чности собственных сил, что неизбежно ведет за собой небрежность. Но и в том и в другом случае опыт не оправдает ожиданий, а это всегда вызывает смятение и упадок духа. Ну а если задача слишком легка, это приведет к значительной задержке в продвижении вперед. Второй совет требует, развивая какую-то способность с целью приобрести в ней навык, обращать прежде всего внимание на два момента, а именно: когда душа лучше всего расположена к предполагаемому делу и когда -- хуже всего. Первый необходим для того, чтобы возможно дальше продвинуться по избранному пути, второй -- для того, чтобы, собрав все силы души, уничтожить преграды и препятствия, встречающиеся на нем, и в результате легко и спокойно будет найден средний путь. Третий совет, о котором мимоходом упоминает Аристотель, -- это "всеми силами (исключая, однако, недостойные приемы) стремиться в сторону, противоположную той, к которой нас сильнее всего влечет природа" ^, подобно тому как мы гребем против течения или сгибаем в противоположную сторону кривую палку, чтобы ее выпрямить. Четвертый совет вытекает из одной удивительно верной аксиомы: "Мы с большим удовольствием и успехом стремимся к тому, что вовсе не является нашей основной задачей и нашим главным занятием, поскольку наша душа от природы чуть ли не с ненавистью воспринимает жестокую власть необходимости и насилия". Есть и много других полезных наставлений, которые могли бы помочь управлять привычкой. Ведь привычка, если ее развивать разумно и умело, действительно становится (как обычно говорят) "второй натурой"; если же управлять ею неумело и полагаться лишь на случай, то она превратится в какую-то обезьяну природы, неспособную что-либо правильно воспроизвести и изображающую все только в уродливом и искаженном виде. Точно так же если бы мы захотели сказать несколько слов о значении книг и учения и влиянии их на нравы, то разве мало существует плодотворных советов и наставлений, относящихся к этой теме? Разве один из отцов церкви с величайшим негодованием не называл поэзию "вином демонов" ^, поскольку она действительно порождает множество искушений, страстей и ложных представлений? Разве Аристотель не высказал очень мудрую и достойную самого серьезного отношения мысль о том, что "юноши не способны еще усвоить моральную философию" ^, ибо в них еще не охладел ныл юных волнений и страсти но успокоились под влиянием времени и жизненного опыта? И если говорить правду, то разве не потому великолепнейшие книги и проповеди древних писателей, которые весьма убедительно призывают людей к добродетели, показывая воочию все ее величие и осмеивая ходячие мнения, старающиеся, подобно пара-ситам в комедии, унизить ее, оказываются столь малоэффективными и так мало помогают утверждению нравственности и исправлению нравов, что их обычно читают отнюдь не умудренные годами люди, а лишь дети и незрелые юноши? Разве не верно то, что молодые люди еще значительно менее, чем к этике, подготовлены к изучению политики, если они вполне не проникнутся религией и учением о нравственности и об обязанностях, потому что в противном случае они могут под влиянием искаженных и неправильных представлений прийти к убеждению, что вообще не существует подлинных и надежных моральных критериев, но все измеряется лишь степенью полезности и удачи? Как говорит поэт: ...зовется доблестью разбой удачный... ^ -- и в другом месте: Этот несет в наказание крест, а другой -- диадему *". Впрочем, поэты предпочитают здесь форму сатиры, с негодованием обрушиваясь на эти пороки. Но некоторые книги о политике вполне серьезно и положительно излагают эту тему. Так, Макиавелли пишет, что "если бы Цезарь оказался побежденным, то он стал бы еще более одиозной фигурой, чем Катилина" ^, как будто, кроме одной удачи, не существует никакого различия между какой-то кровавой и сладострастной фурией и человеком возвышенной души, самым удивительным среди людей (если бы у него только не было такого честолюбия). Мы видим на этом примере, как необходимо людям всеми силами стараться познать науку благочестия и нравственности, прежде чем они приступят к политике, тем более что люди, воспитанные во дворцах и с детских лет готовящиеся к государственной деятельности, почти никогда не приобретают подлинной и глубокой нравственной порядочности; и насколько было бы хуже, если бы к этому присоединились еще и книжные наставления! Более того, разве не следует также относиться с осторожностью и к самим моральным поучениям и образцам, по крайней мере к некоторым из них, ибо они иной раз способны сделать человека упрямым, заносчивым и замкнутым? Ведь говорит же Цицерон о Катоне: "Знайте, что все те поистине божественные и выдающиеся достоинства, которые вы видите в нем, -- это то, что принадлежит ему от природы, те же недостатки, которые мы порой в нем находим, не созданы природой, а воспитаны учителями" ^. Существует