i</u>йся ко
вс<u>e</u>мъ вообще литературнымъ произведен<u>i</u>ямъ.-- Или еще у него какой-то
строитель, а? Башню они тамъ вс<u>e</u>, кажется, строятъ... Правда, башню, Семенъ
Серг<u>e</u>евичъ?
-- Серг<u>e</u>й Серг<u>e</u>евичъ,-- посп<u>e</u>шно поправилъ хозяинъ. Березинъ, ничего не
отв<u>e</u>тивъ, съ раздраженнымъ видомъ вышелъ изъ комнаты. Нещеретовъ весело
гляд<u>e</u>лъ ему всл<u>e</u>дъ.
-- Люблю актеровъ, смерть! -- сказалъ онъ.
-- Говорятъ, Аркад<u>i</u>й Николаевичъ, что вы хотите основать свой театръ?
-- спросилъ почтительно Фоминъ.-- Поговариваютъ также о газет<u>e</u>. Много вообще
поговариваютъ.
-- Вилами на вод<u>e</u> все писано.
-- Вы тоже въ н<u>e</u>которомъ род<u>e</u> строитель Сольнесъ.
-- Федотъ, да не тотъ: Аркад<u>i</u>й Николаевичъ не башню... Знаете, Аркад<u>i</u>й
Николаевичъ, кто отъ васъ безъ ума? -- вм<u>e</u>шался съ улыбкой Кременецк<u>i</u>й.--
Очень красивая дама... Не знаете? Елена Федоровна Фишеръ. Наша съ Николаемъ
Петровичемъ добрая знакомая...
-- Та, съ которой я у васъ об<u>e</u>далъ? -- спросилъ Нещеретовъ съ
интересомъ, н<u>e</u>сколько неожиданнымъ для Семена Исидоровича.-- Д<u>e</u>йствительно,
интересная дама... Что же ея д<u>e</u>ло?
-- Это у Николая Петровича надо узнать.
Яценко неопред<u>e</u>ленно развелъ руками.
-- Александръ Михайловичъ, что такое собственно этотъ ядъ, которымъ
отравленъ Фишеръ? спросилъ Брауна Кременецк<u>i</u>й. {277}
-- Почемъ мн<u>e</u> знать? Вы спросите у того аптекаря, который производилъ
экспертизу.
-- Ну, онъ не аптекарь,-- сказалъ Кременецк<u>i</u>й.-- Это химикъ-фармацевтъ
губернскаго правлен<u>i</u>я.
-- Вотъ у химика-фармацевта губернскаго правлен<u>i</u>я и надо спросить.
"И объ этомъ тогда на вечер<u>e</u> говорили", опять подумалъ Витя.
-- Александръ Михайловичъ, кажется, не очень высокаго мн<u>e</u>н<u>i</u>я о нашей
экспертиз<u>e</u>,-- сказалъ Яценко.
-- Хвалить ее д<u>e</u>йствительно не за что,-- р<u>e</u>зко отв<u>e</u>тилъ Браунъ.
Разговоры въ кабинет<u>e</u> стихли.
-- Вы им<u>e</u>ете основан<u>i</u>я сомн<u>e</u>ваться въ выводахъ экспертизы? -- спросилъ
Кременецк<u>i</u>й.
-- Я очень мало о ней знаю, но чрезм<u>e</u>рная опред<u>e</u>ленность въ р<u>e</u>шен<u>i</u>и
вопросовъ, по меньшей м<u>e</u>р<u>e</u> темныхъ, естественно должна вызывать сомн<u>e</u>н<u>i</u>е...
Да и все такъ называемое научное сл<u>e</u>дств<u>i</u>е!.. Знаете, какъ д<u>e</u>ти рисуютъ:
начнетъ рисовать наудачу головку, вышло немного похоже на тетю Маню,-- онъ и
продолжаетъ тетю Маню.
-- Насколько я могу понять, вы вообще плохо в<u>e</u>рите въ
судебно-медицинское изсл<u>e</u>дован<u>i</u>е,-- зам<u>e</u>тилъ сухо Яценко: тонъ Брауна
начиналъ его раздражать.-- Однако, на основан<u>i</u>и такой же экспертизы людей
ежедневно отправляютъ въ нашей отсталой стран<u>e</u> на каторгу, а на запад<u>e</u> и на
эшафотъ.
-- Я и думаю, что процентъ невинно осужденныхъ среди этихъ людей
довольно значителенъ, особенно среди т<u>e</u>хъ, кого осуждаютъ на основан<u>i</u>и
разныхъ посл<u>e</u>днихъ словъ науки. {278}
-- Да это ужасно! -- сказала съ искреннимъ возмущен<u>i</u>емъ Наталья
Михайловна. Вс<u>e</u> на нее оглянулись.
-- Позвольте, значитъ вообще никогда нельзя установить правду? --
спросилъ Горенск<u>i</u>й.
-- Зач<u>e</u>мъ же вообще и никогда? Очень часто можно, но далеко не
всегда... Я не знаю толкомъ, -- продолжалъ Браунъ,-- отъ какой бол<u>e</u>зни умеръ
мой отецъ, хотя его лечили св<u>e</u>точи науки, не чета химику-фармацевту
губернскаго правлен<u>i</u>я. Я не знаю, отчего покончилъ съ собой мой братъ, хотя
вся его жизнь протекла у меня на глазахъ. Мы не знаемъ полной правды ни объ
одномъ почти историческомъ событ<u>i</u>и, хотя свид<u>e</u>телями и участниками каждаго
были сотни заслуживающихъ дов<u>e</u>р<u>i</u>я людей,-- в<u>e</u>дь выводы разныхъ историковъ
часто исключаютъ совершенно другъ друга. Но вотъ въ уголовномъ суд<u>e</u> вы
уб<u>e</u>ждены, что постоянно все узнаете до конца, да еще вс<u>e</u>мъ предписываете,
какъ во Франц<u>i</u>и, говорить "правду, всю правду и только правду". А они, и
виновные, и невиновные, обычно не могутъ не лгать, потому что вся ихъ жизнь
выворачивается на изнанку, на пот<u>e</u>ху публик<u>e</u>.
-- Не могу съ вами согласиться,-- сказалъ Яценко.-- Порядочному
челов<u>e</u>ку скрывать нечего и онъ на суд<u>e</u>, подъ присягой, лгать не станетъ.
-- Однако, въ самомъ д<u>e</u>л<u>e</u> было бы ужасно предположить, что на эшафотъ и
на каторгу часто посылаютъ ни въ чемъ неповинныхъ людей! -- воскликнулъ
Горенск<u>i</u>й.
-- Я это отрицаю категорически,-- сказалъ, слегка бл<u>e</u>дн<u>e</u>я, Николай
Петровичъ -- Судебныя ошибки составляютъ самое р<u>e</u>дкое исключен<u>i</u>е. Ихъ
процентъ совершенно ничтоженъ.
