‚ладимир ћровицкий. Џулковский меридиан

Ћцените этот текст:
‚ладимир ћровицкий. Џулковский меридиан

---------------------------------------------------------------
 © Copyright ‚ладимир ћровицкий
 Email: volo99@mail.ru
 WWW: http://www.chat.ru/~yurovitsky/
 Date: 20 Sep 1999
---------------------------------------------------------------

     рассказ

     џ  беру  ее в  руки. ’оненькаЯ книжица. ‘ераЯ обложка, малый  карманный
формат. Џальцы плотно  сжимают ее и передвигаютсЯ по обложке, как у слепого,
пытающегосЯ вылепить  в  своем пустом взоре  незнакомый, но  важный длЯ  его
существованиЯ  предмет. €  Я пытаюсь нащупать  следы  прошлых прикосновений,
остатки пальцев и вниманиЯ людей,  временнаЯ линиЯ жизни которых свивались и
пересекались с пространственной линией созданиЯ, существованиЯ и пользованиЯ
этой книгой, но обложка слишком гладкаЯ, слишком глЯнцеваЯ, и она не оживает
под  пальцами,  как  будто  с  ее скользкой  поверхности  стекли и  исчезли,
растворившись во времени,  все следы прошлого, и мне представилось, что будь
у  нее более шероховатаЯ  поверхность, легче было  бы оживить людей, которые
держали ее  в  руках,  листали  и  сокричали  вместе  с автором,  неровности
удержали бы больше следов, в шероховатостЯх  обЯзательно осталась бы тЯжелаЯ
фракциЯ  человеческих  чувств:,  но,  к сожалению,  она слишком  скользкаЯ и
молчит  под пальцами.  Ђ ведь ее,  наверное, многие  читали тогда, и многие,
наверное, остались  там, откуда ты ушел,  но  другим не удалось уйти, потому
что у  них не было  тех прав, что  были  у тебЯ, и они остались,  боролись с
осаждавшим врагом и боролись за свою жизнь, и длЯ них писалась эта книга,  и
они читали ее, и остались навсегда там, откуда ты ушел за два часа до своего
конца, а  у  них не  было  прав перед  самими  собой,  перед  городом, перед
ђоссией.
     Њаленький мальчик идет по мертвому блокадному ‹енинграду. Људа идет он?
Ћн не знает. —увство голода, как окостеневший стон стоит в каждой клетке его
тела и гонит его вперед и вперед по таким тихим и безлюдным улицам.  ђежущаЯ
тишина.  Ќо она хранит в  себе готовность  каждую минуту взорватьсЯ коротким
артобстрелом. €  затем снова надвинетсЯ  гнетущаЯ  все заполнЯющаЯ тишина: Ћ
чем думает маленький мальчик, идущий по мертвому городу, какие мысли стоЯт в
открытых зрачках его глаз?:
     Њожет быть он видит вереницу трамваев, застывших в переулке и на изгибе
путей,  и  вокруг  вагонов  девственное  пылевое  пространство,  на  котором
обЯзательно запечатлелсЯ бы след,  но следов нет и не видно, что  они умерли
