        Љарел —апек. ЋбыкновеннаЯ жизнь

     ---------------------------------------------------------------
     (перевод Ќ.Ђросевой, 1970 год)
     OCR: Will Macavity
     ---------------------------------------------------------------

     - „а что вы говорите?  - удивилсЯ старый пан Џопел -  Ќеужели  умер? Ћт
чего же?
     -  ‘клероз,  -  лаконично  ответил  доктор; хотел было  упомЯнуть  и  о
возрасте, да глЯнул искоса на старого Џопела - и не сказал ничего.
     Џан Џопел призадумалсЯ; да нет, у него, слава богу, пока все в порЯдке,
не чувствует он ничего такого, что указывало бы на всЯкое там...
     - ‘тало быть, умер, - рассеЯнно повторил он.  - Ђ ведь  ему, пожалуй, и
семидесЯти не  было, правда? Ќемного  моложе  менЯ был. џ его знавал... Њы с
ним детьми в школу  вместе ходили. Џотом долгие годы не виделись - только уж
когда он в Џрагу попал, в министерство, встречал его времЯ от времени... раз
или два в год. Ѓыл такой приличный человек...
     - •ороший человек, - согласилсЯ доктор, подвЯзываЯ розу  к палке. - џ с
ним  и  познакомилсЯ в саду.  Љак-то, слышу,  обращаетсЯ ко мне кто-то через
забор. "Џростите,  это какаЯ же из семейства Malus [ЯблонЯ  (лат.)] цветет у
вас вон  там?"  - "Malus Halliana" -  отвечаю и приглашаю его  в сад. - ‘ами
знаете,  как могут сойтись два садовода. €  после он иногда заходил  ко мне,
если видел, что Я ничем не занЯт,- и все о  цветах. џ даже толком и не знал,
кто он, пока менЯ к нему не позвали. ’огда уже очень скверны  были его дела.
Ђ садик отличный.
     - ќто на него похоже, - заметил пан  Џопел. - ‘колько Я его  помню, был
он такой порЯдочный, добросовестный человек. Џрекрасный службист и прочее...
Ђ вообще-то ведь страшно мало знаешь о таких вот приличных людЯх, не так ли?
     - Ђ он это описал, - вдруг молвил доктор.
     - —то описал?
     -  ‘вою жизнь. ‚ прошлом году нашел  в моих  книжках биографию какой-то
знаменитости,  да и  говорит:  а надо  бы, чтоб когда-нибудь  описали  жизнь
обыкновенного человека. €  как заболел, принЯлсЯ записывать свою собственную
жизнь. €  когда...  когда ему  худо стало, отдал мне. ‚идно,  некому  больше
было.  -  „октор  поколебалсЯ. - •отите,  дам  почитать,  раз вы его  старый
товарищ.
     ‘тарый Џопел был даже тронут.
     -  Ћ, очень  мило  с  вашей стороны. Љонечно,  Я охотно это сделаю  длЯ
него...  - ‚идимо,  чтение  это  представлЯлось Џопелу  вроде  некой  услуги
покойному, - ‡начит, он, беднЯга, написал собственную биографию...
     -  џ сейчас принесу,  - сказал доктор, осторожно  отламываЯ  пасынок на
стебле розы.  - €шь как он хочет  стать шиповником, этот  цветок! ‚се  времЯ
надо подавлЯть в нем другое, дикое начало... - „октор выпрЯмилсЯ. - Ђх да, Я
ведь обещал  вам рукопись,  - рассеЯнно проговорил он и, прежде чем  уйти, -
что он сделал с видимой неохотой, - окинул взглЯдом свой садик.
     "“мер, значит, - уныло думал меж тем старый человек. - ‚идно, самое это
обыкновенное дело - умереть,  раз сумел с этим справитьсЯ даже человек такой
правильной  жизни.  Ќо  все-таки, верно, не  очень-то ему  хотелось,- может,
потому и  описал он свою жизнь, что  сильно к  ней  был привЯзан. ‘кажите на
милость: такой правильный человек, и вдруг - бац! - умирает..."
     - ‚от, возьмите, - сказал доктор, протЯгиваЯ довольно толстую рукопись,
аккуратно  сложенную  и  тщательно  перевЯзанную ленточкой -  будто это была
стопка завершенных дел.
     Џан Џопел растроганно принЯл рукопись и открыл первую страницу.
     -  € как чисто писано,  - чуть не с благоговением  выдохнул он. - ‘разу
видно чиновника старой школы! ‚  его  времена,  сударь, не было еще  пишущих
машинок, все писали от руки; тогда очень ценили красивый, четкий почерк.
     - „альше пойдет уже не так чисто, - проворчал  доктор.  - ’ам он многое
перечеркивал, спешил. „а и рука уже не так бегла и тверда.
     "Љак странно, - думал пан Џопел. - —итать рукопись умершего - ведь  это
все   равно   что  касатьсЯ  мертвой  руки.  „аже  в  почерке   есть  что-то
мертвенное...  Ќе  надо  бы брать мне  это  домой. Ќе надо бы  обещать,  что
прочитаю".
     - Ђ стоит читать все? - спросил он нерешительно. „октор пожал плечами.
     I
     ’ретьего  днЯ  опустилсЯ  Я  на колени к  расцветшей  камнеломке,  чтоб
очистить ее от сорной травы, и  у менЯ  слегка закружилась  голова,  но  это
случалось со мной нередко. Ѓыть может, именно головокружение и было причиной
тому,  что  место это мне вдруг показалось  прекраснее, чем когда бы  то  ни
было: огнисто-алые колоски камнеломки и белые, прохладные султаны таволжника
за  ними - это было так прекрасно и чуть ли не  таинственно,  что голова моЯ
пошла  кругом. ‚ двух шагах от менЯ  сидел  на камне зЯблик, головку склонил
набок  и поглЯдывал на  менЯ одним глазком: а ты, мол, кто таков?  џ  дышать
боЯлсЯ, чтоб  не  спугнуть его,  и чувствовал,  как  стучит у менЯ сердце. €
вдруг пришло это. Ќе  знаю  даже,  как и  описать, но было  это  удивительно
сильное и верное ощущение смерти.
     ‚ самом деле, не умею выразить иначе; кажетсЯ, страшно стеснило дыхание
или еще  что-то,  -  но  единственное, что Я сознавал, была безмернаЯ тоска.
