плечо:  Ђбдулка резко  обернулсЯ  и  со
зверским  выражением лица  вскочил на ноги - но тут же смущенно поник,  видЯ
растерЯнного, слабенького от своей догадки паренька. € утешил, как смог: "’ы
и  Я, мы с тобой - будем как одна душа,  сынок. …сли что, не бойсЯ, толкни -
глухой  Я,  но  не  баба,  трогать можно".  •олмогоров  только  и  вымолвил:
"„Яденька, а вас как  хоть зовут? Љак мне обращатьсЯ к вам? Џонимаете?" "—то
говоришь? —то сказал?!" - раскричалсЯ  опЯть Ђбдулка, но когда уЯснил, о чем
спрашивают,  снизошел:  "Њного говоришь...  ЉакаЯ тебе  разница? џ тебе  как
отец. ќто и знай. ".
     ђассуждать  вслух Ђбдулке  все  же  нравилось. Ђлеша, слыша  казавшийсЯ
потусторонним  голос глухого, с жалостью  думал о себе: "Њне-то и поговорить
не с кем". Ћн осознал  это -  весь срок  своего молчаниЯ - и чувствовал, что
Явь  уже  превращаетсЯ  в  кружащее  блуждание немых чувств,  мыслей.  Љогда
пожалел себЯ, что-то скользкое  да  Ядовитое змейкой обвило сердце, искушаЯ:
глЯди, он голосит без умолку, ему хорошо, а тебе плохо и лучше не будет.
     Ђбдулка еще  долго  выслеживал, покрикивал,  не  даваЯ  роздыху,  желаЯ
завершить испытаниЯ.  ‡агружал работой,  самой бестолковой, чтобы тот ничего
не  съедал зазрЯ, но  и при каждом случае упрекал Ђлешу,  что  слишком много
ест, а  надо есть понемножку: поменьше класть в рот да подольше разжевывать.
‚  другой  месЯц,  уже  на сбереженных  начальником  запасах,  Ђлеша  наелсЯ
вдоволь,  так  что был  очень счастлив - и Ђбдулка  праздновал свою правоту.
•олмогоров сроднилсЯ с глухим,  поневоле проникаЯсь тем  отеческим, что было
сокрыто в человеке, который сначала длЯ его же пользы урезал рацион, а после
щедро удвоил, спасаЯ от голода.
     Ћни уже не раз объезжали хозЯйство, разбросанное по степи километров на
пЯть.  ЏрЯмо от порога смотровой башни начиналось стрельбище. Ѓыло безлюдно,
пустынно  и  все это  рукотворное ухоженное поле  боЯ походило  на  огромных
размеров мулЯж под открытым небом. ѓоризонт заслонЯли рыхлые рыжие сопки - в
двух  километрах  прЯмой видимости.  ќто видимое пространство и  должно было
простреливатьсЯ в каждой своей  точке. …го оплетали паутиной непонЯтные пути
сообщений  - узкие  извилистые линии траншей. …ще дальше  миражом ЯвлЯлсЯ  в
голой степи игрушечного вида городок, состоЯщий из четырех панельных коробок
и подобиЯ площади.  ‚се дома были ростом  в три этажа. Ћконные проемы зиЯли,
что выколотые глазницы. ‚сЯкаЯ дырка в стене  была обЯзательно обожжена. ‚се
кругом пахло гарью, хоть не  было  видно  того, что  могло бы гореть. ‚ерно,
жгли здесь то, что свозили и хотели уничтожить, превращаЯ в пепел и сажу.
     Џлощадки   стрельб  походили  на  пешеходный   городок   длЯ  детей,  с
асфальтовыми  дорожками  и  разметками, отчего  могло  подуматьсЯ, что здесь
изучали  правила  дорожного  движениЯ.  Љаждый  такой  объект  был   устроен
обособленно,  отдельно,  наподобие спортивного снарЯда, а соединЯли  объекты
опЯть же асфальтовые дорожки.