давно,  и давно стоЯт здесь, только тревожа воспоминаниЯ о веселом  звоне на
поворотах,  набитой толпе, свисающей с подножек, о  запретной мечте  далеких
времен - прокатитьсЯ на колбасе:
     Ђ может быть пред ним стоит плотно засевшаЯ в окончаниЯх памЯти картина
прохладного предбанника, и  он сидит  уже чистенький и  влажно-прохладный, и
перед  ним стоит мама, маленькаЯ и  молодаЯ и тоже звонко-чистаЯ, с  длинным
потоком неуложенных  волос и наливает ему лимонад,  и  лимонад щиплет небо и
дает такую приЯтную отрыжку, и этот запах лимонада, его вкус, памЯть об этой
бутылке будут всплывать всегда при воспоминании о прошлой, такой  хорошей  и
такой светлой довоенной  жизни: Ђ мама придерживает стакан и щекочет его,  и
ему самому так и  хочетсЯ обхватить и обнЯть  свою молодую мамочку,  которой
никто  не верил, что он  ее сын - такой она была  маленькой и  молодой, и ей
говорили - какой у нее хорошенький братик:
     €ли  может финский залив и  палубу парохода, и  он в беличьей  шубке, и
рЯдом опЯть мама, и от катера отходЯт  волны, и он провожает взглЯдом каждую
оторвавшуюсЯ  от кормы волну, и они идут одна за другой, и бурлЯт сначала. Ђ
затем успокаиваютсЯ,  расходитсЯ  все дальше и дальше. €  он бросает  одну и
начинает смотреть  на новую, и все  это  заключено в купол серого  облачного
неба, и все равно такого Яркого в памЯти, потому  что это довоенное  небо, и
оно  еще  не освещалось  скрещениЯми прожекторов  и не  заслонЯлось  пухлыми
тушами аэростатов. € мама говорит ему - ‚овочка, пойдем вниз, здесь холодно,
но он отталкивает ее в грудь, ему не хочетсЯ уходить, ему нравитьсЯ здесь, и
ему весело от сырого  морского воздуха, заполнЯющего дыхание, и он не желает
понЯть волнениЯ мамочки,  что он простудитсЯ,  и схватит  ангину,  а  у него
такие слабые гланды:
     €ли  это  красные,  ослепительно  красные  флаги  над  облитым  солнцем
проспектом. € дома украшены  портретами людей тоже в Ярких красных рамках, и
он спрашивает  маму,  что это  за  дЯди, и  она отвечает,  что  это дЯди  из
правительства, и она перечислЯет ему одного дЯдю за другим, показываЯ каждый
раз на портрет,  но он только запомнил,  что  там был дЯдЯ маршал ’имошенко,
весь  перевЯзанный ремнЯми и  с красивыми  орденами на груди, и  он спросил,
почему  у дЯди  столько  орденов, и мама  сказала,  что  он  получил  их  за
храбрость, он много белЯков порубил, и белЯки бежали от него,  но он догонЯл
их, и теперь всех белЯков порубили, и у них теперь нет буржуев, и потому они
получили такую хорошую квартиру на бельэтаже на Њоховой:
     Њаленький мальчик идет по мертвому блокадному ‹енинграду.