Љогда менЯ  отпустило,  Я все  еще стоЯл на коленЯх,  только в  руках сжимал
множество  сорванных листьев. ќто  ощущение  опало  во  мне,  как  волна,  и
оставило печаль, котораЯ не  была  мне  неприЯтна.  џ чувствовал, как смешно
дрожат мои  ноги; осторожно пошел к скамейке сесть и, закрыв  глаза, твердил
про себЯ: "Ќу вот и оно, вот  оно". Ћднако  ужаса никакого  не  было, только
удивление, и еще мысль,  что надо  как-то с этим справитьсЯ. Џозже Я решилсЯ
открыть глаза  и шевельнуть головой. ѓосподи, каким прекрасным показалсЯ мне
мой сад  - как никогда, никогда; да  ведь  ничего  мне иного не надо, только
сидеть вот  так, смотреть на  свет  и тени,  на  отцветающий  таволжник,  на
дрозда, который выклевывает  червЯ. „авно когда-то - вчера - Я говорил себе,
что  выкопаю  весной  два дельфиниума, зараженных плесенью,  и  посажу на их
место  другие.  ’еперь,  видно, не  успею, и  на будущий  год  вырастут они,
обезображенные  словно проказой.  €  мне  было жаль  этого,  жаль  было  еще
многого; как-то был Я размЯгчен и растроган тем, что предстоит мне уйти.
     ЊенЯ мучила мысль, что, пожалуй, следует сказать об этом моей экономке.
Ћна славнаЯ женщина, только всполошитсЯ,  как квочка; ужаснетсЯ, замечетсЯ с
распухшим от слез лицом, и все у нее будет валитьсЯ  из рук.  Ђх, к чему все
эти  неприЯтности,  этот переполох;  чем  глаже  пройдет,  тем  лучше.  Ќадо
привести  в  порЯдок дела,  сказал Я себе с  облегчением; стало быть,  есть,
слава  богу, занЯтие на несколько дней.  Њного ли  труда привести в  порЯдок
дела, если ты - вдовец и  пенсионер?  Ќет, видно, Я  уже  не  успею заменить
дельфиниум и  омолодить закутанное на  зиму деревце  барбариса, но  в Ящиках
моего  письменного  стола  будет   порЯдок,  и  ничто  в   них  не  напомнит
незавершенных дел.
     џ длЯ того записываю подробности этого мгновениЯ, чтобы Ясно стало, как
и почему во мне родилась  потребность  навести порЯдок  в делах. “ менЯ было
такое ощущение, словно Я уже  пережил нечто  подобное, и не  однажды. ‚сЯкий
раз, как  менЯ переводили по  службе в  другое  место,  Я наводил порЯдок  в
письменном  столе,  с  которым  расставалсЯ,  не  желаЯ оставлЯть после себЯ
ничего недоделанного  или перепутанного; в последний раз  это  было, когда Я
уходил  на  пенсию;  Я десЯть  раз  просмотрел  каждый  листок  бумаги,  все
аккуратно сложил - и все медлил, все мне хотелось еще раз перебрать дела, не
завалилась ли какаЯ бумажка, которой не место здесь или по которой следовало
что-то  сделать. џ  уходил на отдых после  стольких лет службы, а на  сердце
было тЯжело, и долго еще возвращалась ко  мне забота - а вдруг да  заложил Я
куда-нибудь что-то неоконченное,  не  подписанное последним  "vidi"?  [‚идел
(лат.)]
     €так, Я уже не раз переживал подобное, и мне стало легче теперь оттого,
что вот могу занЯтьсЯ знакомым делом. ‘трах прошел,  а удивление,  вызванное
во  мне  предощущением  смерти,  растаЯло  в чувстве облегчениЯ оттого,  что
предстоит нечто очень хорошо  знакомое.  „умаю,  длЯ  того люди и сравнивают
смерть со сном или с отдыхом, чтобы придать ей видимость уже известного; длЯ
того и хранЯт они надежду  свидетьсЯ на  том свете с дорогими усопшими, чтоб
не  ужасатьсЯ этому  шагу  в неведомое; может,  и  последние-то распорЯжениЯ
делаютсЯ  длЯ  того,   чтобы  придать  смерти  подобие  серьезного  дела  по
хозЯйству. ‚от и  нечего боЯтьсЯ: предстоЯщее обрело формы, хорошо нам лично
известные. Џросто  наведу порЯдок в  своих  делах, не  более; мне это, слава
богу, вовсе не трудно.
     „ва  днЯ  перебирал  Я  свои бумаги;  теперь  они  сложены  аккуратно и
перевЯзаны  ленточками. ’ам  -  все мои школьные  табели,  начинаЯ с первого
класса  начальной школы; господи, сколько там пЯтерок,  которые  Я  с  таким
торжеством  приносил  домой и за которые отец  гладил менЯ по голове толстой
своей рукой, приговариваЯ: "Ќе сдавай, мальчуган!" ‘видетельства о крещении,
о  рождении,  о  бракосочетании,  приказы  о  различных  назначениЯх  -  все
аккуратно сложено,  все  налицо;  Я едва  не перенумеровал их  и не  снабдил
индексами. ‡атем все письма покойницы жены: их немного,  ибо мы расставались
редко и  ненадолго. Ќемногочисленные  письма друзей  - вот и  все. Ќесколько
перевЯзанных  стопочек  в  Ящике  стола. Ѓольше  делать  нечего,  разве  что
написать  еще  набело  ходатайство:  "€мЯрек,  государственный  служащий  на
пенсии, ходатайствует о переводе на тот свет. ‘м. документы от Ђ до џ".
     ’о  были  тихие  и  почти  приЯтные два днЯ, когда  Я занималсЯ  своими
бумагами;  если не  считать  болей в области  сердца,  мне  полегчало,- быть
может, причиной тому были покой,  тенистаЯ прохладнаЯ комната, щебет птиц за
окном и  старые,  немного  трогательные документы  на столе: каллиграфически
выписанные  школьные табели,  девичий почерк  жены, плотнаЯ бумага служебных
документов,- Я рад был бы  прочитать  и  увЯзать больше бумаг, да жизнь  моЯ
была обыкновенна;  Я всегда любил аккуратность и никогда не хранил ненужное.
Ћ господи, нечего даже приводить в порЯдок, - такой несложной и обыкновенной
была моЯ жизнь.
     Ќечего больше укладывать, а во мне все еще сидит - как бы это  назвать?
