/u>тъ лучше способа "возродить себя къ новой жизни". А если для этого,
наприм<u>e</u>ръ, нужно отправить къ праотцамъ такого злод<u>e</u>я, какъ Серг<u>e</u>й
Федосьевъ, то ужъ, конечно, гр<u>e</u>хъ былъ бы ст<u>e</u>сняться. Этотъ спортъ очень
захватываетъ, Александръ Михайловичъ. В<u>e</u>дь революц<u>i</u>онный Пизарро, должно
быть, такъ же перевоплощается въ меня, какъ я перевоплощаюсь въ него.
Высл<u>e</u>живаетъ онъ меня -- ощущен<u>i</u>е, изъ подворотни прокрадывается къ моему
автомобилю -- жгучее ощущен<u>i</u>е, наконецъ выстр<u>e</u>лъ, грохотъ снаряда --
сильн<u>e</u>йшее ощущен<u>i</u>е... Вообще для современнаго челов<u>e</u>ка съ душою Пизарро
только дв<u>e</u> въ сущности и остались карьеры: революц<u>i</u>онная -- и моя.
Онъ остановился и поднялъ бобровый воротникъ шубы, глядя съ усм<u>e</u>шкой на
Брауна, который внимательно его слушалъ. Они стояли у моста надъ Зимней
Канавкой. По Милл<u>i</u>онной длиннымъ ровнымъ рядомъ мерцали желтые огни. Два
высокихъ фонаря по сторонамъ отъ Эрмитажнаго подъема заливали дрожащимъ
св<u>e</u>томъ фигуры {385} каменныхъ гигантовъ съ заломленными за голову руками.
Впереди на б<u>e</u>ломъ пол<u>e</u> темн<u>e</u>ла т<u>e</u>нь колоссальнаго дворца. Св<u>e</u>тъ луны игралъ
на сн<u>e</u>жной пелен<u>e</u> Зимней Канавки. За нею, справа, перемежался матовыми
пятнами безконечный синеватый просторъ, гд<u>e</u>-то далеко мигавш<u>i</u>й разбросанными
огоньками.
-- А если Пизарро гурманъ,-- сказалъ Федосьевъ тономъ вм<u>e</u>ст<u>e</u> и
вкрадчивымъ, и грубымъ,-- то онъ бомбы и браунинги предоставитъ св<u>e</u>тлой
молодежи. Самъ Пизарро сум<u>e</u>етъ сблизиться съ т<u>e</u>мъ челов<u>e</u>комъ, жизнь котораго
м<u>e</u>шаетъ народному счастью, будетъ дружелюбно съ нимъ бес<u>e</u>довать, и въ нужный
моментъ "за чарой вина" возьметъ и подольетъ ему белладонны...
-- Да, можетъ быть,-- сказалъ Браунъ, глядя внизъ черезъ перила
моста.-- Мы какъ пойдемъ, по Мойк<u>e</u> или по Морской? Въ "Паласъ" Мойкой,
пожалуй, ближе.
-- Какъ хотите,-- отв<u>e</u>тилъ Федосьевъ, скрывая разочарован<u>i</u>е.-- По
моему, всего пр<u>i</u>ятн<u>e</u>е прямо, къ Александровскому саду.
Они пошли ц<u>e</u>пью прекрасн<u>e</u>йшихъ въ м<u>i</u>р<u>e</u> площадей. Облака разс<u>e</u>ялись, въ
неб<u>e</u> появились бл<u>e</u>дныя зв<u>e</u>зды. Верхъ колонны печально поблескивалъ
голубоватымъ св<u>e</u>томъ. Въ строгомъ полукруг<u>e</u> штаба кое-гд<u>e</u> св<u>e</u>тились окна.
Посредин<u>e</u> гигантскаго полукруга таинственно черн<u>e</u>ло отверст<u>i</u>е арки. У
гор<u>e</u>вшаго багровымъ пламенемъ костра городовой подозрительно огляд<u>e</u>лъ
прохожихъ. Мимо нихъ пронеслась длинная т<u>e</u>нь, низк<u>i</u>я сани быстро проскрип<u>e</u>ли
полозьями по твердому сн<u>e</u>гу. Лихачъ придержалъ рысака, вопросительно
оглянулся на господъ и понесся дальше. {386}
-- Такъ вы думаете, что Фишера отравилъ какой-либо революц<u>i</u>онный
Пизарро? -- спросилъ посл<u>e</u> долгаго молчан<u>i</u>я Браунъ.
-- Это допустимая рабочая гипотеза. Дочь Фишера участвуетъ въ
революц<u>i</u>онномъ движен<u>i</u>и, всей душой ему предана. Она насл<u>e</u>дница богатства
отца... У ея друзей возникаетъ мысль: хорошо было бы помочь умереть Фишеру.
Мысль на первый взглядъ злод<u>e</u>йская, но в<u>e</u>дь какъ разсудить? Фишеръ былъ,
в<u>e</u>роятно, челов<u>e</u>къ скверный... Деньги же пойдутъ на ц<u>e</u>ли самыя возвышенныя,
на низвержен<u>i</u>е тиранн<u>i</u>и, на освобожден<u>i</u>е челов<u>e</u>чества. Какъ смотр<u>e</u>ть? Н<u>e</u>тъ
такой злод<u>e</u>йской мысли, которую, при н<u>e</u>которомъ логическомъ навык<u>e</u>, нельзя
было бы облагородить... А на изв<u>e</u>стномъ, очень высокомъ, умственномъ уровн<u>e</u>,
в<u>e</u>роятно, все вообще довольно безразлично... Вы какъ думаете?
Браунъ молча на него смотр<u>e</u>лъ.
-- Вотъ оно что! -- наконецъ сказалъ онъ точно про себя.
Онъ снова замолчалъ.
Сл<u>e</u>ва безконечной огненной стр<u>e</u>лою сверкнулъ Невск<u>i</u>й Проспектъ.
-- И давно у васъ эта рабочая гипотеза?
-- Давно,-- отв<u>e</u>тилъ Федосьевъ.-- По вашему, она не годится?
-- По моему, не годится,-- сказалъ Браунъ.-- Нельзя, конечно, отрицать
a priori, что возможенъ и такой Пизарро, который для сильныхъ ощущен<u>i</u>й
готовь отравить знакомаго банкира. Но это былъ бы весьма исключительный
случай. Людей со столь р<u>e</u>дкостными ощущеньями можно не принимать въ разсчетъ
при составлен<u>i</u>и рабочей гипотезы.
-- Вы забываете главное: есть в<u>e</u>дь и идейная сторона... Притомъ... Вы
помните, Д<u>i</u>огень {387} Лаэртск<u>i</u>й говорилъ: вс<u>e</u> ощущенья равноц<u>e</u>нны по
качеству, д<u>e</u>ло лишь въ ихъ острот<u>e</u>... В<u>e</u>дь это, кажется, вашъ любимый
философъ? Его книга и т†о†г†д†а у васъ лежала на стол<u>e</u>.
-- И тогда? -- переспросилъ Браунъ.-- Когда? Да, лежала...
Онъ нахмурился.