     џ бережно перекладываю обложку. ’итульный лист

     ‚…ђЂ €ЌЃ…ђ
     Џ“‹ЉЋ‚‘Љ€‰ Њ…ђ€„€ЂЌ
     ЏЋќЊЂ

     ‚ самом низу:
     Ћѓ€‡
     1942
     ѓосударственное издательство
     "•удожественной литературы"
     ‹енинград

     џ смотрю на  это страшное сочетание - 1942 и ‹енинград, взЯвшее в рамку
•удожественной литературы.  †утко и непонЯтно, как вообще могла существовать
жизнь  в  реальных  условиЯх блокадного ‹енинграда, в  условиЯх,  никогда  -
никогда  прежде не случавшихсЯ, не бывавших в истории, и дай -  кто ты там -
бог, мыслитель, вождь, человек, народ  - чтобы никогда  -  никогда  такое не
повторилось:  Ќо  люди  жили:  €  свидетельство  этому у  тебЯ на  руках:  €
существовало   издательство   "•удожественной   литературы":   ќто   кажетсЯ
фантастическим,  но  это было, было. €здавались книги,  сочинЯлись  поэмы  и
симфонии, "‚еселаЯ вдова" дрыгала своими опухшими от водЯнки ногами: Љак все
это вместить?.. Љак сочетать?.. Љак осознать?..  ‡начит так велика страсть к
творчеству,  что она  способна заглушить  все  страданьЯ  голода  и смертной
стужи:  и наполнить человека такой  силой:  € когда  ты услышишь разговоры о
том, что нет условий длЯ творчества -  вспомни блокадный  ‹енинград: € когда
будет трудно  самому - возьми в руки  эту книгу:  —то думали эти люди поверх
постоЯнной мысли о еде и тепле? —то они читали? ќти  стихи?  €ли  может быть
этой картине  знакомых  и сущих в них страданиЯх  они предпочитали блестЯщие
похождениЯ  беспечного  гасконца  или такие далекие, как  из  другого  мира,
горести  и  радости  неверной  жены  Љаренина?.. —еловек  умирал:  €скусство
продолжало  жить, и  оно,  наверное,  умерло бы лишь с  последним человеком:
ЉакаЯ все-таки это великаЯ сила: „о самого конца человек не может расстатьсЯ
с  ним:  ’ак   может  именно  оно  и  создало   человека?  Њожет   быть  наш
обезьЯноподобный предок превратилсЯ  в  человека  не  тогда, когда он взЯл в
руки  камень, а тогда, когда в первый  раз  запел,  первый раз нарисовал  на
скале силуэт бизона, когда первый раз начал прыгать не от боли, а от радости
и закружилсЯ в полете человеческого танца, когда первый раз сочинил сказку и
бога?..  Њожет  быть именно сила искусства вырвала его из царства животного,
прошла с ним через всю его историю, и он способен с ней расстатьсЯ не иначе,
как утерЯв свое человеческое качество, что стоЯли за Џулковскими высотами, в
–арском селе:
     :€ли он вспомнил сейчас зловещий отблеск горЯщих Ѓадаевских  складов, и
мама,  уже бледнаЯ и  похудевшаЯ,  но  все -  равно  полнаЯ  из-за  большого
количества намотанной на нее одежды, принесла  откуда-то целую сумку  земли,
смешанной  с  плавленым   сахаром.  Њама,  бабушка   и   он   сидели   возле
ржаво-коричневой буржуйки, и  на ней тазик,  и  в тазике булькает коричневаЯ
масса, и запах ее щекочет ноздри предстоЯщим наслаждением. Ћн сидит в той же
беличьей шубке, уже  изрЯдно  облезшей, и  в  валенках,  и  все -  равно ему
хотелось  бы залезть в топку печки, где горЯт, превращаЯсь в нестойкое тепло
платЯной шкаф, книги и детскаЯ  кроватка, и запах жженки навсегда свЯзалсЯ с
запахом  блокады,  как  вкус  столЯрного  клеЯ,  который  приносила  мама  в
полупрозрачных коричневых плитках, превратилсЯ, во вкус блокады:
     €ли  ему  представилась   сейчас   длиннаЯ  никелированнаЯ  кровать   с
блестЯщими  шариками  на спинке,  на которой лежит  его бабушка,  и  кровать
отражаетсЯ в зеркале,  и  там же  отражаетсЯ часть  паркетного пола  и синий
холодный  воздух пустой квартиры. €  он  один, и он не может понЯть, как это
так, ведь  всегда возле него  крутилось  столько  народу  -  мама,  бабушка,
дедушка, тетЯ ’анЯ, тетЯ ‚ера, десЯтилетнЯЯ тетка ѓалЯ, которую он так любил
таскать  за  косы: пред ними  он  разыгрывал свои капризы, требовал  конфет,
игрушек, а сейчас он один, и только неподвижное тело бабушки, отражающеесЯ в
зеркале, свЯзывает его с прошлой, совсем другой - Яркой  и прыгучей  жизнью.
…му страшно. Ћн плачет и зовет маму и бабушку, но  никто не отзываетсЯ, и он
не понимает, почему даже бабушка ему не отвечает, но догадываетсЯ, что с ней
произошло что-то ужасное и навсегда:
     Ђ теперь мальчик идет по мертвому блокадному ‹енинграду, и он не знает,
куда идет, что может его ожидать, лишь  страх одиночества и голод гонЯет его
вперед и вперед, и он идет, еле переставлЯЯ опухшие от голода ноги, и каждый
шаг  может оказатьсЯ его последним шагом, и число  тех, кто уже сделал  этот
последний шаг увеличитьсЯ на одну маленькую единицу:
     џ тщательно осматриваю  книгу, потому что  каждый знак, каждый символ в
ней  наполнены  особым  смыслом, и  сквозь них  пытаюсь  разглЯдеть людей  и
историю. Ќа обороте титульного листа в самом центре выходные данные.

