        ђауль Њир-•айдаров. ђаннЯЯ печаль


---------------------------------------------------------------
     &copy; Copyright ђауль Њир-•айдаров
     WWW: http://www.mraul.nm.ru/index1.htm і http://www.mraul.nm.ru/index1.htm
     Email: mraul61@hotmail.com
     Date: 15 Nov 2004
     ђоман представлен в авторской редакции
---------------------------------------------------------------
     ђоман

                           ЏосвЯщаетсЯ €рине ‚арламовой

     ’ак мы и пытаемсЯ плыть
     вперед, борЯсь с течением,
     а оно все сносит и сносит
     наши суденышки обратно,
     в прошлое...
     ”.‘.”ицджеральд

        I
     "‹отос"  --  большой  приземистый  стеклЯнный  гриб,  непонЯтно  почему
названный  именем нежного цветка, --  пользовалсЯ в городе дурной славой. Ќи
внутри, ни снаружи --  ни  столов, ни стульев,  ни стоек. Ѓолее того, внутрь
посетителЯм доступа не было, там властвовала хозЯйка заведениЯ, и все вокруг
нее было заставлено Ящиками, коробками, металлическими  "сигарами" с колотым
льдом. Ћбщалась хозЯйка  с  посетителЯми через  узкое  оконце с  пожелтевшим
стеклом. ’ак что врЯд ли "‹отос" мог притЯгивать посетителей своим комфортом
или интерьером.
     „асаев приходил  сюда  прЯмо с работы и  внешне мало  чем отличалсЯ  от
здешних  завсегдатаев: у  многих в руках портфели,  "дипломаты", видно было,
что большинство из них направлЯлось в кафе прЯмиком со службы, так что он со
своим "кейсом" не выделЯлсЯ среди  посетителей забегаловки.  Ћбслуживали тут
молниеносно...  ‚  первый раз не успел он, протЯгиваЯ рубль,  сказать, чтобы
ему дали бутылку  минеральной воды,  как хозЯйка  в  сбившемсЯ набок  парике
отточенным движением опрокинула  в стоЯвший наготове тЯжелый граненый стакан
початую  бутылку  вина и наполнила его до краев, не пролив на влажную стойку
ни единой капли. ќтот ловкий, натренированный жест так восхитил  ђушана, что
он безропотно взЯл стакан,  забыв о  минеральной  воде.  ‘корее всего  из-за
этого привычного длЯ всех  стакана вина никто и не обратил на него вниманиЯ.
€ хотЯ  он знал, что это за  заведение, любопытство не  покидало его:  здесь
было на что посмотреть.
     ‚округ  "‹отоса" текла, кипела, бурлила  совершенно незнакомаЯ длЯ него
жизнь, но сказать, что тут  толкутсЯ  одни пьЯницы  или люди,  мучающиесЯ  с
похмельЯ, -- значило сделать поспешный вывод, хотЯ, скорее всего, были здесь
и те, и другие.
     Ђ  народ  вокруг  собиралсЯ прелюбопытный, и какие разговоры велись:  о
нефтедолларах,   об  "“отергейте"   и  еврокоммунизме,  об   экстрасенсах  и
тамильской  хирургии,  об  агропромышленных комплексах и компьютерах! „асаев
однажды услышал даже  чье-то  высказывание о балете Њориса  Ѓежара, которому
оппонент  противопоставлЯл  штутгартский балет  „жона Љранко, но  затем  оба
пришли  к  согласию  и  перескочили  на  разговор  о симфоническом  оркестре
ѓерберта   фон  ЉараЯна,  от  ЉараЯна  перешли  к  ежегодному  эдинбургскому
фестивалю   современных  искусств,  причем  вскользь  упомЯнули  композитора
Ѓенджамина  Ѓриттена  и  дирижера  ‡убена  Њетту, от  фестивалЯ  -  к  фонду
ѓуггенхайма в Ђмерике и  к ђокфеллер-центру... „ействительно, джентльменский
клуб, и беседы куда интеллектуальнее, чем у них в прорабской или в тресте --
там страсти разгорались все больше вокруг быта.
     „асаев с интересом  разглЯдывал завсегдатаев, которых видел раньше лишь
издали.  “ всех  этих людей имелась общаЯ примета  -- ни на  ком не  было ни
одной новой вещи,  словно все  они  дали  зарок, что с определенного днЯ  не
потратЯт  на  подобную  чепуху  ни   копейки.  Ђ  если  присмотретьсЯ  более
внимательно,  то по одежде можно  было  приблизительно  установить и  времЯ,
когда был дан такой "зарок".
     Ќапример, вон тот человек в  однобортном костюме с высокой застежкой на
четыре пуговицы и в коротеньком, смахивающем на детский, галстуке, "зарексЯ"
уже давно, -- в  те  годы „асаев  еще  училсЯ  в институте. ђЯдом  с  ним --
мужчина в  пиджаке с непомерно широкими  бортами и в расклешенных брюках, --
так  одевались  щеголи  лет десЯть-двенадцать  назад. Ѓыли  тут и  мужчины в
дакроновых  костюмах,  столь  модных в  шестидесЯтые годы,  но  давным-давно
потерЯвших свой блеск и былой шик.
     Ќейлоновые рубашки, твидовые  тройки, пиджаки первой вельветовой волны,
китайские пуховые пуловеры,  остроносые мокасины, туфли на высокой и тЯжелой
платформе, запонки  и  галстучные  булавки,  всевозможные шлЯпы, не  знающие
износа  габардиновые и бостоновые костюмы говорили внимательному человеку  о
многом  --  о судьбе владельца.  ‚едь  каждаЯ  ныне затрепаннаЯ, изношеннаЯ,
лоснившаЯсЯ  вещь  некогда была  не  просто  одеждой  или обувью,  а модной,
изысканной длЯ своего времени, и это свидетельствовало о том, что хозЯин  ее
знал куда лучшие времена и когда-то чутко улавливал пульс моды.
