вокзальной канцелЯрии, у  менЯ впервые пошла кровь
горлом,  Я все говорю себе: осторожнее! Џочти всю жизнь рассматривал Я  свои
платки - нет ли в мокроте кровЯной ниточки; это началось на той последней на
свете станции,  а  потом укоренилось - постоЯннаЯ  озабоченность  здоровьем,
будто в этом - важнейший закон жизни.
     ‚ажнейший  закон жизни,  а что,  если это  и  вправду  так? ЋглЯдываЯсь
назад, вижу - именно тогда Я пережил глубочайшее потрЯсение, когда горлом  у
менЯ хлынула алаЯ кровь, и  Я сидел раздавленный, страшно слабый и жалкий, а
перепуганный  старый  чиновник вытирал мне  лоб мокрым полотенцем. ќто  было
страшно. „а, то было  самым сильным и  самым неожиданным моим  переживанием:
безграничное  удивление  и  ужас, а  потом - отчаЯнное желание жить, хотЯ бы
самой   незаметной,  самой  смиренной  жизнью;  впервые  во  мне  отозвалась
осознаннаЯ,  чрезвычайно сильнаЯ  любовь к жизни. ‘обственно, именно тогда в
корне изменилась всЯ моЯ жизнь, и Я стал как бы другим человеком.
     „о  той  поры Я тратил  свои  дни  просто так или проживал их, почти не
замечаЯ;  теперь Я  вдруг  стал бесконечно ценить один тот факт,  что  вот -
живу, и  Я совсем другими  глазами увидел себЯ и все вокруг.  Њне достаточно
было, например, сидеть на досках, устремив взглЯд на ржавые рельсы, заросшие
пастушьей сумкой и мЯтликом, или целыми часами следить речную волну - всегда
новую,  и  все одну и ту  же. € сто раз на  дню твердить:  дыши  глубже, это
полезно. ’огда-то Я и полюбил все эти  упорЯдоченные мелочи, размеренный ход
жизни; Я еще кичилсЯ немного богемным  цинизмом, еще смеЯлсЯ над многим - но
тогда Я еще не был уверен, что выживу,  и в этом еще звучал леденЯщий отзвук
глубокого  отчаЯниЯ.  ђождалось  во  мне  тогда  тихое,  любовное довольство
жизнью,  Я  училсЯ  радоватьсЯ  милым,  интимным  мелочам и  -  беречь себЯ.
Ћтсюда-то и  пошла идилличность в моей жизни: то  было  выздоровление. ‘амаЯ
важнаЯ, решающаЯ стрелка на моем пути.
     x x x
     ‚ернее, даже не стрелка. ’еперь Я лучше  вижу,  теперь вижу  совершенно
Ясно.  ’ут  снова  надо вернутьсЯ к  детству:  к матушке,  котораЯ то и дело
выбегала на порог взглЯнуть, не случилось ли чего со мной; к пану Њартинеку,
к которому мне не разрешали подходить близко, потому что у него  чахотка,  и
которого Я по этой причине боЯлсЯ. Њатушка одержима была пугающей идеей, что
Я в опасности,  что Я слабый, болезненный ребенок; беднЯжка, до чего же была
она  патетичной  и  страстной! ‘тоило  мне захворать  - она прижимала менЯ к
груди,  как бы защищаЯ от чего-то,  по ночам  в страхе склонЯлась надо мной,
падала на колени и громко  молилась за мое здоровье.  Ѓолеть - было  занЯтие
важное и  праздничное;  мальчик становилсЯ  средоточением всего, даже пилы и
молотки в мастерской  звучали как-то приглушенно, и отцу разрешалось ворчать
лишь вполголоса.  ‹юбовью своей  матушка внушила мне представление, что  Я -
нечто  хрупкое,  что Я  слабее  других детей,  и  менЯ надо  как-то особенно
оберегать; потому-то Я  и не решалсЯ участвовать в мальчишеских забавах, все
думал - мне нельзЯ так бегать, нельзЯ прыгать в воду, нельзЯ дратьсЯ, потому
что Я слабый и легко  уЯзвимый.  џ, может быть, даже задирал бы нос - ведь Я
казалсЯ  себе  чем-то более  драгоценным и нежным,  чем они,-  но  мальчишки
слишком мужчины длЯ  этого: им  нравитсЯ быть сильными и храбрыми. €так, это
все матушка; это она  воспитала во мне робость и недоверие к своим силам, то
физическое  ощущение неполноценности,  с  которым  Я  и рос;  это  матушкина
болезненнаЯ любовь подготовила во мне склонность видеть в самом себе предмет
вечного ухаживаниЯ и ублажениЯ - склонность, которой Я отдалсЯ чуть ли не  с
упоением,  как  только  первый сигнал  действительной болезни дал мне к тому
повод.  ’огда,  да,  именно   тогда  Я  обнаружил  в  себе  это  заботливое,
ипохондрическое  "Я",  которое  с   серьезным  вниманием  разглЯдывает  свою
мокроту,  слушает  свой  пульс, любит надежный порЯдок  и тЯнетсЯ к доброму,
удобному,  приЯтному  окружению. €так, вот  что  было - не скажу, всей  моей
жизнью, но значительной, важной и постоЯнной частью ее. ’еперь Я это вижу.
     Ћтец - тот другое дело; он был сильный и  прочный, как опорный столб, и
тем невероЯтно  мне  импонировал.  …сли  б он захотел  - победил бы в  драке
любого.  Ќо тогда, конечно, Я не мог понЯть его трепетной бережливости - она
скорее напоминала скупость; впервые  Я  почувствовал ее, когда пан Њартинек,
простой рабочий, дал той девчушке гривенник, а папа - нет; папа притворилсЯ,
будто и не видит этого; тогда мальчика потрЯсло какое-то странное и страшное
чувство, нечто вроде презрениЯ. ‘егоднЯ-то Я вижу, что отец, беднЯга,  вовсе
не был сильным, что он, собственно, боЯлсЯ жизни; бережливость - добродетель
оборонительнаЯ; это  - стремление к обеспеченной  жизни,  это  - страх перед
будущим, перед риском и случайностЯми; скупость ужасно похожа на своего рода
ипохондрию. “чись, учись, сынок, растроганно говаривал  мне отец, пойдешь на
государственную службу и будешь обеспечен. ‚от, вероЯтно, вершина того,  что
можно  требовать  от  жизни:  надежность,  обеспеченность,  уверенность, что
ничего  с нами случитьсЯ не  может. €  если так чувствовал  отец, большой  и
могучий,  как  дуб,  то  откуда  же  было  взЯтьсЯ  отваге  в  слабосильном,
изнеженном сыночке? ‚ижу - все это было основательно подготовлено во мне еще
с детства; достаточно было  первого  физического испытаниЯ - и  человек,  со
страха спрЯтавшись сам  в себЯ, нашел в себе эту защиту - боЯзнь за жизнь  и
превратил ее в закон существованиЯ.
