угодно.
     €горек боЯлсЯ женщин. “ него не было о них даже разговоров, обычных длЯ
парней. †енщины длЯ него были чем-то вроде милиции, о которой он тоже молчал
и которую, казалось, брезгливо, но  все же боЯлсЯ. Ќе знаю, влюблЯлсЯ  ли он
когда-то до этого.  „умаю, это произошло  с ним в первый раз - и потому, что
ѓалка-цыганка стала к тому  же первой  в его жизни женщиной. ‚нешность его и
повадки могли только вызвать отвращение у обыкновенных девчонок, а шлюшки  к
нему тоже не липли, как и он к ним, потому что даже эти спивающиесЯ пропащие
душонки тЯнулись к шику,  деньгам, комфорту, которых с €горьком  не было бы:
когда он воровал, то мучилсЯ, а мучаЯсь, все пропивал, ходил в обносках, жил
где попало, прЯталсЯ от людей.
     €горек и всегда о ней знал,  но  злилсЯ,  если видел и даже говорил  не
раз,  что ѓалка -  "крыса".  Ћна как будто слышала  об этом,  иначе  было не
понЯть, почему же боЯзливо пробегала мимо, уносЯ в своих мстительных глазках
то ли обиду, то  ли злость. Ѓолтать ѓалке о том, что  говорит о ней за глаза
€горек,  мог только ‚онюкин. Ћн крутилсЯ кобельком вокруг ее запахов и давно
не одалживалсЯ, получаЯ, когда хотел, свое. ‚ новогоднюю ночь  ѓалка рыскала
счастьЯ, ждала праздника, приставаЯ то к одним, то к другим, но ей  даже  не
наливали. Ћна бы и осталась в ту  ночь одна, но  подвернулсЯ ‚онюкин. ‘воего
вина  у него  не  было,  поэтому  повел  в компанию, знаЯ,  что €горек,  уже
пьЯненький и добренький, стакан ей все же нальет.
     ѓалка-цыганка  пила,  смеЯлась,  веселилась в  обнимку с  ‚онюкиным, но
приглЯдывала за €горьком. ‚онюкин любил подпаивать дружка, чтобы чувствовать
себЯ потом значительней  и сильней. …сли €горек  выпивал в меру,  то  просто
становилсЯ  веселеньким. …сли перебирал, начинал жаловатьсЯ на свою пропащую
жизнь, а под  конец  плакал и жалобно мычал, не выговариваЯ слов. Ќо тронуть
его и тогда было опасно  - он тут же вспыхивал, приходЯ в бешенство. ‚онюкин
подливал ему, €горек мычал, но что-то случилось.
     ѓоворили, тот просто усмехнулсЯ -  и полетел  от удара в снег. „обивать
€горек  не  смог  бы.  ’ут  же  все забыл,  простил.  ‚онюкин  затих,  потом
потихоньку стал усаживать €горька поближе  с ѓалкой - и как будто  шутЯ, длЯ
весельЯ, начал их женить, играЯ в свадебку. €горьку стало весело и хорошо. €
она  смеЯлась, пила теперь  уж с  ним в обнимку, шептала  "мой  цыган", "мой
черныш". Љогда все выпили и  праздник  на горке стал затухать, а  пьЯненькие
разбредались кто куда, ‚онюкин с ѓалкой поволокли €горька в землЯнку - и там
она осталась, а ‚онюкин ушел. ‘ам он потом хвасталсЯ, что устроил их "первую
брачную ночь", желаЯ от €горька благодарности.  Ќо, знаЯ  его,  мы понимали,
что  хотел он сделать  что-то другое. Ќаутро ѓалка-цыганка встречала всех  в
землЯнке как атаманша.  €горек угрюмо молчал, но  почему-то терпел. Ђ стоило
поЯвитьсЯ выпивке и начатьсЯ поминкам по празднику, повторилось, что было.
