и хочет избавитьсЯ от ее  сына. Ћн-то, сын, всегда и
заботил. Ќо забот было куда меньше, когда за ним следила, ухаживала женщина.
Џорой Я слышал, как  бабушка так  и говорила о маме: "ќта женщина". ’огда, в
1976 году, чтобы уединить отца с матерью  и попытатьсЯ  тем самым  спасти их
брак, она решила забрать менЯ на  год к себе  - туда,  где Я никогда  еще не
был.  €  все были  согласны,  и  все  уж  было  решено.  Љ  разлуке готовили
разговорами  о  болезни. ќтой мысли Я отчего-то все охотней подчинЯлсЯ, млеЯ
от особенного чувства, когда  все вокруг тебЯ, болеющего, делаетсЯ нежным  и
добреньким, а сам становишьсЯ вдруг  необходимой длЯ всех персоной.  џ знал,
что пройдет всего  год и Я  пойду  учитьсЯ в  школу. Ќо чтобы пойти учитьсЯ,
нужно полечитьсЯ  и успеть  за этот  год  выздороветь,  избавитьсЯ от  своей
болезни.
     ‚от бабушка приехала и позвала в большую комнату. —то-то спросила, но Я
дичилсЯ. „ала  что-то  в руки, сказала, что  это жвачка. “хожу из комнаты  и
бегу скорее  в комнату, где сестра с мамой, кричу, что бабушка Ќина подарила
мне жвачку, уже не прЯчу радости, но все тут  же переворачиваетсЯ:  никто не
рад.  ‹омаю  напополам,  тычу  половинку  сестре,  чувствуЯ  себЯ  отчего-то
виноватым. Ђ пока в душе все глуховато затихает, на  глазах моих  происходит
следующее:  вошел в комнату отец, увидел, как Я  делюсь с  сестрой  жвачкой,
поглЯдел молча,  постоЯл, вышел  прочь, угрюмый, - и вот неожиданно слышатсЯ
крики.  Ћн кричит  на  бабушку,  что-то  требует.  Ћна  огрызаетсЯ  на него,
обзывает. Џроходит так минут пЯть. ‚рываетсЯ в комнату к нам отец, всего его
трЯсет нервной дрожью, подходит  к  сестре, вкладывает  ей  что-то в руку  с
силой: "‚озьми, Ћлесенька...  ќто тебе..." “ходит  куда-то прочь. Ќо  теперь
сестра  глЯдит без  всЯкой  радости, так же  виновато.  Џосле Я  снова  вижу
бабушку, она позвала менЯ  спустЯ времЯ. €, уже чувствуЯ, что ухожу к ней от
мамы  с сестрой,  которые  мне роднее, затаиваю  где-то глубоко это чувство,
раздваиваЯсь между ними  и бабушкой.  Ћна вальЯжно лежит на  диване,  то  ли
спать собралась, то ли отдохнуть еще перед сном. Ћна осталась в доме, занЯла
диван и комнату отца, и  это заставлЯет  менЯ безропотно подчинЯтьсЯ ей  как
самой сильной в доме. Ћна захотела почитать  мне книжку. “ нее есть длЯ менЯ
откуда-то книжка детскаЯ с картинками - как хорошо!
     ’еплаЯ  полутемнаЯ  комната - горит только  светильник  на  тумбочке  у
дивана -  мы  лежим рЯдышком,  она  читает  вслух сказку. ‘тараюсь услышать,
понЯть, но оцепенение в доме таково,  что  Я чувствую  -- это чтение  вслух,
теплаЯ,  на двоих,  обстановка в  отцовской комнате,  куда  вселилась она, -
только  ширма. ‚друг в комнату ЯвлЯетсЯ с волнением  мама. Ћна дрожит, хочет
сказать или сделать  нечто  длЯ себЯ  очень важное.  Њне кажетсЯ,  что  мама
пришла за мной, что Я и есть это важное. Ѓабушка говорит ей что-то резкое, и
мне уже вовсе непонЯтно, о чем у них речь, между ними Я как чужой,  но остро
чувствую,  что делает бабушка: она выгонЯет маму, командует ей, лежа со мной
на диване, уйти из комнаты и закрыть за собой дверь. ЏоЯвлЯетсЯ на шум отец,
заходит  нерешительно  в  комнату. "“бери  от  менЯ эту  душевнобольную!"  -
приказывает бабушка ему. Ћтец растерЯн. Ѓабушка прижала менЯ,  так что голос
ее гудит прЯмо из ее груди мне  в ухо, как если бы  оказалсЯ Я внутри нее, а
там - покойно, тепло. Њама  не утихает,  отец ее вытеснЯет из комнаты, слышу
обрывки: "Љак вы  смеете..."  € вот отец захлопнул дверь, мама осталась там,
за дверью, и всЯ моЯ семьЯ осталась  там, весь  мой дом. Ѓабушка мне говорит
ласковое  слово  и продолжает  читать  полным покоЯ голосом,  а Я затаилсЯ -
голос этот уже греет менЯ да ласкает до мурашек по коже. ’олько того и жду с
замиранием, что книжка будет дочитана и голос смолкнет. Љ своим возвращатьсЯ
не  хочу; пусть остаютсЯ  они  там, а Я - в  одной с  ней  комнате,  где так
покойно и хорошо. Ћна имеет  власть  надо  мной потому,  что отнимает менЯ у
матери. Ќо Я терплю и боюсь, жду,  когда ж она отпустит от  себЯ, а до этого
чувствую,  что  остаюсь на ее стороне, лежа в обнимку,  как трус, потому что
она  здесь всех  сильней. Ђ наутро бабушка увозит менЯ из дома на проспекте,
как бестелесную  тень,  нагруженнаЯ  даже не моими  вещичками,  а  сумками с
продуктами.
     џ  видел только  белое как  снег небо, глЯдЯ на  него из  леса высотных
домов,  хоть над  Њосквой жарко  светило  солнце и  не было  вовсе зимы.  Њы
втиснулись  в автобус, где Я  вцепилсЯ изо всех сил в  бабушкину тучную, как
тесто, руку.  ’о и дело Я тЯнул бабушку за руку, чтоб она поглЯдела на  менЯ
оттуда,  со своей вышины, и  спрашивал, куда мы едем, долго  ли нам еще, а в
ответ слышал - "правда", "правда" - и не понимал, как может так быть, что мы
едем с  ней в "правду".  „оехали до  огромной  площади,  по  которой сновали
десЯтки таких  же,  как  наш, автобусов. Љругом тысЯчи разноцветных людей, с
чемоданами,  детьми, разной,  только  что  купленной  утварью.  €з  раструба
гудЯщего площади рвались в небо наподобие звуков сверкающие  на солнце шпили
вокзалов.  Њы же спешили, почти бежали,  будто  за  нами  гнались.  џ помнил
Љиевский вокзал и поезда,  но этот вокзал был совсем другой, покрытый только
навесом, как базар, и на  путЯх стоЯли  вовсе не составы вагонов, а будто  б
сцепленнаЯ вереница низеньких крепких автобусов - электрички.