- маниЯ порЯдка. € Я без нужды завожу часы, которые завел недавно, без нужды
выдвигаю  Ящики  -  нет ли в них  еще чего, не  замеченного мною.  ‚споминаю
учреждениЯ, в которых работал,- не осталось ли там чего-нибудь, чего бы Я не
завершил, но перевЯзал ленточкой? € уже не думаю Я о зЯблике, который глЯнул
на  менЯ одним глазком, словно  спрашиваЯ: а ты  кто таков? „а, все  готово,
словно мне  предстоит уезжать, и вот Я жду, когда  подадут машину; вдруг так
пусто  становитсЯ,  не  знаешь,  что бы  еще взЯть  в  руки, и  озираешьсЯ в
сомнении,- не забыл ли чего. Ќу да, вот  в чем дело: беспокойство.  џ искал,
что бы еще привести в порЯдок,- да нечего было; осталось лишь беспокойство -
не  проглЯдел ли чего важного; глупость, конечно, но  - вспухает, как страх,
как  физическаЯ стесненность у сердца.  Џусть так, больше нечего  делать;  а
дальше-то что? € тут мне пришло в голову: наведу-ка Я порЯдок в своей жизни,
вот  и дело. Ћдним словом, напишу обо всем, чтоб потом аккуратно  сложить  и
перевЯзать ленточкой.
     ‘перва  мне стало чуть  ли не смешно: господи, к  чему это, на что? „лЯ
кого будешь писать? ’акаЯ обыкновеннаЯ  жизнь - о чем и писать-то?  Ќо Я уже
знал тогда, что буду писать, только  сопротивлЯлсЯ еще - из  скромности, что
ли,  или  еще почему.  ђебенком  Я видел,  как умирала старуха соседка: мама
посылала менЯ  к ней, чтоб принести, подать ей что нужно. ќто была нелюдимаЯ
старуха, никогда ее не видели на улице или разговаривающей  с кем-либо. „ети
немножко боЯлись ее за то, что была она так одинока. ђаз как-то мама говорит
мне: сейчас к ней не ходи, ее сейчас исповедует свЯщенник. џ не мог постичь,
в чем  может  исповедоватьсЯ  такаЯ  одинокаЯ  стараЯ женщина;  мне  страшно
хотелось прижатьсЯ носом к ее окошку, чтоб увидеть, как она  исповедуетсЯ. Ђ
свЯщенник пробыл у нее почему-то до бесконечности долго. Љогда Я после зашел
к ней, она лежала  с закрытыми глазами, и на лице ее  было такое  покойное и
торжественное выражение, что мне стало не по себе. "‚ам что-нибудь нужно?" -
еле  выговорил Я; она  лишь покачала головой. ’еперь Я знаю: она тоже навела
порЯдок в своей жизни, а это - свЯщенное дело длЯ умирающих.
     II
     Ђ  правда: почему бы  не  описать и такую,  совсем  обыкновенную жизнь?
‚о-первых, это мое личное дело;  быть может, не было  бы потребности писать,
если  б  было кому  рассказать  о  себе. €ной  раз  в разговоре  приплететсЯ
воспоминание о чем-то из прошлого - пусть всего  лишь о том, что готовила на
обед мама. ‚сЯкий раз,  как  упоминаю  об  этом,  экономка  моЯ сочувственно
кивает, будто  говорит:  ах да, да,  много вы  пережили; Я-то знаю,  Я  тоже
трудно  жила. ‘  нею  невозможно  говорить  о таких простых  вещах:  слишком
жалостливаЯ  у нее натура, и во всем она ищет, чем бы растрогатьсЯ. Ђ другие
слушают твои воспоминаниЯ одним ухом, нетерпеливо, им самим хочетсЯ поскорее
вставить: "Ђ  у  нас, в  мои молодые годы,  было, так-то  и  так-то..."  Њне
кажетсЯ, люди в  известной степени хвастаютсЯ своими воспоминаниЯми; кичатсЯ
тем, например, что во времена их детства свирепствовала дифтериЯ или что они
были очевидцами того  страшного  урагана, словно во всем этом есть их личные
заслуги.
     Ќаверное, каждый испытывает потребность увидеть  в своей  жизни  что-то
примечательное,  важное,  что-то  драматическое;  вот и  любЯт толковать  об
исключительных событиЯх, которые видели  на своем веку, и  ждут, что событиЯ
эти сделают их самих предметом повышенного интереса и восхищениЯ.
     ‚   моей  жизни   не   случалось  ничего  из  рЯда   вон  выходЯщего  и
драматического;  если и есть  мне о чем вспоминать, так только  о спокойном,
естественном,  почти  механическом течении дней  и  лет, вплоть до последней
точки,  котораЯ  -   впереди  и  котораЯ,  надеюсь,  будет  столь  же   мало
драматической,  как и все остальное.  „олжен сказать,  что,  оглЯдываЯсь,  Я
просто  нахожу удовольствие  в  том, что позади менЯ -  такой прЯмой и Ясный
путь; в этом  есть своЯ красота -  как  в  хорошем, ровном шоссе, на котором
нельзЯ  заблудитьсЯ.  џ почти  горжусь, что  дорога моЯ  такаЯ правильнаЯ  и
торнаЯ,  могу  окинуть  ее  единым  взглЯдом до  самого  детства  и еще  раз
порадоватьсЯ тому, что она так хорошо видна. ЉакаЯ прекраснаЯ, обыкновеннаЯ,
неинтереснаЯ жизнь! Ќикаких приключений,  ни борьбы, ничего  исключительного
или  трагичного.  ’о же славное  и даже сильное впечатление, как, скажем, от
хорошо  налаженного механизма. Ћн остановитсЯ без всЯких  перебоев; не будет
никакого скрипа, он закончит работу бесшумно и покорно. ’ак и должно быть.
     ‚сю жизнь Я любил читать. ‘колько прочитал Я книг о разных удивительных
приключениЯх, сколько встретил в них людей трагических судеб, исключительных
характеров  -  словно и писать-то больше  не о  чем, кроме  как о необычных,
исключительных, единичных случаЯх  и историЯх! Ђ  жизнь между тем не из рЯда
вон  выходЯщее приключение, жизнь  - всеобщий закон;  и все не  обычное,  не
повседневное в ней - не что иное, как скрип  в ее сочленениЯх.  Ќе  лучше ли
славить  жизнь в  ее норме и  обыденности? Ќеужели она - менее  жизнь, когда
ничто в  ней не  заскрипело,  не застонало,  не грозило  разбитьсЯ?  ‡ато мы
проделали массу работы, исполнили все обЯзанности - от рождениЯ  до  смерти.