-- А вамъ откуда это изв<u>e</u>стно?
-- Помнится, вы мн<u>e</u> сказали.
-- Н<u>e</u>тъ, помнится, я вамъ не говорилъ.
-- Значить, я слышалъ отъ кого-либо изъ общихъ знакомыхъ.
-- Вотъ какъ,-- хмурясь все больше, сказалъ Браунъ.-- Вотъ какъ!..
-- В<u>e</u>дь вы были хорошо знакомы съ Фишеромъ? -- спросилъ Федосьевъ.
-- Да, я его зналъ...-- Браунъ недолго помолчалъ, зат<u>e</u>мъ продолжалъ
равнодушно.-- Мало зам<u>e</u>чательный былъ челов<u>e</u>къ. Не безъ поэз<u>i</u>и, конечно,
какъ большинство изъ нихъ, д<u>e</u>льцовъ, вышедшихъ въ больш<u>i</u>е люди. Они в<u>e</u>дь вс<u>e</u>
считаютъ себя ген<u>i</u>ями. Вы читали книги, которыя пишутъ въ назидан<u>i</u>е
челов<u>e</u>честву разные милл<u>i</u>ардеры? Совершенно одинаковыя и необыкновенно
плоск<u>i</u>я книги. Вс<u>e</u> они нажили милл<u>i</u>арды главнымъ образомъ потому, что
вставали въ шесть часовъ утра и отличались крайней честностью. Я понимаю,
впрочемъ, что д<u>e</u>ловая стих<u>i</u>я захватываетъ не меньше, ч<u>e</u>мъ политика или
война. Но, по моимъ наблюден<u>i</u>ямъ, эти Наполеоны изъ аферистовъ не слишкомъ
интересны...
-- Да, да... Я слышалъ, вы бывали у него на той квартир<u>e</u>? -- спросилъ
Федосьевъ съ особой настойчивостью въ тон<u>e</u>, какъ бы показывая, что онъ
все-таки вернетъ разговоръ къ своей тем<u>e</u>.
-- Отъ общихъ знакомыхъ слышали? {388}
Федосьевъ не отв<u>e</u>тилъ. Они подходили къ осв<u>e</u>щенному подъ<u>e</u>зду "Паласа".
-- Можетъ, зайдете?.. Давайте, т†о†г†д†а еще поговоримъ,-- предложилъ
Браунъ.
-- Давайте, правда, з†а†к†о†н†ч†и†м†ъ этотъ разговоръ... Если вы не
очень утомлены?
-- Весь къ вашимъ услугамъ.
XV.
Въ Hall'<u>e</u> гостиницы почти вс<u>e</u> огни были погашены. За столиками никого
не было. Ночной швейцаръ окинулъ взглядомъ вошедшихъ, снялъ съ доски ключъ и
подалъ его Брауну. Мальчикъ дремалъ на скамейк<u>e</u> подъемной машины. Онъ
испуганно вскочилъ, сорвалъ съ себя картузъ и поднялъ гостей на трет<u>i</u>й
этажъ, со слабымъ четкимъ стукомъ закрывъ за ними дверь кл<u>e</u>тки. Въ длинномъ,
узкомъ, слабо осв<u>e</u>щенномъ корридор<u>e</u>, у низкихъ дверей, непр<u>i</u>ятно выд<u>e</u>лялись
выставленные сапоги и туфли.
-- Простите, я войду первый,-- сказалъ Браунъ, открывая дверь въ конц<u>e</u>
корридора. Онъ зажегъ лампу на потолк<u>e</u>, осв<u>e</u>тилъ небольшую, неуютную
комнату, и пододвинулъ Федосьеву кресло.
-- Хотите коньяку? -- спросилъ онъ.-- У меня французск<u>i</u>й, старый...
-- Спасибо, не откажусь,-- отв<u>e</u>тилъ Федосьевъ, садясь и закуривая
папиросу.
Браунъ взялъ съ окна бутылку, рюмки, тарелку съ сухимъ печеньемъ,
зат<u>e</u>мъ зажегъ лампу на стол<u>e</u>.
-- Вы что ищете? Пепельницу?
-- Да, если есть... Благодарю... У васъ можно разговаривать? --
спросилъ Федосьевъ.-- Не {389} побезпокоимъ ли сос<u>e</u>дей такъ поздно?
Впрочемъ, вашъ номеръ в<u>e</u>дь угловой.
-- Да, угловой,-- сказалъ Браунъ, садясь на диванъ.-- Вотъ в<u>e</u>дь какая у
васъ была рабочая гипотеза.-- Что-жъ, я долженъ признать, она не такъ
дика... На первый взглядъ она, правда, можетъ легко показаться признакомъ
професс<u>i</u>ональной ман<u>i</u>и. Как<u>i</u>е-так<u>i</u>е Пизарро! Ужъ очень вы демоничны -- и
порою, извините меня, по дешевому. Въ васъ въ самомъ д<u>e</u>л<u>e</u> есть, есть
Порфир<u>i</u>й Петровичъ. И разговоры у васъ, оказывается, не совс<u>e</u>мъ
безкорыстные,-- добавилъ онъ, засм<u>e</u>явшись.-- Вы какъ та д<u>e</u>вица изъ газетныхъ
объявлен<u>i</u>й, которая дала об<u>e</u>тъ посылать вс<u>e</u>мъ желающимъ зам<u>e</u>чательное
средство для рощен<u>i</u>я волосъ... А я думалъ, благородный спортъ разговора. Но,
если вдуматься, ваша рабочая гипотеза допустима. Натянута, но допустима.
-- Неправда ли?
-- Правда. Однако, почти всегда можно придумать н<u>e</u>сколько рабочихъ
гипотезъ. Иначе еще, пожалуй, арестовали бы какого-либо челов<u>e</u>ка, въ
которомъ сл<u>e</u>дств<u>i</u>е заподозрило бы Пизарро?
-- Можетъ случиться... Каюсь, я другой гипотезы такъ и не придумалъ.
-- У меня н<u>e</u>которыя соображен<u>i</u>я есть. Если хотите, я съ вами под<u>e</u>люсь?
-- Сд<u>e</u>лайте милость.
-- Вы совершенно ув<u>e</u>рены въ томъ, что Фишеръ былъ отравленъ?
-- Ахъ, вы хотите отстаивать верс<u>i</u>ю самоуб<u>i</u>йства? Я долго ее взв<u>e</u>шивалъ
и долженъ былъ р<u>e</u>шительно ее отвергнуть. Въ этомъ сл<u>e</u>дств<u>i</u>е не ошиблось. У
Фишера не было никакихъ причинъ для самоуб<u>i</u>йства. Кром<u>e</u> того -- и главное --
онъ никакъ не по<u>e</u>халъ бы кончать съ собой въ ту квартиру, это полная
нел<u>e</u>пость. {390}
-- Н<u>e</u>тъ, я верс<u>i</u>ю самоуб<u>i</u>йства не отстаиваю... Я вообще ничего зд<u>e</u>сь не
отстаиваю и отстаивать не могу... У Фишера въ самомъ д<u>e</u>л<u>e</u> к†а†к†ъ †б†у†д†т†о
не было причинъ кончать съ собою. Я говорю: какъ будто,-- съ ув<u>e</u>ренностью
ничего сказать нельзя. Но, можетъ быть, не было ни уб<u>i</u>йства, ни
самоуб<u>i</u>йства? Могло быть случайное самоотравлен<u>i</u>е.