     ‹юди там  сидели на  деревЯнных лавках и густо стоЯли, как в автобусах,
но  это были все же поезда, все пахло внутри смолистым  горьковатым  душком.
Њне подумалось, что бабушка живет очень  далеко, если к ней  надо  ехать  на
поезде. “же сидЯ с ней на лавке внутри вагона, теребил ее, желаЯ знать, куда
ж мы едем, но снова слышал - "правда", "правда", будто бабушка соглашалась с
чем-то. ‘коро наш вагон тронулсЯ. Ђ  Я стал жадно разглЯдывать людей, думаЯ,
что все мы едем в одно место, и болтал без  умолку со всеми этими, чудилось,
добрыми  людьми,  вовсе  не  замечаЯ остановок и  того, что люди  в пустотах
времени поЯвлЯютсЯ да исчезают,  как  огоньки... ЋчнулсЯ на плоской бетонной
дорожке,  поднЯтой  над   землей,   откуда  было  видно   в   замершей  дали
голубовато-дымчатый   лес.  ‚   конец  пустынной   платформы   передвигались
поодиночке  человек десЯть, сошедшие с поезда. ђуки почти у всех были занЯты
поклажей и  отвисали, как  жерди.  ‚оздух  молчал  лесной  тишиной и  пах до
головокружениЯ  хвоей. ќлектричка, будто б  с горочки,  тронулась и бесшумно
укатилась вдаль, превратившись на глазах в  свежий зеленый  ветер. Џо другую
сторону открылось одноэтажное здание станции,  похожее на спичечный коробок.
Љак на  бережку, изнывали на платформе люди, ожидаЯ, все одно что переправы,
поезда уже на Њоскву. Ќад платформой, будто парЯщие в воздухе, большие буквы
-  ЏђЂ‚„Ђ  -  название  станции.  ’аких  слов,  что  насиживали  плакаты  да
транспаранты, похожих на вездесущих ворон да голубей, было полно и в Њоскве,
а их стаи налетали на проспект наш в праздники.
     Њы  бредем  по  платформе.  Ѓабушка   поучает:  "‚от,  вот,  запоминай,
сыночек... ‘танциЯ Џравда,  улица ‹еснаЯ - вот  где  живет бабушка.  ‘танешь
взрослый,  будешь  сам  к  бабушке ездить,  гостинчики ей  возить, навещать,
отдыхать... --  € бормочет  уже  себе  под нос, снова вспоминаЯ:  -- ‘танциЯ
Џравда, улица  ‹еснаЯ..." Ђ  Я  удивлЯюсь: "Џравда? ’ы,  бабушка,  живешь  в
"правде"?  Ќу скажи,  бабушка!"  "†иву,  живу..." "Ђ тут живут  кто  говорит
правду? Cкажи!" "€ правду, и неправду - все, кому надо. Љому дали квартиру".
"Ђ тебе дали?" "„али.  Ђ если будешь любить бабушку, тебе одному достанетсЯ,
когда умру".
     Ћт  станции бабушка шла долго. Љаждый  встречный человек оказывалсЯ  ей
знакомым, чуть не родным. Ќо Я чувствовал, что  люди больше смущаютсЯ, когда
бабушка встречала их на  улице как родных.  ‘тоило  молодой, покорного  вида
женщине  поздороватьсЯ с ней благодарно,  как бабушка остановила ее, называЯ
"Ђнечка моЯ",  да завела долгую беседу, обо  всех  да обо всем расспрашиваЯ,
особенно  про  то, кто да что  купил  у них в магазине. †енщина  подробно ей
отвечала,  не уставаЯ и благодарить; мне стало понЯтно, что  бабушка  чем-то
выручила ее, дала что-то из одежды длЯ ее детей. Ќо на том  бабушка с ней не
рассталась.  …й  зачем-то было  нужно  начать изливать  и  свою душу,  будто
наваливаЯсь  со  всей  силой  на  эту  попавшуюсЯ ей  по  дороге  серенькую,
неприметную женщину. Ќеожиданно Я испытал чувство, схожее с унижением, и мне
стало  стыдно за бабушку,  котораЯ  как побиралась  разговорцами у людей. Ќо
вдруг бабушка, как если б нарочно длЯ моих ушей,  принЯлась с  удовольствием
жаловатьсЯ на мою семью, и Я услышал, как она назвала маму "падшаЯ женщина",
а менЯ называла -  "больной",  "больной". ‘лушаЯ,  Я стоЯл подле нее, как на
привЯзи, и только растерЯнно, униженно молчал. Ќаконец  бабушка рассталась с
этой женщиной и мы молча пошли своей дорогой.  Ќе замечаЯ,  что произошло со
мной,  бабушка,  только  мы  отошли   подальше,   произнесла   презрительно:
"Ћборванка... € дети у нее ходЯт оборванные, грЯзные". -  € властно повлекла
менЯ за собой, будто подальше от заразы. € мне так стало жалко  эту женщину,
ее детей, себЯ самого, маму, что хотелось заплакать. Њне еще почудилось, что
только  мы окажемсЯ за стенами дома,  когда никто ничего не будет видеть, то
бабушка что-то сделает со мной: не будет кормить, станет наказывать  за  все
ремнем.
     Ќо, пока мы  шли, бабушка делалась, напротив, все ласковей. Ђ навстречу
нам вырос островок: два светлых кирпичных дома, с ухоженным внутри двором, с
травой,  деревьЯми, асфальтовыми дорожками,  где даже играли дети, и Я успел
подумать,  что это и есть "правда". ‹ес отступил от домов и глЯдел с опушек,
чудилось,  опасливо,  с удивлением на городские широкие дома. Ѓабушка совсем
повеселела.  „ом был как дом,  только было пусто без лифта и  пахло кошками.
Љогда  бабушка входила в квартиру, то, прежде чем пустить и  менЯ на  порог,
остановилась и внушительно сказала, стараЯсь, однако, говорить потише, будто
могли услышать:  "Љогда Я умру, сыночек, все будет твое". ’ут Я в первый раз
осознал, что она называет менЯ отчего-то этим словом -- "сыночек".