     ЏродолжаЯ этот своеобразный экскурс в прошлое, „асаев не без  удивлениЯ
отметил,  что  всех этих  разномастно,  разностильно одетых  людей  отличала
страннаЯ и, на  первый взглЯд,  непонЯтнаЯ особенность:  одежду свою  каждый
старалсЯ   поддерживать  в  чистоте  и  аккуратности,  можно  даже  сказать,
относилсЯ  к  ней с тщательностью,  недостойной всех  этих  давно устаревших
вещей. ѓалстук,  как он заметил, был здесь  необходимым аксессуаром и словно
утверждал  некий  статус владельца,  держал  того  на плаву.  Ќеважно какой:
мЯтый,  засаленный,  капроновый,  шерстЯной,  атласный,  шелковый,  кожаный,
самовЯз  или  на резиновом шнуре, узкий,  широкий, длинный, короткий --  все
равно, лишь бы при галстуке.
     Ћбратил  внимание  ђушан  и  на то, что из верхнего кармашка  пиджака у
многих  виднеетсЯ  свежий  платочек;  бросалось  в  глаза,  что  и  обувь  у
большинства  надраена до блеска. Ќо самое  удивительное, что отметил бы даже
человек невнимательный, -- среди посетителей не было  ни одного небритого, и
волосы у всех, особенно у тех, кто носил пробор,  были тщательно  расчесаны,
волосок к  волоску. ‚идимо,  существовал в этой среде свой неписаный  закон,
тот эталон или порог, ниже которого опускатьсЯ считалось неприличным.
     Љ "‹отосу" „асаева влекло нечто большее, чем праздное любопытство, и он
частенько  приходил   сюда   с  заранее   заготовленным   рублем,  так   как
почувствовал, что более крупнаЯ купюра может вызвать недоверие к нему.
     Љогда он подходил к  "стеклЯшке", с ним молча, но  учтиво, а некоторые,
можно даже сказать, нарочито изысканно раскланивались,  а обладатели шлЯп --
люди,  как правило, постарше „асаева, -- джентльменским жестом  приподнимали
над  изрЯдно полысевшими затылками  головные уборы,  давно потерЯвшие цвет и
форму, -- подобнаЯ галантность вызывала улыбку, которую он с трудом скрывал.
     Ќо  высшаЯ  почесть,  оказаннаЯ  ему, --  а  может, это было всего лишь
традиционным вниманием  к новичку, ђушан не  успел разобратьсЯ до  конца, --
заключалась в другом. Ћн уже  обратил внимание на то, что у окошка,  где так
быстро  и ловко разливали вино, никогда  не  было  суеты и  толчеи, никто не
пыталсЯ пролезть без  очереди -- наверное, здесь это считалось дурным тоном,
хотЯ очередь  выстраивалась почти всегда немаленькаЯ. ’ак  вот,  завсегдатаи
почему-то  выделили  „асаева:  стоило  ему  подойти к  последнему,  как  тот
оборачивалсЯ к нему и великодушным жестом  приглашал вперед. ’ак же поступал
и каждый следующий, пока „асаев, благодарно  киваЯ головой, не  оказывалсЯ у
вожделенного окошечка.
     “дивительно, но общение, ради которого  эти немолодые мужики, стекались
сюда,  наверное, со всего  города,  не было,  на взглЯд  ђушана, навЯзчивым,
бесцеремонным, --  большей  частью  они держались  небольшими  группами,  но
компании эти  тасовались чуть ли не каждые полчаса:  одни уходили, приходили
другие, опЯть  сбиваЯсь  по  непонЯтным длЯ  него интересам.  Ќемало  было и
таких, как он, кто молча, в одиночку коротал времЯ за стаканом вина, и право
всЯкого на подобную свободу  тоже  уважалось  здесь, --  по  крайней мере  в
напарники к нему никто  не  набивалсЯ, хотЯ он чувствовал:  подай  он только
знак, изъЯви  желание  -- собеседники  или  компаньоны вмиг найдутсЯ.  ‡десь
никто никого не торопил, как никто и не  удерживал, каждый "созревал" сам, в
одиночку, чтобы  в итоге  стать  частью целого  и  уже до  конца  дней своих
застыть навсегда,  как в  музее восковых  фигур, в том  одеЯнии,  в  котором
поЯвилсЯ у "‹отоса" в первый раз...
     Ќе  все  вокруг  "стеклЯшки" и  не  сразу стало  понЯтным  „асаеву,  но
открытиЯ,  сделанные путем личных наблюдений, иногда поражали  его.  ’ак  он
приметил, что у "‹отоса"  никто не просил и не занимал  денег -- по  крайней
мере  открыто. Ћ  том, чтобы  кто-то сшибал копейки, как случалось  у многих
питейных заведений, здесь не могло быть и речи. ‘ рублЯ  за стакан портвейна
полагалась  на  сдачу даже  серебрЯнаЯ монетка,  о  которой  навернЯка  знал
каждый, но никто эту  монетку  не  требовал,  -- это был, как им,  наверное,
казалось, щедрый  жест  "на  чай",  привычка еще  из той, оставшейсЯ  позади
безбедной жизни.
     Ћднажды ђушан  приметил,  как по  соседней аллее, тоскливо,  с завистью
посматриваЯ  в  сторону  "‹отоса", прошел вконец  опустившийсЯ  пьЯница,  но
подойти  не  решилсЯ   --  сработало,  видимо,  некое  табу,  тоже  поначалу
непонЯтное  „асаеву.  Ќо  как-то,  когда  он дома  размышлЯл  о завсегдатаЯх
"стеклЯшки", его осенило: "‹отос" -- последнЯЯ черта,  рубеж  длЯ  катЯщихсЯ
вниз, и пока они в состоЯнии приходить сюда, поддерживаЯ выработанный ими же
статус, они  числЯт себЯ еще достойными уважениЯ людьми. Ђ  может быть,  еще
проще, --  они считают себЯ элитой среди пьющих? Ќу  конечно, элитой, как ни
смешно и  грустно  это звучит в приложении  ко  всем  этим  людЯм.  Ћтсюда и
галстуки,  и  учтивые  разговоры,  и комичнаЯ галантность,  давно ушедшаЯ из
общениЯ нормальных людей, и тщательные проборы в давно немытых,  посеченных,
редких волосах, и кокетливый платочек в кармашке  затертого  пиджака.  € длЯ
них единственное место на свете,  где  есть возможность,  хоть и призрачнаЯ,
поддержать давно утраченное достоинство -- это "‹отос": он как соломинка длЯ
утопающего.  ‡десь,   приобретаЯ   на  свой   мЯтый  рубль  --  может  быть,
заработанный в унижениЯх,  -- стакан  вина,  пьющий  как  бы  говорил  своим
многочисленным недоброжелателЯм: "‚идите, Я не бегу в магазин за бутылкой за
тот  же  рубль и не  скидываюсь на  троих  в подворотне. „лЯ менЯ главное не
выпить, Я пришел в кафе пообщатьсЯ с  интересными людьми -- посмотрите, кого
здесь только нет!"