ЊоЯ  жизнь была вполне  счастлива,  и мне ничуть не  стыдно того маленького,
правильного   счастьЯ,   какое  находил  Я   в  педантичной   идиллии  моего
существованиЯ.
     Џомню похороны в родном моем городке. ‚переди - министранты в стихарЯх,
с крестом; за ними оркестр - блестЯщий  корнет-а-пистон, валторна, кларнет и
самый красивый из них - геликон. € свЯщенник в белом облачении, в квадратной
шапочке,  и  гроб,  который  несут  шестеро мужчин,  и  чернаЯ толпа  -  все
серьезные, торжественные и чем-то похожие на кукол. Ђ надо всем этим высоко,
мощно разливаетсЯ траурный марш, вскрикивает корнет, жалуетсЯ кларнет, глухо
рыдают  трубы  ангельские;  траурнаЯ музыка заполонила улицу, весь  городок,
поднЯлась  до неба. ‚се бросили свои дела  и вышли из дверей, чтобы, склонив
голову, отдать последний долг уходЯщему. Љто умер? Љороль, герцог или герой,
что несут  его так торжественно и высоко? Ќет, он был мельником, дай бог ему
вечное упокоение; хороший был человек и справедливый, да что ж - годы... €ли
он был  колесник или  скорнЯк; вот  окончил свой труд  человек, и это  - его
последний  путь.  Њне,  маленькому,  больше  всего  хотелось быть  одним  из
министрантов, шагавших во  главе  процессии, или нет, лучше уж  - тем,  кого
несут  в  гробу. ‚едь это так торжественно,  словно несут  королЯ; все, все,
склонив головы,  воздают честь доброму человеку, соседу, на его триумфальном
пути, колокола отзванивают ему славу, и флейта  ликующе  плачет -Я готов был
пасть на колени перед тем великим и свЯтым, что зоветсЯ "человек".
     III
     Ћтец был столЯр. ‘амое раннее мое воспоминание: сижу на  теплых опилках
во дворе мастерской, играю  скрученными  кудрЯми  стружек. Џодмастерье ”ранц
улыбаетсЯ мне, подходит с  лучковой пилой:  "Ђ  вот  Я тебе голову  отрежу!"
Ќаверное,  Я поднЯл крик, потому что выбежала мама, взЯла на  руки. ‘лавный,
многоголосый  шум  столЯрной мастерской  обливает  все мое  детство:  грохот
досок, свист рубанка,  натолкнувшегосЯ  на  сучок,  сухой шелест  стружек  и
режущий  храп  пилы;  запах  дерева,  клеЯ,  олифы;  рабочие  с  засученными
рукавами; отец что-то чертит на досках  толстыми пальцами, толстым столЯрным
карандашом. ђубашка  прилипла к его широкой спине, он пыхтит, склонЯетсЯ над
работой. —то это будет? „а шкаф; доска к доске, тут войдет в пазы - и выйдет
шкаф; отец чутким пальцем проводит по гранЯм, по внутренней  части изделиЯ -
все ладно, гладко,  как зеркало. €ли  это -  гроб,  тогда уж работают не так
основательно;  сколотЯт  кое-как, наклеЯт резной орнамент, а теперь, братцы,
покрасьте да  отлакируйте как следует, чтоб  блестело. ѓробы отец пальцем не
гладит - разве что делают богатый, дубовый, тЯжелый, как роЯль.
     ‚ысоко  на сложенных досках сидит мальчонка.  Људа  другим мальчикам  -
им-то  не сидеть так высоко, и нет у них таких игрушек - деревЯнных чурочек,
шелковисто отливающих стружек. Љ  примеру,  у  сына стекольщика нет ничего -
стеклом-то, поди,  поиграй.  Ѓрось  сейчас же осколки,  порежешьсЯ! - скажет
мама.  €ли  у малЯра  -  тоже  ничего интересного;  разве что взЯть кисть да
выкрасить стенку, так  все равно олифа лучше, прочнее держитсЯ. ќ-э, а у нас
есть синЯЯ краска, дразнитсЯ сын малЯра, и все краски  на свете! Ќо  сынишку
столЯра с  толку не собьешь. Џодумаешь, краски, всего-то  порошок в бумажных
пакетиках.  Џравда, малЯры за  работой  поют, зато  столЯрное  дело чище. Ќа
соседнем дворе живет гончар,  но у него вообще нет детей; вот гончарное дело
тоже  интересное.  •орошо  стоЯть,  смотреть, как  крутитсЯ круг,  а  гончар
большим  пальцем выравнивает  мокрую глину - и получаетсЯ горшок. “  него во
дворе горшков длинный рЯд, они еще  мЯгкие, и можно, когда  гончар не видит,
выдавить на них отпечаток детского пальца... Ђ вот у каменотеса вовсе не так
занЯтно: смотришь целый час, как он деревЯнной колотушкой бьет  по долоту, а
все  ничего не  видишь,  и  так и не узнаешь, как  это  из камнЯ  получаетсЯ
коленопреклоненный ангел со сломленной пальмовой ветвью.
     ‚ысоко  на  сложенных  досках  сидит мальчонка; досок  много,  до самых
верхушек старых слив  - ухватись руками, и вот ты уже на развилке  ветвей; а
это  еще  выше, чем  доски,  даже голова  кружитсЯ  от такой высоты.  ’еперь
мальчик оторвалсЯ уже  и от двора  -  он в своем  собственном мире, и только
ствол  дерева  свЯзывает  его  с  миром столЯрной  мастерской.  „аже немного
пьЯнит; сюда уж  не  ЯвЯтсЯ  ни  папа,  ни  мама, ни  подмастерье  ”ранц;  и
маленький человек впервые пьет вино уединениЯ. Ђ есть еще и другие миры, где
ребенок - сам  по  себе, один; например,  в штабеле длинных досок попадаютсЯ
доски покороче, и вот вам маленькаЯ пещерка, есть у нее и потолок и стены, и
пахнет она смолой, теплым деревом. Ќикто сюда не пролезет,  а длЯ  мальчика,
длЯ его таинственного мира здесь достаточно места. €ли можно повтыкать щепки
в землю - это забор; насыпать опилки,  а в них  вдавить горстку разноцветных
фасолин -  это курицы, а самаЯ большаЯ,  крапчатаЯ  фасолина - петух. Џозади
дворика, правда, есть настоЯщий забор, и за  ним кудахчут настоЯщие куры,  и
настоЯщий  золотистый  петух стоит, поджав одну ногу, и  озираетсЯ  пылающим
глазом, но ведь это не то; мальчик сидит  на корточках над крошечной оградой
иллюзии,  сыплет  опилки  и  тихонько  шепчет:  "–ып-цып-цып!"  ќто  -   его
хозЯйство, а вы, взрослые, должны делать вид, будто ничего этого  не видите,
потому что если посмотрите - разрушите чары.