-- Очень трудно случайно проглотить порц<u>i</u>ю белладонны. Экспертиза ясно
констатировала отравлен<u>i</u>е ядомъ рода белладонны.
-- Да, мн<u>e</u> это говорилъ Яценко. Именно эти слова мн<u>e</u> и показали сразу,
что экспертиз<u>e</u> грошъ ц<u>e</u>на. Белладонна есть понят<u>i</u>е ботаническое, а не
химическое. Это растен<u>i</u>е изъ семейства пасленовыхъ. Въ его листьяхъ и
ягодахъ содержится не мен<u>e</u>е шести алкалоидовъ. Изъ нихъ хорошо изученъ
атропинъ, на него есть чувствительныя реакц<u>i</u>и. Атропинъ, однако, д<u>e</u>йствуетъ
не слишкомъ быстро. Смерть обычно наступаетъ далеко не сразу, лишь черезъ
н<u>e</u>сколько часовъ... Друг<u>i</u>е же алкалоиды белладонны... Темная это матер<u>i</u>я,--
сказалъ Браунъ, махнувъ рукой.-- А что такое ядъ р†о†д†а
†б†е†л†л†а†д†о†н†н†ы, это остается секретомъ эксперта.
-- Я все-таки не совс<u>e</u>мъ васъ понимаю. Вы, значитъ, предполагаете, что
Фишеръ умеръ естественной смертью? -- спросилъ Федосьевъ. Онъ пересталъ
играть рюмкой, положилъ докуренную папиросу въ пепельницу и откинулся на
спинку кресла.
-- Н<u>e</u>тъ, не совс<u>e</u>мъ естественною. Но я думаю, что смерть посл<u>e</u>довала не
отъ "белладонны".
-- Отъ чего же?
-- Ц<u>e</u>лый рядъ ядовъ могли дать при вскрыт<u>i</u>и приблизительно ту же
картину: н<u>e</u>которую {391} воспаленность почекъ, расширен<u>i</u>е зрачковъ, венозную
гиперем<u>i</u>ю мозга и т. д. А химическ<u>i</u>й анализъ желудка, повидимому,
производился весьма грубо. Эти господа за все берутся,-- вотъ какъ теперь на
войн<u>e</u> врачи ускореннаго выпуска д<u>e</u>лаютъ сложн<u>e</u>йш<u>i</u>я операц<u>i</u>и, передъ которыми
прежде останавливались знаменитые хирурги.
-- Однако какой-то ядъ былъ все же при анализ<u>e</u> обнаруженъ.
-- Да, но какой?
-- Въ конц<u>e</u> концовъ это не такъ важно. В<u>e</u>дь ядъ не могъ самъ собой
оказаться въ желудк<u>e</u> Фишера.
-- Есть рядъ ядовитыхъ алкалоидовъ, которые употребляются въ качеств<u>e</u>
лекарствъ. Предположите, что Фишеръ ошибся дозой. При слабомъ сердц<u>e</u> его
могло убить сравнительно небольшое увеличен<u>i</u>е дозы. А сердце у него было
слабое, это я отъ него слышалъ.
-- Лекарства принимаютъ больные,-- отв<u>e</u>тилъ Федосьевъ.-- Если-бъ Фишеръ
чувствовалъ себя плохо, онъ не по<u>e</u>халъ бы, в<u>e</u>роятно, на ту квартиру. Къ тому
же людямъ съ сердечной бол<u>e</u>знью даются врачами безобидныя вещества и въ
очень ничтожныхъ дозахъ. Чтобы умереть отъ такого лекарства, Фишеръ долженъ
былъ бы, в<u>e</u>роятно, проглотить добрый десятокъ пилюль или ц<u>e</u>лую склянку
жидкости. Такая ошибка съ его стороны мало в<u>e</u>роятна.
-- Мало в<u>e</u>роятна, пусть, но все же возможна, -- сказалъ Браунъ. Онъ еще
помолчалъ, всматриваясь въ Федосьева тяжелымъ внимательнымъ взглядомъ.--
Возможно, наконецъ, еще и другое, -- сказалъ онъ.-- Есть яды, которые
веселящимися людьми употребляются съ особой ц<u>e</u>лью. Тогда ваше возражен<u>i</u>е
падаетъ. Вполн<u>e</u> возможно и правдоподобно, что, отправляясь на ту квартиру,
{392} Фишеръ принялъ одно изъ такихъ средствъ. Да, вотъ, кантаридинъ. Есть
такой ядъ особаго назначен<u>i</u>я, ангидридъ кантаридиновой кислоты... Онъ вообще
мало изученъ, и немногочисленные изсл<u>e</u>дователи чрезвычайно расходятся
насчетъ того, какова смертельная доза этого вещества. Ядъ этотъ долженъ былъ
бы дать при вскрыт<u>i</u>и приблизительно т<u>e</u> же симптомы, что и "белладонна".
Федосьевъ передвинулся въ кресл<u>e</u>, отпилъ глотокъ коньяку и закурилъ
новую папиросу.
-- Но какъ же?..-- началъ было онъ и замолчалъ съ н<u>e</u>которымъ
зам<u>e</u>шательствомъ.-- Это, конечно, неожиданное предположен<u>i</u>е. Но отчего же
вы?.. Отчего сл<u>e</u>дств<u>i</u>е не направилось по этому пути?.
Браунъ саркастически засм<u>e</u>ялся.
-- Вашъ вопросъ не по адресу,-- сказалъ онъ. -- По моему, зд<u>e</u>сь та же
стадность, о которой мы съ вами говорили. Полиц<u>i</u>я первая р<u>e</u>шила, что
произошло уб<u>i</u>йство. Для полиц<u>i</u>и преступлен<u>i</u>е -- естественная гипотеза. Эта
ея ув<u>e</u>ренность немедленно повл<u>i</u>яла на сл<u>e</u>дств<u>i</u>е. Сл<u>e</u>дователь, однако,
допускаетъ возможность самоуб<u>i</u>йства... Зам<u>e</u>тьте, зд<u>e</u>сь тоже н<u>e</u>которая
косность мысли: либо уб<u>i</u>йство, либо самоуб<u>i</u>йство. Ему не приходитъ въ
голову, что возможно и случайное самоотравлен<u>i</u>е. Дал<u>e</u>е вступаетъ въ свои
права экспертиза... По моему, это основная язва современнаго правосуд<u>i</u>я.