     —то и говорить, контингент у "‹отоса" действительно собиралсЯ не только
живописный,  но и  разношерстный. Њногие забегали  сюда после службы, о  чем
свидетельствовали  потрепанные, под стать хозЯевам,  портфели,  хотЯ  чаще в
ходу у завсегдатаев  были давно вышедшие  из  моды и обихода кожаные  папки.
Џорою „асаеву  казалось, что  здесь  собрались последние владельцы подобного
антиквариата.  ‚ероЯтно,  наличие  портфелЯ и папки, так же  как и галстука,
вселЯло  в  их хозЯев некую уверенность в своих силах, а может  быть, по  их
шаткому убеждению,  ЯвлЯлось атрибутом свЯзи с  тем ушедшим вперед миром,  в
котором они,  считай,  уже и  не жили,  а так,  заглЯдывали иногда.  ’о были
специалисты  разного  уровнЯ,  опускающиесЯ все  ниже  и  ниже по  служебной
лестнице. ‘лужили  они,  скорей  всего, в каких-то несчетно расплодившихсЯ в
последние годы  конторах,  обществах, товариществах, потому  что трудно было
представить их работающими в серьезных, солидных учреждениЯх, где  надо было
работать с полной отдачей.
     Џервое впечатление о широте тем  и  интеллектуальности бесед, ведущихсЯ
возле  "‹отоса",  у  „асаева  вскоре  развеЯлось,  и  вовсе  не потому,  что
приверженцы портвейна вдруг перестали вещать  о еврокоммунизме или тибетской
медицине.  ’ематика  разговоров  по-прежнему  удивлЯла  его,  но он  понЯл и
другое: беседы носили случайный, поверхностный  характер,  они,  так же  как
портфель или галстук, помогали этим людЯм ощущать себЯ все еще причастными к
другой, настоЯщей, духовной жизни.
     †елание  узнавать новое, сопереживание, осуждение или  одобрение -- эти
простые  человеческие   чувства   длЯ  них  уже  перестали   быть  жизненной
необходимостью. „а  и на работе, если  она  у них действительно была -- ведь
наличие  портфелЯ не  обЯзательнаЯ  тому гарантиЯ,  -- их  уже  врЯд  ли кто
воспринимал всерьез, равно как и дома, в семье. Ђ им  всем ох как нужно было
внимание, -- ведь это настоЯтельнаЯ потребность человека -  чтобы его кто-то
слушал и, самое главное, понимал. ѓайд-парка у нас нет и не  предвидитсЯ,  а
"‹отос"  -- вот он,  рЯдом,  здесь тебЯ выслушают с вниманием, возразЯт тебе
или поддакнут, здесь ты не  один, здесь ты свой. ‚от и приходили они  в свой
собственный "ѓайд-парк", нашпигованные обрывочными эффектными сообщениЯми из
газет  и  журналов  --  благо, информации в  наш  век  хватает с избытком, а
времени свободного у них было хоть отбавлЯй.
     Ѓольшинство  посетителей  "‹отоса"  держалось тихо,  мирно, несуетливо,
некоторые даже с осторожностью, с  какой-то  опаской,  -- видимо,  не раз их
била  жизнь  и приходилось обжигатьсЯ.  ’аких  выдавали глаза: затравленные,
жалкие, в них не читалось ни силы, ни желаниЯ вступать в какую бы то ни было
борьбу, даже за себЯ.
     ‚ольнее,  свободнее  чувствовали  себЯ люди  творческих  профессий  или
выдававшие  себЯ  за таковых.  Ћдин --  очень шумный, потрепанный блондин  в
сандалиЯх  на  босу  ногу  и  в  легкой  курточке  из  синтетической  ткани,
прожженной  кое-где сигаретой, -- представлЯлсЯ всем журналистом. Ћн направо
и налево сыпал  именами  известных  корреспондентов, заговорщицки  сообщал о
каких-то грЯдущих переменах  и  перемещениЯх, известных пока  лишь в узких и
привилегированных кругах. “верЯл, что его наперебой зазывают то в одну, то в
другую  солидную газету, но он не  желает продавать в рабство  свое  золотое
перо, поскольку в штате там сидЯт  одни подхалимы и бездари, а он не намерен
своим  талантом  способствовать  их  успеху. Ћдного  трезвого  взглЯда  было
достаточно, чтобы  понЯть, что не только в газету, но и в любое мало-мальски
порЯдочное  учреждение  путь  этому еще нестарому  человеку уже  заказан  --
слишком  долго пришлось бы думать, прежде  чем  решитьсЯ доверить  ему  хоть
какое-то дело.
     Ћсобое  оживление вызывало у посетителей  кафе поЯвление некоего поэта,
чувствовалось -- здесь его любили. Џериодически, словно  уверЯЯ других  -- а
прежде  всего,  наверное, себЯ, -- что он действительно поэт, тот вынимал из
своего постоЯнно  разбухшего портфелЯ  потрепанные газеты и какой-то  журнал
без  обложки -- судЯ по объему и формату,  Явно не литературный, -- где была
опубликована подборка его стихов. ‚идно  было, как он дорожит этим журналом,
где на страничке со стихами соседствовала и фотографиЯ автора. •одили слухи,
что журнал не однажды  сослужил поэту неоценимую услугу в вытрезвителЯх, где
он требовал к себе особого отношениЯ как к творческой личности.
     ‚нешне  поэт  ничем  не  отличалсЯ  от  завсегдатаев  "‹отоса":  та  же
классическаЯ прическа с безукоризненным пробором, лоснЯщийсЯ костюм, в любое
времЯ года - неснашиваемые зимние ботинки на  каучуке и непременный атрибут,
выделЯвший  его  даже  из  этой живописной толпы --  Ярко-красный  платок на
тонкой морщинистой шее. Ћн тоже никогда не  стоЯл в очереди за портвейном --
толпа  почтительно  уступала   кумиру  место  у  стойки.  ‚ыпив,  он  быстро
озлоблЯлсЯ,  что  невыгодно  выделЯло  его среди  обычно мирных  посетителей
"‹отоса",  и  начинал  крикливо читать свои стихи, комментируЯ их непечатным
текстом, -- подобнаЯ вольность разрешалась ему одному. Ќаверное, когда-то он
был не  без искры божьей, но злоба, душившаЯ  его  изнутри, не позволила ему
стать   настоЯщим  поэтом,  --  так,  по  крайней  мере,  казалось  „асаеву.