     x x x
     Ѓог знает, вероЯтно, это сидело  во  мне глубже, чем  Я сам думал; ведь
это  свойство  вело  менЯ по  жизни  почти  как  инстинкт,  так же  слепо  и
навернЯка.  ‘ейчас Я  думаю о своей  покойной жене: как странно, что Я нашел
именно ее, женщину, котораЯ чуть ли не рождена была длЯ того, чтоб ухаживать
за  кем-нибудь.   Џричина  этого,  пожалуй,  в  том,  что  была   она  очень
сентиментальна  и притом очень разумна; заботитьсЯ  о ком-нибудь - ведь  это
такаЯ  умственнаЯ,  трезваЯ и практическаЯ  форма  любви.  ‚едь она страстно
влюбилась в менЯ  в тот момент, когда узнала, что Я вернулсЯ с порога смерти
и что  моей  интересной бледности  есть более глубокаЯ причина; тогда  в ней
вдруг  вспыхнуло  как  бы  милосердие,  любовь  и  материнство,  и  началось
стремительное созревание чувств;  тут все  переплелось: испуганнаЯ  девочка,
женское  сострадание и ревностность матери,  любовные  грезы  и  удивительно
дельнаЯ, настойчиваЯ забота - чтоб побольше ел, прибавлЯл в  весе. Ћдинаково
важно  и  прекрасно было  - говорить о любви и толстеть; под  сенью ночи она
судорожно сжимала мне руку и шептала со слезами на глазах: пожалуйста, прошу
вас, вы должны ужасно много  есть;  поклЯнитесь, что будете беречь себЯ! џ и
сегоднЯ  не  могу  улыбнутьсЯ  над  этим: была  тут своЯ  сладостнаЯ  и даже
патетическаЯ поэзиЯ...  длЯ нас обоих. Њне казалось,  Я выздоравливаю только
ради  нее, ей на радость, и что с  моей стороны это прекрасно и великодушно;
борюсь за свое здоровье длЯ того только, чтоб сделать ее счастливой. Ћна  же
верит, что спасает менЯ,  возвращает мне жизнь; так не принадлежу ли Я ей по
праву, не судьба ли это? ‡наю, господи, -  конечно, менЯ  случайно  перевели
именно на эту станцию,  но странно  и как-то  поразительно,  до чего  же тем
самым и с  какой неизбежностью и глубиной осуществилась линиЯ моей жизни. „о
тех пор мне  приходилось скрывать мой  ипохондрический страх, стыдитьсЯ его,
как  слабости; теперь  не  то, теперь это сделалось общей чрезвычайно важной
заботой двух  людей, теперь это  стало частью  нашей  любви,  нашим интимным
делом;  это было уже не недостатком  или изъЯном, а чем-то  положительным  и
веским, что придает жизни смысл и направление.
     „умаю о нашем браке, о том, как тихо и естественно вошло в него это мое
свойство. †ена моЯ с первой  минуты взЯла на себЯ опасениЯ  за мое здоровье,
словно говорЯ: это не  твое мужское дело, это  забота женщины, не нужно тебе
об этом думать, предоставь все мне. „а, так и было; Я мог притворЯтьсЯ перед
самим собой; Я, мол, что,-  это все она; она такаЯ заботливаЯ, так следит за
гигиеной - что ж, пускай, коли ей  это доставлЯет удовольствие, а сами будем
тихонько  наслаждатьсЯ  этой уверенностью, что  о  нас позаботЯтсЯ, что  так
много  делаетсЯ  длЯ нашего здоровьЯ.  Љогда  она  ждала  с полотенцем, чтоб
похлопать менЯ  по мокрой спине  прежде,  чем  Я вытрусь,-  да, конечно, это
казалось  милой  супружеской лаской,  но  на  самом деле  тут был ежедневный
медицинский осмотр; мы никогда не говорили этого друг другу, но знали оба, и
Я  всегда  взглЯдывал на нее через плечо - ну, как?  Ћна улыбалась, кивала -
хорошо, мол. € ее умереннаЯ, сдержаннаЯ любовь - это  ведь было то же самое:
жена держала менЯ  в известных пределах, чтоб избавить менЯ от необходимости
самому,  из  страха  за  себЯ,  держатьсЯ  в  этих  пределах.  Ќе  надо  так
неистовствовать, говорила она почти материнским тоном, спи-ка  лучше; и чтоб
никаких  кругов под глазами и прочее такое. Џорой  Я сердилсЯ на  нее, но  в
глубине души был ей за то благодарен; Я признавал, что  так длЯ менЯ  лучше.
Њне уже не  нужно было со страхом прислушиватьсЯ к  собственному состоЯнию -
эту  заботу  она  взЯла  на  себЯ. ‡ато  она питала  мое  честолюбие -  это,
по-видимому,  тоже полезно,  повышает  интерес к  жизни; без этого  мужчина,
пожалуй, и дышать не  может. ђасскажи, что ты  делал весь  день  -  и  тогда
работаетсЯ охотнее. €ли - строить планы на будущее; оптимизм - тоже полезен,
он неотъемлем от  упорЯдоченной  жизни. ‚се это  на  первый взглЯд было  так
естественно, так  по-супружески  интимно; теперь-то  мне это видитсЯ иначе -
теперь-то уж нет никого, кто снЯл бы с менЯ этот ужасный, бессильный страх -
не бойсЯ, здесь ты дома, у  тебЯ есть все, что нужно, ты здесь под защитой и
в безопасности.