Проблемы, отъ разр<u>e</u>шен<u>i</u>я которыхъ зависитъ жизнь челов<u>e</u>ка, сл<u>e</u>довало бы
поручать св<u>e</u>точамъ науки. Но св<u>e</u>точи науки ими заниматься не могутъ или не
желаютъ, и он<u>e</u> обычно достаются ремесленникамъ второго, если не третьяго,
сорта, которые вдобавокъ, какъ вс<u>e</u> полуученые люди, сл<u>e</u>по в<u>e</u>рятъ въ
безошибочность своихъ заключен<u>i</u>й и въ посл<u>e</u>днее слово науки... {393}
-- Сл<u>e</u>дователь, однако, им<u>e</u>етъ право привлечь къ экспертиз<u>e</u> самыхъ
выдающихся спец<u>i</u>алистовъ.
-- Им<u>e</u>етъ право, но не всегда им<u>e</u>етъ возможность: в<u>e</u>роятно, и денегъ
для этого у него недостаточно, да и трудно ему безпокоить людей, занятыхъ
другимъ д<u>e</u>ломъ. Сл<u>e</u>дователь къ тому же в<u>e</u>рно думаетъ, что у всякой
экспертизы есть простые безошибочные методы на любой случай. Фактически
экспертиза въ первое время сл<u>e</u>дств<u>i</u>я всегда въ рукахъ ремесленниковъ.
Поздн<u>e</u>е, особенно когда д<u>e</u>ло сенсац<u>i</u>онное и когда на этомъ настаиваютъ
адвокаты, которые у насъ вдобавокъ не допускаются къ предварительному
сл<u>e</u>дств<u>i</u>ю, поздн<u>e</u>е привлекаются и выдающ<u>i</u>еся спец<u>i</u>алисты. Но тогда въ
большинств<u>e</u> случаевъ уже почти невозможно произвести надлежащую экспертизу.
-- Однако, и рядовые эксперты, занимаясь всю жизнь однимъ и т<u>e</u>мъ же
д<u>e</u>ломъ, въ конц<u>e</u> концовъ не очень сложнымъ, должны же ему научиться?
-- Вы напрасно думаете, что это не сложное д<u>e</u>ло. Чрезвычайно сложное и
трудное, Серг<u>e</u>й Васильевичъ. Оно часто требуетъ самостоятельнаго научнаго
творчества. А у этихъ людей ничего н<u>e</u>тъ, кром<u>e</u> в<u>e</u>ры въ учебникъ анализа, да
еще въ посл<u>e</u>днее слово... Зам<u>e</u>тьте, въ наук<u>e</u> больш<u>i</u>е люди чуть ли не каждый
годъ бросаютъ новыя посл<u>e</u>дн<u>i</u>я слова, и по каждому изъ этихъ посл<u>e</u>днихъ словъ
маленьк<u>i</u>е люди, ремесленники, производятъ десятки и сотни изсл<u>e</u>дован<u>i</u>й,--
подтверждаютъ гипотезу, укр<u>e</u>пляютъ теор<u>i</u>ю, berechnet, beobachtet... Зат<u>e</u>мъ
гипотеза неизб<u>e</u>жно умираетъ естественной смертью, а десятки работъ, который
ее подтверждали, пропадаютъ совершенно безсл<u>e</u>дно. О нихъ просто забываютъ,
потому что незач<u>e</u>мъ и неловко вспоминать. И в<u>e</u>дь {394} все-таки то ученые...
А въ уголовномъ суд<u>e</u> на основан<u>i</u>и работы ремесленниковъ отправляютъ челов<u>e</u>ка
на смерть или въ каторжныя работы! Лучше всего то, что обычно обвинен<u>i</u>е
вызываетъ однихъ экспертовъ, защита -- другихъ, мн<u>e</u>н<u>i</u>я ихъ почти всегда
противоположны другъ другу, но это дов<u>e</u>р<u>i</u>я къ экспертамъ нисколько не
подрываетъ.
-- Какъ вы, однако, все это хорошо изучили и обдумали,-- сказалъ
Федосьевъ.
-- У меня не каждый день отравляются знакомые. И не каждый день друг<u>i</u>е
знакомые арестовываются по подозр<u>e</u>н<u>i</u>ю въ уб<u>i</u>йств<u>e</u>.
-- Да, правда, в<u>e</u>дь вы знали и Загряцкаго... Вы, однако, знали все
общество Фишера?
-- Н<u>e</u>тъ, только самого Фишера и Загряцкаго.
-- Говорятъ, онъ охотно принималъ отъ Фишера денежные подарки, и
немалые? Такъ ли это?
-- Не знаю. Очень можетъ быть... Видъ у него былъ горделивый и онъ
часто называлъ разныхъ знакомыхъ "м<u>e</u>щанами". Это признакъ почти
безошибочный: люди, любящ<u>i</u>е жить на чужой счетъ, всегда зовутъ м<u>e</u>щанами
т<u>e</u>хъ, кто на чужой счетъ жить не любитъ.
-- Такъ, такъ, такъ...
Федосьевъ помолчалъ. Мысль его работала напряженно. "Если онъ говоритъ
правду, то, быть можетъ, все объясняется. Но возможно и то, что онъ тутъ же
сочинилъ или заран<u>e</u>е подготовилъ эту верс<u>i</u>ю и заметаетъ сл<u>e</u>ды. Это актеръ
первоклассный..."
-- Если-бъ я былъ на м<u>e</u>ст<u>e</u> Фишера,-- сказалъ онъ снова, посл<u>e</u> довольно
продолжительнаго молчан<u>i</u>я,-- я бы обратился за нужными разъяснен<u>i</u>ями о
разныхъ химическихъ средствахъ къ какому-нибудь спец<u>i</u>алисту, изъ хорошихъ
знакомыхъ, что ли?.. Но в<u>e</u>дь этотъ спец<u>i</u>алистъ, узнавъ {395} о смерти Фишера
и объ арест<u>e</u> Загряцкаго, в<u>e</u>роятно, счелъ бы своимъ долгомъ сообщить
сл<u>e</u>дователю о данной имъ консультац<u>i</u>и?
-- Можетъ быть,-- равнодушно отв<u>e</u>тилъ Браунъ.
Федосьевъ опять замолчалъ.
-- Если же онъ этого не сд<u>e</u>лалъ, то у него, в<u>e</u>рно, были как<u>i</u>я-нибудь
причины. Можно предположить, наприм<u>e</u>ръ, что онъ самъ вм<u>e</u>ст<u>e</u> съ Фишеромъ
развлекался на той квартир<u>e</u>.
-- Да, можно предположить и это,-- сказалъ Браунъ.
-- Тогда въ самомъ д<u>e</u>л<u>e</u> зач<u>e</u>мъ-бы онъ сталъ откровенничать со
сл<u>e</u>дователемъ? Огласка такихъ д<u>e</u>лъ всегда чрезвычайно непр<u>i</u>ятна. А тутъ еще
разные медикаменты, да откуда они взялись, да кто далъ рецептъ? Печать
непрем<u>e</u>нно подхватила бы, какъ всегда у насъ,-- л<u>e</u>вая, если этотъ
спец<u>i</u>алистъ правый, правая, если онъ л<u>e</u>вый. Ученый челов<u>e</u>къ, быть можетъ, съ
большимъ именемъ, ну, общественная репутац<u>i</u>я, ну, борода до кол<u>e</u>нъ,-- и
вдругъ так<u>i</u>я похожден<u>i</u>я! Нехорошо!.. Самые свободные духомъ люди чрезвычайно
боятся подобныхъ истор<u>i</u>й. Въ Англ<u>i</u>и видный государственный д<u>e</u>ятель покончилъ
съ собой, чтобы изб<u>e</u>жать огласки одного д<u>e</u>ла. А на легк<u>i</u>й компромиссъ съ
сов<u>e</u>стью не б<u>e</u>да пойти... Очень можетъ быть, что д<u>e</u>ло было именно такъ.