-- Для того, кто невинно осужденъ, есть полныхъ сто процентовъ судебной
ошибки,-- отв<u>e</u>тилъ {279} Браунъ.-- Но я, кром<u>e</u> того, позволяю себ<u>e</u> думать,
что ничтоженъ процентъ не судебныхъ ошибокъ, а лишь т<u>e</u>хъ изъ нихъ, который
рано или поздно раскрываются. У людей, сосланныхъ въ Гв<u>i</u>ану или въ Сибирь,
остается не такъ много способовъ доказать свою невиновность.
-- А у казненныхъ т<u>e</u>мъ паче,-- подхватилъ Нещеретовъ.
-- На м<u>e</u>ст<u>e</u> служителей правосуд<u>i</u>я я скор<u>e</u>е ут<u>e</u>шался бы другимъ,--
продолжалъ съ усм<u>e</u>шкой Браунъ, обращаясь къ Николаю Петровичу. -- Конечно,
очень мног<u>i</u>е порядочные люди, случалось, подходили вплотную къ преступлен<u>i</u>ю.
Однако на скамью подсудимыхъ въ уголовномъ суд<u>e</u> въ громадномъ большинств<u>e</u>
случаевъ попадаютъ все же люди весьма невысокаго моральнаго уровня.
Преступлен<u>i</u>я, въ которомъ ихъ обвиняютъ, они, можетъ быть, и не совершили,
но особенно жал<u>e</u>ть о нихъ тоже нечего. Вотъ ч<u>e</u>мъ бы бы я ут<u>e</u>шался на вашемъ
м<u>e</u>ст<u>e</u>.
-- Это довольно странная мысль,-- сказалъ, съ трудомъ сдерживаясь,
Яценко.
-- Отчего-же? -- вставилъ Фоминъ.-- Гамлетъ говоритъ: "если-бъ съ
каждымъ поступать по заслугамъ, то кто изб<u>e</u>жалъ бы порки?"
-- Вотъ это такъ! -- засм<u>e</u>ялся Нещеретовъ. -- Ай, да Гамлетъ!
Фоминъ тоже засм<u>e</u>ялся и повторилъ по англ<u>i</u>йски старательно заученную
цитату. Произнося англ<u>i</u>йск<u>i</u>я слова, онъ какъ-то странно, точно съ
отвращен<u>i</u>емъ, кривилъ лицо и губы, очевидно для полнаго сходства съ
англичанами.
-- Есть изречен<u>i</u>е еще бол<u>e</u>е удивительное,-- сказалъ, з<u>e</u>вая, Браунъ.--
Помнится, Гете зам<u>e</u>тилъ, что не знаетъ такого преступлен<u>i</u>я, котораго онъ
самъ не могъ бы совершить.
Въ гостиной зазвен<u>e</u>лъ звонокъ. {280}
-- Въ залъ, въ залъ, господа! -- сказалъ Кременецк<u>i</u>й.-- Сейчасъ
начнется "Б<u>e</u>лый ужинъ".
IV.
Эстрады въ большой гостиной не было; сцена отд<u>e</u>лялась отъ зрителей
только шедшей по полу длинной б<u>e</u>лой доскою, съ прид<u>e</u>ланными къ ней изнутри
электрическими лампочками. Люстру потушили въ зал<u>e</u> минутой раньше, ч<u>e</u>мъ
сл<u>e</u>довало. Гости уже въ полутьм<u>e</u> посп<u>e</u>шно занимали м<u>e</u>ста, разстраивая ряды
неплотно связанныхъ между собой, взятыхъ на прокатъ стульевъ, выд<u>e</u>лявшихся
своей простотой въ богатой гостиной. Слышались извинен<u>i</u>я, сдержанный см<u>e</u>хъ.
Потомъ наступила тишина. Звонокъ позвонилъ опять, короче, и занав<u>e</u>съ
медленно раздвинулся, ц<u>e</u>пляясь и задерживаясь на шнурк<u>e</u>. Одобрительный гулъ
пронесся по залу. Сцена была ярко осв<u>e</u>щена и все на ней,-- южныя деревья,
цв<u>e</u>тные фонарики, мебель, даже декорац<u>i</u>я съ видомъ залива,-- было довольно
похоже на настоящ<u>i</u>й театръ. Взволнованная Тамара Матв<u>e</u>евна прис<u>e</u>ла на
крайн<u>i</u>й стулъ у прохода. На сцен<u>e</u>, вполоборота, почти спиной къ публик<u>e</u>,
наклонившись надъ перилами, стояла Муся.-- "Марья Семен..." -- негромко
сказалъ кто-то и не докончилъ, видимо, испугавшись звука своего голоса.--
"Ахъ, какъ мила Муся, прелесть",-- прошептала рядомъ съ Тамарой Матв<u>e</u>евной
госпожа Яценко. Тамара Матв<u>e</u>евна благодарно улыбнулась въ отв<u>e</u>тъ и немного
успокоилась. Муся въ своемъ б<u>e</u>ломъ плать<u>e</u> Коломбины, сшитомъ у Воробьева по
рисунку моднаго художника, была въ самомъ д<u>e</u>л<u>e</u> очень хороша. Гд<u>e</u>-то въ
глубин<u>e</u> заигралъ рояль. "Н<u>e</u>тъ, прекрасно слышно",-- подумала Тамара
Матв<u>e</u>евна: {281} рояль посл<u>e</u> долгихъ споровъ и опытовъ р<u>e</u>шено было поставить
въ ихъ спальной. Тамара Матв<u>e</u>евна тревожно обвела глазами залъ,
полуосв<u>e</u>щенный ближе къ сцен<u>e</u>, бол<u>e</u>е темный позади. Вс<u>e</u> гости уже
разм<u>e</u>стились -- приблизительно такъ, какъ подобало каждому, хотя ихъ никто
не разсаживалъ. Въ первомъ ряду было много свободныхъ стульевъ, точно вс<u>e</u>
ст<u>e</u>снялись занять тамъ м<u>e</u>ста. Посредин<u>e</u> перваго ряда, съ улыбкой глядя на
Мусю, сид<u>e</u>лъ, развалившись, Нещеретовъ. Сердце Тамары Матв<u>e</u>евны радостно
забилось. Немного дальше, у прохода, тоже въ первомъ ряду, она увид<u>e</u>ла въ
профиль Клервилля.-- "Какой красавецъ!" -- почему-то испуганно подумала
Тамара Матв<u>e</u>евна.
