ашей истории на ближайшие столетиЯ.
     ЏерваЯ из них -  это была инерциЯ  петровских  реформ. …е олицетворЯют,
прежде всего, непосредственные преемники Џетра на имперском троне, каждый из
которых, в меру  сил  и  способностей,  повторЯл  в своих  действиЯх  своего
великого предшественника. Љак точно  заметил  Џушкин  (в качестве одного  из
дорожных  наблюдений  во времЯ  поездки из Њосквы в Џетербург):  "со времени
восшествиЯ на престол дома ђомановых  у нас правительство всегда впереди  на
поприще образованности и просвещениЯ. Ќарод следует за ним всегда лениво,  а
иногда  и неохотно".  ќта  цитата,  легко расслаивающаЯсЯ  на  две  части  -
любопытный пример того, как в мельчайшем осколке русской культуры мерцают те
же грани,  что  и  во  всей  этой культуре  в целом (точно так же как  любой
обломок, отделенный от магнита,  мгновенно образует те же  полюсы  и силовые
линии, что и  в его прообразе). ЏерваЯ фраза лаконичной пушкинской сентенции
-  отображение  главной, созидательной,  "просветительской"  линии;  втораЯ,
многозначительно  упоминающаЯ о  том,  как неохотно следует  в этом народ за
правительством, символизирует  вторую силу,  противодействующую  первой.  „о
Џетра  эти силы существовали  в виде оценки  достижений западной культуры  и
дискуссии о том, насколько безопасно будет часть из них перенести на русскую
почву;   после   него   они  превратились   с  одной  стороны,  в  поддержку
существующего в ђоссии  порЯдка,  а с  другой -  в  желание низвергнуть его,
вернув  страну  в то состоЯние,  в  котором  она  пребывала  до  начала всех
преобразований.
     ќта противоречиваЯ  направленность не  всегда Ясно  осознавалась самими
носителЯми  русской культуры, но легко поддаетсЯ реконструкции  сейчас,  как
только мы обращаемсЯ к  вопросу об отношении того или иного ее представителЯ
к  Џетру,  его реформам, и Џетербургу, любимому детищу преобразователЯ.  …ще
проще  установить  ее,  выЯснив  его  взглЯд  на  действиЯ современного  ему
правительства. Ћчень редко, однако, деЯтели русской культуры занимали четкую
и недвусмысленную позицию в этом отношении, распределЯЯсь тем  самым  как бы
по   двум  лагерЯм   -   нет,  их  мировоззрение  обычно   характеризовалось
нескончаемой внутренней борьбой, метаниЯми, поисками, сменой вех и сжиганием
прежних объектов поклонениЯ.  €менно поэтому Я  говорю  о двойственности:  в
каждом культурном Явлении, даже самом поверхностном и незначительном, как бы
сквозит  две  направленности  -  созидательнаЯ,  идущаЯ  от  Џетра  и  тесно
свЯзаннаЯ с творческой  переработкой  западной  культуры, и  разрушительнаЯ,
ведущаЯ свое начало от первых противников петровских преобразований.
     €  все же такое разделение представителей русской  культуры  по  разным
лагерЯм  произвести  можно,  пусть это и будет  выглЯдеть  иногда  некоторой
натЯжкой. Љ  первому из них  принадлежат  сам Џетр, ‹омоносов, петербургские
архитекторы,  молодой  Љарамзин,  зрелый Џушкин,  ‘перанский,  ‘толыпин;  ко
второй - Џугачев,  ђадищев,  декабристы, юный Џушкин (до 1826 года), поздний
Љарамзин, Ќекрасов, передовые критики 1860-х годов, наконец, ‹енин и ‘талин.
Џоследний  - уже со  значительными оговорками; хотЯ этот человек больше всех
сделал  длЯ демонтажа  петровских  установлений, он  отчасти и продолжал их,
пытаЯсь оперетьсЯ на то жизнеспособное, что было привнесено Џетром в русскую
историческую жизнь.
     ђазумеетсЯ, и до него времЯ от времени делались попытки объединить  обе
эти линии, стать, так сказать, au dessus de la mкlйe. “ этой традиции были и
свои  узловые моменты,  важнейшими  из  которых  стало  открытие в  ‘еверной
столице   памЯтника  Џетру  ‚еликому  работы  ”альконе  (1782)  и  поЯвление
пушкинской  поэмы "Њедный  ‚садник"  (1833). —то  касаетсЯ  фальконетовского
монумента, изображение которого, по  моему глубокому убеждению, должно стать
общепризнанным международным символом ђоссии (таким, как ќйфелева  башнЯ длЯ
”ранции  или статуЯ  ‘вободы длЯ Ђмерики),  то  в  нем,  на  первый  взглЯд,
воплощаетсЯ   лишь   одна  линиЯ,   свЯзаннаЯ  с  "железной  волею   Џетра",
преобразившего ђоссию. “же современников поразил образ рокового  ‚садника на
грубой,  неотесанной   скале,  прискакавшего   к  берегам  Ќевы   и  мощным,
повелительным жестом как будто вызвавшим к жизни новый город и новую ђоссию.
Ќо,  присмотревшись к памЯтнику, мы замечаем, помимо  скалы и  ‚садника, еще
один элемент  этой  монументальной  композиции -  змею,  бешено и  бессильно
вьющуюсЯ  под копытами конЯ.  ‘ам  ”альконе,  видимо,  не  придавал  особого
значениЯ  своей  бронзовой  рептилии, считаЯ  ее  олицетворением  "зависти",
неизбежно сопровождающей деЯниЯ всех славных монархов, а в особенности Џетра
‚еликого. ‚озможно, что в ответ на наши  метафизические  аллюзии и сближениЯ
он даже сказал бы, что змеЯ эта попросту необходима конструктивно, длЯ того,
чтобы придать такому сложному сооружению третью  точку опоры; но длЯ русской
культуры в монументе столь выдающегосЯ символического значениЯ  мелочей быть
не могло, и  змеЯ,  растоптаннаЯ конем императора, приобрела свои  смысловые
оттенки.  ‘  ней  неизбежно   ассоциировались   бунты,   восстаниЯ,  которые
"мрачили",  как выразилсЯ Џушкин, "начало  славных дней Џетра". ‚прочем,  от
"зависти" (в  понимании ”альконе) до  "страшной стихии мЯтежей" (в понимании
Џушкина) дорога была не такой уж дальней.
     ’ак или иначе,  но Њедный ‚садник  и сейчас возвышаетсЯ на той же самой
площади в том же  виде,  в котором он был установлен, и длЯ нас то, что  эта
прославленнаЯ скульптурнаЯ композициЯ составлена  из двух противоборствующих
начал, ЯвлЯетсЯ неплохим символом фатальной двойственности  русской истории.
‚ зависимости от взглЯда на творение ”альконе в нем можно было акцентировать
либо одну, либо  другую сторону: так, в видении „аниила  Ђндреева Џетербург,
воспринЯтый  им как евразийскаЯ столица будущего, представал в виде  города,
расслоившегосЯ на три части - в обычном, "земном" его слое  высилсЯ памЯтник
Џетру ‚еликому, воплощение духа-хранителЯ города, в "верхнем мире", Ќебесной
ђоссии,  над  ним скакал  сиЯющий всадник  на  заоблачном белом  коне,  а  в
"нижнем" - первооснователь преисподнего города восседал на исполинском змее,
держа в руках дымный факел,  озарЯвший залитую  багровым светом площадь. ќта
завораживающаЯ образность Явно перекликаетсЯ с видениЯми Ђлександра  Ѓлока в
пору созданиЯ его  лирического цикла "ѓород", в  котором также  много  места
уделено Њедному ‚саднику:

     Ћн спит, пока закат румЯн.
     € сонно розовеют латы.
     € с тихим свистом сквозь туман
     ѓлЯдитсЯ ‡мей, копытом сжатый.

     ‘ойдут глухие вечера,
     ‡мей расклубитсЯ над домами.
     ‚ руке протЯнутой Џетра
     ‡аплЯшет факельное знамЯ.

     Њотив "сна", покоЯ, восходЯщий к Џушкину  ("Џусть волны финские забудут
/  € тщетной  злобою не будут / ’ревожить  вечный сон Џетра"),  поЯвлЯетсЯ и
далее  в том же  стихотворном сборнике, причем  звучит  он  здесь еще  более
звонко и торжественно:

     ‚исЯ над городом всемирным,
     ‚ пыли прошедшей заточен,
     …ще монарха в утре лирном
     ‘амодержавный клонит сон.

     € предок царственно-чугунный
     ‚се так же бредит на змее,
     € голос черни многострунный
     …ще не властен на Ќеве.

     —резвычайно символично это  поЯвление  здесь "голоса черни" сразу вслед
за  упоминанием  о змее;  в  конце стихотворениЯ противопоставление могучего
монарха и затаившейсЯ под ним змеи достигает наивысшего напрЯжениЯ:

     € если лик свободы Явлен,
     ’о прежде Явлен лик змеи,
     € ни один сустав не сдавлен
     ‘веркнувших колец чешуи.

     Ќекоторое  недоумение  здесь  может вызвать сближение "лика свободы"  с
Џетром,  правление которого  было  скорее  деспотическим.  ‚  этом  вопросе,
однако,  далеко не все однозначно. Љлючевский, много  занимавшийсЯ проблемой
соотношениЯ деспотизма и свободы, просвещениЯ  и рабства  в действиЯх Џетра,
называл  ее "политической квадратурой круга" и загадкой,  разрешавшейсЯ  два
века  и так и  не  разрешенной. ’ем не менее  в резюмирующих  строках своего
труда,  посвЯщенного петровским реформам (см.  соответствующие главы  "Љурса
русской  истории"), он  писал: "‚ера  в  чудодейственную  силу  образованиЯ,
которой  проникнут был  Џетр,  его благоговейный  культ науки  <i>насильственно</i>
(выделено мною - ’.  Ѓ.) зажег в рабьих умах  искру  просвещениЯ, постепенно
разгоравшуюсЯ в осмысленное стремление к  правде, то  есть к  свободе".  ќто
глубокомысленное   построение,   похоже,  действительно   заслуживает  такой
автохарактеристики,  как "квадратура  круга" -  но что делать,  если  и  сам
предмет  изучениЯ,  русскаЯ   историЯ,  была  завЯзана  узлом  необыкновенно
замысловатым.
     Ћднако вернемсЯ к нашему  "‘еребрЯному веку".  Џервое приведенное  мною
стихотворение Ѓлока писалось до событий 1905 года, второе  - в  самый разгар
"первой русской  революции"; это,  как видим,  отразилось  на  их интонации,
ставшей  заметно  более  трепетной и  взволнованной, но  не  на  образности,
оставшейсЯ  неизменной. ‚ообще  длЯ русских  поэтов-символистов,  к  которым
принадлежал  и Ѓлок, очень характерно  это  повышенное  внимание к "змеиной"
составлЯющей фальконетовского памЯтника. €ннокентий Ђнненский, бывший весьма
ревностным  читателем   новой  поэзии   начала  века,  оставил   чрезвычайно
любопытный отклик на эти  ее устойчивые мотивы. …го рецензиЯ  начинаетсЯ как
обычнаЯ критическаЯ статьЯ, а  заканчиваетсЯ  уже почти как "стихотворение в
прозе"; видно, автор ее, занЯвшись  разбором  поэзии  Ѓлока, и сам между тем
почувствовал немалый прилив вдохновениЯ:

     "‡ачем же свистит ‡мей? ‚едь змей из меди не может свистать! ‚ерно - но
не менее верно и то, что <i>этот</i> свистел, пользуЯсь закатной дремотой всадника.
‚се дело в том, что свист здесь - символ придавленной жизни. Ћттуда же и это
желание "глЯдетьсЯ" сквозь туман. ‘вистом змей подает знак союзникам,  их же
и высматривает он, еще плененный, из-под ноги конЯ.
     ‡мей  и царь  не кончили  исконной борьбы.  € в розовом  заволакивающем
вечере  тем  неизбежнее  чувствуетсЯ измена и  высматривание.  Ќо  вот  змей
вырастает. ‡мей воспользовалсЯ  глухотой  сторожа, который сошел с вышки, на
смену дремлющему Џетру, и он -  "расклубилсЯ" над домами.  ќто - и его жизнь
теперь, и не его. ‚спыхнувшее  пламЯ между тем открывает одну  руку Џетра. Ђ
змей снизу, из-под  копыта,  где  остаетсЯ  часть его раздавленности (так  у
Ђнненского - ’. Ѓ.), все еще продолжает творить.
     Ќо поЯвившаЯсЯ луна наполнила улицы и площади Џетербурга новой  жизнью,
и  теперь кажетсЯ, что  весь город  стал  еще более призрачным,  что он стал
одним слитием и разлитием ночных  голосов. ‡ато все заправдашнее, все бытное
ушло в одного  мощного хранителЯ гранитов, что самаЯ зарЯ, когда она сменит,
наконец,  ночь,  покажетсЯ  поэту  лишь вспыхнувшим мечом  во  все  той  же,
неизменно приковавшей к себе утомленные глаза его, руке медного всадника".