     Љвартира была из одной большой комнаты. ‚ этой комнате и жила она одна,
без мужа. ќто обстоЯтельство ее жизни  открылось так же неожиданно длЯ менЯ,
как и  сам этот  мирок,  где все  было чисто,  светло,  просторно,  будто из
воздуха. „ед  с бабкой  в  Љиеве жили куда иначе, там  приходилось  ютитьсЯ,
чтобы не мешать деду, и душновато было от портьер да ковров.  Ђ бабушка Ќина
жила одна, и Я вдруг подумал о том, что если есть у менЯ она, то должен быть
и он  - тот, кого  зовут "дедушкой". ќто  и был  первый мой осознанный к ней
вопрос о нашей семье.
     Ѓабушка  торжественно указала одну из фотографий на стене. ‘ нее глЯдел
блеклый моложавый мужчина.  ‘казала, что это  и  есть  мой  дедушка, ее муж,
которого  звали Џавлом. —то он умер еще тогда, когда Я  не родилсЯ  на свет.
Џосле  этого, будто удивленнаЯ, что  говорит о  мертвом  человеке,  умолкла.
†дала  чего-то долго  и вдруг пугливо заплакала,  принЯвшись  путано, сквозь
слезы, рассказывать, кто он был такой, а Я был так этим потрЯсен, что, глЯдЯ
на фотографию, тоже беспомощно заревел.
     ‘вет и покой в этой комнате, где Я будто потерЯл себЯ прежнего в первый
же день, казались  мне  потом долго тем порЯдком,  что  должен царить  после
умершего  человека.  џ  ходил  глЯдеть на фотографию дедушки  Џавла,  как на
могилку. Ќо  это  ощущение  близости к  смерти не  пугало,  не  отвращало, а
усыплЯло, успокаивало.
     Ѓабушка не  ходила на работу  и почти  не выходила из дома. Ѓыло начало
лета.  Њы сиживали днем на балконе, и она рассказывала мне про дедушку. …сли
мы не сидели и не  дышали воздухом на  балконе, то ели или спали. Џосле  еды
бабушка садилась  в кресло,  будто  врастала в  него, и, само  собой, что-то
рассказываЯ, засыпала, а ее мерное, покойное храпение усыплЯло мигом и менЯ.
Џотом  был обед. € все повторЯлось.  Џотом ужин - и так доходило  до вечера.
‚ечером, успев  уже по два раза выспатьсЯ, Я бессонничал  до глубокой  ночи,
часов  до  двенадцати.  Џосле  ужина бабушка уже  не  садилась  в  кресло, а
ложилась  на  диван,  обкладываЯ  себЯ  маленькими  шелковыми  подушками,  и
включала телевизор. —ерез минуту-другую из подушек доносилсЯ  ее храп. џ еще
ждал немножко и, уверившись,  что она крепко спит, пускалсЯ в путешествиЯ по
Ящичкам  шкафов,   находЯ  в  одних   медали,  сверкающие  камушки,  Янтарь,
спутавшиесЯ  ворохом серебро с золотом - серьги, кольца, цепочки; в других -
склады печеньЯ,  конфет,  неизвестно откуда  взЯвшихсЯ у бабушки жвачек; а в
остальных - залежи фотографий, бумаг, карандашей, чистых выцветших тетрадок,
папок, заграничных  диковинных  авторучек,  где  засохли стержни. Џеченье  и
конфеты тоже были  тверды, как сухари. Ќо все это бабушка хранила с  великой
страстью, не позволЯЯ мне о том богатстве знать.
     „о ночи  Я играл со всем этим богатством, как со своим,  грыз конфетки,
пока бабушка пребывала в  беспробудном  своем сне, а когда  телевизор, звуки
которого делали длЯ  менЯ нестрашной ночь, вдруг  начинал шипеть и  мерцать,
будто  злилсЯ, Я не  выдерживал и  будил бабушку -  долго будил, пугаЯсь  не
однажды, что  она умерла.  Ќо бабушка  вдруг с шумом оживала. ‚сЯкий раз она
просыпалась,  будто выныривала из-под воды,  жадно глотаЯ воздух, и долго не
могла надышатьсЯ.  ‹об ее покрывалсЯ в миг пробуждениЯ золотым  потцом. ‹ицо
румЯнилось как у девушки. Ћна в полусне  еще спрашивала, хочу ли чего-нибудь
съесть,  -  и так по несколько  раз:  "Њожет, творожку?.. Њожет, сметанки?..
Њожет, колбаски?.." € успокаивалась, когда перебирала все, что пришло на ум.
€  все  это у  нее было - в баночке, в  погребке, в  холодильнике,  все  эти
творожки да колбаски. Ћна стелила, с  трудом волоча отекшие от сна ноги. € Я
мигом, еще при свете люстры, засыпал от  усталости, в блаженстве думаЯ,  что
когда  она умрет,  то  Я  стану хозЯином всего,  что  отыскал, и  всей  этой
комнаты.
     Ѓабушка хранила  все.  Ѓывало  после так,  что  она просила  привезти в
Џравду вещи,  ею подаренные, но давно мной изношенные,  а нужным ей было это
трЯпье только  длЯ того, чтоб хранить, беречь его у себЯ в шкафу. …сли  вещь
оказывалась  выброшенной, то она очень огорчалась, страдала и долго не могла
про  нее  забыть,  поминаЯ, а возможно, даже не верЯ, что ее выбросили, а не
продали.  ‘тарье она собирала  тоже  в  надежде  продать:  будто  можно было
потратить  деньги на вещь и потом,  износив  эту  вещь, выручить их обратно.
‡десь, в  Џравде, ей все же удавалось выменЯть вещи на что-то полезное, хотЯ
бы на помощь, чтобы,  покупаЯ длЯ  себЯ в магазине молоко, покупали и  ей, а
потом  приносили. „обро ее во  многом  и состоЯло  из  такого  вот трЯпьЯ да
старьЯ, хоть шкафы ломились.
     Ћт вещей страсть  к тому, чтоб копить, прикапливать, перешла у нее и на
все невещественное. ’ак за жизнь  она скопила целую коробку писем, открыток.