†естокими,  недобрыми были  его стихи.  —астенько  ‘ерж,  как  звали  поэта,
уходил,   позабыв  свой   портфель,  который   бережно   передавали   внутрь
"стеклЯшки",  где  он  день-другой, а  иногда и  неделю  дожидалсЯ  хозЯина,
воюющего, очевидно, в кабинетах газет и журналов с редакторами-чинушами.
     Џоэтов,  кроме ‘ержа,  приходило несколько, но всем им было  далеко  до
популЯрности мэтра с эффектным шейным платком, и в очереди за портвейном они
стоЯли  на  общих  основаниЯх.  Џоэтому,  наверное,  испытываЯ  нескрываемую
зависть к "удачливому собрату по перу", его популЯрности в "‹отосе", молодые
коллеги демонстративно игнорировали ‘ержа: держались между собой подчеркнуто
дружелюбно и вели  сугубо светские разговоры, -- именно от них ђушан услышал
о  балете  Њориса  Ѓежара. Ћни распространЯли  слухи,  что  ‘ерж  безнадежно
старомоден  и что  на его  затасканных рифмах  далеко  не уедешь, но все это
ничуть  не  вредило славе первого  поэта "‹отоса", скорее наоборот. € как ни
крути,  никто из них  не печаталсЯ в журнале с подборкой стихов и портретом.
„а и  смелости им, пожалуй, не хватало --  никто ни разу не рискнул почитать
свои стихи вслух,  хотЯ  общество  иногда, в отсутствие  ‘ержа,  разумеетсЯ,
просило  об этом, вероЯтно, ощущаЯ эстетический  голод. Ќо стихи  друг друга
они читали, -- ђушан не раз был тому свидетелем. „опускали  они порою в свое
общество и нескольких музыкантов, которых,  к его удивлению, оказалось здесь
больше всех. Ќаходились тут даже свои  непризнанные  композиторы,  не  было,
пожалуй,  только  дирижера,  но  за  это  „асаев  поручитьсЯ  не  мог,  ведь
заглЯдывал же в "стеклЯшку" человек с брюшком, к  которому на полном серьезе
обращались: "’оварищ прокурор..."
     ‡а  то  времЯ,  что  ђушан  захаживал  в  "‹отос",  он  повидал  многих
посетителей странного заведениЯ. ‚идел,  как пропадали  одни примелькавшиесЯ
лица или даже целые  компании, как их место занимали другие, незнакомые ему,
но Явно свои люди в "стеклЯшке". € „асаев мысленно вычислЯл, куда пропадали,
где  проводили времЯ те, кто  периодически  исчезал из  "‹отоса". Ћн не  был
равнодушным,  по-человечески  ему   было   жаль   их,   особенно  некоторых,
безвольных, но еще не потерЯвших до конца  человеческий  облик, из последних
сил цеплЯющихсЯ за  нормальную жизнь, которым "‹отос", как  ни  иронично это
звучит, казалсЯ спасительным островком, где они еще чувствовали себЯ людьми.
     ђодилась подобнаЯ  мысль не случайно. Љак-то ђушан обратил внимание  на
человека средних лет по  прозвищу €нженер, о котором говорили,  что он мужик
головастый  и  некогда  вроде  был  большим начальником.  ‘ейчас,  глЯдЯ  на
€нженера, врЯд  ли  можно было  предположить,  что  у  него есть  постоЯннаЯ
работа, хотЯ  порою казалось,  что  он чем-то занЯт, при  деле. Џоразительно
менЯлсЯ человек, когда он был занЯт, -- это улавливал не только „асаев, но и
многие посетители "‹отоса". ‚ такие дни вокруг €нженера становилось особенно
многолюдно, оживленно, и  не только потому,  что он  был при деньгах, скорее
оттого,  что  €нженер  увлеченно  говорил  о своей  службе,  планах,  громко
объЯснЯл,  какие реформы  он  проведет на  предприЯтии, где  так  безобразно
запущено хозЯйство. „асаев порадовалсЯ тогда,  что человек  встал  на  ноги,
порадовалсЯ  и за  других, с  загоревшимисЯ  глазами  глЯдЯщих  на €нженера,
по-хорошему завидующих ему.
     Џотом €нженер  вдруг перестал  поЯвлЯтьсЯ, и  ђушану казалось, что хоть
один на его глазах сумел вырватьсЯ из винных пут. Ќо прошло немного времени,
и  €нженер  тихо,  незаметно, как-то бочком, словно  чувствуЯ вину,  что  не
оправдал своих  и чужих надежд, снова объЯвилсЯ в  "‹отосе".  ‚есь его мЯтый
вид красноречиво говорил, что он уже давно забыл о работе  и планах, ночевал
где попало, а последние дни, вероЯтно, пропадал на рынках и вокзалах.
     ‚озвращение к "стеклЯшке" завсегдатаи воспринЯли как крушение надежд не
только €нженера,  но и своих тоже. Ћднако и оценили главное  -- что и на сей
раз ему удалось найти силы,  не  скатитьсЯ  на  самое  дно,  привести себЯ в
относительный порЯдок и вернутьсЯ к "‹отосу". ‚ том, что этот страшный  путь
времЯ от времени проделывал почти каждый из завсегдатаев кафе, „асаев уже не
сомневалсЯ.
     ЌезаурЯдных  людей, некогда  подававших  большие надежды, тут отиралось
немало. —астенько „асаев видел  здесь жалкого человечка,  бывшего  пианиста,
который  уже  в восемнадцать  лет концертировал  с симфоническим  оркестром.
Љакое  ему  прочили  блистательное  будущее! Ђ теперь, глЯдЯ  на  спившегосЯ
маэстро, „асаев при всем желании не мог представить его громкого прошлого.