     Ђ позже, на своей станции - тогда-то Я уже чувствовал себЯ здоровым как
бык;  думаю,  именно поэтому  жена уже не так была мне необходима, и  в этом
причина  некоторого отчуждениЯ.  Ћна это  чувствовала и старалась  сохранить
менЯ длЯ себЯ, отсюда и это озабоченное "ты должен больше беречь себЯ" и так
далее.  ’огда  уж она хотела бы дать мне  детей - быть  отцом ведь хорошо, а
детей не было... Ћставалось ей  одно средство -  деспотически  печьсЯ о моих
удобствах, о  моем порЯдке; она возвела это в настоЯщий ‚еликий ‡акон - чтоб
Я хорошо ел, много спал и чтоб все было на своем месте.  †изнь, превращеннаЯ
в  привычку, как-то  надежнее, прочнее; пестовать  свои привычки - это  тоже
своеобразнаЯ форма заботы о  себе.  € опЯть-таки  это она взЯла на себЯ: она
заботитсЯ о моих привычках, а Я лишь снисходительно и добродушно принимаю ее
заботы;  ведь  Я  это только  ради  тебЯ,  старушка,  уж  больно  хорошо  ты
приготовила...  ‘лава богу - человеку нет нужды быть эгоистом,  когда о  нем
так заботЯтсЯ; у него тогда  - честное и мужественное представление,  что он
вовсе и не помышлЯет о своих удобствах, а все его мысли - о деле. Ђ потом, в
конце  дней своих, он скажет: Я  жил длЯ своей работы и была  у менЯ славнаЯ
жена, то была обыкновеннаЯ, хорошаЯ жизнь.
     x x x
     Ќу вот, и третий нашелсЯ, отозвалсЯ во мне строптивый голос.
     Љакой такой третий?
     Ђ  вот какой: первый  -  это обыкновенный счастливый человек, второй  -
тот, с локтЯми, который  все хотел взобратьсЯ  повыше, а  ипохондрик - это и
есть третий. •oчешь не  хочешь, миленький,  а  тут целых три жизни, и все  -
разные. Ђбсолютно, диаметрально и принципиально разные.
     Ђ вот же - все вместе и составлЯло одну будничную, простую жизнь.
     Ќе  знаю. ќтот,  с локтЯми, никогда  не был счастлив; ипохондрик не мог
так неистово  рватьсЯ кверху; счастливый же просто не мог быть ипохондриком,
Ясно! Ќичего не попишешь, налицо три фигуры.
     € - одна только жизнь.
     ‚ том-то  и  дело. Ѓыли бы три самостоЯтельные  жизни -  куда бы проще.
’огда каждаЯ из  них была бы цельной,  вполне свЯзной, каждаЯ  имела бы свои
закономерности  и  смысл...  Ђ так получаетсЯ,  что  эти  три  жизни как  бы
проникали друг в друга - то одна, то другаЯ...
     Ќет, не  так,  постой! Љогда что-то  в тебЯ  проникает,  то  это -  как
горЯчка.  џ  знаю, у менЯ  бывали  ночные  горЯчки, - господи,  до  чего  же
безобразно все путалось и переплеталось тогда во сне! Ќо это давно прошло, Я
выздоровел; и горЯчки нет у менЯ, правда, нету ведь?
     Ђга, опЯть заговорил ипохондрик. Њилый мой, он ведь тоже все проиграл!
     —то проиграл?
     „а все: как ты думаешь, если ипохондрику предстоит умереть...
     Ђх, да перестань!
     XXIII
     ’рое суток не спал; произошло событие, над которым  Я третий день качаю
головой. ‘обытие-то вовсе  не великое, не славное,  таких в моей жизни  и не
бывает,  скорее даже неприЯтный эпизод, в котором Я, как мне  кажетсЯ, играл
немного смешную роль. ‚ тот день после обеда экономка доложила,  что со мной
хочет говорить какой-то молодой человек. џ подосадовал: на что он мне, могла
бы сказать  ему, что менЯ нету дома  или что-нибудь в этом роде; ну уж, коли
так, впустите его.
     ћноша оказалсЯ той породы, котораЯ всегда была  мне неприЯтна:  излишне
высок,  самоуверен  и волосат, в общем этакий шикарный мальчик; мотнув своей
гривой, он проорал свою фамилию, которую  Я, конечно,  сейчас  же забыл. Њне
было неловко, что Я небрит, без воротничка, что сижу перед ним в шлепанцах и
старом  халате,  съежившись,  как пустой  мешок; и Я как можно неприветливее
осведомилсЯ, что ему угодно.
     Ћн  с  некоторой  поспешностью  стал  рассказывать,  что  пишет  сейчас
диссертацию.  ’ема  -   истоки  поэтических  направлений  девЯностых  годов.
€зумительно  интересное времЯ - назидательно  заверил он менЯ. ( “ него были
большие красные  руки, ноги как бревна, - чрезвычайно неприЯтен.  ) € вот он
собирает материал, и потому позволил себе...
     џ смотрел на него с какой-то подозрительностью: да ты что-то перепутал,
голубчик, какое мне дело до твоего материала?
     €  вот, говорит,  в двух  журналах тех лет он нашел стихи,  подписанные
моим именем. €менем,  забытым в  истории литературы, победно добавил он. ќто
мое открытие,  сударь!  ‘тал  он  искать следы  этого забытого  автора; один
современник,  такой-то и  такой-то,  сказал  ему, что, насколько  он помнит,
автор тот  стал  железнодорожным  служащим.  ћноша пошел по  следу, ну, и  в
министерстве ему дали мой адрес. ’ут он брЯкнул напрЯмик:
     - ‘кажите, вы ли это?
     ‚от те на!  “  менЯ  было  сильное  желание  поднЯть  удивленно брови и
сказать,  что это ошибка, куда мне стихи писать! Ќо не стану лгать. Њахнул Я
рукой  и пробормотал что-то вроде, мол, да, имел такую глупость,  только  уж
давно с этим покончил.
     ћноша просиЯл, победоносно трЯхнул гривой.
     - ‚еликолепно! - рЯвкнул он. € не могу ли Я сказать, печаталсЯ ли Я еще
в других изданиЯх? € где опубликованы мои более поздние стихи?
     џ покачал головой. Ќичего больше не было,  молодой человек, ни строчки.
“вы, ничем не могу служить.
     Ћн давилсЯ восторгом, оттЯгивал  пальцем воротничок,  словно  тот душил
его, и лоб у него заблестел от пота.
     - Џревосходно! - вопил он.- ‘овсем как Ђртур ђембо! ЏоэзиЯ, вспыхнувшаЯ
метеором! € никто не нашел! ќто  открытие, милостивый  государь, потрЯсающее
открытие! - гремел он, ероша лохмы своей красной ручищей.
     џ злилсЯ,  не люблю шумных и вообще  молодых людей: как-то нет в них ни
порЯдка, ни меры.
     - —епуха, сударь,-  сухо  возразил Я.- ‘тихи были  плохие, не стоили ни
гроша, и лучше, чтоб никто о них не знал.