-- Очень можетъ быть.
-- Но съ другой стороны,-- продолжалъ съ досадой Федосьевъ,-- все это
в<u>e</u>дь только предположен<u>i</u>я и притомъ ни на чемъ не основанныя. Сл<u>e</u>дств<u>i</u>е,
пожалуй, поступило бы правильно, если-бъ не дало сбить себя съ пути. Можетъ
быть, все таки передъ нами уб<u>i</u>йство, и Фишера убилъ Пизарро. {396}
-- Конечно... А можетъ быть и то, что правъ сл<u>e</u>дователь: не Загряцк<u>i</u>й
ли въ самомъ д<u>e</u>л<u>e</u> убилъ Фишера? Вотъ ужъ, стало быть, есть ц<u>e</u>лыхъ четыре
гипотезы: сл<u>e</u>дователя, ваша и дв<u>e</u> мои. И вс<u>e</u> он<u>e</u> бол<u>e</u>е или мен<u>e</u>е
правдоподобны. Если вдуматься, ваша самая интересная... Очень можетъ быть,
что вы ближе всего къ истин<u>e</u>.
Лицо Брауна было холодно и спокойно. Только въ глазахъ его, какъ
показалось Федосьеву, мелькала злоба.
-- Что-жъ,-- продолжалъ Браунъ,-- вамъ, в<u>e</u>рно, приходилось читать
сборники изв<u>e</u>стныхъ уголовныхъ процессовъ? Почти во вс<u>e</u>хъ, отъ госпожи
Лафаргъ до Роникера, правда такъ и осталась до конца невыясненной. Во
Франц<u>i</u>и за десять л<u>e</u>тъ было дв<u>e</u>сти отравлен<u>i</u>й, въ которыхъ до разгадки
доискаться не удалось.
-- А вдругъ зд<u>e</u>сь какъ-нибудь узнаемъ всю правду до конца?
-- Вдругъ зд<u>e</u>сь и узнаете,-- повторилъ Браунъ.-- В<u>e</u>дь и разгадки шарады
иногда приходится ждать довольно долго.
-- Что-жъ, подождемъ.
-- Подождемъ... Куда торопиться?..
Онъ вдругъ насторожился, повернувъ ухо к окну. Федосьевъ тоже
прислушался.
-- Мн<u>e</u> показалось, выстр<u>e</u>лы,-- сказалъ Браунъ.
-- И мн<u>e</u> показалось. Революц<u>i</u>я, что ли,-- усм<u>e</u>хнувшись, отв<u>e</u>тилъ
Федосьевъ.-- Ну, что-жъ, пора.. То-есть, это мн<u>e</u> пора, а не революц<u>i</u>и, --
пошутилъ онъ.-- Вамъ, в<u>e</u>рно, давно хочется отдохнуть.
-- Н<u>e</u>тъ, я не усталъ.
-- И разговоръ былъ такой интересный... Я прямо заслушался, бес<u>e</u>дуя съ
вами. {397}
-- Все удовольств<u>i</u>е, какъ говорятъ французы, было на моей сторон<u>e</u>,--
отв<u>e</u>тилъ Браунъ.
XVI.
На острова долженъ былъ <u>e</u>хать почти весь кружокъ, кром<u>e</u> Фомина, который
никакъ не могъ оставить банкетъ. Ему предстояла еще вся довольно сложная
заключительная часть праздника: пров<u>e</u>рка счетовъ, начаи и т. д. Въ посл<u>e</u>днюю
минуту, къ всеобщему сожал<u>e</u>н<u>i</u>ю, отказался и Горенск<u>i</u>й. Князю и <u>e</u>хать съ
молодежью очень хот<u>e</u>лось, и остаться въ т<u>e</u>сномъ кругу друзей было пр<u>i</u>ятно:
онъ былъ теперь вторымъ героемъ дня. Кром<u>e</u> того донъ-Педро хот<u>e</u>лъ
предварительно прочесть Горенскому свою запись его р<u>e</u>чи.
-- Вините себя, князь, что вамъ докучаю,-- шутливо пояснилъ онъ.-- Ваша
р<u>e</u>чь -- событ<u>i</u>е... Завтра будетъ въ нашей газет<u>e</u> только первый кратк<u>i</u>й
отчетъ, а подробный, разум<u>e</u>ется, посл<u>e</u>завтра...
Семенъ Исидоровичъ, услышавш<u>i</u>й эти слова, посп<u>e</u>шно поднялся съ м<u>e</u>ста и,
кр<u>e</u>пко пожимая руку донъ-Педро, увлекъ его немного въ сторону.
-- Я хот<u>e</u>лъ бы вамъ дать точный текстъ своего отв<u>e</u>тнаго слова,--
озабоченно сказалъ онъ. -- Зайдите, милый, ко мн<u>e</u> завтра часовъ въ
одиннадцать, я утречкомъ набросаю по памяти... Будьте благод<u>e</u>телемъ... И,
пожалуйста, захватите весь вашъ отчетъ, я желалъ бы, если можно, взглянуть,
-- прибавилъ онъ вполголоса.
Альфредъ Исаевичъ встревожился: въ черновик<u>e</u> его отчета отв<u>e</u>тная р<u>e</u>чь
Кременецкаго была названа "я†р†к†о†й". Теперь, при предварительномъ
просмотр<u>e</u>, о такомъ слабомъ эпитет<u>e</u> не могло быть р<u>e</u>чи. Альфредъ Исаевичъ
тотчасъ {398} р<u>e</u>шилъ написать "б†л†е†с†т†я†щ†а†я р<u>e</u>чь юбиляра"; но онъ
почувствовалъ, что Семенъ Исидоровичъ этимъ не удовлетворится. "Какъ же ему
надо? "Осл<u>e</u>пительно блестящая"? "Вдохновенная"? -- спросилъ себя съ досадой
донъ-Педро.-- "Пожалуй, можно бы, чортъ съ нимъ! Но все равно Федя никакого
"осл<u>e</u>пительно" не пропуститъ, еще будетъ полчаса лаять... Дай Богъ, чтобъ
"блестящую" пропустилъ. Онъ Сему отнюдь не обожаетъ"... Альфредъ Исаевичъ
р<u>e</u>шилъ не идти дальше "блестящей".-- "Ну, въ крайнемъ случа<u>e</u>, добавлю:
"сказанная съ большимъ подъемомъ"...