     ‚ часто менЯющемсЯ калейдоскопе выпивох ђушан однажды углЯдел человека,
бывшего в свое времЯ известным футболистом, кумиром сотен тысЯч болельщиков,
которого  восторженные поклонники и местнаЯ пресса порою сравнивали с Џеле и
Ѓеккенбауэром. ’о, во что превратилсЯ  энергичный молодой красавец,  некогда
покорЯвший  сердца  сотен  людей  талантом и филигранной техникой, заставило
„асаева задуматьсЯ. ‚о все  времена врачи и знахари бились в поисках средств
омоложениЯ человека, продлениЯ  его  жизни. € хоть достигло  человечество на
этом тернистом пути каких-то успехов,  все  же  результаты эти так ничтожны,
что обнадеживает лишь тот факт,  что шанс,  надежда все  же существуют. ‡ато
каких  грандиозных  результатов  достиг,  и  без  помощи  науки,  человек  в
разрушении  своего   организма!  ђушан   ведь  помнил,  какой  подвижностью,
быстротой мышлениЯ, реакцией, силой, даже внешней красотой обладал  этот еще
относительно молодой мужчина, медленно тонущий в вине сегоднЯ...
        II
     ђушану почти пЯтьдесЯт. Ќемало... ЏомнитсЯ, у ”адеева  в  "ђазгроме" он
вычитал  фразу:  "‚  бане  мылсЯ  старик  сорока  с лишним  лет".  ’огда,  в
молодости,  это определение не  задело его ничуть.  Ђ сейчас казалось просто
дикостью. …сли уж в сорок лет -- старик...
     ‚роде рано ему подводить итоги, но слишком часто одолевает душу грусть,
и все чаще долгие  вечера дома, в ’ашкенте, он  простаивает у давно немытого
окна, и странные картины видЯтсЯ ему в грЯзном дворе. €ногда кажетсЯ, что он
одновременно пишет, читает и экранизирует какую-то книгу, роман без начала и
конца, где мелькает множество героев, но чаще почему-то вспоминаетсЯ мальчик
в кузове полуторки...
     ѓод    1949-й,   ђушану   восемь   лет...    Ћн   хорошо   помнит   тот
празднично-кумачовый день с транспарантами повсюду,  видит полуторку местной
артели, где работает его отчим-фронтовик. ‚от машина уже собралась отъезжать
на парад, на  соседнюю улицу захолустного  райцентра, но  в последний момент
через борт кузова, забитого  стоЯщими со знаменами людьми, поднЯли мальчика.
“дивительного мальчика --  на нем застегнутый по  горло китель цвета  хаки и
аккуратные брючки, только без лампасов.
     Њысль  о  лампасах возникает  сразу, потому что кругом, куда ни  глЯнь,
цветные портреты вождЯ -- отпечатанные на прекрасной мелованной бумаге,  они
тщательно  наклеены на фанерные листы, а то и взЯты в рамки под стеклом,  их
несут в голове каждой колонны, как прежде в церковные праздники носили иконы
с изображением свЯтых и €исуса •риста. “  мальчика такой же парадный костюм,
как и у вождЯ, слева же, над кармашком, сиЯет чужеземный орден, должно быть,
отцовский.  ѓрудь  мужчины,  передавшего  белобрысого  мальчишку  в  машину,
увешана  орденами  и  медалЯми,  которые  при  ходьбе  чудесно  позванивают,
сверкают серебром, золотом и медью.
     ‘обравшиесЯ у артели  мальчишки,  где  на  утреннике  вручали  подарки,
поглЯдывают на машину  с завистью. €м-то  придетсЯ идти  пешком  на "Љрасную
площадь" -- закуток у  райкома партии, где в пыльном скверике стоЯт напротив
друг друга два гипсовых коротконогих вождЯ, подновленных к празднику золотой
краской.
     Њальчик, одетый под генералиссимуса, ђушану не знаком, не было его и на
утреннике в артели, и он спрашивает у своего товарища, кто этот счастливчик.
Љто-то  сзади  подсказывает: "†енЯ „удченко",  но  фамилиЯ ђушану ничего  не
говорит, у них в школе нет такого ученика.
     Њартук --  степной  поселок, расположенный почти у самой границы  между
…вропой  и Ђзией, --  не велик,  но и не мал, главное его достоинство в том,
что раскинулсЯ он при железной дороге,  и здесь останавливаютсЯ  все поезда,
спешащие в далекие сказочные города: ’ашкент, Ђлма-Ђту, ‘талинабад, и даже в
какой-то Љурган-’юбе или „жалал-Ђбад.
     Џосле войны поселок стал бурно строитьсЯ, в райцентр потЯнулись люди из
глухих степных аулов  и дальних  казацких станиц  ‡ауральЯ,  но больше всего
было   беженцев   с  ‡апада.  ђушан   живет   в  старинной  части   Њартука,
мусульманской, так называемой ’атарке, где  селились преимущественно татары,
казахи, башкиры, а в последние годы и чеченцы.
     Ќаверное, белоголовый мальчик был из новых переселенцев и жил на другом
краю села, но в памЯть почему-то западает -- "†енЯ „удченко". ’ак случилось,
что  ђушан  столкнулсЯ с  ним в жизни еще  один раз, когда  перед отъездом в
’ашкент недолго работал в том же  поселке прорабом на строительстве крупного
элеватора. †енЯ тогда  только вернулсЯ из армии и искал работу, с чем всегда
в райцентре были проблемы. ђушан, конечно, помог ему устроитьсЯ. Ѓыл  †енЯ в
то времЯ рослым, статным, удивительно обаЯтельным парнем, таким и  осталсЯ в
памЯти...
     ‚скоре  ђушан уехал  из родных мест и лишь изредка, наездами,  бывал  в
гостЯх у родителей. ЏомнитсЯ, в один из  таких  дней поехали на речку  €лек,
тогда еще  полноводную,  не загаженную сбросами заводов. Ѓратва  в  основном
подобралась шоферскаЯ, и когда стали  вспоминать давние годы, вдруг  всплыла
фамилиЯ того мальчика, -- оказываетсЯ, он работал в городской ѓЂ€.
     Ћни  никогда  не были ни друзьЯми,  ни  врагами. €х жизни, интересы  не
пересекались, если не  считать, что оба были землЯками, выходцами из бедного
пристанционного поселка,  который и длЯ ђушана, и длЯ †ени -- та самаЯ малаЯ
родина, куда их иногда тЯнет с неодолимой силой и тоской.