     Ћтветственный редактор
     Ѓ.Џапковский
     Џодписан к печати 20/XII-1942г.
     Њ10834. ’ираж 10000
     Ђвт.л.2.Џеч.л. 1,5-1/32
     ‹’ “Ќ-1
     ‡ак.3117

     ‚се как  положено в  любой  книге.  € редактор, и  времЯ  подписаниЯ  к
печати, и  другие  полагающиесЯ  таинственные  знаки.  џ  смотрю  на обычный
канцелЯрский штампик,  прочитываю  его  еще  раз.  ‚се, как обычно: ‚се, как
обычно: ‚се, как: Џостой!  „а ведь написать и издать в ведь умирающем городе
книгу -  Явление  никак не относитсЯ к разрЯду  обыкновенных,  длЯ  этого не
найдено в человеческом Языке другого  слова, как подвиг  - но  те,  кто  его
совершают, очевидно, хотЯт  и желают считать,  что делают  обычное дело  - и
удостоверЯют   это   самым   обычным   штампиком.  "Ћтветственный   редактор
Ѓ.Џапковский". Љто он? —то с ним? ‚ыжил  ли он,  или прах  смешан  с  прахом
многих тысЯч на Џискаревском кладбище? ЉакаЯ степень  дистрофии у него была,
когда он редактировал  книгу?: ’ысЯчи  вопросов, .. но обо  всем  этом книга
молчит,  только  бесстрастное,  положенное  по  циркулЯру  -  "Ћтветственный
редактор   Ѓ.Џапковский".   Љакое   странное   несоответствие   необычности,
неверности происходЯщего с привычным шаблоном: џ пытаюсь совместить страшную
дату 20/•11-1942г. с таким привычным штампом:  ‹юди,  совершающие нечто выше
всех представлений о пределе человеческих  сил,  в то же времЯ помнЯт и  так
тщательно  соблюдают конструкции  и  предписаниЯ, составленные длЯ  каких-то
совершенно,  абсолютно  других  времен и условий: џ лихорадочно перелистываю
книгу, пытаюсь обнаружить хоть следы необычности - но тщетно. Ќичего,  кроме
сочетаниЯ времени с  географией не напоминает об условиЯх  изданиЯ, -  самаЯ
рЯдоваЯ  книга: џ откладываю книгу: „умаю о них:  Џытаюсь мысленно прогрызть
канал во временной стене, разделЯющей  нас: ‚олна холодного озноба  проходит
по  телу, как  будто погрузилсЯ в  помещение  типографии,  где замерзшие  от
холода,  замотанные в трЯпки люди набирают  и складывают экземплЯры книги, и
над всем стоит сизаЯ  атмосфера голода и  льда. ‹ед - машины, лед - пол, лед
даже бумага:  Ќо  машины работают, и  люди медленными  движениЯми снимают  и
снимают  со станка  экземплЯр за экземплЯром,  все десЯть тысЯч,  и в каждом
частица  дистрофического тела ‚еры  €нбер, Ѓ.Џапковского,  многочисленных  и
незнакомых корректоров, метрапанжей, наборщиков, брошюровщиков:
     :Њаленький мальчик  сидит в комнате. "Њальчик, как тебЯ звать? Њальчик,
где твоЯ мама?" Ћн молчит. “ него нет сил говорить. Џеред ним женщина. Џозже
он часто пыталсЯ вспомнить  облик  этой женщины,  котораЯ остановила  его за
несколько шагов:- но не мог. Ћн видел только горбушку черного хлеба, которую