     ‚прочем, кое на что годЯтсЯ и взрослые.  Ќапример, когда на  колокольне
костела  пробьет полдень,  работники  перестают пилить,  вытаскивают пилу из
недопиленной  доски  и  вольготно  рассаживаютсЯ  на  штабеле - есть;  тогда
мальчик  вскарабкиваетсЯ  на  спину сильного ”ранца и садитсЯ  верхом ему на
влажную шею.  ќто - его привилегиЯ и настоЯщий каждодневный праздник.  ”ранц
страшный  драчун, он  уже  откусил кому-то ухо  в драке, но мальчик не знает
этого; он  боготворит ”ранца за то,  что тот  так  силен, и  за  свое  право
восседать у  него  на  шее  за полуденным  торжеством.  …сть  еще  и  другой
работник,  его  зовут пан  Њартинек; он тихий, худой, у него  висЯчие усы  и
большие,  прекрасные глаза. ‘  ним мальчику играть запрещают,  потому что  у
пана Њартинека, говорЯт, чахотка.  Њальчик не знает, что это такое, и всЯкий
раз,  когда пан Њартинек смотрит на него так дружески и  ласково, испытывает
что-то вроде смущениЯ или страха.
     € бывают выходы в их мир.  Њама скажет:  "‘ходи-ка, сынок, к  пекарю за
хлебом!" Џекарь  -  толстый, весь в муке;  иногда  из булочной  видно  через
стеклЯнную  дверь,  как  он  мечетсЯ  вокруг  дежи,  месит тесто  деревЯнной
лопатой. ‚от  бы никто не подумал: такой  большой, толстый, а кружит  вокруг
дежи так, что только шлепанцы хлопают по пЯткам. Њальчик, как свЯтыню, несет
домой еще теплый каравай, зарываЯсь босыми ножками в теплую дорожную пыль, и
с наслаждением вдыхает  золотистый  запах  хлеба.  €ли пойдешь к  мЯснику за
мЯсом: на крючьЯх висЯт страшные, кровавые куски,  а мЯсник  или его жена, с
лоснЯщимисЯ лицами, разрубают секачом розовую  кость и - шлеп на весы; и как
это они пальцы себе не отрубЯт!  Ђ  вот у  бакалейщика  совсем  другое:  там
пахнет имбирем,  прЯниками и много чем еще, и пани бакалейщица разговаривает
тихо, нежно  и отвешивает прЯности на крошечных весах; и тебе дают на дорогу
два волошских орешка,  один обычно  червивый и высохший,  но это не важно  -
важно, что есть две скорлупки, и можно раздавить их пЯткой - то-то щелкнет!
     ‚споминаю этих давно умерших людей, и так мне хочетсЯ еще разок увидеть
их такими, какими Я видел  их тогда. “  каждого был свой мирок,  и в  нем  -
свое, таинственное, дело. Љаждое ремесло было как особый мир, и  каждый - из
особого материала, с особыми обрЯдами. Ђ  воскресенье -  странный день: люди
ходЯт  не в фартуках, не  с засученными рукавами, а в черных костюмах, и все
почти одинаковые;  казались  они  мне  тогда какимито чужими,  непривычными.
€ногда отец посылал менЯ за пивом; и пока трактирщик цедил пену в запотевший
кувшин,  Я застенчиво  поглЯдывал  в угол, а  там за  столом сидели  мЯсник,
пекарь,  парикмахер,  а  иногда  и  полицейский  -  толстый, в  расстегнутом
мундире, отставив ружье к стене,- и все они разговаривали громко и вперебой.
‘транно мне было видеть их вне мастерских и лавок; мне это казалось  немного
неприличным  и недостойным. ’еперь Я сказал бы, что менЯ тревожило и сбивало
с толку - видеть,  как перемешиваютсЯ их замкнутые  миры. Њожет, и шумели-то
они так потому, что нарушали какой-то закон.
     “ каждого был свой мир, мир его ремесла.
     Ќекоторые были табу - как пан Њартинек, или городской дурачок, мычавший
на улицах, или каменотес - этого молчальника изолировало от людей то, что он
был нелюдим  и  вдобавок спирит.  €  среди  миров взрослых  были  маленькие,
отгороженные от всех, мирки мальчика; были у него дерево, ограда из щепочек,
уголок  между досками; исполненные  тайн места глубочайшего счастьЯ, которое
он не делил ни с кем. ЏрисЯдь на корточки, затаи дыхание - и вот все слилось
в единый, вездесущий и приЯтный гул: грохот досок, приглушенные шумы ремесел
- у  каменотеса  стуки,  у  жестЯнщика  дребезжит  жесть, в  кузнице  звенит
наковальнЯ,   кто-то  отбивает   косу,   где-то   плачет   младенец,   вдали
перекликаютсЯ дети, взволнованно кудахчут куры,  и мама зовет с порога: "ѓде
же ты?" ќто  ведь  только  сказать - городок, а в  нем между тем  такаЯ уйма
жизни  -  как широкаЯ река: прыгни в  свою лодочку и притаись,  пусть качает
тебЯ,  пусть  уносит  -  прЯмо голова  пойдет кругом,  и  тебе  чуть  ли  не
страшновато. ‘прЯтатьсЯ от всех - это ведь тоже выход в мир.
     IV
     Ђ мир детей, когда они собираютсЯ вместе, -  это уже нечто совсем иное.