Рояль замолкъ. Муся долго разучивавшимся движен<u>i</u>емъ оторвалась отъ
перилъ и повернулась къ зрителямъ. Сердце у нея сильно билось. Муся знала,
что очень хороша собой въ этотъ вечеръ: ей это вс<u>e</u> говорили въ
"артистической", и по тому, к†а†к†ъ говорили, она знала, что говорятъ
правду. Лицо ея, надъ которымъ, при помощи Лейхнеровскаго карандаша, помады,
пудры, долго работалъ искусный гримеръ, было точно чужое. Но это, какъ
маска, придавало ей см<u>e</u>лости. Выходъ, она чувствовала, удался хорошо. Муся
сд<u>e</u>лала надъ собой усил<u>i</u>е и справилась съ дыхан<u>i</u>емъ. "Что-же онъ не бросаетъ
букета?" -- спросила себя она. Изъ-за перилъ справа къ ея ногамъ упалъ б<u>e</u>лый
букетъ. Муся слегка вскрикнула и наклонилась, поднимая цв<u>e</u>ты. И тотчасъ она
почувствовала, что легк<u>i</u>й крикъ удался, что она сд<u>e</u>лала то самое "гибкое,
порывистое движен<u>i</u>е", которое д<u>e</u>лаютъ красивыя д<u>e</u>вушки въ романахъ, и что
платье облекаетъ ее превосходно. Въ ту же секунду она стала совершенно
спокойной. Обмахивая себя букетомъ, Муся вышла на авансцену. {282} Рояль
давно затихъ, но Муся сочла возможнымъ немного затянуть н<u>e</u>мую сцену.
Березинъ сов<u>e</u>товалъ актерамъ не смотр<u>e</u>ть со сцены на публику. Муся, однако,
теперь была вполн<u>e</u> въ себ<u>e</u> ув<u>e</u>рена. Она неторопливо обвела взглядомъ залъ.
Ей бросились въ глаза Нещеретовъ, Клервилль. Она зам<u>e</u>тила даже сид<u>e</u>вшую
далеко Глафиру Генриховну. "Такъ Глаша голубое над<u>e</u>ла", -- подумала Муся,
спокойно отм<u>e</u>чая въ сознан<u>i</u>и, что все видитъ. "Теперь начать... Если еще съ
полминуты тянуть, будетъ нехорошо"...-- сказала она себ<u>e</u>, и, легкимъ
усил<u>i</u>емъ поставивъ голосъ, совершенно естественно начала:
И вотъ ужъ сколько дней игра ведется эта,
И каждый день ко мн<u>e</u> влетаютъ два букета...
Муся теперь почти не думала о произносимыхъ словахъ. Она знала стихи
отлично, множество разъ повторяла ихъ безъ запинки, вс<u>e</u> интонац<u>i</u>и и движен<u>i</u>я
были разучены и одобрены Березинымъ. "Только не думать, что могу сбиться, и
никогда не собьюсь",-- говорила себ<u>e</u> Муся, хорошо и ув<u>e</u>ренно д<u>e</u>лая все, что
полагалось. "А вотъ же я объ этомъ думаю -- и все таки не собьюсь. Какой онъ
красавецъ, Клервилль!.. Но зач<u>e</u>мъ же Глаша не над<u>e</u>ла лиловаго? Нещеретовъ
ловитъ мой взглядъ... Не надо его зам<u>e</u>чать..."
...Да, два поклонника есть у меня несм<u>e</u>лыхъ,
И одинаковыхъ, и совершенно б<u>e</u>лыхъ...
"Жаль, что Клервилль плохо понимаетъ по русски... Рядомъ съ Глашей Витя
Яценко... А та дама кто?.. Сейчасъ нужно принять "притворно-суровый видъ".
Потомъ перейти къ столу... Серг<u>e</u>й Серг<u>e</u>евичъ, в<u>e</u>рно, сл<u>e</u>дитъ оттуда...
Клервилль смотритъ, кажется, на мою шею. Никоновъ говорилъ, {283} что
противъ такихъ красавцевъ полиц<u>i</u>я должна бы принимать м<u>e</u>ры... Мама бы чего
не наговорила... Теперь повернуть голову направо"...
О комъ же думать мн<u>e</u>? Кто будетъ мн<u>e</u> спасеньемъ?
Кого мн<u>e</u> полюбить? О, сердце, разсуди,
Какъ хочешь, чтобы жизнь сложилась впереди:
Сплошными буднями, иль в<u>e</u>чнымъ воскресеньемъ?
Взглядъ Муси встр<u>e</u>тился съ блестящими глазами Клервилля и въ нихъ она,
замирая, прочла то, о чемъ догадывалась, не см<u>e</u>я в<u>e</u>рить. "Да, онъ влюбленъ
въ меня"...
Витя немного опоздалъ къ началу "Б<u>e</u>лаго Ужина". Въ ту самую минуту,
когда раздался звонокъ, онъ вдругъ подумалъ, что отъ костюма, сшитаго
Степанидой, на его б<u>e</u>лосн<u>e</u>жномъ воротничк<u>e</u> легко могла остаться темная
полоса. Витя вздрогнулъ: это уже нав<u>e</u>рное мног<u>i</u>е зам<u>e</u>тили! Съ такой мыслью
занять м<u>e</u>сто въ зрительномъ зал<u>e</u>, им<u>e</u>я прямо за спиной людей, которые только
и будутъ смотр<u>e</u>ть на грязную полосу, было невозможно. Б<u>e</u>да была по существу
непоправима. Въ отчаян<u>i</u>я Витя скользнулъ изъ кабинета въ пустую переднюю.
Однако, въ большомъ зеркал<u>e</u> разсмотр<u>e</u>ть себя сзади ему не удалось. Витя
оглянулся по сторонамъ,-- спектакль начался, теперь никто не могъ зайти въ
переднюю,-- дрожащими пальцами отстегнулъ воротничекъ. Полоса,
д<u>e</u>йствительно, была, но мало зам<u>e</u>тная, и приходилась она довольно низко,
такъ что пиджакъ -- все тотъ же, напоминавш<u>i</u>й смокингъ,-- повидимому,
долженъ былъ ее закрывать. Немного успокоенный, Витя быстро над<u>e</u>лъ
воротничекъ, завязалъ галстукъ и, горбясь, на цыпочкахъ вошелъ въ гостиную
черезъ опуст<u>e</u>вш<u>i</u>й кабинетъ, въ {284} которомъ тоже были погашены лампы. Въ
посл<u>e</u>днемъ ряду, гд<u>e</u> хот<u>e</u>лъ занять м<u>e</u>сто Витя, чтобы не им<u>e</u>ть никого за
спиною, вс<u>e</u> стулья были заняты. Поближе къ сцен<u>e</u> оставалось свободнымъ
третье м<u>e</u>сто отъ прохода. Витя скользнулъ туда. На него недовольно зашикали.
Онъ отдавилъ ногу сид<u>e</u>вшей у прохода дам<u>e</u>, пробормоталъ извинен<u>i</u>е и с<u>e</u>лъ
какъ-то бокомъ, хотя эта поза не могла скрыть пятна на воротник<u>e</u>. Но тотчасъ
мысли его перенеслись къ Мус<u>e</u>. Она была обворожительна, еще лучше, ч<u>e</u>мъ въ
томъ зеленомъ плать<u>e</u>!