“ нее была книженциЯ,  навроде записной, которую она так почему-то и назвала
"книженциЯ".  ’ам  содержались  фамилии  и  адреса  людей,  живших  по всему
необъЯтному ‘оветскому  ‘оюзу,  от Њагадана да Љишинева,  каждый  из которых
чем-то  когда-то оставил зарубку  в ее  памЯти. Ќа каждый праздник, будь  то
Ќовый год или  „ень ‘оветской Ђрмии, бабушка накупала открыток, засаживалась
за  свою  книженцию  и  поздравлЯла всех  этих  адресатов, следуЯ  строго по
алфавиту. Џосле она с ревностью ждала, когда к ней самой начнут поступать на
праздник открытки из разных городов. ‘обрав  урожай, бабушка определЯла, кто
ей не ответил поздравлением из тех,  кого поздравила она.  ќтих она навсегда
вычеркивала из "книженции", потерпев  убыток. €менно  так:  при  всей  своей
жадности до денег бабушка не  скупилась на открытки, будто те, что приходили
в ответ, окупали расходы ее  с лихвой, а может, и приносили один ей понЯтный
прибыток. ‚ести переписку она  предпочитала с семейными или со вдовыми,  как
сама,  женщинами; от одиноких  мужчин ничего полезного не ждала и не терпела
их на  дух, будто  моль.  €ногда  те, кто  жил в  ‘амарканде,  сердобольные,
высылали  ей посылочку кураги. Ђ  кто  жил на “краине слали килограмм-другой
гречки. Џритом половина этих добрых людей была с ней знакома почти только по
открыткам и письмам. Ќо  бабушка  чем-то  умела так расположить к себе,  что
становилась  длЯ  них  родной.  Џлоды  этого  родства душ, командировочных и
санаторных дружб - открытки, письма, что слетались на каждый праздник, будто
ласточки в гнездо - отправлЯлись на хранение в коробку. € никогда бабушка не
позволила хоть бы одной  открытке или письмецу  пропасть. Ќаверное, это были
сотни,  нет, тысЯчи поздравительных открыток, копившиесЯ многие десЯтки лет,
аккуратно перевЯзанные в стопки по годам, сложенные в коробку стопками,  как
банкноты, похожие и вправду на деньги, но большие, старые.
     ’ак прошло лето - сонливое,  теплое, полное  покоЯ. Љаждый день бабушка
давала мне рыбий  жир,  понуждаЯ пить  его как лекарство.  …ще делала каждое
утро кашищу:  мешала тертые Яблоки и морковь  с медом и сливками. —ашку этой
смеси должен был Я съедать как лекарство от своей болезни. Џотихоньку свыксЯ
Я с тем, что нахожусь у нее как на излечении и  что не вижу дома, родителей,
как  все больные дети, которых увозЯт  врачи.  —то скрывалось за  этим  -  Я
только чувствовал,  когда  тосковал  по дому,  но Ясно  не осознавал. ’олько
когда  Я вспоминал о  матери, будто просыпаЯсь  ото сна, бабушка менЯлась  в
лице, точно срываЯ маску... Ћна была полной, даже тучной, но при том лицо ее
было очень  красиво: строгость и  властность делали  его похожим на искусную
маску, что могла принЯть какое угодно, нужное  по случаю  выражение,  однако
после лицо непоколебимо принимало властный вид, только что, казалось, на дух
уничтоженный, когда что-то у кого-то просила длЯ себЯ или кому-то на кого-то
жаловалась. Ќо тогда ее лицо делалось даже не властным, а злым, мстительным.
—то-то слабое,  дрЯблое, уродливое ЯвлЯлось  со  вспышкой ненависти  к "этой
женщине".  Ћна почти  не  могла  говорить,  рыкаЯ злые  слова.  Џотом  вдруг
унималась,  наверное,  понимаЯ,  что  пугает   менЯ,  и  так  же  неожиданно
выдавливала из себЯ жалобные слезы.  Ћна жаловалась, плакала, а Я начинал ее
нестерпимо жалеть, уговариваЯ, что люблю ее  и останусь с ней жить. Ќо бабка
оставалась довольной лишь тогда, когда внушала осуждение родителей за грехи,
будто  они "пьют  и курЯт",  а  мы  с ней  за эти вот их грехи страдаем:  мы
страдаем - а они пьют и курЯт.
     Ћсень  была  уже куда  тоскливей. Ѓабушка  стала работать,  здесь же, в
Џравде, на почте. џ сидел в ее  закутке, помогаЯ ей  раскладывать газеты длЯ
почтальонши, штамповать письма, ухаживать за  посылками - и так каждый день,
будто и сам ходил на работу. Ћна всему хотела научить, начинаЯ с того, какаЯ
пища здороваЯ  и  какими кусочками ее  нужно есть. Џисать, читать, рисовать,
убирать и стелить  постель  учила. ѓоворила, что менЯ нужно отдать научитьсЯ
плаванью и еще многому, о чем до  нее никто  и не подумал. ‚се мои рисунки и
каракули  длЯ чего-то взЯлась тоже копить. ќтим Я увлексЯ так сильно, что не
подмечал совершенно ее диктовки, потому что если рисовал маму или отца, то с
огромными дымЯщимисЯ сигаретами. Ђ из каракулей выходило уж и нечто внЯтное,
даже  похожее на стихотворение, что  называлось  "ЉурЯкам и ЏьЯнчугам". ќтот
стишок по ее наставлению Я заучил и был очень горд, когда просила читать длЯ
нее  вслух,  - читал  с выражением  как  на  детсадовском  утреннике,  а она
расхваливала, довольнаЯ.
     Ќесколько раз  отец с матерью приезжали в Џравду. ‚ыглЯдели они свежее,
дружнее. Ћставались ночевать, а наутро уезжали. Џри том бабушка оберегала от
менЯ всЯкое их уединение, и когда просилсЯ Я лечь с мамой, то она зло душила
в один  миг это щенЯчье  нытье. Џосле их приездов  Я  видел бабушку опЯть же
довольной, уверенной в себе.
     Џотом встречали Ќовый год. Љ  бабушке в гости приехал какой-то странный
человек.  Ћн  был  одних  с  ней  лет.  ’акой  тихий,  невзрачный,  что  его
присутствие  было  заметно, наверное, лишь  длЯ бабы  Ќины. Ћна была нарЯдно
одета.  “лыбка  почти  не сходила  с ее  лица, --  а этот  человек, которого
бабушка называла Љарлушей, фотографировал нас с нею у  новогодней елки - так
она хотела.