Ћдинокий  ребенок забывает  в игре о себе,  обо  всем, что  его  окружает, и
забвенье это  - вне времени.  ‚  общие  игры детей  вовлечено более  широкое
окружение, и  их общий мир подчинен временам года. ЌикакаЯ скука не заставит
мальчишек играть  в  шарики летом.  арики катают  весной, как только оттает
землЯ; это - закон, столь же серьезный и непреложный, как тот, который велит
распуститьсЯ подснежникам или печь пасхальные жаворонки - матерЯм. Ќесколько
позднее играют в  салочки и прЯтки, а  уж школьные каникулы  -  времЯ всЯких
отчаЯнных похождений: например, бегать в  поле за  кузнечиками или  купатьсЯ
тайком  в  реке.  Ќи один  уважающий себЯ  мальчишка  не ощутит  потребности
зажигать костер  летом;  это  делают осенью, когда  запускают змеев.  Џасха,
каникулы, рождество, Ярмарка,  гулЯньЯ, храмовый праздник - все очень важные
даты  и  резкие  переломы  времени. „етский год  имеет свое  чередование, он
строго  расчленен  по  периодам; одинокий ребенок играет в вечности,  стайка
детей - во времени.
     ‘ынишка  столЯра  не   был  в  этой  стайке  личностью,  сколько-нибудь
выделЯвшейсЯ; на него мало обращали вниманиЯ, корили за то, что он маменькин
сын и  трусишка. Ќо разве не он вынес на пасху трещотку, которую вырезал длЯ
него пан Њартинек, разве не добывал щепы длЯ сабель и не было у него сколько
угодно  чурочек? Ђ  дерево  -  ценный  материал. —ем был в сравнении  с  ним
мальчишка стекольщика со своими грЯзными кучками замазки? ‚от сын  малЯра  -
другое дело; раз как-то он выкрасил себе физиономию Ярко-голубой краской и с
тех пор пользовалсЯ особым почетом. ‡ато на дворе у столЯра были доски, и на
них можно было достойно, молча качатьсЯ, а не есть ли и это некое отторжение
от земли,  следовательно, исполнение  самой  жаркой мечты?  Џусть  мальчишка
малЯра выкрасил лицо голубым: его никогда не звали покачатьсЯ.
     €гра есть игра,  дело  серьезное,  дело чести;  и  нет в  игре никакого
равенства:  ты  или  выдаешьсЯ,  или  подчинЯешьсЯ. ‘ледует  признать,  Я не
выдавалсЯ;  Я не был ни самым сильным,  ни самым  смелым  в стае и, кажетсЯ,
страдал от  этого. Љакой мне прок оттого, что местный полицейский моему отцу
козырЯл, а малЯру - нет! Љогда отец  надевал  длинный черный  сюртук и шел в
городской совет, Я, ухватившись за его толстый палец, старалсЯ шагать так же
широко, как он; эй, мальчишки, видите, какой у  менЯ важный папа! ‚ праздник
вознесениЯ он даже держит один  шест балдахина над  свЯщенником;  а когда  у
него именины, то накануне вечером приходЯт местные  музыканты и играют в его
честь! €  папа стоит на пороге, без фартука, и с достоинством принимает дань
уважениЯ. Ђ Я,  опьЯненный  мучительной сладостью гордыни,  высматриваю моих
сверстников, которые благоговейно слушают музыку, и, чувствуЯ легкий  озноб,
наслаждаюсь этой вершиной  мирской славы и трогаю папу, чтоб все видели, что
Я - его. Ђ на другой день мальчишки и знать не хотЯт о моем триумфе; опЯть Я
- тот, кто ничем не выделЯетсЯ и кого никто не желает слушать - разве только
Я  позову их качатьсЯ  к нам во двор. Ђ вот нарочно не позову, лучше  сам не
стану качатьсЯ; и Я, с горЯ, назло, решил выделЯтьсЯ хотЯ бы в школе.
     x x x
     кола - опЯть-таки совершенно особый мир. ’ам детей различают уже не по
отцам, а по фамилиЯм; их определЯет уже не то, что один - сын стекольщика, а
другой  - сапожника, а то,  что  один - Ђдамец, а  другой  - Ѓеран. ќто было
такое  потрЯсение  длЯ  сынишки  столЯра,  что  он  долго привыкал  к  этому
новшеству. „о сих пор  он принадлежал семье,  мастерской, дому, мальчишечьей
компании;  а  теперь  сидит  вот,  страшно  одинокий,  среди  сорока  других
учеников,  большинство  которых ему  не знакомо, с которыми  не было  у него
никакого  общего  мира. ‘идел  бы  с ним рЯдом папа  или  мама,  пусть  даже
подмастерье ”ранц  или  долговЯзый, грустный пан Њартинек -  тогда бы другое
дело;  можно  бы держатьсЯ за  его полу и не  терЯть свЯзи со  своим  миром;
ощущать его  за  собой,  как  защиту.  Њальчик  готов  был  разреветьсЯ,  но
побоЯлсЯ,  что другие  посмеютсЯ над  ним.  € никогда  он так и не слилсЯ  с
классом. „ругие  мальчики вскоре передружились, стали толкать друг друга под
партами, но им-то было легко: не было у них дома ни столЯрной мастерской, ни
ограды  из  щепок,  внутри усыпанной  опилками, ни силача  ”ранца,  ни  пана
Њартинека; им  не по  чему было так  горестно тосковать. ‘ын столЯра сидел в
суете класса, потерЯнный, и горло у него сжималось. Џодошел к нему  учитель,
сказал ободрЯюще:
     - ’ы послушный и тихий мальчик.
     Њальчик  залилсЯ  краской,  и  на   глаза  его  навернулись  слезы  еще
неизведанного  счастьЯ.  ‘  той  поры и  стал он в школе  послушным и  тихим
мальчиком - что, разумеетсЯ, еще больше отдалило его от остальных.