     Ћн улыбнулсЯ сострадательно и чуть ли не свысока, как бы ставЯ  менЯ на
место.
     - Ќет уж, милостивый государь! ќто дело  литературоведениЯ. џ бы назвал
вас  чешским ђембо. Џо-моему, это  наиболее интересные стихи девЯностых лет.
Ќе скажу,  чтоб они могли  лечь  в основу какой-либо поэтической школы, - он
прищурил глаза с  видом знатока, - они имели мало влиЯниЯ на развитие поэзии
и не оставили в ней глубокого  следа.  Ќо как выражение  личности это просто
великолепно, это такое своеобычное и сильное... Ќапример, это стихотворение,
как  оно  начинаетсЯ:  "Љак  кокосовые пальмы  бубнами  зарокотали..." -  Ћн
выкатил в экстазе глаза. - Љонечно, вы помните сами, как там дальше...
     Ђ менЯ это  задело мучительно, будто  некое неприЯтное  воспоминание. џ
пробормотал:
     - ‚ жизни не видел ни одной кокосовой пальмы. ЉакаЯ глупость!
     ћноша чуть не взвилсЯ.
     - ‚се равно! - воскликнул он. - Ќе важно, что не  видели! ‚ы совершенно
неверно понимаете поэзию!
     - € вообще, - говорю, - как это пальмы могут рокотать бубнами?
     Ћн был, кажетсЯ, оскорблен моей тупостью.
     - „а ведь это же кокосовые орехи! - выпалил он возмущенно, как человек,
которому  приходитсЯ объЯснЯть простейшие вещи. - Ћрехи от ветра стучат друг
о друга. "Љак  кокосовые пальмы бубнами зарокотали"! ‘лышите? ‘начала четыре
"к",  это  -  орехи  стучат;  потом  расплываетсЯ  в  музыку  -  "бубнннамми
зарокотали"... € вообще там есть стихи еще лучше...
     Ћн  сердито замолчал, откинув гриву, как будто в этих стихах он защищал
собственное,  самое драгоценное свое достоЯние. Ќо скоро он  сменил гнев  на
милость, - молодость великодушна.
     -  Ќет, серьезно, там есть замечательные строки. ‘воеобразное, сильное,
потрЯсающе  новое - конечно, длЯ  того  времени,-  прибавил  он с  сознанием
превосходства. - € даже не так новое по форме, зато образы какие! ‚идите ли,
вы заигрывали с классической формой, - пустилсЯ он со рвением объЯснЯть мне,
- но разрушали ее изнутри. ”ормально безупречные, строгие, правильные стихи,
но зарЯженные внутри невероЯтной фантазией!
     Ћн сжал свои красные кулаки, чтоб было наглЯднее.
     - ЉажетсЯ, вам  хочетсЯ издеватьсЯ над  этой строгой и  точной  формой.
ќтакий правильный стих, а внутри фосфоресцирует, как гнилушки, что ли. €ли -
раскаленный  уголь,  до  того  раскаленный,  что  только  и  ждешь -  сейчас
взорветсЯ. Ѓудто какаЯ-то опаснаЯ игра: закостенелаЯ форма, и - ад внутри...
‘обственно, в этом и есть конфликт, страшное внутреннее напрЯжение, или, как
бы  это  выразить, - понимаете? ”антазии  хочетсЯ  полета, а ее втиснули  во
что-то очень системное, очень тесное. Џотому-то эти ослы и не заметили,  что
это лишь по видимости классический  стих; если  б они увидели,  как под этим
внутренним давлением смещаютсЯ цезуры...
     Ћн  вдруг утратил  всю свою  самоуверенность,  он вспотел  от  усилий и
смотрел на менЯ собачьими глазами.
     -  Ќе знаю, точно ли Я  выразил свое  мнение... маэстро,  -  запинаЯсь,
промЯмлил он и покраснел, но  Я покраснел пуще него, мне было ужасно стыдно,
и поглЯдывал Я, кажетсЯ, даже со страхом, в смЯтении бормоча:
     - Ќо ведь стихи были плохие... Џотому Я и бросил это дело, и вообще...
     Ћн покачал головой и все смотрел, смотрел на менЯ, не отрываЯ глаз.
     - Ќе  то!.. ‚ы...  вы  не  могли не  бросить. …сли  б вы...  продолжали
творить, вы неизбежно разбили  бы вдребезги... џ это так здорово чувствую! -
вырвалось  у  него с облегчением,  потому  что молодым  людЯм  всегда  легче
говорить о себе.  - „лЯ  менЯ  было  огромным наслаждением  - прочитать ваши
восемь стихов. џ  тогда же сказал  своей девушке... впрочем, это не важно, -
растерЯнно осексЯ он и обеими пЯтернЯми взъерошил волосы. - џ не поэт, но...
способен  представить  себе...  ’акие  стихи  мог  написать  только  молодой
человек...  и только раз в  жизни. …сли б он продолжал писать -  обЯзательно
как-нибудь   примирил   бы   это  противоречие...   ‘обственно,  ведь  какаЯ
изумительнаЯ судьба  поэта: раз в жизни выразить себЯ так невероЯтно сильно,
так полно  и  -  точно.  Ђ  знаете, Я вас  представлЯл себе совсем иначе,  -
брЯкнул он неожиданно.
     Њне страшно  хотелось услышать  еще что-нибудь о моих  стихах; хоть  бы
этот олух прочитал какое-нибудь. Ќо мне стыдно было просить, и Я от смущениЯ
начал глупо и банально расспрашивать, откуда он и всЯкое такое. Ћн сидел как
оплеванный,  -  видно,  вообразил,  что  Я  разговариваю  с  ним,  словно  с
мальчишкой. Ќу и ладно,  хмурьсЯ себе;  не спрашивать же мне, что было еще в
моих  стихах  и тому  подобное.  Ѓудто уж  сам не можешь начать! ђазве Я  не
оставлЯю достаточно длинных и тЯгостных пауз в разговоре?
     ‚ конце концов он поднЯлсЯ - такой ненужно длинный.
     - Ќу, Я лечу,- с облегчением вздохнул он, ища свою шлЯпу.
     Ќу, лети; конечно, молодость не умеет ни прийти, ни уйти. Ќа улице  его
поджидала  девушка, они взЯлись  под руки и помчались к  городу. Ћтчего  это
молодежь  всегда так спешит?  џ  не  успел даже пригласить его заглЯнуть еще
раз; какой торопыга, Я и не знаю, кто он...
     ‚от и все.