Муся уже закончила свой первый монологъ. Передъ ней находился
Пьеро-веселый, котораго игралъ Никоновъ. Сердце Вити сжалось отъ зависти и
сожал<u>e</u>н<u>i</u>я: онъ самъ втайн<u>e</u> мечталъ объ этой роли. Однако на первомъ же
собран<u>i</u>и актеровъ вс<u>e</u> тотчасъ сошлись на томъ, что Пьеро-веселаго долженъ
играть Никоновъ.-- "Совс<u>e</u>мъ по вашему характеру роль, Григор<u>i</u>й Ивановичъ",--
сказала Муся. На роль Пьеро-печальнаго тоже сразу нашлись кандидаты, и Вит<u>e</u>
никто ее не предложилъ.
Печальнаго Пьеро хот<u>e</u>лъ играть Фоминъ. Этому, однако, подъ разными
предлогами воспротивилась Муся, почувствовавшая см<u>e</u>шное въ томъ, что роли
обоихъ Пьеро будутъ исполняться помощниками ея отца. У Муси былъ свой
кандидатъ -- Горенск<u>i</u>й. Но князь такъ-таки отказался зубрить стихи,--
пришлось его освободить отъ игры, къ большому огорчен<u>i</u>ю Муси.
Горенскому собственно и вообще не хот<u>e</u>лось участвовать въ спектакл<u>e</u>.
Его привлекало преимущественно общен<u>i</u>е съ молодежью, къ которой онъ больше
не принадлежалъ,-- въ передовомъ кругу, частью, вдобавокъ, полуеврейскомъ:
князь Горенск<u>i</u>й въ своей природной сред<u>e</u> почти {285} такъ же (только съ
легкимъ отт<u>e</u>нкомъ вызова) щеголялъ т<u>e</u>мъ, что бываетъ у Кременецкихъ, какъ
Кременецк<u>i</u>е хвастали имъ передъ своими друзьями и знакомыми. Роль
Пьеро-печальнаго досталась Беневоленскому. Фоминъ, хотя и продолжалъ
говорить: "со мной, какъ съ воскомъ", немного обид<u>e</u>лся и отказался играть,
отчасти, впрочемъ, изъ подражан<u>i</u>я князю.
Вообще, какъ всегда бываетъ въ такихъ случаяхъ, вначал<u>e</u> не обошлось
безъ обидъ и непр<u>i</u>ятностей. Не приняла участ<u>i</u>е въ спектакл<u>e</u> и Глафира
Генриховна, недовольная ролью Суры, которую ей предложили въ сцен<u>e</u> изъ
"Анатэмы". Пришлось подобрать сцены такъ, чтобъ вовсе не было ролей пожилыхъ
женщинъ. Не разъ ворчалъ и самъ Березинъ. Но потомъ все пошло хорошо: обиды
удалось загладить и репетиц<u>i</u>и проходили весело.
"При с<u>i</u>яньи лунномъ,
Милый другъ Пьеро,
Одолжи на время
Мн<u>e</u> свое перо",
п<u>e</u>лъ за сценой Никоновъ. У него былъ недурной голосъ. По залу опять пронесся
одобрительный гулъ. "Да онъ прекрасно поетъ",-- прошептала Наталья
Михайловна. Никоновъ бойко перескочилъ черезъ перила,-- этого явлен<u>i</u>я на
репетиц<u>i</u>яхъ особенно опасались: перила то и д<u>e</u>ло падали. Съ долгимъ
раскатомъ см<u>e</u>ха, показавшимся публик<u>e</u> очень веселымъ, а Вит<u>e</u>
непр<u>i</u>ятно-неестественнымъ, Григор<u>i</u>й Ивановичъ, въ б<u>e</u>ломъ костюм<u>e</u>, осыпанный
густо пудрой, съ замазанными усами, бросился къ ногамъ Муси. Витя не
ревновалъ Мусю къ Никонову,-- онъ чувствовалъ, что Григор<u>i</u>й Ивановичъ ей
нисколько не нравится, -- но его грызла тоска по роли веселаго Пьеро,
которая могла в<u>e</u>дь достаться и ему. {286}
Витя на репетиц<u>i</u>яхъ окончательно влюбился въ Мусю. Въ присутств<u>i</u>и
другихъ она обращала на него мало вниман<u>i</u>я,-- Витя по сов<u>e</u>сти не могъ
обид<u>e</u>ться (вначал<u>e</u> хот<u>e</u>лъ было), ибо вс<u>e</u> безъ исключен<u>i</u>я друг<u>i</u>е актеры были
значительно старше его. Кром<u>e</u> того Муся съ перваго же дня заявила, что не
считаетъ участниковъ спектакля гостями и ник<u>e</u>мъ заниматься не будетъ: "мы
зд<u>e</u>сь вс<u>e</u> у себя дома",-- сказала она. Это ей не пом<u>e</u>шало остаться хозяйкой,
а гостямъ -- гостями. Но особенно любезна и внимательна Муся была только съ
Березинымъ.
Однажды, довольно поздно вечеромъ, Витя посл<u>e</u> репетиц<u>i</u>и случайно
остался посл<u>e</u>днимъ гостемъ. Муся попросила его посид<u>e</u>ть еще, подлила ему
рома въ чай и принялась разспрашивать его полунасм<u>e</u>шливымъ,
полупокровительственнымъ тономъ о разныхъ его д<u>e</u>лахъ, начала съ его родныхъ,
съ училища и уроковъ, спросила, не п†р†и†т†<u>e</u>†с†н†я†ю†т†ъ ли его дома.
Характеръ ея разспросовъ подчеркнуто ясно свид<u>e</u>тельствовалъ о томъ, что она
считаетъ Витю ребенкомъ. Но въ интонац<u>i</u>яхъ Муси слышалось и другое. Она сама
не знала, зач<u>e</u>мъ попросила Витю посид<u>e</u>ть еще, не знала толкомъ, о чемъ съ
нимъ говорить,-- и вм<u>e</u>ст<u>e</u> съ т<u>e</u>мъ ей было съ нимъ интересно. Красивая
наружность Вити нравилась Мус<u>e</u>, хотя онъ былъ "молокососъ". Отъ уроковъ она
вдругъ перешла къ другому, и въ упоръ, съ особеннымъ выражен<u>i</u>емъ въ
б<u>e</u>гающихъ глазахъ, спросила Витю, былъ ли онъ когда-либо влюбленъ.
Ироническая интонац<u>i</u>я Муси показывала, что она не совс<u>e</u>мъ въ серьезъ задаетъ
этотъ вопросъ провинц<u>i</u>альной барышни. Внутренн<u>i</u>й смыслъ вопроса былъ,
впрочемъ, н<u>e</u>сколько иной: Мус<u>e</u> зач<u>e</u>мъ-то хот<u>e</u>лось получить отв<u>e</u>тъ, узналъ ли
уже Витя женщинъ. В<u>e</u>роятно, она разъяснила бы свой {287} вопросъ,-- этотъ
разговоръ на сомнительную тему съ мальчикомъ пр<u>i</u>ятно щекоталъ ей нервы,-- и
положен<u>i</u>е Вити стало бы весьма труднымъ: онъ не ум<u>e</u>лъ лгать и ему пришлось
бы, немного помявшись, признаться въ томъ, что составляло главную заботу его
жизни,-- Витя женщинъ еще не зналъ. Къ его спасенью, въ эту минуту въ
комнату вошла Тамара Матв<u>e</u>евна. Она тоже была съ нимъ любезна, однако такъ
з<u>e</u>вала, стараясь скрыть з<u>e</u>вки, и съ такимъ интересомъ спрашивала, въ
которомъ часу ложатся спать у нихъ дома, что Витя счелъ нужнымъ проститься.