и множество других аксиом, касающихся того действия, которое производят на человеческую душу учение и книги. И поистине справедливы слова поэта: "Учение переходит в нравы" ^, что в равной мере приходится сказать и о других факторах, таких, как общение с людьми, репутация, законы и т. п., которые мы перечислили выше. Впрочем, существует определенный метод воспитания души, который, как мне кажется, более тщательно разработан, чем остальные. Этот метод опирается на такое основание: "Душа каждого человека в определенные моменты находится в состоянии большего совершенства, в другие же моменты -- в состоянии меньшего". Поэтому основная цель и задача этого метода состоит в том, чтобы поддерживать наиболее благоприятные моменты, а неблагоприятные, если можно так выразиться, совершенно вычеркивать из календаря. Есть два способа закрепить благоприятные моменты душевного состояния: обеты или по крайней мере очень твердые решения души, с одной стороны, и, с другой -- наблюдение и упражнения, которые, впрочем, имеют значение не столько сами по себе, сколько потому, что они постоянно удерживают душу в повиновении и готовности к исполнению долга. Отрицательные моменты могут быть уничтожены также двумя способами: тем или иным искуплением и исправлением прошлого либо избранием нового жизненного пути и началом жизни как бы заново. Но эта часть, как мне кажется, уже относится к религии; и это неудивительно, так как истинная и настоящая моральная философия, как уже было сказано, является всего лишь служанкой теологии. Таким образом, мы завершим рассмотрение этой части учения о воспитании души указанием на то средство, которое, будучи самым экономным и общим из всех, в то же время оказывается и наиболее ценным и эффективным для формирования в душе способности восприятия добродетели и развития в ней состояния, очень близкого к состоянию совершенства. Это средство состоит в том, что мы избираем и ставим перед собой правильные и согласующиеся с добродетелью цели нашей жизни и наших действий, причем эти цели должны быть все же хоть в какой-то мере достижимыми для нас, Ведь если предположить две вещи, а именно, что цели наших действий хороши и высоконравственны, а решимость души достичь их и претворить в жизнь прочна и неизменна, то из этого следует, что душа сразу же принимает и формирует в себе одновременно все добродетели. Именно в этом проявляется деятельность самой природы, тогда как остальные действия, о которых мы уже говорили, кажутся нам лишь делом рук человека. Ведь когда скульптор лепит или вырубает из камня какую-то статую, он создает каждый раз только ту ее часть, которой в данный момент он занят, а не все остальные (например, пока он создает лицо, остальная часть тела остается необработанным, бесформенным камнем, до тех пор пока рука скульптора не коснется и ее); напротив, природа, создавая цветок или живое существо, порождает и формирует одновременно зачатки всех частей организма. Подобным же образом когда мы имеем дело с благоприобретенными добродетелями, существующими как результат какого-то навыка или тренировки, то, стремясь, например, развить в себе воздержанность, мы ослабляем усилия в развитии храбрости и остальных добродетелей; когда же мы целиком посвящаем себя достижению справедливых и высоконравственных целей, то, какой бы добродетели ни потребовали от нашей души эти цели, всегда можно заметить, что мы уже обладаем определенной склонностью, предрасположением и известными способностями к приобретению и проявлению этой добродетели. И это, пожалуй, именно то состояние души, которое так великолепно описывает Аристотель, рассматривая его не как добродетель, а как некое проявление божественной природы. Вот его собственные слова: "Дикости естественно противопоставить ту героическую или божественную добродетель, которая стоит выше человеческой", и несколько ниже: "Ибо для зверя не существует ни порока, ни добродетели, точно так же как и для бога. Но если последнее состояние есть нечто высшее, чем добродетель, первое представляет собой лишь нечто отличное от порока" ^. Правда, Плиний Младший со свойственной языческому панегиристу неумеренностью изображает добродетель Траяна не как подражание, а как образец божественной добродетели, говоря, что "людям нужно просить богов только о том, чтобы они были бы для смертных такими же добрыми и благосклонными владыками, как Траян"^. Однако в этих словах слышится нечестивая, безбожная и высокомерная заносчивость язычников, которые придавали большее значение каким-то теням, чем самой сущности. Неистинная религия и святая христианская вера стремятся к самому существу вещей, внушая душам христианскую любовь, которую в высшей степени правильно называют "узами совершенства" (vinculum perfectionis) ^, так как она соединяет и связывает воедино все добродетели. Удивительно изящно сказано у Менандра о чувственной