ает тебя, земля и небо, вся вселенная заполняется звучным возгласом поэта: Разожги, о виночерпий,-- в чашах винное сиянье! Объяви, о сладкопевец,-- мир -- не наше ль достоянье? Да, именно возглас, крик души, в котором воплотились и торжество свободного сердца, и те муки, которые поэт перенес на пути к этой свободе: Мы увидели в фиале отражение любимой, Вы ж подобное блаженство испытать не в состоянье!.. (Перевод Ю. Нейман.) Вы ж подобное блаженство испытать не в состоянье!.. Испытать не в состоянье!.. Кто-то громко кашлянул. Это Исрафил нарочно кашляет, чтобы привлечь мое внимание. Он стоит возле меня. В дверях уселся на корточках пронырливый раб ишана Ахмада Султана и ехидно улыбается. Из-за решетки окна на меня с удивлением взирают мулла Урок-ака, Тимурджан-кори и мулла Тешабой. Оказывается, забывшись, я громко пел. Черт побери это заточение! Оно расшатало мне нервы. Вытерев пот со лба, я пошел в чайхану. Попивая чай, рассматриваю черные, неровные, все в комьях и буграх стены помещения, чтобы хоть немного рассеяться. Была бы резинка, пожевал бы, развеялись бы тяжелые мысли. Вот пойду и куплю у бакалейщика полный карман жвачки. Видимо, еще не раз пригодится, пока вернусь на родину... В полутемном уголке чайханы сидят двое мужчин с желтыми лицами и курят кальян. Предварительно они мочат табак и потом ждут, пока он загорится, а затем, попеременно булькая водой в кальяне, втягивают себе в легкие ядовитый дым. Несомненно, что хозяйский шпик с радостью донесет своему господину о случившемся. "Разве истинные хаджи поют в лучезарной Медине?!-- с жаром будет он шептать на ухо ишану.-- Тут что-то не так!.." Да, действительно, что-то тут не так. Ваш покорный слуга у себя дома иногда подсоединяет магнитофон к радиоприемнику и репродуктору, которые стоят по углам, а сам, усевшись посередке, слушает любимые мелодии. И хотя сердце мое от этого щемит, но после рабочего дня, после того как примешь в поликлинике десятки больных, я не знаю лучшего отдыха, чем музыка. Однажды Искандар застал меня за этим занятием. Битый час он молча просидел за моей спиной. -- Наслушался наконец? -- спросил он, когда я очнулся.-- Уже сто лет, как я сижу позади тебя. -- Прости, не заметил. -- Я не видел ни одного сумасшедшего, который бы слушал музыку на такой манер. -- Варианты сумасшествия бесчисленны. Их -- как листьев на одном дереве или камешков на дне горной речки. -- А все-таки я поговорю завтра с Али-заде. Али-заде наш коллега, невропатолог. Искандар и в самом деле рассказал ему, что он увидел у меня дома. -- Ну что, донес? -- спросил я приятеля на следующий день. -- Да, но он похвалил тебя, а меня изругал. И это взамен благодарности,-- с недовольным видом ответил Искандар. -- Так тебе и надо. Доносчику --первая пощечина. САФАР МАФИ! Утром разнесся слух, что позавчера в аэропорту святой Джидды скончались пятьдесят паломников. Столько же хаджи отдали богу душу и в морском порту города. Некоторые говорили, что началась чума и это ее первые жертвы. Другие утверждали, что они умерли от солнечного удара. Людей, ожидавших самолеты и корабли, так много, что не всем нашлась защита от иссушающих мозг лучей солнца. На лицах моих подопечных запечатлен траур. И Абдухалил-ака еще подсыпал соли на рану. Надо было ему вспомнить, что несколько лет назад паломники десятками тысяч умирали здесь от разных эпидемических болезней и от солнечного удара! В святой долине Мина до нас ежедневно доходили вести о смерти одного или нескольких паломников. Тогда мои спутники утверждали, что "счастливчик тот, кто умер, верх счастья умереть на пороге благословенной Мекки или лучезарной Медины". Сейчас это известие ни у кого из них не вызвало радости. Видимо, они не очень-то спешили расстаться с жизнью во славу Аллаха. Ишан Ахмад Султан пригласил меня вместе с ним пойти в управление хаджжа. -- Прогуляемся, чего скучать дома,-- сказал он. Я потянул за собой Исрафила, и мы втроем вышли на улицу. От вчерашних намеков Исрафила у меня неспокойно на душе. Не приведи Аллах, чтобы под большой миской любезности ишана скрывалась еще какая-нибудь пиала поменьше... Бодро шествуя впереди, ишан громко произносил названия улиц, кварталов и мечетей, которые встречались по пути. В небольшом скверике с полузавядшими двух-трехлетними саженцами каких-то деревьев, трава в котором была вытоптана паломниками, ищущими тени, нашего ишана окружила группа правоверных из Ирана. Они хором жаловались на то, что у них кончились деньги и требовали побыстрее добыть им разрешение на выезд. Обильными посулами ишан освободил свой подол от их рук и снова зашагал впереди нас. Двухэтажное здание управления хаджжа было забито просителями. В коридоре второго этажа высокий тучный человек устало и монотонно отвечал на вопросы о дне выезда: -- Сафар мафи, бас! { Дороги нет, все! (apa6)} Тем, кто интересовался, есть ли какие-нибудь новости, говорил: -- Хабар мафи, бас! {Известий нет, все! (араб.)} Не добившись другого ответа, люди в отчаянии уходили. Их места тут же занимали вновь пришедшие. Чиновник, поворачивая во все стороны свое крупное тело, словно попугай, повторял: -- Сафар мафи, бас! -- Хабар мафи, бас! Наш ишан, выйдя из управления, таинственно объявил: -- Я поведу вас в такое место, испытаете наслаждение! Называется "Аз-зухур-аль-кузино", то есть "Казино-сад". "Казино-сад" оказалось небольшим, примерно в четверть гектара, садиком, расположенным метра на три ниже уровня улицы. По одной его стороне тянулся навес и стоял стол для пинг-понга, показав на который, ишан с гордостью сообщил, что вечерами здесь собирается молодежь. Это была единственная спортивная игра, увиденная мной в этой стране за две с половиной недели. В стране, где не говоря уже о театре или дворце культуры, не было хотя бы крошечного киношки, стол для пинг-понга казался представителем чужого, далекого мира. Еще в благословенной Мекке один зубной врач рассказывал мне, что младший брат его величества короля, принц Фейсал, сторонник западной культуры, решил открыть в столице Аравии кинотеатр. Шейхи и вожди племен, узнав об этом, не находили себе места. Засыпав короля Сауда посланниками и посланиями, они прямо заявляли, что если слухи о намерении принца построить "дом шайтана" соответствуют действительности, то в этой любимой всемогущим Аллахом стране останутся либо Фейсал, либо они. Пришлось принцу отречься от своей затеи. Мы посидели немножко под навесом "Аз-зухур-аль-кузино". Там никого не было, кроме нас и слуги, который принес нам кувшин воды со льдом. Обратно ишан повел нас другой дорогой, не переставая рассказывать о лучезарной Медине. Вдруг он замедлил шаг и спросил, в каком квартале Самарканда я родился, как зовут моего отца и чем я занимался. Я ответил, что родился в квартале Яланбек, сообщил о профессии моего отца и даже о том, кем были мои деды. -- Яланбек... Яланбек....-- задумчиво повторял ишан.-- Разве там есть такой квартал? -- Есть. По дороге в Пенджикент. С одной стороны его окружает квартал Мирзо Пулод, с другой стороны Дари Занджир, а с третьей -- Факех Абулайс... -- Да, да, вспомнил... Ну, что ж, хорошее место. И сами вы, дохтур, сын хороших родителей. О Аллах, пусть он (имелся в виду ваш покорный слуга) достигнет совершенства и познает блаженство от своих детей,-- ишан прочитал молитву и провел руками по лицу и бороде. Исрафил произнес "аминь". Я тоже провел руками по щекам, при этом поглядывая на ишана. На его лице ничего нельзя было прочесть, кроме доброжелательства и искренности. Ишан оставил нас в какой-то чайхане и, сказав, что скоро вернется, куда-то исчез. Рядом с чайханой была стоянка легковых такси, среди которых я увидел нашу <Волгу". Я принялся обхаживать машину вокруг, гладя ее крылья, капот, стекла. Подбежал владелец такси, приняв меня за пассажира. Я поздоровался и спросил, правится ли ему машина. -- Нравится, да, да. Квайс автомобиль! -- ответил таксист с открытой улыбкой. Он тоже ласково гладил кузов и что-то сказал, видимо, хвалил прочность машины и то, что она хорошо, без перебоев и капризов работает в здешних пустынях. Спросив разрешение, я уселся за баранку. Подошел Исрафил и сел рядом. -- Соскучился по дому,-- оказал он. Некоторое время мы были заняты своими думами. Мои дети сейчас уже вернулись из школы. Наверно, прямо с порога швырнули в комнату портфели и пустились скакать по двору. А мать, высунувшись из окна кухни или свесившись с балкона, зовет их. А они отвечают: "Сейчас! Еще одну минуту, мамочка!" До тех пор, пока жена не потащит их силком, ни за что не явятся домой! Интересно, что нового в поликлинике? Как вышел без меня праздничный номер стенгазеты? Черт побери, пусть это бахвальство, но надо сказать, что без меня и Искандара наша стенная газета получается. так себе. Вырежут из республиканской газеты передовую статью, одно-два стихотворения подлиннее перепечатают на машинке и газета готова. Искандар уже, наверное, вернулся в Москву. Срок его практики в Институте рентгенологии и радиологии еще не кончился. Сидит, наверное, сейчас в темном кабинете и рассматривает снимки чьего-нибудь позвоночника или тазовой кости в поисках отклонения от нормы. Разглядывает снимки почек или печени и бурчит себе под нос: "Гм-гм, так, так..." У чайханы появилась низенькая, подвижная, словно ртуть, фигурка ишана. Мы с Исрафилом, покинув "Волгу", пошли следом за ним. БРАТ НАВЕКИ Поздним вечером нам разрешили ехать. Процесс прощания с ишаном Ахмад Султаном прошел очень умилительно. Кроме вашего покорного слуги, все мои спутники, старые и молодые, и даже мой приятель Исрафил, горячо обняли ишана, выражая благодарность, и особенно подчеркивали, что теперь они братья навеки. Старые наши кори вытирали слезы, которые в подобных случаях были у них всегда наготове. И в самом деле, гости не имели оснований жаловаться на гостеприимство ишана. Им неплохо жилось здесь после двухнедельного полуголодного прозябания у Сайфи Ишана: всегда вовремя подавалась разнообразная вкусная пища, ночлег был сравнительно удобным и даже сверх ожидания ежедневно два-три раза нас угощали фруктовыми соками или нашим старинным национальным напитком -- сладкой, ароматной розовой водой. К тому же все четыре свободных дня ишан ублажал гостей рассказами о своих похождениях как в собственном гареме, так и в чужих. У меня в крови, по утверждению Искандара, видимо, избыток шариков упрямства. Несмотря на оказанное гостеприимство, я не смог заставить себя обнять ишана или объявить его своим братом или отцом навеки. Наш автобус взял направление на Джидду. Примерно каждые два часа водитель тормозит возле придорожной чайханы. Под навесами пустуют дощатые суфы, где можно отдохнуть от дорожной тряски. Однако чайханщики не подпускают к ним уставших путников, пока не получат один риал. Исрафил, которому опостылела эта жажда к наживе, сказал одному из них: -- Побойтесь бога, постыдитесь его рабов! По каждому поводу вы талдычите только одно -- риал, риал, риал, риал! Исрафил говорил по-башкирски, но араб-чайханщик отлично понял его. -- Да! Да! Риал! Риал!--и, презрительно улыбнувшись, он удалился. И на этот раз наш автобус легко обгонял все другие машины. Казалось, водитель умышленно спешит, словно кто-то приказал ему гнать во весь дух потому, что пассажиры хоть и паломники, но приехали сюда из страны первых космических ракет. С первыми лучами утреннего солнца мы прибыли в Джидду. Вскоре появился помощник Абдуллы Бухарского и, отведя нас в укромное местечко, предупредил: -- Никому ни слова о том, что вы из Советского Союза. Если спросят, говорите, что приехали из Судана и возвращаетесь в Судан. Философ древности Диоген, недовольный тем, что цивилизация развивается слишком уж быстро, решил в знак протеста жить в бочке. И, представьте, прожил там очень долго. Существуют, видно, и среди государственных деятелей XX века такие, что хоронятся в бочке. Иначе они не оставались бы в неведении и знали, что мир уже не тот, что прежде, что он меняется, что в наше время нет иного выхода, кроме сосуществования. Будто бы земля разверзлась в аэропорту и исторгла из своих недр толпы людей. Большое четырехэтажное здание аэровокзала, двор и прилегающие к нему улицы переполнены пассажирами. В ожидании вылета мужчины и женщины спят во всех помещениях аэровокзала прямо на бетонном полу, впритык друг к другу, голова к голове. Вдоль стен длинных коридоров, по специально сделанным желобкам, течет грязная вода! Сидя на корточках, паломники совершают здесь омовение. Те, у кого есть примус или керосинка, тут же варят себе еду. Запах пота, пар от котелков и мисок, смрад от примусов, керосинок и гниющих отбросов под ногами -- хоть топор вешай. Дышать нечем. В нижнем этаже, где находятся лавки, магазины, столовые и конторы воздушных агентств, идет бойкая торговля, со всех сторон радиодинамики, хрипя, выкрикивают фамилии пассажиров и на разных языках Востока сообщают о прибытии или отправлении самолетов. Принесли наши вещи, которые Абдулла Бухарский привез из благословенной Мекки. Все чемоданы перерыты. Коробки с лекарствами вскрыты и заклеены вновь. Достав свой зонтик, я вышел на улицу. Там все-таки меньше шума, да и воздух посвежее. Когда мы улетим, неизвестно. В этом аэропорту не существует таких понятий как график или расписание движения. Когда служащим компании вздумается, тогда и выделят самолет. На вопрос о дне и часе вылета, подобно тому чиновнику из управления хаджжа в лучезарной Медине, тебе сто раз повторяют одно и то же: -- Терпение, терпение! Иншалла, будет! Мои хаджи спустились с третьего этажа раскаленного здания во двор. Заняв клочок земли в тени, они поочередно сидят на чемоданах. В углу двора большая каменная суфа. Наши хаджи решили по мере освобождения занять ее всю целиком. Пот заливает лицо, ест глаза, нa оставшиеся риалы паломники покупают животворную воду Замзам. Предприимчивые торговцы благословенной Мекки, заполнив железные банки водой Замзам, наглухо запаяли их. Святая вода значительно подешевела. В первые дни тавафа две банки стоили один риал, теперь на риал дают до шести банок. Питаемся в столовой. Несмотря на голод, каждый старается как можно медленнее двигать челюстями, чтобы растянуть время обеда и насладиться прохладой: в зале установлено несколько мощных вентиляторов, напоминающих большие черные прожекторы. Приняв заказ, официант включает один из вентиляторов и направляет на тебя струю прохладного воздуха. Рассчитавшись, выключает вентилятор: ваши права на прохладу кончились, освобождайте места. Если кто-нибудь не понимает намека или делает вид, что не понял, его спокойно берут под руки и провожают до дверей. У кого бумажники потолще, тем неплохо и здесь. Жирный рыжий турок со своей семьей с самого утра занимает один из столиков и, сидя в мягком кресле, дремлет. Официант попеременно (по мере того, как они нагреваются) включает то один, то другой вентилятор и направляет струю воздуха на богатых клиентов. К вечерней молитве половина каменной суфы была занята нашими. Сегодня надежды на самолет нет. Вечером перед аэродромом возник рынок ковров. Торговцы расстелили на асфальте турецкие, персидские и иракские ковры и, хотя покупателей не видно, громко нараспев расхваливали свой товар. Вскоре улицы наполнились потоком сверкающих автомобилей. Богатые господа, закончив деловой день, возвращались в свои виллы. Хотя возраст и внешность этих людей разные, вид у всех одинаково суров, даже несколько печален, будто в их краю произошла какая-то катастрофа или объявлено военное положение. В шикарных автомобилях восседают американцы. Они служат в морском и воздушном портах Джидды, на заводе кока-колы и на других предприятиях. Они имеют право жить только на территории компании "Арамко", в столице страны и в Джидде. Но эти ограничения, общие для всех немусульман, вряд ли огорчают их, ибо они хорошо знают, что их доллары проникли аж в самое сердце благословенной Мекки и лучезарной Медины. Ночью часть моих спутников расположилась на каменной суфе, остальные улеглись где попало. К стене одного из магазинов прислонен туго закрученный проволокой тюк. Я отвалил его и сел. Никто не сделал мне замечания, и я растянулся на тюке. Но лежать на его выпуклом боку оказалось не очень удобно. Проволочные и веревочные узлы впивались в тело. Если пролежать в одном положении более получаса, начинает нестерпимо болеть хребет. Ко всему этому беспрестанный хрип радиодинамиков, который теперь казался в два раза громче, чем днем, рев прилетающих и улетающих самолетов не давал сомкнуть глаз. -- Терпение! -- повторял я про себя слова чиновника аэропорта.-- Иншалла, всему этому придет конец. Утром администрация аэропорта не сообщила нашему представителю ничего нового. -- Терпение, терпение! Иншалла, будет! С каждой минутой становилось жарче, и даже на свежем воздухе усиливалось зловоние. Раскрыв над го-ловой зонт, я пошел вон с шумного двора. И здесь будто не часы состояли из минут, а минуты состояли из часов. День тянулся, словно нескончаемый зимний вечер. -- Дохтур, идите, вас зовет Кори-ака,-- принес известие Алланазар. -- Что случилось? Все здоровы? -- Из лучезарной Медины приехал ишан к вам. Выходит, что позавчера мы преждевременно сказали "прощай" брату навеки ишану Ахмаду Султану. Ишан стоял возле суфы, беседуя с паломниками. Увидев меня, он холодно поздоровался. Кори-ака сообщил, что у ишана неожиданно захворала третья жена и он приехал в святую Джидду за знакомым врачом. Допустим, что я поверю этой легенде, сказал я себе. Ишан столько лет довольствовался услугами врача из своего города, а тут вдруг проделал пятьсот километров ради совета здешнего врача?! Что-то здесь не так. Что же ему нужно? -- Случайно я встретил двух земляков из вашего квартала,-- начал разговор ишан Ахмад Султан.-- Они хотят видеть вас и ждут на улице. Под тентом одного из ларьков стояли два пожилых мужчины, одетых, как зажиточные арабы. После обоюдных приветствий, ишан представил нас друг другу. -- Это хаджи Саадула, а это хаджи Шукрулло, сыновья муллы Мухсина-парфюмера, -- сказал ишан, показывая на братьев и, многозначительно глянув в мою сторону, прибавил: -- Они из квартала Яланбек города Самарканда. Братья откровенно изучающе рассматривали меня. -- Мы, оказывается, из одного квартала,-- произнес один из них. -- Да, я родился в Яланбеке, но покинул квартал, когда мне было шестнадцать лет. -- Знали нашего отца? -- Нет, но слыхал. Он умер, когда я был совсем маленьким. -- А сколько вам лет? -- Тридцать пять. -- Да, вы тогда действительно были маленьким. Я совершенно отчетливо понял, что хотя беседа и протекала на улице возле бакалейной лавчонки, но явилась настоящим допросом. Нужно было оставить свое упрямство и беспечность и доказать этим людям, что я есть я, и никто другой. Ведь речь шла о достоинстве гражданина моей страны, на честь которого очень бы хотел наляпать грязное пятно ишан. -- Вы знаете наш дом? -- спросил старший из братьев. -- Конечно. Он находится на границе с кварталом Зари Занджир,-- сказал я и прибавил:--Я учился в одном классе с вашей сестрой Кубаро. Я не забыл имя этой девушки потому, что во всей школе у нее был самый красивый каллиграфический почерк и учителя часто забирали ее тетради на выставки в районный Дом пионеров и в отдел народного образования. Лица братьев прояснились. Особенно у старшего, который, мельком бросив укоризненный взгляд на ишана Ахмад Султана, в знак подтверждения моих слов, беспрерывно тряс седой бородой. Братья задали мне еще несколько вопросов о нынешней жизни, о занятиях и здоровье старых знакомых. Допросы, как правило, относились к бывшим богатеям квартала, которые в свое время держали большие кожевенные, ткацкие, кондитерские и прочие мастерские и лавки. Впоследствии за неподчинение новым порядкам они были выселены и спустя несколько лет, вернувшись в родные края, стали жить плодами своих трудов. Я рассказал хаджи Саадуле и хаджи Шукрулло все, что знал об этих людях. К концу этого неофициального допроса, настроение обоих братьев переменилось. Пожелав мне доброго пути, они выразили сожаление, что я не располагаю временем побывать у них в гостях. В их тоне мне послышалось извинение. Ишан Ахмад Султан, вернувшись во двор аэропорта, еще раз обнялся со всеми на прощание и затем, подойдя ко мне, взял мои руки в свои и сказал: -- Ну вот, дорогой, теперь вы вернетесь на родину, Передайте привет всем землякам, которые меня еще помнят. Я кивнул. -- Не обессудьте за мои рассказы,-- повторил он уже однажды высказанную в Медине просьбу.-- Чтобы гости не скучали, я хотел занять их своими приключениями. -- Вы очень гостеприимны. На мгновение что-то блеснуло в глазах ишана, щека у него дернулась, но, изобразив на лице детскую радость, он сказал: -- Какое уж там гостеприимство, к сожалению, я был сильно занят... -- Что вы, что вы! -- запротестовал я.-- Вы оказали нам верх гостеприимства. Ишан отпустил мою руку и, обратившись к остальным, еще раз пожелал доброго пути и прочитал молитву. Через полчаса объявили посадку в самолет. Лисье коварство ишана обидело меня. Что плохого я ему сделал? Ему и его Аравии? Неужели мой грех в том, что я не брею головы? Или ему не понравилось, что я не стал, подобно другим, славословить святость мечетей Мекки и Медины? Но ведь, если подумать, должен же врач чем-то отличаться от почтенных кори?! Если бы я не сопровождал их, разве сидел бы сейчас так спокойно, мирно подремывая, мулла Нариман и восьмидесятивось-милетний кори Мушарраф, который, заболев животом в святой долине Мина, чуть не оставил там свои старые кости... МОЯ СЕДИНА И снова нас встречали работники нашего посольства. Они отвезли нас и разместили на пароходе-отеле, который по-прежнему стоял, прижавшись к берегу Нила. Я занял свою прежнюю каюту вместе с Исрафилом. За три недели я впервые побрился в нормальных условиях, перед настоящим большим зеркалом, над сносным умывальником. Посмотрев в зеркало, я не узнал себя. Цвет лица у меня был такой, будто я только что перенес длительную болезнь. Волосы на висках поседели. Исрафил подошел и остановился сбоку. Он был в чистой одежде и повязал голову белой чалмой, купленной в Аравии. -- Я это заметил уже давно,--сказал он, кивая на мою шевелюру. -- Но что толку было говорить тебе? Не тужи, брат,-- ласково прибавил Исрафил.-- Однажды во время войны я также вдруг поседел. А спустя несколько лет седина исчезла. -- А разве ты участвовал в войне? -- Да,-- сказал он и, словно устыдившись чего-то, наклонил голову и тихо произнес: -- От начала до конца. от Курска до Вены. Награжден орденом и четырьмя медалями... Ну, мне пора,-- сказал он и вышел. Я проводил его на улицу. Вместе с Кори-ака, Тимуржаном, четырьмя старыми кори и Тешабоем он уселся в микроавтобус посольства и уехал на прием к главному кадию Республики Судан. ...Вечером, поднявшись на верхнюю палубу, я вновь принялся разглядывать огни, мерцающие вдоль берегов Нила, и отражения, колеблющиеся в воде. Завтра вылетаем в Каир и пять дней проведем там. Мечта увидеть Каир, великие пирамиды фараонов древнего Египта живет у меня в сердце со школьных лет. Но как было бы хорошо, если бы мы осмотрели их за два дня и скорей вернулись на родину! Алланазар-кори тоже поднялся на верхнюю палубу. -- Дохтур-джан, можно присесть рядом с вами? -- Пожалуйста, кори, места много, всем хватит,-- ответил я. С тех пор как колеса самолета оторвались от земли Саудовской Аравии, я вижу со стороны своих спутников самое предупредительное отношение, как это было в Москве, в гостинице у выставки. Теперь они снова с готов-ностью отвечают на мои вопросы, то и дело повторяя "спасибо, дохтур-джан", "не беспокойтесь, дохтур-джан". Чемоданчик с медикаментами, который стал совсем легоньким, молодые кори несут, не ожидая, чтобы кто-нибудь из старших велел им это сделать. Перемена отношения до того явная, что меня иногда разбирает смех. Когда мы приземлились на аэродроме Хартума, я увидел в группе встречавших нас сотрудников посольства стоявшего в сторонке человека, который с добродушным любопытством наблюдал новоявленных хаджи. В своих чалмах и халатах на фоне современного лайнера они выглядели презабавно. В одной руке человек держал черный квадратный микрофончик, а через плечо у него висели звукозаписывающий и фотографический аппараты. Я догадался, что это корреспондент одной из центральных газет. Я подошел к нему, поздоровался и попросил рассказать о новостях с родины. -- Вы давно путешествуете? -- в свою очередь спросил он вместо ответа. -- Три недели и один день. -- Ну, если так, то расскажу,-- согласился он. Поблагодарив его за рассказ, я присоединился к своей группе. Махсум-Жевака со вздохом произнес: -- Счастливчик вы, дохтур-джан, хорошо знаете русский язык. Вот и сейчас поговорили с этим человеком, узнали, как дома дела. У меня в ушах будто звенел его окрик: "По-урусски не разговаривать! Не знаешь, что это язык неверных?!" За время поездки я научился держать себя в руках и не давать разгораться пламени гнева. И сейчас это выручило меня. -- У кавказцев,-- сказал я, -- есть поговорка, мулла-ака. Она гласит, что если жизнь даст человеку крылья, пусть даст орлиные крылья; если судьба уготовит смерть, пусть это будет смерть героя; если подарит друга, пусть будет верный друг; а если встретится враг, пусть будет честный враг. Как вам нравится эта поговорка? -- Неплохая. -- Если неплохая, то завяжите узелок на память, может, пригодится. Замечу между прочим, что и эту поговорку я прочел на русском языке, а то ведь где я, а где Кавказ... Лицо у Махсума-Жеваки потемнело, и он зашагал к автомобилю, в который уже садился Кори-ака. После ужина мы все расположились под навесом "Гранд-отеля". Кори-ака, коснувшись в разговоре совершенного нами хаджжа, заметил наставительным тоном, что если мы обидели когда-нибудь друг друга, то должны простить обиду, а не держать ее в сердце. Затем Кори-ака сказал, что наш доктор, домулло Курбан, очень хорошо ухаживал за всеми, и выразил мне благодарность. Один из братьев, поддержав слова руководителя, прибавил, что по возвращении на родину надо рассказать о хорошей службе доктора и сообщить также по месту его работы, чтобы Министерство здравоохранения со своей стороны тоже поблагодарило его. И без благодарностей и грамот ваш покорный слуга никогда не забудет свое великое паломничество. Ни один человек в мире не в силах забыть те дни, когда у него седеют волосы. Мои спутники вернутся на родину с высоким титулом хаджи, с возросшим авторитетом и станут проповедывать Коран и рассказывать предания о жизни пророка с удвоенным энтузиазмом. А мой дядя, его друзья, их братья и сестры, верующие пациенты нашей поликлиники будут слушать теперь их беседы с удвоенным вниманием и благоговением. Но и ваш покорный слуга не останется, как прежде, в стороне. Где бы я ни был, по любому поводу и при любом случае я буду рассказывать о тех людях, шейхах, ишанах, сеидах, тех картинах и эпизодах, которые мне привелось увидеть. У моего Искандара есть друг писатель. Я непременно расскажу ему всю эту историю. Пусть напишет. Пусть все узнают, что такое хаджж и кто такой хаджи, что такое великий хаджж и кто такой великий хаджи. 1 + 17 Стюардессы были те же, с которыми мы 27 апреля летели в Хартум. -- Ну, доктор, едем вместе домой? -- спросила, проверяя мой билет, жизнерадостная девушка. -- К сожалению, всего полпути. -- Ну, ничего. В другой раз до самого дома довезем. -- Да, умоляю не забыть меня на чужбине. Девушка мило улыбнулась. Мы с Исрафилом сели рядом. -- Опять будешь спать всю дорогу,-- сказал я. -- Нет, давай разговаривать... Тауфику, мне кажется, было очень грустно... Когда мы поднимались в самолет, он с такой тоской смотрел на нас... Понятно, молод еще... Из всех работников посольства и консульства он, по-моему, самый молодой... -- Дело не в возрасте. -- А в чем? -- Не знаю. -- Не знаешь, тогда сиди и слушай, что говорят старшие. -- Что же они говорят? -- Знаешь, что бы я сделал, будь я Председателем Президиума? -- Какого Президиума? -- Президиума Верховного Совета СССР, конечно! -- Ого! А как, интересно знать, ты бы им стал? -- Очень просто. Вызывает меня, к примеру, раис и говорит: "Вот что, Исрафил, на неделю я назначаю тебя на свое место". Я расхохотался. -- Чего смеешься? Сам просил разговаривать с тобой... Исрафил обиженно отвернулся и, откинув спинку кресла, закрыл глаза. Лишь после долгих моих извинений и упрашиваний лицо его вновь прояснилось. -- Сел бы я в кресло председателя и приказал моим секретарям,-- Исрафил принял строгий, по его мнению, подобающий председателю вид: "Ну-ка, быстренько подайте мне список работников посольств и консульств". В одну секунду мне бы все принесли. "А теперь составьте-ка список всех шоферов, врачей, переводчиков и прочих служащих посольств", -- сказал бы я. В миг бы все выполнили, и я всем подряд присвоил бы звание Героя Социалистического Труда. -- Но почему всем, дорогой? -- Гм... Да, пожалуй, это я переборщил. Не всем, конечно, а только тем, кто служит в таких местах, где мы с тобой побывали. В таких странах, где человек человеку ничего не сделает без бакшиша, без риала, динара или доллара. Некоторое время мы сидели молча. Вдруг Исрафил спросил: -- Ты знаком с работой библиотек? -- Насколько может быть знаком рядовой читатель. -- Как думаешь, найдется ли мне там работа? -- Ну и чудак же ты, Исрафил! Сразу с кресла Председателя Президиума опустился до подвалов книгохранилищ. -- Я серьезно спрашиваю, Курбан! -- Какую библиотеку ты имеешь в виду? -- Ну, к примеру, самую большую библиотеку Ленинграда. -- Вот как! Что ж, я думаю, там тебе найдется работа. В крупных библиотеках хранятся арабские книги и рукописи, которые необходимо переписывать или переводить... -- Сын мой Шарифджан как-то писал, что, если я перееду к нему, он устроит меня на работу в библиотеку... Исрафил задумался, его лицо изредка освещалось улыбкой. Иногда, словно стыдясь своих мыслей, он хмыкал, сгонял радость с лица и, принимая сосредоточенный вид, озирался вокруг. Прибыли в Каир. Нас провели в уже знакомый большой зал ожидания. Но очень скоро выяснилось, что нам не повезло: в Каире объявлен карантин. Все, кто едет в Каир, должны пять дней провести в санитарных палатках, разбитых в пустыне, и пройти медицинское освидетельствование. Окружив меня, мои подопечные расспрашивали о карантине. Пришлось прочесть им коротенькую лекцию. Кори-ака и переводчик ушли, чтобы связаться по телефону с нашим посольством и просить содействия и совета. Но все было бесполезно. Если бы карантин знал исключения для кого-либо, он не был бы карантином. Наша группа собралась на совещание. Большинство хотело остаться. "Не заметишь, как пролетят эти пять дней", -- твердили старые кори. Спросили мнение Исрафила. -- В нашем распоряжении всего одна неделя,-- сказал вице-глава.-- Если мы проведем в карантине пять дней, что останется? Кроме того, ежедневно за питание, медицинское обслуживание и ночлег в санитарном городке берут по четыре доллара с человека. Не знаю, что сказать...-- оборвал свою речь Исрафил, пожав плечами. -- А что скажет наш доктор? -- обратился ко мне Кори-ака. Вообще-то доктор хотел посмотреть древний город Каир, прославленный Порт-Саид, познакомиться с людьми этой страны, первой на африканском континенте сбросившей колониальное иго, но честно говоря, я больше не мог вынести пребывания на чужбине. Невмоготу мне было. -- Будь я один -- поехал бы домой,-- ответил я. -- А сейчас, когда вы не один, что скажете? -- А сейчас скажу, что я всего только член группы, а вы ее руководитель. Мы, восемнадцать паломников, расположились в самом большом салоне ИЛ-18. Летим в Москву. Самолет набрал высоту десять тысяч метров. После завтрака, убирая посуду, ко мне наклонилась одна из стюардесс: -- Если вас не затруднит, зайдите к нам в буфет. В буфете знакомая девушка, стоя с микрофоном в руке, сообщала пассажирам, что мы летим над Черным морем и что температура за бортом двадцать пять градусов ниже нуля. Затем она повесила микрофон и поставила передо мной поднос с рюмкой коньяку, бутылкой лимонада и апельсином на маленькой тарелке. -- Мы оставили вам здесь вашу порцию,-- застенчиво произнесла она. -- Очень тронут вашей заботой, но теперь мне нет надобности пить. Большое спасибо, милая девушка. Еще в Хартуме я почувствовал, что девушки с симпатией поглядывают на вашего покорного слугу. Я решил, будь что будет, воспользоваться их добротой. -- Позвольте спросить у вас одну вещь? -- Пожалуйста, -- отозвалась старшая стюардесса. -- Можно ли прямо отсюда, из самолета, сообщить в Москву о приезде? -- Вообще-то это не в правилах, но в порядке исключения... Если, конечно, у того, кого вы хотите известить, имеется телефон. Кому вы хотите сообщить? -- Товарищу. -- Валя,-- обратилась веселая девушка к своей подруге,-- попроси Алауддина прийти сюда, как только у него кончится сеанс. Не прошло и минуты, как Валя вернулась с бортрадистом, высоким, кареглазым, русоголовым парнем. По-военному отдав честь девушке, он отрапортовал ей: -- Раб Алауддин вместе со своим войском джинов и дивов явился в ваше распоряжение. По первому вашему слову здесь, в любых слоях атмосферы, мигом будет воздвигнут великолепнейший дворец, а если соизволите повелеть, все цветы Москвы будут собраны и привезены в Шереметьево к тому моменту, когда ваши ножки коснутся родной земли! Тем же шутливым тоном бортрадист перечислил еще ряд чудес, которые готов сотворить волшебник Алауддин, и в конце тирады привел две строчки стихов. Они звучали приблизительно так: Я слушаюсь своего сердца, А оно подчиняется только тебе. -- Боречка, оставь свои шутки. Вот, познакомься, это тот самый доктор, о котором я тебе говорила сегодня утром в Хартуме. Он сейчас даст тебе номер телефона, и пусть кто-нибудь из твоих знакомых позвонит из аэропорта, хорошо? -- -Миллион раз хорошо, ласточка моя, сто миллионов раз хорошо! -- Ладно, ладно, и одного раза достаточно. -- Товарищ доктор,-- с той же шутливой торжественностью обратился ко мне бортрадист. -- Считайте свою просьбу выполненной. Но и у меня к вам большая просьба. Объясните этой красавице, что сердце не бывает из камня... -- Ладно, ладно тебе, довольно, иди, -- девушка ласково принялась подталкивать этого удивительного парня к выходу. В душе я был благодарен судьбе за то, что, еще не успев достичь родной земли, уже дышал ее воздухом. Я вновь вижу, как люди бескорыстно помогают друг другу, не требуя взяток, бакшиша, риалов. Вновь и вижу, как люди весело беседуют, улыбаются, шутят, смеются. -- Опять ты втихомолку выпил,-- покачал головой Исрафил. -- Я же тебе говорил, что я не любитель спиртного. -- А почему у тебя на лице такое довольство? -- Искандару сейчас сообщат по радио, что я лечу. -- Смотри, какой молодец! Ну, садись, вынимай свой блокнот. Давай составим телеграмму моему сыну. Под диктовку Исрафила я написал: Ленинград, названье улицы и номер дома, имя и фамилию его сына, а затем уставился на приятеля. Казалось, он искал слова и не находил. -- Пиши,-- наконец произнес Исрафил и вновь замолчал. -- Говори же, что писать! -- Сынок, приезжай ко мне,--продиктовал Исрафил. голос его дрогнул, глаза увлажнились. Вынув платок, он принялся сморкаться. Я понял, что ждать, пока он вновь примется за диктовку, бесполезно, и дописал: "Твой отец вернулся с того света". -- Что ты там насочинил? Я прочитал вслух. -- "С того света..." Гм... Почему ты так написал?.. Э, да ладно, пусть будет по-твоему. Подошел мулла Урок-ака, взял у меня две сигареты скрылся из-под надзора Кори-ака в хвост самолета. -- Что ты сделаешь первым долгом, когда мы приедем в Москву, Курбан? -- Пойду в баню. -- Гм... Я громко запел: Разожги, о виночерпий,-- в чашах винное сиянье! Объяви, о сладкопевец,-- мир -- не наше ль достоянье?! Мы увидели в фиале отражение любимой, Вы ж подобное блаженство испытать не в состоянье!.. Прервав пение, я оглянулся вокруг, но никто не сказал мне ни слова. Никто не запрещал мне петь! Напротив, Исрафил, по своему обыкновению дружески обняв меня за плечи, широко улыбнулся. Стюардесса объявила по радио, что мы летим над территорией Украинской Советской Социалистической республики. В Москве только что прошел кратковременный дождь, но сейчас погода проясняется. Температура в Москве шестнадцать градусов. Я посмотрел вниз. Земля закрыта белым, словно хирман хлопка, морем облаков. Но теперь я уже видел свою землю, даже через толстый облачный слой. Говорят, что всякий, кто совершит хаджж и проведет ночь у горы Арафат, станет арифом {знающий (араб.)},то есть познает самую сущность бога. Хотя в глазах вашего покорного слуги эта сущность была по-прежнему весьма туманной, но зато я обрел способность видеть лик родной земли не только сквозь облака, но и за много-много тысяч верст. А это значит, что мой хаджж принят. Послесловие О книге "Путешествие на тот свет или повесть о великом хаджже" и трагической судьбе автора Мы очень мало знаем об исламе - истории, идеологии, предписаниях и повседневных нормах поведения, которым обязаны следовать его приверженцы. Не догадываемся, как положено относиться правоверному мусульманину к людям другой веры и к атеистам. Раньше не задумывались над этим - ни к чему было. Многочисленные книги, брошюры и статьи в газетах, издаваемые мусульманскими религиозными обществами - поверхностные, елейные, с изначальной установкой все принимать на веру, - мало что дают мыслящему человеку, желающему дойти до сути. В этом отношении очень полезна книга таджикского писателя Фазлиддине Мухаммадиеве, "Путешествие на тот свет или повесть о великом хаджже" - своего рода ироничный путеводитель по мусульманской религии. Она была издана в 1971 году в Душанбе издательством "Ирфон" на таджикском и русском языках с остроумными рисунками художника С.Вишнепольсого. Русская версия напечатана тиражом 100 тыс. экземпляров. В руках у автора - богатый фактический материал. Он описывает происхождение ислама, догматы веры и суеверия, религиозные церемонии, поведение служителей культа, и даже смеет затронуть "величайшего и последнего пророка" и его окружение. Фазлиддин Мухаммадиев, 1928 г. рождения, в те годы - известный в Таджикистане литератор, редактор сатирического журнала "Хоропуштак" ("Ёжик"), автор сборников очерков и рассказов, а также - повестей, напечатаных по-русски в столичных журналах. Совершив так называемый хаджж - путешествие на родину пророка в Мекку и Медину с группой мусульманских паломников под видом врача, он имел возможность наблюдать исламский мир изнутри, и описал увиденное. Изложение ведется от имени автора, что придает ему бльшую убедительность. Р