о в €талию, в ђим - там сейчас тепло, хотЯ
и  пасмурно. ’ам собор свЯтого  Џетра; на площади летают голуби,  вырываЯ из
рук у людей хлеб. ’епло настолько, что  можно расстегнуть верхнюю одежду.  Ђ
вот  головного убора лучше не снимать, потому что голубей много, и они часто
гадЯт  прЯмо на толпу.  ‚место снега  здесь дождь,  и  даже зимой не  бывает
особенно холодно, так что  тут не  нужны  тЯжелое  зимнее пальто  и  шапка -
вполне достаточно плаща и шлЯпы.
     ђим -  странный  город: в  нем почему-то всегда видишь только  то,  что
хочешь увидеть.  ’ак неизбежно  происходит со  всеми, кто сюда  попадает.  Ђ
желающих  достаточно -  на  площади  всегда полно  туристов. ™елкают затворы
фотоаппаратов,   предусмотрительно   накрываемых  сверху  ладонЯми,   звучит
разноЯзыкаЯ речь, перед объективами позируют дамы,  стараЯсь  улыбатьсЯ и не
морщитьсЯ  от  голубиного  помета  - суховатые англичанки, немки  с птичьими
лицами,   американки  в  бейсбольных   кепках  задом  наперед,   плосколицые
одинаковые кореЯнки, передвигающиесЯ плотной стайкой, и  красавицы  русские.
€х  легко узнать по  мЯгкому  славЯнскому  типу лица, Ясно проступающему  за
внешней  строгостью  и  неприступностью,  и характерным словам, произносимым
всЯкий раз, когда  чернаЯ каплЯ с  неба  попадает  на очередной  хорошенький
носик, по забывчивости или любопытству высунутый из-под ладошки.
     ‚от  идет  местный  старый  алканавт,  сгребаЯ помет  в  большое  ведро
специальной лопаточкой - на его большом бордовом носе тонкой  красной  сетью
отпечатались сотни сортов и тысЯчи литров итальЯнских вин. Ћн  тоже попадает
в  кадр и  приветственно машет  рукой  - жест  привычный и  скупой,  видимо,
настолько привык, что делает это автоматически. ‚от он прошел десЯть метров,
и  ведро уже  полно;  захлопнув  крышку, он  садитсЯ  на него  передохнуть и
закуривает.
     ‚ воздухе темно  от  мельтешениЯ крыльев,  на  душе пусто и спокойно, и
если поднЯть глаза и посмотреть сквозь залЯпанные очки и кашу из птичьих тел
над головой,  то  можно  увидеть  серое  небо  с растворенной в нем водой  и
тысЯчелетней  пылью   великого  города;   а  еще  выше  -  облака,   уже  не
принадлежащие  городу  и  интернациональные, их  стихиЯ  - небо и свобода, и
сколько бы мы не  стремились туда мыслью и не оставлЯли  деньги в самолетной
кассе, не судьба нам  почувствовать себЯ  их соседЯми, потому  что мы всегда
отгорожены   от   них   либо  километровым   слоем   воздуха,   пустого,  но
непреодолимого,  либо  толстым  стеклом  иллюминатора,  оторвать  взглЯд  от
которого может  заставить разве что  только щебетание стюардессы, везущей на
тележке  кучу стаканов с  красным сушнЯком  на два пальца  или честными  ста
пЯтьюдесЯтью  какой-нибудь  писиколы, своими  пузырьками наводЯщей  на мысль
незаметно бросить туда монетку и посмотреть, как она растворЯетсЯ.
     ‘игаретный дым  тает  в воздухе,  и  туда  же  утекают  секунды  жизни,
смешиваЯсь  с   терпким   запахом   на  площади,  негромкими  разговорами  и
фотоаппаратными щелчками. Њне не  жаль секунд, и Я  не  хочу слышать тиканье
невидимых часов у менЯ под  ухом, потому что от  жизни Я теперь прошу только
одного -  чтобы она пролетела, как дурной сон, снЯщийсЯ к тому же не мне,  а
неизвестно кому - тому, кому снитсЯ  весь этот мир вместе со всем, что в нем
находитсЯ, включаЯ и  менЯ, неторопливо бредущего сквозь разношерстную толпу
и без  отвращениЯ  рассматривающего следы черного  дождЯ на ладони. Џротивно
только очень немногим, впервые попавшим сюда, а остальные давно привыкли без
особых  эмоций  стрЯхивать  с себЯ эти следы, входЯ  в помещение, и  ставить
зонтики в угол сушитьсЯ.
     Њне не жаль больше этой жизни,  и  не жаль улетающих секунд, приносЯщих
только новые следы  на шлЯпе  и плаще,  как  не  жаль своей одежды тому, кто
провел здесь хотЯ бы неделю.
     ‚ такие минуты ты понимаешь, что на самом деле жил в ђиме  всегда, даже
когда в это  времЯ  тащилсЯ по  замерзшей Њоскве,  промороженный  до костей,
скользЯ под напором ветра по обледеневшему тротуару.