любви, которая является лишь искаженным подражанием любви божественной: "Любовь для человеческой жизни -- лучший учитель, чем неуклюжий софист" ^. Он говорит этими словами, что любовь лучше воспитывает достойные нравы, чем учитель и софист, которого он называет "невежественным". Действительно, всеми своими многотрудными правилами и наставлениями он не смог бы так умело и свободно, как это делает любовь, научить человека и ценить самого себя, и прекрасно вести себя в любом положении. Так, вне всякого сомнения, если чья-то душа пылает жаром истинной христианской любви, ей удается достичь большего совершенства, чем с помощью всех средств этической науки, которая в данном случае по сравнению с христианской любовью, конечно же, оказывается в положении этого софиста. Более того, подобно тому как прочие аффекты, по верному наблюдению Ксенофонта, хотя и возвышают душу, однако в то же время вносят в нее своими порывами и излишествами волнение и дисгармонию, и только одна любовь одновременно возвышает ее и успокаивает ^, так и все остальные человеческие дарования, вызывающие наше восхищение, хотя и возвышают и возвеличивают нашу природу, тем не менее не свободны от излишеств, и только одна христианская любовь никогда не может быть чрезмерной. Ангелы, желая обладать могуществом, равным божественному, совершили грех и пали. "Вознесусь и буду подобен всевышнему" ^. Человек, посягнувший на знание, равное божественной мудрости, совершил грех и пал. "И вы, как боги, познаете добро и зло" ™. Но ни ангел, ни человек никогда не совершали и не совершат греха, стремясь уподобиться Богу в благости и любви. Наоборот, нас даже призывают к такому именно подражанию: "Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящих вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас. Да будете сынами отца вашего небесного. ибо он повелевает солнцу своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных" "^. Да и по отношению к самому первоисточнику божественной природы языческая религия употребляет слова "благий, великий" (optimus, maximus), Священное же писание заявляет: "Милосердие его превыше всех деяний его" ". Итак, мы закончили рассмотрение той части этики, которая посвящена Георгикам души. Если кто-нибудь при взгляде на перечисленные нами части этого учения решит, что вся наша работа состоит только в том, что мы свели в цельную науку или учение то, что было пропущено другими писателями как общеизвестное, банальное и само по себе достаточно очевидное и ясное, пусть думает, как хочет. Но пусть он все же помнит то, о чем мы предупредили с самого начала: мы видим цель свою не в приукрашивании вещей, а в выявлении в них полезного и истинного. Пусть также он припомнит и созданный древними аллегорический образ двойных ворот сновидения: Снов суть двоякие двери: одни, говорят, роговые -- Оными легкий дается исход для теней правдивых; Блещут другие, из белой сделаны кости слоновой, Лживые к небу чрез них посылаются Майами грезы ". Конечно, поистине великолепны ворота из слоновой кости, однако правдивые сновидения выходят через роговые ворота. В качестве дополнения к этике можно было бы привести то соображение, что существует определенное соотношение и известное сходство между благом души и благом тела. Ведь подобно тому как мы сказали, что телесное благо складывается из здоровья, красоты, силы и наслаждения, так и душевное благо, рассматриваемое с точки зрения этики, по-видимому, стремится к тому же, т. е. оно хочет сделать душу здоровой и недоступной волнениям, прекрасной и украшенной истинной нравственностью, мужественной и способной встретить и вынести все испытания жизни, наконец, не тупой и глупой, а способной испытывать живое чувство наслаждения и благородной радости. Однако все эти качества и тела, и души очень редко встречаются вместе. Ведь часто можно увидеть немало людей, отличающихся могучим умом и силой духа, которых тем не менее обуревают страсти и характер которых едва ли отличается хоть каким-то изяществом и обаянием. Можно встретить и других, которые в изобилии наделены и изяществом, и обаянием, но которым не хватает ни душевной честности, для того чтобы они захотели, ни душевных сил, для того чтобы они смогли поступать согласно принципам нравственности, Третьи обладают душой честной и свободной от всех пороков и слабостей, однако не могут ни снискать славы себе самим, ни быть полезными государству. Есть и такие, которые, может быть, даже обладают всеми тремя перечисленными выше достоинствами, но в силу какой-то стоической суровости и бесчувственности, будучи способными на добродетельные поступки, сами не умеют наслаждаться и радоваться. Так что если и случается, что иной раз два или три из этих четырех качеств соединятся в одном человеке, то уж совсем редко, как мы уже сказали, могут соединиться все четыре. Итак, мы полностью рассмотрели эту основную часть философии человека, которая рассматривает человека как состоящего из тела и души, но взятого отдельно, вне его связей с обществом.  * КНИГА ВОСЬМАЯ *  Глава I Разделение гражданских наук на учение о взаимном обхождении, учение о деловых отношениях и учение о правлении, или о государстве Существует, великий государь, старинный рассказ о том, как однажды собралось множество философов в присутствии посла чужеземного царя и каждый всеми силами старался показать свою ученость и мудрость, чтобы послу было что рассказать царю об удивительной мудрости греков. Но один из них молчал и ничего не говорил, так что посол, обратившись к нему, сказал: "А что, по-твоему, я должен сообщить царю?" -- И тот ответил: "Скажи своему царю, что ты встретил среди греков одного, который умеет молчать" '. Впрочем, я и сам забыл включить в наш обзор наук науку молчания, которой, однако (поскольку она в большинстве случаев еще не создана), я буду учить собственным примером. Ведь поскольку сам порядок изложения привел меня наконец к необходимости говорить ниже о науке управления, поскольку я посвящаю свой трактат такому великому государю, который является подлинным мастером в этом искусстве, с младенческих лет познавшим его секреты, и поскольку я не могу забыть, какое место я занимал подле Вашего Величества, я счел более разумным и естественным доказать знакомство с этой наукой скорее своим молчанием перед Вашим Величеством, чем изложением ее. Ведь говорит же Цицерон о том, что в молчании заключено не только искусство, но и своего рода красноречие. Так, упомянув в одном из писем к Аттику о нескольких своих беседах с каким-то человеком, он, пересказывая их содержание, пишет: "И здесь я заимствовал кое-что из твоего красноречия и замолчал" ^ А Пиндар. который так любил неожиданно поражать человеческое воображение, как волшебным жезлом, какой-нибудь удивительной мыслью, бросил как-то такую фразу: "Иногда несказанное поражает сильнее, чем сказанное" ^.Поэтому я решил хранить здесь молчание или (что ближе всего к молчанию) быть возможно более кратким. Но прежде чем перейти к искусству правления, нужно предварительно сказать довольно многое о других разделах гражданской науки. Гражданская наука имеет дело с предметом в высшей степени широким и неопределенным и потому с очень большим трудом может быть сведена к аксиомам. Однако кое-что может помочь в преодолении этой трудности. Во-первых, подобно тому как Катон Старший имел обыкновение говорить о римлянах, что "они подобны овцам, стадо которых гнать гораздо легче, чем одну овцу, поскольку, если удастся хотя бы несколько овец из стада направить по нужной дороге, остальные сами пойдут за ними" ", так и задачи этики, по крайней мере в этом отношении, оказываются несколько более сложными, чем задачи политики. Во-вторых, этика ставит своей целью пропитать и наполнить душу внутренней порядочностью, тогда как гражданская наука не требует ничего, кроме внешней порядочности, которой для общества вполне достаточно. Поэтому нередко случается так, что и при хорошем правлении времена могут быть тяжелыми; ведь и в Священном писании, когда рассказывается о добрых и благочестивых царях, не раз встречается выражение: "Но народ еще не обратил сердца своего к Господу Богу отцов своих". Таким образом, и в этом отношении задачи этики тяжелее. В-третьих, особенностью государств является то, что они, подобно громоздким машинам, приходят в движение довольно медленно и после больших усилий, но зато не так быстро и приходят в упадок. И как в Египте семь урожайных лет помогли пережить семь неурожайных, так и в государствах хорошая организация правления в предшествующие годы способствует тому, что ошибки последующих лет не сразу оказываются гибельными. Убеждения же и нравы отдельных людей обычно меняются значительно быстрее. И это в свою очередь также осложняет задачи этики и облегчает задачи политики. Гражданская наука делится на три части в соответствии с тремя важнейшими функциями общества, а именно: на учение о взаимном обхождении, учение о деловых отношениях и учение о правлении, или о государстве. Ведь существует три основных блага, которых люди ждут для себя от гражданского общества: избавление от одиночества, помощь в делах и защита от несправедливых. И эти три вида мудрости совершенно различны по своей природе и весьма часто отделены друг от друга: мудрость общения, мудрость в делах, мудрость правления. Действительно, что касается обхождения, то оно не должно быть ни аффектированным, ни тем более небрежным, так как умение вести себя свидетельствует об известном нравственном достоинстве и оказывает большую помощь в удачном осуществлении как частных, так и общественных дел. Ведь как для оратора важна манера поведения (хотя она и является в какой-то мере чисто внешним качеством) настолько, что ей отдают предпочтение даже перед другими сторонами его искусства, которые представляются более важными и существенными, точно так же и для гражданина обхождение и манера поведения (даже если речь идет о внешней стороне дела) играют если не основную, то по крайней мере, очень важную роль. Действительно, сколь важное значение имеет само лицо и его выражение! Правильно говорит поэт: И выраженьем лица слов своих не отрицай ^ Ведь иной человек сможет выражением лица ослабить впечатление от своей речи или вовсе погубить ее. Более того, если верить Цицерону, то выражением лица можно повредить не только словам, но и делам. Так, советуя брату быть как можно любезнее с жителями провинции, он говорит, что любезность состоит не столько в том, чтобы быть доступным для всех, но прежде всего в том, чтобы встречать посетителей с ласковым и приветливым выражением лица: "Нет никакого смысла держать дверь открытой, если лицо заперто наглухо" ^ Мы знаем также, что Аттик перед первой встречей Цицерона с Цезарем, уже в самый разгар гражданской войны, подробно и серьезно давал Цицерону в своем письме советы о том, как придать лицу и жестам выражение достоинства и солидности ". И если столь большое значение имеет одно только выражение лица, то насколько же важнее дружеская беседа и все, что относится к взаимному обхождению. Но конечно же, наиболее полно и концентрированно выражаются воспитанность и нравственная культура человека в том, чтобы мерить одинаковой мерой и равно ценить как собственное, так и чужое достоинство, что очень хорошо выразил Тит Ливий (хотя и в несколько иной связи), говоря о собственном характере: "Я не хочу показаться высокомерным или подобострастным, ибо первый забывает о чужой свободе, второй -- о собственной" *. С другой стороны, если мы будем уделять слишком большое внимание вежливости и внешнему изяществу поведения, то они выродятся в какую-то уродливую и фальшивую манерность. "Что может быть безобразнее, чем устраивать из жизни театральное представление?" Но если даже дело не дойдет до этих крайних и неприглядных форм, все равно на подобного рода пустяки будет потрачено слишком много времени и душа будет занята заботами об этих вещах больше, чем следует. И подобно тому как в университетах преподаватели обычно предостерегают студентов, слишком увлекающихся встречами и беседами со сверстниками: "Друзья -- похитители времени", так и это постоянное внимание и забота ума о соблюдении правил обхождения, без сомнения, крадут немало времени у более серьезных и важных размышлений. К тому же те, кто отличается особенной утонченностью своих манер и своей речи и кажется чуть ли не рожденным только для этого, обычно вполне удовлетворяются одним этим качеством и почти никогда не стремятся к достоинствам более серьезным и более возвышенным; и, наоборот, те, кто сознает за собой тот или иной недостаток в этой области, стремятся утвердить свое достоинство, завоевать уважение к себе; а когда существует уже добрая слава о человеке, тогда почти всякое действие его выглядит достойным; когда же уважения нет, тогда и приходится прибегать к помощи изысканных манер, учтивости и светскому обхождению. Далее, едва ли можно найти более серьезное и чаще встречающееся препятствие для деловой практики, чем не в меру внимательное и скрупулезное соблюдение всех правил такого рода внешней благопристойности и вытекающий из этого другой недостаток -- томительный выбор времени и удобного случая. Великолепно сказал Соломон: "Кто оглядывается на ветер, тот не сеет, кто оглядывается на облака -- не жнет" ^ Ибо мы должны сами создавать благоприятные обстоятельства, а не ждать их. Словом, вся эта светская манера обращения представляет собой своего рода одежду души и должна поэтому обладать всеми качествами одежды. Во-первых, она должна быть такой, какую носят все; во-вторых, она не должна быть слишком изысканной и дорогой; в-третьих, она должна быть скроена так, чтобы как можно лучше показать все достоинства, которыми обладает дута, и, наоборот, замаскировать и скрыть те недостатки, которые в ней могут быть; наконец, и прежде всего она не должна быть слишком тесной, чтобы душа могла чувствовать себя свободно и чтобы одежда не сдерживала и не мешала ее действиям. Но эта часть гражданской науки, посвященная взаимному обхождению, весьма удачно изложена рядом писателей и ни в коем случае не должна рассматриваться как нуждающаяся в дополнительном исследовании. Глава II Разделение учения о деловых отношениях на учение "об известных случаях" и учение о жизненной карьере. Пример учения "об известных случаях", заимствованных из нескольких притч Соломона. Наставления, относящиеся к искусству делать карьеру Учение о деловых отношениях мы разделим на учение "об известных случаях" и учение о жизненной карьере, из которых первое охватывает собой все многообразие дел и выполняет роль своего рода секретаря повседневной жизни, второе включает в