-- Съ удовольств<u>i</u>емъ зайду, милый Семенъ Исидоровичъ,-- сказалъ онъ. Въ
обычное время донъ-Педро не р<u>e</u>шился бы назвать Кременецкаго милымъ. Но
теперь, какъ авторъ отчета объ юбиле<u>e</u>, онъ чувствовалъ за собой силу и
нам<u>e</u>ренно подчеркнулъ, если не равенство въ ихъ общественномъ положен<u>i</u>и, то
по крайней м<u>e</u>р<u>e</u> отсутств<u>i</u>е пропасти. Семенъ Исидоровичъ еще разъ кр<u>e</u>пко
пожалъ ему руку и вернулся на свое м<u>e</u>сто.
-- Конечно, по<u>e</u>зжай, Мусенька,-- н<u>e</u>жно сказалъ онъ дочери, ц<u>e</u>луя ее въ
голову.-- Вамъ, молодежи, съ нами скучно, ну, а мы, старики, еще посидимъ,
побалакаемъ за стаканомъ вина... "Бойцы поминаютъ минувш<u>i</u>е дни и битвы, гд<u>e</u>
вм<u>e</u>ст<u>e</u> рубились они"...-- съ легкимъ см<u>e</u>хомъ добавилъ онъ, обращаясь
преимущественно къ предс<u>e</u>дателю.-- Пожалуйста, не ст<u>e</u>сняйтесь, господа.
Спасибо, Григор<u>i</u>й Ивановичъ... Дорогой Серг<u>e</u>й Серг<u>e</u>евичъ, благодарствуйте...
Майоръ, отъ всей души васъ благодарю, я очень тронуть и горжусь вашимъ
вниман<u>i</u>емъ, майоръ... Вы знаете къ намъ дорогу...
-- Ради Бога, застегнись какъ сл<u>e</u>дуетъ,-- говорила дочери Тамара
Матв<u>e</u>евна.-- Григор<u>i</u>й {399} Ивановичъ, я вамъ поручаю за ней смотр<u>e</u>ть... На
забывайте насъ, мосье Клервилль...
-- До свиданья, мама. Я раньше васъ буду дома, увидите...
Клервилль, Никоновъ, Березинъ поочередно пожали руку юбиляру,
поц<u>e</u>ловали руку Тамар<u>e</u> Матв<u>e</u>евн<u>e</u> и спустились съ Мусей внизъ. Глафира
Генриховна, Сонечка Михальская, Беневоленск<u>i</u>й и Витя уже находились тамъ въ
шубахъ: они, съ разр<u>e</u>шен<u>i</u>я Муси, сочли возможнымъ уйти, не простившись съ ея
родителями. Муся рылась въ шелковой сумк<u>e</u>. Витя выхватилъ у нея номерокъ,
сунулъ лакею рубль и принесъ ея вещи. Онъ помогъ Мус<u>e</u> над<u>e</u>ть шубу, зат<u>e</u>мъ
взглянулъ на Мусю съ мольбою и, опустившись на кол<u>e</u>ни, подъ насм<u>e</u>шливымъ
взглядомъ Глафиры Генриховны, над<u>e</u>лъ Мус<u>e</u> б<u>e</u>лые фетровые ботики. Застегивая
сбоку крошечныя пуговицы, Витя коснулся ея чулка и, точно обжегшись,
отдернулъ руку.
-- Готово? -- нетерп<u>e</u>ливо спросила Муся, завязывая сзади б<u>e</u>лый
оренбургск<u>i</u>й платокъ: по новой, немногими принятой, мод<u>e</u> она носила платокъ,
какъ чалму, д<u>e</u>лая узелъ не на ше<u>e</u>, а на затылк<u>e</u>. Это очень ей шло.
Витя поднялся бл<u>e</u>дный. Муся, съ улыбкой, погрозила ему пальцемъ. Она
почти выб<u>e</u>жала на улицу, не дожидаясь мужчинъ. Отъ любви, шампанскаго,
почета ей было необыкновенно весело. Кучеръ первой тройки молодецки вы<u>e</u>халъ
изъ ряда на средину улицы. У тротуара остановиться было негд<u>e</u>. Муся
переб<u>e</u>жала къ санямъ по твердому блестящему сн<u>e</u>гу и, сунувъ въ муфту сумку,
легкимъ движеньемъ, безъ чужой помощи, с<u>e</u>ла въ сани съ откинутой полостью.
-- Ахъ, какъ хорошо! -- почти шопотомъ сказала она, съ наслажден<u>i</u>емъ
вдыхая полной грудью разряженный, холодный воздухъ. Колокольчикъ {400} р<u>e</u>дко
и слабо звен<u>e</u>лъ. Глафира Генриховна, ахая, ступила на сн<u>e</u>гъ и, какъ по доск<u>e</u>
надъ пропастью, переб<u>e</u>жала къ тройк<u>e</u>, почему-то стараясь попадать ботиками
въ сл<u>e</u>ды Муси. Муся протянула ей руку въ б<u>e</u>лой лайковой перчатк<u>e</u>. Но Глафиру
Генриховну, точно перышко, поднялъ и посадилъ въ сани Клервилль, она даже не
усп<u>e</u>ла вскрикнуть отъ пр<u>i</u>ятнаго изумлен<u>i</u>я. Къ т<u>e</u>мъ же санямъ направилась
было и Сонечка. Мужчины громко запротестовали.
-- Что-жъ это, вс<u>e</u> дамы садятся вм<u>e</u>ст<u>e</u>...
-- Это невозможно!
-- Мальчики протестуютъ! Черезъ мой трупъ!.. -- закричалъ Никоновъ,
хватая за руку Сонечку.
Вторая тройка вы<u>e</u>хала за первой.
-- Господа, такъ нельзя, надо разсудить, какъ садиться,-- произнесъ
внушительно Березинъ,-- это вопросъ сурьезный.
-- Мосье Клервилль, конечно, сядетъ къ намъ,-- не безъ ехидства сказала
Глафира Генриховна.-- А еще кто изъ мальчиковъ?
Муся, не усп<u>e</u>вшая дома подумать о разсадк<u>e</u> по санямъ, мгновенно все
разсудила: Никоновъ уже усаживалъ во вторыя сани Сонечку, Березинъ и
Беневоленск<u>i</u>й не говорили ни по французски, ни по англ<u>i</u>йски.
-- Витя, садитесь къ намъ,-- посп<u>e</u>шно сказала она, улыбнувшись.--
Живо!..
Витя не заставилъ себя просить, хоть ему и непр<u>i</u>ятно было сид<u>e</u>ть
противъ Глафиры Генриховны. Ея "конечно", онъ чувствовалъ, предназначалось,
въ качеств<u>e</u> непр<u>i</u>ятности, и Мус<u>e</u>, и ему, и англичанину. Въ посл<u>e</u>днемъ онъ,
впрочемъ, ошибался: Клервиллю непр<u>i</u>ятность не предназначалась, да онъ ея и
просто не могъ бы понять. Швейцаръ застегнулъ за Витей полость и низко снялъ
шапку. Клервилль опустилъ руку въ карманъ и, {401} не глядя, протянулъ
бумажку. Швейцаръ поклонился еще ниже. "Кажется, десять. Однако!.." --
подумала Глафира Генриховна.
-- По Троицкому Мосту...