     Љазалось, что €горек с ѓалкой притворЯютсЯ  влюбленными;  но оба они  и
могли только притворЯтьсЯ, как будто вставлЯЯ вместо чувств протезы... Ћна -
что жалеет, он - что  любит... Ћни притворЯлись, что могут быть счастливыми,
иметь  детей, семью...  “  него  уже был  паспорт,  он отвечал как  взрослый
человек за все перед законом, но ѓалке-цыганке до совершеннолетиЯ оставалось
два года. Ћн  cам же с удивлением и восхищением  говорил, что ѓалка, если бы
захотела,  могла   его  посадить.  €х  бы  расписали,  если  бы  она   вдруг
забеременела,  но  как  было  похоже, это  с ней  почему-то уже и  не  могло
произойти. Ќа словах она "беременела" чуть не каждую неделю, приводЯ €горька
всЯкий  раз  в  торжественный  трепет  и  делаЯ неожиданно  покорным,  когда
чувствовала, что он выходит из подчинениЯ. Ћн  дралсЯ за ее "честное имЯ" на
улицах, но когда сам же ревновал, то нещадно  бил. €горька страшило, что она
его однажды бросит. ѓалке же была страшной мысль уйти от него  - но вела она
себЯ почему-то еще более  бесстыже, как будто бесновалась, чувствуЯ,  что он
уж не отпустит ее от себЯ живой.
     ’ак как водил ее €горек повсюду за  собой или держал без выхода к свету
в землЯнке, то делать это ѓалка могла только там, в этой норе, из которой он
ее не выпускал, приставлЯЯ и нас  к ней  как охрану. Љогда  его не было, она
липла в  землЯнке  к  пацанам.  Ќо  мы пугливо  выбегали наверх и  ждали там
€горька  -  а  при  нем  молчали.  ќто ‚онюкин  в  его  отсутствие  делил  с
ѓалкой-цыганкой "супружеское ложе", которым стал выброшенный кем-то когда-то
диван.  Ќо  и  тогда  все  молчали,  жалеЯ  €горька, да и почему-то ѓалку  с
‚онюкиным.
     €горек стыдилсЯ и не  давал ей делать того, что  хотела,  только тогда,
когда ѓалка, как  бы играЯ с пацанами,  заголЯлась - а дразнила нарочно его,
чтобы  заставить  ревновать и страдать, быть потом избитой, снова орать  про
свою беременность,  послать покорного  и  поглупевшего за  выпивкой, чтобы в
который раз отметить это событие, напоить до  жалобного  плача  и  стонов, а
потом убаюкать, как младенчика, что находилсЯ  в  полной ее власти... Џомню,
однажды напившемусЯ уже до бесчувствиЯ и только жалобно мычащему €горьку она
у всех на глазах со смехом всунула в рот свою обвисшую, как у кормЯщей суки,
бухую грудь - и он, засыпаЯ, начал ее блаженно сосать.
     ѓалка-цыганка хочет споить  €горька... Ћн ведь сам ее крысой называл...
‘корее  бы его в армию забрали,  пока она ничего не сделала... Ђ нам куда...
Џропал €горек... ‚се, пора по домам... •ватит этого... …му и дела больше нет
до нас... ’ак шептались пацаны. Ќо бесприютность, которую чувствовали, снова
и снова гнала почему-то в землЯнку. Њы еще верили,  что придет весна, €горек
вспомнит о реках и плотах, все станет по-прежнему и он поправитсЯ. Ћн никого
не  обижал  и  не  давал  в обиду  другим, но  становилсЯ  все  равнодушней,
обреченный  на что-то плохое.  ’олько и знал, что  твердил сам себе под нос:
приду из армии, работать буду  крановщиком, женюсь на ѓалке... Љогда у них в
землЯнке  были  мир  да любовь, то  из  трубы,  что  выходила  наружу,  чуть
возвышаЯсь  над покатым холмиком земли, валил  густо дым: топили как в бане,
лежали там голые. € другие заходить в землЯнку не смели. ‘тоЯли ждали, когда
высунетсЯ  уже  одетый  €горек  и позовет.  Ќо  могли  не дождатьсЯ. ‘лышали
противные  стоны, доносившиесЯ как будто из-под земли, - а  там, где стоЯли,
чувствовали  под   ногами  мерную  сильную  дрожь.  „окуривали.   Џлевались.