     ‡имой  бабушка  отдала менЯ в детский сад, наверное, потому  что  нашла
новое место  работы, куда с детьми не пускали.  „етский  сад находилсЯ прЯмо
под окнами дома, а за ним уже начиналсЯ лес. ‘тало даже  лучше и веселей, но
однажды она не пришла за мной, когда всех детей разбирали  по  домам. ’акого
полного сиротства Я никогда еще не ощущал. ќто было и унижение  -- спать  на
раскладушке там, куда поутру приходили дети: нескольких человек, нас будили,
приказывали  убирать постели,  умыватьсЯ, одеватьсЯ, и тут же  нас обступали
домашние дети, одни  норовЯ помыкать, другие простодушно жалеЯ. џ не помню в
точности,  как  и  почему  это  случилось, но  откуда-то  знал  единственное
возможное объЯснение: что бабушка моЯ уехала, но скоро приедет. Ќа прогулках
можно было смотреть на окно и балкон ее квартиры. € все это времЯ Я проводил
в  таком ожидании, будто стоЯ под ее окнами, думаЯ, что встречаю бабушку.  €
однажды увидел ее: вышла на балкон, что-то вытрЯхнула,  скрылась. ЃросилсЯ к
воспитательнице и закричал,  что моЯ бабушка  приехала. ’а,  верно, мало что
понЯла, но  разрешила  ждать  уже  в раздевалке,  когда  начали приходить за
детьми. Ђ за мной не пришли. ’огда, быть может, Я просил  пойти за бабушкой,
которую видел  на балконе. Ќо никто за ней не отправилсЯ. Ќе помню, что было
со  мной в эту ночь, и на следующий  день,  и в следующую ночь,  так как уже
очнулсЯ от всего этого, будто был  в бреду. ‚ерно, за бабкой все же сходили.
€ тогда уж она пришла. Ќо  мне стало  так страшно с ней жить, что, когда она
засыпала и храпела, Я не сдерживал слез и плакал, не постигаЯ, отчего же так
долго живу без матери.
     Џотом  была  весна. џ  очутилсЯ  в  Њоскве. ‚ огромной пустой квартире,
опЯть  же не понимаЯ, как это  произошло. Ѓабушка оказалась  в ней хозЯйкой.
ќто даже была и не квартира, а дом, в котором Я проплутал все то  времЯ, что
жил  в  нем, так  и не обойдЯ, чудилось,  всего кругом. Џомню  лишь  светлое
окружение  паркета,  светлое и  бездонное, точно ходишь по небесам; шведскую
стенку  до  потолка в одной  из  комнат, потому  что лазил  по  ней; настежь
распахнутую  гостиную,  отделенную   от  холла   во  весь  размах  воздушным
стеклЯнным витражом вместо стены; легкаЯ обеденнаЯ  мебель в  гостиной будто
танцевала и никогда  не стоЯла в моем воображении на одних и тех  же местах.
Љартины, охотничьи монументы из оленьих рогов, ружей, кинжалов.  ‘тены книг,
где на книжных полках стоЯли рЯдками собраниЯ важно-тЯжелых вещиц, что могли
быть  лишь  подарками,  сделанными  под стать тому  человеку,  который один,
наверное,  и понимал  их  смысл.  ’ам были  куски углЯ, окованные в серебро,
шахтерские  отбойные  молотки,  тоже маленькие  и  серебрЯные,  воткнутые  в
малахитовые  постаментики.  Њножество  фигурок  шахтеров.  €  еще  в  разном
исполнении  -  округлаЯ  звезда  с  Ядрышком в  сердцевине,  cимвол  атомной
энергии.
     џ не  понимал, кому это все принадлежит и почему бабушка хозЯйничает  в
этом доме. Ћна обучила в  нем жить как  в музее, ничего  не трогаЯ руками  и
отчего-то втихомолку.  џ помню путь, которым прошел, когда всего раз выходил
вместе  с ней  из дома...  Ћн  началсЯ  с  вымерших пустот этажа,  спуска на
бесшумном лифте, где все походило на комнату: свет, ковер  под ногами, сбоку
зеркало в человеческий  рост. ’ам, где  мы  сошли,  путь  на выход указывала
ковроваЯ  дорожка.  ‡а  конторкой  в   глухой  тиши  лифтовой   залы  застыл
милиционер,  он  отдал  честь,  будто  механическаЯ  кукла, и  точно так  же
проводил  глазами  к массивной, но  легчайшей  двери. Ћт  дома,  что тЯнулсЯ
каменной лестницей на небеса, мы  шли в подъем по скучной улице с желтушными
низенькими  домишками,  пока  не вышли на площадь, по которой  вольно  гулЯл
ветер,  перелетали лениво  голуби. џ, наверное, никогда  до этого  не  видел
памЯтников  или  не оказывалсЯ  так  близко  к  ним  -  и  вот  увидел этого
исполинского человека,  курчавого,  в плаще, с  опущенной головой. Џосле все
спускались и спускались по песчаной широкой  дорожке, что  тЯнулась в  аллее
одинаковых городских  деревьев. Њне же  было безразлично,  куда  мы шли. ‚се
кругом  было неизвестное  и чужое -  походило на  лабиринт. ќто безразличие,
опустошенность  и свободу, было  все же удивительно ощущать в душе. ЏонимаЯ,
что возвратилсЯ с бабушкой в Њоскву, Я с той самой поры жил с ощущением, что
теперь уж  обЯзательно встречу свой  дом и  что каждаЯ  улица должна вести к
нему, а значит, быть от  этого волнительной и  знакомой. Ќо, кроме железного
курчавого болвана  на  площади, ничто так и не взволновало, и ничего не было
похожего на мой дом или двор. Ђ возвращаЯсь  обратно, видел все то же самое:
бульвар,  памЯтник, скворечники  особнЯков,  уединенную высотку, конторку  с
застывшим милиционером.
     ‘колько Я прожил в этом  доме? —то в нем делал? Ќе помню, не знаю... Ќо
однажды бабушка ввела менЯ в одну из комнат,  куда Я до этого  не  входил. ‚
ней восседала  на  какой-то  детской  постельке старуха,  верно,  только что
очнувшаЯсЯ ото  сна.  Ћна  была  всЯ маленькаЯ  и  сморщеннаЯ, с  отростками
бесцветными волосиков  на  голове,  будто младенчик, а  личиком  похожаЯ  на
ворону.   ’о  ли  веко,  то  ли  поволока  вдруг  захлопывали  ее  мерцающий
пронзительный взглЯд. Ѓабушка с трепетом подвела менЯ к ней, что-то сказала,
и  тайнаЯ,  будто прЯтавшаЯсЯ все это  времЯ старуха, уже не моргаЯ, долго и
устало глЯдела на менЯ. Џосле осмысленно произнесла мое имЯ - это далось ей,
верно, с таким  усилием, что сразу  же немощно завалилась на бок. „ержась на
локте, она еще махнула рукой  передо мной, будто прогонЯла мух, и повалилась
на спину,  слегла, задышала тЯжко и хрипло.  Ѓабушка  Ќина вытолкала менЯ за
дверь, и Я снова  очутилсЯ в  пустоте, но уже  понимаЯ, что  мы жили  в ней,
оказываетсЯ, не одни.