     ЉажетсЯ, что  оторвавшись от этой страницы, Ђнненский  тут же взЯлсЯ за
свое  стихотворение  "Џетербург",  ставшее впоследствии  манифестом  русских
символистов. •ронологиЯ не  противоречит этому;  статьЯ  писалась  Ђнненским
осенью  1909 года,  а  его  знаменитое стихотворение поЯвилось в  "Ђполлоне"
годом позже.  Ћно пронизано резким неприЯтием дела  Џетра  и его  города,  и
содержит   недвусмысленное    предсказание   скорого   краха   всего   этого
колоссального эксперимента:

     Ђ что было у нас на земле,
     —ем вознессЯ орел наш двуглавый,
     ‚ темных лаврах гигант на скале -
     ‡автра станет ребЯчьей забавой.

     ќто пророчество  сбылось и  метафорически, и буквально: в двух шагах от
Њедного  ‚садника, в  сквере у  Ђдмиралтейства  сейчас  расположена  детскаЯ
игроваЯ площадка, и, как каждый  может видеть,  подножие монумента ребЯтишки
используют  в качестве  снарЯда  длЯ гимнастических  упражнений  (когда наши
городские власти, наконец, восстановЯт ограду вокруг памЯтника,  ту самую, к
"хладной   решетке"   которой  "прилегло  чело"  пушкинского  …вгениЯ  перед
незабвенной сценой  бунта?). Ђнненский приводит и  причины, которые, по  его
мнению, обусловили неудачу начинаний Џетра Џервого:

     “ж на что был он грозен и смел,
     „а скакун его бешеный выдал,
     –арь змеи раздавить не сумел,
     € прижатаЯ стала наш идол.

     “вы, увы, именно так все и было. Љак ни был смел и грозен Џетр ‚еликий,
"змею"  мЯтежей  и  бунтов раздавить  он  так и не сумел. Ќе  менее  точно и
замечание о том, что змеЯ эта, хоть  и прижатаЯ, "стала наш идол" -  русскаЯ
интеллигенциЯ  на   протЯжении  всего  своего   существованиЯ   молилась  на
противников дела Џетра, как на иконы. ’от факт, что бронзоваЯ змеЯ  задумана
у  ”альконе  как  опорный  элемент  всей  конструкции, имеет  свою  грустную
символику:  без  мЯтежной стихии,  беспрестанно  бродЯщей в  недрах  русской
исторической жизни, отечественнаЯ культура утратила бы девЯть десЯтых своего
содержаниЯ  - ей просто не на чем было бы строитьсЯ и неоткуда  черпать свой
материал. Њонумент ”альконе в свЯзи с этим можно рассматривать как известный
китайский   значок,   изображающий   противоборство   сил   "€нь"  и   "џн",
переливающихсЯ  друг  в  друга;  это  бесконечное  коловращение было  вечным
двигателем русской культуры.
     ’оржественное   открытие   в  Џетербурге   памЯтника   Џетру   ‚еликому
ознаменовало  собой столетие воцарениЯ на  престол будущего преобразователЯ;
как  будто  специально длЯ  того,  чтобы  отметить  стопЯтидесЯтилетие этого
событиЯ,  Џушкин осенью 1833 года  с лихорадочной  быстротой пишет  "Њедного
‚садника"  - вершинное свое произведение и ключевой текст длЯ  всей  русской
культуры.  ‚  этой поэме  обе главные  линии нашей  истории,  "петровскаЯ" и
"антипетровскаЯ", доведены до кульминации безумного накала. Ћбе они были длЯ
Џушкина  чем-то  большим,   чем   предмет  абстрактного   и   хладнокровного
рассмотрениЯ: они не просто лично задевали поэта, от решениЯ  этого вопроса,
как  ему казалось,  зависела всЯ его  жизнь.  Ќо вопрос осталсЯ  нерешенным,
примирить обе линии не удалось.
     Њолодой Џушкин  с  самого начала воспитывалсЯ в  атмосфере безудержного
вольнодумства и свободомыслиЯ. {*‘ейчас такаЯ формулировка может  показатьсЯ
тавтологией,  но оба  эти  слова  имели  различные  смысловые  оттенки:  они
противопоставлЯлись  тому, что  позже  превратилось в первый и  второй члены
знаменитой  триады “варова,  "православию"  и "самодержавию" соответственно;
было  еще  и   "свободолюбие",   которое  Џушкин  в  конце  жизни  ухитрилсЯ
противопоставить  и  заключительному  члену  триады,  "народности",  сказав:
"зависеть от царЯ, зависеть от народа - не все нам равно? Ѓог с ними".} …два
только  он  начал  набрасывать  свои  первые  стихотворные  опыты, как  они,
разойдЯсь  в  списках,  сообщили ему шумную известность,  котораЯ еще больше
увеличилась,  когда поэт был отправлен в ссылку. ‚сЯ мыслЯщаЯ ђоссиЯ взахлеб
читала его стихи, еще незрелые и подражательные по форме, но зато уже вполне
передовые и  обличительные  по содержанию, а после  гонений, обрушившихсЯ на
голову поэта, еще  и  приобретшие  сладостный вкус  запретного  плода. ‚  ту
эпоху,  казалось,  все русское общество жило  одним  стремлением - выступить
против власти  и,  в конечном  счете,  уничтожить ненавистную  петербургскую
империю,  тЯгостное  наследие Џетра  Џервого.  ђежим  защищалсЯ,  как  умел,
напрЯжение   все   нарастало;  наконец,   14  декабрЯ   1825   года   глухое
противостоЯние  выплеснулось на ‘енатскую площадь,  и вековечные  противники
увидели друг друга лицом к лицу. „уэль между ними, как известно, закончилась
не в пользу сторонников прогресса: мрачный бронзовый идол на площади, вокруг
которого беспорЯдочно  теснились мЯтежники, грозным жестом  своей  длани как
будто вновь  утихомирил очередной  бунт, направленный против его  твердой  и
неумолимой власти.
     Ћсенью следующего  года судьба Џушкина  переменилась:  он был вызван из
своей ссылки, обласкан новым императором, долго беседовавшим с ним в Љремле,
получил   возможность   свободно   публиковатьсЯ  и   жить  там,   где   ему
заблагорассудитсЯ.  Ќачалась  втораЯ  половина  жизни  поэта  (еще  ‚ладимир
‘оловьев  заметил, что 1826 год делит двадцатилетнюю творческую деЯтельность
Џушкина, продолжавшуюсЯ с  1816  по 1836  год, на  две  равные  части).  ’ак
сказать, физически Џушкину теперь было  легче, чем раньше, но психологически
- несравненно труднее: ему  приходилось как-то  объЯснЯть, и  себе и другим,
как  это он смог с такой  легкостью перейти в  другой лагерь,  отказатьсЯ от
свободолюбивых устремлений  своей  "мЯтежной  юности"  и  открыто поддержать
действиЯ императора ЌиколаЯ Џавловича:

     Ќе бросил ли Я все, что прежде знал,
     —то так любил, чему так жарко верил,
     € не пошел ли бодро вслед за ним
     Ѓезропотно, как тот, кто заблуждалсЯ
     € встречным послан в сторону иную?

     ЏопулЯрность  Џушкина   резко  падает,  репутациЯ   его  кажетсЯ  почти
запЯтнанной, а  само сотрудничество с  режимом приносит очень  мало  выгод и
много огорчений. ђазумеетсЯ, Џушкин перестал быть фрондером вовсе не потому,
что рассчитывал  на какие-то подачки от властей.  ‚осстание декабристов было
высшей точкой либерального движениЯ в ђоссии, но,  закончившись  поражением,
оно  со  всей  очевидностью  продемонстрировало,  что тот путь, по  которому
двигалась  страна  последние  несколько десЯтилетий,  оказалсЯ тупиковым. €з
этого тупика надо было искать выход, и Џушкин, в котором как раз в это времЯ
пробудилсЯ  серьезный  интерес  к  прошлому ђоссии,  попыталсЯ  найти его  в
исторических аналогиЯх и сопоставлениЯх.
     ѓлавным из таких сопоставлений была знаменитаЯ параллель между Џетром I
и Ќиколаем  I,  установленнаЯ  Џушкиным  и  поэтически им  канонизированнаЯ.
Џиетет  перед первым  российским  императором  в глазах  Џушкина  оправдывал
многие неприглЯдные поступки ЌиколаЯ Џавловича, вплоть до казни  декабристов
и чрезмерного увлечениЯ полицейскими методами управлениЯ страной. Џушкин был
настолько ослеплен исполинской фигурой Џетра ‚еликого, что приписывал ему не
только  творение  ђоссийской  €мперии, учреждение  армии и флота,  постройку
Џетербурга и создание отечественных наук и искусств,  как обычно, но отчасти
и свое  собственное поЯвление на свет: как известно, прадед поэта  ѓаннибал,
по происхождению  абиссинец,  был прислан  в Џетербург из  ЉонстантинополЯ и
воспитан лично царем; как сообщает сам  Џушкин, он "находилсЯ  неотлучно при
особе  государЯ, спал в его токарне и сопровождал во всех походах".  € здесь
просматривалась прозрачнаЯ аналогиЯ с действиЯми ЌиколаЯ, вызвавшего Џушкина
из общественного и  творческого небытиЯ и давшего  ему возможность занЯть то
место в пантеоне русской культуры, которого тот заслуживал.
     ‘ этого времени в творчество Џушкина решительно входит петровскаЯ тема,
котораЯ нарастает и ширитсЯ до самого  конца его  литературной деЯтельности.
…е поэтическое осмысление достигло своей вершины  в поэме "Њедный  ‚садник";
впрочем,  здесь же наибольшую  остроту выражениЯ получила и противоположнаЯ,
противодействующаЯ  петровской, линиЯ  русской культуры. Џушкин  писал  свою
поэму в  Ѓолдине,  своем  нижегородском  поместье,  а  перед  этим  совершил
длительную  поездку по нижнему Џоволжью,  по  местам  знаменитого восстаниЯ,
собираЯ  материалы  длЯ  своей "€стории Џугачевского бунта"  и  "Љапитанской
дочки". Џриехав  в имение, Џушкин  как бы длЯ разминки позанималсЯ некоторое
времЯ мЯтежом, "поколебавшим государство  от ‘ибири до Њосквы и от Љубани до
Њуромских лесов", а затем  уже перешел к основателю этого государства, Џетру
‚еликому:

     Ќа берегу ‚арЯжских волн
     ‘тоЯл глубокой думы полн
     ‚еликий Џетр...

     ‘вою работу над "Њедным ‚садником" Џушкин начал  прЯмо со "‚ступлениЯ",
которым  сейчас и  открываетсЯ  окончательный текст. Џетербург,  как некогда
Љонстантинополь  (это  сближение подчеркнуто в поэме употреблением греческой
формы "Џетрополь")  началсЯ  с мысли, родившейсЯ в сознании одного человека.
Џушкин изображает исторический момент возникновениЯ этого замысла, и тут же,
после простой свЯзки  "прошло  сто лет",  набрасывает  восторженное описание
этого города,  поЯвившегосЯ "волей роковой" Џетра  в пустынной и  болотистой
дельте  Ќевы. ‚ этом  "одическом" вступлении нет еще никакой двойственности,
но заканчиваетсЯ оно  уже  глухими  нотами  тревоги (Я цитирую, как  и выше,
черновой текст поэмы):

     ЉрасуйсЯ, юный град! и стой
     Ќеколебимо как ђоссиЯ
     Ќо побежденнаЯ стихиЯ
     ‚рагов доселе видит в нас.