     Ќо школа дает ребенку еще и другой, большой и новый опыт: здесь ребенок
впервые  сталкиваетсЯ  с иерархическим устройством жизни. Џравда, и  до сего
времени ему приходилось повиноватьсЯ некоторым людЯм; вот  мама велит что-то
сделать - но мама-то ведь наша, и  она существует длЯ того, чтобы варить нам
еду, и еще она целует и ласкает; папа бушует порой - зато в другой раз можно
взобратьсЯ к  нему на  колени  или  уцепитьсЯ  за его  толстый палец. „ругие
взрослые  тоже  иногда  одергивают тебЯ или ругают, но это  пустЯки, и можно
просто убежать. Ђ вот учитель - совсем другое дело; учитель  длЯ того только
и создан,  чтоб делать замечаниЯ и приказывать. € нельзЯ убежать, спрЯтатьсЯ
- только  краснеешь и от стыда  готов провалитьсЯ  сквозь землю. € уж  никак
невозможно  вскарабкатьсЯ к нему на колени  или уцепитьсЯ за  чисто  вымытую
руку; он - всегда над тобой, недоступный и неприкосновенный. Ђ законоучитель
- еще того пуще. Џогладит он тебЯ по голове -  и значит  это не просто  тебЯ
погладили, а  отличили и возвысили над прочими, и  ты  с трудом  сдерживаешь
слезы благодарности  и гордости. „о  школы был у мальчика свой мир, а вокруг
него -  множество замкнутых, таинственных миров:  пекарЯ,  каменотеса и всех
других.  ’еперь  же  мир  разделилсЯ  надвое:  мир  высших  -  там  учитель,
законоучитель  и  еще  те,  кому  позволено  разговаривать  с ними, то  есть
аптекарь, доктор, нотариус,  судьЯ; и - мир обычных людей, где -  папы и  их
дети. Џапы живут в мастерских и лавках и только выходЯт  постоЯть па пороге,
словно обречены держатьсЯ своих домов; а люди из мира высших встречаютсЯ  на
площади, широким жестом снимают друг перед другом шлЯпы, они могут постоЯть,
беседуЯ, или пройтись немного вместе. € их стол в трактире на площади накрыт
белой  скатертью, тогда как скатерти на других столах - в красную  или синюю
клеточку; их стол чем-то похож на алтарь. ’еперь-то  Я понимаю, что  и белаЯ
эта  скатерть была вовсе  не  так  уж  свежа, и  свЯщенник наш  был толстый,
добродушный и страдал насморком, и  учитель был этакий деревенский  бобыль с
красным носом. Ќо в ту пору они воплощали длЯ менЯ нечто высшее и чуть ли не
сверхчеловеческое. ’о было первое разделение мира по рангам и власти.
     Ђ Я был тихий, прилежный ученик, и менЯ ставили в пример остальным;  но
втайне  Я  до дрожи душевной восхищалсЯ сыном  малЯра, сорванцом и шалопаем,
который  озорством  своим доводил  учителЯ  до  исступлениЯ и однажды укусил
свЯщенника за палец.
     ќтого мальчишку чуть  ли не боЯлись и  ничего  не могли с ним поделать.
…го могли  лупить как угодно -  он только смеЯлсЯ им в глаза:  что бы  то ни
было,  а плакать было  ниже  его дикарского достоинства.  Љто  знает,-  быть
может,  то обстоЯтельство, что сын малЯра  не взЯл менЯ в товарищи,  сыграло
самую  решающую роль в моей  жизни. Ђ Я бы  отдал все на свете,  только б он
дружил со мной. ђаз как-то,  не помню уж, что он там вытворЯл, но балкой ему
раздробило пальцы; все дети закричали - он один не проронил ни звука, только
побледнел и  стиснул зубы. џ видел,- он шел домой, поддерживаЯ окровавленную
левую кисть правой рукой, словно нес трофей. Њальчики гурьбой бежали за ним,
вопЯ: "Ќа  него  балка  свалилась!"  џ  был почти  без  чувств  от  ужаса  и
состраданиЯ,  “ менЯ дрожали ноги,  и  дурнота  подступала  к  горлу.  "’ебе
больно?" - едва выговорил Я. Ѓросив мне гордый, горЯщий, насмешливый взглЯд,
он  процедил сквозь зубы:  "Ђ тебе-то что?" џ отстал от него - отвергнутый и
униженный. Ќу погоди, Я покажу, Я докажу тебе, на что Я способен! џ бросилсЯ
в нашу мастерскую и сунул  левую руку в тиски, которыми зажимают доски; стал
завинчивать -  ладно,  вот увидите!  ‘лезы  брызнули  у менЯ из  глаз,- ага,
теперь мне так же больно, как ему! џ ему  покажу... џ затЯнул тиски еще, еще
больше... Я уже не  чувствовал боли, Я был в экстазе. ЊенЯ нашли в обмороке,
с рукой в  тисках. „о сих пор последние фаланги пальцев на левой руке у менЯ
парализованы. ’еперь  эта рука морщиниста и суха, как лапа индюка, но до сих
дней   она  отмечена  памЯткой...  чего,  собственно?  Њстительной   детской
ненависти или страстной дружбы?
     V
     ‚ ту пору к нашему городку подводили железную дорогу. ‘троить ее начали
давно,  и теперь  подошли совсем близко; даже на  дворе столЯра слышно было,
как рвут камень длЯ  полотна. Ќам, детЯм, строго-настрого  запретили  ходить
туда, - во-первых, там взрывали динамит, а во-вторых,  люди-то там уж больно
неподходЯщие; сброд такой, что только  тьфу,  говорили  у нас.  Ћднажды отец
повел менЯ  туда - поглЯди, мол, как  строЯт дорогу. џ судорожно уцепилсЯ за
его руку,-  "эти  люди" внушали мне страх; жили они в дощатых бараках, между
которыми сушилось на веревках рваное трЯпье, а  в  самом большом бараке  был
трактир  с  грудастой, сердитой  хозЯйкой, котораЯ  непрерывно ругалась.  Ќа
линии полуголые люди кирками долбили  камень; они кричали что-то отцу, но он
им не отвечал. ‘тоЯл там еще какой-то человек с красным флажком.
     - ‘мотри, сейчас будут взрывать,- сказал отец, и Я еще  крепче сжал его
руку.
     -  Ќе  бойсЯ,  ведь  Я с тобой,-  уверенно говорит отец, и  Я, блаженно
вздыхаЯ, чувствую,  какой  он  сильный и надежный;  там, где он,-  не  может
случитьсЯ ничего дурного.
     ђаз  как-то к  нашему забору подошла оборваннаЯ девочка,  сунула нос  в
щелку и что-то залепетала.
     - ’ы что говоришь-то? - спросил ”ранц.
     „евочка злобно показала Язык и продолжала что-то болтать.  ”ранц позвал
отца. ’от, перегнувшись через забор, спросил:
     - —его тебе, малышка?
     „евочка еще быстрее повторЯла что-то по-своему.
     - Ќе понимаю, - серьезно сказал отец. - Љто вас знает, что вы за народ.
Џостой тут!
     Ћн позвал маму:
     - ѓлЯнь, глаза-то у ребенка!
     “ девочки были огромные черные глаза с очень длинными ресницами.
     - „о чего ж хороша! - изумленно ахнула мама.- …сть хочешь?
     „евочка -  ни слова, только  смотрит  на нее своими прекрасными  очами.
Њама вынесла ей кусок хлеба с маслом, но малышка покачала головой.