Муся проводила его до дверей. Витя тревожно ждалъ, что въ передней она
повторить свой вопросъ. Но Муся только ласково сказала, что рада была
хорошо, п†о †н†а†с†т†о†я†щ†е†м†у съ нимъ поговорить. Витя вдругъ, уже передъ
выходной дверью, поц<u>e</u>ловалъ ей руку -- и вспыхнулъ. Онъ былъ хорошо
воспитанъ и тотчасъ почувствовалъ, что сд<u>e</u>лалъ неловкость. Впрочемъ, онъ объ
этой неловкости не сожал<u>e</u>лъ. Муся вечеромъ, разд<u>e</u>ваясь, долго съ улыбкой
вспоминала о Вит<u>e</u>, о своей нетрудной поб<u>e</u>д<u>e</u>...
...Спасти насъ отъ тоски могла бы перем<u>e</u>на,
Но не м<u>e</u>няется наскучившая сцена.
"Да, не м<u>e</u>няется",-- съ тоской подумалъ Витя,-- "а давно пора бы ей
перем<u>e</u>ниться... И училище пора кончать"... Пьеса, видимо, нравилась публик<u>e</u>.
Несомн<u>e</u>нный усп<u>e</u>хъ, кром<u>e</u> Муси, им<u>e</u>лъ и Никоновъ. Это раздражало Витю, хотя
онъ не былъ завистливъ. Веселый Пьеро уже поб<u>e</u>ждалъ Пьеро-печальнаго, и
близилась минута, когда онъ долженъ былъ поц<u>e</u>ловать Коломбину,-- сцена эта
особенно украшала роль перваго Пьеро въ мечтахъ Вити. "Какъ скверно играетъ
болванъ {288} Беневоленск<u>i</u>й: тянетъ, тянетъ!.. Сейчасъ шестое явлен<u>i</u>е,
радостный Пьеро плачетъ... Ну, плачетъ Григор<u>i</u>й Ивановичъ слабо...-- "Вы
плакать можете?.." Какъ она хороша...-- "Вы плакать можете?" Да, могу, могу,
Марья Семеновна, очень могу, Муся... Вотъ теперь поц<u>e</u>луются... А я ограждалъ
входы!.."
Майоръ Клервилль внимательно слушалъ пьесу, кое-что разобралъ и
искренно этому радовался. Игра Муси приводила его въ восторгъ. Однако, и ему
не понравилась сцена поц<u>e</u>луя,-- онъ нашелъ ее неестественной и неудачно
сыгранной. Когда "Б<u>e</u>лый ужинъ" кончился и раздались шумныя рукоплескан<u>i</u>я,
Клервилль поднялся съ м<u>e</u>ста и стоя долго апплодировалъ Мус<u>e</u>. Его высокая
фигура, во фрак<u>e</u>, о которомъ долго потомъ говорили молодые люди, привлекла
общее вниман<u>i</u>е зала.
Лакей внесъ и подалъ Мус<u>e</u> два огромныхъ букета. С<u>i</u>яя счастливой
улыбкой, Муся взяла цв<u>e</u>ты и поднесла ихъ къ лицу, совершенно такъ, какъ это
д<u>e</u>лала пр<u>i</u><u>e</u>зжавшая въ Петербургъ Сара Бернаръ. Тамара Матв<u>e</u>евна знала, что
одинъ букетъ былъ отъ Березина. "А другой отъ кого? Не отъ Нещеретова ли?"
-- подумала она, густо красн<u>e</u>я отъ радости. Нещеретовъ, сидя, снисходительно
хлопалъ, переговариваясь со стоявшимъ Семеномъ Исидоровичемъ, который н<u>e</u>жно
посылалъ дочери воздушный поц<u>e</u>луй. "Изъ актеровъ никто не поднесъ цв<u>e</u>товъ,
значитъ и друг<u>i</u>е не догадались, или не надо",-- ут<u>e</u>шалъ себя Витя. Муся
быстро прошла за кулисы и вывела оттуда скромно упиравшагося Березина.
Апплодисменты еще усилились, особенно посл<u>e</u> того, какъ Муся грац<u>i</u>ознымъ
жестомъ протянула Серг<u>e</u>ю Серг<u>e</u>евичу цв<u>e</u>ты. Въ зал<u>e</u> долго не смолкали
рукоплескан<u>i</u>я. {289} На сцен<u>e</u> шутливо апплодировалъ, какъ бы самому себ<u>e</u>,
Никоновъ. "Креме-нецкая!" -- вдругъ яростно заоралъ онъ, изображая галерку.
Кто-то въ зал<u>e</u> со см<u>e</u>хомъ подхватилъ это восклицан<u>i</u>е. -- "Браво, Никоновъ,
бб-и-исъ!" -- рев<u>e</u>лъ взвинченный своей игрой и усп<u>e</u>хомъ Григор<u>i</u>й Ивановичъ.
Клервилль подошелъ къ самой рамп<u>e</u>, восторженно апплодируя Мус<u>e</u>.
-- Это в<u>e</u>рно отъ него тотъ большой букетъ, -- сказала вполголоса дама,
сид<u>e</u>вшая между Витей и Глафирой Генриховной.
-- Что-жъ, англо-русское сближен<u>i</u>е теперь въ мод<u>e</u>,-- отв<u>e</u>тила съ
улыбкой Глафира Генриховна.-- Вотъ и спектакль пригодится.
-- Les mariages se font dans les cieux.
-- Семенъ Исидоровичъ поможетъ небесамъ...
Витя, какъ разъ съ поклономъ и извинен<u>i</u>ями надвигавш<u>i</u>йся на дамъ -- онъ
тоже стремился къ рамп<u>e</u>,-- слышалъ этотъ разговоръ, который показался ему
чрезвычайно непр<u>i</u>ятнымъ. Онъ оборвалъ извинен<u>i</u>я и быстро отошелъ. Глафира
Генриховна впосл<u>e</u>дств<u>i</u>и такъ и не могла понять, почему Витя, до того столь
милый и предупредительный, сталъ съ нею вдругъ нелюбезенъ, смотр<u>e</u>лъ на нее
почти съ ненавистью и еле отв<u>e</u>чалъ на ея вопросы.
V.