она подала ему.  …сли бы ему показали все продукцию пекарен  ‹енинграда - он
бы узнал ее, ту горбушку с гладко-пузыристой верхней поверхностью, с пологим
закруглением корочки и острыми ребрышками  выдавленного  теста на углах - ту
горбушку,  котораЯ  дала ему жизнь.  Ђ  ту  женщину  он  не запомнил: ’олько
комната, в комнате женщина, и горбушка, заслонившаЯ все, да еще  томительное
ощущение в теле, будто  из всех клеток прорвалсЯ засевший в них голод и стал
выходить  наружу, когда он съел  ее, заслонившись руками и локтЯми, чтобы не
просыпалась ни одна крошка:
     ‹енинградский  детский  дом.  ‘ерые стены.  ‘ерый  пол.  ‘ерый  мрачный
воздух. € десЯтки детей - дистрофиков. Ћни ползают  по полу среди  множества
разбросанных Ярких  - но все - равно серых  игрушек.  Љак будто мир снЯли на
черно-серую  ленту. € посредине  большой конь-качалка. Ќо на  него ни у кого
нет сил  залезть. Љартина множества детей, но она беззвучна, множество детей
и не звука в памЯти:
     „линные  мостки, ведущие  в глубь  ‹адожского  озера. Џо ним идет кучка
детей. Ћни  держат друг  дружку  за  руки. ‚переди воспитательница.  Ќо  она
останетсЯ,  она  не  перейдет на  другой берег,  она  останетсЯ здесь, чтобы
собирать детей, вдыхать в  них хотЯ  бы полужизнь, и переправлЯть  на другой
берег. Ћзеро по одну сторону завалено обломками и  обгоревшими  остовами. Џо
другую - вода чистаЯ, прозрачнаЯ и холоднаЯ. Ћни долго и тихо идут туда, где
стоЯт два парохода. Ћдин длЯ детей, другой длЯ раненых. ‚ пути один  из этих
пароходов погибнет. Ђ во времЯ налета дети будут валЯтьсЯ в трюмах, их будет
рвать  и мутить от спертого  воздуха и от  качки. ‚нутри трюма хорошо слышны
разрывы  падающих  в  воду  бомб,  и  корабль  вздрагивает,  и слышен  рокот
пулеметов, но дети не испытывают страха, длЯ страха необходимы силы, а их не
было, те, что оставила дистрофиЯ, съела духота и качка. € люди Ѓольшой ‡емли
бережно принимали легкие тела маленьких людей Њалой земли...
     Ђ затем был  долгий путь на восток через всю ђоссию, “рал и  ‘ибирь. Ћт
хорошего питаниЯ дети совершенно лишались сил, и  лежали на полках,  и почти
не поднимались, и  он  запомнил,  как его  лучший друг  ‹енька, с которым он
проведет  много  лет вместе  в  одном  детдоме, какал  в  ладошку  и плакал,
показываЯ руку нЯнечке, потому что он не мог даже дойти до туалета,
     Ђ колеса  стучали,  стучали,  все дальше  увозЯ мальчика  от дома,  где
лежала мертваЯ  бабушка, от  женщины, котораЯ спасла его краюшкой хлеба,  от
детдома в ‹енинграде...
     џ  читаю  книгу, ‚нутренний жест  подчеркивает каждое  слово,  и  слова
вытЯгиваютсЯ из строк поэмы, и затоплЯют мозг свинцом зажигающей ненависти.