-- Эй вы, са-ко-олики! -- самымъ народнымъ говоркомъ проп<u>e</u>лъ сзади
Березинъ. Колокольчикъ зазвен<u>e</u>лъ чаще. Сани тронулись и пошли къ Нев<u>e</u>, все
ускоряя ходъ.
За Малой Невкой тройки понеслись такъ, что разговоры сами собой
прекратились. Отъ холода у Муси мерзли зубы,-- она знала и любила это
ощущен<u>i</u>е быстрой <u>e</u>зды. Сдерживая дыханье, то прикладывая, то отнимая ото рта
горностаевую муфту, Муся смотр<u>e</u>ла блестящими глазами на проносивш<u>i</u>еся мимо
нихъ пустыри, сады, строенья. "Да, сегодня объяснится",-- взволнованно
думала она, быстро вглядываясь въ Клервилля, когда сани входили въ полосу
св<u>e</u>та фонарей. Глафира Генриховна перестала говорить на трехъ языкахъ
непр<u>i</u>ятности и только вскрикивала при толчкахъ, ув<u>e</u>ряя, что такъ они
непрем<u>e</u>нно опрокинутся. Клервилль молчалъ, не стараясь занимать дамъ: онъ
былъ счастливъ и взволнованъ необыкновенно. Витя мучился вопросомъ: "неужели
между ними вправду что-то есть? в<u>e</u>дь та в<u>e</u>дьма-н<u>e</u>мка все время намекаетъ."
(Глафира Генриховна, дочь давно обрус<u>e</u>вшаго шведа, никогда н<u>e</u>мкой не была).
Витя упалъ духомъ. Онъ ждалъ такой радости отъ этой первой своей ночной
по<u>e</u>здки на острова...
Развивъ на Каменномъ остров<u>e</u> б<u>e</u>шеную скорость, тройка на Елагиномъ
стала замедлять ходъ. У Глафиры Генриховны отлегло отъ сердца. Изъ вторыхъ
саней что-то кричали.
-- Ау! Н<u>e</u>тъ ли у васъ папиросъ?
Клервилль вынулъ портсигаръ, онъ былъ пустъ. {402}
-- I am sorry...
-- Папиросъ н<u>e</u>тъ... Не курите, простудитесь! -- закричала Глаша,
приложивъ къ губамъ руки.
-- Да все равно нельзя было бы раскурить...
Никоновъ продолжалъ орать. Спереди подуло в<u>e</u>тромъ.
-- Такъ холодно,-- проговорилъ Клервилль.
-- Сейчасъ Стр<u>e</u>лка,-- сказала Муся, хорошо знавшая Петербургъ. Тройка
пошла еще медленн<u>e</u>е. "Стр<u>e</u>лка! Ура!" -- прокричали сбоку. Вторыя сани ихъ
догнали и вы<u>e</u>хали впередъ, зат<u>e</u>мъ черезъ минуту остановились.
-- Пр<u>i</u><u>e</u>хали!
Вс<u>e</u> вышли, увязая въ сн<u>e</u>гу, прошли къ взморью и полюбовались, сколько
нужно, видомъ. На брандвахт<u>e</u> за Старой Деревней св<u>e</u>тился огонь.
-- Чудно! Дивно!
-- Ахъ, чудесно!..
-- Н<u>e</u>тъ, какая ночь, господа!..
Вс<u>e</u> чувствовали, что д<u>e</u>лать зд<u>e</u>сь нечего. Березинъ, возивш<u>i</u>йся у саней,
съ торжествомъ вытащилъ ящикъ. Въ немъ зазвен<u>e</u>ло стекло.
-- Тысяча проклят<u>i</u>й! Carramba!
-- Неужели шампанское разбилось?
-- Какъ! Еще пить?
-- Н<u>e</u>тъ, къ счастью, не шампанское... Разбились стаканы.
-- Кто-жъ такъ укладывалъ! Эхъ, вы, недотепа...
-- Что теперь д<u>e</u>лать? Не изъ горлышка же пить?
-- Господа, все спасено: одинъ стаканъ ц<u>e</u>лъ, этого достаточно.
-- Узнаемъ вс<u>e</u> чуж<u>i</u>я мысли.
-- То-то будутъ сюрпризы!
-- А если кто боленъ дурной бол<u>e</u>знью, пусть сознается сейчасъ,--
сказалъ медленно поэтъ, {403} какъ всегда, вполн<u>e</u> довольный своимъ
остроум<u>i</u>емъ. Муся посп<u>e</u>шно оглянулась на Клервилля.
-- Давайте въ сн<u>e</u>жки играть...
-- Давайте...
-- Разлюбезное д<u>e</u>ло!
-- Что-же раньше? Въ сн<u>e</u>жки или шампанское пить?
-- Господа, природа это, конечно, очень хорошо, но зд<u>e</u>сь холодно, --
сказала Глаша.
-- Ахъ, я совс<u>e</u>мъ замерзла,-- пискнула Сонечка.
-- Сонечка, б<u>e</u>дненькая, ангелъ,-- кинулся къ ней Никоновъ,-- трите же
лицо, что я вамъ приказалъ?
-- Мы согр<u>e</u>емъ васъ любовью,-- сказалъ Беневоленск<u>i</u>й.
"Боже, какой дуракъ, какъ я раньше не зам<u>e</u>чала!" -- подумала Муся.
-- А что, господа, если-бъ намъ по<u>e</u>хать д†а†л†ь†ш†е? Мы, правда,
замерзнемъ.
-- О, да!-- сказалъ Клервилль.-- Дальше...
-- Куда же? Въ "Виллу Родэ"?
-- Да вы съ ума сошли!
-- Ни въ какой ресторанъ я не по<u>e</u>ду,-- отр<u>e</u>зала Глафира Генриховна.
-- Въ самомъ д<u>e</u>л<u>e</u>, не <u>e</u>хать же въ ресторанъ со своимъ шампанскимъ.--
подтвердилъ Березинъ, все выбрасывавш<u>i</u>й осколки изъ ящика.
-- А заказывать тамъ, сто рублей бутылка,-- пояснила Глафира
Генриховна.
-- Господа, въ ресторанъ или не въ ресторанъ, но я умру безъ
папиросъ,-- простоналъ Никоновъ.
-- Ну, и умрите,-- сказала Сонечка,-- такъ вамъ и надо.
-- Жестокая! Вы будете виновницей моей смерти! Я буду изъ ада являться
къ вамъ каждую ночь. {404}
-- Пожалуйста, не являйтесь, нечего... Такъ вамъ и надо.
-- За что, желанная?
-- За то, какъ вы вели себя въ саняхъ.
-- Сонечка, какъ онъ себя велъ? Мы въ ужас<u>e</u>...
-- Ужъ и нельзя погр<u>e</u>ть ножки замерзающей д<u>e</u>вочк<u>e</u>!..
-- Гадк<u>i</u>й, ненавижу...
Сонечка запустила въ Никонова сн<u>e</u>жкомъ, но попала въ воротникъ Глаш<u>e</u>.
-- Господа, довольно глупостей! -- разсердилась Глафира Генриховна,--
<u>e</u>демъ домой.