     Ќаверно,  иногда вспоминаютсЯ  ему  летние ночи в сонном поселке, когда
высокий  лунный  свет  скрадывает  убожество  запущенных  улиц,  и  пыльные,
сомлевшие  от азиатской  жары палисадники  с  завЯдшей сиренью  и  отцветшей
акацией кажутсЯ  прекрасной декорацией к какой-то другой, нездешней жизни. Ђ
быть может, видитсЯ  зима  с  ее снегопадами, улицами  в сугробах,  и теплые
огоньки за стеклами прихваченных морозом окон, и  как тЯнутсЯ к стылому небу
синие  струйки дыма. €,  наверно,  хоть  раз в  жизни да пришло на  ум,  что
определение из  пушкинской  строки  -- "дым  отечества" -- и есть эта  хилаЯ
струйка дыма из обвалившейсЯ печной трубы отчего дома.
     Ђ впрочем, может, все совсем и не так, и ничего такого ему не видитсЯ и
не слышитсЯ, и не  тЯнет его в поселок у  железной дороги, где  за прошедшие
годы  мало  что  изменилось,  и  все,  как  и  повсюду, медленно приходит  в
упадок...
     ђушан  ведь  совсем не знает этого парнЯ, никогда не разговаривал с ним
по душам, не  сидел рЯдом в шумном застолье,  не знает, кто стал  его женой,
есть ли у  него  дети. Ђ  может быть, жена „удченко --  бывшаЯ одноклассница
ђушана   или  девушка   с  “краинской  улицы,  какаЯ-нибудь   очаровательнаЯ
хохотушка, которую он легкомысленно целовал темной ночью, провожаЯ с танцев?
Ќаивный  юношеский  поцелуй,  не  обЯзывавший  ни к  чему ни  его, ни  ее...
Ћборвалась свЯзь времен, истлели нити, соединЯвшие с отчим домом...
     Њолодые так  спешат вырватьсЯ  из родного гнезда --  непонЯтно  куда  и
зачем. ’оропливо женЯтсЯ, бывает  даже по любви, на девушках из непонЯтных и
далеких мест, или выходЯт замуж за пришлых "принцев", и поездка к ее или его
родным  превращаетсЯ в  пытку  длЯ одного из  новоиспеченных  супругов, ведь
каждый тоскует о своем доме, каждому снитсЯ своЯ река, роднаЯ улица,  верные
друзьЯ. ‘ годами, чтобы не обижать друг друга, перестают навещать  и тех,  и
других  родителей,  ездЯт в  переполненный  ад  --  ‘очи или  џлту, и  корни
обрываютсЯ вовсе. ‚от  только когда  незаметно  подкрадутсЯ  сумерки  жизни,
истает  Ясный день  молодости,  который  и не  заметил в вечном  круговороте
бытиЯ, вспомнишь вдруг, до спазма в горле, мальчика в полуторке, и пожалеешь
о  том времени, когда можно было перейти улицу, распахнуть соседскую калитку
и сказать закадычному дружку:
     -- ‡дравствуй! Ђ помнишь?..
     Њожет, оттого иногда часами невозможно отойти от давно немытого окна на
четвертом  этаже, откуда  взглЯд  упираетсЯ  в унылый двор,  но видит совсем
иное, и душа порой так поздно прозревает... € до боли хочетсЯ узнать, что же
стало с  теми, с кем ты делил свои первые радости, ходил в одну школу, сидел
за партой, жил на соседних улицах,  в одном квартале,  с кем с  неподдельным
волнением  и радостью  вступал  в  пионеры, грелсЯ  у костров  бедных летних
лагерей первых послевоенных пЯтилеток. ѓде они все, что сталось с ними?
     ѓде затерЯлсЯ  след учившейсЯ вместе  с ним  всего две зимы рыжеволосой
‚алечки ‚елигдановой, похожей  на белочку, -- ее отец служил милиционером на
станции. ѓде ныне „иночка Њогилева, дочь секретарЯ райкома? Ђ мальчик ‚илли,
поЯвившийсЯ в  поселке в  конце войны  и  живший с отцом на соседней улице в
землЯнке, которую даже в бедном поселке Язык не поворачивалсЯ назвать домом,
избой  и  вообще человеческим  жильем? ‚  слове "землЯнка" длЯ тех,  кто  не
изведал, что это такое, слышитсЯ нечто  теплое,  удобное,  -- наверное, этот
самообман породила  знаменитаЯ песнЯ. —то стало  с ‚илли, вспоминает ли он в
своем  сытом ѓамбурге о степном поселке, где так отчаЯнно защищал футбольные
ворота и уже бойко говорил и по-казахски,  и по-татарски? Ћ ‚илли и его отце
вспоминали  в поселке  долго, потому что они  уехали в  ‡ападную ѓерманию  в
начале  пЯтидесЯтых. •одили  слухи, что  у них  отыскалсЯ весьма влиЯтельный
родственник,  не то генерал,  не  то  банкир.  ’ЯнетсЯ ли  человек в богатой
ѓермании  хоть  мысленно к  степному  поселку, где  прошли его  невозвратные
детские  годы, или же он постаралсЯ поскорее забыть  обо всем --  о  голоде,
холоде, вшах, унижениЯх  и оскорблениЯх, о землЯной конуре, где ему пришлось
жить? Ќикогда  не получить  ответа,  --  след ‚илли затерЯлсЯ  навсегда... €
оттого изредка так сожмет тоской сердце...
     Џочему-то вспоминаетсЯ второгодник ЉолЯ ‚ерноквас.  ‹ет  двадцать назад
‚ернокваса расстрелЯли, -- оказываетсЯ, вечный  двоечник, не одолевший школу
дальше пЯтого класса, стал главарем банды в ђостове, занимавшейсЯ разбоем, и
за ним числилось не одно убийство...
     „асаеву  нет  и  пЯтидесЯти,  но  до  пенсии  ему  осталось  немного --
прорабскаЯ  работа  тЯжелаЯ, а он почти тридцать лет отдал  стройке. ’Ягу  к
размышлениЯм он обнаружил в  себе поздновато и ни  с  кем не  делилсЯ своими
взглЯдами  на жизнь,  он открывал новые  истины длЯ себЯ, и они прежде всего
касались его самого.
     ‚се то,  к чему  он приходил неожиданно длЯ себЯ, давно было отражено в
мудрых трактатах, и об этом не одно поколение писателей и философов  создало
горы книг, но ведь то был опыт  чужой жизни,  чужие открытиЯ, а тут до всего
он  доходил  сам, спонтанно,  устремив  невидЯщий взглЯд в окно. •отЯ сложно
сказать, невидЯщим  был этот  взглЯд  или, наоборот, видЯщим чересчур много,
особенно в прошлом...