     XXIV
     ‚от и все, а теперь хоть  голову себе сломай, коли угодно.  ‚идали - Я,
оказываетсЯ, поэт; кто  бы  подумал? ’о, что  сказал  этот юноша,  ничего не
значит  -  черт его  возьми, юношу;  молодость преувеличивает и не может  не
преувеличивать, как только рот откроет. Ќадо бы  съездить  в университетскую
библиотеку,  самому  взглЯнуть, но доктор велит - покой и покой, вот  и сиди
дома, голову ломай. Ќет, не вспомнишь ни одного стихотворениЯ, - что уплыло,
то уплыло;  и куда  только оно  так  проваливаетсЯ?!  "Љак  кокосовые пальмы
бубнами зарокотали..."  - по этому  ничего  не поймешь; только  что  головой
покачаешь  - господи, да откуда ты взЯл эти пальмы и что они тебе  вообще? Ђ
кто знает, может, в  этом, и именно в этом и есть поэзиЯ - в том, что  вдруг
тебе, оказываетсЯ, есть  дело и  до кокосовых  пальм, и, скажем, до королевы
Њаб. Џусть это плохие  стихи, и юноша - болван,  но вот факт; были кокосовые
пальмы, и бог весть что еще! "ЏотрЯсающаЯ  фантазиЯ", - говорил юноша; стало
быть, там множество всЯкого, да еще какого удивительного - и все, видите ли,
"фосфоресцирующее" и "раскаленное". € не важно, хороши или плохи те стихи, а
вот как бы узнать, что же  в  них  было, потому что ведь все это был  Я сам.
Ѓыла, значит,  когда-то жизнь, - в  которой существовали кокосовые  пальмы и
другие  удивительные  вещи, фосфоресцирующие  и  раскаленные. ‚от  и  ломай,
милый, голову: ты  же  хотел  привести в порЯдок дела твоей жизни,  ну так и
засунь эти кокосовые пальмы куда подальше, на самое дно Ящика, где бы они не
мешали, не попадались на глаза!
     ’о-то же, милый: теперь уж не выйдет. ’еперь тебе уже не отмахнутьсЯ, -
мол, чепуха, дрЯнь стишки, и Я рад, что давно позабыл их. Ќет, дорогой, были
и  кокосовые  пальмы, рокотавшие бубнами,  и  мало ли  что еще. ’еперь  хоть
обеими  руками отмахивайсЯ,  кричи,  что стихи  те  и  гроша  не  стоили,  -
пальмы-то  эти не  выкорчуешь, не уберешь  из  жизни  своей  все,  что тогда
раскалЯлось и фосфоресцировало. ’ы знаешь - это было, и юноша не лгал; юноша
не дурак,  хотЯ бы и ни  черта  не разбиралсЯ в  поэзии. џ знал это, тогда Я
очень  хорошо  знал, что  это такое. ’олстый  поэт знал тоже,  но -  не умел
писать, потому он с таким отчаЯнием и издевалсЯ надо всем.
     Ќо  Я знал; и вот  теперь, милый мой, хоть голову разбей - откуда это в
тебе взЯлось! ќтого никто не понимал, даже толстый поэт; он читал мои  стихи
своими свиными глазками  и кричал:  ах, негодЯй, откуда это в  тебе взЯлось?
Џотом  шел, надиралсЯ в честь  поэзии и плакал: посмотрите на этого идиота -
вот поэт! ’акой тихонЯ, а как пишет! ђаз  как-то он в Ярости кинулсЯ на менЯ
с кухонным ножом:  говори сейчас же, как  это делаетсЯ! Ђ как  оно делаетсЯ?
Џоэзию  не делают, она просто существует;  это так просто и естественно, как
ночь  или день. €  вовсе это  не какое-то там  вдохновение,  а просто  некое
всеобъемлющее бытие. ‚се попросту существует. ‚се, что придет тебе в голову,
- хотЯ бы кокосовые пальмы или ангел, взмахнувший крылами. ’ы же - ты только
даешь название тому, что есть, - как Ђдам в раю. ќто страшно просто - только
всего  этого так много...  ‘уществуют неисчислимые вещи, их  лицо и изнанка,
существуют  бесчисленные  жизни;  и  всЯ  поэзиЯ в этом  -  в  том, что  все
существует, и тот, кто знает  это, тот - поэт. Џосмотри, этот негодЯй просто
чародей: напишет о кокосовых пальмах - и вот они, качаютсЯ на ветру,  стучат
бурыми орехами; при всем том  это так же естественно, как вид горЯщей лампы.
Љакое  тут  волшебство:  берешь,  что  есть,  и  играешь  фосфоресцирующими,
раскаленными понЯтиЯми по той  лишь  божественно  простой причине, что они -
существуют;  они  -  в  тебе  или  вне тебЯ,  безразлично.  ‘тало  быть, это
совершенно просто и естественно, однако при одном условии: что сам ты живешь
в особом мире, которому имЯ - поэзиЯ.  Љак только покинешь его  - тотчас все
исчезает,  будто  черт  слизнул:  нет ни  кокосовых пальм,  ни  раскаленных,
фосфоресцирующих  вещей.  "Љак  кокосовые  пальмы  бубнами зарокотали..."  -
господи, да что Я? ‚от чепуха-то!  Ќе было никогда ни пальм, ни  бубнов,  не
было  ничего  раскаленного. Њахни  рукой,  и только.  €исусе  •ристе,  какаЯ
чепуха!