ђасходились  кто  куда,  нужные  только сами  себе,  да  еще  ‚онюкину.  ’от
незаметно  становилсЯ  за  главного...  Џриказывал.  ђешал. ’оже возмущалсЯ,
подзуживал - и нравилсЯ.
     Љак-то уже весной дЯдЯ ”едор нашел на свалке  побитый дырЯвый эстрадный
барабан. Ќа него натЯнули полиэтиленовую кожицу  - и он зазвучал так манЯще,
как если бы не  хватало  только синтезатора с гитарой, чтобы сделатьсЯ сразу
же  знаменитыми.  Ќо  собирать  бутылки  стало  как-то  лень. Џоэтому решили
обойтись  без синтезатора.  Ѓудущей  рок-группе  тут же  придумали название:
"‘валка". Љто-то смог  утащить  из дома гитару.  Ћна дребезжала,  надрывалсЯ
барабан, под этот гвалт, только  и  стараЯсь перекричать, дико вопили  всего
одно  слово: "‘валка! ‘валка!"  ќту  песню записали кое-как на магнитофон  и
трЯсли  заедающую  "ќлектронику",  извлекаЯ  долгожданные  звуки,  слушаЯ  с
восторгом  то  загробное  урчание,  которое  делало  ее,  эту   песню,   еще
таинственней и чудесней.
     —ерез несколько дней мне с трепетом шепнули, что ‚онюкин залез  ночью в
какой-то павильон на  ‚„Ќ• и  унес стереоколонку. Ћ ней даже не мечтали.  Ќо
теперь  она  оказалась  в наших  руках.  …е спрЯтали на  чердаке школы - так
придумал  сделать ‚онюкин, опасаЯсь, что €горек заставит от нее  избавитьсЯ,
как только узнает о  краже. ‚ сумерках по пожарной лестнице  Я тоже забралсЯ
на  крышу пЯтиэтажного зданиЯ, потом проник  на чердак - и  увидел ее... Ћна
была огромных размеров,  новенькаЯ,  с иностранными  буквами  на  корпусе  -
наверное, концертнаЯ.  Џрошла неделЯ. •оть был уговор надолго забыть  о том,
что прЯтали  на  чердаке школы, каждый день, не в  силах утерпеть, мы лазали
воровато  на  чердак, чтобы  полюбоватьсЯ своей добычей и  на  всЯкий случай
перепрЯтать. Ќо взЯла  с поличным на пожарке директор школы  Ђлла  Џавловна:
думала разогнать курЯк за школой, а наткнулась  на  нас. •ватило часа, чтобы
мы  сознались, зачем  лазали на  крышу  и  что прЯчем  на  чердаке.  Љолонка
оказалась  теперь  в кабинете  директора школы. ’олько мы не смогли сказать,
что не воровали ее сами, и назвать того, кто же это сделал: назвать ‚онюкина
- значило стать "крысой", совершить предательство, навсегда опозорить себЯ.
     Ђлла  Џавловна  обрела  равнодушный  к нашим судьбам и беспощадный вид.
‘казала: "‡автра сообщу в милицию".
     Њы чувствовали себЯ героЯми, думаЯ, что не  сознались  в главном, и  не
понимаЯ, что  главное  уже известно и если  не ‚онюкина, так  нас  осудЯт за
воровство,  когда Ђлла Џавловна  сообщит  об этом в  милицию. “же с какой-то
детской наивностью верилось, что нас ни в чем не обвинЯт. ЏоверЯт, что мы ее
просто  нашли, а если что-то произойдет  и  все же установЯт факт  кражи, то
‚онюкин  обЯзательно сам же  сознаетсЯ, ведь это  сделал он, а не кто-то  из
нас.
     "џ ничего не видел, понЯли? Ћни не докажут... ѓоворите, что нашли... Ќа
свалке..."  -  шипел  перепуганный  ‚онюкин,  когда  узнал  обо  всем.   ќто
происходило уже в землЯнке,  где  мы  собрались как  будто в  последний раз.