Никто не могъ бы назвать неудачникомъ Яценко. Онъ им<u>e</u>лъ заслуженную
репутац<u>i</u>ю умнаго, образованнаго, прекраснаго челов<u>e</u>ка, былъ счастливъ въ
семейной жизни, н<u>e</u>жно любилъ жену и сына. Его служебная карьера, не будучи
особенно блестящей, была достаточно усп<u>e</u>шной и быстрой. Однако, при всемъ
ровномъ характер<u>e</u> {290} Николая Петровича, у него бывали дни, когда его
жизнь представлялась ему ненужной, разбитой и безсмысленной. Въ так<u>i</u>е дни
Яценко по возможности изб<u>e</u>галъ встр<u>e</u>чъ съ людьми, запирался у себя въ
кабинет<u>e</u> и читалъ съ н<u>e</u>которымъ ожесточен<u>i</u>емъ философск<u>i</u>я книги.
Николай Петровичъ понималъ языкъ философскихъ книгъ, и чтен<u>i</u>е это
доставляло ему удовлетворен<u>i</u>е,-- но преимущественно какъ своего рода
умственная гимнастика, какъ экзаменъ по развит<u>i</u>ю, который онъ всегда съ
честью выдерживалъ. Душевнаго успокоенья эти книги ему не давали. Слишкомъ
трудно было перекинуть въ его жизнь простой и коротк<u>i</u>й мостъ отъ ученыхъ
словъ и отвлеченныхъ мыслей. Наступала усталость, Яценко откладывалъ
философск<u>i</u>я книги и раскрывалъ "Смерть Ивана Ильича", которая волновала его
неизм<u>e</u>римо больше.
Съ Толстымъ у Николая Петровича былъ старый счетъ. Онъ думалъ, что
другого такого писателя никогда не было и не будетъ, и въ творен<u>i</u>яхъ
Толстого вид<u>e</u>лъ подлинную книгу жизни, гд<u>e</u> на все, что можетъ случиться въ
м<u>i</u>р<u>e</u> съ челов<u>e</u>комъ, данъ -- не отв<u>e</u>тъ, конечно, но настоящ<u>i</u>й, единственный
откликъ. Николай Петровичъ былъ еще молодымъ судебнымъ д<u>e</u>ятелемъ, когда
появилось "Воскресенье". Любя свое д<u>e</u>ло, гордясь судомъ, онъ бол<u>e</u>зненно
принялъ этотъ романъ, почти какъ личное оскорблен<u>i</u>е. Юридическ<u>i</u>я ошибки,
найденныя имъ у Толстого, даже чуть-чуть его ут<u>e</u>шили, точно свид<u>e</u>тельствуя,
что не все правда въ "Воскресен<u>i</u>и". Именно отсюда и началась глухая
внутренняя борьба Николая Петровича съ Толстымъ. Но со "Смертью Ивана
Ильича" и бороться было невозможно. Яценко понималъ, что ужъ въ этой книг<u>e</u>
все правда, самая ужасная, посл<u>e</u>дняя правда, на которую никто ничего
отв<u>e</u>тить не {291} можетъ, какъ не можетъ отв<u>e</u>тить и самъ авторъ. Правда
другихъ книгъ Толстого была мен<u>e</u>е обязательной и общей. Съ Николаемъ
Петровичемъ могло и не случиться то, что случалось съ Болконскимъ, Левинымъ,
Нехлюдовымъ, Безухимъ. Но отъ участи Ивана Ильича уйти было некуда и Яценко
иногда недоум<u>e</u>валъ, зач<u>e</u>мъ, собственно, написанъ этотъ страшный разсказъ.
Самый тонъ, злов<u>e</u>ще-шутливый, почти изд<u>e</u>вательск<u>i</u>й тонъ книги, особенно
срединныхъ главъ, въ которыхъ Толстой какъ уб<u>i</u>йца,
п†о†д†к†р†а†д†ы†в†а†е†т†с†я къ Ивану Ильичу, по мн<u>e</u>н<u>i</u>ю Яценко,
свид<u>e</u>тельствовалъ о полномъ отсутств<u>i</u>и отв<u>e</u>та. Николай Петровичъ разъ
двадцать читалъ "Смерть Ивана Ильича", и всяк<u>i</u>й разъ якобы
п†р†и†м†и†р†е†н†н†а†я книга эта вызывала у него лишь приступъ отвращен<u>i</u>я и
ненависти къ людямъ, къ жизни, къ м<u>i</u>ру. Впрочемъ, и это впечатл<u>e</u>н<u>i</u>е скоро
проходило -- чаще всего отъ общен<u>i</u>я съ пр<u>i</u>ятными людьми, отъ усп<u>e</u>шной
повседневной работы. Николай Петровичъ приходилъ къ мысли, что безъ твердой
религ<u>i</u>озной в<u>e</u>ры никакъ не можетъ быть оптимистическаго м<u>i</u>ропониман<u>i</u>я. У
него твердой в<u>e</u>ры не было, настроенъ же онъ былъ въ нормальное время
оптимистически и потому въ тяжелые свои дни представлялся самому себ<u>e</u> живымъ
парадоксомъ.
На сл<u>e</u>дующее утро посл<u>e</u> спектакля у Кременецкихъ Николай Петровичъ
проснулся поздн<u>e</u>е обычнаго и сразу почувствовалъ дурной день. Легкая, о
чемъ-то напоминавшая, головная боль сразу окрасила въ черный цв<u>e</u>тъ его
мысли. Никакихъ непр<u>i</u>ятностей не было, но Яценко умывался и од<u>e</u>вался съ
тревожнымъ чувствомъ, какъ бы въ ожидан<u>i</u>и очень непр<u>i</u>ятныхъ происшеств<u>i</u>й.
Вынутый для бритья изъ восковой бумажки новый Жиллетъ оказался тупымъ, вода
недостаточно {292} согр<u>e</u>той. Лампа плохо осв<u>e</u>щала зеркало. Галстухъ
завязался неровно. Од<u>e</u>вшись, Николай Петровичъ вышелъ въ столовую. Передъ
его приборомъ лежала газета, два письма и сложенная вдвое записка безъ
конверта. Это Витя, уже ушедш<u>i</u>й въ училище, просилъ оставить ему въ его
комнат<u>e</u> м<u>e</u>сячное жалованье, о чемъ забылъ сказать отцу наканун<u>e</u>. Витя писалъ
безъ твердыхъ знаковъ; въ одномъ слов<u>e</u> твердый знакъ былъ по привычк<u>e</u>
поставленъ и тотчасъ заботливо зачеркнуть. Яценко съ усм<u>e</u>шкой прочелъ
записку. Хотя жалованье полагалось Вит<u>e</u> только черезъ нед<u>e</u>лю (прежде онъ
былъ аккуратн<u>e</u>е), Николай Петровичъ исполнилъ просьбу сына. Войдя въ еще
неубранную комнату Вити, онъ положилъ въ ящикъ ночного стола деньги. При
этомъ онъ разс<u>e</u>янно просмотр<u>e</u>лъ лежавш<u>i</u>я на столик<u>e</u> книги: альманахъ
"Шиповникъ", томъ стиховъ Блока и тоненькую книжку Каутскаго объ
экономическомъ матер<u>i</u>ализм<u>e</u>. Николай Петровичъ усм<u>e</u>хнулся еще сердит<u>e</u>е.