     “ нас теперь только одно лишь чувство - Њесть.
     Ќо мы иначе понимаем это;
     Њы отошли от ветхого завета,
     ѓде смерть за смерть. Ќам даже трудно счесть...
     ‘ лица земли их будет сотни стертых
     ‚рагов - за каждого из наших мертвых.

     Ќенависть. Љакое  страшное слово... Ќо может именно  в этом слове лежит
загадка победы... “ тех, что перли на страну в жаркий июнь сорок первого, не
было и не могло быть ненависти - легкие победы и пропаганда распалили на них
злобу - дикую, животную, волчью - но  это не то. ќто не ненависть.  €  злоба
бессильна против  ненависти. „есЯтикратно, тысЯчекратно  усиленнаЯ  танками,
самолетами, шнапсом и полевыми борделЯми  -  Ѓессильна.  ’е, что шли и перли
уже  не  были  людьми, и  поэтому  им было  недоступно  чувство ненависти  -
человеческой ненависти.  ‹ишь  животное чувство злобы. €  ненависть окружила
ѓород  броней, о  которую разбилась всЯ звериннаЯ  злоба осаждавшего  врага,
ненаисть вела перо несмотрЯ на...
     ‚ ушах все времЯ словно щебет птичий,
     Љак будто ропот льющейсЯ воды;
     Ћт слабости. ‚едь голод. Ќет еды.
     Љоторый час? Ќе знаю. †алко спички,
     —тобы взглЯнуть. џ с вечера легла,
     € длитьсЯ ночь без света и тепла.
     € давала ‚еру:
     Њы здесь, откуда озарит навечно
     ‡везда, с ее сиЯньем пЯтигранным,
     ‚се триста шестьдесЯт меридианов.
     ЌатЯнутые на земную деку,
     Ћни, как струны лиры, запоют
     ‘огласную осанну —еловеку.
     ЏрославЯт ђазум, ’ворчество и ’руд.
     € пальмоваЯ ветвь, эмблема мира,
     Џриосенит рокочущую лиру.
     9 маЯ 1945 года. ‘ красными флагами колонна ‘пециального ‹енинградского
детского  дома  идет  по улице  большого  сибирского  села.  Њальчик  идет в
середине колонны. ‘олнечный  день. ЏроглЯнувшие ласточки.  € радость. —то-то
большое давЯщее  скинуто с сердца  и оно насквозь пронизано легким  весенним
ветерком, и ожиданием  хорошего, нового, что будет  так  похоже на то  Яркое
довоенное - мама и ‹енинград - постоЯнным воспоминанием о которых он жил эти
годы...
     ‚о дворе детдома стоЯт грузовые машины. ЋтправлЯетсЯ в ‹енинград перваЯ
очередь ребЯт, у которых нашлись родители. ‘частливчики крутЯтсЯ возле машин
в новеньких костюмчиках;  ‚нешним кольцом  стоЯт  те,  кто  не попал  в  эту
очередь. ‘ухаЯ  обида стоит в  их  глазах, слезы падают в  их  глазах, слезы
падают  куда-то  внутрь,   вглубь,   сжимаЯ   готовые   прорватьсЯ  рыданиЯ.
‚оспитательницы утешают,  говорЯ, что  они поедут во вторую очередь, что и у
них  найдутсЯ родители,  и  они  еще увидЯт свой ‹енинград. Њальчик  был  во
внешнем кольце...
     Ђ потом была  втораЯ и третьЯ очередь, и  он все также стоЯл во внешнем
кольце, и душевные мученьЯ тех лет оставили резкий рубец в его памЯти. Џотом
уезжали по  одиночке, памЯть о ‹енинграде отодвигалась все  дальше и дальше,
но он  все продолжал  верить, что  найдетсЯ и его мама. но об своей  вере он
никому уже не рассказывал....
     —ерез восемь лет после войны он стоЯл с непонЯтно растерЯнным и щемЯщим
чувством пред плакавшей и обнимавшей его женщиной и шептал: "Њама"...
     ЏоследнЯЯ строчка: "октЯбрь 1941 г.  -  декабрь 1942 г.". џ  захлопываю
этот кусок блокадного ‹енинграда, кусок его борьбы и страданий. ‘тавлю ее на
полку.  Ќа  Џискаревском  кладбище  на  братской могиле стоит  женщина,  как
памЯтник  людЯм, погибшим во  времЯ  блокады.  Ђ у менЯ  на полке стоит тоже
маленький монумент - тем, кто создал, и тем, кто хранил и читал  эту книгу в
те страшные годы - книга

     ‚…ђЂ €ЌЃ…ђ
     Џ“‹ЉЋ‚‘Љ€‰ Њ…ђ€„€ЂЌ
     1942
     ‹енинград

     €  внезапно Я начинаю ощущать и  себЯ  самого памЯтником тем,  кто спас
тебЯ,  когда  маленький  мальчик  шел  по мертвому блокадному  ‹енинграду, и
несколько шагов  отделЯло его от тех, кто покоитсЯ  ныне в братских  могилах
его родного города. €  Я и все мы -  люди -  памЯтники, и во всех нас звенит
чужаЯ бронза, бронза тех, кто был рЯдом с нами и в 1941, и в 1942, и в 1943,
и в 1944,  и в 1945,  и отделен от  нас  границей небытиЯ 1968.  € наверное,
все-таки  не ради  нашей  всеобщей смерти даже в  1970  или  в  1980, или  в
каком-то другом году отдали  свои жизни,  а ради нашей общей  жизни, котораЯ
должна   свободно  идти   вперед,  размываЯсь  в  тумане  будущих   веков  и
тысЯчелетий.

     Њосква

---------------------------------------------------------------
 Ћбсуждение  этого  рассказа
Last-modified: Fri, 01 Oct 1999 10:19:46 GMT
Ћцените этот текст: