 ним вереница
дней, годов, встреч, дел, настроений  и  забот.  †изнь  вставала  перед  ним
тускло и бледно,  представлЯЯсь  однообразно-серой  полосой,  без  начала  и
конца. €ногда ему казалось, что она началась еще раньше его рождениЯ  и  что
все его страданиЯ, болезни,  унижениЯ  и  заботы  были  только  продолжением
неисчислимых бед, идущих от времени.  ’очно  это  был  бесконечный  путь  из
вечности в вечность, на  который  он  незаметно  вступил  где-то  неизмеримо
далеко от начала, чтобы через несколько томительных мгновений сойти  так  же
далеко от конца, как  случайнаЯ  тень,  тоскливо  скользнувшаЯ  по  проезжей
дороге.
     Ѓедным родилсЯ он на свете, в жестокой  нищего  прожил  все  детство  и
всегда вспоминал о нем с унылым отвращением, удивлЯЯсь  тем  людЯм,  которые
говорили о своем детстве, как о светлом празднике жизни. Ѓыл он  оборванный,
плохо обутый, тщедушный и болезненный мальчик, типичный сын  почтальона,  на
котором труды, болезни и горе родителей положили навек свое бледное  клеймо.
“читьсЯ ему пришлось немного и трудно, и то, чему он  выучилсЯ,  было  соком
жизни, выжатым из себЯ отцом и матерью.  ђано  пришлось  думать  о  пище,  и
пЯтнадцати лет он уже поступил на железную дорогу, где и прослужил  двадцать
пЯть  лет  в  разных  должностЯх,  всегда  одинаково   трудных,   томительно
однообразных и чуждых душе. …му было тЯжело, часто унизительно и трудно,  но
отец и мать, пока не умерли, надорвавшись на работе, были счастливы, что  он
избежал участи отца. €х чахоточнаЯ радость была бессмысленна  и  ужасна,  но
самое ужасное было то, что он сам понимал и разделЯл их радость. € это  было
похоже на ту радость, которою радуетсЯ человек, затонувший в топи по горло и
видЯщий рЯдом  другого,  которого  вонючаЯ,  душащаЯ  грЯзь  уже  покрыла  с
головой.
     Љогда прошли года и счастье вечного прозЯбаниЯ на маленькой, затерЯнной
в глухой степи станции было достигнуто, он женилсЯ. †енилсЯ он по  любви  на
некрасивой глуповатой девушке, прошедшей ту же жизнь, что и  он.  €  в  этой
любви был тоже ужас, ибо и в самые  счастливые  моменты  ее  не  затемнЯлось
сознание бесцветности, ничтожности и некрасивости жены; но жажда, во что  бы
то ни стало, иметь хоть кого-нибудь близкого, теплого, родного забивала  это
сознание, и оно оставалось в душе только как непрестанное,  ноющее  томление
духа по  красивой,  таинственной  и  поэтичной  любви,  которой  никогда  не
придетсЯ испытать. †ена его скоро состарилась и потерЯла и ту  относительную
миловидность, которую все же  давали  ей  молодость  и  свежесть.  ‘  нелепо
страшной быстротой рождались дети. †ена стала сварливой, скучной, безнадежно
опустившейсЯ полустарухой, на лице которой  навсегда  застыла  жалкаЯ  маска
заботы и зависти.
     „ети вырастали  худосочными,  больными  и  щуплыми.  ђадостный  степной
воздух и светлое солнце не могли вытравить из  них  страшного  Яда  векового
недоеданиЯ и прозЯбаниЯ их рода. Ћдна девочка страдала расслаблением кишок и
всегда сидела в маленьком кресле-судне, страдальчески выглЯдываЯ  из  своего
уголка, как закусаннаЯ насмерть мышка. Ќе радовали души эти дети,  а  только
заботили, печалили и злили.
     Њало  было  сношений  с  людьми,  потому  что  это  вызывало   расходы,
неловкость за свою бедность и унижениЯ. Ђнисимов много пил, пьЯный плакал  о
своих несчастиЯх и томилсЯ смутной  мечтой  об  иной,  свободной,  легкой  и
приЯтной жизни, осмысленной хоть каким-нибудь светлым лучом.
     ‘трашна была его жизнь, как страшна  была  у  всех  окружающих  его,  и
именно это скоро притупило  сознание  и  скрыло  от  него  ужасный  вид  его
существованиЯ. Љак ни мучительны  были  у  него  позывы  что-то  переменить,
что-то узнать, что-то устроить, - в общем ему казалось, что так и надо,  ибо
так живет не он один. ’омление духа обратилось в привычку, научило брюзжать,
раздражатьсЯ, пить,  и  не  было  сил  задуматьсЯ,  оглЯнутьсЯ  и  прийти  в
отчаЯние. Љак крот, живущий в вечной  тьме,  Ђнисимов  уже  не  видел  тьмы,
окружающей его, и думал, что он живет лучше многих; но  не  как  крот  -  он
тЯготилсЯ и страдал своею жизнью.
     ’ак было до тех пор, пока внезапный свет всеобщего протеста и всеобщего
напрЯжениЯ, как молниЯ, не осветил длЯ него все и, как молниЯ, не убил его.
     Ђнисимов вдруг остановилсЯ. —то-то напрЯглось в нем до высшей  точки  и
замерло в ожидании. € внезапно Ђнисимов понЯл, что ему не жаль своей жизни.
     "…сли такаЯ жизнь опЯть, то лучше смерть... € тогда в смерти нет ничего
ужасного, а, напротив, она нужна, необходима, как естественный выход... Ѓудь
она проклЯта, такаЯ жизнь!" - подумал Ђнисимов.
     € когда подумал, - успокоилсЯ, затих, и лицо его, серое  и  измученное,
принЯло спокойное и решительное  выражение,  то  самое,  с  которым  он  так
бесповоротно и всецело вошел в закипевшую вокруг борьбу.
     Ќо в самой глубине его души что-то ныло. ќто была тупаЯ, ноющаЯ и  чуть
слышнаЯ боль. —то-то как  будто  грызло,  подтачивало,  сосало.  Ђнисимов  с
тревогой прислушалсЯ и сказал себе:
     "—его же еще... Я же решил?.. Ќе надо думать... …сли думать,  то  будет
опЯть ужас... ‹учше не думать".
     Ќо боль все ныла, поднималась, подступала  к  сердцу  и,  как  грызущаЯ
мышь, становилась  все  смелее  и  ближе.  Ђнисимов  быстро  встал  и  опЯть
торопливо заходил по комнате, стараЯсь шагами заглушить  то,  что  неуклонно
делалось в нем. Ќо боль вес росла и уже не ныла, а терзала сердце, и от  нее
росло тЯжелое, отчаЯнное возмущение.
     € вдруг она прорвалась и наполнила все существо его с такой силой,  что
у него загудело в ушах и сдавило грудь.
     "„а, так... скачками запрыгала его мысль. Њне не  жаль  жизни...  лучше
смерть, чем такаЯ жизнь... Ќо почему же  "такаЯ",  а  не  инаЯ?..  Љто  смел
обречь менЯ на такую жизнь?.. Љто отнЯл у менЯ, и не отнЯл, а просто не  дал
мне такой жизни, чтобы се было жаль?.. € это неправда, мне жаль и ту  жизнь,
котораЯ у менЯ! ЉакаЯ бы она ни была, а жаль... †аль,  что  ее  изуродовали,
жаль,  что  ее  хотЯт  уничтожить,  как  что-то  ужасное,   а   она   только
несчастнаЯ!.. € как же смеет кто бы то ни  было  за  то,  что  Я  всю  жизнь
страдал, за то, что мне было скверно, тЯжело и  мучительно,  убить  менЯ?!..
ќто... это... это..." забормотал Ђнисимов, останавливаЯсь посреди комнаты  и
сверкаЯ ненормально расширенными, больными  глазами,  и  вдруг  стремительно
бросилсЯ к окну, схватилсЯ за раму и, обрезываЯ руки стеклами, стал рвать ее
и ломать.
     ‡а окном уже погасал пожар, и бураЯ тьма все ближе и гуще подступала  к
огню, но в комнате было так темно, что на дворе казалось светло как днем.
     - Људа лезешь! - отчаЯнно, грубым голосом крикнул солдат, с  ружьем  на
перевесе подбегаЯ к окну. Ђнисимов остановилсЯ и застыл, держась за раму,  и
солдат тоже остановилсЯ. €з мрака выделЯлось бледное, с расширенными глазами
лицо Ђнисимова и клочки его спутанных волос; а на Ђнисимова  смотрел  темный
силуэт неизвестной круглой и усатой головы. ‘ минуту они  смотрели  друг  на
друга с недоумением, и опЯть, как с тем солдатом, который ловил его, оба  не
знали, что им делать. Ѓыло в этом что-то нелепое, но одинаково  тЯжелое  длЯ
обоих. Џотом Ђнисимов, точно опомнившись, рванул раму и неистово закричал:
     - Џусти!
     - Ќе велено! - таким же неистово неестественным голосом крикнул солдат.
     - ‚решь... пусти!.. Џозови сюда полковника...
     - Љакого тебе полковника!.. Ћсади!..
     €х неестественно громкие и напрЯженные  голоса  поразили  обоих,  и  на
секунду опЯть наступило молчание и  неподвижность,  и  опЯть  что-то  встало
между ними. Ѓыло мгновение напрЯженной тишины, и казалось, что сейчас должно
произойти что-то особенное, новое. Ќо в это времЯ послышались приближающиесЯ
голоса и шаги. € точно в ответ именно на эти шаги, Ђнисимов молча  и  упрЯмо
стал рвать раму. ‘о звоном посыпались стекла. ‘олдат внезапно шагнул  вперед
и изо всей силы, так  же  молча  и  упрЯмо,  ударил  Ђнисимова  прикладом  в
костлЯвую грудь.
     ѓорЯчаЯ соленаЯ волна хлынула к горлу и носу Ђнисимова,  он  повернулсЯ
и, как захлебнувшийсЯ, расставив руки и ничего не видЯ, закружилсЯ  и  тЯжко
сел на пол.
     - —то тут, …фимов? - спрашивал кто-то за окном.
     - ’ак что арестованный в  окно  полез...  -  срывающимсЯ  и  как  будто
недоумелым голосом ответил солдат.
     Ќесколько черных голов заглЯнуло в комнату и долго неподвижно  смотрело
в темноту. Ѓыло тихо. Ђнисимову казалось, что это  бред,  и  голова  у  него
быстро-быстро  шла  кругом,  увлекаЯ  в  страшном  водовороте  три   черные,
неподвижные и какие-то таинственные силуэта в окне. Џотом они вдруг исчезли,
и тот же голос сказал громко и сердито:
     - Ѓудет очень колобродить - пали ему в башку!.. Ћчень просто!
     € голоса затихли.
     Ђнисимов приподнЯлсЯ, безумными глазами посмотрел в  окно  и  отполз  в
сторону. …го страшно поразило последнее слово:
     - Ћчень просто!
     € он понЯл, что это действительно так,  -  просто;  сколько  бы  он  ни
кричал, сколько бы ни билсЯ, как бы остро  и  мучительно  ни  сознавал  ужас
смерти, страдание и то, что он, человек, Ђнисимов, имеет  свою  единственную
жизнь, имеет право не умирать, не страдать,  жить,  -  из  этого  ничего  не
выйдет. € вдруг опЯть вынырнула стараЯ мысль: "ЊенЯ расстрелЯют!.."
     Ѓыло несколько мгновений пустоты и мертвого бессмыслиЯ, а потом и Ярче,
подробнее вырисовывалось в мозгу:
     "ЊенЯ расстрелЯют... что бы Я ни делал, как бы ни  просил,  как  бы  ни
корчилсЯ от страха, как тот мастеровой, менЯ... поведут к куче шпал,  станут
целитьсЯ, так спокойно, как будто Я не вижу этого и не умираю от страха".
     € он почувствовал, что  нижнЯЯ  челюсть  его  начинает  как-то  странно
прыгать, и все сильнее,  сильнее.  Ђнисимов  сделал  нечеловеческое  усилие,
чтобы удержать ее, но начал битьсЯ весь, дергаЯсь плечами, руками,  головой,
точно его трЯсла и била какаЯ-то постороннЯЯ, жестокаЯ сила.  …му  казалось,
что это никогда не прекратитсЯ; но  когда  сразу  опомнилсЯ  и  инстинктивно
понЯл, что с ним был длинный период полного  беспамЯтства,  судорог  уже  не
было, а  тело  только  ныло  и  дрожало  чуть  заметной,  неимоверно  мелкой
дрожью... ‘транно поразило его то, что за окном уже печально серело, как  на
осеннем рассвете. ‚ комнате было все видно, и бледный свет слабо ложилсЯ  на
стены, на пол и на его белевшие руки. Ћдну секунду  ему  казалось,  что  все
прошло и он проснулсЯ, но со  страшной  быстротой,  точно  откуда-то  извне,
налетели - и сознание неотвратимой действительности, и тою, что уже скоро, и
снова то же,  мучительное,  как  пытка,  недоумение,  и  остраЯ  потребность
скорее, как можно скорее, что-то обдумать и сообразить...  Ѓыстро,  мельком,
точно отбрасываЯ прочь со словами: "не то... не то...",  Ђнисимов  припомнил
убитого машиниста,  потом  еще  троих,  которые  скатывались  с  баррикад  и
свертывались  на  окровавленном  снегу,  потом  мастерового,  потом  черного
горбоносого  человека  и  два  коротких  выстрела,   сопровождаемых   легким
страдальческим вскриком, и внезапно увидел  среди  бледного  и  болезненного
хаоса черную груду обледенелых шпал и острые колени, его колени, торчащие из
сугроба. "„а за что же все это?.."
     € ему наконец стало смешно. Ђнисимов в  самом  деле  тихо  и  судорожно
засмеЯлсЯ, но сейчас же  замолк.  Љороткий,  дрожащий  звук  его  смеха  был
слишком тихо - громок и странен  в  пустой  бледной  предрассветной  мгле...
ЋпЯть началсЯ стремительный ход мыслей: сколько раз  он  слышал,  что  людей
казнЯт. ’ак. ‡начит, это совершенно возможно и тут нет  ничего  непонЯтного.
ќто так просто. €х - казнЯт, они страдают от боли и ужаса, но потом умирают,
и страданиЯ и ужас прекращаютсЯ, точно  их  не  было.  Ћб  этом  можно  было
думать, но только с отвращением, и мысль об этом  неприЯтно  бередила  мозг.
„а, но там было все-таки понЯтно:  эти  люди,  которых  казнили,  были  люди
особенные, злодеи. € это были, что самое главное, не Ђнисимов.
     "Ќет, лучше не думать!" бессильно подумал он... …му вдруг стало холодно
и захотелось есть... ’огда он в  первый  раз  вспомнил  о  жене  и  детЯх  и
удивилсЯ, что до сих пор не вспоминал. € ему показалось,  что,  может  быть,
здесь и есть то, что необходимо себе уЯснить прежде всего.
     "‘корей надо думать... скорей надо думать..." - стал он торопить  себЯ,
беспокойно оглЯдываЯсь. Ћн еще не сознавал, но его болезненно  остро  мучило
то, что небо становилось в окне все светлее и светлее.
     "Ќадо написать жене..." пришло ему в голову. “же было достаточно светло
у окна, и он это заметил. —ернильница на столе была,  но  чернила  покрылись
льдом. Ђнисимов заботливо подышал на них, проткнул пером и отнес чернильницу
к окну.
     Ќа подоконник уже падал серый и холодный свет, в котором таким же серым
и холодным пЯтном выделЯлось лицо Ђнисимова с взъерошенными клочьЯми волос и
с черными тенЯми на скулах и под глазами. Џисать было трудно, перо два  раза
выскакивало из окоченелых пальцев, и это будило в Ђнисимове острое, глубокое
чувство жалости к себе.
     ‘начала ему казалось, что могут помешать,  а  нужно  написать  много  и
потому надо торопитьсЯ. Џо временам он острым, быстрым взглЯдом  посматривал
в окно, где теперь неподвижно, спиной к окну  стоЯл  длинный  серый  солдат,
облокотившийсЯ на ружье. Ќа серую спину  его  шинели  уже  падал  Явственный
серый свет утра.
     "ЊилаЯ ‘аша", - написал Ђнисимов, с трудом,  хотЯ  и  казалось  светло,
различаЯ буквы, и не знал, что писать дальше. Ќичего нельзЯ  было  выразить,
потому что надо было выразить и то радостное чувство, которым он прожил  эти
десЯть дней, и тот хаос, огненный и кровавый, и смерть  людей,  и  ужас  его
одинокой  последней  ночи,  и  то  нелепое  и  безумное,  что  должно   было
совершитьсЯ с ним, и кучу черных шпал, и закоченевшие  колени,  торчащие  из
снега, и то, что он уже не увидит ее и детей, и свою беспомощность,  и  свою
жалость к себе, и то горе, в котором ему хотелось ее обласкать и утешить, те
слезы, которые стали наполнЯть его глаза, скатыватьсЯ по щекам, исхудалым  и
холодным, и падать на клочок его последнего письма.
     €  это  было  невозможно,  и  ужас  этой  невозможности  вызвал  в  нем
невыразимую грусть.
     - ѓосподи, ѓосподи... ѓосподи!.. ‡а что же менЯ так  мучают?..  Ќу,  за
что?.. зашептал он, хватаЯсь за свои всклокоченные  волосы,  и  заплакал.  €
долю плакал,  остановившимисЯ  глазами  глЯдЯ  в  окно,  в  белое,  далекое,
безучастное небо.

        V  

     …го расстрелЯли в восемь часов утра.
     Џоследние  видениЯ  его  сна   с   мгновенной   быстротой   слились   с
действительностью: ему приснилось, что он лезет по какому-то страшно  узкому
землЯному коридору, лезет на животе, с трудом, и  чем  дальше,  тем  коридор
становитсЯ уже, и лезть все труднее и труднее. Ќо он все-таки лезет и знает,
что не лезть нельзЯ. ‘зади землЯ осыпаетсЯ с каждым шагом, и  он  чувствует,
что там  уже  глухаЯ  стена.  Ћн  лезет,  а  чувство  какого-то  неведомого,
грЯдущего неизбежного ужаса все сильнее и сильнее давит ему грудь.  …му  уже
трудно дышать, он хочет по крайней мере крикнуть, чтобы хоть криком рассеЯть
этот  невыносимый  ужас,  и  вдруг  видит  перед  собою,  всего  на   сажень
расстоЯниЯ, приплюснутую серую голову  с  неподвижными  узкими  зеленоватыми
глазками, а за  ней  длинное  скользкое  тело,  на  котором  блестит  слабый
подземный свет. "ќто гремучаЯ змеЯ!" - с  невообразимым  ужасом  кричит  ему
кто-то в уши, и он чувствует,  как  волосы  тихо  шевелЯтсЯ  на  голове.  Ћн
судорожно пЯтитсЯ назад. Ќо сзади уже  рыхлаЯ,  непроницаемаЯ  стена.  Ћн  в
ужасе бьетсЯ в нее, взрывает  ее  ногами,  царапает,  бьет.  Ќо  она  рыхла,
безвольна и неодолима. Ћн стараетсЯ зарытьсЯ в  нее,  не  видеть,  закрывает
глаза, но уже слышит легкий, таинственный свист и видит, Ясно  видит  сквозь
закрытые веки, что приплюснутаЯ голова с зеленоватыми глазками уже не лежит,
а медленно-медленно скользит к нему по земле, и  за  ней  противно  струитсЯ
длинное скользкое серое тело. ‚ страшном  последнем  отчаЯнии  он  открывает
глаза...
     Џеред ним стоЯл высокий худой офицер в серой шинели и, глЯдЯ ему  прЯмо
в глаза серыми холодными зрачками, говорил:
     - Ќу, вставайте... господин Ђ...Ќ€‘€ЊЋ‚. Џожалуйте!
     Ђнисимов быстро приподнЯлсЯ на  локте  и  острыми  глазками  пристально
уставилсЯ в лицо офицеру.  Џотом  вдруг  засуетилсЯ  и  встал  с  деловым  и
серьезным видом.
     - ђазве уже пора? - торопливо спросил он.
     Ћфицер криво усмехнулсЯ.
     - Ќ-да...
     Ђнисимов засуетилсЯ еще больше и стал искать свою фуражку. …е  не  было
на диване, не было на столе. Ђнисимов бестолково и торопливо шарил вокруг, и
ему было странно, мучительно  неловко,  что  он  задерживает.  ђуки  у  него
дрожали, глаза бегали.
     - Ќу, вы скоро? - сердито спросил офицер.
     - ‘ейчас... тут шапка...
     - „а все равно, можно и без шапки! - нетерпеливо возразил офицер.
     Ђнисимов опЯть быстро взглЯнул ему в глаза и потупилсЯ.
     - „а, впрочем, все равно... - торопливо, как будто про себЯ,  выговорил
он в сторону. ‚оцарилось короткое молчание,  и  вдруг  у  офицера  Явственно
задрожали губы.
     Ђнисимов тихо повел глазами и встретилсЯ со странным, как будто чего-то
не понимающим и растерЯнным взглЯдом. Ќо так же мгновенно лицо офицера резко
изменилось.
     - Ќу!.. - короткой страшно грубо выкрикнул он, порывисто дернув головой
к двери.
     Ђнисимов вздрогнул, судорожно покривилсЯ и, не глЯдЯ на офицера, шагнул
вперед.
     Љогда  его  вывели  на  платформу  и  кучка  офицеров  и  солдат  молча
уставилась   на   него,    Ђнисимов    опЯть    вздрогнул    и    поморщилсЯ
болезненно-странно. ‚ид у него был больной и измученный,  лицо  серо,  глаза
ввалились и волосы стоЯли торчком во вес стороны.
     ’от же офицер, который разбудил его, что-то сказал, и из  рЯдов  солдат
вышли двенадцать человек и стали позади Ђнисимова. ’огда Ђнисимов растерЯнно
улыбнулсЯ, повел глазами кругом и сказал хрипло и невнЯтно:
     - ѓосподин офицер... Ћфицер медленно обернулсЯ:
     - —то такое?
     - џ не знаю... - с трудом заговорил Ђнисимов, все страдальчески  и  как
будто конфузливо улыбаЯсь. - Њожет быть, можно все-таки письмо...
     Ћдин из стоЯвших рЯдом офицеров, толстый и черноусый, морщась, ответил:
     - Џраво... теперь уже... когда же теперь...
     - џ уже написал...
     - Ђ... Ќу, так что же?
     - ЌельзЯ ли послать... по адресу?..
     - Џослать?.. „а...  €ванов,  возьми...  -  сердито  и  коротко  ответил
толстый офицер, и его короткаЯ шеЯ налилась кровью.
     €з рЯдов выступил рЯбой белоусый ефрейтор.  Ђнисимов  засунул  руку  за
пазуху и достал письмо, грЯзное и скомканное.
     - Џожалуйста... - тихо попросил он.
     € когда его уводили, он долго и грустно посмотрел на этот клочок  белой
бумаги, которую ефрейтор €ванов тщательно засовывал за  обшлаг  своей  серой
шинели.
     …го провели на маленькое кладбище, лежавшее в  полуверсте  от  станции.
’ам было пусто и тихо; белели холмики могил и чернели  кривые,  покосившиесЯ
кресты.  ’онкие  и  печальные,  стоЯли  неподвижные  березки  с  тоненькими,
узорными веточками.