     Џотом будто бы вспыхнул свет - и вошел ее хозЯин, а мы очутились  уже в
окружении его семьи. ЊаленькаЯ старуха была без ног: Я увидел,  как хозЯин с
тем же трепетом входил к ней, подымал, совсем голую, на руках, когда бабушка
Ќина  перестилала  ее кроватку. ‚место ног из-под  старухи  торчали  розовые
култышки. Ѓыло еще  непонЯтней, зачем мы живем здесь  с бабушкой. џ сидел на
кухне,  при ней,  чувствуЯ, что  она обслуживает хозЯев,  но  чужой дородный
мужчина,  очень  похожий  на бабушку,  называл менЯ ласково по  имени  и  со
смущением заходил  на  кухню, приглашаЯ  к  общему большому столу в зале, за
которым собралась его семьЯ. Ќикого из  этих людей Я не  знал  и не понимал,
какое имею к ним отношение, пока, сидЯ в их кругу за столом, не догадалсЯ по
разговорам,  что это моЯ  роднЯ, а хозЯин  дома  -- брат моей бабушки. Џосле
застольЯ хозЯин  подозвал  менЯ к  себе: кто-то  из его  взрослых детей  нас
фотографировал, - он сидел в  кресле,  обнимаЯ менЯ одной рукой, а  Я  стоЯл
вровень с  его  плечом. Ѓабка шикала из-за спины того,  кто  фотографировал:
"“лыбайсЯ..." - желаЯ видеть на моем лице улыбку длЯ снимка. џ же, напротив,
окованный каким-то стыдом, еще и за нее,  что  она  так  унизительно хотела,
чтобы Я улыбалсЯ, сделалсЯ хмурым, угрюмым. Ќо хозЯин  рассмеЯлсЯ и уговорил
ее  оставить все как есть.  €  когда Ярко  сверкнула  вспышка,  запечатлеваЯ
какой-то  слепой уж  и кромешный длЯ менЯ  миг жизни,  Я всего на  мгновение
почувствовал этого человека: крепость его плеча и его обыкновенный покой.
     Џочти сразу после этого бабушка засобиралась уезжать. ‚сЯ большаЯ семьЯ
провожала  нас  в  дорогу.  •озЯин  подал  ей  полную  сумку  продуктов.  Њы
спустились  на  лифте. Њилиционер за конторкой отдал  честь.  ‚ промозглости
дождЯ над площадью сверкнул мокрой кучерЯвой башкой одинокий памЯтник. ‘нова
спустились  - уже под землю,  где  ползущаЯ  змеей, будто  живаЯ,  лестница,
умыкнула в сухой  и светлый мраморный  мешок  метрополитена. Ќа  глубину.  ‚
пронзительно  узком, свистЯщем мглою  туннеле  помчалсЯ такой  же  светлый и
сухой вагон метро, пущенный неведомо куда стрелой, полный людей. Њы вышли на
огромной площади. Љругом были тысЯчи  людей, с  горбами и горбиками покупок,
детьми,  дорожной  кладью,  собаками,  туристскими  рюкзаками  или  сумками,
раздувшимисЯ от  продуктов,  из  которых  торчали  то  цепкие дохлые куриные
лапки,  то колбасные палицы,  то соломинки  макарон  да  измотанные склизкие
рыбьи  хвосты. € шпили трех вокзалов сверкали  в  сумрачной  сырости  своими
иглами средь ниспадающих тонких нитей дождЯ.
     Џотом было лето. ‡а бабушкой приехал Љарлуша, или Љарл. Ћна собрала мои
и свои  вещи,  сказала, что мы  поедем  к нему  в гости  и  велела  называть
дедушкой.  „едушка Љарл жил в деревЯнном домике, на такой же станции, что  и
наша, совсем неподалеку,  только называвшейсЯ каким-то другим словом. Љругом
жадновато ютились  на  своих  кусках  земли кирпичные  гнездышки  и  дощатые
скворечники дачного поселка. Ђ люди, что слетались в них  летом, огороженные
друг от дружки заборами, не подавали никаких  признаков жизни, жили будто бы
тайком.  Ѓывало  слышно  лишь,  как днем  фыркали, разъезжаЯ по поселку,  их
автомашины, а к ночи,  от скуки и дури, лаЯли каждаЯ из своего  угла собаки.
„едушка Љарл не имел  собаки, равно как и  вообще доброй  или злой живности.
Ѓабушка ночевала  на его половине  дома, а Я  жил  и спал на веранде,  среди
пыльных,  допотопных  вещей. “  дедушки  Љарла  были  сад,  огород  и  очень
печаливший его,  ненужный  пруд, с какой-то  неживой  черной  водой, откуда,
однако, выходили по ночам водЯные крысы  и грызли Яблоки, капусту, картошку,
морковку, кабачки, тыквы -  все,  что  он  бережливо и  трепетно растил.  Ћн
вздыхал  и бралсЯ сажать все заново, весь день пропадаЯ на огороде и в саду,
сторожил колорадского жука и садовую тлю. Ѓабушка работала в доме или варила
варенье.  џ  слонЯлсЯ  у  пруда,  где  будто  дружил  с  головастиками,  что
выплывали,  только  подходил к  воде. „едушка  Љарл кушал  вкусные бабушкины
обеды и тихо жил  в своих трудах, а по вечерам бабушка позировала  ему  и он
фотографировал ее у высоких цветочных кустов. Џышные  бутоны склонЯлись  над
ней  жарким, Ярким венчиком, а высокие прохладно-зеленые стебли обнимали  до
самой  земли.  ”отографироватьсЯ  было ее страстью  -  и улыбатьсЯ,  обнажаЯ
всЯкий раз рЯд жемчужных, крепких и белых зубов.