"Какой сумбуръ у него въ голов<u>e</u>!.. Вотъ у Вити ужъ никакой в<u>e</u>ры н<u>e</u>тъ и не
будетъ... Хорошо же моральное насл<u>e</u>дство, которое онъ отъ меня получить... О
матер<u>i</u>альномъ и говорить нечего"...
Яценко вернулся въ столовую, торопливо выпилъ стаканъ остывшаго чаю, не
прикоснувшись къ калачу, сунулъ въ карманъ нераскрытую газету,
нераспечатанныя письма, ожидая и отъ нихъ непр<u>i</u>ятностей; зат<u>e</u>мъ, не будя
Наталью Михайловну, вышелъ на улицу. День былъ очень темный. Гор<u>e</u>ли фонари.
Трамвай какъ разъ прошелъ, когда Николай Петровичъ подходилъ къ остановк<u>e</u>.
Вопреки своему обыкновен<u>i</u>ю, онъ нанялъ извозчика.
На морозномъ воздух<u>e</u> головная боль у Николая Петровича прошла, но
дурное настроен<u>i</u>е осталось {293} и даже усилилось. Извозчикъ везъ медленно,
сани очень трясло.
Въ камер<u>e</u>, тоже осв<u>e</u>щенной электрическимъ св<u>e</u>томъ, несмотря на утренн<u>i</u>й
часъ, письмоводитель Иванъ Павловичъ съ очевиднымъ удовольств<u>i</u>емъ буравилъ и
прошивалъ шелковымъ шнуромъ бумаги въ одной изъ папокъ. По тому, какъ съ
нимъ поздоровался Яценко, Иванъ Павловичъ сразу догадался о дурномъ
настроен<u>i</u>и сл<u>e</u>дователя и, не вступая въ разговоръ, заботливо принялся
пропечатывать вытянутые концы шелковаго шнура.
-- Загряцкаго въ одиннадцать приведутъ? -- спросилъ Яценко. Получивъ
посп<u>e</u>шный утвердительный отв<u>e</u>тъ, онъ с<u>e</u>лъ за столъ. Письмоводитель тихонько
вышелъ съ папкой изъ комнаты. Яценко проводилъ его недовольнымъ взглядомъ,
зат<u>e</u>мъ распечаталъ и проб<u>e</u>жалъ письма. Въ нихъ ничего непр<u>i</u>ятнаго не было,
но оба письма требовали отв<u>e</u>та. Корреспонденц<u>i</u>я угнетала Николая Петровича.
Онъ сд<u>e</u>лалъ надъ собой усил<u>i</u>е и принялся писать. Работа пошла хорошо. Дурное
настроен<u>i</u>е Яценко понемногу разс<u>e</u>ялось.
-- Загряцкаго привели,-- робко доложилъ письмоводитель.
-- Отлично, пожалуйста, введите его, Иванъ Павловичъ,-- сказалъ Николай
Петровичъ, смягчая тонъ.-- И, пожалуйста, останьтесь въ камер<u>e</u>, сегодня вы
будете нужны.
Въ камеру ввели Загряцкаго. "Однако, и изм<u>e</u>нился же онъ!" -- подумалъ
невольно Яценко, отв<u>e</u>чая на неув<u>e</u>ренный поклонъ обвиняемаго. Осунувшееся
лицо Загряцкаго было совершенно с<u>e</u>раго цв<u>e</u>та, глаза воспалены и красны.
Николай Петровичъ расписался въ книг<u>e</u>, отпустилъ городового и показалъ
Загряцкому на стулъ. Загряцк<u>i</u>й с<u>e</u>лъ и опустилъ голову, {294} старательно
теребя среднюю пуговицу пальто, плохо державшуюся на оттянутыхъ ниткахъ.
Этотъ жестъ, какъ и весь видъ обвиняемаго, показался сл<u>e</u>дователю и жалкимъ,
и неестественнымъ. "Впрочемъ, очень нелегко держать себя естественно въ ихъ
положен<u>i</u>и",-- подумалъ Николай Петровичъ.
-- Господинъ Загряцк<u>i</u>й,-- сказалъ онъ,-- предварительное сл<u>e</u>дств<u>i</u>е по
вашему д<u>e</u>лу закончено...
-- Какъ? Закончено? -- хриплымъ голосомъ перебилъ его Загряцк<u>i</u>й.-- Я
думалъ...
Онъ замолчалъ. Яценко посмотр<u>e</u>лъ на него вопросительно, подождалъ,
зат<u>e</u>мъ продолжалъ ровно, точно читая по записк<u>e</u>.
-- Согласно 476-ой стать<u>e</u> устава уголовнаго судопроизводства, я
обязанъ, до отсылки товарищу прокурора всего сл<u>e</u>дств<u>i</u>я, предъявить его вамъ.
Вы получили коп<u>i</u>и вс<u>e</u>хъ сл<u>e</u>дственныхъ актовъ. Т<u>e</u>мъ не мен<u>e</u>е, если вы
пожелаете, производство будетъ вамъ прочтено ц<u>e</u>ликомъ.
-- Н<u>e</u>тъ, зач<u>e</u>мъ же? Я читалъ коп<u>i</u>и,-- отв<u>e</u>тилъ, теребя пуговицу,
Загряцк<u>i</u>й.
Николай Петровичъ вздохнулъ съ облегчен<u>i</u>емъ.
-- По закону я также обязанъ спросить васъ, не желаете ли вы еще
что-либо представить въ свое оправдан<u>i</u>е?
Загряцк<u>i</u>й быстро взглянулъ на сл<u>e</u>дователя, снова опустилъ голову и
сказалъ тихо:
-- Зач<u>e</u>мъ я буду говорить? Вы все равно мн<u>e</u> ни въ чемъ не в<u>e</u>рите.
Яценко за долг<u>i</u>е годы службы очень часто слышалъ этотъ отв<u>e</u>тъ отъ
допрашиваемыхъ. Однако что-то въ выражен<u>i</u>и лица Загряцкаго кольнуло Николая
Петровича. {295}
-- Послушайте, господинъ Загряцк<u>i</u>й,-- помолчавъ, сказалъ онъ мягкимъ
тономъ.-- Какъ вы, конечно, понимаете, я не им<u>e</u>ю никакихъ причинъ желать
вамъ зла. Но вы видите, что вс<u>e</u> обстоятельства д<u>e</u>ла складываются р<u>e</u>шительно
противъ васъ. Сл<u>e</u>дств<u>i</u>емъ собранъ рядъ подавляющихъ уликъ. Подумайте,
господинъ Загряцк<u>i</u>й, не въ вашихъ ли интересахъ чистосердечно во всемъ
сознаться? -- сказалъ съ силой Николай Петровичъ и въ ту же минуту, при
своей искренности и прямот<u>e</u>, почувствовалъ укоръ сов<u>e</u>сти: онъ зналъ, что
улики сл<u>e</u>дств<u>i</u>я далеко не подавляющая и что чистосердечное сознан<u>i</u>е отнюдь
не въ интересахъ Загряцкаго.