себя только то, что касается личных успехов каждого человека и для каждого может служить чем-то вроде личной записной книжки или реестром его частных дел. Но прежде чем мы перейдем к рассмотрению отдельных разделов науки о деловых отношениях, мы скажем несколько слов об этом учении в целом. До сих пор еще никто не рассматривал науку о деловых отношениях так, как этого требует важность самого вопроса, что, несомненно, сильно повредило как самой науке, так и ученым в глазах общественного мнения. Именно здесь таится корень пренебрежительного отношения к образованным людям, выразившегося в убеждении, что ученость и мудрость в практических делах очень редко совпадают. Действительно, если посмотреть внимательнее, можно заметить, что из тех трех видов мудрости, которые, как мы только что сказали, касаются гражданской жизни, мудрость обхождения с людьми по существу находится в глубоком пренебрежении у ученых, считающих ее чем-то рабски низким, да к тому же и прямо мешающим философским размышлениям. Что же касается мудрости управления государством, то ученые, оказываясь у кормила власти, правда, неплохо справлялись со своими обязанностями, но лишь очень немногие из них достигали высоких должностей, О мудрости же в области деловых отношений (о которой мы и говорим в данный момент), теснейшим образом связанной со всей человеческой жизнью, вообще не существует ни одной книги, если не считать нескольких общих наставлений, которые едва ли могут составить одну или две тощих книжонки и ни в коей мере не соответствуют ни значению, ни объему данного предмета. А если бы существовали хоть какие-нибудь серьезные книги по этому вопросу, подобно тому как они существуют в других областях, то я ни на минуту не сомневался бы, что в этом случае образованные люди, овладев некоторыми практическими навыками, далеко превзошли бы людей необразованных, несмотря на всю их долголетнюю практику, и, как говорят, значительно успешнее поражали бы их их собственным оружием. И у нас нет никаких оснований бояться, что удивительное разнообразие материала этой науки не даст никакой возможности сформулировать точные правила; наоборот, этот материал намного меньше того, с которым мы сталкиваемся в науке об управлении государством, а между тем, как нам известно, эта последняя отлично разработана. Создается впечатление, что у римлян в их лучшие времена существовали даже люди, специально занимавшиеся обучением такого рода мудрости. Так, Цицерон свидетельствует, что незадолго до его времени существовал обычай, по которому самые знаменитые своей мудростью и житейским опытом сенаторы (такие, как Корунканий, Курий, Лелий и др.) в определенные часы приходили на форум, где любой гражданин мог спросить у них совета не только по юридическим вопросам, но и по своим житейским делам, например, как выдать дочь замуж, как воспитывать сына, о покупке имения, о заключении контракта, о том, как вести обвинение или защиту и т. д., т. е. о любом деле, которое может возникнуть в повседневной жизни '°. Отсюда ясно, что существует определенная наука давать совет в частных делах, основанная на всестороннем знании и опыте общественной жизни. И хотя это знание применяется к частным случаям, само оно является результатом общего изучения аналогичных случаев. Так, мы видим, что в книге "О достижении консульского звания", которую Квинт Цицерон написал для своего брата (а насколько я помню, это единственный дошедший от древних трактат, посвященный какому-то частному деловому вопросу), несмотря на то, что ее главной целью является дать совет по конкретному вопросу, относящемуся к той эпохе, содержится тем не менее множество политических аксиом, имеющих не только преходящее, временное значение, но и дающих некоторые неизменные положения относительно народных выборов. Однако среди всех произведений этого рода нельзя найти ни одного, которое хотя бы в чем-то могло сравниться с афоризмами царя Соломона, о котором Священное писание говорит: "Разум его был подобен песку морскому" ". Ведь подобно тому как морской песок рассыпан по всем берегам земли, так и мудрость его охватила все дела, человеческие и божественные. И в этих афоризмах помимо истин чисто теологического характера мы, безусловно, найдем немало в высшей степени ценных советов и наставлений в практической области, вытекающих из сокровенных глубин мудрости и широким потоком разливающихся по всему бескрайнему разнообразию жизни. А так как учение об известных случаях (которое является частью учения о деловых отношениях) мы относим к числу нуждающихся в развитии, то по установленному нами порядку мы несколько задержимся на этой теме и приведем пример разработки этой науки на материале афоризмов или притч Соломона. И никто, я полагаю, не сможет осудить нас за то что мы истолковали в политическом смысле одного из авторов Священного писания. Ведь если бы сохранились книги