€горек, помертвевший от пьЯнства, валЯлсЯ на диване. Ћн то начинал судорожно
говорить  вслух, то затихал... Ћн  говорил, что нам  надо бежать... ‘нарЯжал
куда-то  на ‘евер. Ѓросил тут же клич, чтобы  нам отдавали  деньги,  какие у
кого есть...  Ќо  казалось,  это  он  зачем-то  запугивал  нас, чтобы  стало
страшно, - или просто бредил.
     ‘ утра €горек  встречал нас одиноко у школы: проводил на  уроки и  ждал
еще до  полуднЯ, сидЯ несколько  часов на  приступке,  похожий  на  сильного
зверЯ,  которому  тЯжко  даже  двинутьсЯ  из-за  какой-то  глубокой  раны...
‡акончились  уроки.  Њы  тЯгостно  вышли  -   его   многочасовое  бездвижное
пребывание у школы нас уже страшило.  Ћн сказал: "Џошли...  —то ни услышите,
молчите. € своих чтобы, это... не выдавать".
     Ђлла Џавловна нас не ждала, а €горька встретила так  живо да напористо,
будто сразу понЯла, зачем он  поЯвилсЯ  и  что  задумал: "‘лушать  ничего не
буду. €ди вон!"  €горек  переборол невольную робость и молча  стоЯл напротив
нее, всем видом даваЯ понЯть, что никуда не уйдет. Ћна сдалась - даже что-то
немощное,  дрЯблое проЯвилось в ее лице. "Љолонку Я  с выставки украл. Џотом
сказал, чтобы спрЯтали на чердаке школы. Ђ что краденаЯ - они не знали, Я им
не сказал. ‚се. ’еперь звоните ментам". Џроговорив  это  вызывающе спокойно,
он замолчал, но директор школы тоже молчала и уже сама с какой-то непонЯтной
робостью глЯдела на своего бывшего ученика.
     "‡воните ментам!" - не вытерпел молчаниЯ €горек.
     "€ позвоню,  позвоню...  Џусть  приедут... Џусть  узнают,  чьи  же  там
отпечатки пальцев!"  - заголосила возмущенно  и  вдруг умолкла, понимаЯ, что
произойдет... "Ќе  смей!" -  крикнула  порывисто, испуганно. Ќо было поздно.
€горек, как  по ее же  приказу, будто  еще и боЯсь, что  не успеет, бросилсЯ
оставлЯть   свои  "отпечатки",  хлопаЯ   по   корпусу   огромной  концертной
стереоколонки...  Ђ через несколько минут, взЯв себЯ в руки, директор  школы
сердито кивнула  на главную  улику  преступлениЯ: "ќто останетсЯ в школе.  “
менЯ".
     Њы вышли на свободу. ‘тали смеЯтьсЯ, радуЯсь, как все легко нам сошло с
рук. ‚се мы думали  одно и  то же: Ђлла Џавловна сделала даже очень выгодное
приобретение  длЯ  школы,  а концертнаЯ  колонка,  которую  никто  бы  и  не
догадалсЯ в ее стенах искать, наверное, окажетсЯ теперь в актовом зале, хотЯ
могла бы достатьсЯ не школе, а нам, если бы не глупаЯ случайность... €горек,
шедший  впереди,  вдруг  развернулсЯ - и мы  успели  увидеть только  ужасную
нечеловеческую гримасу на его лице. Љак будто заключаЯ в объЯтиЯ, он ринулсЯ
на  нас  и  начал  избивать  всех троих  так  быстро,  что  мы  не  успевали
продохнуть, барахтаЯсь под его ударами. Ћн  расправилсЯ с нами  в  несколько
мгновений, а пока мы ползали по асфальту, исчез.
     Ќа  месте землЯнки каждый потом находил черную обугленную  Яму. Ћна еще
дымилась. Ќикого  не  было кругом. ’олько  бродили чуть  в  стороне голодные
собаки - и не пугались, потому что давно уж знали, привыкли, а в тесном небе
над  свалкой галдело,  как и всегда, воронье.  Љазалось, больше  некуда было
идти. Ќо Я все же очнулсЯ и куда-то побрел.