     „альше  в  поэме  фигура  Џетра  надолго исчезает,  а  на  первый  план
выступает  совсем другое лицо,  противостоЯщее первому.  ќто мелкий дворЯнин
…вгений,  причем  специально   указано,   что  он   принадлежит  к  древнему
московскому  роду,   некогда  блиставшему,  а  затем,  очевидно,  вследствие
петровских  реформ,  обедневшему  и  утратившему  всЯкое значение. ‚первые в
поэме …вгений  сталкиваетсЯ с Џетром во времЯ наводнениЯ, когда он, спасаЯсь
от воды,  сидит на  мраморном льве и с  ужасом, не отрываЯсь,  смотрит на то
место,  где прежде  жила  его  возлюбленнаЯ,  а  теперь,  "словно горы",  из
"возмущенной  глубины", встают  и злЯтсЯ волны  Ќевы; странным  контрастом к
этой  апокалиптической  картине   предстает  зловещее   спокойствие  Њедного
‚садника, возвышавшегосЯ  прЯмо перед …вгением над Яростными водами  (теперь
разросшиесЯ деревьЯ парка  не  позволЯют видеть  монумент с крыльца дома кн.
‹обанова-ђостовского).   €сторический  Џетр  также  отреагировал  на  первое
петербургское  наводнение, происшедшее в 1706  году, весьма спокойно  и даже
иронично. "€ зело было утешно смотреть", писал он тогда Њеншикову, "что люди
по кровлЯм и по деревьЯм будто во времЯ потопа  сидели - не точию мужики, но
и бабы". Ќо  утехи утехами, а  библейское  словечко  "потоп" (а  не, скажем,
нейтральное "наводнение") все же  прозвучало у Џетра. ‚прочем, такие мелочи,
как "Ѓожий гнев" и разъЯрившиесЯ стихии, на его прагматичный ум оказывали не
слишком большое впечатление:  письмо  это отличаетсЯ  полной  безмЯтежностью
тона и, как и прочие, помечено "из Џарадиза, или ‘анкт-Џетербурга" (которому
было тогда всего три года от роду).
     ‚  поэме Џушкина  стихиЯ тоже  усмирилась довольно быстро, но  жизнь ее
героЯ была разрушена, невеста его  погибла. …вгений сходит с ума и бродит по
городу, питаЯсь подаЯнием и  не замечаЯ ничего  вокруг  себЯ.  ’ак  проходит
почти  целый  год.  Ќаконец,  сумрачным и  ненастным вечером  …вгений  снова
оказываетсЯ на том месте, где он пережидал наводнение:

     …вгений вздрогнул. ЏроЯснились
     ‚ нем страшно мысли. Ћн узнал
     € место, где потоп играл,
     ѓде волны хищные толпились,
     ЃунтуЯ злобно вкруг него,
     € львов, и площадь, и ’ого,
     Љто неподвижно возвышалсЯ
     ‚о мраке медною главой,
     ’ого, чьей волей роковой
     Џод морем город основалсЯ...

     ќто  очереднаЯ  встреча  двух  противоборствующих  сил русской  истории
(обратим внимание, что  место и  времЯ ее  - осень  1825 года -  максимально
приближено  к  месту  и  времени  восстаниЯ  декабристов).  Ќа  этот раз  их
столкновение передано с  такой силой выражениЯ, что  все остальные  такие же
стычки, и  исторические,  и  литературные,  кажутсЯ только  бледным подобием
этого метафизического поединка. ‚начале Џушкин доводит до мощной кульминации
тему Џетра:

     “жасен он в окрестной мгле!
     ЉакаЯ дума на челе!
     ЉакаЯ сила в нем сокрыта!
     Ђ в сем коне какой огонь!
     Људа ты скачешь, гордый конь,
     € где опустишь ты копыта?
     Ћ мощный властелин судьбы!
     Ќе так ли ты над самой бездной
     Ќа высоте, уздой железной
     ђоссию поднЯл на дыбы?

     €  тут  же  изображаетсЯ  та  сила,  котораЯ   пытаетсЯ  сокрушить  эту
непреклонную волю:

     Љругом подножиЯ кумира
     Ѓезумец бедный обошел
     € взоры дикие навел
     Ќа лик державца полумира.
     ‘теснилась грудь его. —ело
     Љ решетке хладной прилегло,
     ѓлаза подернулись туманом,
     Џо сердцу пламень пробежал,
     ‚скипела кровь. Ћн мрачен стал
     Џред горделивым истуканом
     €, зубы стиснув, пальцы сжав,
     Љак обуЯнный силой черной,
     "„обро, строитель чудотворный! -
     епнул он, злобно задрожав, -
     “жо тебе!.."

     Њы  помним,  чем  окончилсЯ  этот  бунт  -  тем  же,  чем  и  восстание
декабристов,  мгновенным  усмирением  и подавлением.  Џарадокс заключаетсЯ в
том, что  поздний Џушкин равно  сочувствовал  обеим  силам, и созидательной,
хоть   и   деспотической,   петровской,   и   разрушительной,  но   зато   и
свободолюбивой, полной человеческого достоинства,  бунтарской. ђазрешить это
противоречие  он так и не  смог.  Љогда поэт  попыталсЯ это сделать в  своем
"Њедном ‚саднике", он добилсЯ  только того,  что  довел  обе  эти  линии  до
фантастической,   почти  немыслимой   художественной   выразительности,  но,
столкнув их, получил тот же результат, который дала современнаЯ ему историЯ:
не сумев одолеть друг друга, обе силы отступили на прежние рубежи. ‘толетием
позже,  впрочем, этот  спор разрешилсЯ уже по-другому. Ќо  и тогда он еще не
был   решен  окончательно:  слишком  Ярко   блеснул  в  истории  ђоссии   ее
петербургский  период, заслонить его советской  серостью было  невозможно. ‚
1937  году,  когда  в ‘‘‘ђ праздновали (пожалуй, здесь  это  слово  уместно)
столетнюю  годовщину смерти Џушкина и двадцатилетнюю - с того момента, когда
впервые  со  времен  Џетра   силы,  противостоЯщие  его  начинаниЯм,   взЯли
решительный  перевес   над  ними,  в  Џариже  поЯвилась  интереснаЯ   статьЯ
эмигрантского  философа ѓеоргиЯ  ”едотова, озаглавленнаЯ  "Џевец  €мперии  и
свободы".  ‚ тот  черный год, когда дикий и  чудовищный разгром  всего,  что
осталось   от  петровской  ђоссии,  достиг  своего  апогеЯ,  казалось,   длЯ
противоположного  лагерЯ  было бы  естественным  признать свое  поражение  и
расценить эксперимент  Џетра  как  неудавшийсЯ. Ќо,  как ни  странно, работа
”едотова полна оптимизма; она звучит так, как будто ничего еще не завершено,
и возможно  еще и иное  решение  этого вопроса, чем то, что было  предложено
историей. ђассматриваЯ текст последней пушкинской поэмы, мыслитель пишет:

     "‚  "Њедном  ‚саднике" не два действующих  лица, как часто  утверждали,
даваЯ  им символическое значение: Џетр и  …вгений,  государство  и личность.
€з-за  них  Явственно  встает  образ  третьей,  безликой  силы:  это  стихиЯ
разбушевавшейсЯ Ќевы, их общий враг, изображению  которого посвЯщена большаЯ
часть поэмы.  ЏродолжаЯ  традиционную  символику  -  законную, ибо  ‚садник,
несомненно, символ €мперии, как  назвать эту третью силу - стихии? џсно, что
это тот самый змей,  которого топчет под своими копытами всадник ”альконета.
Ќо  кто он,  или  что он? ’еперь, в  свете торжествующей революции,  слишком
соблазнительно увидеть  в  этой стихии революцию,  обуздываемую царем. Ќо  о
какой стихийной революции мог думать Џушкин? “ж, конечно, не  стихийным было
14  декабрЯ. Џугачевщина скорее напоминает разлив волн. Ќо и  это толкование
было  бы слишком  узким. „лЯ  ”альконета,  как  длЯ людей  XVIII века,  змей
означал начало тьмы и косности, с которым боретсЯ Џетр: скорее всего старую,
Њосковскую ђусь. Њы можем расширить это понимание: змей или наводнение - это
все  иррациональное, слепое в  русской жизни,  что,  обуздываемое Ђполлоном,
всегда  готово прорватьсЯ:  в  сектантстве, в  нигилизме,  в черносотенстве,
бунте. ђусскаЯ жизнь и русскаЯ государственность - непрерывное и мучительное
преодоление хаоса началом  разума  и воли. ‚ этом и заключаетсЯ  длЯ Џушкина
смысл €мперии".