     џ  ничего не знал про того,  кого она называла Љарлушей, да и не хотел,
наверное, знать. Ћн старалсЯ быть со мной родным, но, когда Я однажды разбил
на  веранде  какие-то  допотопные  часы  на  куске  цветного  стекла,  очень
расстроилсЯ, пожаловалсЯ на  менЯ бабушке, а  она поругалась с ним, громыхаЯ
всем,  что  было в  доме. Ќо уехали мы  от него через  несколько  дней,  что
случилось само  по себе: к  дедушке Љарлу приехали гости. ‡афырчала машина у
ворот,  все заполонили чужестранные голоса, и  этот  одинокий  тихий человек
вдруг сделалсЯ окружен семьей чужестранных,  но  любЯщих его  людей. Ѓабушка
улыбалась  и  жадновато  восхищалась Љарлушей,  в  дом  которого  приехавшие
иностранцы весело взЯлись носить из автомобилЯ подарки.  Ќо,  верно, Љарлуше
стало  уж  не до  нее.  Ѓабушка собрала  свои  и мои вещички,  мы  пошли  на
электричку. Ќас  догнал  веселый,  улыбающийсЯ  человек  и,  странно  говорЯ
по-русски,  однако,  совершенно  понЯтно,  протЯнул  ей  какую-то  цветастую
коробочку, а мне волейбольный мЯч.
     Ѓабушка  после спрЯтала и мЯч, и коробочку, Я  их больше не видел. Ѓыло
еще лето. Њы опЯть сидели  на раскладных  брезентовых стульчиках и глЯдели с
балкона на  лес.  …ли,  спали,  смотрели  до поздней  ночи  телевизор. Ђ  Я,
пугаЯсь, что отдали менЯ бабке навсегда, забыли, тайком,  когда она засыпала
в кресле  у телевизора,  добывал бумагу,  карандаш и  как умел корЯво  писал
письмецо  длЯ  мамы, чтобы скорее  приезжала за мной,  так скоро, как только
могла. ќти  бумажки с каракулЯми,  где жаловалсЯ на то, как плохо живетсЯ  и
просил ее приехать, просовывал в  щелки  между книг,  которых много  было  в
шкафу, будто в почтовый Ящик. €злитое на бумагу, да  еще спрЯтанное, было  в
моем сознании  все равно  что отправленное. ђаз бабушка Ќина случайно напала
на такое  письмо. ЌайдЯ одно,  отыскала  и  другие, хоть, может,  и  не все.
Ќайденное она читала вслух, с выражением, заставлЯЯ слушать, пока это чтение
не довело менЯ  до слез  -  стыда  перед ней и какого-то жаркого  страха  за
содеЯнное.  Џосле,  когда был бабушкой прощен, Я  переписывал  свои  жалобы,
будто  грехи,  под ее же присмотром. ќто  письмо она, однако, не отослала  в
Њоскву, а так, чтобы Я видел, положила к себе на хранение.
     Љогда за мной приехали, одеваЯсь, чувствуЯ и счастье и свободу, Я забыл
про бабушку, даже не отзывалсЯ,  хотЯ еще слышал ее заботливые понуканиЯ. „о
зимы  Я  не виделсЯ  с  ней:  она была в  плавании,  нанЯлась  поварихой  на
енисейскую  баржу, когда  тем  временем не стало длЯ нас дома на проспекте -
нашего дома, что считала она своим.

        Ћтец
     …сли произносилось мое имЯ, а откликалсЯ  на него отец, то мне это было
удивительно. €  так всегда: думал в первый миг о себе, а не о  том, что  это
относитсЯ к  отцу.  …сли  Я  думал о  нем, то думал именно что  о  н  е  м и
обращалсЯ к нему мысленно  -  "он", "у  него"... ЋдинаковаЯ  с  ним  фамилиЯ
делала нас уже совершенными  близнецами. Џравда, отчества оставались все  же
разные, но  слышать,  когда к  нему  обращались по  имени  с отчеством, было
неприЯтно и странно, как если бы  фальшивил звук. —тоб нас различать, о  нем
говорили "большой", а имеЯ в виду менЯ, убавлЯли - "маленький". Џосле в том,
чтоб  осознавать себЯ маленьким,  а его большим, уже не  было необходимости:
что пристало в семье, то без нее исчезло. џ уж не мог выговорить о нем этого
слова, "отец", а тем более нежное, родственное "папа", чувствовал почему-то,
что говорю неправду.  Ђ когда слышал от него  "сын",  то вздрагивал  внутри,
будто коснулось вдруг что-то холодное.
     Ќо это был человек, которому Я не только обЯзан был своим рождением; но
и  человек, чье присутствие в своей жизни Я ощущал так  зависимо, будто  под
кожу вшит был металлический шарик  и каталсЯ внутри менЯ, как  хотел, наносЯ
то и дело неожиданные тычки, напоминаЯ о себе и вновь пропадаЯ.
     Џервое в детстве - это влюбленное в него желание поборотьсЯ с его силой
или пойти  безоглЯдно на то испытание,  на которое  он посылал. ’огда они  с
матерью были длЯ менЯ единым. ‚сЯкое лето отлученный от них, только  и ждал,
что они приедут, но мама лишь раз приехала в Љиев с отцом. ‚ день, когда они
должны были  приехать,  Я  проснулсЯ  с раннего утра  и ждал  на балконе  --
высматривал их. “видел. ‚ырвалсЯ из квартиры и пустилсЯ кубарем по лестнице,
уже  слыша там, внизу, их  веселые  голоса.  "Њама! Џапа!" Ђ они слышат  - и
громче   всего,  почти  раскатисто,  оглашает  замершие  лестничные  пролеты
отцовский бесстрашный смех.  џ и падаю ему на грудь: он ловит  менЯ  в своих
объЯтьЯх как  букашку  и  сразу  же, пока  мама еще подымаетсЯ,  мы начинаем
страстно  боротьсЯ; он  держит  на  весу, не  отпускает  от  себЯ,  до  боли
стискиваЯ ребра, и  только довольно гогочет, когда Я гневливо выкручиваю его
голову за волосы,  щипаю обеими руками  за  щеки  и тЯну  с них  кожу, будто
резину. Њама, наверное, не любила наших шутовских драчек, и отец, подчинЯЯсь
только ей, сдавалсЯ, хоть мог боротьсЯ, если Я того хотел, сколько угодно.
     Ћн так  равнодушно относилсЯ к себе,  что походил характером на собаку.
ЏодчинЯлсЯ  одинаково  и  детской  ласке,  и женскому приказу хозЯйки, будто
служил верой  и правдой, а своей воли  при этом  не  давал  знать. Џочти без
сопротивлениЯ  покорЯлсЯ  обстоЯтельствам.  “влекалсЯ  тем,  во  что  звали.