-- Папиросъ! Убью! -- закричалъ свир<u>e</u>по Никоновъ.
-- Не орите... Все равно до Невскаго папиросъ достать нельзя.
-- Ну, достать-то можно,-- сказалъ Березинъ. -- Если черезъ Строгановъ
мостъ про<u>e</u>хать въ рабоч<u>i</u>й кварталъ, тамъ ночные трактиры.
-- Какъ черезъ мостъ въ рабоч<u>i</u>й кварталъ? -- изумился Витя. Ему
казалось, что рабоч<u>i</u>е кварталы отсюда за тридевять земель.
-- Ночные трактиры? Это страшно интересно! А вы ув<u>e</u>рены, что тамъ
открыто?
-- Да, разум<u>e</u>ется. Во всякомъ случа<u>e</u>, если постучать, откроютъ.
-- Ахъ, б<u>e</u>дные, они теперь работаютъ,-- испуганно сказала Сонечка.
-- Н<u>e</u>тъ, какъ хорошо говорилъ князь! Я, право, и не ожидала...
-- Господа, <u>e</u>демъ въ трактиръ... Полцарства за коробку папиросъ.
-- А какъ же сн<u>e</u>жки?
-- Обойдемся безъ сн<u>e</u>жковъ, намъ вс<u>e</u>мъ больше шестнадцати л<u>e</u>тъ.
-- Вс<u>e</u>мъ, кром<u>e</u>, кажется, Вити,-- вставила Глаша. {405}
Витя взглянулъ на нее съ ненавистью.
-- А вамъ...-- началъ было онъ.
-- Мн<u>e</u> много, скоро ц<u>e</u>лыхъ восемнадцать, проп<u>e</u>ла Сонечка.-- Господа, въ
трактиръ чудно, но и зд<u>e</u>сь такъ хорошо!.. А наше шампанское?
-- Тамъ и разопьемъ, вотъ и бокалы будутъ.
-- Господа, только услов<u>i</u>е: подъ самымъ страшнымъ честнымъ словомъ,
никому не говорить, что мы были въ трактир<u>e</u>. В<u>e</u>дь это позорь для
благородныхъ д<u>e</u>вицъ!
-- Ну, разум<u>e</u>ется.
-- Лопни мои глаза, никому не скажу!
-- Григор<u>i</u>й Ивановичъ, выражайтесь корректно... Такъ никто не
проговорится?
-- Никто, никто...
-- Клянусь я первымъ днемъ творенья!
-- Да в<u>e</u>дь мы <u>e</u>демъ со старшими, вотъ и Глафира Генриховна <u>e</u>детъ съ
нами,-- отомстилъ Витя. Глафир<u>e</u> Генриховн<u>e</u>, по ея словамъ, шелъ двадцать
пятый годъ.
-- Н<u>e</u>тъ, какое оно ядовитое дит£!
-- Въ сани, въ сани, господа, <u>e</u>демъ...
<u>E</u>хали не быстро и довольно долго. Стало еще холодн<u>e</u>е, Никоновъ плакалъ,
жалуясь на морозъ. По настоящему веселы и счастливы были Муся, Клервилль,
Сонечка. Мысли Муси были поглощены Клервиллемъ. Тревоги она не чувствовала,
зная твердо, что этой ночью все будетъ сказано. Какъ, гд<u>e</u> это произойдетъ,
она не знала и ничего не д<u>e</u>лала, чтобъ вызвать объяснен<u>i</u>е. Она была такъ
влюблена, что не опускалась до пр<u>i</u>емовъ, которые хоть немного могли бы ихъ
унизить. Муся даже и не стремилась теперь къ объяснен<u>i</u>ю: онъ сид<u>e</u>лъ противъ
нея и т†а†к†ъ смотр<u>e</u>лъ на нее,-- ей этого было достаточно; она {406}
чувствовала себя счастливой, чистой, расположенной ко вс<u>e</u>мъ людямъ.
Старый, низеньк<u>i</u>й, грязноватый трактиръ вс<u>e</u>мъ понравился чрезвычайно.
Дамы им<u>e</u>ли самое смутное понят<u>i</u>е о трактирахъ. Въ большой, теплой комнат<u>e</u>,
выходившей прямо на крыльцо, никого не было. Немного пахло керосиномъ. Когда
выяснилось, что огромная штука у ст<u>e</u>ны есть машина, а со скамьи всталъ
заспанный п†о†л†о†в†о†й, котораго Березинъ назвалъ м†а†л†ы†й и б†р†а†т†е†ц†ъ
†т†ы †м†о†й, дамы окончательно пришли въ восторгъ, и даже Глафира Генриховна
признала, что въ этомъ заведен<u>i</u>и есть свой стиль.
-- Ахъ, какъ тепло! Прелесть!
-- Зд<u>e</u>сь надо снять шубу?
-- Разум<u>e</u>ется, н<u>e</u>тъ.
-- Отчего же н<u>e</u>тъ? Mesdames, вы простудитесь,-- сказалъ Березинъ,
сдвигая два стола въ углу.-- Ну, вотъ, теперь прошу занять м<u>e</u>ста.
-- Право, я страшно рада, что насъ сюда привезли. А вы рады, Сонечка?
-- Ужасно рада, Мусенька! Это прямо прелесть?
-- Господа, я заказываю чай. Вс<u>e</u> озябли.
-- Папиросъ!..
-- Слушаю-съ. Какихъ прикажете?
-- Папиросъ!..
-- Ну-съ, такъ вотъ, голубчикъ ты мой, перво-на-перво принеси ты намъ
чаю, значитъ, чтобъ согр<u>e</u>ться,-- говорилъ Березинъ: онъ теперь игралъ купца,
очевидно подъ стиль трактира. Дамы съ восторгомъ его слушали.
-- Слушаю-съ. Сколько порц<u>i</u>й прикажете? -- говорилъ еще не вполн<u>e</u>
проснувш<u>i</u>йся половой, испуганно глядя на гостей.
-- Сколько порц<u>i</u>й, говоришь? Да ужъ не обидь, голуба, чтобъ на вс<u>e</u>хъ
хватило. Хотимъ, {407} значитъ, себя чайкомъ побаловать, понимаешь? Ну, и
бубликовъ тамъ какихъ-нибудь тащи, што-ли?
-- Слушаю-съ.
-- Папиросъ!..
-- А зат<u>e</u>мъ, братецъ ты мой, откупори ты намъ эту штучку. Своего,
значитъ, кваску привезли... И стаканы сюда тащи.
-- Слушаю-съ... За пробку съ не нашей бутылки у насъ пятнадцать
коп<u>e</u>екъ.
-- Пятиалтынный, говоришь? Штой-то дороговато, малый. Ну, да авось
осилимъ... И ж-жива!
Отпустивъ малаго, Березинъ засм<u>e</u>ялся ровнымъ, негромкимъ см<u>e</u>хомъ.
-- Н<u>e</u>тъ, право, онъ очень стильный.
-- Зд<u>e</u>сь дивно... Григор<u>i</u>й Ивановичъ, положите туда на столъ мою муфту.
-- Ага! Прежде "ну, и умрите", а теперь "пол