     ќтот  отрывок  можно  воспринимать  и  как  самостоЯтельное  эссе,  вне
зависимости от исторических событий и произведений искусства, на которое оно
опираетсЯ  -  тогда   в  нем  прозвучит  та  же  биполЯрнаЯ,  противоречиваЯ
направленность, что  в  творении  ”альконе или поэме Џушкина. Ћна осталась и
позже  - не только двадцати,  но и всех  семидесЯти четырех  лет, отпущенных
советской власти, не  хватило длЯ  того,  чтобы искоренить  следы блестЯщего
петербургского  периода.  ‚  1991  году,  в последние месЯцы  агонизирующего
‘оветского  ‘оюза,   в  Њоскве   было  выпущено  роскошно  иллюстрированное,
отпечатанное в  ‹ейпциге  издание, озаглавленное:  "‹итературный  Џетербург,
Џетроград". Џрошло  ровно  двести лет с  того момента, как были опубликованы
"встречные"  романы-путешествиЯ ђадищева  и  Љарамзина  (кстати,  антагонизм
между ними выразилсЯ  и  в  том,  что  первыми  читателЯми  "ЏутешествиЯ  из
Џетербурга в Њоскву" были петербуржцы, а "Џисем русского путешественника"  -
москвичи). ќтот срок -  как бы общепринЯтый  в русской  культуре промежуток,
через который  всЯ  наша  жизнь должна волшебным  образом  преобразитьсЯ; он
встречаетсЯ  чуть  ли  ни  у  каждого нашего  литератора,  задумывавшегосЯ о
судьбах родины,  от ѓоголЯ,  утверждавшего, что  его приЯтель Џушкин  -  это
чрезвычайное и единственное  Явление русского  духа и "русский человек в его
развитии, в  каком  он,  может быть,  ЯвитсЯ через  двести лет", до  —ехова,
мечтательные  герои  которого  постоЯнно грезЯт о том, чтобы будет  "на этом
месте"  спустЯ два столетиЯ.  Ќо прошло  двести лет, а  в этой области ровно
ничего не изменилось: русскаЯ культура как была, так и осталась расколота на
две  враждебные части. ‚здорнаЯ книжонка, сострЯпаннаЯ по типовым  советским
рецептам  ‹юдмилой  „аниловной  Њикитич, демонстрирует  это так  же  Ярко  и
выпукло, как какой-нибудь "Њедный ‚садник".
     Љонечно,  автор   "‹итературного  Џетербурга"  стоит  исключительно  на
прогрессивных позициЯх, ни в какой скрытой фронде его обвинить нельзЯ. Ќо  и
сама советскаЯ власть решительно не знала, что делать с Џетром и Џетербургом
- возвеличивать их или ниспровергать. ‹. „. Њикитич просто следует в этом за
своими идеологическими руководителЯми. ђассказываЯ  о XVIII веке, она сперва
говорит  словами Џушкина,  что в  начале столетиЯ "ђоссиЯ  молодаЯ  мужала с
гением  Џетра", а  в городе, поднЯвшемсЯ "из  тьмы веков  (так  у Њикитич; у
Џушкина  - "лесов" - ’. Ѓ.), из  топи блат" рождалась русскаЯ литература. Ќо
тут  же сообщает, какого характера была эта  литература:  Љантемир, как  нам
известно,   отличалсЯ   безудержным  критиканством,  а   ”еофан   Џрокопович
("сподвижник Џетра ‚еликого,  писатель и  государственный деЯтель") находил,
что  гораздо   уместнее  "воспевать  родину",  чем  "восхвалЯть  царЯ".  ќто
Џрокопович-то  не восхвалЯл!  ‚прочем, чему же тут удивлЯтьсЯ, когда у ‹. „.
Њикитич и сам  Џетр  становитсЯ чуть ли не оппозиционером: так, из  "€стории
свейской войны", повествующей о его подвигах, царь собственноручно вычеркнул
все  пассажи, в  которых его  персона представала в чересчур лестном  свете,
заменив эти пустые дифирамбы скромным сообщением о "служении отечеству".
     ђусскаЯ литература, по  мнению Њикитич, началась с сатиры: у истоков ее
стоЯл Љантемир,  продолжил  эту линию ”онвизин, смех которого  перешел уже в
"крик Ярости"; Яростный крик ”онвизина разбудил целую "фалангу насмешников",
котораЯ,  передаваЯ  эту эстафету из  поколениЯ  в  поколение,  превратилась
наконец  в  гоголевский   "смех  сквозь  слезы".  Џроследив   эту  "вторую",
критическую линию,  Њикитич переходит к "первой",  основополагающей. Ќачав с
картины  неизвестного   художника,   изображающей   Џетра  на  строительстве
Џетербурга,  и нескольких гравюр  на ту же тему, автор приводит рЯд выписок,
иллюстрирующих это основание новой столицы  - от изумительных эссе Ѓатюшкова
и Џушкина до суховатых стихов ’редиаковского  и ‹омоносова. Ќиже описываютсЯ
и  великие  деЯниЯ  сего последнего; но  тут же  приводЯтсЯ  Ядовитые  слова
Љантемира (непонЯтно, правда, к кому относЯщиесЯ) об "уме  недозрелом, плоде
недолгой  науки". Ѓожественные  виды набережных, Ќевы и кораблей  чередуютсЯ
далее со страстными обличениЯми "невежественных дворЯн, взЯточников и алчных
крепостников".  Ћ  ‘умарокове  сказано, что  этот  "крепостник  и  сторонник
монархического  правлениЯ",  однако,  "благосклонно   воспринималсЯ"  своими
"великими современниками" - Ќовиковым  и ђадищевым; видимо, за одно это  ему
можно простить все заблуждениЯ. Љрепостником оказалсЯ  у Њикитич и „ержавин:
он  "считал  возможным"  участвовать  в  подавлении  ЉрестьЯнской войны  под
предводительством  Џугачева и  "неприЯзненно"  отнессЯ к ‚еликой французской
революции. ‚ то же времЯ, говорит автор, у „ержавина были и заслуги - так, в
одном  его  стихотворении  (знаменитое "‚ластителЯм  и судиЯм", разумеетсЯ),
императрица  "усмотрела   Якобинские  настроениЯ".  ЏриводитсЯ  и  еще  одна
индульгенциЯ -  стишок  ђылеева: "Ћн выше всех на свете благ  / Ћбщественное
благо ставил /  €  в пламенных  своих  стихах  / ‘вЯтую добродетель славил".
Ћбличителем  царского  режима  у  Њикитич  становитсЯ даже  дедушка  Љрылов,
создававший "социально острые сатирические произведениЯ" и бичевавший в  них
"моральное   падение  дворЯн,   развращенных  даровыми  доходами   от  труда
крепостных".
     Њного вниманиЯ  уделЯет ‹. „. Њикитич и  таким  деЯтелЯм "литературного
Џетербурга", как ‘уворов  и Џугачев,  даже  не замечаЯ,  каким  насилием над
историей выглЯдит одновременное  восхваление  обоих.  Ќе  очень Ясно,  какое
отношение  к литературной жизни столицы  имел  "великий  государь амператор"
…мельЯн   Џугачев,   но   Њикитич  считает  нужным   особо  остановитьсЯ  на
выразительности его слога, приведЯ  не только его  образец ("и  которые мне,
государю амператорскому величеству винныЯ были, и Я во  всех виных прощаю"),
но и  рецензию на него  Џушкина. Џугачев,  похоже, вызывает у  Њикитич такую
симпатию, что она мерЯет  на  него всех  культурных деЯтелей  петербургского
периода, в том числе и заезжих из …вропы. ’ак, бунтовщиком против  царизма у
нее  становитсЯ французский философ  „ени „идро, писавший …катерине: "‚сЯкаЯ
произвольнаЯ   власть  вредна.   „еспот  совершает  преступление".   Њатушка
государынЯ,   надо  думать,   прочитала   это   послание   без   какого-либо
замешательства  - себЯ она деспотом не считала и, наверное, воспринЯла фразу
„идро как замысловатый, но от этого не менее приЯтный комплимент.
     “поминает  автор  "‹итературного  Џетербурга" и  об  открытии памЯтника
Џетру  I, процитировав при этом  тексты Љарамзина и ђадищева (к ним  мы  еще
вернемсЯ).  ‚прочем, гораздо больше ее интересует революционнаЯ деЯтельность
этого  последнего. ђассказ о  нем она начинает с чрезвычайно сомнительной по
своему  смыслу  фразы:  "ђадищев  первым  создал  произведениЯ,  не  имевшие
аналогов  по  политической направленности  и силе  звучаниЯ". Џосле  разбора
достижений первого русского революционера Њикитич рассматривает и творчество
так  называемых  "поэтов-радищевцев"  -  людей  с  прекрасными, как  подбор,
фамилиЯми:   Џнин,    ‚остоков,   Џопугаев.    Џовествование    перемежаетсЯ
изображениЯми  великолепных  барочных  фасадов  -  в  этих  домах,  в центре
столицы, и  жили  ниспровергатели  царского  строЯ. Ќе  забывает составитель
привести и виды мрачных памЯтников деспотизма - Џетропавловской крепости или
Њихайловского  замка.  Џрекрасной  иллюстрацией  к ним  ЯвлЯютсЯ  цитаты  из
Љарамзина:  "Љогда,  в  ужасе  душегубства,   ђоссиЯ  цепенела,   во  дворце
раздавалсЯ шум ликующих - €оанн тешилсЯ со своими палачами".
     Џокончив  с "столетьем  безумным  и  мудрым", которое  "будет  проклЯто
вовек",  по  известному  выражению ђадищева, Њикитич  переходит к следующему
веку, "девЯтнадцатому,  железному и воистину жестокому", по словам Ѓлока. Ќа
страницах  ее книги мелькают то  герои 1812 года,  то  вконец разочарованные
страдальцы за отечество - "все  самое благородное среди  русской  молодежи":
декабристы, ѓрибоедов,  Џушкин.  ‚скоре  подрастает  и  следующее  поколение
борцов с самодержавием - не менее грустный и разочарованный ‹ермонтов, с его
"стихом, облитым горечью и злостью", и ѓоголь  со  своей  сатирой и "пафосом
авторских отступлений,  с  глубоким  сочувствием  рисующих  людей из народа,
который скован режимом, но нет-нет да и проЯвит силы свои". Њожно поздравить
‹.  „.  Њикитич:  начитавшись  ѓоголЯ  и  его  последователей,  она  и  сама
выработала, как  видно из  последней цитаты, могучий и монументальный, почти
библейский слог.  …динственное, что ее подводит временами - это лексика; что
такое "обличительнаЯ традициЯ"  в литературе, еще  понЯтно, а вот что значит
фраза:   "усиливаетсЯ   реалистическаЯ    типизациЯ,   утверждаетсЯ    показ
демократических слоев общества"?
     Ќо вот на историческую сцену в ђоссии выходЯт новые "богатыри, кованные
из  чистой стали  с головы до ног"  (пользуЯсь  выражением  одного из них) -
Ѓелинский,  ѓерцен, „обролюбов, петрашевцы.  Ќе  обходитсЯ и  без Ќекрасова,
музу которого хлещут кнутом на ‘енной площади. ‚изуальный рЯд книги Њикитич,
долго державшийсЯ в рамках  благопристойности, наконец не выдерживает и тоже
обращаетсЯ к обличению русских  порЯдков; известные стихи Ќекрасова "‚ыдь на
‚олгу:  чей стон раздаетсЯ" здесь  удачно сочетаютсЯ  с не  менее знаменитой
картиной ђепина "Ѓурлаки  на ‚олге". †ивописные образы страдающих крестьЯн и
рабочих  все нарастают  в книге, пока не сменЯютсЯ, с  наступлением •• века,
изображениЯми демонстраций  под  красными  флагами.  Џублицистический  запал
подобранных цитат также движетсЯ  крещендо: как безапеллЯционно заЯвлЯет уже
Џисарев, "поэт  - или титан, потрЯсающий горы векового зла,  или же козЯвка,
копающаЯсЯ   в   цветочной   пыли".  џзык   ‘алтыкова-™едрина  еще  ближе  к
безудержному гиперболизму советских передовиц:  "‚оспитывайте в  себе идеалы
будущего,  ибо это своего рода солнечные лучи, без  оживотворЯющего действиЯ
которых земной  шар обратилсЯ бы в камень". Ќа этом фоне мЯгкаЯ сдержанность
—ехова  выглЯдит  у   Њикитич   уже  как  нечто,  требующее  дополнительного
оправданиЯ  -  и  все  же,  сделав  некоторые оговорки,  она и его милостиво
принимает в когорту своих единомышленников, сказав, что "ему было ненавистно
деление общества  на толстых и  тонких,  угодничество и  пресмыкание  (так у
автора - ’. Ѓ.) перед сильными мира сего".
     ‘ледующий, двадцатый  век, ознаменовавшийсЯ "неслыханными переменами" и
"невиданными мЯтежами", также не обходитсЯ  без своих буревестников.  Џервый
из  них,  ѓорький, как пишет Њикитич,  уже в  начале  века "был известен как
писатель; его имЯ стоЯло под произведениЯми  большого политического смысла".
Љроме него, к борьбе с царизмом подключаютсЯ Ѓлок и ЊаЯковский, и даже такие
небожители, как Ђнненский, Ђхматова и Њандельштам. Ќа самом деле это  не так
уж далеко от истины: и ‹енин, и его сподвижники были плотью от плоти русской
интеллигенции - той самой, от которой не мог окончательно оторватьсЯ ни один
из наших деЯтелей культуры, даже  тогда, когда несостоЯтельность ее взглЯдов
стала совершенно  очевидной. Љаким  образом сочетались в  их сознании резкое
неприЯтие  большевизма  и   трогательнаЯ  верность   всем  его   духовным  и
политическим   предтечам  -  сказать   трудно;  но  даже  такие  отъЯвленные
контрреволюционеры, как ‡инаида  ѓиппиус, впадают в  самый нежный и слащавый
тон, когда вспоминают, например, о декабристах:

     Њинули годы, годы, годы...
     Ђ мы все там, где были вы,
     ‘мотрите, первенцы свободы:
     Њороз на берегах Ќевы!..

     Њы, слабые, вас не забыли,
     Њы восемьдесЯт страшных лет
     Ќесли, лелеЯли, хранили
     ‚аш ослепительный завет...

     € как г-жа ѓиппиус пережила эти "восемьдесЯт страшных  лет", просто уму
непостижимо. "Ћ, если  б  начатое вами / ‘вершить нам  было суждено!", пишет
она дальше  в этом  стихотворении. €  ведь сама  же  потом ужаснулась, когда
увидела,  как  выглЯдЯт  эти  свершениЯ,  да  поздно  было.   Ќо  о  горьком
послереволюционном   прозрении   представителей  нашей  интеллигенции  здесь
говорить  не место  - нас больше  интересует историЯ  ее  заблуждений. Љнига
Њикитич предлагает богатейший  материал на эту тему. ЌельзЯ отказать в уме и
таланте тем авторам, которых она  собирает на свой  революционный шабаш,  но
либеральнаЯ закваска,  на  которой  взошли их  убеждениЯ, поглощала  все  их
умственные силы,  высасываЯ  и  истощаЯ их почти  без  остатка.  €ногда  это
несоответствие доходило до смешного;  когда  какой-нибудь  ѓерцен,  которому
никак нельзЯ отказать в уме и наблюдательности,  гневно вопрошал: "Љто может
читать,  не содрогаЯсь  от  возмущениЯ  и стыда, шедевр  ’ургенева  "‡аписки
охотника?"",  то  он  как  будто  не  замечал  в  своих  словах  несуразного
противоречиЯ.  Ќо  никто  не  смеЯлсЯ.  „аже  сам  ’ургенев,  увидев,  какой
популЯрностью  пользуетсЯ  его  книга,  которую  современники  сравнивали  с
"•ижиной  дЯди  ’ома",   немедленно  усмотрел  в  ней  обличение  крепостных
порЯдков, и говорил впоследствии,  что они стали так ненавистны ему, что  он
не в состоЯнии был оставатьсЯ более в  ђоссии  и  уехал  из нее в комфортную
…вропу:  "Я  не  мог  дышать одним воздухом,  оставатьсЯ  рЯдом с тем, что Я
возненавидел; мне необходимо  нужно было удалитьсЯ от моего  врага  за  тем,
чтобы из самой моей дали сильнее напасть на него".
     ‚ моем пересказе  книга  ‹. „.  Њикитич,  впрочем,  слегка  сбиваетсЯ и
пер