     ‚озможно, попытайсЯ он изложить свои мысли на бумаге, они  превратились
бы в банальность, а потому и не заслуживали бы вниманиЯ. Ќо в том-то и дело,
что он не умел, да и не хотел философствовать абстрактно, а все переводил на
себЯ или на тех, кого знал, кого любил, с  кем общалсЯ.  Џотому и  всплыли в
памЯти  мальчик  ‚илли  и хрупкаЯ  девочка  ђоза  •амидуллина,  учившаЯсЯ  в
соседнем  классе. ђушан  помнит ее на новогодней  елке,  в  костюме  "Ќочи".
ЋбыкновеннаЯ марлЯ, выкрашеннаЯ в черный цвет, всЯ  была расшита звездочками
из серебристой фольги -- обертки дешевого плиточного чаЯ, -- бедность всегда
неистощима на выдумки и фантазию.  Ђ на голове  у девочки,  как  у настоЯщей
царицы,  сиЯла корона  все  из  той  же  фольги,  а на  короне  уже  другой,
золотистой фольгой из-под шоколадных конфет, значилось "1951-й год".
     ’еперь трудно докопатьсЯ, почему он так часто стал вспоминать прошлое и
как назвать эти его почти каждодневные экскурсы в детство и юность.  —то это
было?  ’олько  ли  воспоминаниЯ?  Ќо  воспоминаниЯ  возникают  случайно,  по
настроению, они как бы наплывают  сами  собой, помимо твоей воли,  сознаниЯ.
Ќет, определение  "воспоминаниЯ"  не  отражало его  душевного состоЯниЯ:  он
"писал" и одновременно "перелистывал"  книгу о самом  себе, о своих друзьЯх,
любимых, о времени, о годах, так быстро отшумевших.
     ‡анЯтый каждодневным изнурительным  трудом долгие годы,  он не успел их
толком  прочувствовать, а теперь запоздало вглЯдывалсЯ в давно забытые лица,
событиЯ,  пытаЯсь осмыслить их заново, с высоты  житейского, что  ли, опыта.
Љазалось,  он читал вечную  книгу,  без конца  и  начала, и в нее  постоЯнно
вписывались  все  новые и новые главы: некоторые  событиЯ  времЯ  от времени
переосмысливались, представали в  ином ракурсе, и оттого менЯлсЯ изначальный
смысл происшедшего или сложившийсЯ образ.
     Ћн, конечно, знал, что сейчас выпускаетсЯ изрЯдное количество книг, так
хитроумно закрученных  авторами, что зачастую  там не найдешь  ни начала, ни
конца, а  порой даже сюжета и героЯ, -- понимай как заблагорассудитсЯ. ’акие
книги доставлЯют немало радости ретивым критикам -- вот где есть возможность
развернутьсЯ! Њожно говорить о чем угодно и даже путанее, чем  сам писатель,
можно гордо, претенциозно называть такой  подход "моим прочтением"  и давать
тому или иному  литературному  течению  свои хлесткие,  заумные определениЯ:
"параболическаЯ, интеллектуальнаЯ,  спиральнаЯ, синусоидальнаЯ  проза, поток
сознаниЯ, мироощущениЯ". Ќо все это от лукавого, от  скрещиваниЯ чужих идей,
чужих мыслей,  опыта чужой  жизни, -- так  сложилось, так  и есть. Ћн  и над
своей-то судьбой не был толком властен, а что уж говорить о чужих, -- не бог
и не  судьЯ. € все же ему все чаще казалось, что он не  только читает,  но и
пишет эту книгу, хотЯ, кроме огромных ежемесЯчных и материальных отчетов, он
никогда и ничего не  писал, и лавры писателЯ его нисколько не  прельщали, он
знал свой удел и не слишком  возносилсЯ в  мечтах, да и вообще уважал людей,
знающих свое место и свое дело.
     Џочувствовав, что пройдена значительнаЯ  часть пути, подрастерЯв друзей
и близких, он ощутил, что  уходит не просто  времЯ, поколение, близкие люди,
--  вместе  с  ними  навсегда  исчезают  правила,  привычки,  стиль, манеры,
традиции,  лексика,  юмор,  песни,  даже пейзаж,  атмосфера  и  быт,  и этот
скорбный список прораб  „асаев мог бы продолжать бесконечно,  слишком многое
неразумно и торопливо  вытеснЯлось  из жизни.  €  никогда  -- казалось ему в
грустные минуты раздумий -- другие, идущие следом поколениЯ, уже  не узнают,
как они жили, о чем мечтали -- тысЯчи и тысЯчи людей.
     …му  было жаль свое уходЯщее,  не обласканное судьбой поколение, но еще
больше тЯготило сознание, что уходЯт они, почти не оставив заметного следа в
духовной  жизни  страны  или истории.  ‚едь  об  интеллигенции,  даже  самых
непутевых  ее  представителЯх,  написано  столько книг  --  как  они любили,
страдали, как  они  несчастны и как жизнь зачастую  несправедлива к  умным и
талантливым. ‚  такие минуты  ему  хотелось  во весь голос  спросить: "Ђ  мы
счастливы? Љ нам жизнь была милостива? ђазве мы не любили, не мечтали?"
     Љогда  накатывало такое настроение, его так и подмывало сесть за стол и
написать  большую  книгу,  где он  обЯзательно проследил бы  за жизнью своей
одноклассницы ‚ерочки  Џайзюк, которую никогда  не встречал после  окончаниЯ
школы, и о ’олике —ипигине,  любившем эту ‚ерочку, хотЯ  —ипигина  давно уже
нет --  умер  от  обычной ангины. Ќаписал  бы,  наверное, и  о  зеленоглазой
’омочке ‘олохо (это ее старший брат ’олик утонул на озере, спасаЯ незнакомую
девушку), и о своей соседке,  красавице ‚але Џанченко, из-за которой однажды
состоЯлось  настоЯщее побоище между  ребЯтами из  ремеслухи, отбывавшими  на
станции практику, и местными парнЯми во главе с Ђликом тайгером.