того же Соломона о природе вещей (в которых он писал "о всяком растении, от мха на стене до кедра ливанского"^, и о всех животных), то, как я полагаю, мы бы имели полное право истолковать их в естественнонаучном смысле; аналогично мы можем поступить и в вопросах политики. ПРИМЕР ОДНОЙ ИЗ ЧАСТЕЙ УЧЕНИЯ "ОБ ИЗВЕСТНЫХ СЛУЧАЯХ" НА МАТЕРИАЛЕ НЕКОТОРЫХ ПРИТЧ СОЛОМОНА Притча I "Мягкий ответ отвращает гнев" ^. Объяснение Если ты вызовешь гнев государя или кого-нибудь еще занимающего более высокое, чем ты, положение и тебе дадут возможность объяснить твой поступок, то в этом случае Соломон советует две вещи: во-первых, отвечать; во-вторых, отвечать мягко. Первое положение включает в себя три совета: во-первых, ни в коем случае не следует мрачно и упрямо молчать, потому что это означало бы или что ты признаешь за собой всю вину и тебе, очевидно, нечего ответить, или что ты внутренне обвиняешь своего господина в несправедливости, давая понять, что он не станет слушать даже справедливого оправдания. Во-вторых, ни в коем случае не следует при этом откладывать дело и просить разрешения ответить в какое-нибудь другое время, потому что это или произвело бы такое же впечатление, как и в первом случае (т. е. навело бы на мысль, что ты обвиняешь своего господина в чрезмерной вспыльчивости и неуравновешенности), или совершенно недвусмысленно означало бы, что ты хочешь придумать какое-то хитрое оправдание, а в настоящий момент тебе вообще нечего сказать. Так что всегда самым лучшим будет ответить что-то сразу же и привести в свое оправдание факты, относящиеся к самому делу. В-третьих, это должен быть ответ, я подчеркиваю, ответ, а не одно только признание вины или полная покорность; он должен включать наряду с извинениями и какое-то оправдание. А иначе не удастся избежать беды, за исключением, может быть, того случая, когда ты имеешь дело с людьми благородными и великодушными, но такие встречаются крайне редко. И наконец, ответ должен быть мягким и ни в коем случае не должен быть грубым и резким. Притча II "Умный раб справится с глупым сыном и разделит наследство между братьями" ^. Объяснение В каждой семье, где царят раздоры и несогласия, всегда появляется какой-нибудь слуга или бедный друг, приобретающий большое влияние и становящийся арбитром во всех семейных спорах и неурядицах: в результате все семейство и сам глава семьи чувствуют себя обязанными ему. Если этот человек преследует собственные интересы, он может еще сильнее ухудшить положение этой семьи, если же он действительно окажется верным и честным другом, то он принесет семье поистине неоценимую пользу, так что его по праву следует считать братом или по крайней мере спокойно поручить ему заботу о наследстве[15]. Притча III "Если мудрец вступит в спор с глупцом, то рассердится ли он или рассмеется, покоя он не найдет"[16]. Объяснение Нас довольно часто убеждают избегать неравного столкновения, имея при этом в виду, что не следует бороться с более сильным. Но не менее полезен и другой совет, который дает нам Соломон: "Не борись с недостойным, ибо такая борьба абсолютно неравна". Ведь если мы одержим верх, это никто не будет считать победой, а если потерпим поражение, это принесет нам великий позор, И здесь нам не поможет даже и то, что в такого рода состязание мы вступаем как бы в шутку, а иногда -- с презрением и отвращением. Ибо, как бы мы здесь ни повели себя, мы покажем себя людьми весьма несерьезными и не сможем достойно выйти из этого дела. Но хуже всего, если окажется, что тот человек, с которым мы вступили в спор, к тому же, как говорит Соломон, еще и в какой-то мере глуп, т. е. если он человек нагловатый и взбалмошный. Притча IV "Не прислушивайся ко всему, что говорят, чтобы не пришлось тебе вдруг услышать, как твой раб злословит о тебе" '". Объяснение Трудно себе представить, какой вред наносит нашей жизни бесполезное любопытство ко всему, что может касаться нас, когда мы всячески стараемся разузнать те вещи, знание которых ничего, кроме огорчения, нам не приносит и ни в малейшей степени не помогает решению наших жизненных проблем. Ведь прежде всего это приводит к мучительным душевным страданиям, так как все человеческие отношения -- это сплошное предательство и неблагодарность. И если бы можно было изобрести какое-нибудь магическое зеркало, в котором мы смогли бы увидеть всех, кто ненавидит нас, и все, что против нас замышляется, то было бы лучше для нас тотчас же отбросить его прочь и разбить. Ведь все это подобно шороху листьев и скоро исчезает. Во-вторых, такое любопытство отягощает нашу душу излишними подозрениями, а это чрезвычайно мешает всем нашим замыслам, лишая их устойчивости, постоянства и затрудняя их. В-третьих, это же любопытство очень часто удерживает то зло, которое в других обстоятельствах могло бы исчезнуть. Ведь очень опасно затронуть нечистую совесть людей: до тех пор