Загряцк<u>i</u>й засм<u>e</u>ялся, какъ показалось сл<u>e</u>дователю, н<u>e</u>сколько театрально.
-- Я не могу сознаться въ томъ, чего я не д<u>e</u>лалъ.
-- Какъ знаете, это ваше д<u>e</u>ло,-- сказалъ Яценко, возвращаясь къ
оффиц<u>i</u>альному тону.-- Сейчасъ будетъ составленъ протоколъ о предъявлен<u>i</u>и
вамъ сл<u>e</u>дств<u>i</u>я. Угодно вамъ представить еще что-либо въ ваше оправдан<u>i</u>е?
-- Господинъ сл<u>e</u>дователь,-- сказалъ съ видимымъ усил<u>i</u>емъ Загряцк<u>i</u>й и
опять остановился.-- Господинъ сл<u>e</u>дователь, в<u>e</u>дь вы живой челов<u>e</u>къ, вы умный
челов<u>e</u>къ... Поймите же, что у меня не было никакихъ причинъ убивать Фишера.
-- Объ этомъ мы съ вами достаточно говорили... Вы упорно стоите на
томъ, что не были въ связи съ госпожей Фишеръ? Поймите и вы, господинъ
Загряцк<u>i</u>й, что отстоять эту позиц<u>i</u>ю на суд<u>e</u> вамъ будетъ трудно.
Загряцк<u>i</u>й молчалъ. Николаю Петровичу вдругъ показалось, что онъ
колеблется.
-- Вы же, наконецъ, знаете, господинъ сл<u>e</u>дователь,-- сказалъ
нер<u>e</u>шительно Загряцк<u>i</u>й,-- что {296} съ момента моего отъ<u>e</u>зда изъ Ялты между
нами было порвано даже простое знакомство. В<u>e</u>дь мы поссорились, господинъ
сл<u>e</u>дователь.
-- По этому вопросу ваши показан<u>i</u>я были особенно неуб<u>e</u>дительны,--
отв<u>e</u>тилъ Николай Петровичъ, настороживш<u>i</u>йся при слов<u>e</u> Загряцкаго
"наконецъ".-- Сл<u>e</u>дств<u>i</u>ю такъ и осталось неяснымъ, почему вы поссорились.
Госпожа Фишеръ говорила о письмахъ, о томъ, что вы просили у нея взаймы
десять тысячъ рублей, въ которыхъ она вамъ отказала. Вы вначал<u>e</u> совершенно
это отрицали... Даже съ негодованьемъ отрицали, господинъ Загряцк<u>i</u>й. Вы
говорили, что въ матер<u>i</u>альномъ отношен<u>i</u>и всегда отстаивали свою полную
независимость. Потомъ вы сказали, что вы не помните, было ли это такъ...
Подумайте, могу ли я пов<u>e</u>рить такому отв<u>e</u>ту? Можетъ ли челов<u>e</u>къ забыть,
просилъ ли онъ взаймы крупную сумму н<u>e</u>сколько м<u>e</u>сяцевъ тому назадъ? Неужели
вы предполагаете, что судъ этому пов<u>e</u>ритъ?
-- Я на этомъ не настаиваю,-- помолчавъ, сказалъ Загряцк<u>i</u>й.-- Да, я
просилъ у нея взаймы десять тысячъ.
-- Отчего же вы это отрицали до настоящей минуты?
-- Я давно хот<u>e</u>лъ взять назадъ это свое показан<u>i</u>е... Я отрицалъ, потому
что признаться въ этомъ порядочному челов<u>e</u>ку, челов<u>e</u>ку изъ общества, не такъ
легко. Хоть никакого преступлен<u>i</u>я зд<u>e</u>сь н<u>e</u>тъ... Вы мн<u>e</u> въ упоръ задали
вопросъ, просилъ ли я взаймы денегъ у дамы? Я сгоряча отв<u>e</u>тилъ: н<u>e</u>тъ, не
просилъ. Вы челов<u>e</u>къ, господинъ сл<u>e</u>дователь, вы должны это понять... Помните
и то, что я былъ боленъ, когда вы меня допрашивали... Я былъ измученъ
обыскомъ, арестомъ... Эти городовые, камера, этотъ подземный ходъ сюда изъ
Предварилки... Вы все ум<u>e</u>ете обернуть {297} противъ меня. А отв<u>e</u>чать на ваши
вопросы надо сразу, немедленно, не думая... Я и теперь боюсь каждаго слова,
которое говорю! -- вскрикнулъ онъ и оторвалъ пуговицу пальто. Видимо это его
смутило: онъ зажалъ пуговицу въ кулак<u>e</u>, зат<u>e</u>мъ сунулъ ее въ карманъ.-- Я
сказалъ, что не помню... Разум<u>e</u>ется, это неправдоподобно, вы правы... Но
в<u>e</u>дь это и такъ несущественно, господинъ сл<u>e</u>дователь...
-- Напротивъ, это очень существенно... Почему же вы могли думать, что
госпожа Фишеръ дастъ вамъ такую сумму?
-- Мы были съ ней въ пр<u>i</u>ятельскихъ отношен<u>i</u>яхъ, я для нея по<u>e</u>халъ въ
Ялту, по просьб<u>e</u> ея мужа... Я думалъ, что она дастъ. Она отказала... И въ
этомъ, если хотите, одна изъ причинъ ея злобы противъ меня... Не то, чтобъ
она пожал<u>e</u>ла денегъ, н<u>e</u>тъ, она не скупа, это гр<u>e</u>хъ сказать... Да и денегъ у
нея такъ много, я потому и попросилъ... Но она потеряла ко мн<u>e</u> уважен<u>i</u>е...
Она вообразила, что мн<u>e</u> нужны были ея деньги, а не она сама,-- сказалъ
упавшимъ голосомъ Загряцк<u>i</u>й.
Письмоводитель оторвался отъ протокола, посп<u>e</u>шно взглянулъ искоса на
Загряцкаго, на Яценко и продолжалъ писать.
-- Такъ, значитъ, до того госпожа Фишеръ предполагала, что вамъ, какъ
вы сказали, нужна она? -- спросилъ небрежно сл<u>e</u>дователь.
-- Я могу ошибаться... Это не показан<u>i</u>е, это только предположен<u>i</u>е.
-- Вы, значитъ, отрицаете свою связь съ госпожей Фишеръ, но допускаете,
что могли ей нравиться?
-- Да, я готовь это допустить.
-- Вы готовы это допустить,-- повторилъ Николай Петровичъ.-- Собственно
почему же вы это допускаете? {298}
-- Мн<u>e</u> такъ казалось... Мужчины в<u>e</u>дь всегда это чувствуютъ. Простите
нескромность,-- она естественна въ моемъ положен<u>i</u>и,-- я нравился многимъ
женщинамъ...
"Не безъ удовольств<u>i</u>я это говоритъ, какъ ни тяжело его положен<u>i</u>е",--
подумалъ Яценко.