     Ћни шли недолго. Ђнисимов шел среди солдат один. ел  он  так  покорно,
точно кто-то сильный его крепко держал за локоть и вел, и у него не было сил
не только сопротивлЯтьсЯ, но даже думать о том, куда он идет.  Ќи  воли,  ни
Ясного, здорового разума в нем  уже  не  было.  Ћн  смотрел  вокруг  Яркими,
всевидЯщими, каждый пустЯк отмечающими  глазами,  и  в  голове  его  странно
мелькала мысль, что все это не страшно, что стоит только сохранить над собой
волю и полное сознание каждой мельчайшей частицы мгновениЯ, - и не будет  ни
страшно, ни больно, и все кончитсЯ просто и легко.
     "‚ыстрелЯт и убьют... только и всего. —то ж тут... такого ужасного? ‚се
очень просто и обыкновенно..."
     Ќо было мучительно именно то, что  никак  не  удавалось  все  видеть  и
сознавать. ЉаждаЯ мелочь: рыжий сапог солдата, шедшего  впереди,  синева  на
снежном горизонте, далеко в белом поле чернеющаЯ точка, воробьи, слетевшие с
дороги и обсыпавшие закачавшийсЯ черный куст, белый свет,  скрип  снега  под
ногами, - вес отчетливо резало глаза, но в общем ничего не получалось,  и  в
мозгу была пустота, точно утерЯна уже  была  какаЯ-то  самаЯ  главнаЯ  общаЯ
свЯзь, без которой  все  овальное  было  незначительно,  мелко  и  мертво...
Ђнисимов опустил голову и стал смотреть под ноги, на следы  резиновых  калош
офицера, и смотрел так внимательно, точно от этого зависело все.  Ћн  поднЯл
голову только тогда, когда его оставили одного.
     Ѓыло пусто и холодно. € рЯд серых солдат, офицеров и направленные прЯмо
в него ружьЯ не прибавлЯли ничего к этим пустоте и холоду.
     Ђнисимов посмотрел на солдат. ‚се они,  поверх  длинных  дул,  смотрели
прЯмо на него, и он вдруг стал видеть только  один  этот  рЯд  разноцветных,
испуганных и непонЯтных глаз.  ‚се  остальное  исчезло,  и  в  эту  короткую
секунду, между командой и залпом, Ђнисимов подумал с мгновенной  Ясностью  и
отчетливостью:
     "€м не надо менЯ убивать и мне не надо  умирать...  ‚сем  страшно,  что
менЯ сейчас убьют, но менЯ убьют... ќто оттого, что у менЯ нет такого слова,
которым Я мог бы показать им весь ужас и тоску этого..."
     ’ысЯчи огненных слов  молниЯми  избороздили  его  мозг;  в  невероЯтном
усилии что-то сказать, Ђнисимов подалсЯ вперед и судорожно открыл рот.
     Ћн видел еще мгновенный бледный огонь, но не  слыхал  залпа,  а  только
почувствовал, как вскинул руками и ударилсЯ лицом  о  твердый  снег,  и  еще
понЯл,  что  все  кончено  и  произошло   что-то   совершенно   и   навсегда
непоправимое.
     ’реск  ружейных  выстрелов  мелкой  дробью  далеко  отлетел   в   поле.
‚здрогнули  тоненькие  березки,  и  ворона,  сидевшаЯ  на  дальнем   кресте,
взъерошив черные крыльЯ, взлетела вверх и, точно  падаЯ,  низко  над  снегом
полетела прочь от людей.
     ‘олдаты, опустив ружьЯ и раскрыв посиневшие губы, бессмысленно смотрели
на  труп,  и  было  тихо,  пока  легкаЯ  дрожь  в  носке  левого  сапога  не
прекратилась. Љровь быстро впитывалась в белый  снег,  и  на  нем  торопливо
расплывалась в бесформенное  розовое  пЯтно.  Џерепачкавшись  в  эту  кровь,
солдаты оттащили труп Ђнисимова к канаве и там зарыли.
     Љровавое пЯтно забросали снегом, но оно опЯть просочилось. „олгаЯ  зима
покрыла его  снегами,  но  весною  они  стаЯли,  и  побуревшее  пЯтно  снова
поЯвилось ненадолго, чтобы вместе со снегом, под  радостными  лучами  Яркого
солнца, растаЯть и уйти в рыхлую живую землю.

        1906