пока они считают, что их проступки никому не известны, они легко меняются в лучшую сторону, но, если они поймут, что их уличили, они начинают выбивать клин клином, поступая еще хуже. Поэтому с полным основанием можно говорить о великой мудрости Помпея Великого, который бросил в огонь все бумаги Сертория, не прочитав сам ни одной и не позволив этого сделать никому другому ^. Притча V "Бедность приходит как мирный путник, нищета -- как вооруженный враг" ^. Объяснение В этой притче изящно показывается, как приходит разорение к людям расточительным и не заботящимся о своем состоянии. Сначала не торопясь, медленным шагом, как прохожий, появляются долги, и постепенно уменьшается капитал, причем это остается сначала почти незаметным; но очень скоро врывается нищета, как вооруженный враг, столь могучий и сильный, что ему уже невозможно сопротивляться; и очень правильно говорили древние: "Нет ничего сильнее необходимости" ^. Поэтому путнику нужно помогать, а от вооруженного врага -- обороняться. Притча VI "Кто учит насмешника, тот причиняет вред самому себе, а кто порицает нечестивого, тот позорит себя" ^'. Объяснение Это согласуется с заветом Спасителя: "Не бросайте жемчуга вашего перед свиньями" ^. Здесь проводится различие между наставлением и порицанием, между насмешником и нечестивцем, наконец, между теми результатами, к которым приводят эти действия: в первом случае -- это потерянный труд, во втором -- еще и позор. Ведь когда кто-нибудь обучает и наставляет насмешника, то прежде всего он теряет время; кроме того, и другие смеются над его попытками как над совершенно пустым занятием и зря затраченными усилиями, да и сам насмешник в конце концов с отвращением относится к той науке, которой его обучают. Но еще опаснее порицать нечестивого, ибо он не только не слушает, но и сам кидается на своего обличителя, которого он уже возненавидел или же обрушивается на него с бранью, или в крайнем случае впоследствии обвиняет его перед другими. Притча VII "Разумный сын радует отца, глупый же -- приносит печаль матери" ^. Объяснение Здесь различаются домашние радости и огорчения, радость отца и огорчение матери, приносимые им их детьми. Ведь разумный и порядочный сын особенно радует отца, который лучше, чем мать, способен оценить добродетель и потому больше радуется качествам своего сына, которые влекут того к добродетели; да к тому же его, вероятно, радует и то, что он так хорошо воспитал своего сына и своими наставлениями и своим примером внушил ему стремление к нравственности и порядочности. Наоборот, мать сильнее сочувствует несчастью сына и страдает за него отчасти потому, что материнское чувство нежнее и тоньше, а, может быть, еще и потому, что она раскаивается в своей снисходительности, которая его избаловала и испортила. Притча VIII "Да восславится память о праведном, а имя нечестивых сгниет!" ^ Объяснение Здесь говорится о различной славе, выпадающей обычно на долю хороших и дурных людей после смерти. Ведь слава о хороших, добрых людях будет вечной и неувядающей; зависть, покушавшаяся на нее при их жизни, исчезнет, а хвалы день ото дня будут раздаваться псе громче; слава же дурных людей (хотя благодаря влиянию и поддержке друзей и сторонников она некоторое время и сохранится) вскоре обернется презрением к их имени, и в конце концов все эти незаслуженные восхваления приведут к бесславию, как бы издающему тяжелое и отвратительное зловоние. Притча IX "Тому, кто вносит смуту в дом свой, достанется лишь ветер" ^. Объяснение Это очень полезное предостережение, касающееся домашних раздоров и волнений. Ведь очень многие видят свое спасение в разделе имущества с женой, лишении детей наследства, беспрестанной смене прислуги, как будто все это может принести им душевное спокойствие или способствовать более успешному управлению их делами. Но почти всегда их надежды развеваются в прах. Ведь, как правило, эти изменения не приводят к лучшему, а самим разрушителям собственной семьи чаще всего приходится испытывать и всевозможные тяготы, и неблагодарность тех, кого они, обойдя других, вводят в свою семью и делают своими наследниками; к тому же они сами способствуют возникновению далеко не лестных слухов о себе и весьма сомнительной репутации: ведь, как неплохо заметил Цицерон, "репутация всякого целиком зависит от его домашних" ^. Оба этих зла Соломон образно выразил в своих словах: "Владеть ветром", правильно сравнивая с ветром и крушение надежд, и возникновение слухов. Притча Х "Конец речи лучше, чем начало" ". Объяснение Эта притча стремится исправить одну из самых распространенных ошибок, встречающуюся не только среди тех, кто особенно любит поговорить, но и среди людей более благоразумных. Дело в том, что люди обычно уделяют больше внимания началу и вступительным частям своих речей, чем их заключению, и намного тщательнее обдумывают вступление и введение в тему,