ђадовалсЯ, если  радостно  было кругом.  ‚  драки  влезал  без  раздумьЯ, по
какому-то инстинкту, но  не самозащиты, а  справедливости.  Џочти  всегда  и
часто бывал  только  бит,  украшалсЯ синЯками  да  ссадинами.  Ќо  оставалсЯ
доверчив так, что обманывать его, а  после глЯдеть с восторгом, как он легко
всему поверил, да и верил до  тех  пор, пока не сжалишьсЯ над  ним, было еще
одной  моей  любимой  игрой. ЃываЯ  обманутым  мной и  даже порой, наверное,
жестоко, как это было, когда Я подламывал хлипкую ножку  под его  креслицем,
на которое он  садилсЯ и тут же  опрокидывалсЯ, а после пугалсЯ, что сам  же
его сломал,  отец смеЯлсЯ,  узнаваЯ от  менЯ  правду,  и  так  восхищалсЯ то
выдумкой  моей,  то  ловкостью,  то хитростью, что это  его  восхищение, как
награда, лишь  поощрЯло менЯ к подобным вещам. Ћн мог обозлитьсЯ лишь тогда,
когда не помнил себЯ от чувства обреченности. ‚ его характере было,  однако,
сильное самолюбие, стремление к тому,  чтобы восхищать собой.  ђади этого он
мог  рискнуть даже собственной жизнью  - в остальном бессмысленно, без какой
бы  то  ни было пользы длЯ себЯ и других;  а если не рискнуть - так соврать,
чтобы вызвать все же это восхищение, удивление собой. ‘идЯ  на месте, вообще
без движениЯ, или в четырех стенах, делалсЯ скучным  и равнодушным,  выбывал
из  жизни,  будто  такой,  без приключений  и  праздников,  она  становилась
ненужной. Њог своровать, что плохо лежало, считаЯ это не грехом,  а какой-то
доблестью: из уголка „урова он  украл циркового  петуха  и принес его в дом;
там, где работал,  тащил в дом инструменты  и детали, просто из  любопытства
или восхищениЯ этими  вещами,  но  без  всЯкой  практической пользы.  Љак-то
по-собачьи обожал  он  кости, млел от них, и  если  была  в  супе  или борще
цельнаЯ  кость  -  обрЯкшаЯ  мЯсом,  жиром,  жилами и  при  том  мозговаЯ, с
нежнейшим жирнейшим  червЯчком внутри, -  то глаза его от  восхищением  даже
выпучивались,  он  принималсЯ шумно  ластитьсЯ к  хозЯйке,  хоть того  и  не
требовалось, чтобы получить кость, и упивалсЯ до последней возможности, пока
она не оказывалась до блеска обглоданной.
     Ќа  „непре  отец  бросил менЯ, не  умеющего плавать,  далеко в  воду. џ
бултыхалсЯ  и тонул, но вопил от радости, знаЯ ли свыше, верЯ ли всей душой,
что в  последний  миг он менЯ спасет. Љогда мать спала со мной, а не в одной
кровати  с ним, только просыпаЯсь и  знаЯ,  что  он дома, а не на  работе, Я
бросалсЯ в его комнату, кидалсЯ к нему на постель, будил его, ведь теперь он
был мой и Я мог делать с ним все, что захочу. Њы дурачились и боролись, пока
нас  не разнимала мама. Ќо  все это  было, когда  Я еще ходил на самой-самой
кромке  жизни,  а  со  временем,  да,  в общем,  и не со  временем,  а через
несколько тупых мерных толчков времени, все это исчезло.
     џ заразилсЯ ненавистью к нему, как болезнью. Љак и всЯкаЯ  болезнь, моЯ
ненависть  овладевала душой и  сознанием постепенно, только  чувствуЯ пустое
место. Ћна приходила через воздух, которым  дышал. Ћна еще боролась с чем-то
во мне  и еще не была ненавистью, а, быть может, лишь ознобом - то жаром, то
холодом,  от которого было плохо. Ћна делала  мне плохо,  но  прибирала  как
своего, чтобы жить  во мне,  быть, существовать.  Ћна питалась  слабостью, а
немощным делал менЯ отец, отнимаЯ как ударом то, что мог отнЯть только он.
     Љогда отец принес в дом щенка и подарил его мне, то сам  же обучил, как
нужно ласкать: чесать его за ухом. Џо неразумности, но желаЯ доставить щенку
удовольствие,  Я измучивал  его этой чесоткой. Ѓыл отец  трезв или  пьЯн, но
получилось так, что он увидел это,  подскочил ко мне и, приговариваЯ, чтоб Я
знал, как больно было щенку, держал силой и рывками, как сдирают кожу, делал
то же самое.
     Џосле развода отца с  матерью Я не видел его и ничего не знал о нем. Ќо
в жизни  моей, как бы на  его  месте, воцарилась бабушка: она и напоминала о
нем, не позволЯЯ забывать.
     Љак только она к зиме вернулась из  плаваниЯ, Я  будто обрел  в  Џравде
свой  дом.  Ћна  приезжала,  брала на  выходные  после  школы,  и даже  мама
отчего-то  подчинилась  ей  и сама привезла менЯ в Џравду на каникулы зимой.
‘ильное тайное  желание увидеть отца было  во мне, а  скрывал Я  это желание
потому, что ощущал в нем что-то стыдное, ведь сам отец почему-то не искал со
мной  встречи.  џ  слышал  от бабки, что устроилсЯ  он  на  работу  и  много
трудитсЯ,  будто  бы потому так  все и  происходит.  Ћчень много слышал  про
алименты,  которые он платит  матери, и  эти  разговоры были бабке  особенно
важны,  потому  что  прЯталсЯ за  ними настоЯщий  обман. Ћтец не  ездил и  к
бабушке,  то есть  не давал  знать  о своем существовании именно так,  будто
нисколько не заботилсЯ о том,  что происходит с ней. ќто Я смутно чувствовал
по  ее  волнению,  ожиданию,  даже смЯтению. Ќо и  она не  ожидала,  что  он
поЯвитсЯ на моих глазах с какой-то женщиной в спутницах, чтобы  только взЯть
денег.  џ  увидел  точно  умершего,  лежащего  в  гробу:  c  бесчувственным,
опустошенным  выражением  лица,  в  ухоженной одежде, в  которой,  чудилось,
всегда и помнил его.
     Ћн  посмотрел  сквозь  менЯ,  хоть  Я  стоЯл  в  сторонке  и  ждал, что
заговорим. Ѓабка удерживала его и,  наверное, поэтому не давала денег сразу,
ка