     ЏомнитсЯ, на следующее утро они бегали из школы  в больницу, где делали
перевЯзки местным  парнЯм,  а  ’олик  Љрицкий,  с перебинтованной головой  и
огромным  фингалом под  глазом, говорил  кому-то в сердцах: "„а на черта мне
сдалась  эта Џанчуха!.." ’ут же, в приемной, уже маЯчили два следователЯ  из
города, и эта историЯ длЯ многих кончилась плачевно. „а разве кто напишет об
этом книгу и  будет  ли там  очаровательнаЯ Џанчуха  и  фиксатый,  с челкой,
ладный парень из ремеслухи, даже  на  суде  улыбавшийсЯ мартукским девушкам,
потому  что чувствовал себЯ героем?  ‚ это ђушан мало верил, особенно  когда
мысленно   перебирал   своих   ребЯт-односельчан.   €,   наверно,   поэтому,
натолкнувшись в памЯти на чей-то образ,  он старалсЯ проследить его судьбу и
непременно  занести этот  путь  в  "вечную  книгу  жизни",  которую  ему так
хотелось написать.
     ’ак  случайно он однажды вспомнил себЯ четырнадцатилетним мальчишкой на
крыше  пассажирского  поезда  "Њосква-’ашкент", когда с небольшим узелком  в
руках ехал  в город сдавать документы в  техникум. ‘тоЯл  прекрасный  летний
день, и как только миновали  Љаратугайский  мост, на котором  совсем недавно
снесло голову старшему брату его одноклассника Ђлешки  ‚ерещака, он  побежал
по крышам в конец поезда. Љаким ловким,  сильным,  счастливым ощущал он себЯ
тогда -- не передать словами! ЏредстоЯло целых четыре года жизни в городе, а
город, в  котором  он  до  сих  пор  никогда  не  бывал, казалсЯ  ему  таким
заманчивым, виделсЯ тем  самым сказочным местом, где сбываютсЯ все желаниЯ и
мечты, надо только очень захотеть.
     ќто радостное ощущение, близость счастьЯ распирали мальчика так, что он
вдруг остановилсЯ посреди состава,  бросил узелок у дымовой  трубы и, задрав
руки навстречу  полуденному солнцу, от избытка нахлынувших  чувств закричал:
"џ еду в  город!.." € встречный  ветер срывал с его  горЯчих  губ счастливый
крик,  а  скорый продолжал свой  стремительный  бег по бескрайним  казахским
степЯм, уже золотившимсЯ  спелым колосом  озимых,  и  легкий ветерок  волной
катилсЯ по пшеничным полЯм. Љазалось, от счастьЯ и волнениЯ у  него выскочит
бешенно колотившеесЯ сердце. € вдруг его прожгла неожиданнаЯ мысль: "Ђ кем Я
стану в жизни?  ѓде будет  мой дом?  ЉакаЯ у  менЯ будет  жена --  красиваЯ,
добраЯ, умнаЯ, а может -- хитраЯ, злаЯ? ‚ысокаЯ или хрупкаЯ, голубоглазаЯ, а
может, сероглазаЯ? Ѓудет ли у менЯ сын? € кем станет он?.."
     ќтот  внезапно налетевший и  затуманивший голову рой  вопросов заставил
его присесть  на  разогретую  от  солнца  крышу вагона, и  дальше  он  ехал,
размышлЯЯ о своем будущем. Ћно казалось ему таким далеким и туманным, а сама
жизнь бескрайней,  как необозримаЯ казахскаЯ степь,  по  которой грохотал на
стыках поезд "Њосква-’ашкент".
     Ђ  необъЯтное   молодым   умом  безбрежное   жизненное   поле  зачастую
оказывалось оптическим  обманом  --  оно могло  сузитьсЯ до  размера дачного
участка, где  обЯзательно  уткнешьсЯ взглЯдом  в  забор.  ’акое произошло со
многими его сверстниками. €  хоть ответы на главные вопросы жизни, возникшие
тогда  на крыше скорого поезда, уже известны  ђушану, жизнь ничуть не  стала
понЯтнее и проще.
     ѓоды идут,  а вопросов  не становитсЯ меньше. Ђ тогда казалось, что вот
он,  самый главный  час  озарениЯ и провидениЯ -- лето  1956-го года, когда,
счастливый, он ехал в город, в новую,  неизведанную жизнь. Ђ дома оставались
любимые  люди, и  с ними  свЯзано было  светлое детство,  первые  радости  и
разочарованиЯ, перваЯ любовь...
        III
     Ѓыло  ему  лет  семь  или  восемь,  когда  выходила  замуж  их  дальнЯЯ
родственница ‘афиЯ. ‚оспитывали ее мать и слепаЯ бабушка -- они родственники
ђушана по отцу, который погиб под Њосквой.
     ‚ бедном поселке эта семьЯ заметно выделЯлась:  у них был  большой  дом
под железной крышей, горки  с невиданной в здешних местах фарфоровой посудой
кузнецовских  заводов,  диковинные  вазы из венецианского  стекла,  столовое
серебро  и настоЯщаЯ  хрустальнаЯ  люстра с  потемневшей  позолотой  ободов,
висевшаЯ под  высоким  потолком  в зале.  ‚ообще семьЯ  эта была  известнаЯ.
‘лепаЯ бабушка происходила из древнего и богатого татарского рода Њамлеевых,
и оказались они тут, в захолустье, после  революции, потерЯв доходные дома и
магазины в недалеком от этих мест Ћренбурге.
     Џо  традиции, когда жених приходит  за невестой, его не пускают  в дом,
требуЯ  выкуп  --  такой  обычай есть  почти  у всех  народов,  у  татар  он
называетсЯ  "ишык-бау",  что дословно  означает "двернаЯ веревка". Љак самым
близким  родственникам,  ђушану  и другому  мальчику, чуть постарше, Њелису,
пришлось держать эту самую веревку перед женихом. †ених, крепкий, коренастый
парень по имени ѓали, подарил им за право войти в дом невесты по перочинному
ножику  дивной перламутровой расцветки -- одному  красного оттенка,  другому
зеленого.
     ’о  была перваЯ в  жизни ђушана свадьба, и она запомнилась ему  на  всю
жизнь -- в  мелочах, деталЯх: и  музыка, и угощение, и гости... Џомнил  он и
пожеланиЯ молодым,  они  следовали  с  каждым тостом,  а  особенно много  их
говорили, когда вручали  подарки. Ќа свадьбе  наступал  момент, когда в зале
поЯвлЯлсЯ человек с