     Ђга, видишь: теперь жалеешь, что черт слизнул. € уже не знаешь сам, что
там было, кроме кокосовых пальм, и никогда не додумаешьсЯ, что там еще могло
быть, какие вещи мог  ты увидеть сам в себе - и вот уж не увидишь никогда. Ђ
тогда  ты  их  еще видел, потому что был поэтом;  и  видел ты вещи  дивные и
страшные -  разлагающуюсЯ падаль и  раскаленное  горнило, и бог  весть,  бог
весть, что ты мог еще увидеть, - быть может, верующего ангела или неопалимую
купину, заговорившую  человеческим  голосом... ’огда все  это было возможно,
потому  что  ты  был  поэт  и видел,  что есть  в тебе,  и мог давать  этому
названиЯ. ’огда ты видел то, что есть; теперь же - кончено, уж нету пальм, и
ты не  слышишь, как стучат орехи.  Љак знать,  брат,  как  знать, что  бы  и
сегоднЯ  могло найтись  в  тебе, останьсЯ  ты поэтом  еще  ненадолго.  Ќечто
ужасное или ангельское, дружище, и все - от бога, неисчислимое, несказанное,
о  чем  ты  и  представлениЯ  не  имеешь; сколько  всего,  сколько  жизней и
отношений вынырнуло бы вдруг в тебе, если б хоть  раз еще снизошло  на  тебЯ
грозное благословение  поэзии! Ђ теперь что ж -  ничего  этого ты  больше не
познаешь; пропало, исчезло это в тебе, и  -  конец. ‡нать бы только, отчего;
знать, отчего  ты тогда сломЯ голову бежал от того, что заключалось  в тебе;
чего  же ты так  ужаснулсЯ?  ‚ероЯтно, всего  этого было слишком много,  или
слишком  было  оно раскалено,  начало  обжигать руки; или - фосфоресцировало
слишком уж  подозрительно, а может быть, кто знает,  вдруг запылала купина и
ты испугалсЯ  голоса, которым из того куста говорил бог. Ѓыло в  тебе нечто,
чего  ты  ужаснулсЯ; и  ты  обратилсЯ  в бегство,  остановЯсь  лишь  -  где,
собственно?  Ќа последней на  свете  станции?  Ќет,  там  еще  вспыхивало  -
изредка.  ’олько уж на  своей станции ты остановилсЯ,  укрывшись за надежным
порЯдком. ’ам-то уж ничего больше не  было, там, слава богу, ты обрел покой.
Ђ ты боЯлсЯ этого, как... скажем, как смерти; и, как знать, может, то и была
смерть, может, ты чувствовал: берегись, еще несколько шагов по этой  дорожке
- и Я сойду с ума, погибну,  умру. Ѓеги, друг, из пламени, пожирающего тебЯ!
€ вовремЯ: через два-три месЯца алый сок брызнул твоим горлом, и много труда
ты  положил,  чтоб  кое-как  излечитьсЯ.  €  дальше  уж  -  крепко держатьсЯ
приличной, солидной, размеренной жизни, котораЯ  не съедает человека. Ѓудешь
теперь  выбирать лишь то, что необходимо,  и перестанешь видеть  все то, что
есть в жизни; ибо там есть и смерть, она жила в тебе среди страшных, опасных
понЯтий, которым ты давал названиЯ. €так, все это  теперь захлопнуто крышкой
и не может  выйти наружу,  как бы оно ни  называлось -  жизнью  или смертью.
‡ахлопнуто,  ушло, нету его; да, брат,  основательно ты стрЯхнул с себЯ  это
все  и по праву махнул рукой: чепуха,  какие там  еще пальмы!  ќто даже и не
достойно зрелого, деЯтельного мужа.
     € вот сидишь, головой качаешь: видали, кто бы подумал! Ђ  вдруг и стихи
не так уж были скверны, и вообще не глупость это? ‚друг они дали бы радость,
и ты бы немного даже гордилсЯ:  видали, Я и стихи  писал,  да неплохие... Ќо
послушай,  как  грустно!   „аже  строптивый   голос  молчит,  -   видно,  не
укладываетсЯ это у него; у  него ведь есть теориЯ, что это было поражение, и
ты   бросил  писать,   поскольку,   конечно,  не   обладал   ни   даром,  ни
индивидуальностыо. Ђ теперь, оказываетсЯ, совсем не в том было дело - скорее
это  было  бегство  от  самого себЯ, страх поддатьсЯ тому, что  было  в тебе
заключено. ‡амуровать, как горЯщую шахту, - пусть,  черт  возьми, задохнетсЯ
само собой. Њожет, огонь уже погас, кто знает; и рук больше не обожжешь -  и
не согреешь. —тоб самого себЯ не видеть, ты занЯлсЯ реальными вещами, из них
сотворил  свое призвание и жизнь; это тебе вполне удалось, ты ушел от самого
себЯ,  сделалсЯ солидным  человеком,  который  добросовестно и в  довольстве
прожил обыкновенную  жизнь. —его  же ты хочешь, хорошо  ведь было; зачем  же
тогда, послушай, это сожаление?
     XXV
     Ќет все-таки не совсем это удалось. Ћставим поэта,- поэта черт унес, но
было  же  еще нечто невинненькое, безобидное,  от  чего Я  так  никогда и не
освободилсЯ, -  да, верно  и не хотел  освободитьсЯ.  €  было это задолго до
поэта,  собственно,  в детстве еще,  еще в той ограде из  щепочек,  в общем,
ничего   особенного,    просто    этакаЯ    мечтательность,   романтичность,
очарованность фикциЯми или как это еще назвать... Ќу что ж, длЯ ребенка  это
вполне  естественно; куда более странно,  что  это так  же естественно и длЯ
взрослого  серьезного  человека. “  ребенка  есть фасолины,  в  них он видит
сокровища или курочек, - все, что ему захочетсЯ увидеть; он  верит, что папа
- герой и что в реке сидит что-то страшное, дикое, чего следует боЯтьсЯ.  Ќо
- взглЯните на господина начальника  станции;  вот он  энергичной, чуть-чуть
небрежной  походкой  шагает  по  перрону,  посматриваЯ  по  сторонам,  будто
наблюдает за всем, а  сам в это времЯ думает, что было бы,  если б  в него с
первого взглЯда  страстно  влюбилась кнЯжна,  та,  в  лоденовом  платье, что
приехала на  охоту. “  начальника  станции, правда,  хорошаЯ  жена,  и он ее
искренне  любит, но это совсем  его сейчас не  смущает; сейчас  ему приЯтнее
беседовать с кнЯжной,  сохранЯЯ самую почтительную  сдержанность, и при этом
чуть-чуть  страдать  ее  любовной  мукой.  €ли  пусть  бы   столкнулись  два
экспресса: что бы он делал,  как  распорЯжалсЯ,  как он Ясным, повелительным
тоном овладел бы всем этим ужасом,  этим смЯтением! ‘юда, скорей сюда, здесь
женщина  под  обломками!  €  -  сам  впереди  всех  ломает   стенку  вагона,
удивительно,  откуда  в нем  эта исполинскаЯ  сила!  —ужестранка  благодарит
спасителЯ, хочет поцеловать ему руку, но он - нет, нет! ќто мой долг, мадам,
-  и снова  пошел руководить спасательными работами, как  капитан на мостике
кораблЯ. €ли  он странствует по дальним краЯм, вот  он солдат, вот находит у
дороги измЯтую записочку,  на ней торопливым почерком: "‘пасите менЯ!" ‚ это
состоЯние впадаешь, сам не знаЯ как,  - внезапно ты уже в мечтах  совершаешь
подвиги,  переживаешь  необычайные  приключениЯ;  только  когда   приходитсЯ
очнутьсЯ -  едва  не  вздрагиваешь,  как от  неприЯтного толчка, словно упал
откуда-то, и чувствуешь себЯ слабым, расстроенным, и тебе немного стыдно.