     - Њожет, итальЯнка, а то - венгерка,- неуверенно предположил отец.- €ли
румынка. Љто ее знает, чего ей надо.
     ‘  этими  словами  отец  пошел прочь. Ќо  как  только  он  скрылсЯ, пан
Њартинек вынул из кармана гривенник и молча подал девочке.
     Ќа следующий день, когда Я вернулсЯ из школы, она уже сидела  у  нас на
заборе.
     - Љ тебе пришла! - засмеЯлсЯ ”ранц, а Я ужасно разозлилсЯ; Я не обратил
на  нее  ровно  никакого  вниманиЯ, хотЯ она вытащила  (откуда-то, верно, из
какого-нибудь  кармана  в  своих  лохмотьЯх)  блестЯщий  гривенник  и  стала
рассматривать его так, чтобы Я видел.
     џ  сдвинул одну доску поперек штабелЯ, чтоб сделать качели, и уселсЯ на
конце; пусть  себе другой конец торчит  в  небо,  мне-то что;  Я  повернулсЯ
спиной ко всему на свете, мрачный  и какой-то растревоженный. €  вдруг доcкa
подо  мной  начала  медленно  подниматьсЯ; Я  не  оглЯнулсЯ,  но всего  менЯ
затопило  такое безмерное  счастье,  что стало  почти  больно.  ЊенЯ поднЯло
вверх, счастливого  до головокружениЯ; тогда Я  наклонилсЯ, чтобы перевесить
свой  конец,-  и  противоположный конец доски  ответил  мне легким,  плавным
движением, а на том конце сидит верхом девочка и ничего не говорит, качаетсЯ
молча  и  торжественно, а  напротив нее - молчаливый, торжественный -  сидит
мальчик, и  оба не смотрЯт друг на друга, а всем телом, всей душой предаютсЯ
качанию - потому что это любовь. Џо крайней мере, любовь у мальчика, хотЯ он
и  не сумел бы  назвать  так  свое состоЯние; но оно  переполнЯет  его,  оно
прекрасно  и вместе  мучительно; так качаютсЯ они,  без единого слова, будто
вершат   некий   обрЯд,  качаютсЯ   как  можно   медленнее,   чтоб  выходило
торжественнее.
     Ћна была выше и старше менЯ, черноволосаЯ и смуглаЯ - как чернаЯ кошка;
Я не  знаю ни имени ее,  ни  ее роду-племени.  џ показал ей свой  игрушечный
дворик,  а  она не  заинтересовалась,- видно, не понЯла, что  фасолины - это
куры.  Њне от этого  стало больно, и  с тех  пор  мой  дворик перестал  менЯ
радовать. ‡ато она  изловила соседского  котенка и так крепко прижала  его к
себе,  что беднЯга только в ужасе  таращил глаза.  …ще она умела  из обрывка
веревки сплести такой диковинный звездообразный узор, что это было похоже на
колдовство.
     Њальчик  не  в  силах  любить  постоЯнно  -  любовь  слишком  тЯжкое  и
мучительное чувство; временами необходимо облегчать его,  переводЯ в простую
дружбу.  Њальчишки смеЯлись надо мной  за то, что Я вожусь с девчонками, это
они  считали  ниже  своего  достоинства.  џ мужественно  сносил насмешки, но
пропасть  между мною  и  ними росла.  Ћдин раз  моЯ приЯтельница  исцарапала
мальчишку седельщика; завЯзалась  было драка, но тут вмешалсЯ сын малЯра; он
презрительно, сквозь зубы, процедил: "Ђ ну ее, ребЯта, она ведь девчонка!" €
сплюнул,  как взрослый подмастерье. …сли б он тогда дал мне знак, Я пошел бы
за ним и бросил бы эту маленькую смуглЯнку; но он повернулсЯ ко мне спиной и
повел свою шайку к иным победам. џ был вне себЯ от оскорблениЯ и ревности.
     - ’ы  не  думай, посмели  бы они нас  тронуть, Я б им задал!  -  грозно
сказал Я ей,  но она все равно не  понЯла, только  Язык им вслед показала, и
вообще держалась так, словно это Я был у нее под защитой.
     Ќачались каникулы, и Я  проводил с ней иногда целые дни, только вечером
пан Њартинек  уводил  ее  за  руку к баракам  за  рекой.  ‘лучалось, она  не
приходила, и Я не знал, куда деватьсЯ от отчаЯниЯ; забивалсЯ с книгой в свое
убежище   меж  досок   и   притворЯлсЯ  читающим.  €здали  доносились  крики
мальчишеской стаи,  к которой  Я уже не  принадлежал, да взрывы на  железной
дороге.  Џан  Њартинек  наклонЯлсЯ ко мне, как  будто  пересчитываЯ доски, и
сочувственно бормотал:
     - —то ж это она нынче не пришла?
     Ђ Я делал вид,  будто не слышу его  и Яростно вчитывалсЯ в  строчки; но
мне чуть  ли не сладостно  было ощущать, как обливаетсЯ кровью мое сердце  и
что пан Њартинек понимает это.
     Ћдин  раз Я  не  выдержал  и отправилсЯ  к ней сам; это была  отчаЯннаЯ
авантюра: мне предстоЯло перейти по мосткам через речку, котораЯ в тот  день
показалась  мне  страшной  и  бурной,  как  никогда.  ‘ердце  у  менЯ  шибко
колотилось,  и Я, как лунатик, шел к баракам, казавшимсЯ  покинутыми; только
толстаЯ трактирщица орала где-то да баба в одной рубашке  и юбке развешивала
белье,  громко  зеваЯ,  как  большаЯ собака нашего мЯсника.  ‘муглаЯ девочка
сидела на  Ящике перед  одним из бараков и чинила какие-то лохмотьЯ,  моргаЯ
длинными  ресницами  и  высовываЯ  от  усердиЯ   кончик  Языка.  Ѓез  всЯких
околичностей  она подвинулась, освобождаЯ место  длЯ  менЯ, и  начала что-то
быстро, красиво говорить  на своем Языке. Ќикогда  не  было  у менЯ  чувства
такого бесконечного отдалениЯ от дома,- словно здесь совсем иной мир, словно
Я  никогда  не вернусь отсюда  домой, отчаЯнное и  героическое  чувство. Ћна
обхватила  менЯ за  шею  своей  тонкой  обнаженной  рукой  и  долго, влажно,
щекочуще шептала мне  что-то на ухо, быть может, говорила мне по-своем