     ђазумность, дотошность того, как все было здесь устроено на марсианском
мертвом фоне, заворожили, как завораживает чувство ужаса. ‚ отсутствие людей
не верилось, что это все создано  ими - а чудилось,  что люди аккуратно были
здесь   уничтожены  каким-то  потусторонним   разумом,   могущим  не  только
уничтожать,  но и  не  оставлЯть  следов,  наводЯ  свой  мертвый  порЯдок. €
казалось, что  жизнь здесь  есть, как есть она в  песке,  если  эта песчанаЯ
мучица  - прах чего-то живого. Ќа полигоне только песок змейками  переползал
асфальтовые дорожки:  зримо ползли  они на глазах,  стоило  повеЯть со степи
хоть легкому ветерку.  ’огда делалось до  озноба ощутимо, что кругом дорожек
кишат и  колеблютсЯ  песчинки, безбрежнаЯ пустыннаЯ живаЯ землЯ.  Ќо  раз от
раза •олмогоров привык смотреть на все  как на хозЯйство, обученный Ђбдулкой
управлЯтьсЯ с этим хозЯйством, не помнЯ о себе. ‚ обычный день должен он был
вымести асфальтовые дорожки на стрельбище и обойти сторожем все объекты.  ‡а
день до стрельб проверЯлись и готовились к работе механизмы. Ђ в день, когда
наезжали  стрелЯть,  Ђлеша  в поте  лица  ползал  на  брюхе  по  техническим
траншеЯм,  встрЯхиваЯ то,  что заедало,  да и  три  стальных плоских  ржавых
болвана - они же стоЯчаЯ, лежачаЯ да поЯснаЯ мишень -  не могли без  него. ‘
ним  болваны стальные вставали  из траншей, как мертвые из гробов,  начинаЯ,
если надо, даже двигатьсЯ на шарнирах. ‚ нужное времЯ  рвалась пиротехника и
гремели длЯ острастки взрывы.
     Џогруженный в этот потешный  и  грозный мир, •олмогоров чувствовал себЯ
временами  призраком. Ђ  таков он и был,  человек, о  существованиЯ которого
здесь знал и помнил один  глухой Ђбдулка. Ћ нем  не ведали солдаты на  линии
огнЯ: им невдомек  было,  что под теми болванами,  куда они кромешно палили,
затаилась  в  окопчике живаЯ  душа.  Ђбдулка  затЯгивал на  нем  бронежилет,
напЯливал  каску и посылал со  вздохом в  грЯдущий кромешный ад. ђаздавались
первые выстрелы  по  мишенЯм,  у  Ђлеши  застывала душа. Ћн  слышал, что  не
слышали там, за километр от него: как бьютсЯ в болванов пули, как, плющась и
шлепаЯ  под  них пометом, звЯкают  да  шипЯт.  ‘лышал их вой,  когда неслись
градом, начинал  глохнуть. „уша погружалась  в эту  адскую музыку, дрогла  в
утробной пустоте,  рождаЯсь и застываЯ от ужаса, когда электрическое гуденье
вдруг напрЯгало застопоренную цепь.
     …сли так  случалось,  что машинку заедало или в цепи не  хватало  тЯги,
чтобы поднЯть  сваленного попаданием болвана, Ђлеша  был  должен подползти к
железному дружку и помочь  сдвинутьсЯ своими силенками.  ‘трельба  умолкала,
пока  ждали,  когда  подымутсЯ  мишени.  Ђлеша  как  будто  отродЯсь  знал о
несмертельной  тишине,  сулЯщей  расслабление  нервов да передышку тем,  кто
стрелЯл. Ћна была в его воле, он же и дарил  eе по минутам. Ќо руки во времЯ
работы все же содрогались, точно их било током, а тело корчило мучительно от
каждого движениЯ: в такие минуты, в этой тишине  почему-то и вселЯлсЯ в него
страх  смерти. ‹иниЯ огнЯ  молчала - люди  по ту сторону не  замечали ничего
живого в расстрельной  дали: то,  что болваны  вновь  бесшумно ЯвлЯлись  как
из-под  земли, было всегда  неожиданным  и будоражило  кровь.  •оть  они  не
двигались и  стоЯли  мишенЯми под расстрел,  в людЯх на мгновение  возникала
легкаЯ  волнительнаЯ  паника,  а  чей  черед  наставал  -  цепенели.  „ругое
творилось с  Ђлешей.  Ћн стремительно, уже с живучестью  таракана, убегал на
четвереньках по дну траншеи в свою щель.
     Ѓывали еще ночные стрельбы, когда  мрак делал расстрел  мишеней похожим
на  охоту.  Џо  жестЯным  болванам  блуждал  луч  прожектора,  вырываЯ их из
сумрака, и  они бултыхались,  как  в  кипЯщем  котле,  метались из стороны в
сторону.  Љроваво-желтый  воздух  ночи  секли  трассеры, раскаленные  добела
автоматные очереди. Ђлеша по три-четыре часа не вылезал