     Ђ вот же, не отмахиваетсЯ начальник станции  от этих сумасбродных грез,
не  стараетсЯ отвЯзатьсЯ  от них; правда, и  всерьез  он  их не принимает и,
например, ни за  что не призналсЯ, бы в них собственной  жене, - но  зато он
чуть ли не радуетсЯ им заранее. Њожно сказать, что каждый день - исключаЯ то
времЯ, когда  он был  влюблен, -  он  придумывал какую-нибудь историю  своей
жизни; к  некоторым из них он  возвращаетсЯ с  особой охотой, развивает их в
новых  и новых подробностЯх, проживает их как роман  с  продолжением. “ него
целаЯ вереница побочных, выдуманных жизней, и все они полны любви, подвигов,
приключений,  и сам он в них неизменно - молодой, сильный  рыцарь; иногда он
умирает,  но только мужественно, только самоотверженно; отличившись  как-то,
отступает  в тень,  растроганный собственным  благородством.  €  несмотрЯ на
такую скромность, очень неохотно просыпаетсЯ  длЯ другой, реальной  жизни, в
которой ему  нечем отличитьсЯ, зато и не от чего отрекатьсЯ самоотверженно и
благородно.
     „опустим - романтика, но ведь именно  потому и любил Я железную дорогу,
что  сидел  во мне  этот романтик,  любил  за  особую,  немного экзотическую
атмосферу, присущую железным  дорогам,  за настроение дальних странствий, за
ежедневное приключение прибытиЯ  и отбытиЯ. „а, вот  это было  длЯ менЯ, это
была нужнаЯ  рамка длЯ моих нескончаемых грез. Ђ  другаЯ, реальнаЯ  жизнь-то
была уже более или менее рутина, хорошо налаженный механизм; чем безупречнее
он работал, тем меньше разрушал он мои мечты. ‘лышишь, строптивый голос? „лЯ
этого, только длЯ этого устроил Я образцовую, безукоризненно функционирующую
станцию  -  длЯ  того,  чтоб  под  звон сигнального  колокола, под  перестук
морзЯнки среди приезжающих  и  отъезжающих  плести истории выдуманной жизни.
‘мотришь,  как  убегают  рельсы, как  завораживают,  и  незаметно  длЯ  себЯ
пускаешьсЯ вдаль; и вот уже ты вступил на  бесконечный путь приключений, все
одних  и тех же, и  все - иных  и новых. ‡наю, знаю, потому-то и чувствовала
жена,  что Я от  нее  отдалЯюсь, что там, среди рельсов, живу какой-то своей
жизнью,  в которой длЯ нее  нет места и которую Я скрываю  от нее. Њог ли  Я
рассказать  ей  о кнЯжнах  в лоденовых платьЯх,  о прекрасных чужестранках и
подобных  вещах?  Ќе мог, конечно; что поделаешь, дорогаЯ,  ты владеешь моим
телом,  чтоб  заботитьсЯ о  нем,  а мысли  мои далеко. ’ы выходила, замуж за
начальника  станции,  но  не  за  романтика -  романтиком  тебе не  овладеть
никогда.
     ‡наю,  романтик во мне, то  была матушка.  Њатушка пела,  матушка порой
задумывалась, была у нее какаЯ-то скрытаЯ, неведомаЯ жизнь, а  как прекрасна
была матушка когда  подала  напитьсЯ  драгуну -  так прекрасна, что у  менЯ,
малыша, сжалось сердце. ‚сегда говорили, что Я пошел в нее. џ-то тогда хотел
походить на папу, быть сильным, как он, большим и надежным, как папа. ‚идно,
не удалсЯ. Ќе в него этот поэт, этот романтик и мало ли кто еще.
     XXVI
     Њало ли кто еще, но ты-то хорошо знаешь, кто еще.
     Ќет,  строптивый  голос, ничего  Я не знаю больше,  нечего  мне  больше
добавлЯть.
     Џотому что не хочешь знать, не так ли?
     Ќу и не хочу; и того достаточно длЯ столь обыкновенной и простой жизни.
Џодбавил  же  Я  тебе  романтика, чего ж еще?  ‘ам посуди: Я хотел  написать
совсем простенькую  историю, жизнь обыкновенного и  счастливого человека,  а
вон  сколько  в  нее  натолкалось: тут и обыкновенный  человек,  и парень  с
локтЯми, потом  ипохондрик,  романтик,  бывший поэт  и бог знает  кто; целаЯ
куча, и каждый утверждает, что он -  это Я. Ќеужели  мало? Ќа сколько кусков
разбил Я свою жизнь одним тем, что поглЯдел на нее?
     ‘той, стой, а ведь ты кое-что и выпустил.
     Ќичего Я не выпустил!
     ‚ыпустил. Ќапомнить, что ли?
     Ќет, не надо.  ќто -  случайности,  они ни о чем не  говорЯт. Џросто не
вставлЯютсЯ  в  целое  и  не  дают  никакой  свЯзности.  ‚от  верное  слово:
свЯзность. „олжна же быть какаЯ-то свЯзность в человеческой жизни.
     € ради этого кое-что надо выбросить, так?
     Ќу,  это  все равно что  выбросить муху из стакана с водой. Ќе мог же Я
потребовать,  чтоб  мне принесли на подносе  новую жизнь?  ЏопадаетсЯ  порой
кое-что, чему места нет; господи, ненужное вынимают, и дело с концом.
     €ли, по крайней мере, о нем не говорЯт.
     „а -  или не говорЯт. ‘кажи на милость,  чего ты, собственно, хочешь, и
вообще - кто ты?
     ќто  не  важно; Я  - всегда  тот,  другой, на которого  ты  злишьсЯ. Ќе
помнишь, когда это началось?
     —то - когда началось?
     ’о, о чем не говорЯт.
     Ќе знаю.
     Ќаверное, очень давно, правда?
     ... Ќе знаю.
     Ћчень давно. ‘транно, чего только не испытывает порой ребенок.
     Ђх, перестань!
     „а Я ничего. џ только вспомнил ту смуглую девочку. Ћна ведь была старше
тебЯ? Џомнишь, как она сидела на Ящике и вычесывала голову и давила  вшей на
гребешке  -  Язычок высунула,  хруп,  хруп,  так и хрупало. Ђ ты,  негодник,
испытывал  немножко  гадливое  чувство,  а   немножко...  нет,  то  была  не
гадливость, скорее желание, чтоб  у тебЯ тоже были вши, что ли. †елание быть
вшивым - не странно ли? Ѓрось, брось, брат, бывают и такие желаниЯ.
     Џослушай, ведь детство же!
     џ не о  детстве говорю. Ђ как вы подсматривали, что делает за трактиром
мастер  с той халдой-трактирщицей! ’ы  вообразил, что  он ее душит, так  они
ворочались; тебе от ужаса  хотелось  закричать, но девочка  толкнула тебЯ  в
спину, - а как горели у нее глаза, помнишь? ‚ы притаились за забором, дышать
не  смели, и  у тебЯ глаза чуть на лоб не вылезли. ’акаЯ страшнаЯ была баба,
груди у  нее  по животу болтались,  и ругалась на  каждом  шагу, а тут вдруг
притихла, сопела только.
     •ватит.
     „а Я что. џ только о том, как ты  однажды в воскресенье пришел повидать
девочку. Џоселок как вымер,  все были в трактире или храпели по лачугам. € в
ее лачуге никого, только вонЯло, как в собачьей будке. Џотом ты услышал шаги
и спрЯталсЯ за Ящик. ‚ошла девочка, за ней мужчина и запер дверь на крючок.
     ќто был ее отец!
     Ќу да. •орош  отец, ничего  не скажешь. Ћн запер дверь, и стало  темно;
видеть ничего не было видно,  зато  слышно  было, дружок, было  слышно,  как
стонет девочка, а мужской голос успокаивает  и окрикивает ее; ты не понимал,
что  происходит,  и кулачком затыкал  рот,  чтоб не завизжать  от отчаЯнного
ужаса. Џотом мужчина  встал и ушел, а  ты  еще  долго крючилсЯ за Ящиком,  и
сердце у тебЯ дико колотилось. Џотом ты  тихонько приблизилсЯ к девочке, она
лежала на куче трЯпьЯ и всхлипывала.
     ’ебе было очень не по себе, ты хотел бы быть большим, и чтоб вши у тебЯ
водились, и чтоб знал ты, что  все это значит. ‚скоре  вы  уже играли с  ней
перед лачугой  в бельевые прищепки, но это был  опыт, голубчик, такой опыт -
не знаю, как это ты можешь опустить его.
     „а.
     Ќет.
     Ќе могу.
     ‡наю, что не  можешь.  ’о-то  после  этого  ваши  игры  уже  не  такими
невинными, вспомни только. Ђ тебе и восьми лет не было.
     „а, восемь лет.
     Ђ ей, наверное, девЯть, но испорчена она была как  дьЯвол. –ыганка она,
что ли, была... „а, брат, такие опыты в  детстве  -  это в человеке остаетсЯ
надолго!
     „а, остаетсЯ.
     Љак ты потом смотрел на мать - почти с любопытством, такаЯ же ли и она.
Љак  та трактирщица или  та  цыганочка.  € отец  - такой же ли он странный и
отвратительный. ’ы начал  следить  за  ними... Ђ послушай,  ведь между  ними
что-то не все было в порЯдке...
     Њатушка была... не знаю, несчастна, что ли...
     Ђ  батюшка был трЯпка,  жалкаЯ трЯпка. Џорой он  бушевал,  но  вообще -
просто ужас,  что он  только позволЯл жене.  Ѓог знает, в  чем он  перед ней
провинилсЯ, отчего  позволЯл  ей  так  унижать  и мучить себЯ.  ’ебЯ-то  она
любила, но его - господи, как  она его ненавидела! €ной раз завЯжетсЯ у  них
ссора из-за  какой-нибудь  ерунды  -  а  тебЯ  за дверь,  иди, играй.  Џотом
начинала говорить  матушка, а отец выскакивал красный и  разъЯренный, хлопал
дверью и набрасывалсЯ на работу как проклЯтый, и ни слова, только фыркает. Ђ
дома плакала  мать - плакала торжествующе  и отчаЯнно, как человек,  который
все разбил, вот, конец всему! Ќо конца-то не было.
     ќто был ад!
     ќто и  был ад! Ћтец был добрый человек, но в чем-то он провинилсЯ. Њать
была в своем праве, но она  была злаЯ.  € малыш понимал это, -  просто ужас,
чего только не понимает  ребенок! Ћн  только не знает, отчего все это. € вот
смотрит озадаченно - творитсЯ  что-то  странное и злое, что взрослые от него
скрывают. •уже всего,  пожалуй,  было  в  ту  пору, когда  мальчик дружил  с
цыганочкой;  все  сидЯт  за  столом,  отец молча ест; вдруг движениЯ  матери
становЯтсЯ резкими,  порывистыми, она гремит тарелками  и сдавленным голосом
приказывает:  ступай,  малыш, ступай-ка  играть...  € потом  отец  с матерью
сводЯт какие-то свои счеты, бог весть в который раз, и бог весть  как тЯжелы
они,  и сколько  в  них  ненависти, а мальчик, одинокий  и  растерЯнный,  со
слезами на глазах,  отправлЯетсЯ за речку, где живет цыганочка. € будут  они
играть  в  грЯзной  лачуге, раскаленной  от  солнца,  вонЯющей, как  собачьЯ
конура; за игрой запрут дверь на крючок, настанет чернаЯ тьма, и дети начнут
чертовски странную игру, а  уже  и не  так темно,  свет  падает в щель между
досками, и  видно,  как горЯт у детей глаза. ‚  эту самую минуту  отец  дома
хватаетсЯ  за  работу, как проклЯтый,  а  у мамы  льютсЯ слезы  торжества  и
отчаЯниЯ. €  мальчик  испытывает чуть ли  не  облегчение  - вот вам,  у менЯ
теперь тоже есть тайна, есть что-то странное и дурное, что  надо скрывать. €
его  уже не так  мучит,  что  есть  тайны  у  взрослых,  из-за  которых  его
выставлЯют за дверь. ’еперь  у него самого есть тайна,  о чем не  знают они;
теперь он сравнЯлсЯ с ними и как-то даже отомстил им. ќто было впервые...
     —то именно?
     ‚первые  он испытал  наслаждение  от дурного. Џотом уж ты ходил за этой
цыганочкой,